Продолжим обзор отдельных изданий "Пиковой дамы". Вернёмся в довоенное время. После Бенуа (в дореволюционной России в 1911 году) и Шухаева (в эмиграции в 1923 году) отдельные иллюстрированные издания "Пиковой дамы" стали появляться в СССР ближе к пушкинскому юбилею. Сегодня — издание 1935 года. Книжечка уменьшенного формата. Картинок немного. Два художника: неизвестный широкой публике Яр-Кравченко (одна иллюстрация) и очень известный Юрий Непринцев (все остальные иллюстрации).

А известен Непринцев своей станковой живописью — картиной "Отдых после боя (Василий Тёркин)". Эту картину все видели (репродукцию раньше помещали в школьных учебниках по литературе). Но это будет потом (вместе со Сталинской премией), а пока Непринцев — простой график.

Оба художника на Фантлабе представлены, причём Непринцев очень скудно (https://fantlab.ru/art9026), а Яр-Кравченко — пополнее (https://fantlab.ru/art4690). А вот их "Пиковая дама" на Фантлабе не представлена.

Это — книга из моей коллекции. Предусмотрена суперобложка (у меня в ненадлежащем виде, даю чужую фотографию). Даю также библиографическое описание (где расписана принадлежность иллюстраций каждому художнику) из каталога-справочника.

Дополнения к библиографии. Тираж 15.300 экз. Цена 1 руб. 75 коп. (1 руб. + 75 коп. переплёт).

Иллюстрации по технике исполнения очень хорошего уровня, техника обычная для того времени — понятная и простая. Вроде бы не должно быть проблем и с пониманием: вот это Германн, это Лиза... Но содержание цикла показалось мне странным — это содержание то ли небрежно, то ли загадочно.

Смутила первая же картинка в тексте Первой главы. В этой главе только сцены с игроками (мужское общество) и рассказ о молодости графини (XVIII век). На картинке — светская сцена: дамы и кавалеры. Но они одеты по моде XIX века. То есть к содержанию главы картинка никакого отношения не имеет! Что же это тогда? Решил сначала, что советских художников первой волны подвело образование, но быстро разобрался.

В каталоге-справочнике эта иллюстрация — единственная, принадлежащая Яр-Кравченко — названа "На балу". В Первой главе никакого бала нет. Но бал есть в Четвёртой главе: там Лиза танцует "бесконечную мазурку" с Томским (он кавалерийский офицер, пока ещё не ротмистр) и предаётся "мазурочной болтовне" (стулья сюда вписываются — во время мазурки пары чередовали собственно танец и сидение на стульях). На картинке на первом плане — две пары, но Лизы и Томского там нет (Томский был бы в военной форме, а Лиза ещё не танцует — она, видимо, на заднем плане только-только вводит старую графиню). То есть эта зарисовка далеко на периферии сюжета, но всё равно из Четвёртой главы! Скорее всего, поместил эту иллюстрацию в Первую главу редактор.

Становится ясно: в этом издании расположение картинок может быть весьма произвольным.

Издание появилось в переломное время — переломное для восприятия "Пиковой дамы". Ю.Молох пишет, что в 1930-е годы "В книжной иконографии "Пиковой дамы" произошла полная смена декораций..."Пиковую даму" читали не как романтическую прозу, а как еще одну повесть Ивана Петровича Белкина... Новым читателям Пушкина демонизм Германна казался чуждым..." (из книги "Пушкин в 1937 году"). И вот наша "Пиковая дама", сделанная двумя студентами Академии художеств, оказалась очень созвучна этим настроениям. Вот с этой точки зрения — нового отношения к повести — и надо оценить первый (из числа опубликованных) советский цикл иллюстраций к "Пиковой даме".

Придерживаться выработанных нами ключевых "точек" в этом издании смысла нет: слишком мало иллюстраций, и с "точками" они практически не совпадают. Посмотрим подряд четыре оставшиеся иллюстрации, которые сделал Непринцев.

Этой иллюстрацией открывается книга. Спойлер, конечно, но так многие делают... Что нарисовано? Германн ошеломлённый отшатывается от игорного стола, а все зрители издевательски хохочут. Этакое противопоставление: Германн и светская чернь. Студент-художник как-то на автомате это изобразил в соответствии с обрывочными сведениями из советского вульгарно-социологического пушкиноведения — у Пушкина нет ни противопоставления Германна завсегдатаям игорного дома, ни глумления завсегдатаев над Германном. Напротив, в повести совсем другая концепция: "Германн стоял неподвижно. Когда отошел он от стола, поднялся шумный говор.— Славно спонтировал! — говорили игроки.— Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом". Получается, Непринцев не очень внимательный читатель. Само по себе это вполне простительно: ведь почти все выдающиеся художники рисуют театральные жесты проигравшего Германна, а он у Пушкина, оказывается, стоял неподвижно, а потом просто отошёл.

Но важно отметить: Непринцев вольно обращается с материалом.

Лиза наблюдает из окна за Германном, верит, что она любима и сама уже влюблена. Эта картинка тоже вписывается в новую тенденцию прочтения "Пиковой дамы". Ю.Молок пишет: "Иллюстраторы еще дальше уйдут в петербургский пейзаж, портрет, в партию Лизы и Германна, разыгрывая ее как некое подобие партии Татьяны и Онегина".

Очень необычная композиция. По расположению иллюстрации в тексте — это первая встреча Германна с графиней. Графиня у Пушкина в ужасной форме сидит в креслах "вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево". Не сказано, что она вставала, беседуя с Германном; в критический момент "черты ее изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность". Все художники её и рисуют в кресле (и мёртвую тоже в кресле). Но на этой иллюстрации графиня стоит, и отнюдь не в состоянии старческого маразма. Что же нарисовал художник здесь, в Третьей главе?

Структурный анализ (расположение в тексте) однозначно указывает на то, что это первая встреча Германна с живой графиней. В каталоге-справочнике картинка прямо названа "В спальне графини". Но то, как художник изобразил графиню — как она горда, надменна — свидетельствует в пользу того, что это встреча Германна с призраком из Пятой главы (в самой Пятой главе, где все рисуют призрака, у Непринцева другая тема).

Я выше отметил, что и редактор в книге был странный, и сам художник текст вольно трактовал. Значит, есть две версии. Первая: Непринцев нарисовал встречу Германна с живой графиней, но поскольку показал себя не очень внимательным читателем, то изобразил графиню не в соответствии с пушкинским замыслом. Вторая: Непринцев проявил большую оригинальность, изобразив призрак графини без атрибутов привидения (что не противоречит пушкинскому замыслу), но поскольку у него был редактор, который произвольно распределял иллюстрации, картинка была помещена не туда, и величайшее прозрение молодого художника осталось незамеченным. Какая версия больше нравится?

Прямых доказательств у меня нет. Всё внимательно рассмотрел: не нашёл зацепок, которые однозначно подтвердили бы вариант с призраком. Вот фрагмент настольных часов есть на картинке. На часах — три часа или самое начало четвёртого. Но эта деталь ничего не даёт — в три часа ночи произошли обе встречи Германна с графиней (первая встреча: пробило двенадцать, "первый и второй час утра", подъехала карета, Лиза прошла, графиню раздели, пока все разошлись — как раз беседа состоялась около трёх; вторая встреча: Германн проснулся без четверти три, в это время кто-то заглянул в окно, призрак долго шаркал ногами — к трём часам и разговорился).

Традиционно шагающего по улицам Германна (правда, шагающего не так энергично) художники изображают во Второй главе. Но у нас-то картинка в Пятой главе: по тексту Германн всего-навсего спешит на отпевание графини в собор. Такая иллюстрация очень хорошо укладывалось в новое прочтение "Пиковой дамы" как бытовой повести: простая картинка с гуляющим Германном в главе, где есть и сцены над гробом графини, и явление призрака! Да уж... Если Непринцев сознательно дал к фантастической главе такую картинку, то он — один из самых глубоких интерпретаторов "Пиковой дамы". Всё напряжение Пятой главы передано в напряженной фигуре Германна. Художник мастерски применяет "стратегию непрямых действий", что подвластно только гению.

А может быть и так: Непринцев, как и все, изобразил гуляющего Германна в рамках Второй главы, но редактор сунул эту иллюстрацию в Пятую главу, ориентируясь исключительно на пустые места.

Все же не оставляет чувство, что картинки в этом издании могли перепутаться. Предлагаю реконструкцию.

Вот существующий порядок иллюстраций в книге. Достоинство в том, что иллюстрации равномерно распределены по книге.

А можно было бы пофантазировать и вот такой порядок иллюстраций предположить.

Благодаря капитальному альбому "А.С. Пушкин в изобразительном искусстве" (Л., 1937) нашёл маленькую книжечку с неучтёнными в каталогах иллюстрациями к "Пиковой даме".

В современных каталогах иллюстрированной пушкинианы этот цикл иллюстраций не учтен потому, что картинки не к тексту Пушкина, а к либретто оперы. Художники — супруги Кардовские. Я уже писал о случайном обнаружении их иллюстраций к либретто оперы "Евгений Онегин" (здесь). На сей раз, обнаружив в альбоме картинки Делла-Вос-Кардовской к "Пиковой даме", я уже знал, где искать.

И действительно, быстро нашлась на Алибе маленькая серийная книжечка либретто "Пиковой дамы" в пару к "Онегину".

Сначала библиографическое описание, поскольку в каталоге-справочнике эта книжка отсутствует. В этой книжке в углу каждой иллюстрации чётко читаются монограммы художников, поэтому распределить иллюстрации труда не составило.

Ремезов Ив. Пиковая дама. Опера в 3-х действиях. Музыка П.И. Чайковского.Текст М.И. Чайковского. — М.: Издание Управления Театрами НКП РСФСР, 1934. — 72 с.; 14,5 см.

КАРДОВСКИЙ Д.Н., ДЕЛЛА-ВОС-КАРДОВСКАЯ О.Л. — 10 илл.: 3 виньетки — заставки, концовка (Д.Н.Кардовского), 7 ил. на отд. листах (1-е действие: 2 илл. О.Л.Делла-Вос-Кардовской; 2-е действие: 2 илл. Д.Н.Кардовского, 1 илл. О.Л.Делла-Вос-Кардовской; 3-е действие: 2 илл. Д.Н.Кардовского).

Тираж 10.000 экз. Цена 1 руб. 50 коп.

Если либретто к опере "Евгений Онегин" более-менее следует сюжету пушкинского романа, то либретто и, что немаловажно, устоявшаяся сценография к опере "Пиковая дама" от сюжета повести существенно отличаются. Герои действуют в костюмах XVIII века. На дворе весна. Герман (утратив в окончании второе "н") — гусар, влюбленный в Лизу по-настоящему. Он стреляется, а не сходит с ума; она топится, а не выходит замуж и т.п.

Поэтому картинки к либретто "Пиковой дамы" совсем не аутентичны содержанию повести. Но всё-таки в 1937 году Геллербах-составитель альбома включил эти иллюстрации именно как картинки к Пушкину, а не к Чайковскому.

К ключевым сценам повести (учитывая, что обстановка совсем другая) можно отобрать три картинки.

Отдельно стоят сцены встреч оперного Германа с Лизой — они к повести никакого отношения не имеют. Но одну оперную сцену с участием Германа и Лизы нарисовала Кардовская, а другую — Кардовский (та самая отсебятина либреттиста: "Уж полночь близится, а Германа всё нет..."). Поэтому картинки интересно сравнить с точки зрения разной техники супругов.

У Кардовского зимняя сцена Германа и Лизы будто сошла со страниц дореволюционного художественного журнала. Незнакомок Блока тогда так рисовали. Ну, может, Кардовский и сделал эту иллюстрацию когда-то для "Мира искусств" — и вот через 30 лет пригодилось?

Почему, кстати, у Кардовского эта встреча зимой происходит? И костюм Германа тоже ближе к общей (негусарской) военной форме XIX века (хотя короткие сапожки всё же гусарские)? Может, Кардовский больше про Пушкина думал, чем про Чайковского?

Возвращаюсь к обзорам "Пиковой дамы". Но предлагаю оглянуться и посмотреть детали уже показанного ранее.

Раз уж с самого начала возникли мысли о том, что для "Пиковой дамы" художники соревнуются не с Пушкиным, а сами с собой, т.е. творят постмодернизм, то уместно будет обратить внимание на такой редкий случай как иллюстрирование множества эпиграфов ко всем главам повести. Что такое эпиграф? Краткое содержание? Создание настроя? Проявление эрудиции автора? Чаще эпиграфы остаются незамеченными. В "Пиковой даме" не так. Во-первых, эпиграфы все выдуманы Пушкиным (ложные цитаты). Во-вторых, эпиграфы будто дразнятся: текстуально они действительно дают краткое содержание главы, но их настрой не отвечает настрою основного текста. В результате в "Пиковой даме" на эпиграфах внимание задерживается, их пытаются понять, они даже немного раздражают (из-за недопонимания цели автора). Вот, видимо, Бенуа это заметил, понял самостоятельное значение эпиграфов и все их нарисовал. Ну с Бенуа понятно: модерн ко многому обязывает (надо делать то, чего ещё не было, или было в наивные времена Средневековья). Но потом вдруг (уже в советское время) ещё три разных художника в своих сюитах к "Пиковой даме" отрисовали эпиграфы. И что здесь было главнее: попытка разгадать замысел Пушкина или чистый азарт соревновательства? Но, по крайней мере, есть что сравнивать.

Итак, Бенуа, Епифанов, Поляков, Шмаринов и примкнувший к ним Шухаев.

Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.

Новейшая гадательная книга.

Тут у всех напрашивается пиковая дама (как карта). Но Бенуа был первым — он эту идею первым и воплотил. Бенуа сделал игральную карту парадоксальную, хотя и ожидаемую: графиня (пиковая дама) молодая и старая. Всем остальным художникам пришлось искать иные варианты, чтобы не повторяться. Но тему пиковой дамы как карты и как графини многие, конечно, пытались обыграть (будем на это в дальнейших обзорах обращать внимание).

У Шухаева — тоже карта, как и у Бенуа, и тоже с изображением графини, но только старой графини — и вверху, и внизу. Именно такая карта почудилась Германну в конце повести, когда он обдёрнулся. Шухаев всё спорил с Бенуа... Но от эпиграфов к главам Шухаев отказался — жаль!

Епифанов ограничился только виньеткой с пиковым сердечком — на фоне предшественников более чем сдержанно. Но, может, Епифанов тоньше понимает Пушкина: ну а что, повесть называется "Пиковая дама" (предположительно, игральная карта), эпиграф прямо говорит о пиковой даме как игральной карте — художник не считает, что пора раскрывать интригу.

Поляков со Шмариновым более-менее обычную игральную карту изобразили.

А в ненастные дни

Собирались они

Часто;

Гнули — бог их прости! —

От пятидесяти

На сто,

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

Так, в ненастные дни,

Занимались они

Делом.

Все художники пока раскачиваются — у всех примерно одинаково: буквальное прочтение эпиграфа, все рисуют игроков или символы игры.

Но манера каждого уже определилась: Бенуа рисует яркие картинки в той же манере, что и внутренние иллюстрации; у Полякова и Шмаринова манера тоже одинаковая для эпиграфов и основных иллюстраций. А вот Епифанов для эпиграфов использует иную манеру, чем для внутренних иллюстраций (эпиграфы у него черно-белые линейные, а иллюстрации — подсвеченные и объёмные);

Эпиграф ко Второй главе

— Il paraît que monsieur est decidement pour les suivantes.

— Que voulez-vous, madame? Elles sont plus fraîches.

—Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок.

— Что делать? Они свежее.

Светский разговор.

А вот здесь уже начинают сказываться различия в концепции каждого из художников (ответ на вопрос, зачем они решили рисовать эпиграфы). Внешне это проявляется в том, насколько иллюстрированные эпиграфы отличаются от основных иллюстраций.

1) Бенуа

У Бенуа эпиграф не выделяется из общего ряда — Бенуа просто наслаждается своей находкой: рисовать эпиграфы.

2) Епифанов

У Епифанова чётко проявляется нацеленность на контраст: картинки к эпиграфам — реалистичные, а основные иллюстрации — мистические. Картинка к эпиграфу — беззаботная и дурашливая, но переворачиваем страницу, а там — мрачный готический фасад; а затем демонический Германн.

3) Поляков

У Полякова — и эпиграфы, и основные иллюстрации все реалистичные, но эпиграфы более линейные и условные (тоже попытка контраста, но по форме — не по настроению).

4) Шмаринов

У Шмаринова эпиграфы — просто маленькие иллюстрации. Часто это какие-то натюрморты, но вот во второй главе Шмаринов дьявольски серьёзен: так, кто тут у нас камеристка (служанка)? А, это же Лиза — и Шмаринов рисует в эпиграфе Лизу. То, что в эпиграфе Лиза — видно при сравнении рисунка к эпиграфу с иллюстрацией к тексту главы. Но зато у Шмаринова единственного основная иллюстрация ко второй главе напрямую перекликается с эпиграфом, т.е. с заданной темой. Шмаринов — внимательный читатель.

---

Эпиграф к Третьей главе

Vous m'écrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire.

Вы пишете мне, мой ангел, письма по четыре страницы быстрее, чем я успеваю их прочитать.

Переписка.

Все художники придерживаются выбранной ими концепции.

---

Эпиграф к Четвёртой главе

7 Mai 18**.

Homme sans moeurs et sans religion!

7 мая 18 **.

Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!

Переписка.

Здесь художники разбиваются на два лагеря: большинство рисует конкретно Германна (для него ведь ничего святого). Тон, видимо, задал Бенуа. Но, по-моему, Бенуа просто не знал, куда деть оригинальный рисунок, где на игральной карте Германн изображён — и сунул его в эпиграф. Здесь художник заглядывает слишком далеко вперёд (нижнее изображение Германна — в сумасшедшем доме). Такая подсказка (спойлер) в этом месте просто неуместна. Возможно, игральная карта с Германном мыслилась парной к карте с графиней: было бы логично, закольцевать тему — открывает книгу карта с графиней (общий эпиграф), замыкает книгу карта с Германном (после Заключения, где говорится о сумасшествии Германна). Но логику выдержать не удалось: ай-ай-ай, Бенуа!

И только Епифанов изображает обычного светского шалопая, который гордится тем, что у него "нет никаких нравственных правил".

Кто из художников ближе к Пушкину? Когда в светской переписке XIX века пишут про кого-то, что у него нет ничего святого, кого имеют в виду? Как бы написали про поступок Германна? Может быть, употребили бы более резкие фразы?

---

Эпиграф к Пятой главе

В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В ***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!»

Шведенборг.

Смысл этого эпиграфа я не мог понять в школьные годы — и оттого сильно раздражался. Эпиграф ведь должен намекать только, интриговать? А тут спойлер: ночью явилась покойница. Потом читал у литературоведов, что здесь как раз очень тонкая ирония: явилось привидение, но всё очень пристойно, по деловому. Для профессионального мистика Шведенборга/Сведенборга (как его выставляет Пушкин) это рабочий момент. Тогда (это уж я додумываю) интрига для современников Пушкина заключалась в том, что над эпиграфом они посмеялись и начали предвкушать ужасы — а ужасов не было, была деловая встреча графини и Германна, как и обещал эпиграф. Обманутые ожидания, но формально предъявить нечего! Да, это по-пушкински.

Что же наши художники?

1) Бенуа показал рабочий характер встречи с привидением.

2) Епифанов заострил внимание на бытовом характере встречи — очень точно уловил пушкинскую идею.

3) Поляков, напротив, вошёл в противоречие с Пушкиным — у него привидение идёт с протянутыми руками как гоголевская панночка. Эффектно, но не в тему.

4) Шмаринов в эпиграфе изобразил, видимо, непосредственно графиню (он уже так делал: рисовал Лизу в эпиграфе ко Второй главе и Германна в эпиграфе к Четвёртой главе). А рисунок графини в этом эпиграфе позволил Шмаринову обойтись без сцены свидания Германна с призраком в основном рисунке к Пятой главе.

---

Эпиграф к Шестой главе

— Ата́нде!

— Как вы смели мне сказать ата́нде?

— Ваше превосходительство, я сказал ата́нде-c!

Здесь любопытный вопрос о правильном толковании терминов из эпиграфа.

Первое (бытовое) значение французского слова attendez — "постой", "подожди" (раз французское — ударение на последнем слоге, а у Пушкина ударение язвительно проставлено на предпоследнем слоге). Второе (специальное) значение (и об этом пишут все комментаторы даже в изданиях для школьников) — это термин из карточного жаргона: "требование прекратить делать новые ставки".

"Золотое правило толкования" гласит, что по умолчанию всегда применяется бытовое значение термина.

Так вот, трое из четырёх художников нарисовали бытовое значение этого термина, а один — специальное значение карточного термина.

1) Бенуа, Епифанов и Поляков:"Подожди" — "Что???" — "Подождите-с".

2) Шмаринов: "Не делайте ставки!" — "Что???" — "Не делайте-с ставки-с".

Сначала собирался Шмаринова похвалить (прочитал комментарий, изучил литературу), но потом понял, что Шмаринов всё-таки и здесь неправ. Не зря я прошёл не спеша весь путь по пушкинским эпиграфам. И кажется, понял его замысел. Эпиграфы у Пушкина в этой повести все лукавые — и обязательно на контрасте с самим рассказом. Исходя из этой идеи — на контрасте — конечно, эпиграф и к последней главе должен быть с бытовым значением термина. Это потом читатель подумает — а причем здесь "атанде"? И сообразит: а-а, вот оно что, другое значение, игра слов! А современный читатель сообразит это, только заглянув в комментарии. Так что Шмаринов опять со своим въедливым чтением не угадал.

---

Кто же из художников лучше всех понял пушкинский замысел эпиграфов? Конечно, Епифанов. У него рисованные эпиграфы житейские и весёлые — оттеняют по контрасту общую печальную неземную атмосферу иллюстраций в тексте. Значит, и в этом плане епифановская сюита тексту Пушкина эквивалентна (это я пытаюсь избежать употребления термина "конгениально").

Прерываю обзоры "Пиковой дамы" — экстренный выпуск по "Онегину"! Опять Рудаков. Не потому, что любимый художник, а, скорее, наоборот: потому что уделяю ему пренебрежительно мало внимания. Поэтому постоянно всплывают новые детали, требующие осмысления. Приходится возвращаться (это ведь уже третий раз). Так что новый Рудаков — непосредственная тема этого поста. Но сначала о самом коллекционировании.

Коллекционер — это дилетант (профессионалы работают в музеях или библиотеках), но коллекционер стремится к полноте своей коллекции — а тем самым и к полноте знаний в области своего хобби. Досадно обнаружить пробел в коллекции/знаниях. Хорошо, когда это удаётся исправить.

Не так давно купил вот такое издание 1937 года: "Пушкин в изобразительном искусстве". И именно эта книга подтолкнула к переосмыслению каких-то фактов и к нескольким важным приобретениям.

Книга огромного формата. Тираж 4.600 экз. Цена 40 руб. (32+8 за переплёт). Несмотря на небольшой тираж книга является доступной в наши дни — видимо, её берегли (дорогая), и поэтому сохранилось достаточно экземпляров.

В этом издании много портретов Пушкина, но есть и раздел с примерами иллюстраций. Позднее по той же схеме, с тем же названием, но с новым содержанием, издание было выпущено в 1961 году (его я уже показывал по случаю: https://fantlab.ru/blogarticle54895). Ну, а третий альбом — 1987 года — по другой схеме, одни только иллюстрации, для меня это (вместе с каталогом-справочником) базовое издание по иллюстрированной пушкиниане (https://fantlab.ru/blogarticle53247).

В первый раз просмотрел приобретённый альбом бегло, отмечая для себя только что-то новое. Потом уже несколько раз разглядывал поспокойнее. И вот с месяц назад — остановился на этом развороте. Задумался.

На левой стороне вверху — иллюстрации к "Онегину" Конашевича. Я книгу с этими иллюстрациями показывал (https://fantlab.ru/blogarticle53265). И писал с важностью, что "критика иллюстраций к этой книге не заметила". Однако это самоуверенное утверждение опровергается фактом. По свежим следам, в 1937 году, иллюстрации Конашевича помещают в обобщающий альбом "А.С. Пушкин в изобразительном искусстве", т.е. дают этим иллюстрациям очень высокую оценку как современному достижению. В дальнейшем, действительно, в подобных пушкинских альбомах, и даже (что подозрительно) в монографии-альбоме Молока онегинских иллюстраций Конашевича вообще не представлено. Видимо, это означает, что иллюстрации были позднее признаны нетипичными для своей эпохи (и для творчества самого художника). Но в 1937 году по другому ведь думали, т.е. современная критика как раз заметила! Ладно, это мне урок — поменьше безапелляционных построений.

Продолжаю думать о Конашевиче, а взгляд скользит по развороту — и вдруг понимаю, что на правом листе разворота сверху помещены иллюстрации, мне неизвестные. Вот те на! Есть же у меня Рудаков — ну, не 1936 года, а послевоенный (https://fantlab.ru/blogarticle53332), но какая разница? Конечно, мне из каталога-справочника известно, что имеются три издания "Онегина" с картинками Рудакова — 1936, 1937 и 1946 гг. Почему я купил когда-то книгу 1946 года? Потому что в библиографии написано: это расширенный вариант издания 1936 года. А зачем мне было брать недоделанный и дорогой первоисточник? Книга 1946 года доступная и недорогая (я видел и за 70 рублей, хотя сам — уж не помню почему — купил в 2010 году на Алибе за 250 рублей). Значит, понадеялся на библиографию — а там произошёл какой-то сбой. Вспоминаю, как я был разочарован, развернув полученного "Онегина" — видимо, ожидал подарочное издание, не понявши значения серии "Школьная библиотека". Как-то это разочарование перешло на Рудакова в целом — почему и не стал интересоваться довоенными изданиями. А ведь в описании книги 1946 года говориться ещё и о цветных иллюстрациях — но никакого цвета там внутри нет — точно сбой!

В общем, пришлось срочно искать и покупать раннего "Онегина". Издание 1936 года в Детгизе почему-то редкое (как-нибудь потом доберусь до него). Выбор пал на издание 1937 года. Повезло — на Алибе было недорогое предложение за 300 рублей (+ доставка 150 рублей, увы!). И, видимо, на этот раз не прогадал — книга 1937 года оказалась изящным томиком. И даже более того — из серии, которую я окрестил "ленинградской юбилейной" (1936-1937). Это неофициально: единого оформления нет — у книг переплёты разного цвета и разные узоры на переплётах .

Общее у этой серии — формат, авантитул с надписью "Александр Пушкин. 1837-1937" и веночком. Ну и то, что переплёты тисненные — тоже общее.

В моей коллекции серия складывалась стихийно — два томика были приобретены давно и не производили впечатления серийности, потом, после большого перерыва, в течение последнего года почти случайно были куплены ещё две книги — и уже стало понятно, что это серия. И вот в последний месяц — сразу два томика: "Онегин" и "Драмы" с рисунками Александры Якобсон. "Драмы" уже целенаправленно искал — для пополнения серии. Теперь "ленинградская юбилейная" почти сформирована — осталась только одна книжка: "Поэмы" с рисунками Самохвалова. Но вот её пока нет нигде. Буду искать и надеяться.

Вот тот самый "Онегин" 1937 года. На Фантлабе книга не представлена.

Добавления к библиографии. Тираж 20.300 экз. Цена 5 руб. 50 коп. (4,25 + 1,25 за переплёт).

Библиография уверяет, что в этом издании 17 иллюстраций. Но в основном это мелкие картинки на шмуцтитулах к главам, часто пейзажного типа.

Страничных иллюстраций — только 6. Не каждая глава снабжена большой картинкой (в I и VII главе нет страничных иллюстраций). Это нормально для "ленинградской юбилейной" серии — она проиллюстрированна очень сдержано.

Сравним иллюстрации из изданий 1937 и 1946 гг.

Прежде всего, в этих изданиях использована разная техника. В 1937 году — автолитографии (сам художник наносил зеркальный рисунок на литографский "камень", с которого после многих процедур печатался офорт). Если в довоенной книге тираж не очень большой, а картинки на отдельных листах (оборотная сторона без текста), то есть шанс, что такие картинки напечатаны напрямую с камня — тогда, как и в ксилографии, возникает эффект объёмности. А сама книга — как будто ручной работы (крафтовая). Вот "Онегин" 1937 года именно такое ощущение даёт. В книге 1946 года карандашные блеклые рисунки воспроизводились каким-то фотомеханическим способом — это уже массовый "Онегин".

Есть сюжеты с разным решением. Вот Онегин и Ленский. В 1937 году им была посвящена одна из немногих страничных иллюстраций. А в 1946 году им досталась только заставка.

Есть сюжеты, где художник меняет композицию чуть-чуть. Вот Татьяна. Эту композицию Рудаков потом и в цветных иллюстрациях обыгрывал. То есть композиция везде одна. Но в этой сцене уже отчётливо видно, что иллюстрации 1937 года и позднейшие совсем разные — сначала Татьяна другой была. И все герои другими сначала были — пожёстче как-то.

Есть сюжеты, где композиция вроде схожа, но картинки производят совсем разное впечатление. Вот Ольга и Онегин. В 1937 году — впечатление гнетущее, на Ленского бросают высокомерные взгляды, это намеренное оскорбление. Тут всё предрешено. В 1946 году — милые дурашливые друзья дразнятся, а Ленский-дурачок шуток не понимает. Это, наверное, послевоенное восприятие штатского человека: неужели из-за этого стреляться надо?

Конечно, картинки 1937 и 1946 гг. — совсем разные иллюстрации, ни о каком "расширенном варианте" здесь говорить нельзя.

Пройдёмся по заведённому порядку по ключевым точкам (в сравнении с изданием 1946 г., если будет что сравнивать).

В 1937 году отдельно Рудаков портрета Онегина не давал. Но на других картинках его образ вполне вырисовывается.

В 1937 году, равно как и в 1946 году, эта сцена отсутствует.

Иллюстрации 1937 года очень плотные — фигуры персонажей занимают всё место, изгибаются, чтобы не столкнуться; почти что формализм! В 1946 году — попросторнее, пореалистичнее...

Иллюстрация 1937 года очень хороша — одна из лучших к этой сцене. Через 10 лет как-то позауряднее вышло.

Ну что сказать? Видно, что конкретно у Рудакова стиль стал мягче. Но мне кажется, что это была общая тенденция (я это продолжаю относить на последствия недавно окончившейся войны). Если подумать, то и сталинские высотки по стилю мягче, чем конструктивизм. Но мягкий вариант разрабатывали, как всегда, мастера. Эпигоны позднее довели стиль до приторности и провинциальной театральности.

А конкретно по "Онегину" — мне вариант 1937 года больше понравился. Довоенный Рудаков — выдающийся график-иллюстратор!

В продолжение темы графиков-реалистов (Шмаринов), работающих в чёрно-белой гамме, представляю "Пиковую даму" Татьяны Шишмарёвой. Шишмарёва — яркий пример того, как можно быть интересной в рамках застывшей поздне-сталинской книжной графики. У меня издание 1947 года — это второе издание. Первое было годом раньше, в нём на одну иллюстрацию больше. Может быть, и по качеству отличается. Но первое издание по вменяемой цене не нашёл пока. А посмотреть на цикл Шишмарёвой было очень интересно, поэтому купил более доступную книгу 1947 года.

Добавления к описанию книги 1947 года. Тираж 50.000 экз. Цена 1 руб. 50 коп.

Художница на Фантлабе представлена: https://fantlab.ru/art3167. А вот книги (ни 1946 г., ни 1947 г.) не нашёл.

Этот цикл иллюстраций достаточно известен: сцена "Германн и Лиза" вошла во все альбомы иллюстрированной пушкинианы (но растиражирована только одна эта иллюстрация). Можно увидеть, что картинка, опубликованная в моей книге 1947 года — самая бледная, неконтрастная (на снимке она в левом нижнем углу). Так-то вживую даже приятно разглядывать (кажется даже, что блеклость картинок входила в замысел!), но на фото разобрать детали, наверное, будет сложно.

Книга издана в серии "Школьная библиотека". Но тираж небольшой, поэтому картинки при воспроизведении не совсем убили. Даже страничные иллюстрации на отдельных листах, хотя издание, конечно, далеко не подарочное.

Макет книги. Имеются заставки-концовки и страничные иллюстрации.

Пройдёмся по узловым моментам.

Этой теме посвящена только концовка первой главы (и заставка, и страничная иллюстрация отданы собственно игрокам).

Эта тема — тоже в заставках-концовках. На фото — заставка к третьей главе.

Эта сцена художницу не заинтересовала.

Этой сцене посвящена только концовка (на страничной иллюстрации — Германн на коленях уговаривает старуху ещё без пистолета).

Вот она, излюбленная искусствоведами сцена.

Сильная по композиции сцена получилась у Шишмарёвой. И оригинальная. Рост-то у графини какой! Сразу понятно — привидение.

Если поприкалываться и начать толковать эту композицию с позиций постмодернизма ("иллюстрация к иллюстрации"), то получается следующее. Композиция — такая же как у легендарного рисунка Тырсы 1930-х гг. (скоро дойдём до этого цикла). И даже кресло на первом плане. У Тырсы в кресле сидит Пушкин. Но у Шишмарёвой кресло пустое! Вот как — Пушкин нас покинул! Ну и ещё один персонаж у Шишмарёвой отсутствует. Тоже можно глубокомысленные выводы сделать. Если это не постмодерн, то что же? Вот только у Шмаринова в 1978 году композиция такая же — и лорнет, и трубка с длинным чубуком у зрителей. К чему бы это? Неужто и Шмаринов тоже... Чёрт, какая концепция рухнула!

Если серьёзно, то при таком совпадении у разных художников — одно из трёх: или 1) это плагиат (вне подозрений только первый по времени художник), или 2) сама композиция заурядная и банальная (и тогда это вообще не объект авторского права), или 3) все совпадения намеренные (и тогда это декларация — последующие художники объявляют, что примыкают к родоначальнику). Вот третий вариант и есть постмодерн (раскавыченная всем известная цитата без указания источника). Возможны комбинации: один из художников намеренно цитировал, а другой неосознанно повторил... Для дилетанта, каковым я являюсь, это всё будет на уровне гаданий. Но хотелось бы верить, что это был постмодерн — даже у Шмаринова. Ведь Тырса — это из области неказённых советских художников. Никакого фрондёрства в его цитировании не было, но всё же...

Нельзя уйти от сравнения цикла Шмаринова и Шишмарёвой.

Манера Шмаринова не изменилась за всю его карьеру. "Пиковую даму" в 1978 году он нарисовал точно также, как "Повести Белкина" тридцатью годами ранее. Шишмарёва рисовала свою сюиту в те же сороковые годы в той же технике, что и Шмаринов, потому что по другому тогда было нельзя, да и не получилось бы. Иллюстрации Шишмарёвой хороши, в них много заинтересованности и чувства (не зря так любят воспроизводить свидание Германна и Лизы) — мне кажется, она Шмаринова переигрывает даже на его собственном поле. Но важнее другое — Шмаринов рано закостенел, а Шишмарёва стремилась к развитию. Эта решающая черта для творчества. Шмаринов не был бездарным художником, но в поздних работах он не изменился и стал просто скучен.

А Шишмарёва с началом "оттепели" отдалась с удовольствием новым течениям. У меня уже был пост про иллюстрации к "Онегину", когда художница Тимошенко переделала свои "сталинские" картинки в "оттепельные" — так себе получилось (см. здесь). А Шишмарева известна, прежде всего, своей графикой новой волны 1960-х. Шишмарёва тоже "переводила" свои старые циклы иллюстраций в "линейный вариант" (её собственные слова), но делала это не механически, не конъюнктурно. Потому и был такой успех у её "линейных" иллюстраций. Вот для сравнения "Горе от ума", переведённое в "линейный вариант". Здесь не сцены заменены, а сама концепция поменялась: "Портрета в иллюстрациях я избегаю. Тут нужны эмоции, действие, иногда динамика".

Шишмарёва переделала много своих работ. Как она сама писала, "одна только "Пиковая дама" 1946 года осталась, какой была (правда её не переиздавали)". Да, вот это жаль — сравнить было бы интересно. А так, и послевоенный вариант Шишмарёвой — лучший из того, что могло быть в то время.

В общем-то, даже когда говорят про очарование сталинского стиля, имеют в виду всё же яркие, а не унылые произведения (делаем поправку на то, что книжная графика не монументальное искусство).