Алексей Кравченко — блистательный довоенный мастер ксилографии. Мы с ним уже встречались (тут). И эту книжку я показывал. Это не отдельное издание "Пиковой дамы", но издание с отдельной сюитой иллюстраций к "Пиковой даме".

К этому циклу иллюстраций — особое отношение. Здесь времена перепутались. Сделаны гравюры были в 1939-1940 гг. (вроде как для английского издания), но в те годы книга не была издана. А впервые напечатаны были в 1981 году в том томике, что есть у меня. Так что эти иллюстрации, наверное, культурное событие начала восьмидесятых, а не конца тридцатых. Но очень уважаемый искусствовед Ю.Молок пишет что к юбилею 1937 года "в книжной иконографии "Пиковой дамы" произошла полная смена декораций и даже в гравюре на дереве, изъяснявшейся обычно на языке символов и аллегорий. Неудивительно, что романтическая гравюрная реплика Алексея Кравченко к пушкинской повести выглядела в конце 30-х годов запоздалой (Молок Ю. Пушкин в 1937 году: https://profilib.net/chtenie/130372/yuriy...). Означает ли это, что какой-то круг лиц был знаком с этим циклом в конце тридцатых (на выставке, например)?

Помимо полного цикла иллюстраций 1940 года имеется первый вариант (видимо, неполный) 1937 года. В 1981 году для книги были использованы гравюры из окончательного варианта 1940 года, но пара картинок помещена из варианта 1937 года. То есть книжка сделана не по авторскому макету (его, видать, и не было). Ну тогда и у меня руки развязаны — появляется возможность посмотреть (иногда в сравнении) оба варианта. А это совсем разные иллюстрации.

Так что несколько пластов: смотрим гравюры тридцатых годов, которые впервые все увидели в восьмидесятых. Кравченко великолепен. Меня не покидает ощущение, что эти иллюстрации по времени более пришлись к закату, а не к апогею советских времён. То есть, продолжая мысль Ю.Молока, к концу 30-х годов иллюстрации запоздали, а к началу 80-х годов вовремя успели. Получилось, что Кравченко спорил не с Тырсой и не с Непринцевым, а... С кем он мог спорить в 1981 году, через сорок лет после смерти? С Бенуа, наверное (не хочется думать, что с Ильёй Глазуновым).

Помимо картинок из томика с сочинениями Пушкина, буду пользоваться материалами из вот этого большущего альбома. Кеменов В.С. Алексей Кравченко. Живопись. Станковая гравюра. Книжная иллюстрация. — Л.: Аврора, 1986.

Этот цикл иллюстраций сделан по канонам, поэтому можем следовать нашему установленному плану (хотя и очень приблизительно).

Это иллюстрация из первого варианта цикла 1937 года, но она вошла в книгу. Видимо, в 1940 году аналога не было — второй вариант Кравченко не стал делать (может, действительно, посчитал, что первый сойдёт).

Не то, чтобы бродит или караулит — скорее подкараулил, и не во Второй главе, а уже в самом начале Третьей. Кравченко изобразил первую встречу Германна с Лизой на улице перед тем, как Лиза села в карету к графине, а Германн передал ей письмо. Но эту сцену Кравченко изобразил дважды: в 1937 году и в 1940 году. Редакторы книжки поместили оба варианта: первый (ранний) вариант помещён перед первой главой (играет ту же роль, что и фронтиспис), а второй (поздний) — непосредственно в тексте второй главы. Но мы посмотрим обе картинки рядышком друг с другом.

Я редакторов отлично понимаю. Нельзя было сделать выбор между двумя гравюрами: красота необыкновенная, уровень техники потрясающий (хотя по моим фото этого не видно). Невероятно: как можно было вырезать такую метель какой-то там стамеской?

Не то, чтобы раздевание, и не то, чтобы в третьей главе... Редакторы поместили картинку во вторую главу — то есть посчитали это одеванием. Но суть одна — парик почти налез, чепец готов для надевания. А можно и так представить: чепец уже снят, парик начали снимать...

Профиль у графини странный — кого-то смутно напоминает.

А вот это нечто. В книге помещён вариант 1940 года (и это правильно). А есть первый вариант. Посмотрим обе картинки рядышком.

Ну что? Ранний вариант вполне благопристоен, и скорее в духе переоценки повести к юбилею. Но во втором-то варианте! Такой провинциальной театральности в 1940 году точно никто не мог ожидать. А профиль графини? Тут уже сомнений нет — сходство очевидное. Искусствовед в тексте Альбома растерянно пишет: "Лицу графини Кравченко напрасно придал сходство с Пушкиным". Да, интересно, кого хотел Кравченко эпатировать? Неужели действительно для англичан рисовал?

Этой сцены в иллюстрациях нет — Кравченко, как мы видели, увлёкся мимолётной встречей героев на улице гораздо раньше.

Этой сцены тоже нет у Кравченко. Очень жаль!

Здесь тоже посмотрим рядышком два варианта: ранний (как я считаю, хотя в Альбоме он датирован 1940 годом) и поздний (попавший в нигу). В общем-то уже понятно, что ранний вариант поспокойнее, а поздний отрисован со всей страстью.

В последней картинке окончательного варианта важно то, что сцена символическая (карты в воздухе нависают над Германном). Вот именно это было нетипично для конца тридцатых. Ю.Молок именно про это писал: "Тема рока, судьбы, фортуны, тема карт и карточной игры — "тройка, семерка, туз", — по существу, надолго исчезнет с зеленого сукна русской графики". Ну а у Кравченко все эти темы бунтарски и проявились — хотя получается, что это было необычно и для начала восьмидесятых.

Ну что тут скажешь? Мелодрамы, нарисованные Кравченко, немного смешны. Но ведь это настоящая страсть, пусть не пушкинская, но шекспировская — почему бы и нет? Это ведь последнее такое искреннее и романтическое прочтение "Пиковой дамы".

Сегодня — ещё одно довоенное издание "Пиковой дамы". Это книжка 1936 года из "юбилейной ленинградской серии" с иллюстрациями знаменитого художника Николая Тырсы.

Добавления к библиографии. Тираж: 20.300 экз. Цена: 3 руб. (1 руб. 75 коп. + 1 руб. 25 коп. за переплёт).

Издание нельзя назвать редким — на Алибе оно представлено в нескольких экземплярах, начиная от 600 рублей. Я эту книжку купил в 2013 году у продавца из города Tallinn. Цена в инвалюте — 15 евро (но тогда это и было 600 рублей) без доставки. Ещё на конвертации что-то потерял. Надеялся хоть на европейские марки на бандероли. Но бандероль была отправлена из России...

Художник — Н.Тырса — на Фантлабе представлен: https://fantlab.ru/art6674. Книжки в числе представленных не нашёл.

Наиболее известна из этого цикла иллюстраций картинка, где в последней сцене за игорным столом сидит сам Пушкин. Эта картинка сразу была оценена критиками в тридцатые годы, завораживает искусствоведов и сейчас. На фото — страница из издания "А.С. Пушкин в изобразительном искусстве", 1937 (справа); страница из альбома "А. С. Пушкин в русской и советской иллюстрации", 1987 (слева вверху) и разворот из нашей книжки (слева внизу).

Даже на этом фото можно заметить, что воспроизведение иллюстрации в книге 1936 года было самым лучшим. Видимо, рисунки с литографского камня напрямую печатались.

В прошлый раз я показывал "Пиковую даму" 1935 года (здесь). В той книге были отражены новые тенденции иллюстрирования: "Пиковая дама" лишилась мистического налёта, исчезла тема судьбы, на первый план вышла линия Германн-Лиза, трактуемая как линия Онегин-Татьяна и т.п. Но та книга была иллюстрирована студентами Академии художеств, и всерьёз её критика не изучала. Для современников именно "Пиковая дама" с иллюстрациями Тырсы, хотя и не самая первая, стала символом нового прочтения повести. Именно Тырса был объявлен иллюстратором, который сделал "шаг вперёд по сравнению с "Пиковой дамой" Бенуа (Молок Ю. Пушкин в 1937 году — https://profilib.net/chtenie/130372/yuriy...).

Так что "Пиковая дама" Тырсы в идейном плане получилась знаковой: новая традиция, порывающая с Бенуа (который весь демонизм выдумал, а у Пушкина его нет). По форме: прекрасная техника, уверенная рука мастера, всё подчёркнуто просто — без студенческого бунтарства. Картинок немного (как и во всех книгах "ленинградской юбилейной серии"). Посмотрим их все, по порядку.

Видимо, не случайно сюита Тырсы начинается с изображения Лизы: бытовая сцена, любовная линия. Вторая иллюстрация цикла — Германн касается руки Лизы, передавая ей записку. Когда у других иллюстраторов Германн бродит по городу или стоит у дома графини — это отражение темы судьбы. Тырсу эта тема не интересует. У него — встреча персонажей в рамках любовной линии. Встреча в комнате Лизы после смерти графини тоже отражения у художника не находит.

Никаких пистолетов, никакого демонизма. Композиционно парные картинки хороши.

Ну, и наконец, последняя — растиражированная — иллюстрация. Здесь традиционный ужас обдёрнувшегося Германна. Но присутствует призрак графини (в чепце, спиной к зрителю). А главное, на переднем плане — Пушкин с бокалом шампанского.

Что здесь необычного? Опыт помещения портретов Пушкина в иллюстрации к его произведениям уже был — и лубочные "Лукоморья" (традиция и сейчас держится), и сюиты Фаворского (1929) и Кузьмина (1934). Но там Пушкин сам заявлял о своём присутствии в произведении (вёл речь от первого лица, пускался в воспоминания, встревал в сюжет с отступлениями), а в "Пиковой даме" рассказ ведётся отстранённо от третьего лица. Но ещё не забытый формальный метод в литературоведении вскрывал присутствие автора в любом произведении. Вот Тырса и перенёс эти идеи в книжную графику — Пушкин присутствует в самой гуще выдуманных им событий вполне реально, на первом плане.

Эта иллюстрация до сих пор притягательна — сюжет можно по разному трактовать. Пушкин на картинке настроен скептически. Но какого Пушкина нарисовал Тырса? Пушкина-игрока, который скептически относится к секрету верного выигрыша (он знает, чем это всё кончается)? Или Пушкина-автора, который скептически относится к той мелодраме, что у него сама собой написалась?

Продолжим обзор отдельных изданий "Пиковой дамы". Вернёмся в довоенное время. После Бенуа (в дореволюционной России в 1911 году) и Шухаева (в эмиграции в 1923 году) отдельные иллюстрированные издания "Пиковой дамы" стали появляться в СССР ближе к пушкинскому юбилею. Сегодня — издание 1935 года. Книжечка уменьшенного формата. Картинок немного. Два художника: неизвестный широкой публике Яр-Кравченко (одна иллюстрация) и очень известный Юрий Непринцев (все остальные иллюстрации).

А известен Непринцев своей станковой живописью — картиной "Отдых после боя (Василий Тёркин)". Эту картину все видели (репродукцию раньше помещали в школьных учебниках по литературе). Но это будет потом (вместе со Сталинской премией), а пока Непринцев — простой график.

Оба художника на Фантлабе представлены, причём Непринцев очень скудно (https://fantlab.ru/art9026), а Яр-Кравченко — пополнее (https://fantlab.ru/art4690). А вот их "Пиковая дама" на Фантлабе не представлена.

Это — книга из моей коллекции. Предусмотрена суперобложка (у меня в ненадлежащем виде, даю чужую фотографию). Даю также библиографическое описание (где расписана принадлежность иллюстраций каждому художнику) из каталога-справочника.

Дополнения к библиографии. Тираж 15.300 экз. Цена 1 руб. 75 коп. (1 руб. + 75 коп. переплёт).

Иллюстрации по технике исполнения очень хорошего уровня, техника обычная для того времени — понятная и простая. Вроде бы не должно быть проблем и с пониманием: вот это Германн, это Лиза... Но содержание цикла показалось мне странным — это содержание то ли небрежно, то ли загадочно.

Смутила первая же картинка в тексте Первой главы. В этой главе только сцены с игроками (мужское общество) и рассказ о молодости графини (XVIII век). На картинке — светская сцена: дамы и кавалеры. Но они одеты по моде XIX века. То есть к содержанию главы картинка никакого отношения не имеет! Что же это тогда? Решил сначала, что советских художников первой волны подвело образование, но быстро разобрался.

В каталоге-справочнике эта иллюстрация — единственная, принадлежащая Яр-Кравченко — названа "На балу". В Первой главе никакого бала нет. Но бал есть в Четвёртой главе: там Лиза танцует "бесконечную мазурку" с Томским (он кавалерийский офицер, пока ещё не ротмистр) и предаётся "мазурочной болтовне" (стулья сюда вписываются — во время мазурки пары чередовали собственно танец и сидение на стульях). На картинке на первом плане — две пары, но Лизы и Томского там нет (Томский был бы в военной форме, а Лиза ещё не танцует — она, видимо, на заднем плане только-только вводит старую графиню). То есть эта зарисовка далеко на периферии сюжета, но всё равно из Четвёртой главы! Скорее всего, поместил эту иллюстрацию в Первую главу редактор.

Становится ясно: в этом издании расположение картинок может быть весьма произвольным.

Издание появилось в переломное время — переломное для восприятия "Пиковой дамы". Ю.Молох пишет, что в 1930-е годы "В книжной иконографии "Пиковой дамы" произошла полная смена декораций..."Пиковую даму" читали не как романтическую прозу, а как еще одну повесть Ивана Петровича Белкина... Новым читателям Пушкина демонизм Германна казался чуждым..." (из книги "Пушкин в 1937 году"). И вот наша "Пиковая дама", сделанная двумя студентами Академии художеств, оказалась очень созвучна этим настроениям. Вот с этой точки зрения — нового отношения к повести — и надо оценить первый (из числа опубликованных) советский цикл иллюстраций к "Пиковой даме".

Придерживаться выработанных нами ключевых "точек" в этом издании смысла нет: слишком мало иллюстраций, и с "точками" они практически не совпадают. Посмотрим подряд четыре оставшиеся иллюстрации, которые сделал Непринцев.

Этой иллюстрацией открывается книга. Спойлер, конечно, но так многие делают... Что нарисовано? Германн ошеломлённый отшатывается от игорного стола, а все зрители издевательски хохочут. Этакое противопоставление: Германн и светская чернь. Студент-художник как-то на автомате это изобразил в соответствии с обрывочными сведениями из советского вульгарно-социологического пушкиноведения — у Пушкина нет ни противопоставления Германна завсегдатаям игорного дома, ни глумления завсегдатаев над Германном. Напротив, в повести совсем другая концепция: "Германн стоял неподвижно. Когда отошел он от стола, поднялся шумный говор.— Славно спонтировал! — говорили игроки.— Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом". Получается, Непринцев не очень внимательный читатель. Само по себе это вполне простительно: ведь почти все выдающиеся художники рисуют театральные жесты проигравшего Германна, а он у Пушкина, оказывается, стоял неподвижно, а потом просто отошёл.

Но важно отметить: Непринцев вольно обращается с материалом.

Лиза наблюдает из окна за Германном, верит, что она любима и сама уже влюблена. Эта картинка тоже вписывается в новую тенденцию прочтения "Пиковой дамы". Ю.Молок пишет: "Иллюстраторы еще дальше уйдут в петербургский пейзаж, портрет, в партию Лизы и Германна, разыгрывая ее как некое подобие партии Татьяны и Онегина".

Очень необычная композиция. По расположению иллюстрации в тексте — это первая встреча Германна с графиней. Графиня у Пушкина в ужасной форме сидит в креслах "вся желтая, шевеля отвислыми губами, качаясь направо и налево". Не сказано, что она вставала, беседуя с Германном; в критический момент "черты ее изобразили сильное движение души, но она скоро впала в прежнюю бесчувственность". Все художники её и рисуют в кресле (и мёртвую тоже в кресле). Но на этой иллюстрации графиня стоит, и отнюдь не в состоянии старческого маразма. Что же нарисовал художник здесь, в Третьей главе?

Структурный анализ (расположение в тексте) однозначно указывает на то, что это первая встреча Германна с живой графиней. В каталоге-справочнике картинка прямо названа "В спальне графини". Но то, как художник изобразил графиню — как она горда, надменна — свидетельствует в пользу того, что это встреча Германна с призраком из Пятой главы (в самой Пятой главе, где все рисуют призрака, у Непринцева другая тема).

Я выше отметил, что и редактор в книге был странный, и сам художник текст вольно трактовал. Значит, есть две версии. Первая: Непринцев нарисовал встречу Германна с живой графиней, но поскольку показал себя не очень внимательным читателем, то изобразил графиню не в соответствии с пушкинским замыслом. Вторая: Непринцев проявил большую оригинальность, изобразив призрак графини без атрибутов привидения (что не противоречит пушкинскому замыслу), но поскольку у него был редактор, который произвольно распределял иллюстрации, картинка была помещена не туда, и величайшее прозрение молодого художника осталось незамеченным. Какая версия больше нравится?

Прямых доказательств у меня нет. Всё внимательно рассмотрел: не нашёл зацепок, которые однозначно подтвердили бы вариант с призраком. Вот фрагмент настольных часов есть на картинке. На часах — три часа или самое начало четвёртого. Но эта деталь ничего не даёт — в три часа ночи произошли обе встречи Германна с графиней (первая встреча: пробило двенадцать, "первый и второй час утра", подъехала карета, Лиза прошла, графиню раздели, пока все разошлись — как раз беседа состоялась около трёх; вторая встреча: Германн проснулся без четверти три, в это время кто-то заглянул в окно, призрак долго шаркал ногами — к трём часам и разговорился).

Традиционно шагающего по улицам Германна (правда, шагающего не так энергично) художники изображают во Второй главе. Но у нас-то картинка в Пятой главе: по тексту Германн всего-навсего спешит на отпевание графини в собор. Такая иллюстрация очень хорошо укладывалось в новое прочтение "Пиковой дамы" как бытовой повести: простая картинка с гуляющим Германном в главе, где есть и сцены над гробом графини, и явление призрака! Да уж... Если Непринцев сознательно дал к фантастической главе такую картинку, то он — один из самых глубоких интерпретаторов "Пиковой дамы". Всё напряжение Пятой главы передано в напряженной фигуре Германна. Художник мастерски применяет "стратегию непрямых действий", что подвластно только гению.

А может быть и так: Непринцев, как и все, изобразил гуляющего Германна в рамках Второй главы, но редактор сунул эту иллюстрацию в Пятую главу, ориентируясь исключительно на пустые места.

Все же не оставляет чувство, что картинки в этом издании могли перепутаться. Предлагаю реконструкцию.

Вот существующий порядок иллюстраций в книге. Достоинство в том, что иллюстрации равномерно распределены по книге.

А можно было бы пофантазировать и вот такой порядок иллюстраций предположить.

Благодаря капитальному альбому "А.С. Пушкин в изобразительном искусстве" (Л., 1937) нашёл маленькую книжечку с неучтёнными в каталогах иллюстрациями к "Пиковой даме".

В современных каталогах иллюстрированной пушкинианы этот цикл иллюстраций не учтен потому, что картинки не к тексту Пушкина, а к либретто оперы. Художники — супруги Кардовские. Я уже писал о случайном обнаружении их иллюстраций к либретто оперы "Евгений Онегин" (здесь). На сей раз, обнаружив в альбоме картинки Делла-Вос-Кардовской к "Пиковой даме", я уже знал, где искать.

И действительно, быстро нашлась на Алибе маленькая серийная книжечка либретто "Пиковой дамы" в пару к "Онегину".

Сначала библиографическое описание, поскольку в каталоге-справочнике эта книжка отсутствует. В этой книжке в углу каждой иллюстрации чётко читаются монограммы художников, поэтому распределить иллюстрации труда не составило.

Ремезов Ив. Пиковая дама. Опера в 3-х действиях. Музыка П.И. Чайковского.Текст М.И. Чайковского. — М.: Издание Управления Театрами НКП РСФСР, 1934. — 72 с.; 14,5 см.

КАРДОВСКИЙ Д.Н., ДЕЛЛА-ВОС-КАРДОВСКАЯ О.Л. — 10 илл.: 3 виньетки — заставки, концовка (Д.Н.Кардовского), 7 ил. на отд. листах (1-е действие: 2 илл. О.Л.Делла-Вос-Кардовской; 2-е действие: 2 илл. Д.Н.Кардовского, 1 илл. О.Л.Делла-Вос-Кардовской; 3-е действие: 2 илл. Д.Н.Кардовского).

Тираж 10.000 экз. Цена 1 руб. 50 коп.

Если либретто к опере "Евгений Онегин" более-менее следует сюжету пушкинского романа, то либретто и, что немаловажно, устоявшаяся сценография к опере "Пиковая дама" от сюжета повести существенно отличаются. Герои действуют в костюмах XVIII века. На дворе весна. Герман (утратив в окончании второе "н") — гусар, влюбленный в Лизу по-настоящему. Он стреляется, а не сходит с ума; она топится, а не выходит замуж и т.п.

Поэтому картинки к либретто "Пиковой дамы" совсем не аутентичны содержанию повести. Но всё-таки в 1937 году Геллербах-составитель альбома включил эти иллюстрации именно как картинки к Пушкину, а не к Чайковскому.

К ключевым сценам повести (учитывая, что обстановка совсем другая) можно отобрать три картинки.

Отдельно стоят сцены встреч оперного Германа с Лизой — они к повести никакого отношения не имеют. Но одну оперную сцену с участием Германа и Лизы нарисовала Кардовская, а другую — Кардовский (та самая отсебятина либреттиста: "Уж полночь близится, а Германа всё нет..."). Поэтому картинки интересно сравнить с точки зрения разной техники супругов.

У Кардовского зимняя сцена Германа и Лизы будто сошла со страниц дореволюционного художественного журнала. Незнакомок Блока тогда так рисовали. Ну, может, Кардовский и сделал эту иллюстрацию когда-то для "Мира искусств" — и вот через 30 лет пригодилось?

Почему, кстати, у Кардовского эта встреча зимой происходит? И костюм Германа тоже ближе к общей (негусарской) военной форме XIX века (хотя короткие сапожки всё же гусарские)? Может, Кардовский больше про Пушкина думал, чем про Чайковского?

Возвращаюсь к обзорам "Пиковой дамы". Но предлагаю оглянуться и посмотреть детали уже показанного ранее.

Раз уж с самого начала возникли мысли о том, что для "Пиковой дамы" художники соревнуются не с Пушкиным, а сами с собой, т.е. творят постмодернизм, то уместно будет обратить внимание на такой редкий случай как иллюстрирование множества эпиграфов ко всем главам повести. Что такое эпиграф? Краткое содержание? Создание настроя? Проявление эрудиции автора? Чаще эпиграфы остаются незамеченными. В "Пиковой даме" не так. Во-первых, эпиграфы все выдуманы Пушкиным (ложные цитаты). Во-вторых, эпиграфы будто дразнятся: текстуально они действительно дают краткое содержание главы, но их настрой не отвечает настрою основного текста. В результате в "Пиковой даме" на эпиграфах внимание задерживается, их пытаются понять, они даже немного раздражают (из-за недопонимания цели автора). Вот, видимо, Бенуа это заметил, понял самостоятельное значение эпиграфов и все их нарисовал. Ну с Бенуа понятно: модерн ко многому обязывает (надо делать то, чего ещё не было, или было в наивные времена Средневековья). Но потом вдруг (уже в советское время) ещё три разных художника в своих сюитах к "Пиковой даме" отрисовали эпиграфы. И что здесь было главнее: попытка разгадать замысел Пушкина или чистый азарт соревновательства? Но, по крайней мере, есть что сравнивать.

Итак, Бенуа, Епифанов, Поляков, Шмаринов и примкнувший к ним Шухаев.

Пиковая дама означает тайную недоброжелательность.

Новейшая гадательная книга.

Тут у всех напрашивается пиковая дама (как карта). Но Бенуа был первым — он эту идею первым и воплотил. Бенуа сделал игральную карту парадоксальную, хотя и ожидаемую: графиня (пиковая дама) молодая и старая. Всем остальным художникам пришлось искать иные варианты, чтобы не повторяться. Но тему пиковой дамы как карты и как графини многие, конечно, пытались обыграть (будем на это в дальнейших обзорах обращать внимание).

У Шухаева — тоже карта, как и у Бенуа, и тоже с изображением графини, но только старой графини — и вверху, и внизу. Именно такая карта почудилась Германну в конце повести, когда он обдёрнулся. Шухаев всё спорил с Бенуа... Но от эпиграфов к главам Шухаев отказался — жаль!

Епифанов ограничился только виньеткой с пиковым сердечком — на фоне предшественников более чем сдержанно. Но, может, Епифанов тоньше понимает Пушкина: ну а что, повесть называется "Пиковая дама" (предположительно, игральная карта), эпиграф прямо говорит о пиковой даме как игральной карте — художник не считает, что пора раскрывать интригу.

Поляков со Шмариновым более-менее обычную игральную карту изобразили.

А в ненастные дни

Собирались они

Часто;

Гнули — бог их прости! —

От пятидесяти

На сто,

И выигрывали,

И отписывали

Мелом.

Так, в ненастные дни,

Занимались они

Делом.

Все художники пока раскачиваются — у всех примерно одинаково: буквальное прочтение эпиграфа, все рисуют игроков или символы игры.

Но манера каждого уже определилась: Бенуа рисует яркие картинки в той же манере, что и внутренние иллюстрации; у Полякова и Шмаринова манера тоже одинаковая для эпиграфов и основных иллюстраций. А вот Епифанов для эпиграфов использует иную манеру, чем для внутренних иллюстраций (эпиграфы у него черно-белые линейные, а иллюстрации — подсвеченные и объёмные);

Эпиграф ко Второй главе

— Il paraît que monsieur est decidement pour les suivantes.

— Que voulez-vous, madame? Elles sont plus fraîches.

—Вы, кажется, решительно предпочитаете камеристок.

— Что делать? Они свежее.

Светский разговор.

А вот здесь уже начинают сказываться различия в концепции каждого из художников (ответ на вопрос, зачем они решили рисовать эпиграфы). Внешне это проявляется в том, насколько иллюстрированные эпиграфы отличаются от основных иллюстраций.

1) Бенуа

У Бенуа эпиграф не выделяется из общего ряда — Бенуа просто наслаждается своей находкой: рисовать эпиграфы.

2) Епифанов

У Епифанова чётко проявляется нацеленность на контраст: картинки к эпиграфам — реалистичные, а основные иллюстрации — мистические. Картинка к эпиграфу — беззаботная и дурашливая, но переворачиваем страницу, а там — мрачный готический фасад; а затем демонический Германн.

3) Поляков

У Полякова — и эпиграфы, и основные иллюстрации все реалистичные, но эпиграфы более линейные и условные (тоже попытка контраста, но по форме — не по настроению).

4) Шмаринов

У Шмаринова эпиграфы — просто маленькие иллюстрации. Часто это какие-то натюрморты, но вот во второй главе Шмаринов дьявольски серьёзен: так, кто тут у нас камеристка (служанка)? А, это же Лиза — и Шмаринов рисует в эпиграфе Лизу. То, что в эпиграфе Лиза — видно при сравнении рисунка к эпиграфу с иллюстрацией к тексту главы. Но зато у Шмаринова единственного основная иллюстрация ко второй главе напрямую перекликается с эпиграфом, т.е. с заданной темой. Шмаринов — внимательный читатель.

---

Эпиграф к Третьей главе

Vous m'écrivez, mon ange, des lettres de quatre pages plus vite que je ne puis les lire.

Вы пишете мне, мой ангел, письма по четыре страницы быстрее, чем я успеваю их прочитать.

Переписка.

Все художники придерживаются выбранной ими концепции.

---

Эпиграф к Четвёртой главе

7 Mai 18**.

Homme sans moeurs et sans religion!

7 мая 18 **.

Человек, у которого нет никаких нравственных правил и ничего святого!

Переписка.

Здесь художники разбиваются на два лагеря: большинство рисует конкретно Германна (для него ведь ничего святого). Тон, видимо, задал Бенуа. Но, по-моему, Бенуа просто не знал, куда деть оригинальный рисунок, где на игральной карте Германн изображён — и сунул его в эпиграф. Здесь художник заглядывает слишком далеко вперёд (нижнее изображение Германна — в сумасшедшем доме). Такая подсказка (спойлер) в этом месте просто неуместна. Возможно, игральная карта с Германном мыслилась парной к карте с графиней: было бы логично, закольцевать тему — открывает книгу карта с графиней (общий эпиграф), замыкает книгу карта с Германном (после Заключения, где говорится о сумасшествии Германна). Но логику выдержать не удалось: ай-ай-ай, Бенуа!

И только Епифанов изображает обычного светского шалопая, который гордится тем, что у него "нет никаких нравственных правил".

Кто из художников ближе к Пушкину? Когда в светской переписке XIX века пишут про кого-то, что у него нет ничего святого, кого имеют в виду? Как бы написали про поступок Германна? Может быть, употребили бы более резкие фразы?

---

Эпиграф к Пятой главе

В эту ночь явилась ко мне покойница баронесса фон В ***. Она была вся в белом и сказала мне: «Здравствуйте, господин советник!»

Шведенборг.

Смысл этого эпиграфа я не мог понять в школьные годы — и оттого сильно раздражался. Эпиграф ведь должен намекать только, интриговать? А тут спойлер: ночью явилась покойница. Потом читал у литературоведов, что здесь как раз очень тонкая ирония: явилось привидение, но всё очень пристойно, по деловому. Для профессионального мистика Шведенборга/Сведенборга (как его выставляет Пушкин) это рабочий момент. Тогда (это уж я додумываю) интрига для современников Пушкина заключалась в том, что над эпиграфом они посмеялись и начали предвкушать ужасы — а ужасов не было, была деловая встреча графини и Германна, как и обещал эпиграф. Обманутые ожидания, но формально предъявить нечего! Да, это по-пушкински.

Что же наши художники?

1) Бенуа показал рабочий характер встречи с привидением.

2) Епифанов заострил внимание на бытовом характере встречи — очень точно уловил пушкинскую идею.

3) Поляков, напротив, вошёл в противоречие с Пушкиным — у него привидение идёт с протянутыми руками как гоголевская панночка. Эффектно, но не в тему.

4) Шмаринов в эпиграфе изобразил, видимо, непосредственно графиню (он уже так делал: рисовал Лизу в эпиграфе ко Второй главе и Германна в эпиграфе к Четвёртой главе). А рисунок графини в этом эпиграфе позволил Шмаринову обойтись без сцены свидания Германна с призраком в основном рисунке к Пятой главе.

---

Эпиграф к Шестой главе

— Ата́нде!

— Как вы смели мне сказать ата́нде?

— Ваше превосходительство, я сказал ата́нде-c!

Здесь любопытный вопрос о правильном толковании терминов из эпиграфа.

Первое (бытовое) значение французского слова attendez — "постой", "подожди" (раз французское — ударение на последнем слоге, а у Пушкина ударение язвительно проставлено на предпоследнем слоге). Второе (специальное) значение (и об этом пишут все комментаторы даже в изданиях для школьников) — это термин из карточного жаргона: "требование прекратить делать новые ставки".

"Золотое правило толкования" гласит, что по умолчанию всегда применяется бытовое значение термина.

Так вот, трое из четырёх художников нарисовали бытовое значение этого термина, а один — специальное значение карточного термина.

1) Бенуа, Епифанов и Поляков:"Подожди" — "Что???" — "Подождите-с".

2) Шмаринов: "Не делайте ставки!" — "Что???" — "Не делайте-с ставки-с".

Сначала собирался Шмаринова похвалить (прочитал комментарий, изучил литературу), но потом понял, что Шмаринов всё-таки и здесь неправ. Не зря я прошёл не спеша весь путь по пушкинским эпиграфам. И кажется, понял его замысел. Эпиграфы у Пушкина в этой повести все лукавые — и обязательно на контрасте с самим рассказом. Исходя из этой идеи — на контрасте — конечно, эпиграф и к последней главе должен быть с бытовым значением термина. Это потом читатель подумает — а причем здесь "атанде"? И сообразит: а-а, вот оно что, другое значение, игра слов! А современный читатель сообразит это, только заглянув в комментарии. Так что Шмаринов опять со своим въедливым чтением не угадал.

---

Кто же из художников лучше всех понял пушкинский замысел эпиграфов? Конечно, Епифанов. У него рисованные эпиграфы житейские и весёлые — оттеняют по контрасту общую печальную неземную атмосферу иллюстраций в тексте. Значит, и в этом плане епифановская сюита тексту Пушкина эквивалентна (это я пытаюсь избежать употребления термина "конгениально").