В 1949 году в СССР отмечали ещё один пушкинский юбилей — 150-летие со дня рождения. Выходило много иллюстрированных книг. Торжествовал поздне-сталинский стиль. Полноценных сюит к "Борису Годунову" создано не было (по крайней мере, опубликовано не было). Идеологизация же "Бориса Годунова" была завершена: всё внимание на народ, на его классовую борьбу.

Уже знакомый нам трёхтомник сочинений Пушкина 1949 года. "Борис Годунов" в третьем томе.

Художник П.Алякринский. Есть заставка к "Борису Годунову": толпа народа заполнила площадь. Создание исторической атмосферы.

И две сюжетных иллюстрации: 1) Гришка Отрепьев задумал самозванчество; 2) Юродивый бросает царю обвинение в убийстве законного наследника престола.

У Алякринского академический рисунок, очень профессиональный. Поздне-сталинский стиль хорошо подходит к историческим произведениям про допетровскую Русь: реализм, монументальность.

Художник П.Соколов-Скаля — хорошо известный мастер исторической живописи. Его разрозненные иллюстрации публиковались в парадных юбилейных изданиях, с которыми мы уже неоднократно встречались: "Поэзия" и "Сочинения".

Вот его царь Борис — замученный угрызениями совести, почти безумный. Наверное, в логике поздне-сталинской историографии Борис Годунов воспринимался как слишком слабый правитель из-за этих своих угрызений.

В 1949 году было отдельное издание "Бориса Годунова", с иллюстрациями Соколова-Скаля, представленное на Фантлабе: https://fantlab.ru/edition103421. У меня этого издания нет. Цветная обложка и четыре иллюстрации в тексте. Почти все они копируются в юбилейных однотомниках, но на Фантлабе сканы лучше — привожу их.

1) Обложка, видимо, отдаёт дань официальной пушкиноведческой трактовке: народ против слуг кровавого режима.

2) Сюжетные иллюстрации: Гришка Отрепьев задумал самозванчество и Борис Годунов, поощряющий просвещение.

3) Следующая пара иллюстраций: Борис Годунов и юродивый и объявление Пушкина (предка) с Лобного места о признании Димитрия. Народ не обезличенный: различаются счастливые персонажи, — видимо, те, которые пошли вязать борисовых щенков.

У Соколова-Скаля, конечно, не полная сюита, но наиболее полный цикл иллюстраций к "Борису Годунову" за все Сороковые годы. Показательно, что ни у кого не нашла отражения романтическая линия — Самозванец и Марина Мнишек, да и вообще — линия восхождения Димитрия. "Борис Годунов" становился всё скучнее. Линия же душевных метаний царя, которым стали уделять повышенное внимание, действительно, не была достижением Пушкина. "Мальчики кровавые в глазах" — это у Мусоргского хорошо получилось. Вообще, иногда кажется, что в поздне-сталинскую эпоху иллюстрировали более оперы на пушкинские сюжеты, чем сами тексты.

В юбилейных сборниках 1949 года участвовал и Фаворский своими ксилографиями (торцовыми гравюрами по дереву). Чаще — заставками, которые потом разродились целыми сюитами (как в "Маленьких трагедиях"). Была у него заставка и к "Борису Годунову" в трёхтомнике.

А вот в "Сочинениях" на отдельной вкладке появилась полноразмерная гравюра к "Борису Годунову". И эта гравюра — совершенно самостоятельное произведение, она не войдёт в сюиту, которую Фаворский выпустит уже после смерти Сталина. Пимен и Гришка Отрепьев — эта сцена становится центральной в "Борисе Годунове", все сегодняшние иллюстраторы её отметили.

Техника Фаворского потрясающая, как всегда. Но и качество воспроизведения это ксилографии в книге на глянцевой вкладке потрясающее — а это уже редкость (обжигающий свет сканера этого не передаст). В книге картина яркая, насыщенная, кажущаяся трёхмерной (хотя в 1949 году уже не с досок печатали гравюры). Такой яркости нет в обычных сюитах Фаворского, предназначенных к печати на простой бумаге. Очень много чёрного цвета (чего тоже нет в обычных сюитах). Фаворский отлично понимал, что ксилография — не жеманство эстетов, а такая техника, которая может скрыть недостатки посредственной полиграфии или — при хорошей полиграфии — затмить все цветные картинки.

В 1920-х гг. русская эмиграция поставляла иллюстрации для библиофильских изданий Пушкина на иностранных языках. Советские искусствоведы той поры пытались найти объяснение всплеску этих библиофильских изданий и высказывали мнение, что это связано с гиперинфляцией (т.е. вложения в дорогие малотиражные книги рассматривалось как инвестирование). Ладно, в Германии была гиперинфляция, но два из трёх изданий "Бориса Годунова" вышли в Париже, только одно — в Берлине. И почему так много русских авторов издавалось? Явно не для русской эмиграции. Интересный вопрос.

В СССР в годы НЭПа тоже выходили библиофильские книжки в воскреснувших частных издательствах: "Скупой рыцарь" с рисунками Добужинского (1922), "Медный всадник" с рисунками Бенуа (1923), да ещё, пожалуй, "Домик в Коломне" с ксилографиями Фаворского. Много было массовых изданий с хорошими рисунками, но плохого полиграфического качества. Добротные книги выпускала "Academia", но уже ближе к Пушкинскому юбилею, когда постарались и государственные издательства.

1) Художник Н.Купреянов — известный представитель "мирискуснического" направления. Книга "Борис Годунов" вышла в 1923 году в государственном издательстве.

Мáстерские миниатюры (заставки к каждой сцене). Увы, я больше ничего не обнаружил..

2) Художник Н.Алексеев (с ним мы уже встречались). В 1929 году вышел большой однотомник избранных сочинений Пушкина. В иллюстрированной пушкиниане этот том том отмечается как первое собрание сочинений Пушкина, проиллюстрированное одним художником. Художник умер в 1934 году, пользовался хорошей репутацией среди пушкинистов. Но никаких выдающихся достоинств в его рисунках я так и не увидел.

3) Художница А.Якобсон. В 1936 году она сделала иллюстрации к томику "Драмы" в изящной "ленинградской" серии. К каждой пьесе — по одной иллюстрации. К "Борису Годунову" тоже одна. Одна из последних "народных" сцен — Пушкин (предок) с лобного места возвещает о победе царя Димитрия, а народ собирается "вязать борисовых щенков". Общий вид на Кремль, подошло бы к любому историческому рассказу о XVII веке.

Событием не только для пушкинского юбилея, но и для всей истории отечественной книжной графики стали иллюстрации 1937-го года В.Свитальского к "Борису Годунову".

Издательство "Academia".

Это издание у меня есть. Но сканами воспользуюсь теми, которые в открытом доступе выложены на сайте РГБ — они профессиональные.

На примере эмигрантских иллюстраций к "Борису Годунову" видно, какие концепции выбирали наши художники, имевшие за плечами опыт "мирискусников": пышный реализм в "русском стиле" (Зворыкин), имитация древнерусского стиля (Шухаев), традиционный немецкий экспрессионизм, незначительно изменившийся со времён Тридцатилетний войны (Масютин). Свитальский владел разными приёмами: достаточно вспомнить его прелестные силуэты к "Евгению Онегину" — стилизация, призванная воссоздать дух пушкинской эпохи.

В "Борисе Годунове" Свитальский тоже задумал стилизацию. Иконописный стиль в светской иллюстрации к 1937 году уже не был уникальным — он в СССР вовсю разрабатывался мастерами Палехской артели, и они отодвинули восприятие этого стиля в давние эпохи ("Слово о полку Игореве", сказки Пушкина). Надо было выбирать другую стилизацию.

1) Портрет.

Портрет Годунова и надпись латиницей. Свитальский за образец взял западно-европейские гравюры той эпохи (техника у Свитальского, как отмечено в библиографической справке, "прорезной рисунок"). Мы видим Смуту глазами европейцев.

Царь Борис слегка нахмурен, но не грозный. Не страдалец. Мизинец на левой руке кокетливо отогнут (если не кокетливо — то Годунов левша и знатный сабельный рубака).

2) Кремлёвские палаты. Шуйский и Воротынский.

Гравёр-иностранец усиливает экзотичные детали — меховые шапки бояр.

3) Красная площадь. Народ.

Безликая толпа ждёт согласия Бориса венчаться на царство. Иностранец не замечает в этой толпе юмористических персонажей — бабу, бросающую ребёнка, чтобы он заплакал, и двурушников, увлажняющих глаза слюнями.

4) Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

Пимен с Гришкой Отрепьевым.

Сцена с мёртвым царевичем из рассказа Пимена. Что-то это слишком архаично для манеры европейских мастеров начала XVII века.

5) Корчма на литовской границе.

Григорий Отрепьев сбегает от преследователей. Ещё более архаично.

Иностранный гравёр творчески подошёл к делу — использует приёмы русской миниатюры. Или часть гравюр делает подмастерье — один из тех, кого Годунов послал за границу, а он там и остался.

6) Царские палаты. Царевич чертит географическую карту.

Ну вот, европейские занятия — и техника рисунка вполне европейская.

А следующая иллюстрация, скорее всего, помещена в конце сцены ошибочно. Заседание царя Бориса с боярами и клиром — или более раннее, или более позднее событие пьесы. Но это не важно — важно содержание.

Может быть, эта картина помещена здесь в одной сцене для контраста с предыдущей. Архаика и официоз в рисунке. Так в Европе рисовали совещание монарха с какими-нибудь Генеральными штатами за сто лет до русской Смуты. Вековая отсталость России (общепризнанный взгляд в советской историографии).

7) Краков. Дом Вишневецкого.

Возвращаемся к европейской манере рисунка. Поляки признали Гришку Отрепьева законным претендентом на русский престол. Сцена поднесения Лжедмитрию латинских стихов. Отмечается его образованность: он знает латынь (и польский язык, само собой).

8) Замок воеводы Мнишка в Самборе.

Продолжается европейская линия. Грациозные Марина и Димитрий. На заднем плане — показ западных мод (не совсем польских, кстати).

9) Ночь. Сад. Фонтан.

А вот Димитрий в чисто польском одеянии, более близком русским одеждам. В поход к соотечественникам собрался.

Последний рисунок в цвете. Было бы интересно понять, что объединяет цветные "гравюры".

10) Граница литовская.

Официозная картина. Димитрий и Курский в парадных западных доспехах ведут войско в бой. Впереди — MOSQWA.

11) Равнина близ Новгорода-Северского.

Француз и немец — наёмники, служащие царю Борису, обсуждают поражение русского войска (и своё поражение, вообще-то). На заднем плане — бегущее правительственное войско в русских островерхих шлемах.

12) Площадь перед собором в Москве. Юродивый.

Переносимся в Москву — и тут же рисунок приобретает некоторые черты русского иконописного стиля (характерные очертания ног под длинными одеждами).

13) Москва. Царские палаты. Смерть Бориса.

Русского стиля всё больше.

14) Лобное место. Пушкин.

Панорамный рисунок Красной площади с Лобным местом. Можно сравнить с рисунком А.Якобсон (в начале колонки).

15) Кремль. Дом борисов. Стража у крыльца.

То, что у Пушкина осталось за кадром — трупы "борисовых щенков". Безмолствующий народ виден на площади через приоткрытую дверь.

Эту — последнюю — иллюстрацию неоднократно воспроизводили в искусствоведческих обзорах как образец иллюстрации к "Борису Годунову", оригинальной по форме и необычной по содержанию.

Странная репутация у пушкинского "Бориса Годунова". Вроде бы и автор им гордится ("Ай, да Пушкин! Ай, да сукин сын!"). Вроде бы все знают оттуда хотя бы пару строк (как поговорки). А пушкинского блеска нет... Высокоценимый мною Святополк-Мирский в своей "Истории русской литературы" пишет:

цитата

"Борис Годунов" — это, скорее, одна из незрелых, подготовительных работ Пушкина, менее зрелых и менее совершенных, чем многие предшествовавшие. "Борис Годунов" — трагедия искупления, но нигде Пушкин не трактует свою тему с меньшим мастерством. Иногда эта трактовка просто сентиментальна. Размер — особенно монотонная форма белого стиха — не вполне удачен. Язык несколько высокопарен и условен [...]

Если принимать ее как хронику в диалогах, для чтения, а не для театральной постановки, она мастерски написана и является первым триумфом пушкинской экономии средств.

Что делать художникам? Или рисовать исторические картинки, или попытаться наполнить персонажей Карамзина какой-то психологией, т.е. выступить бóльшим автором, чем Пушкин.

Зачем Пушкин выбрал начало Смуты для большой драмы? Хотел создать шекспировскую историческую хронику. Искал в русской истории чего-нибудь покровавее. Опыт чисто литературный. Видимо, в 1825 году, Пушкин никак не думал о каких-нибудь исторических уроках. Эпизод из непросвещённого прошлого — с какой страной не бывает? Кто ж мог знать, что в XX веке русская Смута повторится дважды?

В 1924-27 гг. русские художники-эмигранты сделали за границей три сюиты к "Борису Годунову". Помимо юбилейных дат (125 лет Пушкину и 100 лет "Борису Годунову"), их, вроде бы, должны были интересовать ассоциации с недавней русской революцией и гражданской войной. Нашло ли это отражение в иллюстрациях?

Три художника-эмигранта, две европейских страны: Масютин (Берлин, 1924), Шухаев (Париж, 1925), Зворыкин (Париж, 1927).

Был у нас в этой колонке Шухаев с "Пиковой дамой" (см.). Бывал и Масютин с изумительными иллюстрациями к "Повестям Белкина" (см., напр.) и к сказкам. Зворыкин, конечно, к сказкам бывал в паре с Билибиным, но и в паре с Масютиным выступил в "Сказке о медведихе" (см.).

Зворыкину в наши дни повезло больше всего. Неудивительно: красиво и привычно. Есть несколько переизданий его сюиты к "Борису Годунову": от "Вита Новы" в 2007 году, от "Игры слов" в 2008 году (у меня есть это издание), от "СЗКЭО" в 2022 году и др. На сайте "Gallica" выложены сканы первого парижского издания 1927 года. Эти сканы и буду использовать — хоть какая-то аутентичность.

Шухаев и Масютин не переиздавались (не считая недоступных микротиражей). Это обидно. Если все иллюстрации Шухаева в Интернете нашлись (хоть многие и плохого качества), то из сюиты Масютина удалось вытащить только половину картинок. Это вдвойне обидно.

Все художники дают на фронтисписах портрет случайного царя Бориса.

Концепции художников из этих портретов понятны.

1. Зворыкин — пышно-надрывный русский стиль, как он сформировался к 1913 году; Борис Годунов — как Николай II.

2. Шухаев — экспериментатор, открывает французской публике древнерусскую иконопись (но какой-то критик писал, что Шухаев здесь не столько имитирует, сколько пародирует этот стиль); его Борис, понятно, скорбен.

3. Масютин остался верен своему онемеченному экспрессионизму — лик его Бориса в манере средневековых гравюр страшен, как будто это европейский персонаж скорой Тридцатилетней войны.

Портрет случайного царя Димитрия на фронтисписе никто не рискнул дать (ну, раз трагедия называется "Борис Годунов"). Хотя, кто для истории более ценен: тот, кто трон упустил или тот, кто трон подхватил? А вроде бы и Пушкин оживляется, когда о Лжедмитрии пишет. Масютин где-то (может, в самом конце) портрет Димитрия даёт. Здесь известная западная гравюра почти не подверглась изменениям. И получается, что у Масютина царь Димитрий выглядит более благообразно, чем царь Борис.

Вот что хорошо у Зворыкина — так это произведённое им (у Пушкина предполагаемое) крупное членение текста на 5 частей. Хорошо у русских "мирискусников" получалось виньетки делать, наверное, и Зворыкин решил лишний раз виньеточное искусство проявить.

1) Кремлёвские палаты.

"Зять палача и сам в душе палач". Воротынский и Шуйский вводят читателя в курс дела: Борис Годунов без всяких сомнений объявляется виновным в смерти царевича Димитрия — сына Ивана Грозного. Но делать нечего: надо Годунова на царство венчать.

Понятно, почему Зворыкин пленил современных издателей: очень красиво. А ковровая дорожка какая! У нас у всех такие были. Допетровская Русь у Зворыкина предстаёт величавой. У Шухаева — плоские фигуры, залитые чистым цветом. Да кто ж его после Зворыкина оценит?

2) Красная площадь.

"Его страшит сияние престола". Первая "народная сцена". Народу сообщается, что Борис упорно отказывается от престола. Народ обеспокоен: ему нужен царь.

Повествовательная яркая картинка у Шухаева. Появляется иллюстрация Масютина — то, что происходит за кадром: Борис-претендент кривляется.

3) Девичье поле. Новодевичий монастырь.

"Борис наш царь! да здравствует Борис!" Вторая "народная сцена". Борис дал согласие венчаться на царство.

У Зворыкина — сцена тягостного ожидания ("опять несогласен?"), у Шухаева — народ на коленях, докатилась весть о согласии. На рисунке Шухаева стоящая женщина с ребёнком на руках — будто мадонна. Но вот тут пародия на иконописный стиль и сказывается: у Пушкина баба с ребёнком — персонаж комический. Ребёнок орёт, пока все в напряжении ждут известий, а потом, когда народ на коленях от радости плачет, ребёнок молчит. Баба бросает его об земь, чтобы он заплакал. Ну и два колоритных персонажа переговариваются: все плачут, надо бы им заплакать, да не могут. Луку нет, чтобы глаза потереть, "я слюной помажу". Пушкин, вводя в трагедию таких весельчаков, считал, что он следует за Шекспиром. Вот кого бы надо умным художникам рисовать.

4) Кремлёвские палаты.

"Лукавый царедворец!". Боярство выражает преданность новому царю.

Всё та же пышность у Зворыкина. Лёгкий психологизм лежит на поверхности, как и в тексте Пушкина: царь Борис озабочен, у бояр своё на уме. Шухаев эту сцену пропускает: царь да бояре — одно и то же.

1) Ночь. Келья в Чудовом монастыре.

"Ещё одно, последнее сказанье — и летопись окончена моя". Случайный персонаж — Пимен — всем запомнился. Гришку Отрепьева посетила первая мысль о самозванчестве.

Все читатели помнят эту сцену, ни один художник не может её пропустить. Лучшая, видимо, иллюстрация Шухаева, которую часто приводят в пример — здесь иконописный стиль удачно наложился на завязку человеческой драмы.

2) Палаты патриарха.

"Уж эти мне грамотеи!". Гришка сбежал из монастыря, известив всех "Буду царём на Москве". Патриарх решил не беспокоить этим царя Бориса.

Однообразный Зворыкин уже утратил прелесть первого восприятия. Шухаев кажется всё более интересным в отражении исторического духа.

3) Царские палаты.

"И мальчики кровавые в глазах". Борис жалуется сам себе, что народ его не любит.

Зворыкин эту сцену пропускает, хотя она, казалось бы, целиком в русле его концепции печального самодержца. Но, видимо, понял, что ничего кроме предыдущих дубликатов выдать не сможет. Шухаев зато всё больше и больше разворачивается: в шаблонных рамках стиля достоверное лицо Бориса впечатляет.

4) Корчма на литовской границе.

"Когда я пью, так трезвых не люблю". Знаменитая сцена, как Гришка Отрепьев читал царский указ про свою поимку. Сбежал в окно.

Художники, понятно, здесь рисуют бросок Отрепьева к окну с ножом в руке. Ещё один успех Шухаева. Удалось найти картинку Масютина. Зворыкин почему-то эту центральную сцену игнорирует.

5) Москва. Дом Шуйского.

"Латинские попы с ним заодно". До Москвы доходят вести об объявившемся в Польше самозванце. Мальчик перед застольем читает длинную молитву — предполагается, что читатель увидит какие-то параллели с убитым мальчиком-царевичем.

Всё те же бояре, но Шухаев смог найти интересный ракурс (для иконописного стиля обычный). И тему отрока подхватил.

6) Царские палаты.

"Ох, тяжела ты, шапка Мономаха!". Царю Борису доносят о самозванце.

Но это ему потом доносят, и про шапку Мономаха он в конце скажет. А в начале сцены — эпизод, который художники единодушно выбрали для иллюстрирования. Царевич (сын Бориса) чертит географическую карту. Просвещение охватывает и Московскую Русь. Есть здесь интересные исторические свидетельства: Годунов отправил десяток человек учиться за границу, ни один не вернулся в Московию (в чём видится разница с Петром Первым). Лжедмитрий скоро будет проводить вестернизацию своим путём.

Заграничные сцены.

1) Дом Вишневецкого.

"Товарищи! мы выступаем завтра".

Ни Зворыкин, ни Шухаев эту сцену не проиллюстрировали. На рисунке Масютина — начало сцены, где самозванец обещает католическому священнику через пару лет обратить русский народ в католичество. Это, понятно, яркий пример изменнической сути претендента на престол. Но дальше Гришка-Димитрий принимает многочисленные делегации от русских оппозиционеров. Они-то сами прибежали. Это неприятный момент. Пушкин его не скрывает — ему важно понять, почему самозванец победил.

2) Замок воеводы Мнишка в Самборе.

"Мариною одною занят он". Лёгкое возбуждение у поляков — русский царевич увлёкся их соотечественницей.

Шухаев продолжает игнорировать польские сцены. Зворыкин и Масютин рисуют Марину Мнишек в неприглядном виде.

3) Ночь. Сад. Фонтан.

"Я слышу речь не мальчика, но мужа". Знаменитая сцена у фонтана: диалог Димитрия и Марины. Димитрий влюблён, Марина хочет на русский престол.

Эту сцену художники пропустить не могут (наверняка, и у Масютина она была). У Зворыкина первый раз появляется самозванец — и то на коленях, полуобернувшись.

4) Граница литовская.

"Я Литву позвал на Русь". Войско Димитрия переходит границу. Курбский (сын того самого Курбского — оппонента Ивана Грозного) радуется возвращению на родину.

Зворыкин не скрывает, что войско Димитрия состоит из русских мужиков.

5) Царская Дума.

"Его в Москву мы привезем, как зверя". Приближенные уверяют царя Бориса в скорой победе.

Некая живость появляется в рисунках Зворыкина — царь Борис почти безумен. Захватил художника пушкинский текст, не смог Зворыкин выдержать верноподданическую концепцию до конца.

1) Равнина близ Новгорода-Северского.

"Куда? куда? Allons... пошоль назад!". Иностранные военные советники в русском войске царя Бориса. Не помогло. Первая победа Димитрия: "Ударить отбой! мы победили. Довольно; щадите русскую кровь. Отбой!". Красивый жест — Пушкин пытается быть объективным.

Сцена важная и события интересные. Художники могут что-то новое нарисовать. Но иллюстраций нет.

2) Площадь перед собором в Москве.

"Николку маленькие дети обижают... Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича". Юродивый и царь. Эта сцена глубоко врезалась в память читателям.

Нигде ярче не проявилась разница между Зворыкиным и Шухаевым, чем в рисунках к этой сцене.

3) Севск.

"Ты-дескать (будь не во гнев) и вор, а молодец". Димитрий допрашивает пленного. В Москве паника и ужасы. Пушкин показывает преимущества самозванца: открытый, энергичный, либеральный. Это объяснение первоначального успеха Димитрия и первоначального ослепления народа.

У Шухаева этих настроений не видно (рамки стиля не позволяют).

4) Лес.

"Хранит его конечно провиденье". В этой битве Димитрий потерпел поражение. Здесь немецкие наёмники хорошо сражались за царя Бориса.

Шухаев вносит некоторое разнообразие, помещая на рисунке павшего под Димитрием коня, о котором он скорбит больше, чем о разбитом войске и о павшем Курбском. Пушкин в этой сцене откровенно любуется самозванцем.

5) Москва. Царские палаты.

"Всё кончено — глаза мои темнеют". Внезапная смерть царя Бориса.

а) Очень масютинская иллюстрация: с завихрениями.

б) Иллюстрация Шухаева, не попавшая в основную сюиту. Композиция очень похожа на масютинскую. Видимо, поэтому Шухаев отказался от этого варианта. Жаль, отработка одной композиции разными средствами — вполне в духе предчувствуемого постмодернизма.

в) Шухаев выбрал для книги статичную иллюстрацию. Но лицо у живого Бориса — уже как у трупа.

6) Ставка.

"Но знаешь ли чем сильны мы, Басманов?

Не войском, нет, не польскою помогой,

А мнением; да! мнением народным".

Пушкин (предок автора), прибывший от Димитрия, склоняет на свою сторону Басманова — предводителя русского войска царя Фёдора (наследника умершего Бориса). Вот оно что! Наш Пушкин, объясняя успех самозванца, оправдывает и своих предков. Было бы кого — гений Пушкин благодаря африканской крови проявился. Эфиоп. А гляди, как обрусел.

Ограниченность выбранных Шухаевым средств — бесконечные повторы.

7) Лобное место.

"Ступай! вязать Борисова щенка!". Ещё одна народная сцена. Пушкин (предок автора) уже в Москве и склонил народ на свою сторону.

Однообразные красоты Зворыкина.

8) Кремль. Дом борисов. Стража у крыльца.

"Народ безмолвствует".

И Зворыкин, и Шухаев выбрали начало сцены: нищий просит милостыню у запертых в тереме взрослых детей Годунова. Через несколько минут их убьют. Нищий будет жить дальше.

Последнее стихотворение в сборнике мистификаций Левина "Глупая лошадь". В советском мультфильме про Алису в Зазеркалье песню на эти стихи исполнял Рыцарь голосом Караченцева.

У рассказчика (Калачёв закономерно рисует ребёнка) свой лес, и кого только из зверья там нет. "Но нету слонёнка в лесу у меня. Слонёнка весёлого нет". Знакомая история: игрушек полно, но самая желанная — та, которую не купили. Страдание.

Художник Калачёв делает мальчика не очень приятным: тут ведь не игрушки, а живые звери. Как они угождают маленькому хозяину: ёж вышивает рубашки крестом, лисица дом подметает хвостом... Но эти все надоели. В мечтах один слонёнок.

В принципе, справедливо. Но дети этот укор не видят. Ну да, хочу слонёнка, а что такого?

Антоненков от морализаторства отходит. Волшебный лес, где мальчик мечтает о слонёнке. Другие звери не в обиде.

Навевает ассоциации с Волшебным лесом Кристофера Робина, ибо "Винни-Пуха" Антоненков иллюстрировал (см.). Может, и Левин эти "английские" стихи под влиянием Милна написал?

У Спеховой конфликта ещё меньше. Но и звери какие-то отчуждённые, неласковые. Таких не жалко будет на слонёнка поменять.

Художница Черняк мальчика вообще не рисует, только забавных зверюшек. Тоже способ ухода от конфликта.

Минимализм Ивановой. Но разгулялась, наконец, художница: от лося — голова на стене, остальные звери пришибленные. Про что стихотворение? Про мечты кровавого маньяка-дрессировщика о слонёнке. По-английски ли это?

Стихотворная зарисовка в сборнике "самых новых старинных английских баллад". Английская тема — штамп про постоянно моросящий дождь.

Мокнет всё... Калачёв на чёрно-белой иллюстрации придерживается своей исторической концепции — старинный английский городок начала XX века, на что указывает стилизованный автомобиль той поры (хотя пешеходы — из 1960-х гг.).

На цветном развороте Калачёв раскрывал мне в детстве юмористический смысл стихотворения. Последняя строка: "Мокнут в море корабли". Наверное, смешно — они же и так постоянно мокнут (снизу). Калачёв эту тему подхватывает и усиливает: у него рыбы высовывается из воды в воду. Теперь они мокнут не только снизу, но и сверху.

В сборнике с иллюстрациями Антоненкова эта стихотворная зарисовка открывает книгу — создаёт английское настроение. Много игры с зонтиками (дома под зонтами, у кораблей паруса в форме зонтов).

И осенние листья. Когда Антоненков свою сюиту делал в 2004 году, климат был таков, что долгого холодного дождя летом можно было не ожидать. Но осенние дожди — это уже больше русская тема и русская хандра.

У Спеховой зарисовка дождливого дня. Без хандры.