Рецензии на фантастические книги

То есть предполагается, что в каждой следующей книге действуют их реинкарнации с теми же параметрами характера (это могут быть и мужчины, и женщины или даже звери). Тем самым эти самостоятельные повествования связываются в единое полотно.

К – бунтарь, ищущий справедливости;

И – ученый, стремящийся постичь истину;

С – недостойный правитель, мошенник или лентяй.

И наконец, Б – основной протагонист романа, нередко продолжающий действовать после смерти К. Его характер сложнее. Это порядочный человек, основательный, деятельный, способный самостоятельно жить при любой власти, но почему-то неизменно прибивающийся к К.

Именно его в первом же абзаце РОБИНСОН сопоставляет с обезьяной из «Путешествия на Запад». Однако, в первоисточнике Сунь Укун – не просто обезьяна, а царь обезьян, который сначала устроил скандал в аду и вычеркнул из книги мёртвых своё имя, а потом дважды поскандалил на небесах, и войска Нефритового императора не смогли с ним ничего поделать в силу его неуязвимости, так что пришлось вмешаться непосредственно Будде. При этом он действительно предан Сюаньцзан (он же Трипитака) в его путешествии на Запад, однако последнему пришлось надеть на него особый ограничивающий обруч. Все эти характеристики, честно говоря, были бы более свойственны К, чем Б, который судя по вышеизложенному, отнюдь не прост.

Скиталец по звёздам

Через два года после «Годов риса и соли» Дэвид Митчелл выпустил «Облачный атлас», составленный из отдельных самостоятельных историй, происходящих на протяжении нескольких сотен лет, со сходной идеей реинкарнации (мне нравится, как это передано в фильме).

Впрочем, Ким Стенли РОБИНСОН в последней книге «Первые годы» остроумно переигрывает идею реинкарнации. Происходит это в беседах Чжу Исао (И):

– Начало жанру жизнеописаний положено в религиозной литературе: сборники житий христианских святых и мусульманских мучеников, а также буддийские тексты, описывающие жизнь через длинные последовательные перевоплощении, — «Сорок шесть переселений» Гангхадары (тибетский текст), «Двенадцать проявлений Падмасамбхавы», а также «Биография Гьяцо Римпоша, с первой по девятнадцатую жизни»…

Например, такой буквалист, как Дху Сянь, будет пытаться точно сопоставить даты смерти и рождения своих героев, вписывая ряд выдающихся актёров истории в серию перевоплощений, и утверждать, что они совершенно точно всегда были одной душой из-за выбора профессии, но из-за трудностей с совпадением дат в конце концов он был вынужден делать некоторые дополнения к своей серии, чтобы все его герои шли друг за другом последовательно. В итоге в своих бессмертных трудах он приходит к формуле «делу время, потехе час», таким образом, оправдывая чередование жизней гениев и генералов с третьесортными портретистами или сапожниками. Зато даты совпадают! – Чжу радостно ухмыльнулся.

Потехе час

Переводчик Елизавета Шульга к концу, похоже, подустала, от переложения непростого романа, допустив здесь несколько промахов:

— Вписывая ряд выдающихся актёров истории в серию перевоплощений, и утверждать, что они совершенно точно всегда были одной душой из-за выбора профессии.

Вот оригинал:

— Strings of prominent historical actors through several reincarnations, asserting that he can tell they have always been one soul by what they do.

А вот более точный перевод:

— Создает цепочки выдающихся исторических деятелей через их реинкарнации, утверждая, что они были одной душой, исходя из сходства их деятельности.

Actors – это далеко не всегда актеры. Гораздо чаще оно так и переводится: актор.

Аналогичным образом нелепа фраза «он приходит к формуле «делу время, потехе час», таким образом, оправдывая чередование жизней гениев и генералов с третьесортными портретистами или сапожниками», хотя даже из контекста понятно, что ради совпадения дат Дху Сянь вынужден был вставлять в свою хронологию перевоплощений людей второстепенных, оправдывая это тем, что душе надо хоть немного передохнуть от великих дел: «кто много работает, должен и расслабляться».

Хитроумный идальго

В последней книге романа среди других примеров Чжу Исао (И) упоминает самаркандского антолога, «старца Красное Чернило, который в своей коллекции реинкарнаций собрал жизнеописания, используя для выбора героев что-то вроде момента клинамена, поскольку каждая повесть в его сборнике содержала момент, когда герои, чьи перевоплощения всегда носили имена, начинавшиеся с одних и тех же букв, приходили к перекрёстку в своей жизни и отклонялись от задуманного для них курса».

Это напоминает ситуацию, когда в начале второй части известной всем книги Санчо Панса и бакалавр обсуждают с Дон Кихотом вышедшую тиражом 12 тысяч экземпляров первую часть:

— Будто вышла в свет история вашей милости под названием «Хитроумный идальго дон Кихот Ламанчский», и будто меня там вывели под собственным именем Санча Пансы, и синьору Дульсинею Тобосскую тоже, и будто там есть все, что происходило между нами двумя, так что я от ужаса начал креститься – откуда, думаю, все это сделалось известным сочинителю?.. Автор этой книги прозывается Сид Ахмет Бен-Нахали!

— Это мавританское имя, — сказал Дон Кихот.

То есть у «Годов риса и соли» есть повествователь, он тоже араб, как и в случае с Дон Кихотом. О нем мы узнаем еще в конце 4-й книги — «Алхимик», когда вся группа персонажей очередной раз собралась в бардо. Разочарованные, не видящие смысла в своих многочисленных перерождениях: «они не могут избежать колеса рождения и смерти; и старец Красное Чернило, их летописец, должен рассказать их истории честно, смотря в лицо реальности, иначе истории эти ничего не значат. А они непременно должны что-то значить».

Как заметил Санчо Панса «история должна быть правдивой», на что рыцарь печального образа заметил, что «Эней не был столь благочестивым, как его изобразил Вергилий, а Одиссей столь хитроумным, как его представил Гомер».

И действительно, что-то слишком уж белые и пушистые получились в «Годах риса и соли» К, Б, и И, и слишком уж неприятным – С. Впрочем, во все времена были те, кто взыскует справедливости, и те, кто упивается властью. Нужно только грамотно расставить их в повествовании, слегка разбавив «третьесортными портретистами или сапожниками».

Старец Красное Чернило выстраивает свою 600-летнюю хронологию под определенную утопическую идею: пусть хоть тысячу раз приходится начинать с начала, не нужно опускать руки, а пытаться вновь и вновь, чтобы достигнуть «священной горы». К, Б и И рождаются опять и опять, и будут рождаться, пока стоит мир.

Поэмы Оссиана

Ну а что касается правдивости историй, то, несмотря на рассказанное в "Дон Кихоте" о разнице между поэтом и историком, Ким Стэнли РОБИНСОН непрямо указывает на обратное. В той же последней книге Чжу Исао упоминает концепции Рабинтраната и Белого Ученого. Если по поводу первого есть примечание редактора русского издания: «Рабиндранат Т. (1861-1941) – личность, широко известная как в родной Индии, так и за ее пределами: писатель, поэт, композитор, художник, общественный деятель», то Белый Ученый в переводе указывается просто как таковой.

Если же посмотреть оригинал, то мы обнаруживаем там «Rabindra and Scholar White». Ничего не буду говорить по поводу первого из них – не знаком с его идеями, но второй – все же должен переводиться как ученый Уайт. И он, судя по пересказу концепции, действительно является реальным Хейденом Уайтом, одна из базовых книг которого – «Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX веке» — издана на русском.

Базовая его идея состоит в том, что труды историков не являются научными в полном смысле этого слова. Историк, извлекая из необозримого числа исторических событий лишь те, которые, по его мнению, важны, выделяя их в последовательное «и завершенное в себе целое», действует подобно писателю, сочинившему сюжет и выстраивающему вокруг этого законченное произведение (формулировка Арона Гуревича):

— Дискурсивные связи между фигурами (людей, событий, процессов) в дискурсе не являются логическими связями или дедуктивными соединениями одного с другим. Они, в общем смысле слова, метафоричны, то есть основаны на поэтических техниках конденсации, замещения, символизации и пересмотра. Вот почему любое исследование конкретного исторического дискурса, которое игнорирует тропологическое измерение, обречено на неудачу в том смысле, что в его рамках невозможно понять, почему данный дискурс "имеет смысл" вопреки фактическим неточностям, которые он может содержать, и логическим противоречиям, которые могут ослаблять его доказательства (а это уже сам Уайт).

Рассказанные нам истории «непременно должны что-то значить», и роман РОБИНСОНА очень даже значит. Это такая же утопия, как «Город Солнца», «Вести ниоткуда», «Облик грядущего» и «Туманность Андромеды». Пусть даже если описан не результат как у предшественников, а Путь: «годы риса и соли» еще длятся, но «если вы хотите выйти из колеса, упорствуйте».

"Храбрость!" — сказал Пес-Воин. — И загрузить кости».

Как-то не совсем изящно. В переводе это прозвучало так:

«Все дело в отваге! – воскликнул Воинствующий Пес. – И в капельке свинца».

Тут уже слышатся отголоски «доброго слова и пистолета».

Роман

Это плутовской роман на фоне постапокалипсиса: наше будущее здесь является глубоким прошлым, временем Утопии, когда человечество достигло технологических вершин, но после ожесточенной войны с искусственными разумами вновь погрузилось в глубокое средневековье. Почти все, что было связано с техникой, стало непонятным и магическим («вершину горы венчала пагода с непонятным религиозным символом на крыше – «спутниковой тарелкой», как называли ее древние»), при том, что достижения генетики продолжают существовать и использоваться («ящиком с обучающими сигарами разжились в табачной лавке… Даргер остановил свой выбор на антологии классической поэзии. Что касается Довеска, он дымил историей периода Южных и Северных династий. Пока они курили и болтали, специализированные мозаичные вирусы преодолевали гематоэнцефалический барьер и распаковывали закодированные тексты прямо в лобную долю мозга»).

Даргер и Довесок поступили на службу Тайному Императору, силой объединяющему Китай, ведь время перемен – это время возможностей.

– Госпожа, это же Обри Даргер! В Лондоне он спас королеву Алису из лап злейшего врага. Во Франции отыскал давно утраченную Эйфелеву башню. В Праге единолично победил армию големов. Вся Москва боготворит его за то, что он пробудил князя Московии от многолетней спячки и вскоре после этого внес кое-какие существенные улучшения в Кремль, а стало быть, и в весь город.

Даргер, не имея ни военного образования, ни военного опыта, строит из себя Великого Стратега уровня Сунь-цзы. У него всегда наготове расчеты и непогрешимая психополемология, показывающая как победить в будущей битве.

Удивительно, но все его стратегемы срабатывают: войско Тайного Царя, ставшего с его подачи Тайным Императором, практически бескровно берет обманом один город за другим.

Та часть романа, которую некоторые читатели назвали «Санта-Барбарой», — на самом деле важна как противовес военным успехам (здесь чувствуется скрытая отсылка к «Сну в летнюю ночь» — если в романе есть Тайный Император, постоянно скрывающий свой облик, прячущийся за масками, иной одеждой или иным обликом, то, надо полагать, в нем есть точно такие же пасхалки). Дабы решить любовный треугольник, Даргер нагромождает одну схему на другую и начинает в них запутываться. Даже Император удивляется:

— От Гениального Стратега я ожидал более успешного решения всех этих любовных дилемм.

В сопоставлении с любовными победы военные достаются Даргеру слишком легко. И только в конце романа выясняется, почему.

Аналогия

В другое время и в другой стране Остапу Ибрагимовичу попался лишь один равный противник ему — Александр Иванович Корейко, сопротивление которого заставило Великого Комбинатора собраться, напрячься и поработать куда более творчески. Разговор с Корейко, когда Остап пришел к нему с папкой, очень напоминает разговор Даргера с Хитрой Лисой – именно она оказалась единственным по-настоящему сильным противником.

— Так это вы посылали мне дурацкие телеграммы?

— Я, — ответил Остап, — «грузите апельсины бочках братья карамазовы». Разве плохо?

— Глуповато.

— А нищий-полуидиот? — спросил Остап, чувствуя, что парад удался. — Хорош?

— Мальчишеская выходка! И книга о миллионерах — тоже. А когда вы пришли в виде киевского надзирателя, я сразу понял, что вы мелкий жулик. К сожалению, я ошибся. Иначе черта с два вы меня бы нашли.

А теперь сравните:

— Вполне понимаю, что ты сделал. Так же поступают иллюзионисты. Если зрители уверены, что из колоды карт покажется пиковый туз, фокусник превращает все карты в пиковые тузы. Или заставляет этого туза вспыхнуть пламенем. Или подбрасывает колоду в воздух, и карты оборачиваются воронами и разлетаются прочь. Ты знал, что я считаю тебя хвастуном и обманщиком, и применил уловку, на которую мог попасться только круглый дурак. Мне казалось, я знала, что у тебя на уме, а потому угодила в собственную западню. Если бы я по достоинству оценила твою хитрость, то, поверь, этот день закончился бы по-другому (глава 12).

Связи здесь нет. Но одинаковые ситуации вызывают одинаковые реакции.

Гипертекст

Впрочем, СУЭНВИК был бы не собой, если б не насытил текст культурными отсылками. На самой поверхности – легкая стилизация под «Троецарствие», которое упоминается в тексте дюжину раз. И хорошо, что легкая – более глубокий ориентализм было бы тяжелее читать. Хотя плутовское «Путешествие на Запад» в романе не упоминается, Довеска вполне можно сопоставить с Чжу Бацзе со свиной головой. Далее упомяну только о тех реминисценциях, которые не отмечены примечаниями в русском переводе.

В 9 главе Даргер перед наступлением на Перекресток произносит речь перед солдатами:

— Я не алчу золота, богатых одеяний, роскоши. Моя единственная гордыня – смиренность в служении. Лишь до одного я жаден: хочу, чтобы весь мир узнал о том, что я исполнил свой долг. Сегодня я буду сражаться и проливать кровь бок о бок с моими детьми, ибо все вы мне как сыновья и дочери. Если бы я вас не любил, то прогнал бы прочь, чтобы оставить всю заработанную славу себе. Но эту славу мы разделим поровну. Те, кто переживут битву и вернутся домой, будут до самой смерти праздновать этот день, хвастать шрамами и заставлять внуков по новой выслушивать набившие оскомину истории… Нас мал, но, к счастью… мы братья по оружию.

Речь эта составлена из нескольких источников, но основа взята из речи Генриха 5 перед битвой при Азенкуре в день святого Криспиана (Шекспир «Генрих V» , акт IV, сцена III).

— Клянусь Юпитером, не алчен я!

Мне все равно: пусть на мой счет живут;

Не жаль мне: пусть мои одежды носят,

Вполне я равнодушен к внешним благам.

Но, если грех великий — жаждать славы,

Я самый грешный из людей на свете…

Кто, битву пережив, увидит старость,

Тот каждый год и канун, собрав друзей.

Им скажет; "Завтра праздник Криспиана",

Рукав засучит и покажет шрамы:

"Я получил их в Криспианов день".

Отныне до скончания веков;

С ним сохранится память и о нас -

О нас, о горсточке счастливцев, братьев.

Тот, кто сегодня кровь со мной прольет,

Мне станет братом: как бы ни был низок,

Его облагородит этот день.

И что самое интересное, речь фальшивого Тайного Императора в 19 главе перед битвой с Севером имеет тот же источник:

— Гениальный Стратег обещает победу, как и много раз прежде. Он всегда держал слово. Но, быть может, вам кажется, что ему просто везло, что на этот раз все переменится, что его планы пойдут наперекосяк. Если так… я не стану вас удерживать. Пусть эти слова достигнут ушей всех, кто мне служит. Те, кто не желает разделить богатства и славу завоевания Севера, вольны уйти. Такие солдаты мне не любезны и не нужны. В знак моей доброй воли через Белую реку перекинут этот мост. Каждый, кто пожелает смыться без гроша в кармане, должен просто обратиться к Гениальному Стратегу или Воинствующему Псу за пропуском, подтверждающим, что он трус и дурак. Покажете этот пропуск охранникам у моста и проваливайте на все четыре стороны.

А вот другой отрывок из речи Генриха V в день святого Криспиана:

— А лучше объяви войскам, что всякий,

Кому охоты нет сражаться, может

Уйти домой; получит он и пропуск

И на дорогу кроны в кошелек.

Я не хотел бы смерти рядом с тем,

Кто умереть боится вместе с нами.

А в 10 главе Даргер прямо ссылается на Шерлока Холмса:

– Подобно Древнему Мастеру Дедуктивного Мышления я считаю мозг местом, которое каждый заполняет по собственному выбору. Болван тащит туда что ни попадя и, когда нужно извлечь из памяти что-то конкретное, не может разобраться в своем бардаке. Мудрец откладывает про запас лишь то, что поможет ему в работе, но делает это усердно и скрупулезно. Для меня жизненно важны вопросы стратегии, а вот вертится Земля вокруг Солнца или Солнце вокруг Земли, меня совершенно не волнует, и потому я не считаю нужным это знать.

Полагаю, что комментария нет, потому что это очевидно.

Сплошные фениксы

В 6 главе Умелый слуга передает своему хозяину Довеску восстановленную трость со спрятанным клинком, на котором ювелир вырезал ряд изображений, в числе которых – по предложению Умелого Слуги — два гоняющихся друг за другом феникса. Слуга говорит, что это подарок от юного сына вражеской чиновницы, которого отряд Довеска сцапал по дороге, перекинул через загривок лошади, использовал в качестве языка и отпустил. Довесок недоумевает:

— Быть может, мой вопрос покажется тебе странным, но в моей культуре украшенный меч – это своего рода подарок, который старший преподносит младшему в награду за выдающуюся службу – например, за победу в битве или захват флагманского корабля противника. У вас так же?

Умелый Слуга отвел взгляд. – Дерзкий сопляк! Так и хочется заехать ему этой тростью!

Эта деталь была предвестником окончательного Объяснения событий.

На последних станицах бессмертная по имени Неумирающий Феникс, прежде чем насильно отправить Даргера с другом далеко за пределы страны, дарит ему серебряную шкатулку, на которой, в частности, тоже изображены два гоняющихся друг за другом феникса – «two phoenixes chasing each other».

Эта фраза очень напоминает заголовок романа — «Chasing the Phoenix». «Полет феникса», на мой взгляд, неправильный его перевод. Точнее было бы — «Гоняясь за Фениксом» или хотя бы «В погоне за Фениксом». Есть такой фильм 2004 года – «Flight of the Phoenix» про авиакатастрофу в пустыне Гоби, который как раз прямо и переводится «Полет Феникса».

На протяжении романа фигурирует «Невеста Феникса», которую сначала настойчиво ищет Тайный Император, потом, найдя, готовится с нею воссоединиться. Но это не женщина, а термоядерная боеголовка

И здесь тоже смущает перевод словосочетания «the Phoenix Bride» как «невеста Феникса». Я бы понял, если б в оригинале было «Phoenix's Bride» или «Bride of Phoenix». Может, правильнее — «Невеста-Феникс»?

Когда в 10 главе Даргер с Довеском приходят в лабораторию к Белой Буре, напялив белые лабораторные халаты, перчатки, стерильные тряпичные башмаки, шапочки на волосы и маски, закрывающие нос и рот, они видят как «в середине светящегося круга ослепительно сверкал бронзовый корпус феникс-установки», в которой и располагалась «невеста Феникса». А страницей позже Император все же ее называет «моя невеста».

Когда Император говорит о свадьбе, подразумевается алхимическая свадьба, когда они с невестой сольются в очистительном огне термоядерного взрыва, прихватив с собой миллионы окружающих.

У Императора не получилось, он погиб, но когда в самом конце Даргер уже считает, что ухватил удачу за хвост, поставив во главе Империи ложного правителя, на сцену и выходит женщина по имени Неумирающий Феникс, которая ему объяснила, что его игра – лишь деталь подготавливаемой десятилетиями настоящей Большой Игры, а удача была заложена еще задолго и не им.

Именно она подарила ему шкатулку с фениксами. Что же обозначают именно эти фениксы, затерянные среди других многочисленных фениксов романа. На мой взгляд, это символ неостановимого стремления Даргера и Довеска. К чему? Может, к богатству при неизменной каждый очередной раз потере этого богатства? На самом деле не богатство для них главное – а именно стремление к нему. «Phoenix» переводится еще и как совершенство и, может быть, «Chasing the Phoenix», как и бесконечное движение двух плутов, — это, в какой-то мере, «погоня за совершенством», за идеалом, за непостижимым. И суть их, кайф их, драйв их – это именно бесконечная погоня за этим идеалом, пусть даже если им самим кажется, что этот идеал — богатство.

Не за материальным благополучием же они гонятся, не смотря на слова Даргера о покое в подконтрольном городке, небольшом выводке жен и слуг. Как заявила Довеску Огненная Орхидея, уехавшая перед битвой с Севером с накопленными деньгами «зажить дома тихо и спокойно»:

— Я бы позвала тебя с нами, но знаю, что ты не поедешь. Ты слишком честолюбивый. И еще слишком непоседливый.

Миллион, полученный Остапом Бендером, счастья ему не принес. Если бы драгоценности не отобрали румынские пограничники, он бы их все равно очень быстро спустил. Не ради денег он все это на самом деле затеивал. Хотя сам считает, что ради денег. Он жил в эти дни и месяцы. Жил по-настоящему. Полной жизнью. И поэтому, получив деньги, сразу же поскучнел. Даргер и Довесок пусть и не по своей воле покинули Китай, но они двинулись дальше к новым приключениям и опасностям. Ради самих приключений. Другого драйва у них нет и не будет.

И вот здесь сработал второй стереотип восприятия. Немало оказалось тех, кто рассматривал роман и фильм под лавкрафтовским углом. Столкнулись с нападающими по ночам жабоподобными людьми (глаза навыкате, плотная кожа, безгубый рот) они тут же уложили читаемое (смотримое) на «прокрустово ложе», вырубленное из «Тени над Инсмутом». А оно никак не укладывается: надо или отрубать ноги или вытягивать.

Отсюда и неудовлетворенность. Тем более, что «Граница» 2007 года демонстрировала ЖАНСовский потенциал в хорроре.

Время действия

У Альберта Санчеса ПИНЬОЛА не указано, когда происходит все, там описанное. События на острове проистекают как бы вне времени. Но его можно реконструировать по воспоминаниям главного героя. В них говорится, что в результате справедливой, но жесткой борьбы ирландских патриотов против англичан, победа была одержана, и власть была передана ирландцам, но «англичане еще не закончили вывод оккупационных войск из Ирландии, а новое правительство уже расстреливало своих бывших товарищей».

Похоже, речь идет о создании в декабре 1922 года так называемого Ирландского Свободного государства и о гражданской войне, которая продолжалась еще год после этого.

В русском дубляже фильма «Атлантида» «во первых строках» говорится «мы снялись с якоря 67 дней назад, в сентябре 1914 года». С этим словами явно что-то не так. Безымянный рассказчик вскоре на внутренней стене маяка пишет дату прибытия — 2 сентября и четыре черточки – дни, проведенные на острове. Если от 2 сентября отнять 67 дней будет 28 июня – день убийства эрцгерцога Фердинанда его супруги.

В начале фильма рассказчик достает из привезенного сундука купленную в день отъезда вечернюю газету, где говорится об убийстве наследника австрийского престола.

То есть оба «островитянина» ведут свою ожесточенную еженощную войну на уничтожение и не знают, что в мире началась кровавая война, в которой схватились целые народы, где вскоре – в 2016-м — в битвах под Верденом и на Сомме убитых насчитают по 300 тысяч человек в каждой, а раненых и искалеченных – в два раза больше.

Понятно, что в фильме – прямая аналогия Первой мировой и войны с лягушанами (в англоязычном переводе романа они прямо называются «toads» — жабы). Берег, заполненный убитыми и раненными после взрыва динамита, вполне соотносится с описаниями поля битвы на Сомме после сражения.

Поэтому и у Ксавье ЖАНСА Гюнтер перестал быть австрийцем, а рассказчик – ирландцем: чтобы не выпячивать нации, противостоящие в той войне. Перед нами схватились только два вида – люди и лягушаны (будем уж называть их так), чуждые и непонятные друг другу.

Прощай, Руссо

Этот роман — притча, как произведения Жозе САРАМАГО и Уильяма ГОЛДИНГА. На днях, кстати, прочитал в 12 номере «Иностранной литературы» за 2021 года главу из «Дальнейших приключений Робинзона Крузо». Он на корабле приплыл на Мадагаскар, команда сначала мирно уживалась с туземцами: каждая сторона не заходила на чужую территорию, а на нейтральной обменивались товарами. Пока один из матросов не изнасиловал местную девушку. Туземцы возмутились, убили его, напав и на остальных. В ответ команда корабля «огнем и ружьем» прошлась по берегу, уничтожив деревни, убивая туземных детей, женщин и стариков: почему-де они на нас напали?

Робинзону Крузо, как человеку образованному, показалось все это чудовищным, но поделать с опьяненной убийствами командой, уверенной в своей правоте, он ничего не мог. Вот и рассказчик «Холодной кожи» в самом начале многоночной битвы символично пожертвовал всей мировой культурой:

— Чтобы укрепить свою линию обороны, я сложил поленницы бревен, добавив туда свои книги. Бумага горит быстрее, но пламя от нее ярче. Быть может, так мне удастся сильнее напугать их. Прощай, Шатобриан! Прощайте, Гете, Аристотель, Рильке и Стивенсон! Прощайте, Маркс, Лафорг и Сен–Симон! Прощайте, Мильтон, Вольтер, Руссо, Гонгора и Сервантес! Я улыбнулся в первый раз с начала драмы, потому что, пока складывал поленницы, поливал их бензином и рыл углубление в земле, чтобы соединить их с будущим костром, я пришел к выводу, что одна жизнь, в данном случае как раз моя, стоила творений всех гениев человечества, философов и писателей.

В фильме это сжигаемое культурное многообразие выражено бледнее и есть попытка пошутить с «Адом» Данте, но зато появился эпиграф из Ницше, подчеркивающий главную мысль:

— Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем. И если ты долго смотришь в бездну, то бездна тоже смотрит в тебя.

Любовь и ненависть

Ксавье ЖАНСУ пришлось возводить свою конструкцию из уже построенного плотно сбитого и гармоничного сооружения. Поэтому в фильме остались некоторые непереваренные куски из книги. Например, первая фраза «Нам никогда не удастся уйти бесконечно далеко от тех, кого мы ненавидим. Можно также предположить, что нам не дано оказаться бесконечно близко к тем, кого мы любим». Интонационно она в фильме работает как некий общий зачин, но ее содержание расшифровывается только в самом романе.

Ее смысловую роль у ЖАНСА перетянул на себя эпиграф из Ницше.

Главному герою не удается уйти бесконечно далеко от Батиса Каффа, которого он с определенного момента стал ненавидеть, но он так и не смог стать бесконечно близким к Анерис. Она – лягушан, которую держит на маяке Батис, используя как прислугу и рабыню для секса (но она не убегает, хотя такая возможность у нее есть). В отличие от ее латексного тела в фильме, в книге «строение ее тела безупречно. Европейские девушки позавидовали бы такой фигуре – правда, чтобы появляться в свете, ей понадобились бы шелковые перчатки»:

— У нее мускулы классической статуи, гладкая кожа с зеленым отливом, как у саламандры. Представьте себе лесную нимфу в змеином наряде. Соски грудей – как черные крошечные пуговки. Я попытался положить карандаш под ее грудь, но он упал на землю: кажется. С такими яблоками Ньютону не удалось бы создать свою знаменитую теорию. Таз балерины и плоский, невероятно плоский, живот. Бедра – чудо стройности – соединяются с туловищем так гармонично, что никакому скульптору не дано воспроизвести это совершенство. Что касается лица, у нее египетский профиль. Тонкий и острый нос контрастирует со сферичностью головы и глаз. Лоб поднимается плавно, словно мыс над морем, никакому римскому профилю с ним не сравниться. Шея будто срисована с портрета утонченной девушки, созданного средневековым художником.

В романе немало места уделено сексу с нею, который оказался необыкновенным, и возникшему чувству главного героя. Именно наблюдение за Анерис (прочитайте это имя с конца), общение с нею стали толчком к пониманию, что перед ними не животные.

А попытка втолковать это Батису Каффу (а подспудно — негодование, что тот регулярно избивает Анерис) привела к чувству ненависти.

В начале романа главный герой замечает на маяке книгу Джорджа Фрезера «Золотая ветвь», в середине — Батис отрицает, что видел такую:

– Вы не знаете, куда запропастилась книга Фрезера? Я ищу ее уже пару дней и никак не могу найти.

– Книга? Какая книга? Я книг не читаю. Этим занимаются только монахи.

А в кульминационный момент романа в ходе резко обострившегося между ними конфликта из упавшего шкафчика «выглянула» спрятанная Батисом «Золотая ветвь», и главный герой понял:

– Господи, вы это знали? – сказал я, стирая пыль с обложки. – Вы всегда это знали.

Знал, что им противостоят не животные.

По сути, в романе Батис Кафф вышел из башни на смерть под воздействием главного героя, перевернувшего его устойчиво стоящий мир. И тот понимает, что именно он отправил Батиса, которого уже ненавидел, к лягушанам на растерзание. И это его тоже ломает. Он сомневается в правильности своих действий, ищет в поведении Анерис, что все было не зря, что она – человек. Ищет и не находит:

— Проблема заключалась не в том, что она делала, а в том, чего она не делала. Батис был мертв, а Анерис не выражала по этому поводу никаких чувств: ни радости, ни горя. В каком измерении она жила? Она жила так, словно ничего не произошло: собирала дрова и приносила их в дом, наполняла корзины и таскала их. Смотрела на закат. Спала. Просыпалась. Ее деятельность ограничивалась лишь самыми простейшими операциями. В повседневной жизни она вела себя подобно рабочему, управляющему токарным станком, который раз за разом повторяет одни и те же движения.

В итоге он избивает ее, как бы мстя за крушение своих надежд. Но не расстается, хотя, как он обнаруживает, нападения лягушан как-то связаны с нею. После ухода других смыслов она стала единственным смыслом его жизни. И он уже даже не ставит вопроса: человек ли она, постепенно становится таким же Батисом Каффом. И откликается на это имя, когда приходит наконец корабль с очередным метеорологом. И даже остается на маяке после ухода корабля. А ночью слышит выстрелы со стороны домика метеоролога. Все начинается сызнова.

Напомню: главный герой участвовал в повстанческой борьбе. Для него стало ударом, что после победы соратники начали вести себя столь же беспринципно и жестко, как и ушедшие англичане. Он сбежал на отдаленный остров от этого заговоренного круга, но через некоторое время обнаружил, что является здесь таким же оккупантом (в предкульминационный момент вспоминает о своем отражении в зеркале в фуражке английского офицера, а потом сравнивает действия туземцев-лягушан с партизанскими вылазками ИРА).

И мы не знаем, сколько уже таких Батисов Каффов прошли по этому кругу.

Роман говорит в целом о человеческой природе. О том, что инородец всегда будет чужим и чуждым, как бы это чувство не подавлялось. О том, что добровольно отдать чуждому то, что считаешь своим не по мелочи, практически невозможно. О том, что подавить изначальное и даже, может быть, скрываемое от себя желание немедленно отринуть чужого неимоверно трудно, как и искренне считаться с его правом на гнев, ненависть по отношению к тебе. О том, что при малейшим конфликте с чужим, автоматически лезет ксенофобия. О том, что человеку именно в этих отношениях очень легко пасть в бездну. В другом аспекте о некоторых аналогичных вещах высказались братья Стругацкие в повести «Волны гасят ветер» с серией экспериментов по оценке ксенофобии изначально высоконравственных людей «Полдня».

Не зря же в самом конце книги, приплывший новый метеоролог, столкнувшись с ночным нападением, «говорил об «акулхомах», предлагал отравить воды мышьяком, окружить берега острова сетями, полными битых ракушек с острыми, как ножи, краями, придумывал тысячи смертоносных планов». Точно так же как ранее сам безымянный главный герой придумал достать с затонувшего корабля динамит и заложить его перед маяком, чтобы уничтожить как можно больше нападающих.

В отличие от романа в фильме – только кажущееся закольцовывание: через год на остров привозят другого метеоролога и опять (как в начале фильма и романа) будят полуголого «смотрителя маяка», которым на этот раз стал главный герой. Тот выходит на балкон и видит на горизонте три военных корабля.

Эта концовка сродни завершающему эпизоду «Планеты обезьян», когда Тейлор и Нова, скача вдоль береговой линии, обнаруживают остатки Статуи Свободы.

То есть здесь мы не видим после гибели Гюнтера признаков продолжающейся войны с лягушанами: главный герой оставил ее в прошлом. Но вдруг обнаруживает, что на острове она, может, и в прошлом, а в мире только разгорается. Бездна глянула в него.

Что касается «корпуса литературы» в «Господине Зима», самое явное из него – «Снежная королева» Андерсена. Есть даже прямой парафраз, где девочка Тиффани — в ледяном дворце Зимовея. И поцелуй. А когда Роланд возвращается из подземного царства с Летней королевой, фигли ему советуют: «И не обертайся, пока не выбремся отсюдыть – эт вродь как трыдиция» — это уже шутка от «Орфея и Эвридики», как и рука в реке – из Короля Артура. Плюс какое-то количество мелких ссылок к сказкам братьев Гримм (особенно к Белоснежке), Льюису Кэрроллу и греческой мифологии.

Некоторые цитаты потерялись при переводе. Вот, например, в 8 главе после того, как Зимовей начал делать опасные для мореходства гигантские айсберги, изображающие фигуру Тиффани, она ему заявила «Я не хочу, чтобы корабли разбивались о мое лицо». На самом деле, в оригинале сказано следующее:

"No more icebergs looking like me. I don't want to be a face that sinks a thousand ships".

Дословный перевод:

«Никаких больше айсбергов, похожих на меня. Я не хочу быть лицом, потопившим тысячи кораблей»

Что является переиначенной цитатой из «Трагической истории доктора Фауста» Кристофера Марло. Причем, это одна из любимых цитат ПРАТЧЕТТА. Про корабли и лицо Елены Прекрасной, он упоминает в «Безумной звезде» и в «Эрике».

Если вернуться к параллели с Бене Гессерит, с помощью «охранительной миссии» выдуманные легенды и мифы оказывают влияние на реальную жизнь и тем самым в какой-то мере воплощаются. В краткосрочной перспективе этим же занимается у ПРАТЧЕТТА ведьма Вероломна (в оригинале «Тенёта»):

— Ты слышала, какие слухи ходят обо мне?

— А, что у вас демон в подвале живет? И что вы питаетесь пауками? И что к вам захаживают короли и принцы? И что любой цветок, если посадить его в вашем саду, расцветет черным?

— Правда? – просияла госпожа Вероломна. – А вот этого, про цветы, я не знала. Как мило!

Как выяснилось, большую часть этих слухов распространила сама ведьма. И была она могущественной ведьмой прежде всего потому, «что все считали ее такой»:

— Конечно, нам не нужны ни волшебные палочки, ни путанки, ни даже остроконечные шляпы, чтобы быть ведьмами. Но все это помогает устроить представление! Люди этого ждут. Тогда они готовы поверить в тебя. Я не достигла бы в этой жизни того, чего я достигла, если бы расхаживала в смешной шапочке с помпоном и клетчатом переднике.

Свои черепа, паутину и прочую атрибутику Вероломна заказывала в «Лавке полезных мелочей и увеселительных товаров Боффо», располагающейся в Анк-Морпорке на 10-й Яичной улице. Ее шляпа тоже из этой лавки, она именуется в каталоге как «Старая Злая Ведьма Номер Три, Самое То Для Вечеринок Со Страшилками».

Интересно, что в том же 2006 году вышел дебютный роман Джо АБЕРКРОМБИ «Кровь и железо». Есть в нем примечательный эпизод, где маг Байяз со товарищи, добравшись наконец до столицы, грязные и истощенные, идут в театральную лавку, где покупают костюмы мага из мерцающей ткани с диаграммами, не менее нелепое одеяние ученика и наряд «могучего воина, принца с далекого Севера», дабы произвести впечатление на королевский двор.

И действительно сработало!

— Пятак Сары видел мир ясно. Теперь его так же ясно видела и Мария.

Наивная. Она сделала все по правилам, даже заплатила бандитской крыше. Но сорвала куш, который был ей не по рангу, и резко выпятилась из общего ряда. Ее попросту кинули, отобрав все. Без всяких правил и понятий. Даже бандитских.

Выстроенный сверкающий образ будущего тут же раскололся. И она оказалась в худшем положении, чем была до того.

Да и богач-пятак, тоже решивший сыграть свою игру и сорвать куш не по рангу, вскоре был убит. Не смотря на то, что «видел мир ясно».

В конце романа Мария стреляет в журналистку Люси, которая, чтобы возродить город Финикс, пыталась увезти документы, за которыми все охотятся. Стреляет без раздумий только потому, что услышала — за бумаги обещана хорошая жизнь там, где много воды:

— У нее были старые глаза. У моего папы была та же проблема. Она думает, что мир должен быть устроен так-то. Но он уже изменился. А она этого не понимает – потому что видит только то, каким он был раньше.

Этим заканчивается роман.

Маячили где-то за…

Чтобы не быть голословным по поводу первой главы, где действует третий главный персонаж романа «Водяной нож» Анхель Веласкес, обосную. Там уже звучит эта мелодия. Молодая девушка-наемник называет Анхеля «старик», а он говорит в ответ:

— Ты слишком молодая, не помнишь, как было раньше. Раньше нужно было встречаться с адвокатами и бюрократами, с их кучами бумаг, с чехлами для ручек…

Анхель замолчал, вспоминая старые времена, когда он — телохранитель — стоял позади Кэтрин Кейс во время встреч с лысыми бюрократами из городских служб водоснабжения, Бюро мелиорации, Министерства внутренних дел. Они говорили о принципах мелиорации, о сотрудничестве, эффективной обработке сточных вод, повторной переработке, создании банков воды, уменьшении испарений, вырубке тамарисков, ив и тополей. Пытались переставлять шезлонги на «Титанике», играли честно, верили, что если как следует обмозговать проблему, то ее общими усилиями удастся решить.

А потом Калифорния порвала книжку с правилами и выбрала новую игру.

На благо людей

Такие книги называют роман-предупреждение: люди, остановитесь, вы толкаете мир к пропасти! Все признаки будущего обезвоживания описанных в «Водяном ноже» штатов США, налицо уже сегодня. Именно об этом значимая в «Водяном ноже» книга журналиста Марка РЕЙСНЕРА «Пустыня Кадиллак: Американский Запад и его исчезающая вода» (1986 и дополненное издание 1993 года) и одноименный документальный фильм 1997 года.

Но со времен Кассандры люди не внемлют предупреждениям. Как бы ни били в колокола ученые, журналисты, писатели и общественники. Люди могли, может быть, вскинуться, если бы перемены к худшему случились вот прямо сейчас. Может быть… А когда эти перемены идут плавно, не спеша, или небольшими рывками, большинство остается лягушкой в медленно подогреваемой воде, плоть до самого кипятка, когда уже делать что-либо поздно:

— Но вот насчет нас, благородный дон. Как вы полагаете? Приспособимся, а? Под Орденом-то, а?

В «Водяном ноже» границу Невады охраняют наемные «Псы пустыни»: они буквально садистки убивают всех (а как еще их остановишь?), кто пытается бежать сюда из гибельного юга, ведь ресурсов на всех не хватит. Как говорит Анхель Веласкес, поменяй этих людей местами, и убиваемые начнут так же калечить рвущихся в Неваду, а убивающие – рваться сюда и молить о пощаде, так как на юге – еще более верная смерть:

— Никто бы не изменился. Живешь в хорошем доме — ты один человек; живешь в трущобах — вступаешь в банду, садишься в тюрьму. Если идешь в Национальную гвардию, то играешь роль солдата… Может, у людей действительно есть выбор. Однако чаще всего они просто делают то, к чему их подталкивают.

То есть не просто будущее стало ужасным, но это ужасное будущее сделало страшными людей, вытащило из них то, что в более спокойные времена запечатано глубоко внутри. Идея будущего, которое делается нами, но не для нас, – одна из тех, над которыми на протяжении всего своего творчества бились братья СТРУГАЦКИЕ. В этом контексте "мы" — те, кто способен удивляться происходящему, наблюдать его и, в какой-то мере, не поддаваться ему.

Откуда явились в наш мир мокрецы? Из мира, как пояснил позже Борис Натанович, экологической катастрофы. Мира, где что-либо уже сделать невозможно. Они вернулись не допустить катастрофу. А для этого необходимо изменить неизменяемое – людей. С кем работают мокрецы? С тинейджерами типа Марии, в головы которых еще не впитались устоявшиеся образы мира, которые еще верят, что мир можно изменить умом и что физик «главнее» солдата, готовыми безоглядно двигаться только вперед:

— Вам хотелось бы, чтобы мы работали на благо людей. То есть фактически на благо тех грязных и неприятных типов, которыми наполнены ваши книги… Дело в том, что изображаемые вами объекты совсем не хотят, чтобы их изменяли. И потом они настолько неприятны, настолько запущены, так безнадежны, что их не хочется изменять. Понимаете, они не стоят этого. Пусть уж себе догнивают – они ведь не играют никакой роли… Вы просто никак не можете поверить, что вы уже мертвецы, что вы своими руками создали мир, который стал для вас надгробным памятником.

Последняя фраза гимназистки на встрече с Виктором БАНЕВЫМ чуть ли не дословно повторяет слова бачигалупинской Марии.

Похоже, американский автор размышляет над теми же проблемами, что СТРУГАЦКИЕ.

Не забыть бы вернуться…

Роман Паоло БАЧИГАЛУПИ все же не называется «Просто Мария». «Водяной нож» — окрестили Анхеля Веласкеса и ему подобных. Он — бандит, убийца, наемник. И выполняет порученное даже, если знает, что в результате погибнут многие. Но вопреки ожидаемому, не убивает после допроса двух других порученцев, которые должны были найти его труп, или, если он еще жив, очень жестко допросить:

— Это просто солдаты, такие же, как я. Для них это обыкновенная работа. Работа, за которую не стоит умирать… И однажды, когда им поручат завалить тебя или меня, они вспомнят, что мы оказали им услугу.

Впрочем, понятно, не из-за этой надежды он оставил их в живых. Как не из-за соображений паблисити Невады в первой главе-прологе спас жизнь управляющему комплекса подачи воды в городок Карвер-сити Соломону Ю перед тем, как взорвать этот комплекс и обречь многие тысячи жителей на долгую смерть от жажды или при попытке достичь границы с Невадой (или другим таким же штатом с такими же наемниками на границе).

Он – тот самый солдат, который «главнее» физика.