Рецензии на фантастические книги

Анатолия Уманского принято считать самым «кровавым» автором русского хоррора. Многие ценят писателя за стиль, легко узнаваемый по множеству «мясных» деталей. Но страшна ли проза сочинителя? Насколько он желает нас испугать? Так ли значимы для него жанры триллера и…хоррора, которого, по сути, в сборнике «Догоняй» нет? И чем проза Анатолия жестока?

Чтобы разобраться в этом, нам нужно четко понять одну вещь. Ужас Уманского – не про испуг. А про социальную трансформацию. Он приходит как внезапный, касающийся всех катаклизм. Столкнувшись с последним, герои сборника вынуждены искать свое место в меняющейся реальности — через тяжелейшую ломку. Конечно, проживая низвержение идеалов и ценностей.

Поэтому героями книги стали отторгнутые обществом мученики, оказавшиеся на задворках социума из-за бедствий. Они пытаются выжить в условиях агрессивной среды: войны, колонизации, голода.

Персонажи большей части рассказов — парии, которые сторонятся людей. Или маргиналы, изгнанные обществом по собственной вине или просто так, из-за жестокости социума. Например, семья «Яко тает дым»: мать и дочь, оказавшиеся в кризисе после того, как умер родственный им мужчина – пьяница и насильник. Мать, желая решить проблемы, ложится под представителя власти — садиста в погонах, а девочку бьют в школе. В результате, обе получают еще больше презрения среди знакомых и сверстников.

Схожая ситуация у страдальцев из «Отблеска тысячи солнц». Обнищавшая семья в послевоенный период ищет пропитания. Мать тоже вынужденно торгует телом, но в более тяжелых, грязных условиях, из-за чего их с сыном клеймит уже целый город.

Более сложная ситуация у ребят из «Кровавых мальчиков». Парней, по юношеской дурости изнасиловавших сестру своего друга, с его же согласия. Лишь протагонист, бывший только свидетелем кошмара, мучится воспоминаниями – пока прошлое не настигает его, требуя моральной платы. Здесь человека не изгоняли, он сам дистанциировался от общества, пытаясь разобраться в сотворенном кошмаре.

Как, например, персонаж «Господина Элефанта» — анархист, который не может смириться с порядком общества и способствует его разрушению. Например, убийством чиновника. Готовя покушение, романтик-революционер рефлексирует над тем, какова значимость того, что он готовит – с такой же мыслью оправдать свое существование, как Саша из «…Мальчиков».

Степень рефлексии героев Уманского во многом зависит от тяжести условий. Саша из «…Мальчиков» и Павел из «…Элефанта» причастны к своему злу, и могут его обдумать. Напротив, семьи «Яко таем дым» и «Отблеска…» втянуты в крутую пучину кошмарного времени и душевной боли. Дабы покончить с обрушившимся на их голову адом, у несчастных ничего не остается, кроме как действовать. И, парадоксально, именно они, особо не анализируя поступки, успешнее всего находят свое место в новой реальности.

Интересно, что чем больше страданий испытывает герой, тем больше он похож на живого человека. Хотя, казалось бы, чем крепче мучения – тем более театрально и надуманно выглядит проблема. Но в историях автора трагизм оживляет действующих лиц.

Контраст между театрализованными и настоящими страданиями наглядно отражен в повести «Отблеск…», где главный персонаж, мальчишка, похож на заведенную куклу, которую буря событий бросает от одного разочарования к другому. Однако ее страдания не трогают читателя. Герой остается в рамках образа куклы, ибо такие мучения для нас – всего лишь этапы взросления парнишки. Напротив, его истощенная страданиями мать выглядит особенно живой, поскольку молча и терпеливо растворяется в личном аду.

Во многом душевные терзания здесь целиком зависит от злой реальности. Персонаж не может изменить обстоятельства, опираясь на себя. Все его поступки реактивны – приходят как ответ на изменяющийся вокруг мир.

Даже когда внутреннее «я» и окружающая реальность конфликтуют, толкая идти против обстоятельств, герои все равно прогибаются – даже в борьбе за место под солнцем. Возможно, причина в том, что они незрелы. Ведь, как было сказано выше, многие протагонисты в рассказах – романтики, внутренне обиженные на мир или просто дети / подростки, не успевшие сформироваться. Как бы там ни было, незрелость – распространенная черта у многих героев писателя.

Он намеренно ставит акцент на борьбе личности с окружающим миром. Это заметно, например, по тому, что драматургия построена на уровнях, которые варьируются в зависимости от масштаба: от личных до цивилизационных.

Говоря о масштабных событиях, Уманский зачастую работает с историческими эпохами и другими культурами. Например, в рассказе «Америка» он изображает столкновение русских колонистов с враждебным племенем индейцев. В лесах аборигенов живет тварь, ведущая охоту на людей. Единственный способ ее остановить – отдать в жертву слабых членов враждебного племени. В произведении показана борьба внутренняя (сомнения протагониста при моральной дилемме), межличностная (споры с членами племени) и цивилизационная (столкновение личных интересов с интересами нации).

В подобных рассказах Анатолий опирается на технику панорамы. В основе нее зачастую стоит одно ключевое событие, которое запускает все остальные. В результате срабатывает эффект цепной реакции — принцип домино. Из-за чего взаимосвязь между героями приводят к трагическим последствиям. Такой принцип автор использует далеко не в каждых работах, но, появившись в тексте, эффект домино сильно привлекает наше внимание.

В материалах с панорамой кукольность персонажей видна ярче всего. Последние схожи с марионетками еще и внешностью, потому как их черты (одежда и повадки) соответствуют внутренним качествам. С одной стороны, это эстетика. Подобная органичность делает образы цельными. Но с другой – поведение действующих лиц предсказуемо, ибо каждый функционирует в рамках своего типажа. Как бы воплощают созданную мастером форму.

Сюжеты, где действующие лица выглядят марионетками, связаны с фактором домино через один принцип. Они ломаются. Будучи романтиками в силу возраста, каждый из героев проходит крушение идеалов и представлений о мире. Выдерживает проверку на прочность реальностью. Вполне естественно, их кукольный мир рушится, как постройка из домино, под влиянием более сильных факторов извне, каждый из которых сильнее предыдущего (мальчишки из «…Гран Гиньоля» и «Отблеска тысячи солнц», юноша-максималист из «Господина Элефанта»).

Интересно наблюдать, как именно законы жестокой реальности рушат опоры маленького мирка. Это раскрывается благодаря эффекту той же панорамы, — но уже в описаниях.

Рассказов, где эффект панорамы используется для описания — половина. В большинстве случаев он достигается за счет того, что мы смотрим на события глазами нескольких героев. Разные углы зрения позволяют отметить больше деталей, за счет чего картина получает дополнительный объем. Здесь, как правило, читателю показывается большая локация с множеством подробностей. Уманский чередует фокус нашего зрения между отдельными точками на картине. Объектив камеры словно переключается между персонажами, фокусируясь то на одном, то на другом. Это значительно усиливает визуальную насыщенность текста.

Но иногда множество фокусов зрения пересыщают его деталями. В результате, визуальная составляющая доминирует над содержанием. Причина, как правило, в жанровой атрибутике. В произведениях достаточно насилия и крови, поданных с акцентом на зрелищность – даже на эстетику. Нельзя упрекнуть автора в смаковании болью людей. Но, точно понятно, сколь тщательно он акцентирует визуальную яркость «мясных» сцен.

На осознанность этой техники указывает и большая часть жестоких рассказов, писанных от первого лица. Учитывая немногочисленность историй, где герой излагает напрямую от себя, напрашивается вывод: изображая кровавое насилие, Анатолий намеренно стремится погрузить нас в шкуру мучеников. Также на это указывает и театральность, в которой исполнено много слэшеров сборника. Сюжетов с ней немного, но именно к «мясным» текстам относится большая часть всех зрелищных работ. Так что, кровавость у сочинителя весьма тесно переплетена с визуальными эффектами.

В какой-то степени, театральность для него – метод описать максимально кровавый ужас. Но порой яркий и пестрый визуал создает какофонию, похожую на калейдоскоп. В отдельных материалах образы настолько контрасты, что, кажется, будто истории написаны в стиле бурлеска или гротеска.

Однако яркая работа с формой не ослабляет смыслового наполнения книги. В ней остается психологизм. Есть, например, рассказы, где образы героев выходят за рамки театральных типажей – более того, планомерно растут над ними от одного произведения к другому.

Рост заметен в архетипе шлюхи – частом госте среди сюжетов Уманского. Видно, как ему интересен характер женщины-проститутки. Периодически второй меняется: от белого и непорочного до черного и вульгарного. Глупая нимфоманка из «Господина Элефанта», схожая с куклой не только внешне, но и поведением, в «Гран Гиньоле» уступает место более сложной ипостаси помешанного на животном сексе демона. Затем мы видим уже более адекватную девушку, которая через тело исследует свою женскую природу («Пенелопа»). А после — зрелую женщину, готовую отдать тело мужчине, лишь бы защитить своего ребенка («Яко тает дым»). Более чист образ психически больной девочки, терпящей насилие со стороны старших парней, даже не желая им зла (в тех самых «Кровавых мальчиках»). И, наконец, апофеоз — японская мать, отдающая себя на поругание американских солдат ради корма детям но, что важно, не теряющая при этом уважения к мужчинам, хотя они зашли в ее дом на правах оккупантов («Отблеск тысячи…»).

Более просто, но особенно наглядно меняется и сам архетип воина. Первое время люди в форме кажутся злом. Но по ходу чтения раскрывается эволюция и такого образа: от жестокого полицейского-садиста («Яко тает дым») до раскаивающегося в насилии вояки («Змей»), а затем – до гуманного офицера, который остается человеком, даже используя право военной силы в доме той самой японской женщины («Отблеск тысячи…»).

В этом смысле особенно интересны рассказы, где личность творит зло под давлением общественного порядка. Ведь, как мы убедились, на героев книги давят социальные условности. Они как бы сжимают удавку на шее, заставляя играть определенную роль. Или выпутываться из тяжелых условий жизни. Например, насилием и убийством. Интересно, что точно нельзя установить, почему человек совершает зло: под гнетом темных сил или из-за нищеты и отчаяния. Уманский не дает четкого ответа. Незавершенность для него — инструмент в создании сложного произведения, где не может быть однозначности, свойственной простым текстам.

Поэтому нельзя считать прозу автора полностью социальной. Она сохраняет связь с мрачными жанрами. Так, в большей части историй под маской тяжелых жизненных обстоятельств к людям приходит Первозданная Тьма. Это древние боги («Пенелопа»), что требуют жертв, и плотоядные чудовища («Америка»), которые желают крови. Порой Тьма откровенно агрессивна. И является как чистое Зло, в виде бестелесных духов (бесов), желающих проникнуть в мир через чужие грехи и пороки («Яко тает дым», «Змей»). Вообще, большая часть рассказов изображает персонажей игрушкой в руках Тьмы.

Но ошибочно также думать, будто сюжеты писателя привязаны сколько-нибудь к жанру. Триллер и хоррор для Анатолия – условны. В сборнике всего один классический ужас. Он содержит в себе другие, не свойственные автору черты – то есть, выделяется, как нетипичный для всей композиции элемент.

Уманскому важно не испугать, а передать разнообразие ужаса, могущего обрушиться на любого из нас – без причин. Он приходит как внезапный, касающийся всех катаклизм. Например, война, на которую обычный человек не в силах повлиять. И, конечно, целая серия тяжелых, отравляющих жизнь событий, идущих вслед за взрывами и роем выпущенных пуль.

В этой связи неудивительно, что сочинитель работает с историческими эпохами и опирается на технику панорамы. Так мы в деталях видим, как герои проживают низвержение идеалов и ценностей. Выдерживают ломку или гибнут. Благодаря чему в рассказах остается психологизм, который, будем честны, часто невозможен без трагизма. Ведь именно через тяжелейшую ломку личность может найти свое место в реальности.

Так что, кровь и детализация переносимой людьми боли – это, в какой-то степени, объективное отражение места, где мы живем. Даже если кровавость подана излишне театрально, здесь она остается методом в изображении кошмара. Хотя порой кровавый визуал отдельных работ уж очень сильно бросается в глаза.

Однако жанр – понятие искусства. И нам лишь следует понимать, сколь сильно зрелище насилия, поданное как искусство, может размыть моральные границы тех, кто его оценивает. Тогда становится труднее ответить на вопрос, чем мы наслаждаемся: чьей-то болью или красотой....

Интересно наблюдать за новичками в жанре.

Прогресс в их произведениях порой нагляднее, чем в историях сформировавшихся писателей. Вторые зачастую работают в привычном ключе, удивляя темой или подачей. Но редко выходят за имеющийся уровень качества. Показательно его рост виден, когда автор не окреп и только вырабатывает навык писать. Не зная правил, новичок иногда оказывается оригинальнее состоявшегося литератора, хотя и повторяет ошибки, распространенные при освоении пера. В ряде случаев они говорят о тексте больше, чем грамотно связанные по смыслу детали, которые раскрываются постепенно и сразу не всегда понятны. Конечно, такая оригинальность дает знать о себе редко, но подчас она показательна.

Тем интереснее разбирать противоречивые работы. В этом можно убедиться на примере рецензий, которые пишут авторы «КРИК» к рассказам-финалистам сетевых конкурсов. Поддерживая дебютантов в хорроре, мы даем критику на их произведения также в частном порядке, по форме заказа. И сегодня рассмотрим сборник «Subconscentia» Александры Ильиной, которая участвовала в одном из конкурсов.

Из названия понятно, что тема сборника – подсознание. Но насколько глубоко он касается сидящих в голове читателя страхов, и можно ли связать сборник с хоррором? Ни на один из вопросов не получится ответить однозначно. Потому, что Ильина не работает с гипотетическими читательскими страхами, а сосредоточена на личных фобиях. Можно подумать, что здесь использовано правило «желая испугать, напиши о том, чего боишься сам». В ряде случаев оно действительно оправдано. Однако видно, что изначально в сборнике цели кого-то испугать нет. В первых рассказах автор вступает в контакт с фигурами из своего подсознания. И работает с ними на протяжении сборника, постепенно освобождаясь от того, что ее страшит. Это сказывается на качестве последних историй, которые по уровню выше предыдущих.

Контраст между ними разителен. Так, написанную раньше всех «Формулу судьбы» трудно анализировать из-за скудной подачи материала. В «Формуле…» речь о маньяке, запутавшемся в своем отношении к женщинам. Отмечу, что акцент здесь именно на восприятии героем противоположного пола, а не на отношениях с его представительницами. Вопрос, кем является женщина для мужчины и, в большинстве рассказов, кто есть мужчина относительно женщины — основной для сборника. В «Формуле судьбы», как и в последующих историях, выпячивается истерическая сущность женщины, даже если она жертва. Развития этой темы здесь нет. По краткости текста видно, что автор лишь подступился к письму. На что также указывает ряд логических, смысловых и повествовательных ошибок, разбирать которые не совсем уместно, учитывая более интересный материал ниже.

Например, в последующей «Subconscentia» ситуация несколько иная. Там главной героиней оказывается девушка, потерявшая отца из-за агрессивной богини в обличье ребенка. По сюжету выясняется, что богиня имеет старшую сестра, у которой она забрала силу и уничтожает людей из личной обиды. Примечательно, что в отличие от других произведений, здесь женская фигура поделена на два образа. С одной стороны видим мягкую и уравновешенную женщину, а с другой – обиженную, мстительную девочку. В поздних историях эти два образа совмещаются в один, и читатель видит молодых женщин, которые по причине и без срываются на мужчин, проявляя истеричные черты, чтобы защититься от посягательств на свои внутренние границы.

Использование образов мягкой и агрессивной богини приближает сюжет «Subconscentia» к сказке, где можно встретить образы доброй и злой королев. Учитывая технический уровень рассказа, понятно, что эти архетипы использованы не намеренно. Но неосознанная игра с психологией отдаляет его от хоррора. Из-за чего в «Subconscentia» (как и в «Формуле судьбы») тот кажется достаточно условным, и ограничивается внешней атрибутикой, а не смыслом.

Более умелая работа с жанром видна в «Пляшущих человечках». Они повествует об известном, душевно деградирующем журналисте, который кормится сенсациями благодаря помощи друга-благотворителя. Тот водит журналиста на мероприятия, вызывающие большой интерес среди аудитории. И вполне успешно. Пока одним из перфоменсов не оказывается представление живых кукол, желающих убивать. Рассказ привязан к хоррору сильнее двух предыдущих, хотя он так же не выходит за границы жанровой атрибутики. Из-за чего кровавая картинка с куклой-убийцей остается формой, не имеющей пугающего содержания. Тем не менее, здесь писательница более осознанно работает со «страшными» архетипами. Образ игрушек-убийц способен привлечь читателя из-за распространенности в массовой культуре. В частности — западной.

Судя по имени друга, сюжет действительно разворачивается где-то за границей. Однако точных указаний на место событий нет. Здесь раскрывается вторая характерная черта сборника. Действие большинства историй разворачивается в иностранных декорациях, которые нарочито условны. Подобная абстрактность слишком не выделяет «Пляшущих человечков» из остальных рассказов. Тем не менее, у него есть, чем отличиться. В тексте появляются сильные технические стороны, которых не было раньше. Он начат непосредственно с действия. Опущены не влияющие на сюжет описания. Биографии героев раскрывается по ходу событий. Что глубже вовлекает читателя в события. Также видно, что проведена работа над образом главного героя. Журналист имеет типаж «недовольного жизнью ворчуна», который ярко виден уже на первой трети повествования.

Однако он не выдержан из-за одной логической ошибки. Уже с этой точки следует углубить анализ.

Сюжет теряет силу, когда в зале с куклами гаснет свет, а игрушки сходят со сцены и нападают на зрителей. Тогда герой, спасшись, обнаруживает себя выжившим вместе с незнакомой девушкой. И, вместо того, чтобы уйти через двери, в которые пришел, ищет другой выход. В процессе становится понятным, что автор отправил журналиста на длительные поиски спасения, дабы у него было время привязаться к девушке и понять, кто он. Принимая в расчет малый опыт писательницы, следует признать, что для метаморфозы можно было обойтись без такого приема. Потому как мысли о чувствах не соответствуют типажу холодного ворчуна, который был достоверно очерчен в начале.

Здесь проявлены упомянутые в начале противоречия. Благодаря подобным ошибкам в произведениях начинающих видна ломка качества. Поэтому «Пляшущие человечки» могут считаться мостом между ранними историями, слабоватыми по уровню, и поздними, которые намного крепче в плане драматургии и жанра.

Что подтверждаются «Отравленной жизнью». Она повествует о матери, бежавшей с сыном от мужа, от которого приходилось терпеть унижения. По сюжету, женщина приезжает в квартиру, доставшуюся ей, сироте, от государства и обнаруживает там странный шкаф. Предмет обихода пугает ребенка, но первое время мать не обращает на это внимания.

С первых строк видно, что работа с подсознательными фигурами здесь ориентирована не на личные фобии Ильиной, а уже на страхи читателя. Изменена и подача женского образа. Героиня-истеричка, запутавшаяся в отношении к мужскому полу, выглядит более цельно в сравнении с подобными типажами из других рассказов. Она объединяет в себе черты доброй и злой мамы под давлением обстоятельств, а не потому, что так велит автор. Что отличает историю от противоречивых «…Человечков», где «живой» (первую треть сюжета) герой искусственно ведом по событиям, необходимым для трансформации.

В «Отравленной жизни» такой постановочности нет. Между сухим перечислением событий и правилом «показывай, а не рассказывай» появляется баланс. Внешняя динамика подкреплена внутренней. Благодаря чему образы раскрываются глубже. Так, зависимость матери и сына от обстоятельств не делает первых безвольными. Но накаляет действие. Интересно, что сюжетное напряжение на первых порах не связано с хоррор-элементом, и появляется из-за банального столкновения интересов двух героев: мать отправляет мальчика в комнату вопреки тому, что он боится шкафа и сидящей внутри девочки.

Конечно, шкаф и девочка в платье достаточно распространены в жанровой литературе, и сами по себе не могут испугать без должной подачи. Поэтому автор, играя на другом поле, повышает напряжение не страхом, но спорами матери с сыном, благодаря чему и раскручивает конфликт. Для женщины этот конфликт в первую очередь — внутренний. Она боится, что сын, ослушавшись ее, превратится в отца и бывшего мужа. Психологическая агония усиливается важной деталью. Речь о занозе, которая раздражает женщину, заставляя мучиться и злиться, но не вынимать ее из себя. Непонятно, было ли это сделано намеренно, но видно, что у героини развит садо-мазохистский комплекс. С одной стороны, мать – мазохист, потому что терпит боль от занозы и не идет к врачу. С другой – садистка, мучащая сына криком. Понятно, что исток такого противоречия – в прошлом, когда женщина была жертвой мужа и ненавидела его, копя злость. Но интересно следить, как питающаяся ею мать терпит боль и мучится, проявляя жесткие черты по отношению к ребенку.

Примечательно, что деталь с занозой выполняет несколько функций: 1) подчеркивает конфликт, 2) дает ему развиться и 3) серьезно влияет на сюжет, 4) раскрывая боль героини. Избивая сына, женщина пытается наказать его отца. Восприятие мужчины, как субъекта, здесь уже не актуально. Конфликт растет, сменяясь непосредственным выяснением отношений с противоположным полом. Одновременно с ним видим попытку женщины стереть образ мужчины из своей памяти. И сам мужчина присутствует в рассказе как теневая фигура, влияя на поведение героини косвенно, из подсознания.

Противоречия в отношениях с другим полом тоже растут. Выйдя за рамки темы, они становятся проблематикой всего сборника. Которая в «Отравленной жизни» органично раскрывается через жанровый элемент — образ шкафа с сидящим внутри ребенком. Благодаря подаче он здесь — не часть внешней хоррор-атрибутики, а еще одна смыслообразующая деталь. По форме это вполне хрестоматийные образы из американского хоррора. Шкаф, мертвую девочку в белом платье, затем ту же девочку, но уже окровавленную и без головы можно воспринимать как штампы. Но на фоне остальных «дано» (туманного прошлого матери, переезда и новой квартиры) они не выделяются и смотрятся органично.

Что касается смыслового наполнения, то образ шкафа и живущего внутри существа – ключ к проблемам в отношениях между героями. Он показывает цикличность конфликта, связывая прошлое дома до появления в нем женщины с ребенком и тем, что произошло после очередной их ссоры. Здесь неискушенного в хорроре читателя может ожидать сюрприз. Развязка конфликта в «Отравленной жизни» в какой-то степени неожиданная.

Более внезапный поворот использован в произведении «Злой рок», где изображен мужчина, кричащий на женщину. Говорить, что конкретно происходит в истории, не позволяет ее короткая форма: там вообще нет экспозиций и описаний. Читатель видит перед собой лишь действие. И конфликт раскрывается через конкретные шаги героя, как должно быть в динамичной хоррор-литературе. Не удивительно, что жанровый элемент здесь более крепок. Его эффектность также обязана твисту, на котором выстроен сюжет, поданный в формате коротыша-перевертыша. Отмечу, что твист раскрывается на ¾ сюжета, а финальная четверть остается без нового сюжетного поворота. Из-за чего достигнутый эффект стушевывается. Впрочем, это не умаляет достоинств рассказа, оставляя его в рамках короткого, но запоминающегося шокера.

На этом фоне сильно выделяется «Связь». В ней идет речь о двух братьях-сиротах, один из которых тяжело трудится, чтобы оплатить образование младшему. Тот, повествуя от своего лица, делится странностями, замеченными в родном городе: на улицах пропадают люди. Но сказать об этом некому, потому что единственный человек, с кем общается главный герой – тот самый брат, которого не видно от зари до зари из-за работы. Вскоре старший не приходит домой и тоже пропадает. Со временем, случайно увидев родственника из окна, герой следует за ним к постройке, где собраны другие исчезнувшие люди, к тому моменту принявшие вид зомби.

Несмотря на фабулу, близкую триллеру, история сильно отдалена от него. Нельзя отметить каких-то отдельных, близких к жанру элементов. О смысловом их наполнении говорить тоже не приходится. Здесь парадоксально возвращаются ошибки начальных произведений с размытыми героями без имен, характеров и мотивов, с сухим повествованием, нарушающим правило «показывай, а не рассказывай», а также с диалогами без эмоций.

Примечательно, что слабая проработка настроения встречается в большинстве рассказов сборника. Эмоции их персонажей описаны, но реалистично не поданы. Сказать, что «герою страшно» — не значит испугать читателя. Настроение должно передаваться, как, например, в выделяющейся по качеству «Отравленной жизни». Ее принадлежность к финальным историям показывает, что с каждым последующим опытом Ильина учится передавать чувства. Эволюция заметна и на примере жанровой составляющей. В отдельных работах хоррор и триллер-элемент все же влияет на смысл сюжетов, усиливая общую проблематику.

Сквозной же линией большинства рассказов сборника оказывается поиск женщинами мужской фигуры внутри себя («Subconscentia») и выяснения отношений с ней (упомянутая «Отравленная жизнь»). Героини ищут то, на что хотят опереться. Подчас они находят своего палача, который не может не убить доверившейся жертвы, так как зависит от гендерных комплексов («Формула судьбы»). Интересно, что прогресс автора виден и здесь, в сквозной теме. В начальных историях не проработанные герои кажутся куклами-придатками свих страхов, а в поздних – носителями последних, которые имеют волю и пытаются действовать вопреки личным травмам. Женщины, тем не менее, ведут себя истерично, а мужчины переменчивы, но активны, из-за чего их бесхребетность не так ярко выражена. Не меняется и то, что мужская фигура как таковая достаточно условна и стерта, и подчас выступает в роли насильника или убийцы.

Александра Ильина осваивает волнующие ее темы. С каждым новым рассказом видно, как уменьшается зависимость героинь от мужских фигур в их подсознании. Заметно сокращается и объем текстов, что говорит об освоении писательницей разных литературных размеров и попытке строить лаконичные сюжеты. Произведения, где эти детали сочетаются органично, можно определить по другим техническим нюансам: в них лицо повествования меняется с первого на третье. То же касается хоррор-составляющей. Изначально появляясь в форме пустой жанровой атрибутики, со временем он раскрывается тоньше, влияя на подтекст историй. Определенно, «Subconscentia» показывает, насколько отличны друг от друга работы автора, который совершенствует навык писать.

Источник — статья в сообществе автора.