Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Начать можно с любого места: в этом заключена красота пути, в этом его суть.
Каждый писатель хочет написать своего «Моби Дика». Не каждый может. Чайна Мьевиль смог. И написал он его в жанре подросткового романа взросления, который наполнил классической моралью, обильно сдобрив её головокружительными приключениями, придумав, вдобавок ко всему яркий, необычный мир. Рельсоморье. Морской мир, в котором роль воды исполняют рельсы (бесконечные стальные кружева, опутавшие всю земную поверхность), судов – поезда (бесчисленное множество которых – от паровых кротобоев до рабовладельческих рельсовых галер — бороздят паутину путей), китов – кротуроды (и другие чудища, обитающие в зыбучей земле).
Это мы снимся рельсам. Рельсы не снятся нам.
Название романа – ещё до того момента, как вы приступили к чтению – может всколыхнуть в голове целый ворох ассоциаций. Слово «рельсы» глубоко, имеет много смыслов и огромный культурный бэкграунд. Книги (от «Анны Карениной» до «Жёлтой стрелы»), фильмы (начиная с самого первого «Прибытия поезда…»), песни (перечисление «поездатых» песен одного только русского рока займёт не одну страницу, а ведь это лишь малая часть мировой музыки) – рельсы, с момента их изобретения, магистралью проходят через всю культуру. Но, несмотря на это, такого мира, который был создан Мьевилем, больше не существует нигде.
…видел знаменитые флатографии мужчин и женщин, стоящих на громоздящихся до неба останках своих философий…
Подросткам кажется, что им хочется, чтобы их считали взрослыми, но на самом деле им хочется, чтобы с ними всего лишь считались. Каково это – быть взрослым – ещё не известно. Некоторые (если не сказать многие), так и не узнают этого, даже прожив всю жизнь. Эти выжившие из детства престарелые, сразу же перешедшие в маразматическую старость, так и не вступившие в зрелость (речь не о половой, а о психологической), пытаются убедить весь мир, что на самом деле никто не догадывается, каково это быть взрослым, все до смерти остаются малыми детьми. Это не так. Самый большой секрет бытия в том, что умение оставаться ребёнком и ответственность взрослого – не являются взаимоисключающими явлениями, это две стороны одной монеты, а подростковая крикливость, вычурность, надсадность и прочие «перегибы на местах» – то самое ребро, которое разделяет аверс с реверсом, и которое нужно перейти, чтобы сделать свою жизнь полной. Иногда на этом Рубиконе люди ломаются, останавливаются в развитии (перестают быть Хомо Сапиенсами, превращаясь в Хомо Овощи, например, в капусту). Проходят года, а они так и остаются «клубнями на грядке». Им уже никогда не быть детьми (со светлыми и чистыми помыслами), но и взрослыми (готовыми взять ответственность на себя) тоже не стать – потерянное поколение. Поколение, не читавшее нужных книг. Касательно «Рельс», кстати, автор обозначил «нужных» писателей в благодарностях: я в огромном долгу перед таким количеством писателей и художников, что перечислить здесь их всех нет никакой возможности, однако для этой книги наиболее существенными оказались влияния Джоан Айкен, Джона Антробуса, Одри старшей и младшей(кто-нибудь знает, кто это? — прим. e_bath), Кэтрин Бестерман, Люси Лейн Клиффорд, Даниэля Дефо, Ф. Теннисона Джесса, Эриха Кастнера, Урсулы ле Гуин, Джона Лестера, Пенелопы Лайвли, Германа Мелвилла, Спайка Миллигана, Чарльза Платта, Роберта Льюиса Стивенсона и братьев Стругацких(повесть «Пикник на обочине» Мьевиль практически дословно цитирует в тексте).
Вы знаете, как философии осторожны. Как неуловимы их значения. Они не любят, когда их разбирают по косточкам.
Мьевиль объединил в одну книгу не объединяемое. Будучи стопроцентно постмодернистским произведением, роман «Рельсы», в то же время, проповедует гуманистические ценности – семью, дружбу, любовь. Главный герой, Шэм Суурап, юнга на поезде-кротобое, подобно своим знаменитым предшественникам (героям произведений Стивенсона и Верна, Лондона и Дефо) исполнен любви к Человеку с большой буквы. Его искренне удивляет злоба и корысть, расстраивает ложь, выводит из себя бесчестие и подлость. И он не один такой: прожжённые кротобойцы, стреляные искатели утиля (добывающие, приводящие к товарному виду и продающие древний мусор — компьютеры, айпады, флэшки, прочую высокотехнологическую рухлядь), бывалые капитаны – галерея персонажей, пёстра и живописна, но, в то же время, монолитна в своей правильности. На густонаселённый роман нашлось всего парочка подлецов – очень маленький процент гнильцы, исключение, которое лишь подтверждает правило.
Свою философию я упустила. Так лучше уж пойти охотиться на чужую, чем не иметь вообще никакой.
Интересно вскрыта автором тема философии, которая, наверное, впервые в литературе была материализована. В романе своей Философией должен обладать каждый легендарный капитан (помимо персонажа Германа Мелвилла, тут сразу же приходят на ум и «Два капитана» Каверина, и три капитана Кира Булычёва, и капитаны Нового времени – от Блада и Смоллетта до Гленарвана и Немо). Философия — это Белый кит, за которым ведёт свою команду Ахав, это, Кротурод Цвета Слоновой Кости, преследуемый капитаном Напхи, женщиной, которая будет покруче многих мужчин. Философия — это и Идея фикс, и Рок, и Судьба, и Отец, и Сын, и Святой Дух, в живом воплощении, за которыми можно гнаться, которых можно настигнуть/познать, которыми можно проникнуться. О философии в подростковой литературе, вообще, говорят нечасто, а так поэтично – и вовсе никогда.
У ангелов тысячи разных дел. Для каждого — свое обличье. Инженеры в мастерских самого господа бога для каждой задачи стараются особо. Не каждый человек может похвастаться тем, что его изготовили по таким же индивидуальным и досконально проработанным чертежам.
Главным графическим символом романа является амперсанд, символ &. С самого начала до конца романа союз «и» в тексте обозначается данной фигурной загогулиной, в 33-й главе этому даётся объяснение, пространной цитатой которого я позволю себе закончить рассказ о книге:
"Было время, когда человек не выстраивал слова так, как это делаем сейчас мы — письменно, на странице. Было время, когда слово & писалось при помощи нескольких букв. Теперь это кажется безумием. Но так оно было, & ничего с этим не поделаешь.
С тех пор человечество встало на рельсы, & они сделали нас тем, что мы есть, — рельсоходной расой. Пути рельсоморья ведут куда угодно, но только не по кратчайшей из пункта «А» в пункт «Б». Нет, они петляют, скрещиваются, закручиваются спиралями & возвращают поезда назад по собственным следам.
Так какое еще слово могло стать лучшим символом рельсоморья, разделяющего & объединяющего города & земли, чем «&»? Куда еще ведут нас пути, как не туда, & туда, & туда, & обратно? & что яснее воплощает возвратное движение поездов, нежели единый росчерк пера в союзе «&»?”
Князь Олег Константинович возвращается с Маньчжурского фронта в Петроград на пару дней, но неожиданно его вызывает к себе государь Николай II и просит остаться в столице. А город и общество меж тем, за время отсутствия князя, изменились неузнаваемо... В небесах плывут полицейские цеппелины, возвышается над столицей стальная гиперболоидная башня гражданского инженера Шухова, механизация постепенно набирает ход. А в правящих кругах всё чаще слышно мнение, что машины гораздо благонадёжнее людей…
Альтернативная история, как направление, сейчас в почёте. И как может быть иначе, когда в реальности прошлое России печально, а будущее неопределённо? Именно отсюда растут корни у многочисленных текстов про попаданцев, которые меняют ход реки времени в соответствии с мировоззрением автора. Отсюда желание переиграть проигрыш в холодной войне, распад Российской Империи и прочие ключевые события, вплоть до княжеской Руси. Читателю нравится, читателю хорошо. Вот только изначальный смысл альтернативной истории, как жанра, переосмысливающего ключевые события какого-либо периода, казалось, потерян навсегда. Оказалось, нет.
Роман Владимира Ропшинова подкупает с первой строчки, с первой главы. Подкупает поражающей исторической достоверностью. Петроград альтернативного 1921 года не просто выглядит настоящим, он буквально встаёт перед глазами. И речь не только об архитектуре, хотя знатоки говорят, что весь город, вплоть до самых мелочей, именно такой, каким был Петербург в те годы. Речь о взаимоотношениях между людьми. Засилье примитивной попаданческой фантастики приучило читателей к тому, что все персонажи мыслят и говорят, как наши современники. А в «Князе» мы встречаем представителей практически всех сословий – от членов императорской фамилии до простых рабочих, от солдат до интеллигенции — отличия между ними разительны, и не только в речевых характеристиках. У них принципиально разная ментальность. Для россиян XXI века одинаково дико и неправдоподобно выглядят, и «долг Романовых – служить своей родине и народу», и подсознательная вера в единство царя и народа всех, включая самого государя. Как результат, в текст романа погружаешься, как в иную реальность, более удивительную, чем любая фантастика о внеземных цивилизациях.
И вскоре становится ясно видимым ключевое отличие романа от прочих альтернативно-исторических текстов. Всё дело в том, что «Князь», во многом, использует стандарты стимпанка. Но не те приевшиеся по фильмам и комиксам (дирижабли, паровые роботы и так далее), а социальные и исторические, заложенные ещё Гибсоном и Стерлингом. Промышленная революция раскрывает и усугубляет те проблемы, что были в обществе. В классическом стимпанке они показаны на примере Великобритании. Владимир Ропшинов делает то же самое для России.
Удивительно, но никто прежде не пробовал смоделировать развитие нашего, родного, самодержавия в эпоху технических чудес. Механизмы не просто повсеместно входят в жизнь всех без исключения слоев общества. Для страны, где большинство людей необразованы и нищи, для страны, чья общественная идея единства царя и народа была подорвана событиями Кровавого воскресения 1905 года, бездушные механизмы занимают в глазах простого люда места и царя, и бога. Вплоть до политического течения, идеалогия которого сводится к тому, чтобы из человека сделать машину.
Детали альтернативной России прописаны настолько хорошо, что на этом фоне сюжет о князе Олеге выглядит излишне предсказуемым и простым. Внимательный читатель уже в первой трети романа может разгадать главную тайну героя, а уж понять чем дело кончится в финале сумеет практически любой. И вот это – главная беда романа. В нём есть множество исторических фактов, поданных под видом фантастики, он даёт повод задуматься о развитии России, о судьбах людей в целом, но для души в нём практически нет ничего. Возможно, что это авторский замысел. Роман о людях и машинах совсем не обязан быть ярким и эмоциональным. Но даже если и так – в глазах читателя это явный прокол.
***
«Князь механический» достоин классической рецензии — с детальным рассмотрением основных персонажей, разбором конфликтов между правителем, в сердце которого страх, и народом, который не знает во что ему верить. Описанная эпоха, её деятели, для России была переломной. И пусть всё пошло совсем другим путём, аллюзии на события наших дней временами становятся пугающими. И это явная заслуга автора, недаром Антон Мухин, а именно он скрывается за псевдонимом «Владимир Ропшинов», более пятнадцати лет занимается политической журналистикой.
цитата:
— Воздушные патрули, ваше величество,— вмешался Николай Николаевич,— народ вовсе не смущают. Это все сказки, которые кадеты пишут в своих газетах, а интеллигенты читают и пересказывают друг другу. Простые же люди видят в цеппелинах над городом своих защитников. Кто как не цеппелины положили конец послевоенному разбою на улицах и сделали Петроград самым спокойным городом в империи? Да что в империи — во всей Европе!
— Я тоже полагаю, Ники,— сказал Сергей Михайлович,— что отменять патрулирование не стоит. Цеппелины никого не убивают просто так и знаменуют собой порядок. Каждому, у кого нет дурных мыслей, появление цеппелинов внушает спокойствие и уверенность. Если народ не увидит их в небе — он Бог знает что может подумать.
Рецензия впервые была опубликована в журнале сентябрьском номере журнала "Мир фантастики" за 2013 год.
Какой была бы история России, если бы революция в 1917 году не удалась? Петроград 1922 года, столица победившей в мировой войне империи — место действия "Князя механического". Но никакого триумфа в городе не чувствуется. Петроград продувается ледяным ветром, полицейские цеппелины шарят прожекторами по его улицам, и, когда они висят над головами, горожане стараются не думать лишнего. Сам император Николай II давно покинул свою столицу: там ему мерещились поднявшиеся из могил расстрелянные им рабочие. Генералы строят заговор, в подземельях города готовится армия механических солдат, а охранка, политическая полиция, не предупредит об этом царя. Страх, интриги и опасность, словно паутина, опутали Петроград. И лишь один человек — вернувшийся с японского фронта командир аэрокрейсерской эскадры...
Грэй Ф. Грин. Кетополис. Кн. 1: Киты и броненосцы. – М.: Астрель, 2012
Однажды Грэю Ф. Грину приснилось, что он – стайка бабочек, порхающих над лугом. Но вдруг он проснулся, удивился, что он – Грин, и не мог понять: снилось ли Грину, что он – стайка бабочек, или бабочкам снится, что они – Грин…
Авторство «Китов и броненосцев» перестало быть тайной чуть раньше, чем обрела очертания фигура Грэя Ф. Грина, он же Халлдор Олафур – да обрела ли? Родился то ли в 1955-м, то ли в 1965-м; по-английски то Gray, то Grey; то ученый, то авантюрист; сын то рыбопромышленника, то профессора. На деле отцов и матерей было дважды восемь – от Шимуна Врочека до Карины Шаинян, – но все как один предпочли не заявлять о родительских правах и спрятаться за масками переводчиков. Свидетельствующими акушерами выступили Дмитрий Володихин и Андрей Лазарчук, а также несколько сайтов Рунета. Состоялась ли мистификация? И да, и нет. Да – для тех, кто склонен верить людям и не жалует поисковые системы. Нет – для любителей сложить два и два, получив четыре. Самая яркая стекляшка в мозаике, повесть об инспекторе Баклавском, была впервые опубликована в ежегоднике русской фантастики – с пометой «пересказ такого-то», которая для знакомых с классикой не хуже лакмусовой бумажки.
Но пока текст не затерялся в толпе отцов и нянек, посетим сам Кетополис – город-государство, разлегшийся на угрюмом острове где-то в Тихом океане. В «Китах и броненосцах» мгновенным снимком запечатлен единственный день из альтернативного 1901 года. До ближайшей европейской столицы тысячи миль, но миллионному Кетополису знакомы все язвы и радости нового века: затяжные войны, буйная индустриализация, грязные рабочие кварталы, изнеженная богема, контрабанда, танго и немое кино. Есть и местная экзотика: в туннелях под городом ютятся мутанты-подземники, с легкой руки молодого Уэллса прозванные морлоками – и в самом деле, без них шестеренки городского хозяйства разом встали бы; им приписывают похищения детей, их боятся – но без них не могут. По улицам ковыляют жертвы Вивисектора – безумного хирурга, мастерящего из людей машины. В трущобах хозяйничает клан плетельщиц – слепых чародеек, сведущих в магии сетей. За религию отвечает орден ионитов, дружный с китовой символикой; еще в городе верят, что киты поют, и песни эти предназначены для людей – а услышать их помогут запрещенные сомские бобы, коими, впрочем, промышляют и обычные наркоманы. В культурном авангарде вместо поэзии главенствуют графические романы. Во дворце прожигает дни монарх, но реальная власть над островом принадлежит одноногому Канцлеру. Его жгучая ненависть к китам прорывается ежегодно Большой Бойней, мало отличимой от войны, – и океанские волны буреют от крови…
И так далее, и так далее: фон романа соткан из множества реалий и фантастических допущений, между которыми пропущены ниточки отдельных историй. Рушатся репутации, теряются и находятся люди, мужчины получают по зубам, женщины – по заслугам, приключения трусят друг за другом плотной вереницей. Погони, похищения, предательства – всё, чем богат большой город. Говоря о «Китах и броненосцах», невозможно не сбиваться на списки, и одно только перечисление главных героев потребовало бы отдельный абзац: журналист, актриса, уголовник, разумная обезьяна, аристократ, не в меру любопытный парижский буржуа… Каждому из них отведено по несколько часов на первом плане, далее – случайные сцены и камео, и здесь текст отрывается от литературных корней, сближаясь с фильмами наподобие «Вавилона» и «Магнолии», где несколько человеческих судеб встречаются во времени и пространстве, преображая и стесывая друг друга. (Не) вовремя завернув за угол, можешь изменить чью-то жизнь; только не жди за это благодарности… Но здесь же начинаются и проблемы. Балки, на которых возведена сюжетная конструкция, пригнаны друг к другу неплотно; в зазорах скапливается воздух и, что досаднее, вода. Не все встречи работают на сюжет, редкие – на идею, а некоторые не работают вовсе. Кетополис порой сравнивают с котлом – и действительно, в рисунке «Китов и броненосцев» больше от туземного варева, нежели от загадочных сетей, опутывающих квартал плетельщиц.
На сюжетный костяк наслаиваются артефакты эпохи – пересказы либретто и сценариев, стихи и песни, фальшивые цитаты из Виктора Шкловского и «Острова сокровищ», обрывки научных статей и газетных заметок. В них несколько больше задора, чем в типичной кетополийской новелле, но и здесь болтаются незакрепленные концы – мостки, переброшенные к последующим книгам, которых может и не стать… простите, не быть. Для текста-левиафана, развалившегося на семистах страницах, в «Китах и броненосцах» слишком многое припасено на будущее. Наскоро обменявшись приветствиями, герои расходятся каждый своей дорожкой и уплывают в закат – иначе говоря, в никуда. Вместо одного романа – ворох из шестнадцати фрагментов, несхожих по качеству и настрою (от хемингуэевской романтики до напевной притчи о материнстве). В голове Грэя Ф. Грина находится место и махаонам, и простым белянкам – не это ли и называют цветной волной?
Чем скрести по донышку (это занятие оставим историкам и фанатам), взглянем лучше на махаонов. Числом их три. Прежде всего – «Прощание с Баклавским», эхо классического нуара. История, настоянная на утратах, загубленных надеждах, негнущемся чувстве долга – и на любви, для крепости. От нее веет интонациями совсем другого Грина – создателя «Тихого американца». Тот же трагизм без слез и пафоса, та же спокойная обреченность, то же благоговение – со страхом напополам – перед непостижимой Азией. И все же «Прощание» не припишешь ни Грэму, ни Грэю: на ее флаге единственное имя, которое тоже стоило бы запомнить, – Иван Наумов. И повесть, уже отмеченная несколькими наградами, становится той линзой, что разом вбирает в себя всю пеструю сущность Кетополиса, если не порождает ее. Всё остальное – разложенный свет; разница в одной лишь степени дисперсии.
Следом идет история офицера – «Мое имя Никто». В рубленом ритме, в острых как бритва эпитетах, в буйной кинематографичности проступает знакомый почерк Шимуна Врочека. Монолог-воспоминание лейтенанта Козмо Дантона, станцевавшего танго с собственной судьбой, охватывает весь роман кольцом – и берет если не связностью, то страстью. А что еще нужно для танго?
Наконец, «Тени целлулоида» – история женщины, вычеркнутой из реальности. Скромная в средствах, небогатая на события – и все же одна из самых цельных. А еще в ней, единственной из всех (не считая «Баклавского»), проступает не только буква, но и дух источника, более прочих вдохновлявшего кетополийцев, – дух «новых странных». Если вычесть из «Китов и броненосцев» Джеффа Вандермеера и Чайну Мьевиля, останется разве что изобретательное предисловие Лазарчука да названия отдельных глав – но книге далеко и до дерзких постмодернистских экспериментов первого, и до идейных высот второго. Амбра, «город святых и безумцев», поглотила бы Кетополис без остатка – список соответствий занял бы несколько страниц; в Нью-Кробюзоне его сочли бы монохромной копией (не меньше найдется пересечений и с недавним «Кракеном», но это скорее случайность). И все же новелла о несчастной актрисе сошла бы за свою и в этих мирах; быть может, вы еще услышите ее в кабачке на бульваре Олбамут или в Барсучьей топи.
В Кетополисе есть всё: сиамцы, поляки, итальянцы (диаспорами); Чехов, Есенин, Мелвилл, Лавкрафт (отсылками); Васко да Гама, Джон Сильвер, Шаляпин (собственной персоной). Есть даже третий Грин – тот, что Александр Степанович; измените в «Сером автомобиле» несколько названий – вот вам и семнадцатая бабочка. Нет только одного – единого повествования, скрепляющего мозаику. Это не игра, даже не расстановка фигур – это шахматисты похрустывают костяшками, разминаясь перед схваткой. Зрителям остается вглядываться в узор доски, пытаясь сложить собственную историю из черных и белых клеток.
Так кто же кому приснился? Нам, наблюдающим этот сон со стороны, судить несколько проще – однако и выбирать приходится не из двух вариантов, а из трех. И грустный шорох последней страницы подсказывает, что верен именно третий, что автор «Кетополиса» – не бабочки и не Грин, а некая иная сущность. Не ты ли, читатель?
облако тэгов
