Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Примечательно, что первым знакомством с буддизмом для западного неофита обычно становятся притчи и коаны дзэн — самой поздней, странной и далекой от первоначального буддизма секты. Затем, если неофит не потеряет интерес, он переходит к махаянскому ядру: искусительной йогачаре и алмазно-радикальной мадхьямаке, далее знакомится с вдохновенными сутрами праджняпарамиты и, наконец, спускается на самый «нижний» уровень, к Палийскому канону, где с некоторым удивлением встречает не только всеобъемлющий свод «скучных» правил монашеского поведения, но и блестящую практику скептического ума, разрубающего все заблуждения.
Примерно такой путь проделал герой новеллы «Дом Бахии», открывающей новый роман Пелевина «KGBT+». Примерно такой путь проделал, как мне представляется, и сам Пелевин: от раннего творчества, где преобладают махаянские мотивы, действуют бодхисаттвы и всем заправляет Пустота, до позднего, начало которого я отношу к «Тайным видам на гору Фудзи» и который характеризуется тем, что я бы назвал «техническим буддизмом» — изощренной системой «школьных» упражнений, без малейшего подключения высших способностей человеческого духа. Попробую пояснить на примере «Дома Бахии», о чем речь.
В этой новелле некий бирманский (то есть хинаянский) монах сначала легко отбивает заученные японским гостем в молодости дзэнские выпады, после чего учит его истинному видению, которое заключается в том, чтобы в любом восприятии оставалось только восприятие — без какой-либо концептуализации, осознавания и понимания. Ум «сливается с непосредственной данностью момента» и «исчезает как наблюдатель» — остается только «поток быстро сменяющихся восприятий в той последовательности, в какой они происходят сами по себе».
Но совершенно очевидно, что это состояние животного! Именно животное зависимо от своих восприятий полностью и существует только в их потоке и как их же сумма. Животное не осмысляет своих восприятия и не осознает себя в них — оно просто плывет вместе с ними, прилепляясь к каждому, словно носимый ветром осенний листок. Если нет некоего центра, который понимал бы, что восприятие — это только восприятие, то такое восприятие становится целым миром, тотальным всем — конечно, лишь на долю секунды, пока его не сменит другое, но столь же тотальное восприятие. Опять же, если нет самостоятельного центра, для как можно более точного следования за восприятиями («слияния с непосредственной данностью момента») организм задействует инстинкты, эволюционные стереотипы и схемы — в точности как у животных. В таком «самоозверении» нет никакого пробуждающего просветления, о каковом, кстати, бирманский монах ничего и не говорит.
Тут можно возразить, что я что-то упрощаю или не догоняю, неужели за сотни лет буддисты не увидели и не осознали этой ловушки? Конечно, увидели. Именно ответом на то, как не попасть в плен к восприятиям при устранении воспринимающего «я», и стала вся Махаяна. Для этого она задействовала все надлогические, сверхконцептуальные возможности нашего ума, в том числе те самые парадоксы и коаны, которые призваны не просто уходить от конкретных ответов в теоретических спорах, как следует из текста Пелевина, а преобразовывать природу ума, природу воспринимающего «я» в сторону его высших измерений.
А что же Хинаяна, которая не приняла махаянских «излишеств»? Понять ее решение помогает та самая «Бахия сутта» из Палийского канона, на которой и построена пелевинская новелла. По ее сюжету, отшельник Бахия настойчиво просит у Будды наставления и получает краткое резюме всего Учения, которое сводится к тому, что, оставив в восприятии только воспринимаемое, «ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух», —«так приходит конец страданию»… но, что важно, и жизни! Неслучайно сразу же за уходом Благословенного Бахию убивает корова с теленком (символ взаимозависимого существования или кармы), а вернувшийся Будда констатирует, что Бахия прервал цепь перерождений и достиг «Абсолютного Освобождения, Ниббаны». Именно немедленная запредельная нирвана («Там нет ни земли, ни воды…») и является выходом Хинаяны из бессмысленной болтанки тотальных восприятий — жить в миру с этим невозможно, с чем была несогласна Махаяна, которая, напротив, выбрала нирвану в самой гуще сансары.
Что же в таком случае выбирают герои Пелевина? Нечто совсем иное, что является ни Хинаяной, ни Махаяной, а скорее теми магическими практиками, о которых все время предостерегал Будда своих ретивых учеников. Бирманский монах заявляет о себе как о перерождении Бахии — то есть буквально противоречит тексту своей же сутры! Более того, он рассказывает, что научился проживать множество разных жизней и «путешествовать между мирами», то есть, говоря словами эпиграфа к роману: «I’ve been here and I’ve been there, And I’ve been in between», делать нечто совершенно противоположное наставлению Будды («ты не существуешь ни в том, ни в другом, ни посередине этих двух»)! Аналогично поступает и его японский ученик, в азарте творчества овладевая этими практиками. В результате буддизм, не важно, махаянский или хинаянский, летит побоку и начинается характерная позднепелевинская окрошка из эзотерики, конспирологии и антиутопии.
Здесь самое время оставить баттлы пелевинских криптомагов и начать новое восхождение — от Палийского канона через вдохновенные сутры праджняпарамиты, искусительную йогачару и алмазно-радикальную мадхьямаку к парадоксальной мистике татхагатагарбхи, хонгаку и таким знакомо-незнакомым притчам и коанам дзэн. Впрочем, прочесть «KGBT+» тоже можно — главное, не придавать тамошнему «буддизму» слишком большого значения…
1960е годы ознаменовались глобальными изменениями в культуре, сознании и, разумеется, искусстве. Появились и во всю стали распространять свои идеи битники, а за ними и хиппи. Назревали и вот-вот готовы были взрорваться сразу две революции: психоделическая и сексуальная. К тому же западное мировоззрение во всю стало обогащаться богатейшим наследием восточной мудрости...
Всё это не могло не коснуться и литературы. В том числе и фантастической. Еще в самом начале 60х годов оформился термин "новая волна", которым называли молодых авторов и их произведения, которые несли новые идеи, новую стилистику и новую философию.
И если классическая фантастическая литература была сосредоточена в первую очередь на научной идее и подкреплялась приключениями, причём наука использовалась при этом в основном точная и техническая, в крайнем случае это могла быть социология... То в "новой волне" на первое место вышли гуманитарные науки, искусство, собственно литература, психология, психоделика и даже мифология и религия.
Собственно, мифология и религия стали основными темами молодого и талантливого автора польско-ирландского происхождения Роджера Желязны. Он дебютировал в самом начале 60х, так что стал практически ровесником "новой волны". И, хотя, некоторые литературные критики оспаривают принадлежность Желязны к этому направлению, идейная новизна его произведений говорит в её пользу. Вообще представители "новой волны" были настолько разными, что их, порой, можно было определить лишь по признаку существенного отличия от существовавшей тогда классической фантастики.
Основными программными задачами "новой волны" было освежить начинавшую стагнировать классическую фантастику и поднять её до уровня литературного мейнтрима; размыть внутрижанровые рамки между враждующими лагерями научной фантастики и фэнтези; снять табу с определённых запретных тем — в первую очередь отношения полов и религиозных верований; и, наконец, обратить внимание с внешнего космоса на космос внутренний.
Творчество Роджера Желязны отвечает всем этим критериям. Уже в раннем творчестве малой формы он с одной стороны зачастую обращается к мифологии и религии, а также философии, их сопровождающей. С другой — делает большой акцент на искусстве и поэзии, создавая свои тексты буквально как стихотворения в прозе. Прекрасный тому пример — повесть "Роза для Екклезиаста".
И написав ряд сногсшибательных рассказов и повестей, Желязны обратился к крупной форме, в которой еще больше развернулся его талант, невероятная эрудиция и вместе с тем чувство материала и глубина его подачи.
Уже первый его роман "Этот бессмертный" исследовал и по своему трактовал античную мифологию.
В своём третьем романе "Бог Света" Желязны обращается к индуизму и буддизму.
В одном из своих интервью Желязны признался, что для него всегда было важно размыть существующие жанровые рамки и создать нечто такое, что принадлежало бы и к жанру научной фантастики, и к жанру фэнтези, но при этом по сути не являлось бы ни тем ни другим в чистом виде. Собственно, этим он и занимался в романе "Бог Света". Разумеется, это не было единственной задачей написания этого произведения, но вполне понятной авторской позиции в его отношении к жанровой принадлежности.
Книга написана как многоуровневая поэма, немного стилизованная под эпическое сказание, практически житие святого, и описывает несколько эпизодов его жизни, причём расположенных в не совсем правильном хронологическом порядке. И использует при этом как базу индуизм и буддизм, а также христианство, но в значительно меньшей степени.
В отдалённом будущем на одной из планет поселенцы воссоздают иерархию индуистских богов и основывают на этом устои нового общества. Существует небольшое количество так называемых Первых — людей, еще помнящих переселение, а сейчас превратившихся в богов, чьи имена, образы и функции в той или иной мере соответствуют ведическому канону. И также — всё остальное население, находящееся в подчинении у Первых. При этом сходство Первых с богами индуистского пантеона скорее носит чисто внешний характер, и автор мастерски играет на этом несоответсвии внешнего и внутреннего.
А там где достаточно долго существует угнетение, рано или поздно возникает и противодействие, а возможно даже и революция. И такой силой как раз является главный герой романа, примеряющий на себя роль Будды или же носителя идей буддизма.
Желязны мастерски обыгрывает многие вехи истории буддизма и факты из жизнеописания Будды, но вместе с тем идёт намного дальше, с каждой главой усложняя задачу как для себя как автора, так и для читателя.
Многослойность текста такова, что книгу можно воспринимать на совершенно разных уровнях.
Любители фантастики найдут здесь элементы утопии и антиутопии, а также идеи прогрессорства и противостояния ему.
Любители философии и истории религий найдут здесь противопоставление различных учений и обыгрывание многих исторических и мифологических фактов и домыслов.
В конце концов, просто любители приключений найдут здесь острый сюжет и обилие батальных сцен.
Сама же книга при этом останется практически вещью в себе, чрезвычайно герметичной и поэтичной, практически поэмой в прозе. И рассчитанной на вдумчивого читателя, готового к вторичному прочтению. Где каждое слово находится на своём месте. Нет ни одного лишнего слова, многое приходися выискивать самому. Полной удивительных метафор и подводных смыслов и смысловых ловушек.
Так, фантастика в 60х годах стала настоящей литературой, которой не нужны больше никакие скидки и оговорки на жанр.
А сама "новая волна" уже в 70х годах сошла на убыль, практически растворившись в фантастистическом мейнстриме. Но её задача была выполнена.
PS: Выражаю благодарность Тимофею Корякину за поддержку и помощь.
Те или иные варианты «вечного возвращения» аля «колеса сансары» сейчас снова «в тренде». Не важно, описывает ли роман, как довольно знаковые для жанра «(Первые) Пятнадцать жизней Гарри Огуста», экзотические варианты жизненной круговерти рождения и смерти с пониманием и/или преодолением Судьбы. Кстати, произведение Кэтри Уэбб пусть и интригующая, новаторская, но интерпретация старого как мир «дня сурка». А потому не буду останавливаться на перечислении новейших книжек, которые без подобных ревизий и нововведений пинают и без того избитый жанровый прием. На что точно не хватит место, так это на перечисление романов, рассказов, повестей да сериалов и фильмов, которые эксплуатируют без претензии на новый взгляд самое известное словечко из области «восточных мистицизмов». Конечно же, речь о реинкарнации и переселении душ. И потому радуют попытки даже если не радикального пересмотра жанрового приема (и вообще жанра), а хотя бы иной подход к подаче истории и передаче смыслов. Именно это я увидел в «Блюзе перерождений» Майкла Пура.
В книге два главных героя. Первый из них Майло. Самый большой неудачник в области достижения сакрального. Насколько он неудачник можно измерить по количеству прожитых жизней, которых с лихвой хватало большинству душ нашей необъятной вселенной для достижения Совершенства. А именно Майло неудачник вот как 9990 с лишком существований подряд. Ведь все мы, как оказывается, рождаемся не просто, чтобы умереть, а чтобы умереть правильно таким образом, чтобы... А вот черт его пойми! Вроде как чтобы достичь Совершенства и воссоединиться с Мировой Душой, да вот как получить заветное Совершенство мало кто знает. Майло множество жизней жертвовал собой, испытывал стоически и не очень самые разные страдания. Он умирал от потери головы, взрыва планеты, поедания акулой, утопления в солнечной плазме... Он был героем, злодеем, антигероем, индусским монахом, космическим супергероем (сериал о котором смотрят в загробном мире), гомосексуальным художником, китайской женщиной, кузнечиком, и так далее, и так далее. И как бы благородно, аскетично и самоотверженно не проживал жизнь Майло, все шло как-то не так и не устраивало судей из послесмертья. А истечения десяти тысячей жизней ведут к непоправимым последствиям... Второй герой, точнее, героиня «Блюза...» — Смерть. Или Сюзи. Сакральная сущность, функционал-прислуга Мировой Души с бессмертным и особым статусом, которая полюбила беднягу Майло. И отныне хочет оставить черный балахон и просто делать восковые свечные фигурки. Конечно, в перерывах между любовью со своим избранником...
Разумеется, понятно, чем подобная история должна закончиться. Понятно, что тут хоть и не на поверхности, но имеются стандартные антирелигиозные, а также не шибко изысканные богоборческие мотивы. Две личности, которые любят друг друга, но из-за миропорядка не могут быть вместе. История даже древнее, чем «сурковый день». Но, несмотря на несколько слабоватую концовку, порой слишком скучные куски повествования (слишком затянутые и предсказуемые эпизоды из жизни Майло как заключенного в космической крепости с изнасилованиями да извращенной игрой в открытом космосе, откровенно скучная и бегло прочитанная история существования Майло как немного революционного жителя Ганимеда, старые побасенки о мрачном постапокалипсисе с разрушением планеты и созданием ужасных корпораций-государств...), а также перенасыщения подробностями иных жизней Майло, слабое и вторичное мефотворческое построение мира (инкарнации как путь к совершенству, платоновский мир идей как своеобразное чистилище, Мировая пантеистическая, но несколько неоплатоническая Мировая Душа) и иные вещи, я все-таки поставил роману положительную оценку и хочу его отметить. Во-первых, все-таки в сюжете «Блюза», где есть место для штампов и корявого перевода, встречаются интересные и в чем-то смелые главы. Например, взгляд на реалистичного Будду как старика с деменцией, но который достигает совершенства. Путешествие Майло по стране-за-гробом как ученика арабского жонглера тоже недурно. Линия иронии над медитированием хороша. Во-вторых, пусть и не самое сильное, не самое изящное, но «Блюз перерождений» — наступление на сакральное. Во всяком случае, выпад в его сторону.
Что я под этим подразумеваю? Не совсем антирелигиозную литературу. Даже не совсем антиклерикальную. Скорее под этими словами я имею в виду авторское напоминание миру о секулярности. Том самом явлении, которое сначала частично, потом почти полностью лишило Церковь (на Западе и чуть у нас) земли, после — власти. А затем стало прогонять не просто вещественные формы потустороннего (можно и в кавычках), но и нематериальные. Отделение религии от образования, гегемония светской культуры, замена религиозного идеологическим и политическим, и далее по списку. Но вакуум от сакрального секулярные силы заполняли весьма непоследовательно и скудно, отчего метафизическая отдача в той или иной формой вновь вошла в мир. И в моду, в массовую культуру. Сектантские и иные формы новой религиозности, возрождения и рост старых верований, фашистская кровавая мистика... В конце концов, скатывание и вырождение советской секулярной культуры. Потеря веры в человека и человеческое, нерелигиозные, но фундаменталистские образования по типу постсингулярников, которые еще скажут свое слово. И, как мне кажется, Пур говорит нам: «с секулярностью не покончено. Человек еще скажет свое свободное, богоборческое, антиметафизическое, атеистическое слово!». Ведь чего старается добиться Майло? Избежать точки Совершенства, слияния и растворения в Едином. Почему? Да потому что он не считает это чем-то возвышенным. Ему либо не нравится сама идея возвышенного, либо возвышенного как сакрального, сверхчеловеческого. Для него высокое — любовь, плотская, духовная и обычная со Смертью. Смерть также хочет обычного, человеческого. Так и вспоминается фраза из эллинской вполне секулярной культуры, что боги завидуют людям, их смертности и конечности. Ограниченном, в котором разворачивается высокое и трагическое. Майкл Пур восстает и против христианского рая, и против восточной нирваны. Он хочет, чтобы мы вновь вернулись к Человеку, к его идеалу, отрезанному от религиозных взглядов. В чем-то это воспевания слишком мещанского человека, но все-таки проглядывается и Человек с большой буквы. Для которого не чужда самоотверженная, вечная и настоящая любовь.
Таким образом, «Блюз...» для кого-то покажется слишком средненьким и мало примечательным романом. Вполне соглашусь, но те идеи, не сверхноваторские, достойны распространения в наши годы, когда ломать веру в человеческие силы и высоты, возвращаться к устаревшему или создавать его обезображенные хайтек-версии стало мейнстримом. Конечно, смелость Пура не доходит до Альтицера, идеально перенесшего сакральное и метафизическое в модерн и секулярность. Притом таким способом, что христианский мертвый Бог кажется не просто живым, но дающим надежду и силы бороться за Человека. Миру нужны не религиозные фанатики, не технологические утописты или мечтающие о вымирании «людишек» зеленые фашисты, не бесчеловечное потреблядство и даже не роман Пура. Ему нужен призыв к действию от теологов Смерти Бога, который сделает нас по-настоящему свободными и высокими...
Нирвана в колесе сансары, рай должен быть построен на земле, а медитировать можно только с мыслью о кошках!
Буддистская и ново-амазонская деконструкции капитализма,
или трое олигархов в дзэн-яхте, не считая заплутавшей экс-блудницы с веревкой смерти (1)
*(1) — автор рецензии, как всегда, приносит извинения за дальнейшие недофилософские, политотные и совершенно сторонние мыслепотоки с вырвиглазным шрифтом, а также за перегруженное заглавие, в котором могла затеряться изящность отсылки на роман Джерома*
Виктор Пелевин, конечно, писатель особенный. Непредсказуемый. Думаю, у каждого читателя с должным опытом и своим кладбищем прочитанных и раскритикованных авторов есть целая плеяда примеров одного из самых печальных исходов в бытии литературы — исписывании. Выхолащивании писательского гения либо капиталистическими волнами тенденций рынка с акульим оскалом, либо идеологическим клишированием, либо скоропостижной деменцией... Да и другими вариантами, остановить которые не всегда под силу тонко чувствующему Автору с большой постмодернистской буквы. Тем более когда сам Автор постмодернист, и тут, как и в случае с поговоркой о любви и ненависти, один шаг с края лезвия самобытности, остроумия, ловкого словца и самостийного, грамотно синкретизированного стиля, в бездну (само)повтора, марширования по колесу сансары с гравировкойтысячеликого Джозефа Кэмпебелла (2), нелепого использования инструментария жанра, из-за коих творческие потуги скатываются в самолюбования своей колкой ироничности и элитарной надменности в расстановке скрытых за семью в степени семь печатями отсылок (3)... Из-за чего форма пожирает содержание, а воскресшая в безумном порыве архаика с незабвенной приставкой «пост-« аннигилирует все достижения как темной, так и светлой сторон западной и мировой культуры(4). В общем, о чем это я талдычу? Пелевин, конечно, молодец, классный владелец посттоталитарного, как бы сказали на Западе, пера, но какой же он неровный автор! Как порой ослабляет хватку... Именно такие путанные, но отчетливые по сути мысли приходят после прочтения «Тайные виды на гору Фудзи».
Казалось бы, для строительства литературной архитектоники в стилистике пелевинщины выбрано все с самым изысканным вкусом сарказма и постиронии. Главный герой — российский олигарх, родом, естественно, из 90-ых. Он жутко богат, но притом столь же одинок и несчастен. Поэтому к нему заявляются из конторы, издали напоминающую «Службу развлечений» из фильма Финчера. Присутствует тут и женский персонаж, практически полная противоположность роковой (нео)нуарной музе. Заплутавшая в извилистых путах да окольницах русского капиталистического начинания (aka стартапа) в размерах всей страны, а то и всего мира. Не совсем плохая, но и не очень хорошая по своей несколько отдающей душком душонке. И целый перечень отсылок к Стругацким, самому писателю, Навальному, 90-ым, современным реалиям и т.д. И все это соседствует с канвой из буддистского опыта, которого лучше всего характеризует второе загалвие к небезызвестной книге из туманных альбионов — «Туда и обратно». А также с изощренной смесью мезоамериканщины с кастанедщиной, мистицизированным феминизмом и щепотки лесбийских экивоков. И коктейль вышел такой себе. Больше пойло, чем приятный, изощренный и даже цепляющий какие-то скрытые фибры души микс-напиток. Но почему? Что не так и где осекся светоч постлитературы Матушки-России?
Мне более всего хочется ответить на собственный же вопрос одним словом — «сырой». Роман «Тайные виды...» просто-напросто недоработанный. Особенно это бросается в глаза по несколько смазанной концовке, которая то ли намекает на обязательное продолжение, то ли говорит, что «в следующий раз постараюсь лучше». Ибо столько сюжетных ходов, которые могли быть должным образом доведены до абсурда, высмеяны и некоторым образом решены, а в итоге остались без должного внимания. К сожалению, это так (для меня); олигархическое недопросветление и метаморфозы уставшей от самой себя сорокалетки лишь порой забавны, а в остальном лишь читабельны. Черт, да сколь даже вполовину изощренности Пелевина можно было б выставить нелепость буддистского аттракциона и феминистического оккультного просветления! Кстати сказать, связаны они тоже далеко не всегда должным образом. Например, я до сих пор не уловил, насколько в постпросветленческом экзистенциальном кризисе Федора виновата Танина петля смерти. Столкновение этих двух мировоззрений, которое я ожидал, произошло также посредственно. Даже самый напрашивавшийся стеб между олигархическим и буддистским вышел не на уровне настоящего Пелевина. Плюс лично я не увидел кульминации, наивысшей точки повествования, а если она и была, то разрешения сего конфликта, напряжения, вышло никакущим. И просившегося торжества любви — ну, лично для меня, повторяюсь, не произошло. Сумбур, короче говоря, который не превратился в нашу любимую фантасмагорическую сатиру положений, современности, бренности взглядов на бытия и самого бытия, а также нашей экзистенции. Все то, что удалось на славу, высшем уровне в «Лампе Мафусаила, или Крайней битве масонов с чекистами», тут нет и в помине, к моему глубочайшему разочарованию. Сухая поделка на прежнее достижение... Кстати, и впрямь очень похожее. Серьезно, не замечаете тут множественной схожести? И в «Лампе...», и в «Тайных видах...» поднимаются темы/проблематики феминизма, современной России и свойственного ей капитализма, столкновения разных вариантов космологий и мироуйстройств, по большей части нелинейное повествование со сменой фокалов в каждой последующей части романа. Все это не просто поднимается в более ранней книге Пелевина, но и отлично используется, обыгрывается, объясняется, разрешается и сочетается со всем остальным. Ничего подобного нет в «Тайных видах...». Отсылки в лоб, без всякой возможности читательской игры, и лишь минимум интересных монологов/диалогов о строении реальности и жизни. И то больше запомнились такие потуги из второй части, представленной записями главного героя. Были забавные и интересные моменты, особенно о Будде как главном наркоторговце человечества. А вот диалог олигархов в последнем (или предпоследнем) романном блоке о культуре России выглядит до крайности путанным, нелепым и бессмысленным. О качественных деконструкциях жанров и реальности я промолчу. Зато есть отсылки на себя любимого, хех. К примеру, разговор Клэр с Таней о понимании Вселенной как симуляции, которая есть только в одном месте (вагине). Сразу же понятно, что отсылают нас прямо к Чапаеву с Петькой о Вселенной в голове. А рассказ игуаны Тане, который происходил в трансе, напоминает живописание трактовки мира как тюрьмы из "Ампира В". Вот такие дела...
Сказать под конец особо нечего. Вроде бы оно и к лучшему. Я не потешу вас размышлениями об угрозах постмодерна и мутациях современного (пост)капитализма, хотя понабрался для этого новым бредом/качественным контентом. Так что оставим это для следующего раза и более удачной книги. Не знаю, будет ли она за авторством Пелевина... Очень надеюсь, Виктор, в тот следующей раз вы таки поднатужитесь, а ваш читатель, к примеру, я, снова будет умилен приятным шармом и тонким стебом с элементом авторского откровения «Лампы Мафусаила...»... А пока вернемся с вами в мир зверств неоимпериализма, смердения и пустозвонства склок новых левых и торжества техно-реакции, а также торжественного шествия массовой культуры и слишком слабого эха чересчур далеких революций.
Итог: сыро, слабенько для подобной величины. И очень напоминает самоплагиат названного выше романа.
Примечания:
(2) — имеется в виду воспетый самим оксимыроном труд по сравнительной мифологии «Тысячеликий герой», отдающий культовостью и вездесущностью до сих пор.
(3) — пример подобного скатывания в бездну — сам пример построения фразы о скатывании в бездну.
(4) — отсылка на мою же рецензию о другом произведении Виктора Пелевина — «SNUFF»(здесь).
облако тэгов
