Данная рубрика — это не лента всех-всех-всех рецензий, опубликованных на Фантлабе. Мы отбираем только лучшие из рецензий для публикации здесь. Если вы хотите писать в данную рубрику, обратитесь к модераторам.
Помните, что Ваш критический текст должен соответствовать минимальным требованиям данной рубрики:
рецензия должна быть на профильное (фантастическое) произведение,
объём не менее 2000 символов без пробелов,
в тексте должен быть анализ, а не только пересказ сюжета и личное мнение нравится/не нравится (это должна быть рецензия, а не отзыв),
рецензия должна быть грамотно написана хорошим русским языком,
при оформлении рецензии обязательно должна быть обложка издания и ссылка на нашу базу (можно по клику на обложке)
Классическая рецензия включает следующие важные пункты:
1) Краткие библиографические сведения о книге;
2) Смысл названия книги;
3) Краткая информация о содержании и о сюжете;
4) Критическая оценка произведения по филологическим параметрам, таким как: особенности сюжета и композиции; индивидуальный язык и стиль писателя, др.;
5) Основной посыл рецензии (оценка книги по внефилологическим, общественно значимым параметрам, к примеру — актуальность, достоверность, историчность и т. д.; увязывание частных проблем с общекультурными);
6) Определение места рецензируемого произведения в общем литературном ряду (в ближайшей жанровой подгруппе, и т. д.).
Три кита, на которых стоит рецензия: о чем, как, для кого. Она информирует, она оценивает, она вводит отдельный текст в контекст общества в целом.
Модераторы рубрики оставляют за собой право отказать в появлении в рубрике той или иной рецензии с объяснением причин отказа.
Данный роман написан в жанре остросюжетного (почти)кибербоевика или триллера, так что любая рецензия на него будет спойлером, в связи с чем заранее об этом предупреждаю всех заинтересованных лиц и даже ставлю абзац.
Действие в нем происходит, насколько можно это дедуцировать, в довольно отдаленном будущем – если судить по тому, что здесь построено какое-то обитаемое кольцо на орбите Земли, куда надо подниматься на лифтах, — в Москве, на которую отдаленность будущего никакого особенного влияния не оказала: по-прежнему тут ездят машины узнаваемых марок, по-прежнему тут регулярны транспортные коллапсы, люди живут в привычных нам многоэтажках (они разве что повыше, но как-то не радикально), во дворах домов все так же рутинно сидят старухи на лавках и мамаши катают коляски, — словом, никакого «футуризма» в тексте даже близко не наблюдается, и сам строй речи, которым описано будущее, очень, так сказать, знакомо бытовой. Ни утопией, ни антиутопией роман назвать нельзя – это просто вполне будничное описание некоего статус кво, в котором технологии почти не оказывают на быт какого-то заметного влияния – да и самих технологий, кроме тех, что упомянуты ниже, как-то особо в поле зрения читателя и не оказывается.
Среди все же наличествующих технологий наиболее продвинутыми являются технологии сетевые и связанные с виртуальной реальностью: вокруг последних и разворачивается конфликт. Проблематика и мироустройство романа имеют ярко выраженное сходство со схемой и проблематикой трилогии фильмов про Матрицу, речь здесь также идет о симулированной реальности, в которую погружаются пользователи устройств, реализующих то, что здесь называется «морфоскриптами», — то есть, сценарии помянутой уже виртуальной реальности, которые, таким образом, оказываются основным развлечением так и не утратившего тяги к виртуальным развлечениям человечества. Скрипты эти пишут специальные люди, именуемые скриптерами, они продаются примерно так же, как сейчас продаются картриджи к игровым приставкам; один из авторов этих скриптов и является здешним главным героем: это человек, который, обнаружив случайно какой-то пиратский скрипт, в котором отсутствует меню и возможность выгрузки из устройства, его реализующего, принимается искать, кто это натворил, что это значит и при чем тут он. Поиски эти довольно быстро приводят его к организации, которая занята созданием симулятора всей Земли, со всеми ее жителями (указаны 8 миллиардов жителей, что от текущей численности отличается всего на 700 миллионов, из чего можно сделать заключение, что в будущем все мальтузианские проблемы каким-то образом решились, и население планеты практически перестало размножаться). Центром организации является вездесущий суперкомпьютер, который здесь называется Индекс, он умеет как симулировать реальность на основе анализа поведения реальных людей, так и предсказывать ее эволюцию на какие-то не очень большие сроки вперед, — словом, от суперкомпьютера Матрицы его отличает только наличие спаянного с ним человеческого мозга, принадлежащего брату героя, о чем последний узнает в середине романа в сцене, немного, если честно, напоминающей отрывок сценария к болливудскому фильму. В финале имеются предотвращенный тотальный апокалипсис и вознесение главгероя на роль демиурга виртуального мира, так что люди, соскучившиеся по Нео, найдут для себя тут все, что им нужно, — и масштаб, и сентиментальность, и проблематику
Вся механика взаимодействия субъекта с реальным и виртуальным миром выстроена тут не очень, если честно, последовательно. В описываемой действительности хождение имеют скрипты настолько несовершенные, что человек, пользующийся ими, никогда не забывает, что он находится в вымышленном мире, выход из которого обеспечивается вызовом меню: более совершенную копию мешает создать недостаток производительности имеющихся вычислительных устройств, так что тут все более-менее понятно. Скрипт, на который натыкается главгерой, ведет себя по-другому: он оформляет фиктивный мир в виде фреймов, в которые в реальном времени подгружается информация, забираемая с центральных серверов, что позволяет ему симулировать окружающий мир с чувственной достоверностью, и вот тут начинаются проблемы, так как эту совершенную виртуальную реальность наш герой, наш новый Нео (которого здесь зовут Виктором), трансцендирует с не меньшей лёгкостью, нежели ее некачественные копии, представленные в широком доступе. Нео обладает вдобавок способностями агента Смита, — то есть, умеет внутри виртуального мира, и даже находясь «в оболочке» другого персонажа, сохранять рефлексию наблюдателя, а значит, понимать, что он находится в матрице, в чужом теле, и при всех атрибутированных своему хосту ощущениях обладает умением остаться отдельной мыслящей единицей со своим отдельным целеполаганием; словом, налицо традиционный для такого жанра пиратский обход единства апперцепции, и откуда у героя этот талант – понять трудно, Пифия не прилагается. В каком углу мозга (или, если угодно, сознания) у героя зашит failsafe, заставляющий его, в отличие от других персонажей фиктивной реальности, обращать в виртуальном, но переживаемом им как реальный, мире внимание на «провокации», как это тут называется, то есть, на примеры алогичного поведения среды, каковые примеры каким-то образом сигнализируют (кому?) о поддельности окружающего пространства и пробуждают в субъекте некую до сей поры дремавшую критическую надстройку, своего рода надзорную инстанцию, заставляющую искать выход из скрипта (в который он, по крайней мере в самый первый раз, помещен без предупреждения, то есть, не может рассчитывать даже на память о своем подключении), — непонятно совершенно: складывается впечатление, что это божественный атрибут его гения, притом вполне параноидального свойства, побуждающий, как это и водится у параноиков, в окружающей действительности видеть приметы работы кукловодов.
Разумеется, есть в романе и довольно умеренный политический мотив, удобным образом связанный с любовной линией, так как возлюбленная главгероя занимается полупартизанской деятельностью по противостоянию гегемонии виртуальной реальности, ссылаясь на опыт Ленина и оперируя (довольно примитивно) марксистской диалектикой, что дает повод автору порассуждать про «зомбоящик» и «оболванивание народа», с не вполне, впрочем, понятной целью, так скоро выясняется, что протестное Движение (прописная буква в оригинале), в коем девушка состоит, совершенно в плане политической активности импотентно и вдобавок оплачивается той самой корпорацией, против которой направлен ее протест (все-таки Эху Москвы пора перестать получать деньги от Газпрома, этот факт делает предсказуемой всю нашу социальную фантастику скопом). В любом случае, так как указанное Движение выполняет в романе роль чисто декоративную, почти никак не включаясь во влияющие на сюжет коллизии, и вообще нужно оказывается для одного-единственного побочного сюжетного предлога, то вся эта политическая тема глохнет, практически даже и не начавшись, так что даже и не волне понятно, ради чего было огород городить, — разве что для демонстрации политического кругозора.
Тем не менее, несмотря на изложенные выше претензии, книга оставляет приятное впечатление: во-первых, она написана спокойным (хотя и, на мой вкус, чрезмерно «бытовым») языком, практически лишенным классических маркеров графомании вроде изобильных метафор, «философских» подтекстов, панибратского обращения с гуманитарным знанием, а также описаний секса и женских прелестей, во-вторых, несмотря на отчетливо политизированную тему, лишена какой-то особенной доморощенной дидактики, в-третьих же, обладает увлекательным, лишь изредка сбоящим сюжетом и явным образом нацелена на то, чтобы развлекать, а не поучать: а это качества, которых нашей фантастики хотелось бы искренне пожелать.
Лапидарный научно-фантастический эпос с высоким бюджетом.
Сперва нам лаконичными мазками набрасывают историю человечества на ближайшие триста лет. Начиная с поворотного эпизода – бомбёжки Земли из глубокого космоса. Планета после этого делается малопригодной для жизни, центры цивилизации остаются лишь на внеземных базах. Век с лишним спустя жизнь людей кое-как налаживается, хотя и в странных формах, а угроза вторжения извне забывается, оставаясь заботой некоторых алармистов. Конечно, столкновение с галактическим разумом (даже с двумя его разными формами) всё-таки происходит, о том и роман. После исторической панорамы начинается энергичное действие в двух локациях: на астероиде, куда прибывает с миссией дочка венерианского правителя, и на Земле, в татарском Поволжье, где космической заразе вынужденно противостоит супермен из спецслужб.
Что хорошо в этой книге? Прежде всего её ясность. Почтенный жанр, серьёзное исполнение, классика. Видно, как много сюда автор вложил: все реалии не нафантазированы, а продуманы в соответствии с нынешними научными представлениями. Литературное исполнение достойное (для «фантастики и приключений») — в рамках необходимого и достаточного. Автор владеет словом, умеет наглядно изображать и доходчиво объяснять. Держит интригу и темп. Характеры персонажей схематичные, ну так Иван Ефремов тоже не мучил читателей психологизмом. К тому же сам автор подстилает соломки, давая понять, что все его персонажи не очень умны. Это связано с теорией эволюции, которой отведено немалое место и в которой он вольно или невольно оппонирует братьям Стругацким. У тех субъектами вертикальной эволюции были индивидуумы, Ибатуллин же полагает, что будущее за сетевым интеллектом, а включённые в сеть отдельные особи будут со временем только глупеть. Так что, когда его персонажи совершают дурацкие поступки, ведут дубоватые диалоги и выдают выспренные монологи, виновен не дурной вкус автора, а неумолимая эволюционная закономерность, черты которой он точно подметил. Сам же автор может быть тонким и не лишённым юмора. В романе много кусков, которые хочется цитировать, а это уже кое о чём говорит.
«Стадо грязных овец, принадлежащее кадию Ахмадабадскому, щипало жухлую траву на склоне пригорка. Пожилой чабан Рашид, тоже собственность кадия, сидел на вершине пригорка, глядел на Волгу и слушал радио – здесь, на вершине, приём был лучше, чем внизу.
– … Концерт по вашим письмам. Следующая песня звучит для коллектива работниц 15-й помидорной плантации Самарского агрохолдинга имени принца Ибрагима. Дважды лауреат премии «Золотой голос Иделистана», почётная наложница его величества Шахзада Бикбаева исполняет песню «Твои глаза как месяц ясный»…
Рашид удовлетворённо кивнул. Под сладкозвучное пение он неспешно раскурил косяк и растянулся на старой кошме, созерцая безоблачное полуденное небо над степью…»
Или:
«— Мы живём в средневековье, – сделала она неожиданное заключение. – Ненавижу эту страну!
– Неудача в личной жизни? – поинтересовался Николай, приглаживая усики.
– Вы пошляк, юнкер. Двадцать пятый век на дворе. Люди живут на Марсе и Венере, а у нас что? Феодализм! Каменный век!
Николай пожал плечами.
– Что плохого в феодализме, когда ты феодал?»
По большому счёту, «Роза и червь» — обычный научно-фантастический роман, каких при нормальном положении вещей должно появляться за год с десяток. Однако на тусклом фоне нынешней жанровой литературы он блистает так, что трудно его не заметить. Да, он во многом уступает лучшим образцам, даже отечественным. Вероятно, у Олди богаче фантазия, Дивов живее, а Злотников круче. Но Ибатуллин побивает их всех своей основательностью (тем, что я называю «высоким бюджетом»). Совершённый им выход за существующий горизонт (пусть даже тот горизонт низок и близок) следует всячески приветствовать и вознаграждать. Особо приятно, что в романе почти нет постмодернизма, так только, редкие масскультурные шалости, вроде лавкрафтианских имён космических кораблей и предотвращённого зомби-апокалипсиса.
Да, вполне себе добротный фантастический роман, в котором я не вижу, к сожалению, никакой творческой задачи, кроме желания написать фантастический роман. Я прочитал потому, что член жюри, а иначе не… Но автор старался, вложено много труда, поэтому в номинационном списке ставлю «Розу и червя» не на последнее место.
Константин Мильчин:
Большая космопера, Гарри Гаррисон был бы доволен. С перестрелками в Поясе Койпера, галактическими бомбардировками, межзвездными перелетами и еще там все голые ходят, особенно женщины. Кажется, что сейчас из-за угла выбежит наказавший сам себя Дар Ветер и кого-нибудь съест. «Ты хочешь сдать нас Луне!» Но где же ящерки? На фоне зашкаливающей наивности изложения и обилия жанровых штампов не спасает даже старательность автора, создавшего свою собственную огромную вселенную. Иногда текст кажется пародией на боевую фантастику, но автор чертовски серьезен. Меж тем без улыбки читать эту книгу не получается.
Начинаем публиковать на Фантлабе отзывы жюри премии "Новые горизонты" на книги номинационного списка. Открывает серию рецензий "Америkа" Кирилла Еськова в пристальном и подробном рассмотрении Артёма Рондарева.
***
Кирилл Еськов свою писательскую славу заработал себе тем, что в книгах своих описывает «все как есть», «все по правде» (об этом, например, можно прочесть в Луркморе): то есть, беря какую-нибудь известную проблематику, он не выводит на свои страницы всяких там сексуальных эльфов-шмельфов, а прямо, опираясь на данные истории, экономики и когнитивных, а также естественных наук, показывает подноготную. Читатель, видимо, будет обрадован тем, что в нынешней книге он остался верен данному подходу: так, уже в аннотации Евгений Лукин сообщает нам, что «из нынешних творцов альтернативной истории Кирилл Еськов единственный, кто вместо того, чтобы предаваться мечтам, с неумолимой последовательностью изложил, как оно было бы на самом деле». Этот бог читателя настоящей фантастики под названием «На Самом Деле», действительно, в книге начинает говорить сразу и громогласно: взявшись реконструировать, что было бы, если бы русские поселенцы закрепились в Америке, Еськов еще в интродукции (которая здесь, в полном согласии с нынешними поп-культурными конвенциями, называется «опенингом») сообщает, что северяне, собираясь воевать с южанами, решили прикрыть свои хищнические экономические интересы смехотворным предлогом борьбы за права негров и мобилизовали весь свой, как сейчас сказали бы, «черный пиар» для этих целей, формулируя задачу следующим образом: «….слова «южанин» и «рабовладелец» должны слиться в сознании общества до полной неразличимости». Всякий, знакомый с дискурсивными привычками отечественной блогосферы, при такой постановке вопроса должен счастливо вздрогнуть: повеяло знакомым.
По форме книга имитирует (или «представляет собой», если угодно) развернутый сеттинг для игры, с приложенным тут же описанием юнитов; посвящена она Сиду Мейеру, создателю «Цивилизации»: таким образом, по-видимому, тут имплицируется дорогая всякому блогеру и конспирологу идея наличия в мире кукловодов, творящих историю «в высоких кабинетах». Занимающая треть книги пространная историческая справка, которую в 1861 году излагает некий Командор, собираясь отправить на секретное задание проштрафившегося офицера, и которая призвана объяснить, что, собственно, альтернативного происходит в мире, описываемом Еськовым (вкратце – русские поселенцы в Америке под водительством опального князя Меншикова не только прочно обосновались в Калифорнии, но и надрали задницы полезшим к ним испанцам, а после откололись от метрополии и де-факто создали свое государство, для полной веселухи приютив у себя беглых иезуитов и запорожских казаков; проще говоря, КалифорнияНаша), изложена в лучших отечественных традициях жанра: русские офицеры в 1861 году изъясняются примерно как орки у Толкина в переводе Муравьева («– Отставить смехуёчки, ротмистр! – рыкнул Командор своим фирменным военно-морским басом»), пользуются овеянной веками терминологией западной либеральной прессы («орды немирных индейцев, слыхом не слыхавших о всяких европейских конвенциях насчет «нонкомбатантов»), про испанцев говорят, что у них «органическая неспособность к европейскому Ordnung’у» (видимо, в мире Еськова испанцев из Европы выперли за их неумение говорить по-немецки), дают довольно странное описание формы собственности асиенды («владельцем земли (формально – арендующим ее, на сотни лет, у местных племен) является Компания, раздающая свои угодья в субаренду крестьянам»), называют кораблестроителя «маэстро» (maestro – термин, применяемый почти исключительно в контексте академической западной музыкальной традиции), пересказывают казаков, изъясняющихся синкретическим языком матроса Железняка и Тараса Бульбы («не сымая папахи, возгласил раскатистым басом церковного певчего: «Караул устал! Давайте-ка, сеньоры, до дому – пора и честь знать. Вот вам Бог, а вот порог!», причем далее следует загадочное продолжение «и присовокупил по-русски: «Huntámi pomeryatsa – nikto ne zhelaet?», из чего можно заключить, что первая эпическая фраза была говорена по-испански; что делает диакритический знак в слове Huntámi, не вполне понятно, так как слово «хунта» по-испански пишется junta безо всякой диакритики: видимо, он добавлен чисто для понта или же попал сюда в результате неудачного копипаста), называют древних римлян «стариками» (это неизбежная форма обращения к авторитетным пацанам в мире нашей альтернативной истории и философической фантастики – «старик Достоевский», «старик Кант»), — словом, на ста пятидесяти страницах делают то, что в русском языке называется словом «пороть» и что описывать фразой «как оно на самом деле было бы» невозможно даже под дулом пистолета.
Излагая устройство русской калифорнийской конфедерации, Еськов пишет свой «Левиафан», рисуя, по-видимому, формы и причины идеального государства, как он его понимает; идеал этот отчетливо патерналистский, что Еськов тут прямо и отмечает: никакой особой демократии, свобода слова это не вседозволенность и так далее; патернализм этот корпоративистского толка, и я не буду тут писать слово, которое за этим понятием стоит, чтобы не политизировать ненужным образом свой текст: можете обратиться к википедии, статья «корпоративизм». Свободу, «одушевляющую народ Соединенных Штатов» (то есть, свободу в нынешней американской трактовке) Еськов устами своего героя именует «свобода в этом понимании» (курсив его) и полагает, что на настоящий момент она народу Калифорнии (читай – русскому народу) противопоказана: вполне узнаваемое политическое заявление. Без «свободы в этом понимании» народ Калифорнщины живет хорошо, работает не за страх, а за совесть, молится тем богам, каким хочет, пользуется социальными благами, свободен от эгоизма и всемерно, как самурай (сравнение Еськова), уважает своего работодателя – Компанию, основанную Меншиковым.
В то время, пока Компания без этой всей демократии процветает, в России-матушке все идет через одно место: царь Александр, воссев «на липкий от крови» трон, разоряет страну «в угоду английским конкурентам» (здравствуйте, Дмитрий Евгеньевич; я к этому еще вернусь), таки подхватывает вредные идеи свободы и прав человека («подарив парижанам полезный бренд «бистро», она получила от них взамен, помимо триппера, еще и идеи Просвещения, крайне своеобразно преломившиеся затем в лейб-драгунских мозгах»), под этим влиянием пытается освободить крепостных «без земли», но, к счастью, вовремя спохватывается (русский народ, как мы помним, к свободе вообще не очень готов, о чем нам не устает твердить режиссер Никита Сергеевич Михалков), что вызывает бунт дураков-декабристов «за императора Константина и жену его, Конституцию», но, к счастью, тут вовремя подворачивается царь Николай (в силу неизбежного в таких случаях партизанского modus operandi, которым характеризуется любая фолк-история, в книгах, подобных нынешней, в качестве положительного идеала всегда оказываются наиболее одиозные исторические персонажи, которых потом оболгала сволочная интеллигенция), и призрак страшной свободы от страны отступает (Николай, правда, потом оказался все-таки туповат и настроил против себя подлинно лояльных идеалу несвободы людей, но это, сколько можно судить, чисто эксцесс исполнителя, сам идеал никак не марающий).
Затем, на 165 странице (да, роман довольно слабо структурирован) исторический экскурс заканчивается – констатацией того, что на Калифорнщине образовалось «Опоньское царство», то есть, как сообщает тут же примечание редакции «вымышленное государство русских старообрядцев, в котором якобы укрылись «древлеправославные иерархи», от которых должна в России возродиться «истинная церковь»: вот как высоко ценят сидящие в Санкт-Петербурге русские офицеры воплощенный идеал несвободы. И заявленный в начале книги герой (который характеризует себя в свойственной русскому офицеру скромной, но достойной манере: «…я простой, незатейливый боевик. Умею стрелять с двух рук, по-македонски»), собирается на Калифорнщину, в Страну Идеальной Несвободы, в 1861 году, то есть, напомню, в год отмены крепостного права, искать там оборотней (да, серьезно), о чем я вам уже рассказывать не буду, чтобы не делать спойлеров, – книга все-таки остросюжетная. Если же кто думает, что я сильно иронизирую по поводу Страны Идеальной Несвободы, – то вот вам ее описание от скептически относящегося к ней лица, то есть, все того же загадочного Командора: «Тамошнее «крепостное право» – это фактически наследственная привилегия половины примерно сельского населения, толстенный пакет социальных гарантий от Компании калифорнийским первопоселенцам… Все, у кого было хоть малейшее желание получить «вольную», имели в своем распоряжении век с лишком – и набралось таких за тот век меньше четверти, остальных же в высшей степени устраивает тамошнее патерналистское status quo».
Есть еще здесь идиоты хотеть свободы? Нету? То-то; прав был Никита Сергеевич.
Тема святой старообрядческой земли, из которой вытекут древлие «истинные» законы, далее тлеет на протяжении всей книги, чтобы в финале вылиться, через «женский вопрос», в прямую ссылку на время «правильных» уложений, вот этот текст:
«…женщин признают за людей вовсе не в тех культурах, где им целуют ручки и поют серенады, а там, где законодательно закреплено раздельное наследование детьми и вдовой: средневековая Скандинавия, Шотландия (но не Англия!) и, между прочим, допетровская Русь с тамошней «вдовьей долей». Собственно, единственная свобода, которую получила от Петровских реформ русская женщина – это свобода неупорядоченных сексуальных связей; заплатив за нее былой финансовой и хозяйственной самостоятельностью…» (в скобках стоит отметить, что это прямая речь – герои здесь, если они не беседуют языком дворовой шпаны, постоянно скатываются на суконный текст манифестов и проповедей).
Нетрудно заметить, что здесь, вместе с «петровскими реформами», опровергается весь европейский порядок, который традиционно среди крипто- и фолк-историков связан с Британией. У нас была великая страна, Петр повернул ее к Западу и тем уничтожил; но теперь, вместе с нашим правильным крепостным правом и древлими законами, сохраненными на территории Калифорнщины, у нас есть шанс переиграть и исправить ошибку: вот идеология «альтернативной истории» Еськова, и не сказать, чтобы здесь нашлось что-то оригинальное, под чем бы не подписались, например, поклонники Галковского.
Я уделил непропорционально много внимания, на самом деле, лишь трети книги, потому что там изложена почти вся идеология: в остальных двух третях роман представляет собой вполне увлекательный остросюжетный шпионский боевик, который, если оставить в стороне все языковые огрехи, схема коих набросана выше, вполне увлекательно читается. Есть тут, впрочем, и еще она родовая черта интеллектуальной фантастики, вызывающая немалое утомление у человека, знающего, как легко ныне добывается информация: здесь неизбежно возникает довлеющая себе эрудиция – так, в рамках разговора о занятиях Яна Потоцкого, который в романе появляется по, так сказать, дипломатическим каналам, вставлено, непонятно зачем, описание романа «Рукопись, найденная в Сарагосе», вот оно (мне оно тут тоже не слишком нужно, но я следую логике книги): «Сюжет там распадается на кучу эпизодов-загадок, каждая из которых может иметь как рациональное, так и мистическое объяснение – и каждый раз «финал открытый», ответ оставляется автором на усмотрение читателя…»; описание, кстати, неправильное, что легко заметить, если быть знакомым с эстетикой и идеологией романтизма. Здесь же, в рамках демонстрации самодовлеющей эрудиции, перечислены, опять же «в сторону», и другие авторы, писавшие про «упырей» – граф Толстой (очевидно, Алексей Константинович) и Загоскин. Видно, что Еськову его эрудиция нравится, и прием этот он будет повторять неоднократно: в другом месте двое персонажей будут немотивированно обсуждать, что композитор Берлиоз лучше принят в Петербурге, чем у себя на родине, и является автором оперы «Осуждение Фауста», причем название оперы будет написано, разумеется, по-французски, в третьем один из персонажей, также ни к селу, ни к городу, будет, стоя на пороге, пространно излагать доктрину о власти Франсиско Суареса: когда человек слышал о необходимости художественной детали, но не очень хорошо представляет себе ее прагматику, он неизбежно придет к данной разновидности интеллектуального неймдроппинга.
Еськов пытается в книге быть историцистом и до некоторой степени релятивистом, всюду оговариваясь, что святое крепостное право необходимо «на настоящем этапе развития»; он не полагает «несвободу» универсальной ценностью, ему просто надо создать антитезу такой универсальной ценности, как свобода, и он пытается это сделать, не совсем уж скатываясь на позиции режиссера Михалкова. Безуспешность этих попыток – а книга Еськова выглядит настоящим гимном этатизму, в который обращается всякая утопия, намеревающаяся выстроить социальное государство в условиях отказа от тех или иных форм демократии, — определяется здесь даже не декларативной формой суждений об устройстве идеального государства, а, скорее, интонацией постоянного открывания глаз на правду, проблематизирующая саму возможность неангажированного политического высказывания в современных российских условиях, в которых спорт под названием «открывание глаз на правду» давно уже стал формой правящей идеологии.
Смысл в том, что облик книги Еськова сильнее всего определяет классический, характеризующий нашу блогосферу более, чем что бы то ни было, пафос «рассказа о том, что было на самом деле», сюжетом которого, как правило, избирается самая циничная изо всех возможных интерпретаций истории, желательно – сочиненная или популяризованная каким-нибудь рунетовским диссидентом типа Вассермана или Галковского, обсужденная в сотнях комментариев под постами и репрезентирующая, так сказать, холодный, прагматичный взгляд на политику – то есть, оперирующая тезаурусом тех концепций, названия и лозунги которые наш блогер всегда выписывает с особенным замиранием сердца: геополитика, realpolitik (у Еськова, в силу упомянутой уже диссидентской необходимости выводить в качестве положительного идеала наиболее одиозных исторических персонажей, им занимается, разумеется, только император Павел, который «вел самую настоящую Realpolitik, отвечающую национальным интересам страны – а не идеологическим фантомам или своекорыстию ее «элиты»), just business и так далее. По сути, создание такого рода утопий и сюжетов — примерно того же рода занятие, что и реконструкторство или поклейка танчиков: нишевой, субкультурный продукт «для тех, кто в теме», выдающий в людях ту особую форму сентиментальности, свойственную дилетантам, в рамках которой правда делается легитимной только тогда, когда эта правда – «грязная»: таким образом, насколько можно судить, склонный к «системным определениям реальности» человек справляется с тем неприятным фактом, что жизнь и дисциплины, занимающиеся «жизнью», – вещи сложные, и напрямую к теории заговора и кукловодам их не сведешь. Идеология такого подхода описывается фразой «Это вам не лобио кушать», причем «не лобио кушать» может оказаться все, что угодно, — от похода к зубному врачу до концлагерей во имя светлого будущего. Можно предположить, что подход этот диктуется некой формой гендерного ресентимента, так как сторонниками его являются исключительно мужчины – женщины все-таки не против иногда и лобио покушать, не видя здесь ничего зазорного; в любом случае, я бы не удивился, если бы узнал, что подобные воззрения оттачиваются их носителями в гаражах, этом последнем прибежище мужского мира, куда женщинам доступа нет. В целом, идеология эта восходит к схоластическому представлению о том, что в жизни красиво все только на обложке, а «правда» это изнанка и она всегда уродлива (в «Имени розы» данный подход демонстрирует Убертин, когда рассказывает Адсону, во что превратится его возлюбленная, когда с нее слезет кожа: Вильгельм замечает при этом ему, что «правдой» подобное можно считать, только игнорируя замысел Бога); здесь можно, пожалуй, еще разобрать следы плотиновского отвращения к материи.
Печально то, что вся эта прорва усилий, как правило, уходит на то, чтобы создать очередную версию «патриотической реальности», в которой национализм, прогрессизм, антимодернизм и ресентимент собраны ровно в тех пропорциях, в которых они угодны правящей идеологии; и предающиеся этому занятию люди, которые в жизни, возможно, не сядут на одном поле срать, в идеологическом пространстве оказываются полными союзниками: так что я не буду тут писать список людей, как левых, так и правых, которые под выкладками Еськова, сделанными в этой книге, подписались бы обеими руками, — чтобы не создавать почву для холивара.
облако тэгов
