Вера Павловна смотрит на поля и удивляется: она никогда таких полей не видела. Она говорит восторженно:
— Нивы — это наши хлеба, только не такие, как у нас, а густые-густые, изобильные-изобильные. Неужели это пшеница? Кто ж видел такие колосья? Кто ж видел такие зерна?
Поля удивляют Веру Павловну, а нас удивляет Вера Павловна. Хлеба обыкновенные, колхозные, выращены ударниками, стахановцами сельского хозяйства. Пшеница, безусловно, хороша, но могла бы быть и лучше. Откуда она приехала, Вера Павловна , — из каких мест? И имя у нее русское, а восторг какой-то иностранный, интуристский.
Вот смотрит она зачарованными глазами на поле и говорит:
— Группы, работающие на нивах, почти все поют: но какой работой они заняты? Ах. это они убирают хлеб. Как быстро идет у них работа! Ну, еще бы не идти ей быстро, и еще бы не петь им! Почти все делают за них машины — и жнут, и вяжут снопы, и отвозят их, — люди почти только ходят, ездят, управляют машинами...
Да что же. собственно, тут удивительного? Идет обычная уборка комбайнами. И машина даже не вяжет снопов, потому что деде обходится и без снопа...
Безусловно, очень приятный человек Вера Павловна, и трогательна ее восторженность. Но странно, что она от самых обыкновенных вещей приходит в умиление. Она даже преувеличивает немножко.
Вот пришла она в колхозную столовую в недавно выстроенном дворце культуры.
— Великолепная сервировка. Все алюминий и хрусталь: по средней полосе широких столов расставлены вазы с цветами, блюда уже на столе, вошли работающие, все садятся за обед — и они, и готовившие обед...
Веру Павловну в особенности тронуло то, что у нас называется общественным питанием. Мы как-то прозаически относимся к нему и даже придумали слово «нарпит». А Вера Павловна чуть ли не в стихах говорит об этом. Боюсь, она немного опоэтизировала обыкновенный обед в колхозной столовой. Правда, столовая очень хороша, образцовая столовая, и действительно посреди столов стоят цветы, очень чисто, симпатично. Ложки, возможно, алюминиевые, но что касается хрусталя, это Вера Павловна хватила чересчур.
Конечно, будет в наших общественных столовых и хрусталь, а ложки и вилки из серебра, но пока еще нет этого. И нет того, что показалось Вере Павловне на полях какого-то колхоза.
— Как они удобно устроили себе, — восхищалась Вера Павловна, — день зноен, но им, конечно, ничего: над той частью нивы, где они работают, раскинут огромный полог; как подвигается работа, — подвигается и он; как они устроили себе прохладу!
Идея остроумная. Жаль. Вера Павловна не помнит, как называется этот колхоз. Крытые токи есть во многих местах, но этакого передвижного навеса, или полога, не приходилось встречать. Но если его еще нет, — возможно, он будет.
По части техники Вера Павловна, впрочем, слабовата. Ее несказанно поразило обыкновенное электрическое освещение. Она не удивилась бы, если бы встретила его во дворце пионера. Но такое обилие света во дворце трудящихся!
Вот что, однако, она вполне оценила: наше веселье, нашу радость. Вера Павловна рассказывала потом:
— У них вечер, будничный, обыкновенный вечер... Но когда же я видела такую энергию веселья? Но как и не иметь их веселью энергии, неизвестной нам? Они поутру наработались. Кто не наработался вдоволь, тот не приготовил нервов, чтобы чувствовать полноту веселья.
Вера Павловна выражается несколько старомодно. А главное: что же она — никогда в своей жизни веселья не видала?
Нет, говорит она, видела. Но это, объясняет она, не настоящее, не полное веселье, когда смущает воспоминание о лишениях, бедах, страдании. Веселье у них, говорит Вера Павловна, — это мимолетный час забытья нужды и горя.
— А здесь, — продолжает Вера Павловна, — нет ни воспоминаний, ни опасений нужды или горя; здесь только воспоминания вольного труда в охоту, довольства, добра и наслаждения, здесь и ожидания только все того же впереди... Счастливые люди!
Может быть, и тут Вера Павловна несколько приукрашивает. Она, например, убеждена, что все поголовно у нас музыкальны, все поют, играют на разных инструментах. Она в восторге от нашей хоровой культуры.
Это не так. До этого мы еще не дошли. Но в основном Вера Павловна права. Ей, пожалуй, даже виднее, чем нам. Мы, может быть, сами не вполне оцениваем успехи нашей культуры. То, что видела Вера Павловна у вас, наблюдается еще не повсеместно. Но это, несомненно, будет всюду.
В общем приятная интуристка. Приятно показывать ей наши новостройки. гигантские предприятия, новые города,
— Неужели ж это мы? — восклицает она. — Неужели это наша земля? Я слышала нашу песню, они говорят по-русски...
Она не узнала. Она. Вернувшись с Кавказа, она рассказывала:
— Горы, одетые садами; между гор — узкие долины, широкие равнины. Эти горы прежде были голыми скалами, теперь они покрыты толстым слоем земли, и на них среди садов растут рощи самых высоких деревьев: внизу, во влажных ложбинах, — плантации кофейного дерева; выше — финиковые пальмы, смоковницы; виноградники перемешаны с плантациями сахарного тростника; на нивах есть пшеница, но больше рис.
По-видимому, Вера Павловна побывала где-то вблизи Колхиды. За точность ее сообщения нельзя поручиться, но в основном она правильно нарисовала картину сказочно меняющего свой вид Кавказа.
Кто же она, эта странная туристка, откуда, из какой страны приехала она к нам со своими восторгами? Она русская и на эмигрантку совсем не похожа. Она словно спала десятки лет, заснула в старой России и проснулась в советской стране в наши дни.
Но ведь почти так оно и есть. Вера Павловна во сне видела нашу страну. Это ее знаменитый «четвертый сон» в романе Чернышевского«Что делать». Вера Павловна видела во сне будущую социалистическую Россию.
А в действительности то, что называлось сном Веры Павловны, было мечтой одного из лучших, благороднейших сынов русского народа — революционного демократа и утопического социалиста Чернышевского. Он писал свой роман в тюрьме. На окне его камеры была железная решетка. Он видел перед собой только серые тюремные стены.
Воображение раздвигало их. Он уносился мыслью в будущее, и непоколебимая вера в социализм рисовала пред ним сказочные картины нив, на которых машина освободила крестьянина от изнуряющего, каторжного труда. Он видел людей коммунистического общества. Он писал о будущем: «Оно светло, оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его, переносите из него в настоящее, сколько можете перенести...»
Видение этого будущего могло быть только сном десятки лет назад, и только в романе могло найтись место для такого сна. Это была тогда сказка взрослого человека для взрослых людей, и над сном Веры Павловны издевалась реакционная критика.
Сон Веры Павловны принадлежит к числу классических утопий, а утопия — это то, для чего нет места в реальной действительности, о чем можно только мечтать. Так мечтал о будущем Кабе в «Икарии» и еще многие выдающиеся писатели и мыслители.
Однако мы перечитываем теперь старые, пожелтевшие страницы; в них много наивного, но это совсем не сон, совсем не сказка и не утопия. Это подлинная наша действительность. То, что видела Вера Павловна во сне, мы видим наяву. Это осуществилось, — и подчас мечта Веры Павловны о будущем кажется нам рассказом о вчерашнем. Мы можем рассказать о нашей жизни больше, чем привиделось это лучшим людям прошлых десятилетий. В строгих, чеканных формулировках статей Сталинской Конституция записано больше подлинного исторического творчества, чей в наиболее поэтических видениях гениальных художников. То светлое, прекрасное будущее, которое было мечтой и остается мечтой на большей части земного шара, воплотилось в жизнь, приобрело реальные очертания в советской стране, и права была Вера Павловна, восклицая о нас, современниках Сталинской Конституции: счастливые люди! А ведь и мы — только предшественники тех людей, которые сон Веры Павловны сделают всемирной реальностью. Мечты лучших людей прошлого времени, став реальностью, сменились нашими мечтали.
Мы тоже мечтаем. Мы тоже видим сны. Они так же прекрасны, как сон Веры Павловны, как видения и мечты Кабе и Фурье. Мы видим в будущем цветущую и радостную землю, на которой освобожденный, творческий, радостный коллективный труд создает подлинные чудеса. На этой земле людям будущего дурным сном кажутся войны, капиталистическое рабство, национальный гнет, фашистское варварство.
Мы знаем, что это будет, и наша мечта станет реальностью, как реализовалась у нас мечта Чернышевского. Мы знаем теперь с научной точностью то, о чем только догадываться могли наши предшественники. Мы знаем не только будущее, но и пути к будущему. Они проложены гениальными вождями пролетарской революции.
Мы не говорим обычно о своих мечтах. Мы завоевываем будущее в суровых боях вместо того, чтобы говорить о будущем. Наша литература не нуждается ни в снах, ни в толковании снов. Но мы любим будущее, мы знаем, что оно светло, прекрасно. Мы следуем завету Чернышевского, работая для будущего, приближая его, перенося из него в настоящее столько, сколько можно перенести.
Встреча нового года располагает к мечтам. Нам приятно представить себе Испанию, освобожденную от фашистского зверья, радостную, счастливую. Мы знаем, что это будет. Мы любим это будущее, стремимся к нему, работаем для него. Нам приятно представить себе Германию в расцвете и блеске ее культуры, Германию, в которой детям рассказывают, как о кошмарном сне, о кровавом фашистском бесновании. Мы знаем, что это будет, и вам незачем гадать, когда это будет.
Мы мечтаем иногда, но никогда не занимаемся гаданьем. Гадают отживающие классы, не уверенные в своем ближайшем дне. Они тревожно вглядываются в темное и загадочное для них будущее. Мечтать они разучились, да и о чем они могли бы мечтать!
Гаданьем заполнены новогодние номера буржуазных газет. Это не только традиция и не только забава. К древнейшим временам восходит эта потребность темного человека узнать свою судьбу. «Что день грядущий мне готовит?» — об этом открыто или тайно вопрошают все буржуазные политики. И гаданьем занимаются не только профессиональные шарлатаны. Авторы передовых и иных статей в больших капиталистических газетах прорицают под новый год, стараясь в зловещем тумане найти хотя бы малейший просвет для обанкротившегося, проваливающегося, на корню гниющего старого мира. И мы можем с полной уверенностью сказать, что ничего хорошего не готовит капиталистическому обществу ни грядущий день, ни грядущий год.
А мы не гадаем. Пролетарская революция не верит в судьбу. Она сама готовит свой грядущий день и грядущий год. Мы знаем, что он будет прекрасен. Он не может быть иным, потому что он приблизит нас к тому светлому будущему, о котором мы мечтаем, которое мы любим, для которого мы работаем.
Изумительный рассказ! В прилагаемом файле вы можете прочитать его; в тексте будет встречаться буква Ѣ (ять). У тех кто впервые "столкнётся" с этой буквой, уже через несколько минут чтения исчезает сложность восприятия текста!
P.S. В журнале сказку "Синяя звезда" определяют как фантастический рассказ.
Последнее время с именем Стругацких мы привыкли связывать философическую, или (как модно говорить) «интеллектуальную», линию нашей фантастики. Надо сказать, что «интеллектуальность» не мешала Стругацким писать увлекательно. И все же приключенческая повесть, детектив, пусть даже и мастерски сделанный, с тонким психологическим анализом, напряженной интригой, но только детектив, так сказать, развлекательная вещь в себе, был бы для их творчества неожиданностью.
Что же перед нами за повесть? Сюжет ее построен по всем, казалось бы, канонам детективного жанра. В отдаленном горном отеле собирается случайная компания незнакомых между собой людей, и среди них инспектор полиции Петер Глебски, тоже приехавший отдыхать, у него отпуск. Инспектор — ведущий голос, от его лица, лица так называемого среднего человека с Запада, ведется повествование. Следовательно, все происходящее дано в его оценке, с его точки зрения. Это существенно важный момент для понимания повести. Происходит внезапное убийство «Светловолосого викинга». Олафа Андварафорса находят в его номере со свернутой шеей. Начинается расследование, которое не дает никаких результатов, поскольку каждый раз возникают факты, непонятные нашему «евклидову рассудку». Хозяин отеля заводит разговоры о нечистой силе, о «зомби». Но инспектор Глебски, человек простой и честный, не желает верить в потусторонний мир.
Наконец, когда перебраны все подозреваемые, читатель начинает уже кидать невольные взгляды на некоего господина Мозеса, самого антипатичного из постояльцев отеля, которого словно бы нарочно никто не подозревает. И когда читатель уже почти поверил в свою версию, потому что на сцене появляется неизвестный однорукий, который при помощи Мозеса пытается выкупить таинственный чемодан, найденный в комнате убитого, — события разворачиваются в совершенно неожиданную сторону. Один из обитателей отеля оказывается гангстером из шайки знаменитого Чемпиона, бывшего гауптштурмфюрера, правой руки сенатора Гольденвассера, из «бешеных». Но он не убивал Олафа. Он выслеживал здесь члена банды по прозвищу Вельзевул, который год пробыл с бандой, совершая самые головокружительные операции, а потом порвал с гангстерами и бежал.
И выясняется, что Мозес-то и есть этот самый Вельзевул. Но мало того — он называет Олафа своим роботом, чемодан — аккумулятором, себя — космическим пришельцем, «наблюдателем», который случайно впутался в эту банду, «считая сенатора Гольденвассера вождем революционеров», а «Чемпиона героем, а он оказался организатором массовых избиений женщин и детей в десятке стран и инициатором политических убийств в этой стране».
Не вспоминаем ли мы невольно и сразу ситуации прежних романов Стругацких, где благородные герои — космические наблюдатели тоже вмешивались в жизнь иных планет, стараясь, как и Мозес, никому не повредить, конечно. Но пришельцы эти, по воле авторов, прекрасно разбирались в строе жизни этих недоразвитых аборигенов. В новой повести мы видим действие не с точки зрения благородного героя, которому, как дону Румате из романа «Трудно быть богом», тяжело притворяться «наглым и подлым хамом голубых кровей», а с точки зрения среднего человека той, чужой для пришельца планеты. И точка зрения этого честного инспектора полиции выглядит весьма симпатично, когда говорит он: «Вы для пришельца из другого мира слишком уж похожи на негодяя, Мозес. На богатого, до предела обнаглевшего негодяя». Глебски не боится встать поперек пути Чемпиону. Он не может отпустить бывшего сподвижника Чемпиона и готов выдержать бой с самим Чемпионом, но не отдать Мозеса и ему. И хотя пришелец называет свой облик «скверной маской», уверяет, что «господин Мозес, которого вы видите, это скафандр. Господин Мозес, которого вы слышите, — это трансляционное устройство», — мы понимаем и приобщаемся к психологическому состоянию инспектора. И хотя пришельцы погибают от руки гангстеров, даже жалея их, мы понимаем, что инспектор Глебски не мог поступить иначе. Маска сильного мира сего была выбрана космическим наблюдателем не случайно. Он пришел в чуждый ему мир именно как сильный, как благодетель. Неприятие сильной личности, возомнившей, что в ее силах и власти дать счастье всем другим и на этом основании вмешивающейся в жизнь этих других, принося таким вмешательством только несчастья, — вот, на наш взгляд, та идея, что оказалась скрепляющим центром новой повести Стругацких.
Сергей Михалков. «И тем не менее, все начинается с детства...» (Доклад на IV съезде писателей СССР).
Фрагмент публикации.
----
Я затронул проблему занимательности детской и юношеской литературы. Занимательность — одно из самых необходимых качеств специфики этой литературы, ибо мы с вами, быть может, и станем читать скучную книгу, если нам объяснят, что она содержит некие полезные и нужные сведения, но ребенок не станет читать подобное произведение ни за что! И тут самое время сказать о писателях, для которых занимательность, остросюжетность особенно важны — об авторах приключенческих и фантастических книг.
И все же кое-что в этих жанрах меня настораживает. Когда какой-нибудь товар пользуется особенно большим спросом, нерадивые производственники подчас теряют требовательность к себе и начинают подхалтуривать: все равно купят, все равно "расхватают", они начинают спекулировать на чрезмерном «спросе».
К сожалению, у директоров книжных магазинов нет права возвращать недоброкачественную продукцию туда, где ее выпускают. А стоило бы применить это право на рекламацию, существующее в других торговых организациях, когда, к примеру, детям вместо литературы хотят всучить недоброкачественное чтиво в привлекательной обертке из «сверхзанимательного» сюжета. Подчеркиваю: речь в данном случае идет лишь о худших образцах, а не вообще о жанрах, которые столь любимы (я бы даже сказал: слишком любимы!) юными читателями.
Время меняет лицо жанров. И даже такого, казалось бы, традиционного, как сказка. В самое деле, то, что представлялось невообразимо фантастичным ребенку не только прошлого века, но даже наших тридцатых годов, то уже выглядит банальной обыденностью для сегодняшнего маленького любителя сказок. Но и по сию пору остается мудрым пушкинский девиз:
Сказка — ложь, да в ней намек!
Добрым молодцам урок.
Верные этому девизу, дают «уроки» нашим добрым молодцам и молодицам сказочники новой формации, столь непохожие на знаменитую Арину Родионовну — Николай Носов, Евгений Пермяк, Виктор Важдаев, Оксана Иваненко с Украины, Юлий Ванаг из Латвии, Рахиль Баумволь, Александр Волков, Виталий Губарев, Анатолий Митяев...
Бахтамов Р., Портнов В. Бакинские фантасты в Москве (рецензия). «Бакинский рабочий». 1971, от 20 января. О кн.: Альтов Г. «Создан для бури». Войскунский Е., Лукадьянов И. «Плеск звездных морей».
Бугров В. Путеводитель по стране чудес (рецензия). «Уральский следопыт». 1971, № 1, стр. 79. О кн.: В. Ляпунов. «В мире мечты. Обзор научно-фантастической литературы».
ВАТАМАНУ Ион, 1937, поэт, автор четырех сборников на родном и одного сборника стихов на русском языке. Научный работник, кандидат химических наук. Для детей Ватаману написал оригинальную научно–фантастическую повесть «Похождения Атомика»; в которой каждому химическому элементу отводится отдельный эпизод. В сущности книга И. Ватаману — первый серьезный опыт в области научно-популярной литературы для детей в Молдавии. Поэтическая атмосфера, разлитая по всему повествованию, позволяет юному читателю пережить удивительные приключения «героев» химических элементов, волноваться их судьбами и, кроме знаний, приобретаемых в ходе чтения, получить чисто эстетическое наслаждение.
Счастливое сочетание — ученого и поэта — дало весьма обнадеживающий результат, наметило перспективу развития жанра в молдавской литературе для детей.
В переводе Ватаману вышли стихи Межелайтиса, Уитмена, Фроста.
---
Г. Киттельман, X. Кюнцель.Мир вестернов и суперменов // Детская литература № 10 1971
Перепечатывая из журнала «Демократический журналист» (№ 2, 1971) заметки Г. Киттельмана и X. Кюнцеля (ГДР) «Мир вестернов и суперменов», редакция «Детской литературы» обращает внимание читателей на то, какими «произведениями» для детей наводнена сегодня массовая, так называемая «коммерческая» пресса ФРГ.
С. 63, 64
В № 32 журнала «Пери» рассказывается об ужасах оккупации и освобождении фантастической колониальной планеты Киркон. Рассказывается в таком духе: на цветущей колониальной планете (отмирающий на земле колониализм празднует здесь свое возрождение — Ред.) вдруг наступает время «ужаса», когда материальные ценности — больше не ценности, когда речь идет только о сохранении жизни существ, населяющих Киркон. А жизни их грозят «амфиеры», оккупировавшие и опустошившие цветущую планету. И если бы не «мутант» — почти человек, но с двумя головами, и если бы не единомышленники, примчавшиеся из космоса, и если бы, самое главное, не нервный газ, то населению Киркона пришлось бы очень плохо, а так «амфиеры» уничтожены, колониальная планета спасена, жизнь продолжается!
Вспомните, что в войне во Вьетнаме Соединенные Штаты применяют нервный газ. Это преступление против человека и человечности редакторы «Пери» преподносят 10—12-летним детям как благо, спасение, панацею от любого зла, проводя идею привлекательности массового убийства.
Можно ли это квалифицировать иначе, нежели политическая спекуляция?!
В этом же номере журнала небезынтересна история о «сумасшедших игрушках»: детские игрушки оживают и выходят из повиновения своих маленьких хозяев. Особенно «расходятся» сломанные игрушки, сломанные, как известно, не из злых побуждений, а из желания, естественного детского желания понять, заглянуть во внутрь, узнать. Игрушечные самолеты и автомобили преследуют убегающих в ужасе детей, а кукла-блондинка нещадно кусает свою хозяйку.
Для кого эта история? Зачем она? Что хотели сказать ее авторы? Если это метод воспитания, то весьма странный.
…
Первый же материал в № 7 журнала «Супермен и Батмен» от 4 апреля 1970 года повествует о необыкновенных приключениях сверхчеловека, победившего злые силы, задумавшие сделать солнце красным и тем самым обречь на гибель нашу планету.
p.s. Не искал планету "Киркон" и остальные произведения упомянутые в этих заметках. Ваша человеческая поисковая система, читатель, может включиться и найти дополнительную информацию для Фантлаб.
облако тэгов
