Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «ЛысенкоВИ» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »


Статья написана 13 января 19:14

И. Петров. Шутка (рассказ, иллюстрации Ю. Макарова) // Знание-сила. — 1963. – ноябрь (№ 11). — С. 51

— - -

Леонардо стоял у стрельчатого окна, смотрел вниз, где на широких ступенях собора Св. Петра ползали фигурки паломников. Утром у одного из этих нищих он купил метровую ящерицу, привезенную из аравийских песков. Теперь ящерица кряхтела и ворочалась в узком ящике из-под красок.

А художник не мог отделаться от смутного волнения, которое вызвал ее прежний владелец. У него был обрубленный нос и глубокие шрамы на щеках, сандалии с крестовидной прорезью выдавали недавнего солдата папского войска. Но разве мало таких же, изуродованных в битвах солдат папского войска валялось теперь на римских мостовых, молясь куполам собора и выпрашивая подаяние?...

Леонардо поглядел на свои руки. Когда-то и они держали меч, а теперь сморщились, дрожат от слабости. Он вздохнул. Ничто не вечно на этой земле... Не посмеется ли время и над теми страшными жертвами, которые приносят люди во имя веры?..

Тонкий слух его уловил крадущиеся шаги за дверью. Леонардо взял холст с незаконченным рисунком и заставил им ящик.

Дверь открылась без стука. Высокий, худой монах, в белой одежде, с черными четками на длинных пальцах, молча кивнул головой, окинул взглядом мастерскую, разбросанные по полу кисти, банки с красками и подошел к холсту. Леонардо усмехнулся, заметив, как затряслась седая борода советника папы отца Бенедикта: на холсте была изображена нагая женщина. Монах попятился, бормоча сквозь зубы не то молитву, не то угрозы, — он бы растоптал это, не накажи папа беречь рисунки, — пнул ногой попавшуюся на пути скамеечку и скрылся за дверью. Леонардо ждал, пока тяжелые шаги затихли внизу. Эти визиты портили ему настроение. Но что мог он сделать — под конец жизни хотелось иметь какой-то угол и спокойно писать.

Отодвинув холст, Леонардо склонился над ящиком, приподнял крышку. Оттуда высунулась большая голова ящерицы, с угрожающе раскрытой пастью. Художник провел ладонью по холодной жесткой коже, покрытой липкими бородавками.

«Удивительно устроен мир, — думал он, — Все безвредное старается напустить на себя страшный вид, и, наоборот, то, чего стоит опасаться, рядится под добродетель. Простакам трудно жить на свете»...

Эта большая ящерица напоминала библейского змея, которого пронзил копьем архангел. Только у змея были еще крылья и борода. И то, что следом пришло ему в голову, заставило замереть с поднятой рукой. Он боялся потерять эту внезапную мысль, которая раздвигала привычные рамки бытия, нащупывала что-то в тумане неизвестного. То же самое он испытывал, когда писал «Тайную вечерю». прокладывал канал к реке Арно, набрасывал чертежи летательного аппарата...

Эта мысль, видимо, зрела давно. В молодости, изучая строение мышц, Леонардо изрезал немало трупов при осаде Милана. Он врачевал раны солдат и поражался способности живых тканей быстро срастаться. Но окончательно замысел сложился лишь сейчас...

Вытащив ящерицу из ящика, художник привязал ее к доске, на которой растирал краски, разорвал на длинные полоски несколько незагрунтованных холстов, запер дверь. Когда он взял в руки нож, то словно вновь обрел прежнюю силу и ловкость...

Через час ящерица напоминала египетскую мумию. Хвост ее был туго прибинтован к спине. Она лежала неподвижно, и только из-под кожистых век на плоские щеки выкатывались слезинки.

«Если люди научатся менять вид тварей, — размышлял художник, — они встанут рядом с богом, сотворившим их. И надо постараться, чтобы первым это увидел отец Бенедикт...»

Отец Бенедикт аккуратно навещал художника в его келье и каждый раз заставал Леонардо сидящим за мольбертом. Но когда за монахом закрывалась дверь, Леонардо отбрасывал кисти, выдвигал на середину комнаты ящик. Бинты с ящерицы он вскоре снял и с хвоста, приросшего к ее спине, выкроил кусов кожи, напоминающий по виду крыло. А когда эта рана затянулась, вторично проделал операцию — и у ящерицы появилось второе «крыло».

Оставалось самое трудное — прирастить ящерице бороду. По ночам художник ворочался на своей жесткой постели, обдумывая, как раздобыть и провести в Ватиканский дворец козла. За это время он похудел, осунулся. Мясо, которое приносили ему, съедала ящерица, он питался только финиками и вином. И ему не терпелось увидеть, что же получится из всей затеи.

Однажды отрезав кусок собственной бороды, он привязал его к морде ящерицы. А когда выпустил ее из ящика, то даже сам содрогнулся – до того безобразен был вид крылатого, покрытого бородавками змея с седой бородой. Художник поскорее снова загнал чудовище в ящик и захлопнул крышку...

...В этот день у Бенедикта с утра болела поясница. Монах хотел пораньше закончить дела и лечь в постель. Подойдя к лестнице, ведущей в мастерскую художника, он услышал наверху подозрительный стук. Последнее время бывший еретик вел себя очень странно: перестал дерзить и, казалось, весь был поглощен одной тайной мыслью. Монах подозвал двух послушников и вместе с ними стал осторожно спускаться по крутым ступенькам. Открыв дверь, они увидели низкий ящик, стоящий посередине комнаты, и растерянное лицо художника. У этого седобородого старца с мировой славой был вид напроказившего ученика. Бенедикт первым бросился к ящику. Дрожащими от нетерпения руками он поднял крышку. И в ту же минуту ему почудилось, что земля разверзлась — из черной пропасти на него бросилось исчадие ада...

Теряя сознание от ужаса, монах отпрянул к лестнице и покатился вниз. Следом за ним ринулись послушники...

Художник со вздохом поглядел на незаконченную картину. До чего же трудно ему осуществить такую простую мечту – иметь свой угол и спокойно писать.

Когда папа вызвал Леонардо к себе, солдаты, охранявшие дворец, железными клещами поймали ползающее чудовище, вытащили его во двор, чтобы сжечь живьем. Окруженный монахами, предстал художник перед троном наместника бога.

— Что это было? – строго спросил папа.

Леонардо да Винчи пожал плечами.

— Просто шутка!..

Шел 1519 год. Это была первая пластическая операция в Европе.


Статья написана 11 января 17:20

Головской Валерий. Необходимость фантастики (рецензия на книгу Ю. Ханютина «Реальность фантастического мира», 1977) // Советский экран. – 1978. — № 2. — С. 16. — (EX LIBRIS Советского экрана)

------------------------------------------------------

Валерий Головской.

Необходимость фантастики.

---

Юрий Ханютин — разносторонний критик. В сфере его интересом и процессы, происходящие в советском кино, и развитие документалистики, и военная тема, и фильмы Болгарии... Сейчас в издательстве «Искусство» вышла его книга о кинофантастике — «Реальность фантастического мира» (1). Уже в самом названии заложена серьезность авторского подхода к теме. Ханютина влечет философия научной фантастики, ее, если хотите, прогностические свойства, способность выдвигать и обосновывать свежие, необычные гипотезы.

Жизнь непрестанно догоняет фантастику. Совершенно невероятные еще вчера явления сегодня реальны, привычны в быту. Вот почему современная жизнь и современная наука нуждаются в фантастике как в своего рода катализаторе все новых и новых идей. Вот почему фантастика становится инструментом исследования внутреннего мира человека. Таковы итоговые выводы автора, выводы, бесспорно, интересные и важные. Давайте же проследим хотя бы вкратце путь, которым автор шел к этим выводам.

Прежде всего: что исследовать? Ведь есть фантастика научая и ненаучная (фантазия), фантастика проблемная, философская («социология будущего», как назвал ее американский социолог Олвин Тоффлер) и фантастика чисто развлекательная. Так, из 400 фильмов, включенных в вышедший на Западе альбом фантастических фильмов, лишь 18—20 можно отнести к произведениям искусства, остальные — типичный продукт массовой конвейерной культуры.

Так что же — закрывать на них глаза? Нет. Именно анализу кинопотока, который, по справедливому замечанию автора, затрагивает подчас «важные струны массового сознания» и играет «существенную роль в развитии фантастического кино», уделено немало внимания. В книге подробно (и, замечу, увлекательно) разобраны модели коммерческого фантастического фильма, дана убедительная характеристика наиболее популярных героев западной серийной фантастики.

Приключение и зрелище — вот что долгие годы определяло и определяет по сей день развитие кинофантастики на Западе. Но появляются и фильмы-открытия, фильмы-прорывы в новое качество. Пристально рассматриваются автором «Космическая Одиссея: 2001» Стенли Кубрика, «На берегу» Стенли Креймера, «Солярис» Андрея Тарковского...

Не только историческая, но и сущностная эволюция жанра фантастики прослежена автором на обширном материале. Ю. Ханютин, например, как бы мимоходом замечает, что некогда пугающие взрослых фильмы ужасов опустились ныне до уровня детских сеансов. Действительно, идущий, скажем, на наших экранах японский мультфильм «Корабль-призрак», включающий все основные компоненты традиционного фантастического фильма, вызывает лишь снисходительные улыбки подростков. Анализируя японский научно-фантастический фильм «Гибель Японии» (кстати говоря, один из немногих образцов этого жанра на наших экранах), автор делает интересный вывод о процессе политизации научной фантастики. Такие ленты, как «На берегу», «Доктор Стрейнджлав», «Семь дней в мае», «Это случилось здесь» и ряд других, подробно разобранных в книге, подтверждают этот тезис.

В недавно опубликованных письмах К. Э. Циолковского кинорежиссеру Василию Журавлеву, приступавшему в 1933 году к съемкам первого советского научно-фантастического фильма «Космический рейс», основоположник отечественной космонавтики писал: «Вздорную фильму не хотелось бы составлять (а они все вздорные)…» И далее: «Фантастические рассказы на темы межпланетных путешествий несут новую мысль в массы... Еще шире влияние кинофильмов. Они нагляднее и ближе природе, чем описания. Это высшая степень художественности…»

Спустя 45 лет появилась книга именно об этих двух ипостасях научной фантастики, о двух путях, которыми она шла "и продолжает идти: Фантастика как художественный прием для открытия глубинных закономерностей жизни и человеческой личности и фантастика, стремящаяся лишь позабавить или потрясти зрителя, увлечь его зрелищностью...

Богатая размышлениями и верными наблюдениями книга Ю. Ханютина, знакомящая читателей с разносторонним опытом западной кинофантастики, поможет всем нам глубже осознать близость, почти осязаемость мира фантастических идей и явлений.

— - — - — -

   (1) Ю. Ханютин. Реальность фантастического мира. Проблемы западной кинофантастики. М., «Искусство», 1977.


Статья написана 10 января 20:20

Анатолий Днепров. Где начинается фантастика? (статья, иллюстрации) // Знание-сила № 11 ноябрь 1963, стр. 4

— - -

Передо мной лежит майская тетрадка журнала «Знание — сила» за 1959 год (1), в которой был напечатан мой первый рассказ, и я вспоминаю, как это произошло.

Рассказ «Кораблекрушение» в действительности не был первым моим рассказом. Точнее, это был второй рассказ, а первый — «Суэма» уже совершал свое долгое путешествие по редакционным столам. Мнение о том, что кибернетика — «лженаука» продолжало торчать ржавым гвоздем в сознании равнодушных к науке и научной фантастике редакторов и литераторов.

Одна литературная дама, прочитав о «самосовершенствующейся электронной машине», содрогнулась:

— Нельзя допустить, чтобы дети читали о таких кровожадных механических чудовищах...

Маститый литератор угрюмо заметил:

— Физика — наука наук. И зачем он лезет в литературу... Сидел бы у себя в лаборатории...

«Суэма» родилась именно в лаборатории, как эксперимент, который тогда еще не был поставлен, но который обязательно будет поставлен. Прошло всего пять лет, и электронная машина, которая умеет читать, писать и разговаривать, перестала быть фантастикой. Кибернетические «чудовища» научились обыгрывать своих создателей в шашки. Специалисты по математической логике доказывают, что машины смогут делать все, что угодно, и даже иметь свой собственный литературный вкус. И, тем не менее, нужно было обладать известной храбростью, чтобы напечатать «Суэму». За нее «воевали» писатели Зигмунд Перля, Николай Томан, Илья Котенко.

Я всегда вспоминаю эти фамилии с чувством глубокой благодарности.

В журнале «Знание — сила» были напечатаны мои наиболее удачные рассказы. Большинство из них объединено одной общей идеей: «Что будет в науке и технике, если так будет продолжаться...» Порою рассказы критиковали физики и математики. Со свойственной им строгостью мышления они либо доказывали, либо опровергали авторскую концепцию, как доказывают или опровергают математическую теорему.

Начав писать, я впервые столкнулся с любопытной ситуацией: иные узкие специалисты относятся к научной фантастике в лучшем случае, как к весьма несерьезному литературному явлению. Они снисходительно улыбаются, обнаружив прореху в общей ткани повествования, посвященного научной проблеме. Выступая в качестве критиков, они охотно ссылаются на учебники и монографии. Наиболее «убийственные» критические замечания обычно начинаются так: «Даже школьнику известно...» Однако школьники, которым так много известно, с большим интересом читают научно-фантастические произведения, особенно если в них не все «по учебнику».

Я всегда очень ценил и ценю критику моих ученых друзей. Удивительно другое: они не хотят признать, что хороший ученый — прежде всего научный фантаст (условие необходимое, но отнюдь не достаточное!).

Один известный академик публично заявил:

— Я люблю читать произведения Станислава Лема потому, что он не претендует на истинность своих гипотез.

Я много беседовал со Станиславом Лемом о проблемах современной научной фантастики (2). Он сказал:

— Идеи для научно-фантастических произведений нужно черпать в уравнениях математической физики.

Я уверен, что прав Лем, а не академик. Ученый, претендующий на абсолютную истинность своих гипотез, перестает быть ученым. Мне известно несколько теорий одного и того же физического явления, и ни одна из них не является окончательной истиной. Если математические формулировки каждой такой теории перевести на обычный язык, то обнаружится несколько идей для научно-фантастических рассказов.

Совершенно не случайно среди писателей-фантастов очень много ученых с мировым именем!

Хорошее научно-фантастическое произведение — это интересная научная мысль (гипотеза, теория) в добротном литературном воплощении. Такой синтез чрезвычайно сложен, но к нему стремятся добросовестные писатели-фантасты. Любое литературное произведение есть авторская модель окружающей жизни, так же как любая научная теория есть авторская модель явления природы.

Что касается моих собственных планов... Трудно планировать свое творчество. Мне очень хочется написать два больших произведения, одно, посвященное проблемам ядерной физики, второе — проблемам современной биологии и медицины. Я пока не уверен, что мне удастся сделать это хорошо и, тем более, скоро.

А небольшие научно-фантастические рассказы, конечно, время от времени будут появляться, главным образом, на страницах журнала, который я очень люблю, на страницах «Знание — сила».

-----------------------

(1) ошибка ? // «Знание-сила», 1958, № 5

(2) где и когда ? беседовали во время первого визита С. Лема в СССР — в ноябре 1962 г.

(3) кто автор иллюстраций к статье?


Статья написана 2 января 21:44

И. Цизин. «Краткая история» (статья, кадры из румынского мультфильма по сценарию И. Попеску-Гопо) // Искусство кино, — 1959. — № 1. — С. 91-96.

-------------------

Искусство рисованного фильма в Румынской Народной Республике очень молодо. Но и за сравнительно короткое время румынские мультипликаторы создали несколько своеобразных картин. Пожалуй, наиболее значительный интерес представляют фильмы, поставленные лауреатом Государственной премии Ионом Попеску-Гопо.

Советские зрители имели возможность познакомиться с одной из первых работ этого молодого художника — картиной «Мариника». Под аккомпанемент общеизвестной веселой песенки герой фильма Мариника попадает в многочисленные печальные переделки, вызванные его неуемной страстью ко сну и нежеланием трудиться. Но Мариника не только лодырь. Он еще и бракодел. Об этом свойстве его характера Попеску-Гопо рассказал в другом фильме — «Винтик Мариники». Когда Мариника, пытаясь скрыть брак, избавляется от «запоротой» им детали, маленький винтик становится причиной многих бед и в конце концов жестоко расправляется с самим бракоделом. Надо думать, что Попеску-Гопо еще не раз вернется к образу Мариники, чтобы в новых своих фильмах-плакатах критиковать различные пережитки в сознании людей.

Особого внимания заслуживает мультипликационная картина Попеску-Гопо «Краткая история», удостоенная на X Международном кинофестивале в Канне высшей награды — «Золотой пальмовой ветви».

В одной части, на протяжении всего 10 минут, Попеску-Гопо, который является сценаристом и режиссером этого фильма, рассказывает нам об истории сотворения и развития мира. Как большинство мультипликаций, эта поистине краткая история является сказкой. Рассказана она с блеском — талантливо и остроумно.

Каждый эпизод этой стремительно развивающейся киноистории сделан необычайно лаконично и настолько выразительно, что ни героям, ни тем более диктору не нужно произносить ни одного слова. Все понятно и так!

Здесь (*) помещены фотографии нескольких кадров из «Краткой истории». Но, так как фото не может воспроизвести всю прелесть ожившего, «играющего» рисунка, да к тому же эпизодов в картине значительно больше, мы вынуждены дать к этим кадрам краткие пояснения.

-----------------------------------

(*) В прикреплённом файле публикация статьи.


Статья написана 15 декабря 2024 г. 13:22

А. Довженко. ПИСАТЕЛЬ И КИНО В СВЕТЕ ТРЕБОВАНИЙ СОВРЕМЕННОСТИ // Журнал «Искусство кино» № 2 1955, с. 7-14.

Обработанная и дополненная стенограмма выступления на Втором Всесоюзном съезде писателей 20 декабря 1954 г.

------------------------------------------------------ ---

Времени для выступления так мало, а вопросов, связанных с жизнью нашей советской кинематографии, так много, что я коснусь только главнейших из них и, удерживая себя в рамках доклада С. Герасимова, буду говорить преимущественно о кинодраматургии.

Основная мысль доклада заключалась в том, что задачей кинематографистов является возможно более полное воспроизведение в фильмах особенностей литературного почерка писателей. Эта мысль верна в той лишь мере, в какой она относится к вопросам экранизации готовых литературных произведений, и в первую очередь классических.

Однако, признавая, что художественная кинематография базируется на литературе, мы должны все же констатировать, что даже самые добросовестные экранизации литературных произведений почти всегда уступают в качестве самим оригиналам, независимо от того, участвует или не участвует в этом деле автор произведения. По-видимому, нельзя произведение одного искусства выразить адекватно изобразительными средствами другого искусства. Поэтому большинство выдающихся литературных произведений, не рассчитанных в процессе своего создания на экранную жизнь и выходящих громадами своих достоинств за рамки зрительного кинематографического круга, теряют в качестве. Кинематография выступает здесь не во всеоружии своего первородства, а скорее как способ, более или менее выражающий существо литературного явления.

Не умаляя ни в какой мере значения экранизации классического литературного наследия, следует признать, что наши задачи и писательские обязанности в отношении художественной кинематографии гораздо шире и специфичнее. Мы должны говорить о сценарии как о литературном жанре.

Является ли киносценарий художественным жанром или не является? Этот вопрос до сих пор продолжают еще задавать некоторые писатели. На него я отвечу словами одного колхозника. Речь зашла однажды о том, есть ли у человека душа или ее нет, а есть рефлексы. Колхозник сказал задумчиво: «Это смотря как у кого. Если человек душевный — душа, а уродится черт его знает что, тогда уже то, что вы сказали, — рефлексы».

Если писатель талантлив, то написанный им сценарий — художественный жанр; у бездарного ремесленника — жанр не художественный.

Так не только в кинематографии, но и в драматургии, во всей литературе, в любом деле.







  Подписка

Количество подписчиков: 74

⇑ Наверх