А. СТРУГАЦКИЙ. Гипотез нам не избежать, но прежде мне хочется сказать вот о чем. К шестидесятилетию Советской власти наша фантастика подошла, имея уже богатую и сложную историю. У ее истоков стояли такие крупные имена, как классик советской литературы Алексей Толстой и замечательный мечтатель Александр Беляев. Но настоящего расцвета фантастика наша достигла в шестидесятых годах, когда появилась грандиозная эпопея-утопия Ивана Ефремова «Туманность Андромеды». Вот тогда-то стало понятно, что это такое — идейная, философская, сюжетная смелость...

В наше время в фантастике насчитываются десятки известных имен и многие десятки пока малоизвестных. И какое жанровое, сюжетное, географическое, возрастное разнообразие! Известный мастер политического памфлета Л. Лагин и выдумщик «на грани вероятного» С. Абрамов. Самый лиричный из всех фантастов В. Шефнер и защитница экологии Ариадна Громова. Вдумчивый исследователь Д. Биленкин и беззаботный, искрящийся юмором Кир. Булычев. Трагическая Ольга Ларионова и «фантастические приключенцы» М. Емцев и Е. Парнов. Увлекательнейший роман А. Мирера и утопическая эпопея Г. Мартынова. Маститый философ Геннадий Гор и молодой, веселый А. Житинский. Москвич 3. Юрьев, ленинградец А. Щербаков, киевлянин В. Савченко, сибиряк В. Колупаев, В. Михайлов из Прибалтики, Г. Альтов и В. Журавлева из Баку, а из пары Е. Войскунский — И. Лукодьянов один — москвич, второй — бакинец... Я могу продолжать в том же духе еще с полчаса.

КОРРЕСПОНДЕНТ «ЛГ». Может теперь, воспользовавшись присутствием и фантаста, и ученого, поговорим о некоторых гипотезах?

ВПЕРЕД!.. К РОБОТАМ?..

К. ФЕОКТИСТОВ. Пожалуй... Вот в фантастических романах, скажем еще десять—пятнадцать лет назад часто рассматривалась такая ситуация: люди создают все более и более совершенных роботов, которые со временем вырываются из-под власти человека и попросту его вытесняют. Можно ли рассматривать подобную ситуацию в самом деле как трагедию?

А. СТРУГАЦКИЙ. По-моему, вообще ситуация, когда разумные машины берут верх над их создателями, — это миф.

К. ФЕОКТИСТОВ. А по-моему, нет. В конце концов, может быть, человечество породит более разумную и совершенную цивилизацию. Правда, тут же естественно возникает вопрос: а что может стимулировать жизнь таких индивидуумов? Откуда появится их стремление развиваться? К сожалению, в фантастике исследования «проблемы стимулов» я не встречал.

А. СТРУГАЦКИЙ. По существу, речь ведь идет о том, смогут ли роботы наследовать нравственные ценности человечества.

К. ФЕОКТИСТОВ. По существу, да. Но почему я завел об этом речь? У человека есть великолепное качество которое нельзя изобрести для него — во всяком случае в молодости — мир ярок и соблазнителен. У него есть стимул найти новое, сделать что-то, брести куда-то в совершенную неизвестность, радоваться детям, солнцу. А у робота вроде бы не должно быть соблазнов. Для него мир, даже очень разумно организованный, может оказаться скучным...

А. СТРУГАЦКИЙ. Вот, простите, я здесь прерву вас. Константин Петрович, потому что мы как раз подошли к интересной проблеме Помните, у Лема есть «Непобедимый»?.. На какую-то планету прилетел корабль. Экипаж погиб, уцелели только роботы. Они начали развиваться и пошли тремя путями. Одни стали аналогом растений и вросли в почву. Другие позаботились об увеличении личной мощи. А третьи превратились в неких насекомых, способных собираться в непобедимый супермеханизм: они в итоге и овладели всей планетой, истребив соперников. Что произошло? Если бы люди не погибли эволюция роботов была бы не возможна, потому что люди приспосабливали бы их к своим целям...

Человечество, повторяю, очень заинтересовано в том кто станет наследником нравственных ценностей. Поэтому у людей нет стимулов создавать роботов, способных повернуться против человека.

К. ФЕОКТИСТОВ. Стимулов-то, понятно, нет. Речь идет о том, что все может произойти постепенно. Почему же нет? Ведь если природа сама смогла создать столь компактную машину, как человеческий мозг то и искусственным путем аналогичную машину наверняка когда-нибудь можно будет сделать еще более компактной, потому что человеческий мозг — это, грубо говоря, электрохимия... То есть не вызывает сомнений что можно создать роботов, превосходящих человек.

А. СТРУГАЦКИЙ. Смотря в чем превосходящих…

К. ФЕОКТИСТОВ. …которые на каком-то этапе могут и вытеснить или даже подчинить людей... Но не умрут ли они тут же вследствие бессмысленности своего существования? Ведь у человека стимул заложен сотнями миллионов лет развития живой природы...

А. СТРУГАЦКИЙ. Правильно. А у робота, которого я создаю для какой-то надобности — у него «за душой» ничего нет. Кроме того, что я вкладываю в программу.

К. ФЕОКТИСТОВ. Но, может, у него появится нечто, благодаря чему он будет способен осознавать свое место в жизни?

А. СТРУГАЦКИЙ. Откуда может появиться это «нечто», если мы его не заложили в программу?

К. ФЕОКТИСТОВ. От способности воспринимать информацию, перерабатывать ее, анализировать, делать выводы, принимать решения. Может, появится и желание влиять на мир. Кто его знает, как все повернется...

А. СТРУГАЦКИЙ. Я понимаю вас, Константин Петрович, но, может быть, оставим вопрос открытым?.. Надо сказать еще о научно-популярной литературе, часто фантастике в кавычках, где, откровенно говоря, врут порой ужасно много.

К. ФЕОКТИСТОВ. И — совершенно не стесняясь. Часто увидишь сообщение, заинтригуешься, потом оказывается — ничего

подобного. Я думаю, что скорей всего их нет: ни снежного человека, ни лохнесского чудовища. А просто все эти рассказы порождены склонностью большинства людей ожидать какого-то чуда либо необычного известия. И «сенсации» периодически всплывают из стремления «подкормить» это естественное желание.

А. СТРУГАЦКИЙ. У людей порой возникает что-то вроде вселенской тоски по необычному. Все приелось... Вот если бы самолет гнался за «летающей тарелкой» и в результате разбился или пароход потерпел бы аварию не в Индийском океане, а в «Бермудском треугольнике», что было бы? Конечно, оттого что Феоктистов и Стругацкий здесь не признают «Бермудского треугольника», в мире ни на минуту не прекращается его исследование.

Я хочу только сказать, что погоня за очередной сенсацией, что нашло, например, печально красноречивое воплощение в фильме «Воспоминания о будущем», на мой взгляд, унижает фантастику как род литературы, низводит ее до статуса развлекательного чтива, способного разве что щекотать нервы.

КОРРЕСПОНДЕНТ «ЛГ». А что волнует сегодня мировую фантастику?

«С БЕДРА И НАВСКИДКУ...»

А. СТРУГАЦКИЙ. Если говорить о том чем дышат фантасты за рубежом — американские, в частности, — то они недовольны ростом влияния военно-промышленных комплексов, расовой дискриминацией бессмысленными войнами тем, что их правительства поддерживают самые реакционные режимы. И они очень обеспокоены тремя вещами: возможностью атомной войны, возможностью перенаселения земного шара и экологическим кризисом. И приходится признать, что, к сожалению, из этого клубка проблем ни выбраться, ни подсказать читателю выход они не могут, потому что у американского писателя-фантаста сражающейся единицей является единица. Один человек.

Если он побеждает целые социальные системы, целые армии, — то побеждает один. Если гибнет, то тоже в одиночку.

Он наделен всевозможными достоинствами — быстр, хорошо приспособлен к жизни в том мире, где живет он запросто стреляет с бедра и навскидку… Но когда мы читаем «Аэлиту» Алексея Толстого, то видим, как за Гусевым и Лосем, поднявшим восстание на Марсе, идут гигантские толпы марсиан. Вот чего нет и никогда не было в американской фантастике, где массовые сцены обычно — либо людские толпы, панически бегущие от марсиан, либо страшный мордобой как у Уэллса в романе «Когда спящий проснется», где совершенно непонятно, кто кого бьет и почему. Когда даже сам бой идет из-за того, кому будет принадлежать наследство спящего. По существу, они дерутся не за себя, а за того же самого супермена. Впрочем, как раз этот роман Уэллса можно отнести к счастливым исключениям — все-таки автор попытался описать революцию, как и Джек Лондон в «Железной пяте». Современная же англо-американская фантастика, насколько мне известно, подобных исключений не знает.

К. ФЕОКТИСТОВ. Может быть, это объясняется еще и другим...

Знаете, многие в какой-то степени завидуют, скажем, писателю, журналисту, «чистому» теоретику-математику (которые, правда, уже гораздо реже стали встречаться), потому что они имеют возможность «сражаться в одиночку».

Например, инженер, занятый созданием каких-то машин, ничего не может сделать один. Ему-то хочется все-таки что-то сделать самому, своими руками, а он должен взаимодействовать с сотнями и тысячами людей, которые на какой-то момент должны подчинить усилия единой цели -— созданию конкретной машины...

А. СТРУГАЦКИЙ. Я то, Константин Петрович, несколько другое имею в виду...

К. ФЕОКТИСТОВ. Я хочу сказать, что такая ситуация может показаться не романтической, что ли, не позволяющей герою принимать абсолютно самостоятельные решения. И поэтому, естественно, хотя бы в книгах читатель хочет встречаться с человеком, который все может делать сам. И писатели невольно чувствуют это...

А. СТРУГАЦКИЙ. Но вот вы сами недавно сказали, что наш «Обитаемый остров» вам понравился, да?

К. ФЕОКТИСТОВ. Очень понравился.

А. СТРУГАЦКИЙ. Но заметьте, кто у нас главный герой? Максим вроде бы одиночка. Однако он Человек Коммунистический: «Человек» с большой буквы, «Коммунистический» тоже с большой и потому не может оставаться одиночкой: он ищет и находит союзников. Иначе говоря, хотя книга вам понравилась, главный герой ее — отнюдь не одиночка...

А как кончается «Гиперболоид»? Там выступают массы. И то же самое — в «Аэлите». А в американской фантастике всегда действует одиночка. Он, как правило, союзников не ищет. В лучшем случае одиночка находит союзника, вообще случайного для этой планеты.

К. ФЕОКТИСТОВ. Ну я привел одно из объяснений — чисто читательский интерес.

А. СТРУГАЦКИЙ. В таком случае я скажу вот что: речь должна идти не только о читательском интересе, но и о нашем писательском долге перед читателем. А мы, фантасты, пока никак не можем написать героя-коллективиста, который отлично знает, что один он мало что сделает.

КОРРЕСПОНДЕНТ «ЛГ». А что на ваш взгляд, может дать читателю хорошая фантастика?

А. СТРУГАЦКИЙ. То же, что любое хорошее литературное произведение: пищу для воображения. Возможность сопереживания. Может привить хороший вкус, умение пользоваться языком, стремление узнать больше...

К. ФЕОКТИСТОВ. Заглянуть в будущее, поразмыслить над собственной судьбой…

А. СТРУГАЦКИЙ. Понять, откуда берется такой взгляд на будущее, да и оглянуться на прошлое... и настоящее рассмотреть получше. То есть, как и всякая хорошая литература, настоящая фантастика открывает перед человеком миры, находящиеся далеко за горизонтом его обыденного существования.

К. ФЕОКТИСТОВ. Или даже поразмыслить, просто поразмыслить позволяет. О том, скажем, что мир может быть совершенно другим. Есть несколько сюжетов в фантастике, где идет разговор о конструировании Вселенной, и есть размышления о том, какими могут быть вселенные. Ведь, в общем, какой-то странный котел, в котором мы варимся, можно было бы сконструировать намного лучше.

Потом фантастика благодаря своей, так сказать, свободе обращения с материалом, с конструированием обстановки, ситуаций, мира — она, повторяю, дает такую же прекрасную возможность, как зеркало: позволяет рассмотреть себя и мир, в котором мы живем...

Я бы еще сказал, что фантастика в наше время проникает во все жанры литературы. И хорошая книга в середине XX века зачастую без фантастики уже не обходится.

Мне кажется, сейчас фантастика, как ни парадоксально, постепенно перестает даже быть особым жанром, потому что хорошие книги все чаще включают в себя элементы фантастики.

А. СТРУГАЦКИЙ. Это совершенно верно.

К. ФЕОКТИСТОВ. А если так, мне кажется, горизонты фантастики сегодня должны расширяться. Не берусь навязывать писателям темы но в плане идейно-нравственном, что ли фантастика должна со всей остротой и страстью решать проблемы человека в современном мире — сохранение его, как сохранение природы, чем мы все сегодня, глубоко озабочены. Самое фантастическое и прекрасное — Человек. Человек-творец, преобразующий мир и ради этого вступающий в поединок со всеми силами зла, которые противостоят социальному и духовному прогрессу.

Запись диалога Г. Цитриняка.

------------------------------------------------------ ------

Константин Феоктистов, Аркадий Стругацкий. Реальность чуда и чудо реальности (фрагмент беседы) // Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972–1977, с. 672-673.

Два года, с 1912-го по 1914-й, Ленин жил в Польше. Он приехал сюда из Парижа — города, овеянного романтической славой Парижской коммуны. Невольно возникает вопрос: почему Ильич сменил Париж на Краков и крохотную деревушку Белый Дунаец неподалеку от села Поронина, что возле зеленого хребта Татранских гор?

Находясь в Париже, Ленин знал об «исключительно благоприятной для революционной работы обстановке в Кракове. Там не только хорошо относились к политическим эмигрантам, но была даже создана организация помощи им. Немаловажный фактор, привлекший внимание Ильича, — близость русской границы. Ведь перед Лениным стояла тогда задача руководить легальной большевистской газетой «Правда», наладить тесный контакт с большевистскими организациями России. Более того, необходимо было руководить работой фракции большевиков в IV Государственной думе.

Я стою на улице небольшой деревушки с лирическим названием Белый Дунаец. Рубленные из могучих бревен дома. Островерхие крыши, прикрытые замшелой дранкой. Деревянные заборы и крылечки с резными балясинами. Сегодня воскресенье. Оживленно. Пожилые мужчины в белых домотканых штанах и в расшитых черных жилетах разговаривают, покуривая маленькие трубочки. Женщины в цветастых платках энергично обсуждают события, масштаб которых, вероятно, — от своих деревенских до общемировых.

Возле двухэтажного домика под драночной крышей мы останавливаемся с чувством нескрываемого волнения. Дом принадлежал когда-то Терезе Скупень. Ее давно нет. И лишь немолодой сын ее, Франтишек, помнит, как двенадцатилетним парнишкой он часто встречался здесь с веселым и жизнерадостным русским, который посматривал на мальчишку прищуренными глазами, шутил с ним, поглаживая рыжеватую бородку.

Многое повидал этот деревянный дом в Белом Дунайце. Здесь осенью 1913 года собирался Центральный Комитет партии. Совещание это, известное как Поронинское, называлось для конспирации «летним».

Прибывшие на совещание жили в селе Поронине, это рядом, в девяти километрах от известного курорта Закопане. Павел Гут, сын владельца дома, ставшего гостиницей для революционеров, помнит те далекие времена. Павлу было тогда 15 лет. Он встречался с Лениным на почте, куда почти ежедневно приходил Ильич, чтобы забрать корреспонденцию чуть ли не со всего света.

Сегодня в Поронине Музей В. И. Ленина. На фоне неровного профиля Татр возвышается бронзовая скульптура Владимира Ильича. С огромной любовью и тщательностью собраны в этом доме письма, газеты, фотокопии записей вождя, другие документы, относящиеся к этому периоду. Невольно удивляешься необыкновенной широте ленинского кругозора, поразительному знанию того, что происходило в России — там, за линией границы, за круглыми хребтами гор, и во всем мире.

Ленин любил эти горы. Вместе с Борисом Вигилевым — русским революционером, бежавшим из сибирской ссылки, — пешком исходил Владимир Ильич эти края. Вигилев работал в то время управляющим метеорологической станцией. В доме, где он жил тогда, размещается сегодня небольшой профсоюзный дом отдыха «Сенкевичевка», названный так в память писателя Генрика Сенкевича. И знаменитая фотография — Владимир Ильич среди Татранских гор, с туристским посохом в руках — была сделана именно в те годы Борисом Вигилевым.

Бабья гора, высокогорное озеро Морское Око, озеро Чарный Став — вот места, где можно было видеть Владимира Ильича Ленина в редкие часы отдыха.

Нина Салтыкова, директор Ленинского музея в Кракове, рассказывает нам о необычной находке, которая была обнаружена в конце 1953 года в Кракове. Здесь, в архиве Польской академии наук, почти случайно было найдено много материалов, связанных с жизнью и деятельностью Владимира Ильича в Польше. Ныне все они переданы ЦК Польской объединенной рабочей партии в дар Центральному Комитету КПСС. По этим материалам теперь можно восстановить многие моменты кипучей деятельности Владимира Ильича в Польше.

Новый Краков вплотную обступил старый, удивительный по своей архитектуре и традициям Краков, который видел Ильич в те далекие годы. Те же острые шпили католических соборов. Знаменитая Краковская башня, с которой согласно старинной легенде трубач трубил тревогу, пока вражеская стрела не поразила его в самое сердце. И сегодня каждый час над городом разносится традиционный голос трубы, вспугивая голубей с отполированных годами влажных камней площади.

Прибыв в Краков, Ленин поселился в небольшом двухэтажном домике в предместье города на улице. Королевы Ядвиги. Здесь он жил вместе с Надеждой Константиновной. Рассказывают, что каждый день Владимир Ильич на велосипеде ездил почти через весь город на вокзал, чтобы сдать корреспонденцию в почтовый вагон.

Позже семья Ульяновых поселилась на улице Любомирского. Здесь в конце декабря 1912 года состоялось заседание ЦК партии, известное под названием «Краковское».

В Кракове писал Ильич статьи в «Правду». Отсюда наладил он через границу, находившуюся в десяти километрах от города, живую связь с Россией. Отсюда была организована нелегальная переброска на родину партийной литературы и партийных товарищей. Сюда из России приезжали большевики для того, чтобы посоветоваться с Ильичем.

Когда грянула мировая война, Ленин был схвачен жандармерией. В то время он жил в Белом Дунайце. Австрийские власти произвели обыск на квартире Ленина и, найдя его труды, посвященные революционному движению, арестовали Владимира Ульянова и заключили в тюрьму города Новый Тарг. Ему было предъявлено нелепое обвинение в шпионаже в пользу русского царя. Польские революционеры энергично ходатайствовали в защиту Ульянова, и через одиннадцать дней заключения он был освобожден.

Словно живая легенда Татранских гор, из уст в уста переходит сегодня рассказ о жизни Ленина в Польше. И как живое воплощение торжества ленинизма раскинулся в предместье Кракова гигантский металлургический комбинат Новая Гута, названный именем В. И. Ленина. Один за другим встают крупнейшие индустриальные сооружения социалистической Польши, построенные с помощью Советского Союза.

Не торопясь, пристально присматриваемся мы ко всему, что выросло сегодня на ленинских путях. С трепетом ощущаешь, как далекое прошлое настойчиво прорастает сквозь шумную современность.

Мемориальные доски на домах, в которых бывал Ленин. Воспоминания немногочисленных современников. Музей, посвященный Ильичу. И память, неистребимая память польского народа, бережно хранящего сквозь время историю развития революционного движения в России. Движения, захлестнувшего своим могучим потоком не только Польшу, но всю Европу, весь мир.

В этом отношении исключительное значение приобретает то новое, что утвердилось сегодня в мире, — активная интеграция социалистических стран. Они выступают как объединенная сила нового общества на земле.

Будучи в Кракове, я не мог не посетить человека, творчество которого вот уже столько лет волнует многих. Я говорю о польском писателе Станиславе Леме, завоевавшем исключительную популярность во всем мире своими научно-фантастическими произведениями. «Солярис», «Возвращение со звезд» и научно-философская книга о будущем «Сумма технологий» переведены на многие языки и задали изрядную работу футурологам и любителям фантастики.

Люди, желающие представить себе контуры завтрашнего дня, увидели в произведениях Лема комплекс исключительно интересных идей и прогнозов.

Из древнего Кракова мы выезжаем на машине за город. Мелькают чистенькие дома с неизменным садиком и зеленой лужайкой перед верандой, и, наконец, машина останавливается перед небольшим домом за зеленой оградой. Здесь живет и работает Станислав Лем.

Его рабочая комната на втором этаже. По стенам — от пола до потолка — книги, книги, книги. Их геометрически строгий строй нарушается лишь несколькими современными репродукциями. Большой письменный стол весь в книгах и рукописях.

У Лема энергичный, чуть настороженный взгляд сквозь очки. Он врезается в разговор с ходу и чувствует себя в привычной стихии. Ведь разговор идет о самом для него дорогом — о фантастике.

—Успехи и вес науки в жизни общества позволяют не сомневаться, что интерес к научной фантастике будет расти. Однако, листая книги фантастов, я начинаю испытывать некую тревогу. Что происходит, скажем, в американской фантастике? В ее авторском активе есть ряд настоящих, больших писателей. Зато подавляющее число авторов наводняют рынок вульгарной, второсортной продукцией. Гангстеры в

космосе, убийцы на галактических орбитах, ковбои, модернизированные на космический лад, заселили страницы книг. Многие фантасты не могут вырваться из круга привычных, избитых тем. Герои их, пользуясь свободой фантастического жанра, вызывают духов, испускают флюиды, бездумно телепатируют — короче, отдаются мистике.

Когда открыли Америку, конкистадоры хлынули на новый материк. Вслед за открытием начался немедленный и откровенный грабеж Америки. Так и здесь — как только состоялось открытие жанра научной фантастики, на его безграничные материки устремились толпы халтурщиков. Балансируя между тягой читателя к фантастике и уровнем его вкуса, авторы эти беззастенчиво подсовывают читателям фальшивый товар. Увы, таковы будни фантастики, таково ее положение в странах Запада.

Хотелось бы отметить, — продолжает писатель, — что в Советском Союзе любят, читают и ценят именно хорошую фантастику. Не каждая страна может похвастаться такими зрелыми, требовательными читателями.

— Мне кажется, — говорю я писателю, — это объясняется в первую очередь тем, что наш народ находится как бы в преддверии будущего. Для советского читателя этот жанр литературы во многом означает его завтрашний день. А научно-техническая революция «подогревает» такое ощущение. Не так ли?

Лем задумывается, а потом продолжает:

— Вы правы. Фантастика — это литература проблем человека и науки, литература о будущем. И если народ читает фантастику, значит, он смотрит вперед.

Наш быт заставлен продукцией техники и науки. Но помыслы человека идут дальше быта, к вершинам будущего. Воображение человека всегда жаждало чудесного. Однако современный человек — реалист, чудесного он ждет не от нарушений законов природы, а от их логического продолжения. Фантастика окунает человека в мир принципиально возможных чудес. Она идет навстречу потребностям человека XX века.

Что же касается ее практического значения — я не могу не согласиться с теми поразительными определениями, которые Владимир Ильич Ленин дает двум краеугольным камням здания фантастики: мечте и фантазии.

--------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ