ГРЕЧКО. Вполне закономерно, что для тебя литератора, слово имеет большее значение, чем кино. Но хорошо, что мы свернули на литературную стезю. Меня интересует как ты относишься к экранизациям знаменитых литературных произведений. Я считаю, что совсем не всякую хорошую книжку можно переложить на язык кино.

ГОЛОВАНОВ. Более того, я считаю, что подавляющее большинство книг с трудом «перекладывается».

ГРЕЧКО. Но ведь был «Иудушка Головлев» с Гардиным, были «Война и мир», «Тихий Дон», «Братья Карамазовы», «Последний дюйм» — много отличных было фильмов.

ГОЛОВАНОВ. Однако я бы не решился утверждать, что фильм «Война и мир» равен роману. И ты бы не решился, я думаю. Я заметил, что наивысший успех приходит тогда, когда кино не боится несколько отойти от литературного оригинала. В этом, например, причина безусловного и заслуженного успеха «Неоконченной пьесы для механического пианино».

ГРЕЧКО. Вот ведь какой курьез. Иногда литературное произведение как бы само просится на экран. Разве романы Ильфа и Петрова не предельно кинематографичны? А вот с экранизациями «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка» мы, я считаю, успеха не достигли.

ГОЛОВАНОВ. Книга, конечно, интереснее, но Сергей Юрский мне понравился.

ГРЕЧКО. А я считаю что Гомиашвили обыграл и твоего любимого Юрского, и моего любимого Миронова но это уже частности. Если же говорить об экранизациях, я считаю, что мы мало экранизируем фантастику. Я очень люблю фантастику и нахожу, что значение этого жанра принижено. Из всех литературных жанров фантастика, может быть, ближе всех к кинематографу. Будь моя воля, я бы, скажем, экранизировал все романы братьев Стругацких. И в этом киножанре мы уже имеем победы. Пусть меньше, чем хотелось бы, но имеем. «Солярис», например, мне очень понравился. В Польше я встречался со Станиславом Лемом, и мы говорили об этом фильме. Ему наш «Солярис» не понравился. Он считает, что в фильме отражены другие мысли, нежели в романе, хотя и признаёт, что мысли эти интересны.

Таким образом, опять получается то, о чем мы говорили, фильм интересен как самостоятельное кинопроизведение, сделанное по мотивам самостоятельного литературного произведения. Особенно досадная неудача постигла, мне кажется, «Гиперболоид инженера Гарина», несмотря на все старания великолепного актера Евгения Евстигнеева.

Успехов в области фантастического кинематографа будет больше, если заниматься фантастикой в кино не от случая к случаю, а специализироваться. Мы признаем, что есть писатели-фантасты. Почему же не быть кинорежиссерам-фантастам? Однако их нет. Я, во всяком случае, их не знаю. Если привлечь молодежь, показать ей лучшие фильмы, свои и чужие, выявить людей, которые увлеклись этим жанром, в общем, поработать с такими людьми, — дело пойдет.

ГОЛОВАНОВ. Вот ты говоришь «показать лучшие фильмы, свои и чужие». Если уж затеялся такой откровенный разговор, я тебе скажу: по-моему, подавляющая часть закупаемых нами фильмов, мягко говоря, не входит в золотой фонд мирового кино.

ГРЕЧКО. Наверное, они просто дешевле обходятся. Но мне кажется, лучше купить один хороший и заплатить за него столько, сколько за пять плохих или посредственных...

ГОЛОВАНОВ. Говорят, что пользуются успехом на селе зарубежные мелодрамы. Однако я не очень этому верю. Помню разговор с замечательным человеком Яковом Маркеловичем Шапошниковым, председателем колхоза «Советская Россия», одного из богатейших хозяйств в Мордовии. Он у себя в республике прославился и тем, что создал хорошую колхозную картинную галерею. Большой поборник культуры на селе. Так вот он в беседе со мной просил: «Поговорите там в Москве насчет фильмов. Что же это нам за иностранную чушь присылают?»

ГРЕЧКО. Тут другое важно. Допустим, твой Шапошников ошибается и подобные фильмы действительно пользуются спросом. Ковры с замками и лебедями тоже нашли бы своего покупателя, однако промышленность их не выпускает. А кинопрокат подобных «лебедей» выпускает! Мы переводим самые значительные, самые интересные книги зарубежных писателей всех стран мира. В наших концертных залах звучат выдающиеся музыкальные произведения современности, к нам приезжают замечательные театральные коллективы, вокалисты, музыканты-исполнители, популярнейшие артисты мировой эстрады. Все эти контакты постоянно ширятся и развиваются, и это закономерно. Культурный обмен подразумевает, насколько я понимаю, обмен лучшим, наиболее совершенным. И мне обидно, что мы продаем действительно лучшие советские фильм, а покупаем очень часто весьма серые ленты, по которым нельзя судить об уровне современного мирового кинематографа.

ГОЛОВАНОВ. Ты говоришь о серьезных работах. Но то же можно сказать и о так называемой развлекательной кинопродукции, скажем, о приключенческих фильмах. За границей я посмотрел приключенческий фильм «Челюсти». Вернувшись домой, я с удивлением прочитал разносные рецензии на этот фильм (надо ли широковещательно критиковать то, чего зритель не увидит, — это тоже вопрос). Можно говорить об излишнем отталкивающем натурализме отдельных кадров? Да, можно и нужно. Но что дурного в том, что три разных человека с риском для жизни, постоянно помогая друг другу («чувство локтя»), борются с чудовищем — олицетворением тупой силы и жестокости — и в смертельной схватке это зло побеждают? Кто им противопоставлен? Алчные дельцы, которые ради наживи рискуют человеческими жизнями. Ведь именно их нежелание лишить себя доходов с морского праздника приводит к трагедии. Кто мне объяснит, почему «Анжелика и король» отвечает вкусам кинопроката, а «Челюсти» не отвечают? Однако мы отвлеклись...

ГРЕЧКО. Верно. Но разговор о приключенческом жанре, равно как и о фантастике, мне бы очень хотелось продолжить. На космической станции «Салют» нам установили видеомагнитофон и снабдили видеозаписями, главным образом кинокомедии и приключенческих фильмов, необходимых нам, как считают психологи, для поднятия духа. Накануне космических стартов на Байконуре нам часто показывали, например, «Белое солнце пустыни». Замечательная картина! Остра по сюжету, остроумная, интересно поставленная, с выдумкой снятая! Я смотрел её, наверное, раз пятнадцать. И вот видеозапись картины оказалась на орбитальной станции. В космосе я еще два раза посмотрел этот фильм. Посмотрел и задумался. Два вопроса интересовали меня:

1) Какой другой приключенческий фильм я смог бы смотреть полтора десятка раз на земле и в космосе? Вспоминал и не вспомнил. А раз так...

2) Почему картина не отмечена никакими наградами и премиями?

Последний вопрос смело задаю от имени всех моих друзей космонавтов, которые очень любят этот фильм. Есть выражение: «награда нашла героя». Вот хорошо бы, если бы она нашла «Белое солнце пустыни».

И ещё думал о том, что, конечно, очень хорошо, что на борту космической станции есть видеозапись этого фильма. Но не является ли сам факт предоставления нам уже весьма старой ленты укором кинопрокатчикам для которых приключенческий жанр есть как бы жанр второсортный?

ГОЛОВАНОВ. Согласись, что какой-то заменой приключенческим фильмам стали фильмы космические.

ГРЕЧКО. Ну нет! Это вовсе не равноценная замена. С космическими — я имею в виду как документальные, так и художественные фильмы — мне все представляется проще. Сначала всех в первую очередь интересовала космическая техника. В те годы космонавты в кино были просто приложением к ней,«оживляли» космические корабли, барокамеры, центрифуги, лопинги. Потом появились биографические фильмы об отдельных космонавтах, об экипажах, как правило, иллюстративные и сделанные по шаблону. Непременно шёл там серьезный космонавт за книгами, повышающий квалификацию и расширяющий кругозор. И веселый, улыбающийся космонавт в кругу семьи, на лоне природы, в зоопарке или на рыбалке. Эти кадры должны были убедить зрителя, что ничто человеческое космонавту не чуждо.

Сейчас уже есть фильмы, которые пытаются показать действительную работу, специфику труда на орбите, раскрыть психологические, этические проблемы нашей профессии. Этому подчас мешает долгое время бытовавшее представление о том, что в космонавтике всё как бы само собой отлично получается. Я был соавтором документального фильма «Командировка на орбиту» — о космическом полете, в котором сам участвовал. И вот из сценария начали вычеркивать слова о том, что в первые дни пребывания на орбите нас тошнило и голова болела. Это не вязалось со стереотипом космонавта: бодрячка и крепыша.

Я взял справку в Министерстве здравоохранения, которая удостоверяла, что подобные неприятные явления отнюдь не редкость, что, они известны медикам, и таким образом сохранил в сценарии кусок жизненной правды. Ведь тезис «Если героям на экране живется хорошо, то и зрителю живется хорошо», предельно примитивный. Я хотел, чтобы зритель узнал правду о нашей работе, чтобы наши трудности не пугали, а сближали его с нами. А то ведь что получается: у всех на работе свои проблемы и конфликты, а у космонавтов — тишь, да гладь, да божья благодать. И у нас свои споры, конфликты, обиды. И у нас общие радости, праздники, приятные сюрпризы. И в этой «похожести на всех», я считаю, не слабость наша, а сила.

ГОЛОВАНОВ. В космической кинодокументалистики есть еще один аспект, исторический. Представь на минуту, что с Колумбом или Магелланом плавал бы кинооператор. С каким трепетом и восторгом смотрели бы мы сегодня кадры тех пет! То же будет и с космонавтикой. Первые шаги ее всегда будут интересовать людей. Им будет интересна каждая деталь. Не только как выглядели, скажем, Королев или Гагарин – портреты останутся, — но и какая у них походка, во что они были одеты, какая погода была на космодроме в день исторического старта, кто и что говорил в командном бункере и т. д. И то, что очень многих кадров у нас нет и не будет никогда, — серьезный укор кинодокументалистам.

Когда мы с режиссером Игорем Бессарабовым делали фильм «Наш Гагарин», нам потребовался простейший кадр: крупный план Гагарина. Одно лицо. Пусть говорит что-то или молчит, просто смотрит — неважно Мы пересмотрели многие километры пленки и кадра такого не нашли. Его просто нет в природе. Очень мало снимали Королева. Почти вовсе не снимали Келдыша, Курчатова. Это потери невозместимые.

ГРЕЧКО. Мы говорим о кинодокументалистике. Но ведь нашим потомкам будет интересно узнать, как мы все воспринимали рождение новой эры в истории человечества, как мы осмыслили это рождение — иными словами, какое отражение нашла космонавтика в искусстве, в том числе и в художественном кинематографе. Ведь космической эре уже 22 года, срок немалый, а мы не создали такого фильма, который рассказал бы о космонавте так, как рассказал о советском воине, о русской душе фильм «Баллада о солдате». А какую кинокомедию можно сделать на космической тематике! Похлеще «Веселых ребят»! Но почему-то кинематографисты тут робеют. Или считают, что это не тема для смеха? Ерунда! Нет такой человеческой работы, которой не был бы полезен юмор! Да и сатира тоже... Но ведь ни в серьезном плане, ни в юмористическом я ничего назвать не могу. Да и за рубежом, мне кажется, успехи невелики. Я смотрел знаменитый фильм Кубрика «2001-й год: космическая одиссея». Блестяще выполнены комбинированные съемки, но сам фильм показался мне очень скучным и псевдозначительным...

Видел я и разрекламированный американский боевик «Война звезд». Он примитивен по своим мыслям и, конечно, никак не может претендовать на роль выразителя каких бы то ни было идей и тенденций космонавтики. Так, развлекательная, полудетская картина... Из наших фильмов на эту тему можно назвать лишь «Укрощение огня» Даниила Храбровицкого...

ГОЛОВАНОВ. Когда я смотрел этот фильм, я вспомнил профессора Полежаеве из «Депутата Балтики». Как и конструктор Башкирцев, это тоже синтезированный, придуманный образ, хотя и имеющий реального и очень интересного прототипа — Климента Аркадьевича Тимирязева. И у Башкирцева есть прототип — Сергей Павлович Королев. Но «Депутат Балтики» — фильм вовсе не о Тимирязеве. Я и не помню, чем Полежаев, собственно, занимается, кто он: физиолог, химик, физик? Не это важно. Предмет художественного рассмотрения — не конкретный человек, а обобщенный образ русского интеллигента, который уже на склоне лет переживает величайшую революцию. И нам интересно, как он ее принимает. Ведь так? Биографические разночтения и непохожести в характерах выдуманного Башкирцева и реального Королева меня не особенно задели. У настоящего Королева не умирала мама, по-другому сложилась личная жизнь, не конструировал он «катюши» и т. д. Ну и что? Это все неважно.

Ошибка Храбровицкого, по-моему, в том, что он приписал выдуманному человеку дела реального человека. Нельзя сделать фильм об открытии Периодической системы элементов и назвать главного героя Иван Дмитриевич Фалалеев. Или это Дмитрий Иванович Менделеев, и тогда — таблица. А если Фалалеев — то уже таблицы быть не может. Пусть он откроет что-то другое. Я принимаю условность Башкирцева, но запускать первый в истории искусственный спутник Земли и первого космонавта Башкирцев не имеет права, так как всем известно, что эти эпохальные события свершались под руководством С. П. Королева. Пусть Башкирцев отправляет экспедицию на Марс, пусть он построит фотонный звездолет, но не первый шарик и не корабль Гагарина! Зритель запутывается в реалиях и фантазиях, потому что автор фильма не выдержал меры допустимой условности.

ГРЕЧКО. А мне кажется, главный просчет — в попытке вместить в один человеческий характер всю историю нашей ракетной техники. Я убежден, что конструктор Башкирцев в талантливом исполнении Кирилла Лаврова все-таки мельче как личность, чем Сергей Павлович Королев. Зачем же синтезировать образ, если существует прототип более интересный, чем продукт синтеза?

Однако наш спор еще раз подтверждает мою мысль, что кино занимает в нашей жизни очень важное место.

Думаю, что кинематографисты должны быть озабочены той же общей проблемой, которая всех нас волнует и которая определила девиз нынешней пятилетки: пятилетки качества. Может быть, в дни, когда наши кинематографисты идут к своему юбилею, следуя доброй советской традиции, и надо использовать этот юбилей для анализа, для подведения итогов на определенном этапе работы. И при всех несомненных успехах нашего кино, при всей его популярности мы видим, что возможностей для совершенствования еще непочатый край.

-------------------------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

Почти век понадобился мировой литературе, чтобы вслед за сочинением Томаса Мора «раскачаться» на вторую по счету утопию. «Христианополис» (1619) Иоахима Валентина Андреа открыл первую страницу истории утопий в немецкоязычной литературе. А одна из последних появилась в самом преддверии XХ века — роман «Земля свободных» (1899) австрийца Теодора Герцки. Роман Герцки — это еще вполне оптимистическая картина капиталистического будущего, осененного сиянием технического прогресса.

XX век внес существенные коррективы в построения утопистов, и все чаще их произведения стали требовать приставки «анти». Пришествие Машин уже не казалось панацеей от всех бед, а бурный взлёт научно-технического прогресса и пугал и манил одновременно. Эти две ипостаси прогресса нашли свое отражение в известных романах «Метрополис» (1926) австрийской писательницы Теи фон Харбу и «Туннель» (1932) швейцарца Бернгарда Келлермана. То были зачатки классических «утопий» и «антиутопий», пока еще одноцветная раскраска будущего в «черное» или «белое». А вот в одном из крупнейших произведений европейской литературы середины века, романе Германа Гессе «Игра в бисер» (1943), одноплановая технологическая утопия уступает место многоплановой, философской.

Однако отыскиваются в истории немецкой литературы корни и собственно научной фантастики, хотя ранние образцы ее следует именовать еще просто фантазиями. Их за долгие века накопилось предостаточно; фантазировать, скажем, на межпланетные темы не гнушались ни ученые («Сон» (1634) Иоганна Кеплера), ни даже церковники (так в трактате отца Атаназиуса Кирхнера «Itinerarium Exstaticum» (1655) ангел берёт героя «в круиз» по небесам с целью завершить, его образование...). Вероятно, для любителей фантастики окажется неожиданным и такой факт: первое в истории литературы воображаемое путешествие на Марс описано немцем — случилось это в романе астронома Эберхарда Киндермана «Быстрое путешествие, совершенное пятью молодыми людьми на воздушном корабле» (1744)... Но все эти сочинения, как и раскованные фантазии «немецкого Фламмариона», Пауля Шеербарта, писавшего в первые десятилетия XX века, относятся к современной научной фантастике не более, чем первые аэростаты к сверхзвуковому лайнеру.

Научная фантастика зародилась в Германии тогда же, когда и в других странах, — на переломе XIX и XX веков; она и названа-то была так потому, что пришла в мир бок о бок с научно-техническим прогрессом. В первой половине нашего века мы встретим ее повсеместно — в книгах фон Харбу и Келлермана, в оригинальном подражании Уэллсу — романе австрийца Эгона Фриделя «Путешествие на машине времени» (опубликованном после смерти автора, в 1944 году) и многих других... Интересно, что в это же время в Германии возник еще один, доселе невиданный феномен — так называемые «брошюрные серии научной фантастики» («Воздушный пират» и другие). К ним, этим первым ласточкам «масс-культовской» фантастики, мы еще вернемся — пока же только отметим, что Германия начала века держала,

по-видимому, первенство по количеству издаваемой фантастики. И опередила в этом отношении США, где расцвет жанра начался чуть позже.

Была у ранней немецкой фантастики и своя бесспорная «звезда» — Курд Лассвиц; лучшего кандидата на титул «отца немецкой НФ», пожалуй, не найти. Он известен своим знаменитым романом «На двух планетах» (1897), переведенным до революции и на русский, однако только этой книгой заслуги Лассвица перед фантастикой не исчерпаны. Творчество его многогранно: в своих рассказах он освобождает «строго» научную, популяризаторскую по сути фантастику от традиционной сухости, переводя ее в разряд фантастики парадоксальной.

Однако в драматическое для Германии и всего мира время, промежуток между двумя мировыми войнами, на научно-фантастической сцене появились книги, которые оказали, увы, не меньшее влияние на развитие этой литературы в Германии. Речь идет о многочисленных романах Ганса Доминика, принесшего в фантастику ядовитые семена, которые проросли и дали обильные всходы, например, в современной научной фантастике ФРГ. Формально популяризаторская, «про изобретения», фантастика Доминика содержала в себе явные элементы реакционного консерватизма, «мягкого» национал-шовинизма. И не из-за пропаганды достижений науки и техники книги этого писателя получили «зеленый свет» в фашистской Германии. (Сегодня произведения Доминика издаются в Западной Германии — где бы вы думали? — в сериях «классики научной фантастики»...)

Но если в произведениях Доминика, например, в его романе «Власть трех» (1922) встречаются ещё только зачатки мистицизма и оккультной тарабарщины, то у таких авторов, как Эверс и Штробль (на «совести» первого, кстати, — слова к небезызвестному «Хорсту Весселю»), подвизавшихся в качестве «придворных фантастов» Третьего рейха, эта сторона дела уже разработана вовсю (1).

Вторая мировая война явилась величайшей трагедией и испытанием для немецкого народа, она словно расщепила надвое единый поток немецкой культуры. Отныне каждая составляющая пошла своим путем. Разделилась и пошла двумя непересекающимися путями и немецкая научная фантастика. Но вот параллельны ли эти пути? Давайте посмотрим. Произведения фантастов, в какие бы далекие миры будущего они ни забирались, лишь особое преломление настоящего. И, перелистывая страницы НФ книг, выпущенных в каждой из Германий, мы многое узнаем о том, что заботит, зовет и отталкивает писателей-фантастов этих стран.

***

Исследователь, задумай он количественно оценить состояние научно-фантастической литературы, появляющейся на книжных прилавках Западной Германии, отметил бы следующий факт. Фантастики в стране издается более чем достаточно, такие издательства, как Гейне, Гольдман и Улльштейн (а ранее — Марион фон Шредер, Лихтенберг и Фишер) выпускают 3—5 научно-фантастических книг ежемесячно. Но вот национальной-то фантастики практически нет, ее редкие образцы буквально тонут в море переводной литературы и откровенной бульварщины (2)...

Последняя стала, к сожалению, определяющей. Ибо на вопрос, каким единственным словосочетанием описывается мир научной фантастики ФРГ, мы без колебаний (но не без сожалений!) ответим: «Перри Родан». Кто же или что же это такое — Перри Родан, чем он так прославился?

Вначале несколько слов о предыстории. В 1960 году предприимчивая группа авторов, во главе которой стояли В. Эрнстинг и К.-Г. Шеер, вдохновленные легендарной славой берроузовского «Джона Картера Марсианского» и других суперменов научной фантастики, решила создать «своего», немецкого. Так родился космический пилот США (все-таки американец...) Перри Родан. В мюнхенском издательстве «Артур Мевиг» стали выходить дешевые журнальчики с приключениями новорожденного. И не стоило бы долго говорить о нем — бульварщина есть бульварщина, как ее ни ряди, если бы не одно «но». Перри Родан начал вдруг срывать такие коммерческие лавры, каких от него не ожидали даже его создатели. Так этот феномен перекочевал из сферы литературоведения в сферу социологическую.

О масштабе предприятия судите сами. По сей день еженедельно выходит в свет очередной номер журнала о Перри Родане (это почти четверть миллиона экземпляров). Параллельно каждый месяц на прилавках появляется очередной «опус» в мягкой обложке (еще 50 тысяч). Плюс два переиздания старых выпусков, тоже еженедельно... По данным на 1977 год, уже вышло в свет более 800 номеров журнала и за сотню отдельных «романов». И нельзя не согласиться с рекламой, гласящей, что издательство «Пабель», к которому перешли права на издание «родановщины», издает сейчас ежемесячно фантастики больше, чем кто бы то ни было в мире.

Дальше — больше. Отпочковалась новая серия, названная по имени ближайшего соратника Перри, некоего инопланетного принца Атлана (еще 80 тысяч экземпляров еженедельно). «Культ Перри» постепенно захватил Западную Европу и с триумфом перемахнул через океан. Теперь, вместе с американскими изданиями, общий тираж исчисляется, вероятно, восьмизначными цифрами. В 1966 году эстафету подхватил кинематограф, стали, как грибы после дождя, возникать «Клубы ПР», комиксы, продаваться игрушки, чертежи космической техники, пластинки; собираются даже специальные съезды энтузиастов. И все это ради него одного, ради Перри... Если даже с должной иронией отнестись ко всем его многочисленным завоеваниям в пространстве и во времени, о которых без устали строчит «команда родановцев» (теперь в ней насчитывается 12 авторов — назвать их «писателями», право же, рука не подымается), то в одном Перри Родану следует отдать должное. Западный книжный рынок он завоевал, причем четкость и планомерность этой акции наводят на размышления.

Вот скромное начало карьеры супермена: в 1971 году пилот Военно-Космических Сил США Перри Родан, рыжеволосый красавец 35 лет от роду, сталкивается на Луне с инопланетянами, которые предоставляют в его распоряжение некий «активизатор живого», благодаря которому Перри становится всемогущим и бессмертным. После чего он погружается в водоворот событий. Поначалу Перри разворачивается в планетарных масштабах, обуздав все политические силы Земли, которым отныне надлежит работать рука об руку под мудрым руководством Перри Родана. Другого им не дано, ибо на голову землян, словно сбесившись от беспричинной ненависти, один за другим сваливаются инопланетные захватчики. В таком перманентном состоянии агрессии долг Перри — одерживать победу за победой над чужаками.

Растет количество выпусков, «космическому стратегу» становится тесно в Солнечной системе. Завоеван весь доступный космос, создана «Солнечная империя», а сам Родан удостаивает себя титула «Великого Администратора». Сотни космических битв, сотни лет (а к 1977 году хронология серии распространилась на пятое тысячелетие: гулять так гулять!) Перри Родану нипочем. Все эти страсти вызвали бы в лучшем случае ухмылку, если бы не одна, смутная поначалу, тревога. Ну, супермен как супермен, на подростков и обывателей все это может произвести впечатление... ну, жалко перевода бумаги, наконец. Но что-то не так — не так, как в других «эпопеях» того же порядка. Какая-то странная расчетливость, планомерность, почти бухгалтерский учет истребленным врагам и присоединенным планетам… Где-то, когда-то все это уже было, но где и когда?

Пойдем, однако, дальше. То, что никакой фантазии в этой «научной фантастике» не доищешься, можно было сказать заранее. Как не следует ждать и научных откровений. Иногда авторов, правда «разбирает», и тогда на свет являются «откровения» вроде загадочного существа Харио, энергетического сгустка, питающегося звездным излучением. На вид это чёрный шар, гладкая поверхность которого отражает события, происходящие в этот момент в самых отдалённых местах Галактики (про скорость света авторы помалкивают). Живет Харио «по ту сторону времени, видит и знает всё, что происходит во Вселенной, все, что было, и все, что будет»... Казалось бы, ну что ещё можно выдумать после такой «находки» (ведь наверняка Харио знает и содержание всех будущих похождений бессмертного Перри!)? Однако золотоносная жила продолжает разрабатываться без тени смущения...

Не стоит долго распространяться и о литературных достоинствах серии, они, как говорится, находятся «по ту сторону добра и зла». Интерес вызывает разве, что язык героев. При встречах землян друг с другом диапазон речи ограничен приказами и отчётами об их исполнении. Когда появляются инопланетяне, разговоры (если вообще дело не сводится к простому нажатию курка) ограничены устрашающими окриками. «Дискуссии специалистов-ученых» полны цитированных и перецитированных маловразумительных терминов... Прав был критик, отметивший, что «авторская речь содержит те же элементы, а весь военизированный словарь и общий ритм стаккато более напоминает реляции с полей сражения».

С кем же сражается Перри Родан? То, что вместо инопланетян — маски, клише, следовало ожидать. Однако одна статистическая закономерность прослеживается не то чтобы ярко — навязчиво: все эти «нечеловеки» почти наверняка описаны как слабые, дегеративные расы. Если же это высокоразвитые существа, то почти всегда — негуманоидные убийцы из бог знает каких внегалактических бездн. Случалось, что Родану попадались «под руку» расы мудрые и разумные, — и вот тут-то теплившиеся подозрения, смутные предчувствия читателя подтверждаются со всей очевидностью.

Мудрые и разумные — но совершенно безынициативные, полностью бессильные в политическом плане! Расы, которые просто не выживут без энергичного и богоподобного Перри — лидера, полководца, вождя. А вождь по-немецки — фюрер...

Вот что смущало в похождениях Великого Администратора и вызывало аналогии с прошлым. Планомерный «приход-расход» человеческого волоса в Освенциме. Доведенная до идеала организованность и дисциплина убийства как воплощение организованной государственной машины Третьего рейха. Точные — до сантиметра — обмеры черепа на предмет арийскому стандарту. Заведенная как часовой механизм нация, во главе которой — единовластный лидер… Все это легко обнаружить под «галактическими одёжками» книжек о Перри Родане.

За псевдоисторической (всякие там принцы, штатс-маршалы, лорды-адмиралы) или псевдофантастической (корпус мутантов») терминологией некоторые критики усмотрели лишь балаган, невинную игрушку для детей и лиц, с не отягощенных интеллектом. От Перри Родане поспешили отмахнуться как от объекта, недостойного внимания. Действительно, литературоведам здесь делать нечего: нет самого материала. Зато социологов явление не может не заинтересовать.

Идеально организованная военная экспансия в сочетании с почти обожествлённой фигурой лидера, какой-то зоологической неприязнью к «инородцам» и отсутствием даже рудиментов культуры и интеллекта, — согласимся, всё это знакомо. И это вовсе не игрушки... Потому-то все чаще в критических обзорах слова «Родан» и «нацизм» ставятся вместе. Это почувствовали и хозяева серии; в 1971 году тогдашний директор фирмы «Мевиг» в интервью мюнхенскому журналу попытался «отбиться» от прямых обвинений в пропаганде идей нацизма. «Это ведь не фашизм, а всего лишь проповедь использования силы — на благо человечеству!» А вот австрийский публицист Роберт Юнг дал максимально точное определение: «Гитлер планетарной эпохи».

«Адвокаты» Перри Родана указывают обычно на такой момент: в Солнечной Империи некоторые государственные институты носят формально демократический характер, например; существуют выборные советники при Великом Администраторе. Однако, как едко заметил критик Манфред Нагль, «Перри разрешает им высказаться, хотя ему, при его безграничной мудрости, никакие советы не нужны. Напротив, советники с благоговением выслушивают откровения своего вождя...» Не лишним будет вспомнить, что и при Гитлере формально были сохранены некоторые институты Веймарской республики — существовала даже ее конституция…

Теперь восьмизначные цифры тиражей уже не вызовут усмешки — скорее, ужас. Ибо «ПР» — это не только реанимация идеологии фашизма, это еще и попытка прописать ее в будущем. И хотя в данном случае под «будущим» понимается лишь грубо размалеванная декорация, те сотни тысяч читателей, которые еженедельно поглощают очередную партию «родановщины», как-то свыкаются с мыслью, что и впредь всегда будет ощущаться нужда в «сильных личностях», свято соблюдающих «расовую» (теперь уже — земную) чистоту, оберегающих перепуганного обывателя от происков «инородцев» и непрестанно заботящихся о расширении своего «Lebensraum».

Отравленная стрела достигает цели. Недаром среди победителей конкурса на лучший лозунг для серии был и автор таких строк: «Думай, как Перри,— и правь Вселенной». Автору — 14 лет...

***

Коммерческий взлет Перри Родана не оставил равнодушными ремесленников, не входивших в группу Эрнстинга и Шеера, появились даже серии-подражания («Коммодор Скотт» и другие). В этот же ряд можно со спокойной совестью зачислить и большинство романов Г. Кнайфеля («Нас ждали звезды», «Дальше, чем ты думаешь»), впоследствии подключившегося к разработчикам жилы — «родановцам». Вот во что с течением времени эволюционировали «брошюрные серии» начала века, о которых мы упоминали в начале обзора!

Обидно, что за подобными эверестами макулатуры совершенно теряется из виду серьезная научная фантастика ФРГ, Австрии и немецкоязычной Швейцарии. Даже освободив ее от тины, подобной вышеописанной, мы обнаружим одно-единственное крупное имя — Герберта Франке. Это действительно лидер фантастики ФРГ. В прошлом физик-теоретик, профессор Венского университета и автор более полутора десятков научно-популярных книг, Г. Франке был трижды удостоен премии Рихера как лучший западногерманский фантаст года.

Франке — писатель по преимуществу «антиутопического» склада, хотя в его произведениях нет того мазохистского любования концом света, которое в общем присуще основному руслу современной западной фантастики. Основная цель испепеляющей фантазии Франке — это статичное, полностью законсервировавшее себя общество в духе моделей, построенных ранее Хаксли, Замятиным и Оруэллом. Но если классики «антиутопии» были настолько заворожены созданной ими же конструкцией, что и не искали какого-то выхода, то Франке этот выход ищет. Постоянно, настойчиво, со страстностью гуманиста и спокойным аналитизмом ученого.

Статика в отсутствии противоречий, а как следствие — вырождение, стагнация, гибель,— исследуются им в двух направлениях. Во-первых, он предупреждает против тенденций к диктатуре и автоматизации: соединенные воедино, они могут дать в будущем те ужасные картины, которые рисует ему фантазия. Уже во втором романе «Сетка мыслей» (1961) Франке изображает общество, члены которого подвергаются лоботомии только потому, что обладают фантазией, способностью совершать нелогичные поступки... В «совершенном» обществе фантазер и мечтатель Эрик мгновенно становится преступником. Однако исторический ход развития оправдывает его, а не общество, пожелавшее «освободиться» от каких бы то ни было случайностей, любых проявлений нонконформизма. Когда через многие века на планету садится экспедиция другой разумной расы из отдаленной части Галактики, от «совершенной» земной цивилизации остались одни руины, а мозг Эрика — случайно сохранившийся и вновь «разбуженный» пришельцами — вновь живет и действует...

Эта тема, преломляясь по-разному, прошла через многие романы писателя — «Стеклянная западня» (1962), «Стальная пустыня» (1962), «Башня из слоновой кости» (1965) — и нашла самое яркое воплощение в последнем романе Франке, «Ипсилон-минус» (1976).

Общество будущего, изображенное в романе, может «с гордостью» назвать своим духовным провозвестником Олдоса Хаксли: иерархия каст, единая система компьютеров, управляющая всем и вся, совершенная на вид социальная конструкция, торжество холодной надчеловеческой логики, общество, в котором, «все довольны». Однако выясняется, что и в этом обществе в прошлом были свои недовольные — группа технократов («мягких революционеров»), решивших, что для обновления системы достаточно обновить вводимые в единый компьютер программы... Их восстание окончилось неудачей, однако разгром, учиненный над восставшими, не принес спокойствия и правящей элите. Ибо стало известно, что в некоем тайнике спрятаны инструкции, с помощью которых можно разрушить античеловечное государство, взорвать казавшееся незыблемым «статус-кво». Местонахождение этой «взрывоопасной» информации известно одному-единственному человеку, главному герою романа. Сам он об этом не подозревает: в целях конспирации соратники-революционеры особым образом блокируют в его мозгу те участки, которые ведают памятью... Теперь он «другой человек», лояльный служащий системы, специалист по компьютерам, проверяющим граждан на «кастовое соответствие». Его прошлое для него самого — загадка.

Случайно, в результате ошибки при программировании, он проверяет на «кастовое соответствие»... себя. И с изумлением обнаруживает, что принадлежит к разряду «ипсилон-минус», изгоев. Герой начинает медленно, шаг за шагом, восстанавливать свое прошлое, свое второе, скрытое за психоблокадой «я», пытается нащупать старые связи.

Только пройдя через водоворот событий, читатель узнает, что «ошибка», изменившая существование героя, оказалась на деле тщательно спланированной провокацией со стороны правящей элиты. Герой, разыскивающий своих друзей, — лишь подопытный кролик, и в финале правители добираются-таки до заветной информации и уничтожают ее. Но это не главное из чудовищных откровений финала: выясняется, что знак «ипсилон-минус» означает принадлежность к истинной элите, маскирующей себя, но обладающем всей полнотой власти! Ибо «ипсилон-минус» — это чрезвычайно высоким уровень фантазии, а без этого ценнейшего качества «верхушка», как выясняется, существовать не может...

Героя даже приглашают занять свое место у кормила власти, а когда он отказывается, его уничтожают. И все-таки финал по-своему оптимистичен: перед самой гибелью герой, подключившись к единому компьютеру, программирующему через средства массовой информации сознание граждан этого общества, сообщает секретные данные о способах разрушения системы... буквально всем. Он сам погибнет, но неизбежен и скорый конец этого автоматизированного общества-застенка.

Единственная ли это опасность в будущем — террор, автоматизация, доведенная до абсурда, насилие и насаждаемый конформизм? Франке обращает внимание и на другую сторону медали, он, вероятно, первым (если не считать Станислава Лема) рисует еще один, не столь очевидный вариант конца цивилизации: спокойный, мирный, лишенным внутренних конфликтов гедонистский «рай».

В романе «Клетка орхидей» (1961) цивилизация далекой планеты представляет собой высшее завершение идеи «сытого рая»: наследники тех, кто его задумал и создал, уже не люди и даже не животные. В подземных лабиринтах-теплицах в огромных баках живут какие-то омерзительные амебы, существование которых поддерживается роботами. Это уже жизнь почти растительная («мыслящие орхидеи»). Но Франке не просто изобразил какую-то экзотическую форму жизни в космосе: дело в том, что когда-то «орхидеи» были человекоподобными. Затем, взвалив все тяжести жизни на роботов, они превратились в полурастения, пребывающие в состоянии постоянной эйфории, которой их заряжают все те же роботы. Жизнь ли это или просто существование? («А они думают?». «Зачем им думать — они счастливы». «А они размножаются?». «Зачем — они бессмертны»...)

Своим романом Франке выносит беспощадный приговор концепциям «сытого рая», но только приговором он не ограничился. Дело в том, что «мыслящих орхидей» обнаруживают земляне будущего, разительно напоминающие впавших в детство уэллсовских элоев: игры и развлечения составляют все их существование. И обнаружив на далекой планете свое вероятное будущее, земляне впервые задумываются над вопросом: а так ли все благополучно на самой Земле?

В романе «Зона: нуль» (1970) писатель вновь возвращается к вопросу о «сытом, развлекающемся обществе». Прошедшее десятилетие не заглушило тревогу Франке, наоборот, она разгорелась с новой силой... После страшной, испепеляющей войны двух противодействующих обществ прошло много лет. Остатки и «той» и «другой» цивилизаций практически изолированы друг от друге, разделены областью сплошных разрушений, «зоной: нуль». Долгое время никакой информации друг о друге нет, пока наконец в «зону: нуль» не отправляется экспедиция, в составе которой герой романа. По мировоззрению он близок нашему современнику; именно его глазами человек XX века судит об увиденном.

Оба общества-антагониста представляют собой две крайности. Одно из них отличает энергия, сверхжёсткая дисциплина, жизненная активность; герой принадлежит как раз к «активным». «Пассивное» общество, представшее его взору, впало в детство от постоянного безделья (благосостояние обеспечивается автоматикой), вся деятельность его членов сводится к игровым наслаждениям, эротике, какой-то несерьезной «научной работе», весьма смахивающей на изыскания лапутян у Свифта. Введена номерная система, и когда герой, первоначально «равный среди равных», теряет свой идентификационный жетон, он тут же превращается в отверженного...

Герой спасается, убегает из «сытого рая», более похожего на ад, возвращается к своим. И... подвергается лоботомии: для его общества, организованного и по-военному дисциплинированного, всякая информация об «анархистах», живущих свободной, беспечной жизнью младенцев, крайне опасна...

«Зона: нуль» — один из самых мрачных романов Франке. И все-таки это не беспросветный кошмар, а настойчивое предложение, требование задуматься. В интервью американскому журналу «Экстраполейшн» писатель изложил свое кредо так: «Я не считаю свои научно-фантастические романы воплощением пессимизма, хотя и постулирую развитие определенных опасных тенденций современности в будущее. Но я не предсказываю, а просто ставлю вопросы. Можно ли найти выход даже в безнадежных ситуациях? Мне думается, выход всегда есть».

То, что прогрессивные писатели-фантасты ФРГ настойчиво ищут выход, подтверждается и деятельностью группы молодых авторов, объединившихся вокруг журнала «Science Fiction Times» («Времена научной фантастики»). Возникло это объединение как своеобразный эквивалент английской «Новой Волны» (отсюда, по-видимому, и английское название), однако одна особенность выделяет западногерманских авторов по сравнению с их коллегами. Это преимущественно писатели левых убеждений, хотя спектр «левизны» достаточно широк: тут и коммунисты — члены ГКП, многие из которых даже подвергались репрессиям в связи с пресловутым «запретом на профессию», — тут и «левые либералы», и откровенные леваки-радикалы, которых сейчас пруд пруди в любой стране Запада (хотя влияние последних на всю группу падает с каждым годом). Неоднородность сказывается и на прозе этих писателей: наряду с острообличительными, антикапиталистическими по духу произведениями встречаются на страницах журнала и проявления «революционности» другого рода — смакование жестокости и патологий, нецензурщина и тому подобное. Однако если в английской «Новой Волне» подобной «революционностью», в сущности, и ограничились, молодые западногерманские авторы внимательно изучают возможные альтернативы, приходящие, в частности, и со страниц научной фантастики. Так, в журнале постоянно ведется раздел «Социалистическая альтернатива», в котором с очень доброжелательных позиций (ведут раздел писатель Пукаллус и его жена, член ГКП) оценивается научная фантастика ГДР и других социалистических стран.

Несмотря на идейную и художественную разбросанность, костяк группы составляют писатели, чья искренняя тревога за будущее не может не вызвать сочувствия. И, как знать, может быть, когда-нибудь эти ростки распустятся, и научная фантастика ФРГ займёт своё место в ряду европейских научно-фантастических литератур.

(1) Эта неизменно проступающая связь фашизма и мистицизма, несопоставимое на первый взгляд единство костров из книг в Нюрнберге и официальной космогонической доктрины нацизма, теории «вечного льда» австрийца Ганса Гербигера, концлагерей и «расово чистой физики» (а почему бы не быть «расово чистой фантастике»!) еще ждет своего исследователя. Ведь недаром же говорят о нацизме как об извращении немецкого романтизма...

(2) В последние годы, правда, наметились две позитивные тенденции. Это, во-первых, серия издательства «Инцель», возглавляемая известным редактором, критиком, энтузиастом фантастики Францем Роттенштайнером, живущим в Вене. В выпусках серии вышло большое количество переводной НФ из СССР и других социалистических стран; в середине семидесятых, когда «снобистская» американская читающая публика с удивлением открыла для себя творчество Лема и Стругацких, эти авторы уже были хорошо известны в Западной Германии... Второе, что обращает на себя внимание, это серия фантастики в солидном издательстве «Зуркамп», в которой представлены и отечественные авторы и прежде всего Герберт Франке, о котором речь впереди.

------------------------------------------------------ ------------------------------------------

Вл. Гаков, Эрик Симон. «В непараллельных мирах». Обзор научно-фантастической литературы ГДР / читать

------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.

Не трудно отыскать «точку отсчета» этой литературы — научная фантастика ГДР родилась вместе с республикой, в 1949-м. В этом году увидел свет роман известного пролетарского писателя Л. Турека «Золотой шар», в котором рассказывалось об инопланетных «гостях», оказавшихся волею случая в США, в самом пекле классовых антагонизмов американского общества... В этом произведении уже можно увидеть черты характерные для последующего развития фантастики ГДР: гуманизм, четко определенную общественную позицию автора, стремление к «актуализации» научной фантастики в сторону социальной и даже политической.

Тем не менее пятидесятые годы прошли для фантастики ГДР под знаком техники и детективных приключений. Окружающая писателей реальность диктовала именно такой выбор «цели»: возрождение разрушенной экономики страны, укрепление государственности молодой республики, напряженная политическая обстановка периода «холодной войны» — все это нашло отражение в романах Г. Фивега и Э. дель Антонио. Однако литературные достоинства их книг были невелики, ибо узость целей в значительной мере ограничивала и художественные возможности.

Начиная с 1957 года, когда был запущен первый спутник, тематика расширилась: уже не описания удивительных научных открытий и их возможного применения в жизни общества волнуют писателей-фантастов ГДР, а космическая техника и приключения в космосе («Титанус» (1959) Э. дель Антонио). В интересном романе Г. Хорстмана «Голос Бесконечности» (1965), сюжетно напоминающем толстовскую «Аэлиту», ставится проблема, которая была бы немыслима десятилетие назад: автор показал, как непросто решить чисто социальные проблемы с помощью одних только технических средств, как заведомо обречена на неудачу «кавалерийская атака» технологии на общественные установления. Новое проблемное качество соединялось в романе с новыми художественными достижениями: роман был написан мягко, поэтично, без излишней назидательности. В это же время выходит еще одна книга, которая наряду с романом Хорстмана определила поворот научной фантастики ГДР в сторону большей глубины и психологичности. В «Мире ином» (1966) Г. Циргибеля главным становится не описание приключений в космосе, а анализ трагической судьбы героев, жертв космической катастрофы, описание психологии людей, оказавшихся на краю гибели.

Конец шестидесятых — начало семидесятых годов, по единодушному мнению критиков, — время бурного расцвета научной фантастики в стране, ее поистине «звездный старт». Дело даже не в очевидном росте качества публикуемых произведений, — изменилось и само отношение к этому виду литературы со стороны читателей и издательств, три из которых уделяют научной фантастике повышенное внимание. Это «Нойес Лебен», в котором наряду с книгами фантастов ГДР выходят переводные и прежде всего советские произведения; «Дас нойе Берлин», специализирующееся на выпуске фантастической и приключенческо-детективной литературы, и одно из крупнейших в стране издательств, «Фольк унд Вельт», занимающееся зарубежной литературой. Растут тиражи, увеличивается внимание со стороны критики, растет, наконец, количество названий (с конца 60-х годов — около двадцати оригинальных названий в год).

Книги писателей-фантастов ГДР переводятся на языки многих стран мира, и присуждение в 1973 году на съезде писателей-фантастов социалистических стран премии писателю Г. Крупкату явилось признанием заслуг и всей фантастики ГДР.

***

Фантастика ГДР сейчас представляет собой картину достаточно сложную, не поддающуюся однозначной оценке. Дело в том, что даже термин «научная фантастика» понимается весьма разнообразно, и те или иные крайности в оценках произведений фантастов ГДР, как правило, связаны с различным пониманием сущности и задач этой литературы различными рецензентами. Однако в калейдоскопе имен, тем и названий можно выделить некоторые закономерности или, на худой конец, хотя бы выявить определенную классификационную систему.

Важное место продолжает занимать в фантастике ГДР «линия Жюля Верна», традиция научно-технической и приключенческой фантастики (ее еще иногда называют «строго научной»), представленной именами К.-Г. Тушеля, А. Крегера, К. Фрюауфа, Р. Фурмана. Оригинальность фантастических гипотез, добротность и достоверность научной «составляющей» произведения плюс увлекательно построенный сюжет — все эти качества присущи их лучшим книгам. Так, например, успехом пользовался остросюжетный, фактически детективный роман К.-Г. Тушеля «Загадка «Сигмы» (1974), в котором поставлены вопросы охраны окружающей среды. Пожалуй, единственное, в чем можно упрекнуть «жюльверновцев», так это в приверженности традиционным формам, отчего их произведения зачастую оставляют впечатление некоторой архаичности.

Вместе с тем в последние годы заметен процесс активного поиска новых средств выражения. Сказывается и стремление писателей приблизить эту литературу к реальной жизни, поставить актуальные для ГДР 70-х годов вопросы и рассмотреть их в контексте жизни современного человека. Поэтому нередки случаи использования старого технического арсенала, но в новом качестве. Например, в романе Г. Крупката «Набу» (1968) традиционные, казалось бы, сюжетные ходы (робот-разведчик с другой планеты, перипетии увлекательной подводной экспедиции и тому подобное) приводят автора к философским размышлениям над проблемой выявления человеческой «специфики», определения места человека и человеческого общества в схеме мироздания.

Появились и интересные попытки по-новому, творчески развить стародавнюю, уже порядком изжившую себя тему утопии (и ее неизменной «сестры» — антиутопии).

Одним из самых интересных примеров такого рода остается роман X. Ранка «Бессилие всемогущих» (1973). Неторопливо, со множеством отступлений описывает автор мир планеты Асталот. Население Асталота состоит из двух групп существ; дафотилов — правителей планеты, внешне ничем не отличающихся от людей, и серматов — биороботов, прислуживающих правителям (такое положение сложилось, как выясняется, в результате биологических манипуляций в прошлом). Цивилизация Асталота относится к так называемым «замкнутым» и медленно угасает: дафотилы не знают, что такое труд (обо всем заботятся серматы и нечеловеки-цефаллоиды, занятые в производстве), у них отсутствует институт брака и семьи (дети выращиваются в специальных учреждениях), основное занятие дафотилов — развлечения: концерты запахов, «пластическое телевидение» и тому подобное. Жителям планеты отвратительна сама мысль о насилии, они не переносят боли, ничего не знают о своем прошлом. Однако, устранив опасность из жизни человека (напрашиваются невольные сравнения с «Возвращением со звезд» Станислава Лема), общество Асталота сделало ненужными и те моральные ценности, которые были накоплены человечеством за тысячелетия своего существования: способность к самопожертвованию, мужество, благородство. Лишенная императива нравственного развития, цивилизация зашла в тупик.

Волею случая (ошибка при «биологической трансплантации эквивалента лемовской «бетризации») герой романа Асмо оказывается единственным, кто способен на решительные действия. В финале цивилизация Асталота вновь получает импульс к подлинной жизни, которая заменит собою сладкую вековую «спячку».

Итак, утопия трансформируется в антиутопию? Не совсем так. Даже романы Франке (с ним как бы внутренне полемизирует автор «Бессилия всемогущих») и то следовало бы назвать «романами-предупреждениями» в отличие от традиционной антиутопии, постулирующей торжество и «несгибаемость» Зла. Хайнер Ранк идет еще дальше: он сознательно утверждает идею социального развития, творческого действия как важнейших предпосылок человеческого бытия. И Франке и Ракк выносят приговор идеологии «сытого рая»; но если западногерманский писатель верит в человека «иррационально», наперекор всему, что являет окружающая социальная действительность (верит уже просто потому, что, утеряй он эту веру, и будущее покажется вечным и беспросветным кошмаром), то веру Ранка питают другие корни. Окружающая социальная действительность подсказывает реальные основы веры в человека.

***

Новый подъем научной фантастики ГДР характеризуется прежде всего стремлением авторов максимально разнообразить свою творческую палитру. Разнообразие проявляется во всем: в выборе тем, в сюжетах, в экспериментах с формой, в стилистике. Выражением этой тенденции стал несомненный рост — количественный и качественный — научно-фантастического рассказа, представляющего удачный полигон для экспериментов.

Если до 70-х годов вышло не более пяти сборников рассказов, то с начала десятилетия картина резко изменилась: в 1977 году количество сборников превысило количество романов. За первыми антологиями, составленными преимущественно из произведений иностранных авторов, появился сборник произведений фантастов ГДР — «Человек из антимира». Вскоре последовал другой, «Встреча в потоке света» (1976), подтвердивший, что молодая научная фантастика в стране обрела свое лицо.

1973 год ознаменовался выходом в свет двух авторских сборников одаренных и своеобразных рассказчиков. Это прежде всего «Дар транссолярийцев» А. Лемана и Г. Тауберта. Авторы, биологи по образованию, обратились к изрядно «запылившейся теме контактов с иными цивилизациями, однако нашли какие-то свои, особенные краски и подходы к этой теме. Каковы обитатели других миров, что может принести человечеству встреча с ними, что может дать человечество инопланетянам, какие формы может принять сотрудничество двух цивилизаций и возможно ли вообще такое сотрудничество — все эти вопросы решаются авторами на самых различных уровнях; биологическом, социальном, философском. Сборник Лемана и Тауберта был восторженно принят читателями, а министерство культуры ГДР в 1974 году наградило книгу своей ежегодной премией (это был второй случай, когда такую премию получала книга писателей-фантастов).

В том же году Г. Бранстнер, всегда тяготевший к парадоксальной, острой литературной форме (его роман «Путешествие к Звезде Окрыленных» (1968) был, по сути, первым в ГДР произведением юмористической фантастики), выпустил сборник «Астрономический вор», содержащий сорок семь рассказов о механике Фрэнки и его друге. Некоторые из «анекдотов» (как назвал их сам автор) действительно анекдоты, не больше — как, например, рассказ об изобретении немнущейся тени. Другие гораздо глубже, менее «смешны» — как история с прибором, позволявшим выяснить, держит ли человек данное им слово...

С тех пор жанровая форма рассказа развилась, количество рассказов не скудело, а популярность их росла. Из авторских сборников самых последних лет можно отметить «Дождь на Тихе» (1978) Ф. Теппе, зачастую переносящего сюжеты старинных мифов в будущее, и «Последний день на Венере» (1979) К. Штейнмюллера, своей хлесткой, ироничной манерой напоминающего Роберта Шекли.

Но особенно обильным оказался «урожай» 1977 года. Тут и удачный симбиоз философско-психологической проблематики с лихо закрученным сюжетом у Б. Ульриха (сборник «Невидимый круг»); и «детективная» научная фантастика в сочетании с острой социально-критической линией (в сборнике Г. Прокопа «Кому понадобилось воровать голени» описываются приключения карлика-супердетектива Тимоти Тракла в Америке XXI столетия); и откровенная пародия с элементами сатиры (например, Р. Хайнрих и Э. Симон в сборнике «Первое путешествие во времени» высмеивают одну из наиболее безжалостно эксплуатируемых тем научной фантастики).

Возвращаясь к произведениям крупной формы, легко заметить эту тенденцию к разнообразию (в частности, заметное увеличение «удельного веса» сатирической и юмористической фантастики) и в ряде романов. Например, сюжет романа Г. Циргибеля «Пора звездопада» (1972) – довольно условная история похищения нашего современника инопланетянами, его пребывания на борту космического корабля в обществе девушки из Древнего Вавилона. История эта рассказывается с определённой долей юмора, между рассказчиком и описываемыми событиями все время сохраняется «ироническая дистанция», позволяющая понять, что главное для автора – вполне земные дела, вопросы психологии и морали современника, столкнувшегося с качественно Иным. Герой романа – простой, «среднестатистический» человек, и его суждения с позиции здравого смысла переворачивают в восприятии читателя многие, казавшиеся незыблемыми аксиомы научной фантастики.

***

В последние годы в фантастике ГДР явственно заметен крен в сторону использования сатирических, гротесковых средств, что хорошо видно на примере творчества супругов Браунов. Эти писатели, вступившие в литературу в 1955 году, обратились к научной фантастике в шестидесятые годы и быстро выдвинулись в число ведущих авторов-фантастов ГДР. С первых шагов в научной фантастике Брауны выдвинули два творческих принципа которых неуклонно придерживаются и по сей день: разработка общественно значимой проблематики и развитие фантастической традиции немецкоязычной литературы. Это видно по их первому крупному НФ произведению «Ошибка Великого Чародея» (1972), в котором ощутимо влияние Т. А. Гофмана: фантастический элемент произведения развивается не по логически выводимым научным законам, а по законам художественным и явления реальности, физически обоснованным, соседствуют с явлениями сказочными, метафорическими.

Действие романа происходит на Земле, в небольшой деревушке, расположенной в тропическом лесу. Жители деревни, употребляя в пищу особенные «наркотические» груши, постоянно находятся в полусомнамбулическом состоянии. В результате их апатии власть в стране (в остальных деревнях – то же самое) удалось захватить диктатору по имени Великий Чародей Мультипликато. Он превращает страну в гигантский комбинат по сбору и переработке груш, приносящих колоссальные прибыли. Все сельскохозяйственные работы и технологические процессы переработки груш почти полностью автоматизированы, роль жителей деревушки, лишённых каких бы то ни было прав, сведена до положения придатков к автоматам. Это уже рабочий скот, а не люди. Обучение в школе заменено ритуальным поеданием груш на каждом уроке, а также зазубриванием перечня их «замечательных свойств» (не говоря уже о заучивании наизусть биографии Великого Чародея). В стране падает рождаемость и растёт смертность, так как, кроме груш, питаться населению практически нечем.

Однако среди слабеющих, деградирующих физически и нравственно жителей страны нашёлся человек, осознавший ужас положения и в результате многолетней борьбы свергнувший диктатора. Снова, как и в романе Ранка, социальное зло представляется не нормой (что мы встречаем в произведениях западных фантастов), а патологией и исторически обречено. Так же ясно, как и в «Бессилии всемогущих», выражена позиция авторов: резкий протест против любой формы тирании и подавления личности. Авторы — гуманисты, но гуманизм этот активный, он не ограничивается состраданием к «униженным и оскорбленным», а выражается в ясно осознанной программе борьбы с социальной несправедливостью.

Одно из наиболее значительных явлений в фантастике ГДР последних лет — роман Браунов «Жуткие явления на Омеге XI» (1974). ...Земные астрономы принимают и расшифровывают радиограммы с планеты Омега XI, в которых содержится призыв о помощи; жизнь на Омеге находится под угрозой каких-то жутких явлений». В разведывательный полет отправляется космический корабль с экипажем из двух человек — Меркура Эрденсона и Электры Эйленн. Меркура и Электру поражает изобилие, близкое к роскоши, цивилизации на Омеге (оказалось, что жители планеты — потомки колонистов с Земли), единственной задачей и смыслом существования этой цивилизации является потребление. Еще одна модель «сытого рая»? Нет, не совсем. Оказывается, что «элоям» с Омеги угрожают гигантские горные цепи из... мусора — отходов производства, перегородившие планету и порождающие в определенное время суток удушливый ветер, губительный для всего живого. На планете уже погибла вся растительность, отравлены водоемы. Однако не экологический аспект интересует писателей в первую очередь, хотя разрушительное действие капиталистического производства в этом «обществе всеобщего благоденствия» показано весьма впечатляюще.

После знакомства с планетой Электра и Меркур узнают, что подлинная первопричина «жутких явлений» заключена в уродливых классовых отношениях между различными группами обитателей Омеги. Общество создано и функционирует благодаря биологической обработке населения, разделившегося на три группы: робуров, запрограммированных таким образом, что они умирают, как только прекратят работу (потому-то и не останавливается производство); прудентов, занимающихся вопросами науки и изобретательства; и потребителей-люменов, занятых лишь потреблением. Люмены в свое время захватили власть на Омеге и подчинили себе два других «класса»... Земляне оказываются вовлечены в борьбу между люменами и прудентами и, выступив на стороне угнетенных, добиваются в результате отмены уродливых общественных отношении.

Сатирическая фантастика в духе Свифта — и «серьезный» научно-фантастический роман-предупреждение. Такой сплав оказывается органичным, хотя каждая составляющая — весьма сложное русло в современном научно-фантастическом «потоке». Подводным камням, ловушкам, водоворотам здесь несть числа, однако Брауны весьма искусно преодолевают различные препятствия.

Сатирический гротеск — основная художественная форма, к которой обращаются Брауны и в сборнике рассказов «Недостающий фактор» (1975). Неизбежнее крушение общества, вздумавшего решить больные социальные проблемы путем выведения человекоподобных роботов или же вообще «решившего» отказаться от каких бы то ни было противоречий, — эти темы в полную меру прозвучали и со страниц сборника. В последнем романе Браунов «Conviva Ludibundus» (1978) дана резкая сатира на механистичность и схематичность технократического взгляда на мир и общество.

В 60-е годы в ГДР наблюдалось явление, которое в разной степени не минуло ни одну из национальных научно-фантастических литератур: научная фантастика словно бы обособилась от основного литературного течения, возникла опасность превратиться в литературу, в которой специализированные авторы писали для специализированных изданий, раскупаемых специализированным же читателем... В фантастике ГДР это явление не носило острого характера, хотя многие писатели, и в первую очередь Брауны, в статьях и интервью активно выступали против зачисления их по ведомству НФ, против какого бы то ни было выделения научной фантастики в особый литературный жанр, занятый будто бы собственными, чисто специфическими задачами.

Фантастика, научная ли, утопическая, или какая другая, — литература, подчиняющаяся тем же идейным и художественным законам, но отличающаяся лишь художественным приемом, особым углом зрения, под которым происходит анализ действительности. Такое кредо оказалось неожиданно поддержано с «противоположной» стороны: многие известные прозаики ГДР вдруг почувствовали вкус к фантастике, наглядно продемонстрировав, сколь плодотворным может оказаться использование ее приемов. Анна Зегерс и Криста Вольф, Гюнтер де Бройн и Ирмгтраут Моргнер — эти имена не нуждаются в особом представлении для читателя, который следит за современным литературным процессом в ГДР.

Результаты этой «смычки» оказались на редкость удачными. Самый яркий пример этого — два рассказа А. Зегерс из сборника «Странные встречи» (1973). Убежденность писательницы в том, что «...мечты могут быть неотъемлемой частью действительности», что «они обогащают литературу, и литературу социалистическую в том числе» («Нойес Дойчланд», 22 августа 1973), нашла отражение в сплаве будничной реальности и фантастики, соединении привычного и неожиданного, — а такое соединение присутствует в каждом рассказе сборника. В столкновении реальности и фантастики ярче высвечиваются «вечные» вопросы человеческого бытия, человеческой культуры. В рассказе «Сказание о Пришельцах» посланец внеземной цивилизации оказывается в Германии в разгар Тридцатилетней войны. Ужас, представший его взору, в то же время дает возможность познать сущность искусства в полной мучений человеческой истории, понять необходимость прекрасного в годы страданий... А в новелле «Встреча в пути» писательница сводит вместе трех авторов, имена которых неотделимы от слова «фантастика», — Гоголя, Гофмана и Кафку. Эта встреча невозможна, немыслима, если оценивать ее вероятность с позиций здравого смысла, но добропорядочные законы здравого смысла, к счастью, не властны над непостижимыми законами настоящего искусства. Оно принадлежит своему времени, немыслимо без него и одновременно вечно. И, согласимся, если бы трое великих встретились в какой-то загадочной точке пространства-времени, им нашлось бы о чем поговорить... — таков смысл этой сложной философской новеллы о сущности искусства.

Важную роль играет фантастика в творчестве Ирмгтраут Моргнер. Писательница часто обращается к приему «двойного освещения» изображаемого; это и видимое «на самом деле» и то, каким видится сквозь магический кристалл волшебного вымысла. Мотивы немецкого фольклора, вариации на темы немецких «Народных книг» о Тиле Уленшпигеле и докторе Фаусте соседствуют в произведениях Моргнер с мотивами бессмертных творений Рабле, Свифта, Вольтера. В одном произведении органично соединены сатира и традиционный для немецкой литературы роман-путешествие, гротеск и лиризм. Однако вся эта жанровая и стилистическая «разноголосица» оказывается в результате жестко организованной авторским замыслом.

Вот, например, роман «Удивительные путешествия Густава Землепроходца» (1972). Чего тут, казалось бы, нет: приключения ушедшего на пенсию машиниста Густава в государстве каратов, в царстве амазонок, в стране холода Фригидия, в космосе… Локомотив, который может превращаться то в корабль, то в космическую ракету... Но стоит внимательно приглядеться к этому внешне абсурдному калейдоскопу, как выясняется, что в «колчане» И. Моргнер немало критических стрел, которые предназначаются вполне конкретным «адресатам». Так ли безобидна теория генетического улучшения человеческого рода, изобретенная королевой амазонок, теория, делящая всех людей на «высшую» (амазонки) и «низшую» (мужчины, «биологическое сырье»), расы? А выращивание «идеальных людей» на планете Ферридобль, людей, лишенных эмоций и желаний, приведенных к единому психологическому и нравственному «знаменателю», готовых идти куда угодно и делать что угодно по приказу «садовника»?..

В романе «Жизнь и приключения трубадура Беатрисы по свидетельству ее аккомпаниатора Лауры» (1974) Моргнер выводит трубадура Беатрису де Диа, пробудив ее от 800-летнего сна и перенеся из средневековой Франции сначала во Францию бурных майских событий 1968 года, а затем в ГДР 70-х годов нашего столетия. Подобный прием давно и успешно служит фантастике, начиная со знаменитых утопий Уэллса и Беллами. Однако Моргнер не следует классическим образцам, ее не интересует технологическое прогнозирование мира будущего. В центре ее внимания — современность, острые проблемы наших дней. В частности, столь редко используемая фантастами проблема места женщины в современном мире. Вопросы эмансипации для Моргнер не мода, а вопрос равноправия женщины во всех смыслах: правовом, экономическом, психологическом, моральном…

***

При всей несхожести и неоднозначности упомянутых книг, при том, что многие из них вызывают различные, часто полемизирующие отклики у читателей и критиков, очевидно, что научная фантастика ГДР — на подъеме. Критик Рената Дренков, обозревая современную литературу ГДР, особенно отметила активность позиции писателей по отношению к событиям, происходящим в мире (1). Научные фантасты ГДР, как это ясно уже из отмеченных в нашем обзоре произведений, также пишут о сегодняшнем дне, о его проблемах. И их позиция, несмотря на несколько необычный угол зрения (настоящее из будущего), такая же, как и у их коллег-нефантастов. Это позиция писателей, живущих в стране, которая отмечает свое тридцатилетие несомненными успехами: пройдя путь от разрухи и ужасов нацизма до положения одного из ведущих государств в Европе, современная Германская Демократическая Республика дает все основания писателям-фантастам думать о будущем с надеждой. И уверенностью в его наступлении.

*

(1) Р. Дренков «День вчерашний и сегодняшний» («ЛО» 1978, № 4).

----------------------------------

Вл. Гаков, Эрик Симон. «В непараллельных мирах». Обзор научно-фантастической литературы ФРГ / читать

-----------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

Литературная критика об этом умалчивает. Целиком погруженная в проблемы прозы реалистической, она, похоже, находит время лишь для нечастых набегов на фантастику, сугубо, критических. А фантастика между тем живёт своей, как бы обособленной жизнью. Ежегодно в нескольких издательствах выходят сборники — это обычно целый ряд имён и хорошо известных читателю, и открываемых впервые. Стало традицией печатать в этих сборниках не только собственно, фантастику, но и статьи ученых о перспективах науки и техники, о проблемах, с которыми мир столкнется в будущем. Традицией стало и публиковать в конце сборников хронику событий из жизни научной фантастики, библиографию: что, когда, где издано. География с каждым годом шире — Иркутск, Томск, Новосибирск, союзные республики. Целый клуб молодых писателей-фантастов сложился в Свердловске вокруг редакции журнала «Уральский следопыт». Все это мало похоже на спад.

Более того, на страницах сборников формируется как бы своя «внутриведомственная» критика. В ней отстаивается как своеобразие научной фантастики, так и органическая связь её со всей литературой, так и близость к науке и различие с ней в методах познания мира. Размышляя об этом, авторы и критики называют фантастику «поэтическим спутником науки», видят в ней «лирику интеллектуализма», «инструмент для моделирования внутреннего мира человека», способ подготовки сознания к ломке устоявшегося, привычного и восприятию неведомого, к открытиям, поджидающим нас и на нашей Земле, и далеко за её пределами. И естественно: одно из заветных наших желаний встретить когда-нибудь братьев по разуму. Или хотя бы убедиться, что они есть где-то в беспредельных далях Вселенной.

Но вот несколько лет назад С. Лему задали вопрос: не является ли исследование космоса причиной полного отмирания фантастики как жанра литературы? Ведь современный человек предпочитает подлинники.

«Я, — ответил писатель, — прочитал в 1969 году около 80 тысяч страниц научно-фантастической литературы и вздохнул с облегчением. Порция оказалась чудовищной: стереотипные сюжеты, оскомину набившие схемы. По-моему, научная фантастика зашла в тупик... Безответственное описание всего, что фантазия заставляет перо зарегистрировать, по моему убеждению, недостойно писателя. Молниеносно развивающаяся научно-техническая революция может стать плотиной и фильтром для подобного рода писанины».

Действительно может, да уже и стала. Значительно расширяя границы знания об окружающем мире и этим стимулируя творчество писателей, научно-техническая революция вместе с тем ставит их в более жёсткие рамки и как бы сужает сферу научно-художественных допущений. Возьмём полёт на Луну. Здесь реальность основательно потеснила фантастику. И так во многом.

Листая то одну, то другую научно-фантастическую повесть читатель испытывает досаду уже при этом поверхностном знакомстве: «было». И было не только у других фантастов, а, что ещё хуже для жанра, — в лабораториях учёных. Так научно-фантастическая литература как бы утрачивает свою душу, начинает превращаться в нечто вторичное. Ведь какой смысл фантазировать об открытия совершенном?

Но вот что любопытно. На Марсе нет никакой Аэлиты. И, сомнительно, есть ли жизнь вообще. Нет марсиан, зато есть роман А. Толстого о встрече с ними. Почему он не умер вместе с гипотезой о существовании марсиан? И почему оказались забытыми многие книги, более согласующиеся с реальностью, чем толстовская? Потому что литературе — будь она реалистическая или фантастическая — нужен талант. Нужно утверждение чувств, добрых и благородных. А не простое перебирание гипотез, рядом с которыми образы людей играют роль лишь некоего обслуживающего персонала. Ибо, как справедливо сказано в предисловии к одному из упомянутых научно-фантастических сборников: «Фантастика, как и литература вообще, должна затрагивать все струны сердца. Чтобы высказать научную догадку, сформулировать гипотезу, вовсе необязательно прибегать к жанру фантастической литературы. Это можно сделать значительно проще, в популярной статье, например».

С какими же проблемами сталкивают писатели своих героев, посылая их в дальние миры? Вот, скажем, ежегодник «Фантастика», изданный «Молодой гвардией» в 1976 году. Здесь было несколько произведений космической темы. В рассказе Р. Колонтайтиса «На горизонте — «Энигма» космонавтов одолевают болезненные видения: «Невиданная птица, напоминающая стрекозу: металлический острый клюв, горящие красным огнём глаза...» Ну а почему нет? Ведь литература, о которой мы говорим, — это литература научно-художественных предположений. В рассказе А. Дмитрука «Доброе утро, Химеры» космонавты имеют дело уже не с видениями, а явлениями вполне материальными: «Такая здоровенная гадина, круглая, толстая и плоская, вроде морского ската, только мягкая и горячая, вся в густой шерсти».

И снова: а почему бы и нет? Разве на земле мало такого, что внушает нам, особенно при первой встрече, чувство отвращения и страха? Где гарантия, что в дальних мирах не будет подобных встреч?

В рассказе Д. Де-Спиллера «Планета калейдоскопов» — это уже сборник «Фантастика» следующего, 1977 года, — звездоплаватели, едва приблизившись, увидели, что «...вся планета вспучилась, выгнулась горным седлом». Загадочные здешние облака принялись обстреливать пришельцев огненными лучами. Страшновато? Ну что же, извержения вулканов, сильные землетрясения, грозы — зрелища тоже грозные.

В повести В. Головачёва «Великан на дороге» («Фантастика-78») описана встреча землян с негуманоидной цивилизацией, обитающей на планете Тартар. Над головами исследователей угрожающе нависает гигантская паутина, им угрожают вспышки типа шаровых молний. То и дело возникают «белые призраки, похожие на скелет гиппопотама...»

---

В повести Е. Гуляковского «Атланты держат небо» — ещё одна гипотетическая негуманоидная цивилизация встречающая землян мощными энтропийными полями («Фантастика-79»). Здесь же, в повести А. Шайхова «Загадка Рене», читатель попадает на планету, где действуют агрессивные камни, пожирающие металлические конструкции ракет...

Аналогичным образом обстоят дела в произведениях, помещенных в сборнике научной фантастики, вышедшем в издательстве «Знание» (выпуск 21).

Как видно даже из этого беглого перечисления, авторы произведений на космические темы предполагают, что встречи землян с иными мирами могут быть не только радостными. Что тайны природы, с которыми столкнутся люди через энное количество лет, могут выступать в виде силы, не очень дружелюбной. И снова: а почему нет? Разве освоение даже близкого космоса это лишь приятные прогулки? Разве путь познания ровен, гладок? Наоборот! В научной же фантастике эта «неровность» служит, помимо прочего, средством и чисто литературным, обостряет сюжет.

Но дело, однако, не только в том, с чем столкнётся человек на других планетах, важно, а как он себя поведёт в трудную минуту? Каким окажется — добрым или злым? Умным или ограниченным? Коллективистом или эгоистом?

Каким же предстаёт он в названных и некоторых других научно-фантастических повестях и рассказах? Что несёт с собой в другие миры и утверждает там, встретившись с драконами, энтропийными полями и другими загадками и сложностями?

Читаем: «У Корша реакция была сумасшедшая. Он только чуть приподнялся на локте, зажёг фонарь и саданул в упор из пистолета. Мразь побилась по пещерке, подергалась и сдохла» (А. Дмитрук, «Доброе утро, химеры»). Вооружённые бластерами, гравистрелками, плазменными пушками и мезонными аннигиляторами, герои то одной, то другой космической повести, попав на чужую планету, пытаются действовать там удручающе однообразно, в духе, присущем скорее диверсионной группе, заброшенной во вражеский тыл, чем научной экспедиции. Столь же прямолинейна и мотивировка этих действий. Может быть, «поэтический спутник науки» не может без этого? Может быть, в этом и состоит «лирика интеллектуализма»?

Нет, не в этом. Выдающемуся писателю-фантасту, разведчику будущего и учёному И. Ефремову принадлежит мысль, что «человек по своей природе не плох, как считают иные зарубежные фантасты, а хорош. За свою историю он уже преодолел в себе многие недостатки, научился подавлять эгоистические инстинкты и выработал в себе чувство взаимопомощи, коллективного труда и ещё великое чувство любви». Ещё одна важная и настойчиво проводимая им мысль о том, разум достигает высшего расцвета, лишь преодолевая разобщение.

Конечно, не надо закрывать глаза на то, что влияние технического прогресса на человека, на его духовный и нравственный облик было и, вероятно, будет двояким, даже противоречивым и никто не налагал запрет на художественное исследование этого противоречия.

Но исследовать – дело непростое. Не проще ли, когда герои действуют по принципу «на войне, как на войне»?

«Под ударами силового поля белый спрут отпрянул от танка и взвился в небо» (В. Головачев «Великан на дороге»).

«Нужно постараться одним выстрелом уничтожить сразу всё. Уничтожить мезонной бомбардировкой...» (Е. Гуляковский, «Атланты держат небо»).

Правда, разум в конечном счете, одерживает всё-таки верх, стороны идут на мировую, но самый первый позыв — это разрушить, разбомбить, а уже потом разбираться, что там, собственно, разрушено. Неужели человек будущего и впрямь представляется нашим писателям таким ограниченным и агрессивным?

Верно подмечают некоторые авторы — Р. Колонтайтис («Последний враг», «Фантастика-77»), Д. Карасев («Доказательство» — там же) — это психология не силы, а скорее, слабости, страха перед неизвестностью. «Будем же чуточку умнее» — такой мыслью объединены вещи в сборнике научной фантастики, выпущенном в этом году издательством «Знание». Здесь пафос рассказов и повестей направлен как будто против шаблонов, вредных как на Земле, так и в космосе. Но преодолеть их, эти шаблоны, оказывается, не так просто.

«Наверное, мина-ловушка — оптимальное средство борьбы с ними, — размышляет герой повести К. Булычева «Закон для дракона» о том, как разделаться с фауной одной из планет. — Ещё лучше обзавестись зенитной пушкой».

Герой повести О. Ларионовой «Где королевская охота», вооруженный до зубов, преследует безобидную и беззащитную тварь, обитающую на планете Поллиола. Зачем? Для того, чтобы убедиться в безнравственности такой охоты?

---

В «ФАНТАСТИКЕ 75-76» была опубликована повесть А. Якубовского «Космический блюститель». В ней мысль о противоречивости научно-технического прогресса, о борьбе сил добра и зла доведена до гротеска. Автор, словно факир, достаёт всё новые и новые фокусы: ядовитые грибы и дымы, деревья-шары и деревья-кораллы, бронированных собак-мутантов и много всего... Но все это скорее пародия автора на страхи, которые любят нагромождать фантасты отправляя землян к дальним планетам. В этом же направлении, словно иронизируя над некоторыми устойчивыми приемами жанра, ищут Р. Яров в рассказе «Магнитный колодец», помещённом в том же ежегоднике, что и «Космический блюститель», В. Заяц («Были старого космогатора», «Фантастика-78»).

«Он пугает, а мне не страшно», — эту незлую усмешку М. Горького над некоторыми рассказами Л. Андреева можно отнести и к ряду научно-фантастических повестей и рассказов последних лет. И дело даже не в том, «страшно» или нет читателю при чтении таких вещей, а в том, содержится ли в них мысль» свежая и смелая, способная разрушать существующие стереотипы мышления, а не закреплять их, что вольно или невольно происходят, когда читателю вновь и вновь предлагают открытое, известное. Так что не отражается ли в «воинственности» некоторых героев несмелость, даже вялость мысли авторов, затрудняющихся увлечь нас дальше рубежей, уже осиленных наукой?

Открывая только что вышедший в издательстве «Молодая гвардия» сборник «Фантастика-79», дважды Герой Советского Союза, лётчик-космонавт В. Севастьянов пишет, что многие ситуации как при освоении Солнечной системы, так и на самой Земле были и, конечно же, будут драматичными. Но это будет особый драматизм — драматизм утверждения добра.

С этим трудно спорить, это надо утверждать в литературе.

Р. Лынев