Кто знает, насколько отодвинулось бы начало космической эры, если бы еще в юности К. Циолковского не вдохновили фантазии Ж. Верна. Именно Ж. Верн заложил в нем стремление к космическим путешествиям: «Он пробудил работу мозга в этом направлении. Явились желания. За желаниями возникла деятельность ума» (К. Э. Циолковский. Труды по ракетной технике. М., 1947, стр. 103). В статье «Только ли фантазия?», написанной незадолго до кончины, К. Циолковский вновь напомнил значение научной фантастики, как бы приглашая молодежь подхватить эстафету: «Фантастические рассказы на темы межпланетных рейсов несут новую мысль в массы. Кто этим занимается, тот делает полезное дело: вызывает интерес, побуждает к деятельности мозг, рождает сочувствующих и будущих работников великих намерений» («Комсомольская правда», 23 июля 1935 г.). Сходные мысли К. Циолковский высказал и в переписке с А. Беляевым (Архив АН, ф. 555), популяризировавшим в романах «Прыжок в ничто» и «Звезда КЭЦ» его космические проекты.

Романы Ж. Верна оказали немалое влияние на многих выдающихся ученых, инженеров, путешественников. Они подсказывали не только выбор жизненного пути, но и нравственное (в большом смысле слова) предназначение знания и творчества. «Я могу сказать,— писал академик В. Обручев, — что сделался путешественником и исследователем Азии благодаря чтению романов Жюля Верна, Купера, Майна Рида, которые пробудили во мне интерес к естествознанию, к изучению природы далеких малоизвестных стран». О вдохновляющем воздействии Ж. Верна говорили путешественники Ф. Нансен и Р. Бэрд, изобретатель бильдаппарата Э. Белин и исследователь пещер Н. Кастере, исследователь морских глубин В. Биб, палеонтолог и фантаст И. Ефремов и др.

Только гуманистический дух питает подлинно общечеловеческие прозрения. Только великая цель рождает подлинно великие открытия. Поблекли многие технические идеи Ж. Верна, Но благородные чувства, которыми проникнуты его книги, надолго сохранят свою притягательную силу. Научная фантастика Ж. Верна не устареет: в ней богатейшее научное воображение сплавлено в нерасторжимое поэтическое единство с прогрессивной нравственной концепцией.

Определяющим, конечно, является общемировоззренческое воздействие научной фантастики. Но его нельзя отрывать от конкретных научных идей и гипотез, послуживших толчком к тем или иным изобретениям и открытиям. Французский академик Ж. Клод, опротестовывая обывательское мнение о Ж. Верне как об авторе чисто развлекательных романов для юношества, утверждал, что он является «вдохновителем многих научных исканий», и в качестве примера сообщил, что мысль об использовании моря как источника термоэлектричества ему подал капитан Немо.

Привлечь внимание именно к большой новаторской идее важно не только с точки зрения содержания, но и с точки зрения эстетики научной фантастики. Мелкий идеал суживает взгляд на мир, ослабляет мировоззренческий заряд. Недостаточная новизна эстетически разочаровывает. Ведь эстетическое восприятие любой вещи колеблется меж двух полюсов: узнавание известного — открытие нового. Крупная идея интересна, увлекательна, но она и красива.

Научно-фантастическая литература приобщает к эстетике познания или, если взглянуть с другой стороны, помогает ощутить область познания, как и обыденную жизнь, тоже как эстетическую сферу. Фантастика, быть может, оттого и пользуется такой популярностью, что, несмотря на свое несовершенство с точки зрения реалистического искусства, расширяет сферу эстетического в окружающем мире.

Для эстетической привлекательности имеет немалое значение не только новизна, но и своевременность выдвижения того или иного научно-фантастического материала. К тому времени, когда А. Беляев написал «Прыжок в ничто» (1933), мысль о космической ракете была не новой, но ее разве что терпели в фантастических романах. Книга А. Беляева, рисуя возможным то, что многим представлялось сказкой, выполняла задачу своеобразного родовспоможения великому делу. Другой роман А. Беляева, «Голова профессора Доуэля», лишь на несколько лет опередил блестящие эксперименты С. Брюхоненко, И. Петрова и других по пересадке органов и оживлению организма. Фантастичность его была не столько в незначительном упреждении науки, сколько в более общей и более грандиозной мысли. Мозг, продолжающий жить, когда тело уже мертво, эта ситуация, развернутая в фабуле, — своего рода метафорический подступ к идее продления творческой жизни человека, быть может — бессмертия. Многие романы А. Беляева — развернутая метафорическая формулировка больших заданий науке. Пересадка жабр Ихтиандру («Человек-амфибия») заставляет думать не только о возможности создать человека-рыбу, но и вообще о принципиальной перестройке биологической природы человека. Если первое окажется лишь поэтической гипотезой (а это, видно, так), то второе — как раз та реальная цель, к которой идет наука.

Чаще всего ценность «сумасшедших» идей признают лишь в том отношении, что они дают отличный повод для фантастических ситуаций, но сами по себе мало что значат. Критики Г. Уэллса пролили немало чернил, чтобы доказать, что кейворит, фантастическое вещество, экранирующее силы тяготения, принципиально невозможен. Зато, мол, этот антинаучный кейворит послужил превосходным поводом для путешествия в страну социальной сатиры. Последнее безусловно верно, но с абсолютной ненаучностью экранирования тяготения критика поспешила. В конце концов, если бы Г. Уэллс преследовал только сатирическую цель, он мог избрать любой более правдоподобный способ космического путешествия, — скажем, ту же электропушку, что появилась позднее в его киносценарии «Облик грядущего», или, наконец, ракету.

Но и в своем условно научном допущении Г. Уэллс шел в ногу со временем. До него К. Лассвитц изобрел для своих космических кораблей антитяготение. После Г. Уэллса русский фантаст А. Богданов тоже использовал антитяготение для межпланетного корабля. Мысль об овладении гравитацией носилась в воздухе. Она вытекала из эйнштейновской релятивистской механики. А сегодня она буквально замучила фантастов. Редкий роман о космосе обходится без нее. Потому что наука настойчиво ищет разгадку этой величайшей, ключевой тайны природы.

Кому не известны заклинания литературной критики принимать всерьез лишь социальную аллегорию «Машины времени» и никак не физический смысл путешествия во времени! Но теория относительности, получив проверку по ряду пунктов, обрела право утверждать, что по крайней мере в одном направлении — в будущее — путешествие во времени возможно. Для космонавта, летящего с субсветовой скоростью, время текло бы медленнее, чем для оставшихся на земле родных и знакомых, и он мог бы вернуться молодым на постаревшую Землю.

Разумеется, для фантастов здесь неисчерпаемый кладезь различных коллизий. Но через эти коллизии люди ощутили и то, как физически подались границы невозможного. В сознание миллионов читателей вошла еретическая мысль овладеть когда-нибудь самой неподатливой из стихий. В одном из рассказов А. и Б. Стругацких речь идет о двигателе, в котором работает... время. Выдумка писателей? Мало кто знает, что рассказ написан на основе гипотезы советского астрофизика Н. Козырева об участии времени в энергетизме звезд. В звездах сгорает время. Пока это гипотеза. Оспариваемая. Экспериментальное исследование, возможно, сильно видоизменит первоначальное ее зерно, а может быть, и отвергнет вовсе. Но оплодотворяющую силу такого посева трудно переоценить. Он заставляет человека посмотреть на мир обычных вещей, где уже «нет тайн», иными глазами. Он революционизирует воображение, и роль

научной фантастики здесь огромна.

Девятнадцатый век жил в познанном ньютоновском мире. Его обыденный опыт в основном совпадал с объективной картиной этого мира. Двадцатый век вступил в мир эйнштейновский, парадоксально не совпадающий с обыденным опытом. Ядерные частицы, существующие и как бы не существующие; относительность законов физики в разных системах (время в звездолете, несущемся со скоростью света, сжимается, тогда как на Земле движется нормально); текучесть структур живого и само появление живого из неживого на определенном уровне органических соединений — все это не только новые факты, но и новая система познания. Между глазом, сигнализирующим разуму о кванте, и самим квантом — беспримерная по сложности цепь приборов и диалектика понятий.

Возникает необходимость в новой абстракции — не только более сложной, но и существенно иной, чем в ньютоновских научных представлениях. Все больше обнаруживается явлений, которые нельзя определить однозначно, понятием дискретным, то есть прерывным, с резко очерченными границами. Погружаясь в этот странный мир, физика вынуждена дополнять точные дискретные определения образными, неточными, но зато обобщенно схватывающими изменчивое явление в отношениях с другими.

Современная фантастика не только полна релятивистского научного материала, который был неизвестен Ж. Верну, но и психологически готовит свою огромную аудиторию воспринять новый стиль научного мышления, вырабатывающийся в необычайно усложняющейся диалектике конечного и бесконечного, постоянного и текучего. По своей промежуточной природе — между искусством и наукой — научная фантастика и отражает этот процесс, и выступает одной из форм сближения дискретной логики естественных наук с непрерывнообразной логикой искусства. Осознание неизбежности «странного мира» вокруг нас — важнейшая ее психологическая функция, быть может, самая реальная в ее фантастической специфике.

Раздражение, обвинение в кощунстве вызывала фантастика антимиров и антипространств, антивещества и антивремени. Но, видимо, корни этих «анти» следует искать не в злонамеренности фантастов, а в парадоксах самой науки. Если, например, уже обнаружены античастицы, антиатомы, то насилием над логикой было бы отбросить предположение об антивеществе. И не обязанность ли фантаста, не страшась неизвестности, следовать дальше по этому пути — в антимиры, анти- и нуль-пространства? Ведь это задача науки — находить и утверждать истину, проверенную опытом.

Фантастика вышла к какому-то новому повороту. Открывающиеся дали приглашают туда, куда не достигает локатор достоверного предвидения. И вместе с тем проблема компаса, проблема критерия не может быть снята: это означало бы выход за пределы современной литературы.

Повесть М. Емцева и Е. Парнова «Последняя дверь!» не столько предлагает на рассмотрение парадокс антимира, сколько загадывает загадку: а не похож ли мир за «последней дверью» на тот самый, существование которого допускают верующие старушки? Обнаруженная на Марсе цивилизация куда-то исчезла. Там валяются странные зеркала. Через них, предполагают, марсиане скрылись «туда», в айю. Читатель тщетно будет искать ответа, куда, и зачем и что за айя. Сперва с интересом, а потом с возрастающим недоумением следит он за полудетективной фабулой. Кто-то кого-то убивает и затем исчезает в «зеркале». Последняя дверь в айю захлопывается.

Писатель имеет право на самую фантастическую мотивировку, если она к чему-то ведет, в мире техники или в мире человека. Г. Уэллс дублировал надежность своей фантастической системы: если не сработает гипотеза об экранировании тяготения, то уж обязательно сработает фантастическая сатира повести. Его свифтовский гротеск «Первых людей на Луне» имеет свою собственную ценность. «Последняя дверь!» лишена и вразумительной научной идеи, и сколько-нибудь существенного социального или психологического содержания. С одной стороны, повесть ведет в темную айю, с другой — высыхает в пустой детективной интриге. Таинственность приключений только сгущает мрак в зеркальных дверях в заманчивый антимир. «Последняя дверь!» никуда не ведет.

Предшествовавшая ей повесть тех же авторов «Уравнение с Бледного Нептуна», тоже подернутая вуалью ненужной таинственности, была все же построена иначе. Можно оспаривать представление о том, что микромир в какой-то своей глубине имеет некое окно-выход в большую Вселенную и что все мироздание замыкается таким образом в бесконечное кольцо. Пусть наивна идея аппарата, который позволил бы разомкнуть это кольцо и физически проникнуть прямо из лаборатории на какую-нибудь далекую планетную систему. Пусть у авторов нет оснований придавать своему допущению вид философского обобщения. При всем том М. Емцев и Е. Парнов интересно противопоставляют бесконечности линейной более сложную бесконечность кольцевую. Но если даже полностью забраковать всю физику и натурфилософию «Уравнения с Бледного Нептуна», в повести все же останутся отлично написанные антифашистские страницы. «Физическое кольцо» можно рассматривать как фантастическую оправу социальной темы.

Такая конструкция довольно распространена в современной фантастике. «Научная» посылка не мотивируется, а лишь дается как отправная точка для психологических или социальных коллизий, моральных или философских размышлений. В принципе такая фантастика может быть очень плодотворной. Можно вспомнить сатирические философские произведения Л. Лагина или более характерные для последних лет повести братьев Стругацких («Попытка к бегству», «Трудно быть богом», «Хищные вещи века»). Они ценны серьезным социальным содержанием.

В последние годы в фантастику пришел большой отряд специалистов. Братья Стругацкие, Г. Альтов, В. Журавлева, А. Днепров, Ю. Сафронов, И. Забелин, И. Лукодьянов, И. Варшавский, В. Невинский, О. Ларионова, Н. Амосов — ученые, врачи, инженеры. Некоторые из них кандидаты и доктора наук, специалисты с международным именем.

Все больше открывается областей, где еретик-ученый находит в фантасте своего союзника. И часто он сам берется за перо, чтобы высказаться о том большом и важном, что не укладывается в жанр научной публикации. В фантастику отходят те дискуссионные темы, о которых ученые журналы стесняются писать: чересчур фантастично. Фантастика выступает застрельщиком в великом споре, подспудно бурлящем на самом переднем крае знания. Она не только переводит его на язык образов и сюжетов, но и углубляется в существо. Она неизбежно при этом упрощает, но, может быть, тем самым нередко и проясняет суть дела.

Как могут выглядеть обитатели иных миров? Каким может быть первый контакт с ними? Каковы вообще перспективы межпланетных связей Разума? Г. Альтов и В. Журавлева в «Балладе о звездах» и Г. Альтов в рассказе-трактате (характерно для стиля полемической фантастики!) «Порт Каменных Бурь» оспаривают предположения автора «Туманности Андромеды» и «Сердца Змеи» насчет вероятного человекоподобия чужих и насчет предпосылок объединения инопланетных цивилизаций. Позиция И. Ефремова представляется более обоснованной, а возражения его оппонентов — не затрагивающими выдвинутых положений. Но несомненно, что сама дискуссия гораздо определеннее, чем научные работы, поставила перед широким читателем один из самых важных в наш космический век философских вопросов, равно относящихся и к гносеологии, и к биохимии космоса, и к морали, и многому другому. Это вопрос о возникновении и развитии жизни в разных концах Вселенной, о сходстве и различии ее форм, об эволюции порождаемого ею разума, о единстве — в решающих моментах — его логики и возможности в силу этого межпланетного объединения разумных существ.

Разумеется, это не один, а множество вопросов. Но в конце концов они упираются в один главный — о переходе от геоцентрического мышления к всегалактическому. Или, может быть, об изживании пережитков геоцентризма в наших научно-философских и моральных концепциях. Ведь не только судьба будущего контакта, но и наша собственная судьба на старушке Земле зависит от того, насколько человек сможет посмотреть на себя со стороны в масштабах космоса. Ибо наше практическое самосознание все еще укладывается в локализующие формулы: человек — мера всех вещей, человек — царь (венец) природы. Одно дело умозрительно сознавать их ограниченность и другое — преодолеть эту ограниченность практически. Научная фантастика, может быть, больше, чем любая другая область культуры, потрудилась, чтобы донести до людей сознание того, что не только Земля, но весь космос — родной дом человечества, и иной разум рано или поздно соприкоснется с нами.

Какими же будут братья по разуму? И будут ли они нам братьями? Разве не могут они «рассуждать, как звери, только овладевшие логикой»? Нет; «На высшей ступени развития никакого непонимания между мыслящими существами быть не может», разве что случайно. Потому что «мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду» (И. Ефремов. «Сердце Змеи»).

Г. Альтов и В. Журавлева писали «Балладу о звездах» с целью доказать, что в рамках этого единства различия могут все же возобладать. И тем не менее они пришли к тому же самому итогу: чужие и земляне в их повести договорились и даже условились о помощи... Этот камуфлет случился, по-видимому, потому, что полемисты исходили из той же самой общей идеи, что и И. Ефремов, и в конце концов не смогли не подпасть под ее влияние: «Не может быть никаких «иных», совсем не похожих мышлений, так как не может быть человека вне общества и природы...»

На высшей ступени эволюции целесообразность вводит природу и общество в жесткие рамки. Разум развивается в узких коридорах жизни. Отсюда неизбежность сходства логик в разных концах Вселенной. И отсюда же вероятно предположить человекоподобие чужой разумной жизни, если она развивалась в сходных условиях. «Только низшие формы жизни очень разнообразны; чем выше, тем они более похожи друг на друга». Это вовсе не наивный геоцентризм и антропоцентризм, которые приписывают И. Ефремову. В человеке и человечестве есть случайное для космоса, сугубо земное. Но не это берет фантаст, а главное и решающее. Не Вселенную он рассматривает через призму уникального феномена разума. Предложение геоцентризма не есть ведь отказ от рассмотрения Земли и человека; это есть включение нашей планеты и нас самих во всеобщую логику мироздания.

Таково первое основание ефремовской идеи Великого Кольца.

Второе — детерминированность общего в социальном сознании инопланетных разумных существ едиными законами социальной эволюции (ибо разум — явление непременно общественное, а общество, как показывает хотя бы эволюция независимо развивавшихся земных цивилизаций, везде проходит одни и те же фазы). Мы приведем здесь только один, но самый важный, генеральный довод И. Ефремова. Все его творчество пронизывает одна мысль: разум не может подняться к высшему расцвету в разъединенном обществе. История человечества — история борьбы за объединение людей. Не благие пожелания, не отвлеченные моральные ценности, но железная историческая необходимость вынудила человечество проделать мучительный путь от антагонистического общества к социалистическому строю.

В силу многих причин цивилизация на планете через какое-то время достигает потолка. Выход в космос, встреча в космосе с иным разумом и желание этой встречи — как бы продолжение внутрипланетного объединения человечества. И на этом пути не будет конца, ни на Земле, ни в космосе, если человечество не хочет (а оно страстно не желает этого!) истребить себя или зачахнуть, запершись у себя дома.

Важно, что прогноз Великого Кольца сделан И. Ефремовым на основе внутренней интеграции естественнонаучных предположений с социально-историческими. Американский фантаст Ч. Оливер, солидарный с И. Ефремовым «внизу» (человекоподобие разумного существа), оказывается бессилен развернуть гипотезу дальше — к обоснованию неизбежности активного взаимопритяжения инопланетных цивилизаций. В его романе «Ветер времени», опубликованном в один год с «Туманностью Андромеды», инопланетяне, при всей их личной гуманности по отношению к человеку Земли, остаются по существу чужими ему, социально-равнодушными к судьбе человечества.

В характерном для английской и американской фантастики ограниченном видении мира (оно свойственно и такому острому критику американского общества, как Р. Бредбери) Ч. Оливер демонстрирует Америку как типичное для Земли современное общество. Естественно, Америка разочаровывает инопланетян. Но они не находят ничего более достойного человека, как вновь заснуть в своем тайном убежище, чтобы дождаться, когда земная техника сможет им дать звездолет (их собственный разрушен) и они вернутся домой. Стоило ездить так далеко, чтоб очутиться так близко... Видимо, мораль их собственного мира (а точнее — представление Ч. Оливера о всяком ином мире) недалеко ушла от морали «среднего американца»: каждый сам за себя, один бог за всех. Сила Ч. Оливера — в резком неприятии американского образа жизни. Случайно подвернувшийся пришельцам землянин предпочел уснуть вместе с ними, чем наслаждаться этой жизнью.

Великое Кольцо — не элементарное перенесение коммунистической морали на иные миры. Сила советской космической фантастики в том, что она обосновывает взаимопонимание как неизбежное следствие заинтересованности инопланетных цивилизаций в обмене знаниями и взаимной поддержке; гуманизм и активный коллективизм инопланетян — проявление высшей разумности цивилизации.

Особой точки зрения придерживается Г. Альтов. Развивая (вопреки собственному постулату) мысль о преобладании несходства инопланетных логик, Г. Альтов в рассказе «Порт Каменных Бурь» старается убедить читателя в иллюзорности надежды, что жители иных миров ищут нас, как мы ищем их. Ефремовское Великое Кольцо галактической радиосвязи Г. Альтов отождествил, видимо, с американским проектом «Озма». По этому проекту в течение нескольких лет велось радиопрослушивание космоса на волне 21 сантиметр (длина излучения водорода, самого распространенного во Вселенной элемента: полагали, что она может послужить стандартом для тех, кто желал бы быть услышанным). Ожидаемых сигналов не поступило. К «Озме» охладели. Стало быть, решил Г. Альтов, переговариваться вообще бессмысленно.

В самом деле: тысячи лет сигнал может идти от них, тысячи лет — от нас... Стало быть, Великое Кольцо — не более чем красивый блеф. (Словно главная мысль И. Ефремова о технической реальности переговоров! Альтовским инопланетянам в «Балладе о звездах» легче оказалось понять людей, чем их автору собрата-фантаста.) Надо не на разговоры нацеливать человечество, а использовать тысячелетия для того, чтобы двинуть наше Солнце навстречу ближайшей звезде с населенными планетами. По мысли Г. Альтова, подобные звездные города уже существуют. Предполагают, что так называемые шаровые скопления звезд в отдельных районах Галактики — результат деятельности космических архитекторов.

Гипотеза прекрасная. Но вот что из нее, по Альтову, следует. Сверхцивилизации шаровых скоплений настолько, мол, заняты своими грандиозными делами, а наше Солнце в такой захолустной провинции Галактики, что столичным гигантам мысли просто нет до нас дела. Наивно ждать от них слова вещего, так как они в нас просто не нуждаются... Но как быть тогда с моралью высочайших цивилизаций? Ведь с такой моралью, исключающей активный коллективизм, не то что звезду передвинуть — на собственной планете порядка не навести. В своем новаторском «геоцентризме наоборот» Г. Альтов приписывает сверхцивилизациям поистине обывательскую провинциальность «времен очаковских и покоренья Крыма». Гносеологическая беспомощность «Порта Каменных Бурь» обескровливает романтику космоса. Этот рассказ суше и схоластичней «Баллады о звездах», где объективная истина пробилась через ложный спор с И. Ефремовым и влила в естественнонаучную полемическую фантазию тепло человечности.

*

Мы привели доводы И. Ефремова вовсе не с тем, чтобы убедить, что именно таким и будет будущее человечества. Автор «Туманности Андромеды» и «Сердца Змеи» подчеркивал, что он не пророчествует, но лишь дает свое представление о возможных путях коммунистической Земли в космическую эру. Великое Кольцо, как всякая гипотеза, требует проверки, мысленной и фактической. Можно предположить, что не вся новая информация из космоса подтвердит концепцию И. Ефремова. Но если учитывать имевшиеся у фантаста сведения, нельзя не отдать должного внутренней цельности его концепции. Она заставляет думать даже несогласных. В этом ее ценность. Впервые в мировой фантастике оптимизм контакта с иным миром обоснован не только выводами исторического материализма, почерпнутыми из опыта человечества, но и законами естествознания, всеобщими для Вселенной. Грубо ошибочно объяснять законами природы конкретные социальные явления. Но И. Ефремов указывает стык, диалектический переход между общими законами социальной природы человека и общими законами природы. Ведь из природы человек вышел и в ней существует. Кольцо объединенных миров — эта развернутая космическая метафора коммунистического идеала — впервые развернута и как идеал естествознания, обобщающий земные и космические факторы.

Это очень сильное идеологическое оружие.

Фантастика И. Ефремова продемонстрировала глубокую внутреннюю сродственность идеала человека идеалу современной науки. Это неизбежно. Знание человечно в своем существе, ибо человек существен гуманизмом своего знания. Но это далеко не очевидно. В наше время релятивистские принципы естествознания случайно или умышленно, стихийно или сознательно используют для того, чтобы пошатнуть неизменный общечеловеческий идеал гуманизма и оптимизма. Комментируя международный обмен мнениями между философами, организованный в 1961 году журналом «Проблемы мира и социализма» и французским Центром марксистских исследований, «Летр франсез» писала: «Речь шла не о том, чтобы противопоставить оптимизм пессимизму, но о том, чтобы повсюду высвободить оптимизм... чтобы у человечества было бы будущее и чтобы это будущее наконец принесло счастье всем».

Люди остро нуждаются в оптимизме. Но они должны быть уверены в том, чего желают. Человечество пережило эпоху красивых сказок. Теперь оно хочет верить в то, что знает. Его не устраивает оптимизм волюнтаристский. Нас окружают миры, неизбежно идущие к внутреннему согласию и взаимному братству. Нет оснований считать, что и наша планета пойдет иным путем. И с другой стороны: утверждение гуманного разума здесь, на нашей Земле, окрыляет надеждой, что предстоящая встреча с иной цивилизацией будет началом нового, галактического братства.

88888888888888888888888

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

С одной стороны, все мы хотели бы, чтобы человек будущего был смелым, отважным, способным к самопожертвованию, творчески ищущим, но с другой, — делаем все, чтобы воспрепятствовать проявлению именно таких его черт. В самом деле, развитием цивилизации создаются условия, в которых различные явления, осложняющие человеческое существование, дают о себе знать все меньше и меньше. Как известно, то, что люди делают, всегда важнее того, о чем они думают и говорят. А «делают» они — точнее сказать, создают — современную технику, главная тенденция которой — автоматизация различных операций, привычно выполняемых самим человеком. Если бы в моей повести «Непобедимый» чисто технические средства, которыми располагает общество, были бы более совершенными и мощными, чем я это показал, то угрожающие людям феномены «мертвой эволюции» на пустынной планете можно было бы обуздать и обезвредить без чьего-либо вмешательства, без какого-либо самопожертвования и даже без какой бы то ни было надобности подвергать опасности человеческую жизнь. В то время, когда это происходило бы, люди могли бы спокойно читать книги или вести дружеские беседы. Никакой героизм не был бы здесь нужен вообще. И заметьте, кстати: если бы рассказанная мной история была подлинной, если бы она произошла в действительности, тотчас же по возвращении этой ракеты на «Базу» ученые и инженеры, вникнув в ход событий, непременно стали бы работать над изобретением таких установок и таких механизмов, которые в будущем помогут человеку не понести урон даже в таких опасных ситуациях, избавят его от необходимости проявить свой героизм, готовность членов экипажа пожертвовать собой. Ситуации такие случаются уже сегодня, и они, конечно же, реальны. Известно, например, об авариях, имевших место при полете американских космических кораблей с людьми на борту. Эти аварии вынуждали космонавтов заменять — своими действиями установки, вышедшие из строя. О подобных случаях с советскими кораблями мы не слышали. Несовершенство техники ставило американских космонавтов перед необходимостью импровизировать, отклоняться от заранее составленной программы полета, и благодаря этому они могли как-то проявить непредусмотренную инициативность, быстроту, самостоятельность — в противном случае им угрожала бы гибель. Обобщая, можно сказать: в мире, который оснащен высокой техникой, только тогда остается место личному героизму, когда эта техника «подводит». Но ведь дело в том, что инженеры, ученые, конструкторы делают все, чтобы техника не «подводила». И все же порой она «подводит». Так не означает ли это, что в будущем мы вправе ожидать перемен к лучшему именно в этом направлении?

Вспомним: что сегодня представляет собой перелет через океан? Приобретение билета, проблема навыка, повседневной практики — не более того. А что представлял собой такой перелет тридцать лет назад? Необыкновенный поступок, требовавший мужества, героизма. И это потому, что авиационная техника была в то время не такой надежной, как сегодня.

Но ведь речь идет не только о перелете через океан или даже космических полетах. Вопрос стоит шире — о месте человека в эпоху технической цивилизации, которую он сам же и создаст. Кое-кто думает так: техника была и осталась ненадежной, значит, так будет всегда. И, кроме того, в человеческой деятельности всегда сохранятся такие процессы и операции, которые никогда не удастся автоматизировать. Так, например, ссылаются на творческие процессы: вот область, где машины никогда не смогут состязаться с человеком, Однако же подобные суждения явно носят подчеркнуто волюнтаристский характер. Если человек может совершить все на свете, то почему, собственно, он не способен создать технику, которая была бы такой же надежной, безотказной, как, скажем, атом? Ведь атомы, как известно, никогда не «портятся», они всегда «функционируют», повинуясь определенным физическим законам. Но разве нельзя представить себе подобное совершенное устройство, которое также всегда подчинялось бы известным законам, то есть обнаруживало в своем действии те самые закономерности, какие мы требуем от него? Если человек способен создать все, то кто сказал, будто он не в состоянии через тысячу или через миллион лет автоматизировать также процессы познания, материального мира, а значит, и само научное творчество? И как вообще можно сегодня, в пределах цивилизации, насчитывающей от своей ранней утренней зари всего несколько тысяч лет, категорически заявлять, что станет возможным или невозможным через сто тысяч, через миллион лет? В конце концов, мы все материалисты, и мы отнюдь не считаем, будто самого человека нельзя «повторить» — ведь он создан не потусторонней силой. Человека создали определённые законы, управляющие развитием материи, и, узнав эти законы, можно в принципе сконструировать аналогичное человеку существо или хотя бы устройство, имитирующее некоторые черты умственной деятельности человека, например, и прежде всего его способность и умение познавать законы, управляющие материальной действительностью. Но, обретя все это, человек сам лишил бы себя возможности совершать великие открытия, великолепные героические поступки, проявлять самопожертвование, рисковать собой, своей жизнью. Вне сомнения, это прекрасный поступок — отдать собственную кровь для переливания. Но там, где уже научились синтезировать человеческую кровь, никто такого поступка ни от кого не потребует. Подвергать свою жизнь опасности, чтобы спасти других, — это тоже прекрасный акт, но там, где каждого человека охраняет безотказная техника и он становится ненужным. Цивилизация, собственно, является «устройством», которое создается как раз для того, чтобы людям оставалось возможно меньше поводов приносить в жертву свое здоровье и свою жизнь, подвергать опасности других и т. д.

Мне хотелось бы особо подчеркнуть, что положение, при котором человек создает технику, делающую «все за него», меня отнюдь не восхищает. Скорее совсем наоборот. Но тем не менее именно таково объективное направление развития в масштабе всей нашей планеты.

Таким образом, высокое развитие цивилизации лишает людей возможности совершать героические поступки, смелые действия, им уже не остается места внутри цивилизации, и они переносятся на ее периферию. И потому это вовсе не случайно, что авторы научно-фантастических произведений так часто избирают сценой, где разворачиваются подобные события, отдаленные планеты, неизвестные созвездия на другом конце галактики, космические корабли, попавшие в аварию. Но важно отдавать себе ясный отчет в том, что аварии в космических кораблях цивилизации, которая насчитывает миллион лет развития, будут происходить так же редко, как внезапное кипение воды в кастрюле, поставленной в снег. Или станут «вторым чудом света», явно неправдоподобным с точки зрения законов термодинамики. Что же касается других звезд, других планет, то и на них такие явления также будут редки, также крайне исключительны, а, кроме того, неразлучный друг человека — техника — будет и там сводить до минимума все те возможности, которые потребовали бы от него героических усилий. Так по крайней мере представляются сегодня все эти проблемы непредубежденному, рационально мыслящему человеку.

У нас же, однако, выходит так, будто мы стремимся и в дальнейшем оставить неизменными все те обстоятельства, что требуют от человека возможно большего раскрытия черт, которые мы хотим видеть постоянными, прекрасными и ценными. Но ведь ни один материалист не будет настаивать на том, что героизм, инициатива, готовность жертвовать собой — все это черты, которые человек станет проявлять даже тогда, когда он окажется в условиях цивилизации, способной безотлагательно и беспрепятственно удовлетворить его различные потребности. Да и каким образом он сможет проявить их, если даже будет обладать ими, если полностью механизированный комфорт не превратит его в существо разленившееся, изнеженное, несамостоятельное?

Человек средневековья, заметив подъезжающий к перрону паровоз, заслонил бы собственным телом ребенка или женщину, которым не угрожает опасность. Он заслужил бы в наших глазах не столько признание, сколько наставление. Ему необходимо разъяснить, что ребенку или женщине ничто не угрожает, что поезд — не хищный зверь и никогда не бросается на окружающих его пассажиров… Впрочем, скажем об этом же еще яснее: человек, который ведет себя подобным образом, будет выглядеть в наших глазах просто смешным, хотя мы и поймем его благородные побуждения. Так не таким же ли смешным чудаком окажется сегодня тот, кто «испугается» электронно-счетной машины или захочет с помощью бумаги и карандаша сделать за несколько дней то, что она делает в течение секунд? С того момента, когда появляется новый вид техники, каждый, кто пытается соперничать с ней с помощью своих мускулов или своего мозга, невольно становится смешным.

Правда, в ряде случаев мы намеренно отрекаемся от вездесущей техники, которая неотступно сопровождает нас. Так случается, например, когда мы выбираемся на лоно природы, где избегаем технических новшеств. Хоть и делают они наше существование более удобным, мы готовы на какое-то время предпочесть первобытную вольность преимуществам технического комфорта. Однако так может поступать только экскурсант, турист, но вся цивилизация не может вести себя подобным образом. По крайней мере, нам так это кажется. Ведь в противном случае пришлось бы прибегать к вещам, попросту неразумным: выключать время от времени водопровод, газ, электросеть, останавливать автоматы, машины и даже вызывать «умышленные аварии». Такое поведение мы назвали бы абсурдным: оно попросту противоречит самому духу цивилизации, ее главной цели.

По всей вероятности, подобное «отключение» никогда не будет производиться. Но тем не менее я думаю, что сама эта проблема возникает закономерно, хотя принадлежит она скорее дню завтрашнему, нежели сегодняшнему. Слишком еще много сегодня на земном шаре голода, нищеты, эксплуатации, чтобы мы могли признать «задачей № 1» «борьбу с чрезмерной комфортабельностью жизни», с ее слишком повсеместной и безупречной беззаботностью, которую несет развитие техники. Однако для писателя-фантаста эта проблема в известном смысле начинает превращаться в одну из самых трудных и наиболее существенных, ведь он вместе со своими героями живет уже именно в завтрашнем дне земной цивилизации. И если такой писатель выписывает на страницах своих произведений «аварийные» ситуации, в которых раскрываются и имеют великолепную возможность проявить себя мужество, прозорливость, стремительность, готовность жертвовать собой, то, значит, он каждый раз идет путем наименьшего сопротивления, потому что поворачивается спиной к названной выше, одной из фундаментальных проблем будущего развития человечества. Я вовсе не утверждаю, что поступать так он не должен, я сам поступаю часто подобным же образом. Я хочу сказать только о том, что тем временем проблема, о которой идет речь, остается нетронутой, она существует, ждет своего решения или хотя бы четкого и всестороннего раскрытия.

Следует также заметить, что как бы ни было легко перечеркнуть эту проблему, указав, на неизбежную ненадежность техники, равно как и на неустранимую опасность воздействия неизвестных факторов, немало которых наверняка таит в себе космос, подобные представления не создадут пустоты, «нулевого пространства», порожней площадки, на которой снова, но уже беззаботно можно было бы конструировать сцены и героические драмы будущего. И тот, кто считает, будто технические установки навсегда останутся ненадежными, и тот, кто полагает, будто невозможно смоделировать, а значит, и автоматизировать творческие функции человеческого мозга, стоят на одной и той же точке зрения. В обоих случаях логически продолжается тот взгляд на мир, что признает существование известной границы, через которую человек в своем развитии никогда не сможет принципиально переступить. Это «интеллектуальный» барьер, это барьер «познания», барьер «информации». Если природа производит такие совершенные «механизмы», как атом, и такие творчески мыслящие «устройства», как человек, а мы сами никогда не сумеем создать ни того, ни другого, то это означает лишь, что природа выше и лучше нас, что есть предел нашим возможностям, есть законы, препятствующие безграничному развитию человека, безграничному познанию всего, что существует вместе с ним самим. Таким образом, так называемое превосходство человека над техникой, которая никогда не сумеет его превзойти, оказывается одновременно слабостью человека перед природой, которую он в итоге никогда окончательно не покорит.

Разумеется, некоторые проблемы наверняка не могут быть решены когда-либо вообще. Например, создание перпетуум-мобиле или превышение скорости света. Но мы, однако, говорим не о явлениях, физически невозможных, а только о таких явлениях, которые осуществимы в материальном мире и доказаны эмпирически. Это и существующие «безотказные устройства» в виде атомов, и «устройства для познания мира» в виде человеческого мозга, причем то и другое «сконструировано» самой природой, которая дала нам, таким образом, материальное доказательство их выполнимости. Необходимо, следовательно, пока само будущее развитие не разрешит проблемы, выбирать: или мы отстаиваем принципиальную возможность «повторить» вслед за природой некоторые ее конструкции, такие же безупречные, как атом, и так же неисчерпаемые творчески, как человеческий мозг, или мы считаем, что эта цель недостижима. Тот, кто избирает первую посылку, оказывается перед лицом антиномии, о которой я говорил в начале статьи: техника «вытесняет» из цивилизации необходимость и возможность проявлений героизма, самопожертвования, творческого усилия. Тот, кто останавливается на второй, признает тем самым существование «непреодолимого барьера познания» и считает, что рядом явлений, принципиально возможных в материальном мире, человек никогда не овладеет.

Само собой разумеется, мы можем полагать, что земная цивилизация преодолеет эти проблемы так же, как преодолела она неисчислимые исторические проблемы. Писатель в конце концов не безошибочный пророк будущего, и он не может предугадать, каким образом будущее окажет им сопротивление. Но тем не менее он может и даже обязан отдавать себе отчет в реальности подобных проблем. Он будет способствовать обогащению наших знаний о человеке, если хотя бы попытается найти ответ на вопрос, каким образом названную мной дилемму можно и нужно разрешить так, чтобы свести к минимуму результаты столкновения объективных тенденций развития техники с комплексом способностей и черт человека, которые мы признаем ценными и неотъемлемыми от его человечности.

Обломок ракетного оперения пронзает его грудь... Складки его каменного скафандра темнели, как расселины скалы. Человеческой была лишь голова — огромная, тяжело закинутая назад, касающаяся виском выпуклой поверхности камня...»

Так Станислав Лем описал памятник Неизвестному Астронавту, обобщенный образ человека будущего и в то же время человека нашего века, низверженного, но не побежденного, потому что человека можно убить, можно уничтожить, но победить его нельзя!

В том же романе «Магелланово облако», когда межзвездный корабль «Гея», постепенно развивая скорость, достигает «светового порога скорости», у людей с наименее устойчивой нервной системой обнаруживается явление «мерцания сознания». На космическом корабле разражается бессмысленный бунт: люди бросаются к наружным люкам, чтобы выпрыгнуть в межзвездное пространство. Тогда историк Тер-Хаар, один из руководителей экспедиции, пробуждает сознание тех, чей мозг охвачен мраком «мерцания», рассказав им историю немецкого коммуниста Мартина, боровшегося больше тысячи лет назад против фашизма.

«— Этого человека мучили, избивали — он молчал. Молчал, когда от него отвернулись: родители,

брат и товарищи. Молчал, когда уже никто, кроме гестаповцев, не разговаривал с ним. Были разорваны узы, связывающие человека с миром, но он продолжал молчать. Чем мы заплатим за это молчание?

Тер-Хаар поднял руку.

— Мы, живые, донесли до самого отдаленного будущего огромный долг, долг по отношению к тысячам тех, кто погиб, подобно Мартину, но чьи имена останутся нам неизвестны. Он умирал, зная, что никакой лучший мир не вознаградит его за муки и его жизнь окончится навсегда в известковой яме, что не будет ни воскрешения, ни возмездия. Но его смерть и молчание, на которое он сам себя обрек, ускорили приход коммунизма, может быть, на минуту, а может быть, на дни или недели — все равно! Мы находимся на пути к звездам потому, что он умер рада этого...»

Так из глубин грядущего человек коммунистического общества судит наше время, судит пристрастно, как пристрастным должен быть всякий суд, который судит свою эпоху, созданную подвигом наших современников!

В этой неразрывности времен и эпох — основная философская идея романа.

Неизбежен ли такой путь в будущее? На это Лем ответил в своих книгах, нарисовав четыре будущих мира.

«Эдем» — это не фантастический роман, а скорее философский или социально-философский трактат, где писатель противопоставляет реальный, логический, познаваемый наш мир фантастическому, алогическому безумию мира планеты «Эдем».

Путешественники, попавшие, в этот чудовищный мир, привносят в него свою земную логику, хотя

он полон предметов, остающихся не только непознанными, но и непознаваемыми: «за сто шагов они еще могли казаться зарослями, какими-то кустами, в которых полно больших синеватых гнезд, — и не столько из-за действительного сходства, сколько благодаря усилию глаза, пытающегося уложить непонятные линии в нечто привычное...».

Это черный мир фашизма, переросшего в биологический симбиоз «дубельтов», сросшихся существ, представляющих собой нечто вроде социального симбиоза уэллсовских мерлоков и элоев. Общество это «идеально», но неспособно к прогрессу. Естественно, что оно потерпело инволюцию: сначала демократическую власть заменила олигархия, власть меньшинства, затем ее сменила единоличная тирания, перешедшая в анонимную диктатуру. Теперь же существование всякой власти отрицалось, и утверждение, что власть существует, каралось смертью...

Путь фашизма и власть террора — тупиковый путь развития, говорит Лем, и ни сосуществование, ни даже контакт с этим миром невозможны для земного человечества.

Но роман Лема не светлая, а черная утопия или антиутопия, как говорят и пишут некоторые.

«Фантазия может навеять любые картины «черного будущего», — говорит сам Лем, — и собственно

много различных произведений, варьирующих эту тему, бродит по свету. В них говорится о космических войнах, о галактических империях, о хищных и Кровожадных цивилизациях. Но предостерегать от такого будущего было бы к такой же степени банально, как предостерегать человека не питаться ядом... Я хотел бы написать повесть о будущем, но не о таком будущем, которого я бы желал. Следовательно, о таком, которого нужно остерегаться».

О таком «розовом будущем» и написана публикуемая в сегодняшнем номере «Литературной газеты» статья Лема. Ему же посвящен роман-предупреждение «Возвращение со звезд».

В этом романе нарисовано будущее общество, достигшее очень высокого уровня жизни, но пошедшее не но пути творческих идей коммунизма, а по пути победы мещанских представлений о счастье, по линии торжества потребностей человечества над его способностями. Нет слов, автор не поскупился на краски; он не пытался создать карикатуру, написать памфлет. Начало романа похоже на запев великолепной

эпической поэмы, полной света, цвета и движения, на честертоновскую «Лепанто» или «Конго» Вечела Линдсея. Но пышное великолепие архитектуры этого нового мира всеобщего довольства и счастья не соответствует его обитателям.

Мир этот населен ничтожными, маленькими людьми. В младенческом возрасте все человечество подвергается «бетризации», прививке, воздействующей на кору головного мозга, благодаря которой человек навеки лишается способности убивать. Но возникает вопрос: сохранит ли человек, неспособный убивать (в потенциальном смысле этого слова), способность жертвовать своей жизнью, действовать рискованно, идти навстречу смертельной опасности. Мир без риска — это мир без страха, но и без смелости. И человек, освобожденный от страха и трагедий, одновременно освобождается также от необходимости преодолевать препятствия, достигая трудной цели!..

Здесь Станислав Лем, один из величайших творцов мифов нашего времени, попал в плен одного из созданных им же мифов. Кто сказал, что труд с каждым годом становится все легче, замененный трудом автоматов? Опыт нашего времени говорит совсем о другом. Физики, ставящие опыт на дубненском или брукхевенском синхрофазотронах, программист большой электронной машины, генетик, раскрывающий тайны наследственности, работают не меньше, а больше, чем люди традиционных профессий.

Вильям Гершель сам шлифовал стекла своих телескопов. Это занимало очень много времени, и сестра его Каролина вкладывала ему кусочки пищи в рот и кормила с ложки, чтобы он скорее мог вернуться к наблюдениям.

Если бы он посетил наше время, он, вероятно, восхитился бы современными обсерваториями, астрофизическими лабораториями и радиотелескопами. Он немало удивился бы, обнаружив, что ученые почти не заглядывают в телескопы, а заняты измерением фотографий, где на белом небе изображены черными кружками звезды, или астрономы изучают по зигзагообразным кривым на длинных лентах радиоголоса Вселенной. Но он вряд ли подумал бы, что их работа легче, чем его, и они тратят на свои исследования меньше времени. «А для чего же тогда дано ученому время его жизни?» — подумал бы он.

Для людей творческого труда — математиков, физиков-теоретиков, писателей, художников — рабочий день ограничен лишь длиной суток: даже во сне они слышат мелодии, наслаждаются изяществом решений математических проблем... Ведь для них дело, которым они заняты, не профессия, но их страсть, их мука и счастье, их человеческие поражения и победы в вечной битве с Неизвестным!

Нет, в будущем мире подвиг не будет достоянием только «периферии жизни», как предполагает Лем, наоборот, он станет содержанием ее каждого мгновения. Ведь называем же мы труд Дарвина, Нильса Бора, Эйнштейна великим подвигом.

Да, с развитием интеллекта бесконечно растут и потребности человека. Это не механическое умножение: квартира из двенадцати комнат, две дачи, три машины, свой вертолет. Только герой «Магелланова облака», будучи мальчиком, мечтает: «Вот вырасту, тогда возьму себе все игрушки и торты и вообще все. У меня будет целая ванна крема». Ученые мечтают совсем о другом: о новых, бесконечно сложных и дорогих приборах, о целых институтах, занимающихся интересующей их проблемой, о все растущих энергетических резервах.

Может ли мораль быть навязанной силой? Что такое мораль? Свобода выбора. Но ведь нет выбора у человечества, подвергнутого бетризации, своего рода духовной кастрации, и лишенного гуманизма. Где все достается без труда и поэтому все ценности утеряны. Можно ли считать такое общество человеческим?

Нет, этот миллениум, земной рай, мир заката не только чужд пришельцам из нашего времени, он им страшен. И не случайно Эл Брегг, герой романа, по собственному признанию автора, «взбунтовался против моих замыслов». Он и его товарищи по межзвездному полету строго и пристрастно судят своих потомков за то, что те пошли по тупиковому пути.

Сможет ли человечество когда-либо создать сверхсовершенную технику, столь же «вечную», как атомы, технику, которая полностью заменила бы его и стала бы «тотальным оружием» в его вечной борьбе с природой?

Здесь Лем снова попадает в плен довольно распространенного софизма. На самом деле человек не борется с природой и не побеждает ее, поскольку он сам является частью природы. И подобно тому, как творчество природы бесконечно и разнообразно, человек столь же всемогущ, пока он не нарушает основных законов своей Вселенной. А так как он является высшим цветом материи, — он более вечен, чем атом: мертвые формы материи подвержены энтропии, неминуемо ведущей мир к «тепловой смерти», биологические же структуры могущественнее их, так как они побеждают энтропию и сохраняют устойчивое неравновесие Вселенной.

И хотя техника бесконечно развивается уже много тысячелетий, мы пока не замечаем тенденций к вырождению человеческого рода.

Поскольку человек биологически не изменился за последние тридцать, тридцать пять тысяч лет, и у нас также нет оснований ждать нового скачка в его биологическом развитии: темпы технической и социальной эволюции значительно опережают природу. Человек долго еще останется ребячливым, непостоянным и часто непоследовательным. Аналитической машине с совершенной логикой, которую мы когда-нибудь

построим, вероятно, покажутся смешными (если она будет уметь смеяться!) некоторые человеческие поступки. Зачем марафонские состязания, когда на мотороллере можно гораздо быстрее достигнуть цели? Зачем нужны лишения и муки при восхождении на Чомолунгму, когда легче подняться туда на вертолете? Зачем вообще полеты в космос, требующие огромных затрат? Но мы именно за все это любим человечество, потому что мы — люди!

История — это летопись общих приключений человеческого рода в поисках социального и личного счастья. Она будет продолжаться и дальше. И новые ее страницы могут совсем не напоминать начальные. Если выразить это в терминах теории информации, то история будущего — это стратегическая игра, в которой само понятие «противник» подвергается постепенному изменению, что, в свою очередь, вызывает изменение применяемой человеком стратегии. Поэтому так трудно предсказывать будущее, даже не очень отдаленное. Загляд же на сто тысяч или миллион лет, вероятно, больше всего похож на мечты первобытной амебы о будущем своего племени в двадцатом веке...

Близкое же будущее нашего коммунистического общества лучше всего показал Станислав Лем в своем великолепном романе «Магелланово облако», сияющем бесчисленными гранями, светящимися, как огромный искусственный алмаз. И в нем он лучше всего ответил на все поставленные вопросы автору статьи «Не опасна ли техника без опасности?» — Станиславу Лему.

— - — - -

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

Но когда это произошло, в какой именно день — на эти вопросы историки, биографы Ленина, более четырех десятилетий не могли получить ответ.

В 31-м томе четвертого издания Сочинений В. И. Ленина на странице 534-й было напечатано, что эта встреча состоялась в 1920 году. Точнее:

«Середина октября. Ленин принимает английского писателя Г. Уэллса».

Со времени выхода 31-го тома четвертого издания минуло двенадцать лет. Началась подготовка пятого издания Сочинений Ленина. И снова возник все тот же вопрос: когда же, в какой день Владимир Ильич принимал Уэллса?

Ежедневных записей секретарей председателя СНК за это время нет. Единственным источником пока оставалась сама книга Уэллса, в которой он писал, что приехал в Россию в сентябре 1920 года. Далее Уэллс сообщал:

«Жизнь в Москве, озаренной ярким октябрьским солнцем и украшенной золотом осенней листвы, показалась нам гораздо более оживленной и легкой, чем в Петрограде».

Значит, он прибыл в Россию в сентябре, а был принят Лениным в октябре? Так сказано в самой книге второго издания. Второго, ибо первого в нашей стране нет. Нет — и не было. Дело в том, что впервые книга Уэллса на русском языке была издана в Софии, в Болгарии, в 1921 году, то есть через год после ее написания в Англии. Любопытно, что она вышла с предисловием князя Н. Трубецкого, который, утверждая, что «...книга ярко рисует психологию отношений типичного англичанина к России, к русским и к русскому вопросу», оценил ее как «вредную»... для английского читателя, пытаясь критиковать изложение Лениным в беседе с Уэллсом плана электрификации.

Оставим, однако, в стороне княжеские писания и рассмотрим маленькую, изданную в 1922 году в Харькове книжку Уэллса с указанием «издание второе» (вероятно, составители считали болгарское издание первым). Ценнейшая книжка! Все последующие выпуски сверялись по ней. Еще и еще раз изучали ученые эту книгу, надеясь найти в ней какие-либо новые данные... Не было ли, например, у Уэллса в этой поездке, кроме сына, других попутчиков? Оказывается, был!

«Особняк для гостей правительства, где мы жили вместе с г. Вандерлипом... — большое, хорошо обставленное здание на Софийской набережной...» — писал Уэллс.

Кто такой Вандерлип? Откуда и зачем прибыл в Москву этот иностранец? Возникают в связи с ним и другие вопросы, ответы на которые исследователям дал сам Ленин. В речи на собрании актива Московской организации РКП(б) 6 декабря 1920 года Владимир Ильич говорил:

«Мы должны использовать создавшееся положение: в этом вся суть концессий Камчатки. К нам приезжал Вандерлип, дальний родственник известного миллиардера... Вандерлип привез с собой письмо Совету Народных Комиссаров».

Далее в этой речи Ленин говорил, что он принимал Вандерлипа. Но когда? Опять неизвестность! Новые поиски привели к ленинским документам о переговорах с этим американцем, просившим Советское правительство предоставить ему концессию на Камчатке.

Документы свидетельствуют, что Ленин 20 сентября ознакомился с письмом Вандерлипа. Следовательно, американский миллиардер был в Москве в одно время с Уэллсом...

Теперь у исследователей возникла новая задача: не писали ли в те годы американские газеты что-либо о поездке Вандерлипа к Ленину?

...Известный американский писатель Альберт Рис Вильямс — участник штурма Зимнего дворца, публицист, встречавшийся с Лениным, — всю жизнь был и оставался верным другом нашей страны. Не удивительно поэтому, что во время последнего посещения Москвы он охотно откликнулся на просьбу советских ученых и по возвращении в Нью-Йорк выслал им папку вырезок из американской прессы 1920 года, посвященных интересовавшей некоторых в США историков проблеме «Ленин и американо-русская торговля».

Вот она, простенькая папка — 68 больших фотокопий различных газетных текстов. Нужно ли говорить, с какой жадностью набросились на нее исследователи? И вдруг в ней было обнаружено интервью лондонского корреспондента «New York Times» с Гербертом Уэллсом.

Однако какое отношение имеет Уэллс к торговле? Оказывается, поездка Вандерлипа в Москву была истолкована некоторыми американскими кругами так, словно она была предпринята не с коммерческими, а с политическими целями.

Выясняя истину, корреспондент обратился к вернувшемуся из России в Лондон Уэллсу. И писатель сказал, что поездка Вандерлипа была связана только с коммерческими интересами.

«В дальнейшей беседе, — писал корреспондент из Лондона, — г-н Уэллс сказал, что он встречался с В. Д. Вандерлипом в гостинице в Москве, где они вместе жили в течение трех дней — 4, 5, 6 октября».

Теперь все становилось на место. Уэллс в своей книге пишет, что он уехал из Москвы в Петроград в тот день, когда был принят Лениным. «...Мы тепло распрощались с Лениным... И вот — снова дом на Софийской набережной, поздний завтрак с г. Вандерлипом… Г-н Вандерлип предлагал нам днем познакомиться с московским рынком, а вечером смотреть балет, но мы с сыном решили в тот же вечер уехать обратно в Петроград...»

Итак, установлено: Владимир Ильич принял Герберта Уэллса 6 октября 1920 года. Кроме прямых, были добыты и косвенные доказательства: некоторые документы свидетельствовали, что Ленин, придя на заседание Политбюро ЦК партии, делился с товарищами впечатлениями о только что состоявшейся беседе с английским фантастом. Это заседание, как выяснилось, состоялось 6 октября, видимо, в середине дня, ибо Политбюро обычно заседало с 12 часов дня.

Сорок с лишним лет существовала ныне расшифрованная загадка. Откройте теперь страницу 674 сорок первого тома пятого издания «Сочинений» Ленина:

«Октябрь, 6. Ленин беседует с английским писателем Г. Уэллсом».

Две строки в Полном собрании сочинений Ленина. Только две строки, а сколько терпеливого труда, сколько души потребовали они!

Так давняя нелегкая загадка была решена «группой биохроники В. И. Ленина» Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, и прежде всего

Р. М. Савицкой, кандидатом исторических наук, тем самым человеком, который долгие дни ходил неизведанными тропинками предположении, домыслов, пока был найден точный ответ.

— Теперь хотелось бы установить часы и минуты этого события, — говорит Р. М. Савицкая. — Думается, что Владимир Ильич принял британского гостя в 10 утра. Беседа, вероятно, продолжалась час-полтора. Так мы предполагаем...

Предполагаем!.. Исследователи ленинской жизни знают, что такое точность!

Н. МАР

— - — - — -

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

Космическая эра, у колыбели которой мы находимся, изменила все привычные масштабы и представления. Если ты знаешь, что человек может сейчас совершить кругосветное путешествие за полтора часа, достигнуть Луны и ближайших планет, то величина Земли и течение самого времени кажутся уже иными. Это неминуемо должно сказаться на всем нашем мироощущении, это должно отразиться в литературе и искусстве — даже в тех произведениях, которые не будут непосредственно посвящены завоеванию космоса.

Что же тогда говорить о научной фантастике? Требования к ней бесконечно повышаются.

Знаменательный факт! Юрий Гагарин в интервью с журналистами, которое состоялось 13 апреля в районе приземления космического корабля-спутника «Восток», упомянул И. Ефремова среди любимых писателей и назвал его «Туманность Андромеды» романом хорошим и полезным.

И. Ефремов первый из советских фантастов, чутко уловив дыхание времени, опубликовал «Туманность Андромеды» — новаторское произведение, приблизившее научно-фантастическую литературу к уровню философских и научных идей современности. Величайшие завоевания науки и техники будущего поставлены писателем в прямую зависимость от социального прогресса. И. Ефремов нарисовал широкую и разностороннюю картину высокоразвитого коммунистического общества Земли, и в этом его главная заслуга.

В последние годы резко возросло и продолжает возрастать количество фантастических книг. Расширился круг тем. Писатели-фантасты вторгаются в тайны мироздания. Фантастика как бы расправила крылья для высотного полёта и стала безбоязненно чертить карту грядущих дней.

Даже в разработке более частных вопросов фантасты преодолевают ту мелкотравчатость и узкий техницизм, которые наблюдались еще недавно во многих произведениях, выполнявших главным образом иллюстративную функцию.

* * *

Показать коммунистическое общество во всем его величии, домыслить детали, наметить подробности, раскрыть взаимоотношения людей — самая благородная задача научно-фантастической литературы.

Ленинградский писатель Г. Мартынов недавно опубликовал новый роман «Каллистяне». Первая книга дилогии, под заглавием «Каллисто», вышла в 1957 году. Здесь использован распространенный в научной фантастике прием – прибытие на Землю разумных существ другого мира. Но не с целью уничтожения человечества и колонизации нашей планеты прилетели в белом шаре ученые далекой Каллисто. Они явились как посланцы доброй воли, готовые поделиться своими знаниями и, быть может, почерпнуть нечто ценное и для себя. Каллистяне и не могли стать носителями зла и вражды, потому что на их планете давно уже восторжествовал совершенный общественный строй, основанный на высших гуманных началах.

Если в первой книге Г. Мартынов дает только предварительное представление о нравах, моральных принципах и достижениях каллистян, то во второй пытается увидеть наше будущее глазами представителей земного человечества — советских ученых Широкова и Синяева, прибывших с «ответным визитом» на Каллисто.

Могучая техника калллистян не заслоняет сущности новых человеческих отношений. Каллистяне поразительно похожи на людей Земли. Г. Мартынов делает это умышленно, ибо для него каллистяне — не просто жители какого-то бесконечно далекого и чуждого мира, а наши потомки, какими писатель хотел бы их видеть.

Широков и Синяев чувствуют на каждом шагу деликатное, чуткое, заботливое внимание умных старших братьев, бескорыстно заинтересованных в том, чтобы поскорее приблизить сознание, науку и технику людей Земли к своему собственному уровню.

Роман этот написан для детей, и дети его очень любят. Юным читателям импонирует искренность тона, простодушие и неподдельная доброта, которыми проникнута эта книга.

Писатель создал обобщенный образ нового человека, для которого прямодушие, мужество, благородство, деликатность — не прописные истины, а естественная норма поведения. Лучшие свойства души столь же органичны для него, как необходимость дышать пламенным воздухом своей планеты.

И еще одна привлекательная особенность книги. Автор заражает своей верой в стремительное восхождение человечества на высоты социального и научного прогресса. Несмотря на то, что техника Земли отстает от каллистянской на несколько столетий, люди быстро расшифровывают сообщение о новейшем изобретении каллистян — мгновенной связи по бесконечным нитям взаимотяготения (тесси-лучи) и, построив такую же установку на Земле, вступают в непосредственную связь с планетой, находящейся на расстоянии десяти световых лет...

Широков и Синяев возвращаются на Землю с новой группой каллистян, а навстречу белому шару уже мчится земной звездолет, держащий путь на Каллисто...

Однако оценка романа была бы недостаточно объективной, если бы мы не обратили внимание на недостатки стиля. Язык книги беден, местами даже неряшлив, а образы наших современников, Синяева и Широкова, по своему интеллектуальному уровню и духовному наполнению не очень-то соответствуют той высокой миссии, которая на них возложена.

Сделал попытку заглянуть в далекое будущее и А. Колпаков, автор романа «Гриада». Но даже неискушенный читатель легко заметит в этой книге бездумное подражательство, переходящее в прямое эпигонство. Широко используя мотивы и сюжетные ситуации «Аэлиты» А. Толстого, романов Г. Уэллса и «Туманности Андромеды», автор построил роман, который можно отнести к разряду «суперфантастических».

Трудно даже перечислить все невообразимые «допуски», наполняющие эту книгу. На планете Гриада, куда попадают наши странники, при высочайшей форме цивилизации сохранился слегка модернизированный рабовладельческий строй. Миллионы «грианоидов» работают в подводных городах на своих жестоких господ — Познавателей, ведающих распределением духа и энергии. По существу, это — та мая олигархия, которая давно уже известна по некоторым социально-фантастическим романам Уэллса.

Есть в романе и своя Аэлита, прекрасная грианка Виара. Правда, она не только симпатизирует молодому гостю Земли, но и принимает участие в борьбе за освобождение подземных узников.

Даже полет к центру нашей Галактики автору кажется недостаточно сенсационным. Скопища гигантских звездных островов — галактик — образуют метагалактику. Астрономы исчисляют ее границы миллиардами световых лет. И вот из какой-то другой метагалактики на Гриаду попадают Белые гиганты, преодолев расстояние в 270 миллиардов световых лет.

Впрочем, для них это — плевое дело. Они научились перестраивать электронную структуру вещества. «Тончайшие и точнейшие процессы, которые мы умеем вызывать, — поучает метагалактианин академика Самойлова, — превращают корабль и нас самих в разреженное электронно-мезонное облако. Это зыбкое состояние есть высочайше организованный, саморегулирующийся и самосохраняющийся обратимый процесс». Иными словами, электронно-мезонное облако при безошибочном программировании вновь возвращается к исходному состоянию, обретая прежнюю материальную оболочку.

Как тут не вспомнить астральные романы В. Крыжановской с материализацией духов, переселением душ и прочим мистическим бредом!

Метагалактиане практически бессмертны. Их нормальная жизнь достигает четырехсот восьмидесяти земных лет, но при желании каждый индивид может до тысячи раз повторить жизненный цикл и достигнуть таким образом довольно почтенного возраста (0,5 миллиона лет!).

Белые гиганты, носители добра в бесконечном космосе, помогают сокрушить тиранию Познавателей, приведя в действие «генератор Син». Эффект создается поистине неповторимый! Вот как рассказывает о нем видавший всякие виды Андреев: «Я со страхом наблюдал, как таяли и купола и электромагнитные лайнеры. По океану несся нечеловеческий, потрясающий душу рев — это кричали Познаватели, превращаясь в мезонное излучение, в пыль, в ничто...»

После всех злоключений академик Самойлов вместе с Андреевым, превращенные их друзьями, Белыми гигантами в мезонно-электронное облачко, вновь материализуются и благополучно возвращаются на Землю. А там истекло — ни мало, ни много — полтора миллиона лет.

Верная Лида, невеста Андреева, терпеливо пролежав весь этот срок «в светлых недрах анабиозной ванны номер двести восемьдесят два», теперь может воспрянуть ото сна и заключить в объятия своего космического Одиссея...

Так фантастика превращается в фантасмагорию, а наука — в волшебство. В тех случаях, когда автор пытается более серьезно аргументировать отдельные положения, он переписывает почти дословно целые абзацы из «Туманности Андромеды», «Когда спящий проснется» и других популярных романов.

Чем богаче воображение писателя-фантаста, тем больше увлекает читателя его произведение. Это бесспорная истина. Мы упрекаем А. Колпакова не за то, что он так безгранично расширил арену действия для своих героев, а за то, что в погоне за дешевой занимательностью пренебрег объективными законами развития природы и общества.

* * *

За последние годы в научно-фантастической литературе заметно оживились творческие искания. Пытаются отойти от прежних литературных схем А. Казанцев, В. Немцов, Г. Гуревич, В. Сапарин, Б. Фрадкин. Нет, писатели-фантасты старшего поколения не сложили оружия! Но здесь мы будем говорить только о творчестве молодых, заявивших о себе непосредственно после выхода в свет «Туманности Андромеды». Печатаются в периодических изданиях и выходят отдельными книгами произведения А. и Б. Стругацких, В. Савченко, А. Днепрова, В. Журавлевой, Г. Альтова, И. Забелина, А. Полещука и других. Из молодых писателей-фантастов они, пожалуй, наиболее уверенно идут избранным путем и составляют активно действующую группу, задающую тон в советской фантастике наших дней. Назвать кого-либо из них законченным мастером жанра было бы преждевременно. Все они пока в поиске, «в брожении». Преодолевая литературные штампы, находя оригинальные сюжеты и новые художественные приемы, нередко впадают в крайности. Но, несмотря на отдельные срывы и художественные просчеты, каждый из них внес свой — пусть еще и небольшой — вклад в научную фантастику.

Наметившаяся среди писателей-фантастов своего рода «специализация» особенно отчетливо сказывается в произведениях этих авторов. Есть теперь в научной фантастике и свои «биологи», и «атомщики», и кибернетики», и т. п.

А. и Б. Стругацкие большое внимание уделяют будущему кибернетики. Они «изобретают» всё новые и новые типы электронных саморазвивающихся механизмов — верных слуг и помощников человека в его борьбе с природой.

Сюжет характерного для них рассказа «Испытание СКР» построен на демонстрации кибернетических роботов, предназначенных для исследования планет. Система состоит из «оранга», и трех «кентавров», составляющих в совокупности единый организм. Оранг получает программу действий и управляет кентаврами. Саморазвивающиеся Кибернетические Роботы (СКР) непрерывно воспринимают обстановку и реагируют на нее в соответствии с требованиями основной программы, выполняя задания наиболее «разумным» способом. И хотя главными «действующими лицами» являются машины, а не люди, рассказ читается с большим интересом.

Еще более совершенные кибернетические механизмы изображены в повести «Извне».

На Землю опускается грибовидный звездный корабль — исполинская космическая лаборатория, запущенная в межзвездное пространство с какой-то неизвестной планеты. «Экипаж» составляют черные дискообразные аппараты на суставчатых паучьих лапах. По словам «очевидца», археолога Лозовского, передвигаться они могут невероятно быстро, словно черные молнии. Поначалу Лозовский принимает Пришельцев за живые существа и даже порывается вступить с ними в общение. Но, проникнув на корабль, он убеждается, что это — «универсальные логические машины с неограниченной программой». Перед ними поставлена задача — исследовать «чужую» жизнь и захватить возможно больше разнообразных «вещественных» доказательств.

Задумав эту интересную повесть, А. и Б. Стругацкие, по-видимому, хотели показать не только необыкновенные перспективы кибернетики, но и утвердить идею каких-то общих закономерностей в развитии науки и техники и на Земле и на других мирах.

В более традиционной манере написана А. и Б. Стругацкими большая повесть «Страна багровых туч». За последние годы с «издательских космодромов» на Венеру стартовало около десятка ракетных кораблей разных систем («конструкции» В. Владко, Г. Мартынова, А. Казанцева, Л. Оношко, Г. Бовина и др.). Фотонная ракета «Хиус», «сконструированная» братьями Стругацкими, тоже достигла этой загадочной планеты. Но, по сравнению с другими «исследователями», авторы повести с большей серьезностью подошли к описанию подготовки полета, тренировки астронавтов в предполагаемых природных условиях и пренебрегли дешевыми приключенческими приемами. Несмотря на то, что герои не встречают ни гигантских рептилий, ни чудовищных насекомых, ни даже прекрасной «венерианки», читатель с неослабным вниманием следит за драматическими событиями, разыгрывающимися во время геологической разведки «Урановой Голконды», и за борьбой ученых со стихийными силами чужой враждебной природы.

С теми же персонажами мы снова встречаемся в повести «Путь на Амальтею». Если многие фантасты изображают освоение космоса в виде каких-то увеселительных полетов, то герои А. и Б. Стругацких переживают трудности и испытания, перед которыми меркнет все, что некогда выпало на долю мореплавателям и землепроходцам, открывавшим новые материки.

А. Днепров тоже увлечен проблемами кибернетики и демонстрацией чудесных механизмов. Но в его рассказах есть и определенный сатирический подтекст.

Основоположник кибернетики Норберт Винер заметил как-то, что в отдаленной перспективе развитие и усовершенствование кибернетических машин может привести к нежелательным последствиям. «Чем большие творческие способности даются машине, тем больше у нее возможностей принимать самостоятельные решения. А это значит, что тем сложнее становится управление этой машиной». Рассказы А. Днепрова хорошо иллюстрируют это положение. Писатель исходит из фантастического допущения: что могло бы произойти, если бы люди потеряли власть над созданными ими машинами.

Карел Чапек и другие зарубежные фантасты еще задолго до возникновения кибернетики с ужасом представляли себе механический век будущего, когда машина восстанет против ее творца. Это была не столько научная, сколько социальная фантастика, отражавшая неразрешимые противоречия капиталистического строя.

А. Днепров, кандидат физико-математических наук, хорошо осведомлен в вопросах кибернетики. В форме фантастического рассказа он высказывает свои прогнозы и опасения. Логически мыслящая и говорящая кибернетическая машина «Суэма» попыталась вспороть скальпелем и выпотрошить своего хозяина, чтобы узнать тайны живой биологической схемы и помочь ему сделать на эту тему научный доклад.

Если рассказ «Суэма» написан в иронических тонах и воспринимается с улыбкой, то другой — «Крабы идут по острову» — наводит на серьезные раздумья. На маленьком островке где-то под экватором военное ведомство одной империалистической державы испытывает новый кибернетический механизм. С виду это детская заводная игрушка — металлический краб. Его назначение — изготовлять себе подобных. Модель машины — первый краб — пожирает кусочки металла, разбросанные на земле, создает второго краба, тот оживает и в свою очередь принимается за работу. Через четыре дня крабов стало несколько тысяч, весь металл был съеден, и тогда началось самое страшное: крабы пожирали друг друга и вновь воссоздавались, вырабатывая с каждым поколением большую сопротивляемость.

«Эти крабы, — говорит изобретатель, — в короткий срок могут сожрать весь металл противника, все его танки, пушки, самолеты. Все его станки, механизмы, оборудование. Весь металл на его территории. Через месяц не останется ни одной крошки металла на всем земном шаре. Он весь пойдет на воспроизводство этих крабов... Во время войны мои автоматы будут хуже чумы. Я хочу, чтобы противник лишился своего металлического потенциала за двое-трое суток».

Но первой жертвой дьявольского изобретения становится сам изобретатель. Тысячи мелких крабов в конце концов превращаются в нескольких чудовищ с огромными, в человеческий рост, клешнями. Одно из них, привлеченное металлическими зубами, набрасывается на изобретателя и убивает его электрическим разрядом.

У бакинской писательницы В. Журавлевой нет четко очерченного круга тем. Её в одинаковой степени увлекают успехи медицины, одерживающей победы над временем и неизлечимыми болезнями («Сквозь время»), далекое будущее кибернетики и биохимии («Небесный камень»), природа сновидений и возможность воздействовать на них искусственным путем («Эксперимент 768»), и создание новых островов посредством направленного извержения подводных вулканов («Человек, создавший Атлантиду»), и получение гигантских алмазов с помощью управляемых термоядерных взрывов («Алмаз в 20 000 каратов»), и передача мыслей на огромные расстояния («Поправка на икс»), и перспективы завоевания космоса, и т. п.

В такой многотемности — и сила слабость молодой писательницы. Далеко идущие фантастические замыслы осуществляются в ее рассказах с неоправданной легкостью. Это происходит, по-видимому, потому, что В. Журавлеву заботят не столько трудности преодоления, сколько необычность самой ситуации. Она часто ограничивается эскизными набросками, не создавая полной и развернутой картины, надолго остающейся в памяти. Некоторые сюжеты явно не укладываются в рамки короткого рассказа и требуют более убедительной аргументации и развернутой повествовательной формы.

Наиболее удачны те ее рассказы, где поступки и взаимоотношения героев, естественно вытекают из необыкновенного события, участниками или свидетелями которого они сами становятся.

В «Голубой планете» штурман космического корабля рассказывает о пережитых испытаниях во время длительного полета на потерпевшей аварию ракете. Она совершает вынужденную посадку на Марс. Задыхаясь от недостатка кислорода, космонавты срывают шлемы и... дышат полной грудью настоящим воздухом: люди создали на Марсе атмосферу!

Что может быть фантастичнее этого сюжета? Но мотивировка вполне правдоподобна. В термоядерных кратерах идет управляемая цепная реакция. От колоссальной температуры разлагаются минералы, содержащие кислород, воду, углекислый газ. Штурман говорит о преобразовании Марса без всякого удивления — так должно было произойти! Интересны также по замыслу и выполнению «Над пустыней Хилла», «Астронавт» и некоторые другие новеллы.

В менее удачных рассказах В. Журавлевой фантастическое событие лишь механически пристегивается к «биографии» героев. Типична в этом отношении «Урания». Астроном Закревский, сотрудник астрофизического пункта на Памире, заблудился в горах. На поиски ученого отправлен вертолет. Рискуя жизнью, пилоты снижают машину в узкое ущелье и снимают Закревского с крошечного скользкого уступа, на котором он мужественно продержался двое суток. Тут же выясняется, что он сделал важное астрономическое открытие — обнаружил второй естественный спутник Земли. Однако эта вторая Луна не бросает никакого отблеска на развитие действия. «Ружье не стреляет!» Да и сама гипотеза никак не мотивирована, хотя имеет свою давнюю историю. Герои романа Жюля Верна «Вокруг Луны», находясь в пушечном ядре, вспоминают в те времена французского астронома Пти, предполагавшего, что у Земли есть вторая — маленькая — Луна, недоступная визуальному наблюдению. Совершенно непонятно, зачем эта «вторая луна» понадобилась В. Журавлевой и какое отношение она имеет к центральному событию рассказа — истории спасения Закревского.

В. Журавлева старается писать выразительным и отточенным литературным языком. Но порой она не замечает, что изящество переходит в манерность, а мастерство рассказчика — в гладкопись. О героине рассказа «Урания» Елагиной говорится, например, в таком стиле: «— Знаете, — и в глазах ее, удивительных глазах Урании, блеснул звездный свет». Такая метафора была бы уместна, если бы предварительно красота этой девушки не сравнивалась с красотой Урании на обложке старого издания Фламмариона!

На психологических и нравственных коллизиях строит свои фантастические произведения и другой бакинский писатель Г. Альтов. Он обратил на себя внимание циклом романтических новелл «Легенды о звездных капитанах». В каждой используются и по-новому интерпретируются сюжеты героических мифов Греции.

Капитан звездного корабля «Прометей» поклялся добыть для людей Земли Огненный Цветок, растущий на неизвестной планете. Самые отважные звездные капитаны много веков подряд тщетно искали цветок — воплощение любви, разума, жизни. И только безумно храброму капитану «Прометея» удалось найти и сорвать его на далекой планете Зевс. И как древний властитель Олимпа отомстил Прометею за любовь к людям, так и разгневанная планета силой своего тяготения приковала к скалам корабль смельчака. Но люди Земли не оставили героя, похитившего для них Огненный Цветок. Эскадра из шести мощных кораблей ушла в Звездный Мир, и один из них, разорвав цепи притяжения планеты Зевс, помог «Прометею» вернуться на Землю («Огненный Цветок»).

«Легенды о звездных капитанах» красивы и поэтичны. Люди далекого будущего вспоминают о давно минувших временах, которые для нас еще скрыты завесой грядущих веков. Но есть в этих легендах и известная доля стилизации. Угадываются интонации и ранних романтических произведений М. Горького (легенда о Данко) и феерий Александра Грина.

Сохраняя и в последующих рассказах такой же приподнято-романтический стиль, Г. Альтов создает живые, реалистические образы людей будущего, героев науки и вдохновенного труда. В отличном рассказе «Богатырская симфония» ему удалось органически сочетать интересные фантастические идеи с глубокими психологическими коллизиями, раскрывающими душу героев.

В совместно написанной Г. Альтовым и В. Журавлевой фантастической повести «Баллада о звездах» речь идет об открытии в системе Сириуса обитаемой планеты. «Видящие Суть Вещей» — представители своеобразной и в общем высокой цивилизации — постепенно вырождаются, так как «труд, суровый, проникновенный, величественный труд, создавший человека, создавший их предков, был ими забыт». Видящим Суть Вещей угрожает еще и непосредственная опасность. Их планета, в силу законов тяготения, должна изменить орбиту и надолго отойти от двух своих жарких звезд. Люди Земли принимают благородное решение — превратить с помощью кремниевой цепной реакции естественный спутник этой планеты в маленькое непотухающее солнце. И астронавт Шевцов, открывший планету «Видящих», возглавляет вторую экспедицию к Сириусу.

«Баллада о звездах» — произведение психологическое и в какой-то степени философское. Авторы излагают свои взгляды на эволюцию жизненных форм во Вселенной, вступая в дискуссию с теми учеными и писателями-фантастами, которые предполагают, что носители разума на других планетах похожи на людей не только внешним обликом, но и — на сравнительно высоких ступенях развития — близки людям и по интеллекту. Оспаривая это положение, авторы «Баллады о звездах» задаются целью показать совсем иные, во всем отличные от людей, мыслящие существа и совсем иную, во всем отличную от человеческой, цивилизацию.

Однако само содержание повести и вся ее образная система вступают в противоречие с авторскими декларациями. В самом деле, Видящие Суть Вещей внешне почти не отличаются от людей, если не считать их «полупрозрачности» — результата биологического приспособления «к условиям жизни под палящими лучами двух солнц, под непрерывно изменяющейся радиацией — инфракрасной, световой, ультрафиолетовой».

Кроме этой «стеклянности» авторы наделяют «людей-призраков» долголетием и еще некоторыми особыми приметами: способностью читать мысли и почти круговым углом зрения.

«Существа эти не выше и не ниже человека по развитию. Они просто иные! Совершенно иные. Их нельзя сравнивать с человеком, как нельзя сравнивать... ну, скажем... дельфина и орла», — утверждают авторы. Но в чем же их разительное отличие? Да, их цивилизация действительно получила однобокое развитие. Им совершенно чужда техника, вплоть до того, что один из «Видящих» — Луч — принимает часы Шевцова за живое существо. Вместе с тем «Видящие» обладают феноменальной способностью к логическому анализу. Луч легко осваивает высшую математику, обыгрывает Шевцова в шахматы, отлично пользуется электронным читающим аппаратом, проявляет удивительную сообразительность и находчивость. Высокое развитие получила у «Видящих» медицина и некоторые виды искусства, особенно музыка и пение.

Луч, когда Шевцов показал ему фильм из истории Земли, при виде сцены сожжения Джордано Бруно резонно заметил: «Люди злые». Он воспринимает почти все, что говорит ему Шевцов, и даже то, что остается в мыслях собеседника:

«— Знаю все... ты покидаешь... придут другие...» — произносит он на прощание.

Из всего этого можно заключить, что Шевцов не только вступил в контакт с «Видящими», но и нашел с ними общий язык. Различие между ним и обитателями этой планеты, вероятно, не большее, чем между представителями разных цивилизаций, развившихся одновременно на Земле. Поэтому утверждение, что мыслящие существа чужих миров отличаются от людей примерно так же, как дельфин от орла, никак не согласуется с сюжетом повести. К чему же тогда вся эта неубедительная полемика?

Украинский писатель В. Савченко в рассказе «Второе путешествие на Странную планету» тоже исходит из предположения о резком различии мыслящих существ, населяющих разные миры, но в своих построениях идет значительно дальше Г. Альтова и В. Журавлевой. По сути дела, его рассказ — не более чем логическая конструкция, своего рода литературный трюк. Носителями высокоорганизованной жизни на «Странной планете» оказываются существа, состоящие из «различных сложных и простых кристаллов — металлических, полупроводниковых и диэлектрических». По внешнему виду они напоминают маленькие ракетные снаряды, способные передвигаться с космической скоростью и даже учитывать на лету «поправки теории относительности».

Оригинален ли здесь В. Савченко? Еще в 1928 году в «Мире приключений» был напечатан переводной роман А. Меррита «Живой металл», «герои» которого, металлические кристаллы — мыслящие пирамиды, кубы, оксаэдры, — строили города, размножались и создавали свою цивилизацию. Тогда же группа ученых выступила в печати с резким протестом против этой чепухи. В самом деле, материя развивается, мертвая материя порождает живую, последняя рождает мыслящий дух. Считать, что кристаллы металла могут чувствовать, мыслить, — это механицизм, столь же примитивный, как у философов XVIII века.

* * *

Бесконечно разнообразны темы фантастической литературы. Каждый автор вправе выбирать ту тему, которая его больше всего привлекает. Но тут естественно возникает вопрос о «полезной» и «бесполезной» фантастике. Считая неудачей «Гриаду» А. Колпакова и возражая против гипотезы, положенной в основу рассказа В. Савченко, мы отнюдь не собираемся подрезать крылья мечте и вводить ее в заранее заданное русло.

Понятие фантастики «полезной» и «бесполезной» весьма относительно. Оценка любого замысла требует большой осторожности. Если даже «бесполезная», на первый взгляд, фантастика проникнута романтикой познания, вселяет веру в могущество разума и науки, будит мысль и вызывает горячие споры, она принесет несомненную пользу.

Все зависит от того, какую конкретную задачу ставит перед собой автор в отдельном случае. Нас не должны пугать никакие сверхсветовые скорости и межгалактические расстояния, преодолеваемые героями, если идеи автора не расходятся с основными положениями научно-материалистической философии.

Ведь и в «Туманности Андромеды» выдвигается сверхфантастическая гипотеза «нуль-пространства», а в повести того же автора «Сердце Змеи» принцип «сжатия времени» позволяет «пульсационным звездолетам» достигать неслыханных скоростей. Но, как ни рискованны такие допущения, они не вступают в противоречие с диалектико-материалистическими представлениями писателя.

Отмечая несомненный количественный и качественный рост советской научной фантастики, мы должны обратить внимание и на некоторые тревожные симптомы. Еще недавно ее развитие тормозилось пресловутой теорией «предела», неизбежно порождавшей в литературе свои «узаконенные штампы». А сейчас возникает опасность другого рода. Она особенно ощутима в творчестве молодых. Поиски ультраоригинальных художественных приемов нередко приводят к некритическому использованию далеко не лучших «психологических текстов» западноевропейской, особенно американской научной фантастики.

Всегда следует помнить, во имя чего пишется произведение и какую идею оно несет.

Писатели-фантасты должны помнить замечательные слова А. И. Герцена, как бы обращенные непосредственно к ним: «Вера в будущее — наше благороднейшее право, наше неотъемлемое благо. Веруя в него, мы полны любви к настоящему».

------------------------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ