Сибери Куин / Seabury Quinn

(1889-1969)

Из антологии

‘Compleat Adventures of Jules de Grandine’

#49 / Дело о кровоточащей мумии

(1932)

Честь по чести перевод: Э. Эрдлунг, он же Л. Бозлофф 2016 (С)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

На Пути Объяснения

Меня часто спрашивают, как же происходило развитие моего персонажа, Жюля де Грандена, и когда я отвечаю, что понятия не имею, меня тут же обвиняют во лжи, или даже того хуже – будто бы это моя художественная блажь. Ничего не может быть дальше от истины; факт заключается в том, что Жюль де Гранден – это своего рода литературная комбинация Топси и Минервы, то есть он просто взял да появился – но появился во всеоружии, а вовсе не "развивался".

Однажды вечером весной 1925-го года я находился в том самом состоянии, которое знакомо и внушает страх каждому писателю. Мне заказал написать историю мой издатель, и в целом мире, казалось, не было подходящего сюжета. Соответственно, не имея ничего конкретного в виду, я взял мою ручку и буквально заставил его материализоваться по мере того, как писал. Таким образом на свет появился первый рассказ, вошедший в эту книгу.

Как возник "Ужас в Линкс", так происходило и со всеми прочими авантюрами Грандена. У меня никогда не было полностью выстроенной сюжетной канвы в уме, когда я начинал тот или иной из его мемуаров, и редко когда у меня был заранее продуман центральный инцидент, вокруг которого строилось повествование. С начала и до самого конца Жюль де Гранден будто бы говорил мне: "Куинн, дружище, je suis présent. En avant, давай, напиши меня!" Вполне возможно, что здесь есть что-то от сократовой теории о внутреннем даймоне, в конце концов.

Крошка Жюль сейчас уже весьма почтенный джентльмен. Количество его приключений равняется чуть ли не трёхстам, а в хронологическом ключе они охватывают четверть века. Фил Стонг в "Других Мирах" назвал его "самым известным оккультным детективом вирдовой фантастики", и, насколько могу судить, по долгосрочности он стоит на втором месте, уступая лишь тому герою отроческого пульпа, Нику Картеру.

Десять историй, вошедших в этот том, были отобраны с двойной целью:

1. представить десять типичных инцидентов в ранней карьере миниатюрного борца с наваждениями, и

2. детализировать его специальные методы противодействия тому, что катехизис называет духовными и призрачными врагами.

Насколько мне известно, он впервые произвёл электрорцизм беспокойного духа, вынудил зомби вернуться в могилу, добавив в его рацион немного мясного, и, без сомнения, первым анестезировал вампира, прежде чем нанести coup de grâce. В любом случае, если истории, собранные в данном оригинальном снопе приключений Жюля де Грандена, помогут читателю забыть о тревожащих его инцидентах повседневного бытия хотя бы на час-другой, это будет означать для Жюля, равно как для меня самого, что мы добились достаточного оправдания своего существования.

Сибери Куин

Вашингтон Д. С. Предисловие к 'Phantom Fighter’, ‘Arkham House’, 1966

* * *

Была середина зимы, и снаружи ветер швырял стены мокрого снега в наши оконные стёкла волну за волной, свирепо завывая свои военные мелодии время от времени. Внутри, свечение распиленных железнодорожных шпал, горящих на латунной подставке для дров, приятно смешивалось с затенённым ламповым светом. Жюль де Гранден отложил в сторону копию L’illustration, которую он просматривал ещё с обеда, вытянул свои стройные, по-женски маленькие ноги к огню и рассматривал сверкающие носы оригинальных кожаных туфель с очевидным удовлетворением.

– Эй, друг мой Траубридж, – обратился он ко мне, с ленцой наблюдая за прыгающим светом от камина, оживающего в отражениях на его полированной обуви, – здесь у нас чертовски приятно. По мне, так я ни за что бы не вышел из дому в такую ночь. Да будет тот дураком, кто бросит весёлый огонь ради…

      Резкий, императивный лязг дверного молотка прервал его и, прежде чем я смог выбраться из своего кресла, требование повторилось, громче, настойчивее.

– Доктор Траубридж, вы сможете навестить доктора Ларсона? Боюсь, с ним что-то произошло – мне ненавистно беспокоить вас в такую ночь, но, полагаю, ему на самом деле требуется врачебная помощь, и… – молодой профессор Эллис наполовину ввалился в холл, втолкнутый порывом яростного ветра почти целиком в дверной проём. – Я вышел, чтобы повидаться с ним, несколько минут назад, – добавил он, когда я захлопнул дверь перед носом у бури, – и когда был уже на дороге перед его домом, то заметил свет в верхнем окне, хотя остальная часть его жилища была погружена в темноту. Я постучал, но не получил ответа, затем отправился во двор, чтобы позвать его, и в ответ мне внезапно раздался вопль самого жуткого свойства, сопровождаемый визгливым смехом, и, пока я смотрел на его окно, фигура Ларсона, казалось, боролась с чем-то, хотя там никого не было в комнате. Я позвонил с десяток раз в дверной колокольчик и постучал в дверь, но никакого другого звука из дома не донеслось. Сперва я подумал, что следует уведомить полицию; затем я вспомнил, что вы живёте прямо за углом, так что я пришёл к вам. Если Ларсон заболел, вы сможете ему помочь; если нам понадобится полиция, у нас всегда есть время, чтобы…

– Ну, друзья мои, почему мы же тогда стоим и толкуем здесь, когда бедный профессор Ларсон нуждается в помощи? – вопросил Жюль де Гранден от двери кабинета. – Неужто у вас не осталось профессиональной гордости, дружище Траубридж? Отчего мы тогда прохлаждаемся?

– Как почему, ты же сам только что сказал, что и с места не сдвинешься сегодняшним вечером, – возразил я осуждающе. – Если ты имеешь в виду…

– Но конечно, я собираюсь это сделать. – прервал он. – Только два вида людей не могут поменять своего мнения, мой друг, а именно болван и мертвец. Жюль де Гранден не является ни тем, ни другим. Ну, пойдёмте же.

– Нет смысла брать авто, – пробормотал я, пока мы надевали наши пальто. – Этот мокрый снег сделает вождение невозможным.

– Очень хорошо, тогда мы пойдём пешком, только давайте оформим это побыстрее. – ответил Жюль, от души подталкивая меня к дверям и наружу в бушующую ночь. Склонив головы против воющей бури, мы отправились в дом проф-а Ларсона.

– По правде говоря, у меня не было ангажемента с Ларсоном. – признался профессор Эллис, пока мы тащились по улице. – Факт в том, что он мог узреть дьявола, как мне кажется, но… вы случайно не слышали о его последней мумии? – он замолчал.

– Его что? – переспросил я резко.

– Его мумии. Он привёз её из Африки на прошлой неделе, и с того времени только о ней и говорил. Этим вечером он собирался распеленать её, поэтому я просто решил прогуляться к нему домой в надежде, что он позволит мне поприсутствовать.

Ларсон – странный тип. Отличный антрополог и всё такое, само собой, но одинокий волк, когда дело доходит до работы. Он нашёл эту мумию случайно, в хитро спрятанной гробнице рядом с Нага эд-Дер, а эта местность считалась хорошо раскопанной ещё тридцать лет назад, знаете ли. Есть тут и забавная сторона. Пока они раскапывали гробницу, двое из его рабочих были укушены могильными пауками и умерли в конвульсиях. Это необычно, ведь египетские могильные пауки не отличаются ядовитостью, хотя и весьма уродливы обличьем. Стоило им очистить шахту от щебня и приблизиться к погребальной камере, как все феллахины Ларсона разбежались оттуда кто куда, но он – упрямый чёрт, так что вместе с Фостером они-таки добили шахту, с помощью всех добровольцев, кого они смогли нанять в окрестностях.

У них были не меньшие проблемы с доставкой мумии вниз по Нилу. Половина экипажа их дахабийи слегло от какой-то таинственной лихорадки, некоторые погибли, остальные дезертировали; и, как только они были готовы к отплытию из Александрии, Фостер, бывший ассистентом Ларсона, также был свален с ног лихорадкой и умер в течение трёх дней. Ларсон, однако, держался из последних сил и всё же протащил мумию через границу – контрабандой под носом у египетской таможни, замаскировав под ящик губок из Смирны.

– Но погодите-ка, – прервал я его, – вы и профессор Ларсон оба являетесь сотрудниками музея Харрисонвиля. Как так вышло, что ему удалось оставить мумию как свою собственность? Почему он не отправил её в музей вместо своего дома?

Эллис коротко рассмеялся.

– Вы же не знаете Ларсена как следует, не так ли? – спросил он. – Разве я уже не сказал, что он одинокий волк? Экспедиция в Нага-эд-Дер была делом 50/50; музей оплатил половину, и Ларсон чуть ли не обнищал, чтобы заполнить оставшуюся долю. У него была собственная теория о том, что в Наге могут быть найдены некоторые ценные реликвии Пятой династии, но все только потешались над ним. Когда же он обосновал свою теорию, то был похож на избалованного ребёнка с палкой конфет, и не желал делиться своей находкой с кем бы то ни было. Когда я предложил ему помощь в распеленании мумии, он в ответ предложил мне прыгнуть с разбега в озеро. Я не знаю, звал ли он меня сегодня к себе, когда я пришёл к нему под окна, но когда я услышал, как он кричит и смеётся и прыгает туда-сюда, как каштан на сковороде, мне пришло в голову, что он дошёл до ручки, и я тут же побежал за вами. Вот мы и на месте. Возможно, сейчас мы будем посланы ко всем чертям, но ему всё-таки может требоваться помощь.

Когда он закончил говорить, Эллис раскатисто постучал по двери Ларсона. Только пронзительный вой ветра вдоль угла дома и хлопанье незакреплённых жалюзей были ответом.

– Pardieu, либо он тяжело болен, либо отвратительно тугоух, одно из двух! – заявил де Гранден, закутавшись подбородком в меховой воротник своего пальто и ухватившись за шляпу, которую штормовым ветром едва не срывало с головы. Эллис повернулся к нам в нерешительности.

– Вы не думаете… – начал он, но:

– Думайте, что вам нравится, друзья мои, и отморозите себе ноги, пока будете это делать. – вспыльчиво прервал маленький француз. – Что же до меня, я иду в этот дом сейчас же, сию минуту, немедленно.

Попробовав и дверь, и ближайшее окно, и найдя их надёжно запертыми, он без дальнейших церемоний выбросил вперёд затянутый в перчатку кулак, отодвинул задвижку и поднял створку.

– Так вы идёте или остаётесь, чтобы принять жалкую погибель от холода? – позвал он, перебрасывая ногу через подоконник.

С де Гранденом во главе, мы нащупывали наш путь сквозь тёмную гостиную, через холл и вверх по винтовой лестнице. Каждая комната в доме, за исключением одной, была черна, как Древний Египет во время чумы, но тонкая струйка света сочилась в коридор из-под двери кабинета проф-а Ларсона, направляя наши шаги в сторону его святилища, как маяк направляет корабль в порт беззвёздной ночью.

– Ларсон! – тихо позвал Эллис, стуча по двери кабинета. – Ларсон, ты здесь?

Ответа не последовало, и он схватился за ручку, сделав предварительный поворот. Ручка провернулась в его ладони, но дверь оставалась неколебима, очевидно, запертая изнутри.

– Посторонитесь, будьте любезны, месье, – попросил Жюль, отошёл назад настолько далеко, насколько позволяла длина коридора, после чего ринулся вперёд, словно футболист, несущийся к своей цели. Не слишком прочная дверь пала под его напором, и тёмный холл затопило паводком ослепительного света. Мгновение мы застыли на пороге, по-совиному моргая, затем:

– Святые небеса! – вырвалось у меня.

– Бога ради! – донёсся ответ Эллиса.

– Eh bien, я склонен думать, что здесь скорее к дьяволу. – прошептал де Гранден. Комната перед нами представляла собой кошмарный хаос, как если бы его содержимое было перемешано монструозной ложкой в руках злонамеренного озорника-великана. Мебель была опрокинута; некоторые чехлы на стульях были вспороты, как будто какой-то безжалостный, торопливый сыщик разрезал обивку в поисках скрытых ценностей; картины висели на стенах под безумными углами.

В середине кабинета, под бликами скопища электрических ламп, стоял тяжёлый дубовый стол, а на нём покоился саркофаг со снятой крышкой, рядом с ним лежала сухощавая фигура, обмотанная льняными бинтами цвета китайского чая крест-накрест. Рядом с плинтусом у стены под окном приютилась гротескная, нечеловеческая вещь, напоминающая поношенное чучело фермера или безнадёжно устарелый манекен портного. Нам пришлось дважды вглядеться, напрягая неверящие глаза, прежде чем мы признали в этой смятой форме профессора Ларсена. Ступая изящно, как кот по мокрому тротуару, де Грандин пересёк комнату и опустился на одно колено рядом со скрюченной формой, снимая одновременно свою правую перчатку.

– Неужто он… он… – прошептал Эллис хрипло, запинаясь на слове, перед которым миряне, похоже, испытывают суеверный страх.

– Мёртв? – закончил за него де Гранден. – Mais oui, сударь, как сельдь. Но это произошло совсем недавно. Нет, я подозреваю, что он ещё был вполне себе жив, когда мы покидали наш дом, чтобы прийти сюда.

– Но… что мы можем сделать? Должно быть что-то… – трепетно спросил Эллис.

– Безусловно, мы можем пригласить коронера. – ответил де Гранден. – Между тем, мы могли бы рассмотреть это. – он кивнул в сторону мумии, лежащей на столе. Гуманная обеспокоенность Эллиса по поводу его мёртвого коллеги упала с него, как изношенная одежда, стоило тому повернуться к древней реликвии – человека полностью затмил антрополог.

– Красиво… Превосходно! – пробормотал он восторженно, глядя на малопривлекательную вещь. – Видите, здесь нет ни лицевой маски, ни погребальной статуи, ни на мумии, ни на кейсе. Работа Пятой династии, как пить дать, и ящик – вы видите, я вас спрашиваю? – он прервался, вопрошающе указывая внутрь открытого кедрового гроба.

– Вижу ли я? Бесспорно, – резко ответил де Гранден, – но позвольте узнать, что здесь вам видится необычайным?

– Неужели вы ещё не заметили? Да на саркофаге нет ни одной строки иероглифов! Египтяне всегда пишут титулы и биографии своих усопших на их гробах, но тут мы имеем девственно чистую древесину. Видите, – он наклонился и постучал по тонкой, но твёрдой кедровой скорлупе, – никаких следов ни от краски, ни от лака! Неудивительно, что Ларсон оставил его для себя. Почему, спросите вы? Да потому что со времён, как египтология стала наукой, не было открыто ничего подобного!

Взгляд де Грандена блуждал, переходя с гроба на мумию и обратно. Затем он прошёл мимо Эллиса своей быстрой кошачьей поступью и нагнулся над забинтованным телом.

– Я не знаком как следует с египтологией, – признался он, – но медицина мне известна в превосходной степени. Что вы скажете об этом, hein?

Его стройный указательный палец на мгновение застыл на льняных бинтах, окружающих левую грудную область высушенной фигуры. Я запнулся на полуслове. Не могло быть никаких сомнений. Левая грудь, даже под слоем бинтов, была значительно ниже правой, и под туго натянутым бандажом в этой области чуть заметно, но всё же вполне зримо проступал тончайший след красно-коричневого пятна. Невозможно было ошибиться на сей счёт. Каждому хирургу, солдату и бальзамировщику достаточно одного взгляда, чтобы признать такое красноречивое пятнышко.

Глаза профессора Эллиса стали раскрываться, пока не стали почти такой же ширины, как у де Грандена.

– Кровь! – выдохнул он приглушённо. – Господь всемогущий! – а после: – Но это же не может быть кровью, просто невозможно, вы же понимаете. Мумии потрошились и мариновались в натроне, прежде чем их подвергали высушиванию. Соответственно, ни о каких остатках телесных жидкостей и речи быть не может.

– Да ну? – саркастически прервал его француз. – Тем не менее, месье, де Гранден – слишком старый лис, чтобы обучать его искусству высасывания яиц. Друг мой Траубридж, – повернулся он ко мне, – сколько лет вы уже прописываете пилюли людям, мучающимся желудочными коликами?

– Отчего же, – ответил я с удивлением, – порядком сорока лет, но…

– Никаких но, друг мой. Можешь ты или не можешь опознать кровавое пятно на глаз?

– Само собой, но…

– Тогда не мог бы ты быть столь любезен, чтобы сообщить нам, что это перед нами?

– Кровь, что же ещё – тут и ежу понятно.

– Précisément – это кровь, месье Эллис. Почтенный и в высшей степени достойный доверия доктор Траубридж только что подтвердил сей факт. Теперь давайте-ка рассмотрим получше вместилище этой замечательной мумии, которая, несмотря на ваше травление натроном и засушивание, способна выделять кровь.

Взмахом руки он указал на простой, без украс, ящик из кедровой древесины.

– Святые отцы, это ещё более необычайно! – подал голос Эллис, нависая над гробом. – Видите?

– Что? – спросил я, так как его глаза сияли от возбуждения, пока он глядел в осквернённую шкатулку.

– Как же, я говорю о способе крепления крышки. Большинство крышек от футляров для мумий удерживаются на месте с помощью четырёх маленьких выступов – по два с каждой стороны, которые погружаются в пазы в нижней части и закрепляются прочными деревянными дюбелями. Здесь же их аж целых восемь, по три с каждой стороны и по одному – вверху и внизу. Хм-м, видимо, те, кто заказали такой гроб, хотели иметь гарантию, что тот, кто будет в него положен, не сможет вырваться. И… святой Скотти, поглядите-ка сюда!

Он в волнении указал на дно ящика. И вновь я был немало удивлён. Аномалии, не укрывшиеся от его намётанного глаза, были совершенно неразличимы для моего.

– Видите, как здесь решён вопрос с благовониями? На моём счету несколько сотен вскрытий футляров для мумий, но такого я ещё не встречал.

Как только что отметил Эллис, всё дно гроба было усыпано благовонными травами на глубину до 4 дюймов или около того. Ароматические букеты измельчились за сотни лет в порошок, однако смесь из гвоздики и корицы, алоэ и тимьяна поразила нас резким, чуть ли не удушливым ароматом, когда мы перегнулись через край ваннообразного саркофага.

Небольшие васильковые глаза де Грандена, пока он быстро переводил их с меня на Эллиса и обратно, округлились и ярко засияли.

– Думаю, что это чертовски всё объясняет, – заявил он. – Готов биться об заклад, это тело никогда не было мумифицировано, по крайней мере, в традиционном исполнении старых мастеров-бальзамировщиков. Не поможете мне?

Он призывно кивнул Эллису, одновременно подсовывая руки под плечи мумии.

– Возьмитесь за ноги, монсеньор, – велел он, – и поднимите её как можно деликатнее – деликатнее, прошу вас – она должна быть положена точно туда же, где была, до прихода коронера.

Они приподняли забинтованное тело на высоту шести дюймов над столом, после чего вернули в исходное положение, и на лицах обоих застыло выражение крайнего изумления.

– В чём дело? – спросил я, полностью озадаченный их взглядами, полными взаимного понимания.

– Оно весит, – начал де Грандин, и тут же, — шестьдесят фунтов, как минимум! – закончил за него Эллис.

– И что же?

– А то, что это навеки обрекает нас на дьявольский субклеточный уровень. – ответил маленький француз в резком тоне. – Это отнюдь не есть хорошо, друг мой, скорее, с точностью наоборот. Тебе известно про свою физиологию; ты знаешь, что мы с тобой и всеми прочими людьми на 60% или больше состоим из воды, элементарной H20, находящейся в реках и на столах американцев взамен достойного вина. Мумификация же представляет собой обезвоживание – водянистое содержимое тело удаляется с концами, и не остаётся ничего, кроме костей и пергаментной кожи, скудные 40 процентов общей телесной массы при жизни. Это тело сравнительно небольших пропорций; в расцвете лет оно едва ли весило больше сотни фунтов; тем не менее…

– Что ж, видимо, оно могло быть мумифицировано лишь частично… – прервал его я, но де Гранден отрезал:

– Или же вовсе без этого обошлось, друг мой. Я более чем уверен, чёрт побери, что мы обнаружим кое-какие интересные пояснения, когда развернём эти бинты. Кровоточащая мумия, которая к тому же сохранила больше половины своего прижизненного веса – да, вероятность сюрприза невероятно велика, или же я ошибаюсь в собственных чувствах. В то же время, – обернулся он к двери, – существуют рутинные процедуры закона, которые должны быть соблюдены. Следует оповестить коронера о смерти месье Ларсона, и нам нет никакой необходимости жечь электричество, пока мы будем ожидать его прихода.

Вежливо предлагая нам следовать за ним, он потушил кабинетный свет, прежде чем закрыть за собой дверь, и мы прошествовали в нижний холл, где был телефонный аппарат.

– Просто в голове не укладывается, как это могло произойти, – бормотал профессор Эллис, нервно вышагивая по гостиной своего покойного коллеги, пока мы ждали прихода следователя, – Ларсон казался в радужном настроении сегодня днём и… Бог мой, что это?

Звуки ужасающей борьбы, как будто двое людей сцепились в смертельной схватке, разнеслись по тихому дому. Бух-бух-бух! Тяжкие, гулкие шаги сотрясли пол над нашими головами; затем – бадыщщщь! – раздался сокрушительный удар, как будто опрокинули мебель, мгновенная пауза, и вдруг – резкий вскрик и внезапное крещендо дикого, режущего слух смеха. Затем вновь наступила тишина.

– Святые небеса! – выдохнул я, схваченный паническим ужасом за горло. – Это прямо над нами, в кабинете, где мы оставили мумию и…

– Быть того не может! – запротестовал профессор Эллис. – Никто не мог пробраться мимо нас в комнату, и…

– Может быть или не может, однако дружище Траубридж дело говорит, будь оно неладно! – вскричал маленький француз, выпрыгивая из кресла по направлению к лестнице. – En avant, mes enfants, за мной!

Сломя голову он помчался вверх, перепрыгивая через три ступеньки; оказавшись наверху, замер на мгновение перед закрытой дверью кабинета, доставая из кармана пистолет; оружие описало широкую дугу в его руке, когда он вломился в комнату быстрым прыжком, зажёг свет и предостерегающе крикнул:

– Руки вверх! Одно движение – и ты будешь завтракать с дьяволом… Великий Dieu, глядите, друзья мои!

За исключением одного-двух стульев, в комнате ничего не изменилось с нашего ухода. На столе по-прежнему инертно лежала перевязанная мумия, её набитый специями футляр стоял рядом, со снятой крышкой, вещь, бывшая Ларсоном, примостилась у окна, прижавшись плечами к стене, как будто пострадавшая при попытке совершить сальто, жалюзи на оконной раме с треском хлопали на морозном зимнем ветру.

– Окно – оно распахнуто! – возопил профессор Эллис. – Оно было заперто, когда мы были здесь, но…

– Dieu de Dieu de Dieu de Dieu… Может ли кто в этом разобраться? – сердито прервал его де Гранден, шагая к открытой створке. – Parbleu, то, каким образом вы набрасываетесь на очевидное, чертовски действует мне на нервы, дорогой мой Эллис, но – ах? А-а-а-а-ах? Один видит, другой воспринимает, третий понимает – почти!

Не отставал от него, мы перегнулись через подоконник и, послушные немой команде его указательного пальца, смотрели теперь на покрытый снегом козырёк эркера первого этажа, выступавший из стены дома примерно двумя футами ниже окна кабинета. Врезанные в матово-белый слой снега, четыре длинных параллельных полосы обнажали шиферный настил.

– Ну-у, – протянул он, опуская створку и разворачиваясь к двери, – тайна частично прояснилась, друзья мои. Вполне логичным было бы использовать сиё окно для взлома, – добавил он, пока мы спускались вниз по лестнице. – Крыша эркера имеет довольно пологий склон и расположена прямо под окном кабинета проф-а Ларсона. Искушённому в искусстве взлома грех не использовать такую возможность для своего преступления, а ещё тот факт, что во всём доме мы оставили свет только на первом этаже, как бы уведомляя мир снаружи, что верхние покои свободны для посещения. Так что…

– Похоже на правду, но здесь не могло быть никакого взлома, – прервал Эллис практичным тоном. Де Гранден же наградил его таким взглядом, каким учитель мог бы одарить выдающегося по тупости ученика.

– Может, оно и так, mon ami, – ответил он, – однако, если вы всё же найдёте возможным сдержать на время своё любопытство – и болтовню – может быть, мы найдём то, что ищем.

Тёмный, сгорбленный объект с поразительной яркостью открылся нашим глазам на фоне покрытого снежной пудрой газона, стоило нам спуститься с крыльца. Де Гранден присел на одно колено перед ним и чиркнул спичкой, чтобы добавить немного света для осмотра. Это оказалось лицо рваного, неопрятного типа, немытое, небритое; типичный низкопрофильный вор-карманник, который совмещал свои обычные нехитрые занятия с более высокой профессией взлома – и с катастрофическими результатами для себя.

Он замер в том состоянии, в каком упал с покатой крыши эркера, одна рука была вывернута под тело, голова наклонена под неестественным углом в одну сторону, а его побитая молью и выцветшая от времени шляпа смялась в пюре на его макушке и комически оттопыривала ему уши. Маленькие насыпи мокрого снега скопились в изломах его рваного пальто, а крошечные нити сосулек намёрзли на его усах.

Человек был, вне всякого сомнения, мёртв. Никто, даже самый опытный акробат, не смог бы выкрутить шею под столь немыслимым углом. И причина его смерти была очевидна.

Напуганный при виде мумии, бедняга попытался как можно быстрее выбраться через открытое окно, поскользнулся на мокрой наледи крыши эркера и свалился вниз головой, упав всем своим весом на ныне скрученную шею. Я поспешно высказал свои доводы, но де Гранден озадаченно покачал головой.

– Манера его смерти вполне очевидна, – ответил он задумчиво, – но вот какова причина её, здесь остаются неясности. Мы вполне можем вообразить, что подобное существо пришло в ужас, увидев распластанную на столе мумию, но это не объясняет те выходки, которое мы слышали, прежде чем наш форточник вывалился из или был принудительно выброшен из окна. Мы слышали, как он метался наверху, как раскидывал мебель, наконец, мы слышали его вопль вперемешку с безрадостным смехом. Что это могло означать? Испуганные люди склонны кричать, иногда даже истерически смеяться, но с чем он мог бороться, в таком случае?

– Точно то же самое, что и в случае Ларсона! – быстро вставил профессор Эллис. – Разве вы не помните…

– Exactement, – ответил француз, озадаченно нахмурившись.

– Профессор Ларсон громко кричал и боролся с воздухом; теперь этот несчастный грабитель врывается в комнату, где господин Ларсон погиб при столь странных обстоятельствах, и точно так же дерётся с пустотой, а после падает навстречу смерти, отвратительно хохоча. Здесь присутствует что-то поистине дьявольское, друзья мои.

Когда мы возвратились обратно в дом, молодой Эллис смотрел на нас с выражением чуть ли не панического ужаса в своих глазах.

– Вы сказали, что мы должны оставить мумию как есть до прихода коронера? – потребовал он.

– Абсолютно верно, друг мой, – ответил де Гранден.

– Отлично, тогда мы оставим эту проклятую вещь в покое, но как только м-р Мартин закончит с ней, я думаю что нам лучше сжечь её.

– Э, что это вы такое говорите? Сжечь её, месье? – спросил де Гранден.

– Только то, что сказал. Это тот случай, который египтологи именуют "несчастливой" мумией, и чем скорее мы избавимся от неё, тем лучше будет для всех нас. Видите ли… – он резко вскинул глаза вверх, будто опасаясь очередной вспышки насилия в комнате Ларсона, затем вновь повернулся к нам. – Вы же помните серию летальных инцидентов, последовавших после вскрытия гробницы Тутанхамона?

Де Гранден не ответил ничего, но по пристальному, немигающему взгляду, которым он смерил говорившего и тому, как нервно подрагивали кончики его элегантно завитых усов в уголках рта, было несложно судить о его интересе. Эллис же продолжил:

– Называйте это чушью собачьей, коли вам заблагорассудится – а так вы и поступите, скорее всего – но факт в том, что во всех этих пересудах о том, что древние боги Египта имеют силу проклясть тех, кто осмелился нарушить покой мумий изгнанников, есть здравое звено. Знаете, я вполне разделяю мнение, что есть мумии, известные как "несчастливые" – и для тех, кто нашёл их, и тех, кто хоть как-то соприкасался с ними. Тутанхамон, возможно, последний, как и наиболее выдающийся пример данного класса. В своё время он был еретиком и оскорбил "древних" или же их жрецов, которые были суть одним. Так что, когда он умер, его похоронили с надлежащими церемониями, но не поставили образ Амона-Ра на носу его лодки, переправлявшей его через озеро мёртвых, и эмблемы Тема, Себа, Нефтиды, Осириса и Исиды не сопровождали его в странствии. Тутанхамон, несмотря на его запоздалые усилия в попытке пойти на мировую со жрецами, был немногим лучше атеиста относительно современной ему веры, и гнев богов вошёл в гробницу вместе с ним. Они не желали, ни чтобы имя его сохранилось для потомства, ни чтобы его мощи были вновь извлечены на свет.

Теперь поразмыслите над произошедшим: когда лорд Карнарвон обнаружил гробницу, с ним было четверо подручных. Карнарвон и трое его помощников на сегодняшний момент мертвы. Полковник Херберт и доктор Эвелин-Уайт были одними из первых, вошедших в склеп Тутанхамона. Оба умерли в течение года. Сэр Арчибальд Дуглас должен был заниматься рентгеноскопией – он умер прямо перед тем, как были разобраны пластины. Шесть из семи французских журналистов, попавших в гробницу вскоре после её открытия, скончались в течение года, и едва ли не каждый рабочий, участвовавший в раскопках, погиб раньше, чем успел прогулять своё жалованье. Некоторые из этих людей умерли одним образом, другие – иначе, но факт остаётся фактом: они все мертвы. Мало того, даже незначительные предметы, взятые из гробницы, кажется, проявляют пагубное влияние. Существует абсолютное подтверждение тому, что служители Каирского музея древностей, в обязанности которых входит нахождение рядом с мощами Тутанхамона, заболевали и умирали безо всякой видимой причины. Неудивительно, что её называют "несчастливой" мумией?

– Весьма любопытно, месье, что теперь? – подытожил де Гранден, когда египтолог впал в угрюмое молчание.

– Только то самое: этот ящик для мумии наверху гол, что твоя ладонь, от любых надписей, а ортодоксальные египтяне Пятой династии столь же не склонны были класть тело в саркофаг без надлежащих биографических и религиозных предписаний на его поверхности, сколь средняя американская семья не склонна проводить похороны без какой-либо церемонии отпевания. Кроме этого, очевидные улики указывают на то, что тело вообще не было мумифицировано – по-видимому, оно было просто завёрнуто в пелены и положено в ящик со слоем благовоний вокруг него. Бальзамирование имело в Древнем Египте религиозное значение. Если плоть повреждена, дух не может вернуться после предустановленного цикла и возродить его, и быть похороненным без бальзамирования было равноценно отказу от бессмертия. Тело наверху несёт на себе следы самой ничтожной попытки импровизированной презервации. Похоже на то, что человек, кто бы он ни был, умер за пределами религиозной границы, не так ли?

– Вы приводите весомые аргументы, месье, – кивнул де Гранден, – но…

– Отлично, а теперь давайте взглянем на историю нашей находки, начиная от самых истоков: рабочие Ларсона умирали во время работы в гробнице. Каким образом? От укусов пауков! Что за вздор! Египетские могильные пауки не более ядовиты, чем наши садовые. Я знаю, о чём говорю; меня не раз кусали эти мерзости, и я страдал гораздо меньше, чем когда был ужален скорпионом в Юкатане.

Затем, во время спуска по Нилу, большая часть команды слегла, а некоторые – умерли, от странной лихорадки; и в то же время это выносливые черти, привычные к местному климату, и, по всей вероятности, имунные к любым видам болезней, которые их страна может производить. Затем настал черёд Фостера, ассистента Ларсона, слёгшего точно от той же лихорадки накануне отплытия из Египта. Похоже, как будто здесь имеет место некое злобное влияние, а? И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру: Ларсон готов развернуть мумию и, нисколько не глядя в прошлое, достаёт её из футляра. Он мёртв – "мёртв как сельдь", как вы выразились, и только одному Богу ведому, как это произошло. Пока же мы ожидаем коронера, этот бедняга-форточник влезает в дом, сражается с каким-то невидимкой, точно как Ларсон до него, и погибает. Думайте, что угодно, – его голос поднялся практически до крика, – но эта мумия окружена аурой страшной беды, и смерть ожидает каждого, кто посмеет приблизиться к ней!

Де Гранден ласково погладил вощёные кончики своих миниатюрных усов.

– Всё, о чём вы говорите, вполне может быть правдой, месье, – признал он, – но факт остаётся фактом, что оба из нас – доктор Траубридж и я сам находились рядом с мумией; и мы вполне сносно себя чувствуем – хотя я бы не отказался сейчас от глотка-другого бренди. Мало того, профессор Ларсон промотал большую часть своего состояния и значительную часть средств музейных фондов на поиски этого замечательного мертвеца. Было бы по меньшей мере воровством сжечь её, как вы предлагаете.

– Ладно, – ответил Эллис с нотой окончательности в голосе. – Это ваше личное дело. Как только коронер закончит осмотр, я отправляюсь домой. Я и близко не подойду к этой проклятой мумии, хоть и за целое состояние.

– Приветствую, доктор де Гранден, – поздоровался коронер Мартин, топая ногами и стряхивая снег с пальто. – Плохие новости, да? Есть идеи касательно причины смерти?

– Тот, что снаружи, узрел лучший мир, вывернув себе шею, это бесспорно. – ответил француз. – Что же до проф-а Ларсона…

– Снаружи, говорите? – прервал его м-р Мартин. – это что же, выходит, их было двое?

– Хмм, нам нужно радоваться, что их было не пятеро. – отрезал с досадой Эллис. – Они прощались с жизнью в таком темпе, что мы просто не успевали за этим уследить, с того момента, как Ларсон начал разворачивать это…

– Извольте, минутку, сударь. – подняв руку в знак протеста, оборвал его де Гранден. – Месье коронер очень занятой человек и у него есть свои неотложные обязанности, требующие скорейшего выполнения. Когда он с ними закончит, то бьюсь об заклад, что месье будет рад выслушать ваши любопытные теории на сей счёт. В настоящий же момент, – он вежливо поклонился следователю, – не проследуете ли вы за нами, месье?

– Я умываю руки, – сказал Эллис. – Буду ожидать вас здесь и хочу сразу предупредить…

Но нам не пришлось выслушать его предостережения, так как вслед за Гранденом мы тут же поднялись на второй этаж и подошли к кабинету, где покоились профессор Ларсон и мумия.

– Гм-м, – вырвалось у м-ра Мартина, который, помимо того, что был коронером, ещё и заведовал городским похоронным бюро, пока он окидывал комнату быстрым, практичным взглядом, – это выглядит словно бы… – он пересёк комнату прямиком к сгорбленному телу Ларсона и протянул одну руку, но тут раздалось:

– Grand Dieu des cochons – не двигайтесь, месье! – прокричал де Гранден, заставив м-ра Мартина замереть на полушаге. – Назад, месье, отойдите же, Траубридж, если вам дорога ваша жизнь! – схватив меня за локоть, а м-ра Мартина – за полу пиджака, он одним рывком выволок нас из комнаты.

– Что ещё за… – начал было я, когда мы оказались в коридоре, но он оттолкнул нас к лестнице.

– Да не стойте вы тут с вашими пререканиями! – прикрикнул он. – Скорее, бегите на дружественный мороз, пока ещё есть время, друзья мои! Пардью, сейчас я всё вижу – месье Эллис был прав; эта мумия…

– Ой-ей-еееееееей! – неожиданно донёсся до нас снизу отчаянный крик, сопровождаемый звуком возни, будто Эллис безумно боролся с неким противником. Затем раздался страшный, мозговыносящий смех, пронзительный, мрачный, насмешливый.

– Sang du diable, оно поймало его! – воскликнул де Гранден и стремглав бросился к лестнице, вскочил на балюстраду и метеором рухнул вниз. Коронер Мартин и я заторможенно последовали за ним и обнаружили француза, безмолвного и задыхающегося, у входа в гостиную, его тонкие красные губы были сложены в трубочку, словно бы он издавал беззвучный свист. Салон профессора Ларсона был обставлен в формальном, высокопарном стиле, столь популярном в последние годы прошлого столетия, лёгкие стулья и кушетки из позолоченного дерева, обитые яблочно-зелёным атласом, стеклянный шкаф для разного рода безделиц, парочка изящных столов с тонкими ножками, украшенных несколькими миниатюрами из дрезденского фарфора. Мебель была раскидана по комнате, светло-серый вельветовый ковёр перевёрнут, фарфоровый шкафчик разбит и завален набок. В эпицентре бардака лежал Эллис собственной персоной, руки его были сжаты в кулаки, колени согнуты, губы – растянуты в мрачной, сардонической усмешке.

– Господи! – коронер рассматривал несчастное, напряжённое тело, вытаращив глаза. – Это же ужасно…

– Cordieu, будет ещё ужаснее, если мы задержимся здесь. – вскричал де Гранден. – Наружу, други мои. Забудьте про ваши шляпы и пальто – жизнь дороже! Говорю вам, смерть рыскает в каждой тени этого проклятого места!

Он вытолкал нас впереди себя из прихожей и велел нам стоять так на продувном ветру, без головных уборов и верхней одежды.

– Знаешь что, – запротестовал я, выбивая зубами чечётку, – шутка зашла слишком далеко. Это совершенно…

– Шутка? – ответило его резкое эхо. – Считаешь ли ты шуткой, что профессор Ларсон умер сегодня ночью сим странным образом; что заблудший бродяга погиб тем же самым образом; что даже бедный юный Эллис лежит там весь жёсткий и мёртвый, внутри этой проклятой дыры? Твоё чувство юмора весьма своеобразно, друг мой.

– Что это было? – спросил коронер Мартин в своей практичной манере. – Это что, какая-то инфекция в доме, которая заставила проф-а Эллиса закричать таким вот образом перед смертью, или…

– Скажите мне, месье, – прервал его де Гранден, – в вашем морге имеются ли средства для дезинфекции?

– Ну конечно, – ответил с удивлением коронер. – у нас есть аппарат для одновременного производства формальдегида и цианогена, в зависимости от класса требуемой фумигации, но…

– Очень хорошо. Будьте так добры, сгоняйте в вашу лабораторию со всей возможной скоростью и возвращайтесь с материалами для цианогеновой фумигации. Буду ждать вас здесь. Поторопитесь, месье, это дело крайне высокой срочности, уверяю вас.

Пока м-р Мартин удалился за аппаратом для дезинфекции, де Гранден и я вернулись в мой дом, сменили верхнюю одежду и вернулись обратно. Хотя я и сделал несколько попыток узнать, что же он обнаружил в доме Ларсона, он только нетерпеливо пожимал плечами и отделывался от меня невнятными восклицаниями, так что мне пришлось наконец отступить, прекрасно зная, что мой друг всё расскажет вплоть до мелочей, когда посчитает это необходимым. Глубоко погрузив руки в карманы, а головы – в воротники, мы ждали возвращения коронера.

С ловкостью, наработанной длительной практикой, ассистенты м-ра Мартина установили баки с меркуриальным цианидом перед парадным и чёрным входом дома Ларсона, протянули от них в замочные скважины резиновые шланги и зажгли под ними спиртовки. Когда м-р Мартин предположил, что тела лучше бы удалить из дома перед началом фумигации, де Гранден решительно покачал головой.

– Или у нас будут новые смерти, или же, в лучшем случае, ваши ребята пойдут на неоправданный риск, если сунутся туда до истечения хотя бы одного дня с начала газовой чистки, – ответил он.

– Но за трупами нужен присмотр, – стоял на своём коронер, утверждая это с высоты своей более чем двадцатилетней профессиональной практики в области мортуарной науки.

– Они не подвергнутся никакому сколько-нибудь достойному внимания разложению, – ответил француз. – Газ будет действовать до некоторой степени в качестве консерванта, а риск, на который вы хотите пойти, того не стоит.

Не дожидаясь, пока коронер приведёт ответные аргументы, он продолжал:

– Демонстрация перевешивает любые объяснения в расчёте 10/1, друг мой. Позвольте мне действовать собственным методом, и ровно в это же время завтрашней ночью вы убедитесь в здравой основе моего кажущегося упрямства.

Вскоре после восьми часов вечера следующего вечера мы встретились вновь у дома Ларсона, и с таким же равнодушием, как если бы подобные сумасбродства были повседневными занятиями для него, де Гранден стал громить окно за окном своей прогулочной тростью, после чего предложил нам обождать примерно с четверть часа. Наконец он изрёк:

– Теперь, полагаю, мы уже можем без лишней опасности войти внутрь. Газ должен был уже рассеяться. Что ж, идёмте же.

Мы на цыпочках прошли по коридору в гостиную, где находился профессор Эллис, точнее, его труп, а де Гранден зажёг каждую доступную ему по дороге в комнату лампу. Возле окоченелого тела молодого человека он присел на колени и, казалось, изучал пол в мельчайших подробностях.

– Что бы ты ещё не затеял… – начал было я, как тут же:

– Триумф, искомое нашлось! – объявил он. – Идите сюда и смотрите.

Мы пересекли комнату и в изумлении уставились на крошечный объект, который он сжимал между большим и указательным пальцем одетой в перчатку руки. Им оказалась шарообразная вещь, едва ли крупнее высушенной фасолины, а при ближайшем рассмотрении – крохотный волосатый паук с чёрным брюшком, покрытом полосами яркой киновари.

– Видите его? – просто спросил он. – Так разве не мудро было с моей стороны приказать нам отступить прошлой ночью?

– Что это ещё за дрянь? – потребовал я. – Выглядит достаточно безвредно, хотя…

– Eh bien, тут ты в корне не прав, друг мой, – ответил он с невесёлой улыбкой. – Ты видел, что произошло с месье Ларсоном, видишь сейчас скоропостижно скончавшегося беднягу Эллиса? Это – это маленькое, безобидное существо – оно явилось причиной их гибели. Этот малыш известен как катипо или Latrodectus Hasselti, смертоноснейший паук в мире. Даже укус кобры не более, чем поцелуй возлюбленной, по сравнению с жалом этого маленькой штучки. Укушенные им люди немедленно впадают в судороги – они бьют по воздуху, спотыкаются и кружатся на месте, по мере отравления несчастные дают волю ужасному крику, похожему на смех. А ещё через мгновение они падают и умирают.

Разве это не объясняет всё? Иррациональные выходки, которые профессор Ларсон исполнил перед своей кончиной, невозможно было объяснить никаким другим разумным образом. Они меня озадачили. Я не одобрял теорию профессора Эллиса касательно "несчастливой" мумии, хотя, ведомо Богу, она оказалась справедливой для него самого. Как бы то ни было, факт смерти профессора Ларсона был неоспорим, и никто не мог бы с готовностью определить причину этого. Далее, в подобном случае необходимо вызвать коронера, посему мы и телефонировали месье Мартину.

Меж тем, пока мы сидели в ожидании вас, некий полуголодный прощелыга решил, что ему необходимо проникнуть в дом и выкрасть всё, что только под руку попадётся. Он забрался на крышу эркера и, побуждаемый своей недоброй звездой, занёс ногу через оконную раму и ступил внутрь комнаты, где обретались труп профессора Ларсона и мумия. Мы услышали, как он топчется по полу, услышали его ужасный, визгливый смех; мы искали его – и нашли его мёртвым на газоне.

Отлично. Теперь приходит месье Мартин, не рано и не поздно. Мы ведём его к месту, где лежит труп месье Ларсона, и, как только все мы заходим в комнату, я имею шанс заглянуть внутрь ящика со специями на дне. Ха – что же я там вижу? Parbleu, я вижу там движение! Специи не имеют свойство двигаться, друг мой, если только не будут брошены на ветер, а в этой комнате не было ветра. Кроме того, специи не имеют глянцевито-чёрный цвет с красными полосами на брюшке. Нет, чёрт возьми, если только это не пауки. Я встречал их и знаком с ними. На восточных островах, на Яве, в Австралии я встречал их, и мне известна также их зловещая работа. Это Latrodectus Hasselti, на языке туземцев – катипо, а их укус – почти мгновенная и крайне мучительная смерть. Более того, жертвы этого паучка склонны бешено танцевать, будто в яростной схватке, смеяться – но безрадостен их смех! – кричат он, исходя скорбным гоготом – затем они умирают. Мне бы не хотелось танцевать, хохотать и умирать, друзья мои. Не хотел бы я, чтобы и вы закончили так же. Не было времени разглагольствовать или объяснять – наше единственное спасение заключалось в скорейшем ретировании, так как пауки эти – тропические твари, и как только оказались мы снаружи, холод убил бы их. Я собирался предупредить и месье Эллиса, но – увы! – оказалось слишком поздно.

Вне сомнения, один из этих пауков зацепился за его одежду, когда он наклонился, чтобы осмотреть ящик мумии. Насекомое забралось на него, когда он ушёл из комнаты, и, пока он ждал нас внизу, оно ползало по его одежде, пока не добралось до участка открытой кожи; затем, видимо, раздражённое каким-то его движением, оно укусило его, и он умер. Когда я увидел, что он лежит здесь, на полу, то тут же обратился в бегство. Жюль де Гранден вовсе не трус, но кто мог сказать, сколько этих проклятых пауков выползло из гроба и нашло себе тайники в тенях – даже в нашей одежде, как в случае месье Эллиса? Оставаться здесь было равнозначно флирту с быстрой и очень неприятной смертью; сообразно этому, я вытащил вас наружу в бурю и потребовал от м-ра Мартина незамедлительно произвести фумигацию здания. Теперь, поскольку цианогеновый газ убил всё живое внутри дома, мы уже смогли без риска войти сюда.

Ваши помощники могут забрать трупы в любое удобное время, месье, – закончил он, поклонившись м-ру Мартину.

– Eh bien, мы могли бы успокоить ум бедняги Эллиса относительно многого, будь он сейчас здесь, – пробормотал де Гранден, пока мы ехали в сторону моего дома. – Он не мог додуматься, каким образом рабочие Ларсона умирали от укусов пауков, поскольку египетские могильные пауки считаются практически безобидными. Теперь же ответ очевиден. Каким-то образом несколько из этих ядовитых чёрных пауков проникли в футляр для мумии. Они преимущественно подземные твари, днём отдыхают в земле, а вечером выползают. Свет раздражает их, и когда рабочие зажигали свои факелы внутри гробницы, насекомые выказывали своё неудовольствие, кусая их. Смерть в сопровождении конвульсий не замедлила себя ждать, а из-за того, что маленькие чёрные бестии невидимы в темноте, всю вину возложили на безобидных могильных паучков. Ещё некоторое количество этих чёрных вдов прибыло вместе с Ларсоном через море; когда же он вскрыл ящик с мумией – скорей всего, в тот момент, когда он запустил руки в слой благовоний, чтобы её поднять, они бросились на него и искусали; и вот он мёртв. Ухватил мою мысль?

– Хм, звучит достаточно логично, – ответил я задумчиво. – Но как в таком случае эти благовония попали в этот гроб? Бедный Эллис пришёл к выводу, что мы столкнулись с чем-то сверхъестественным, когда увидел их; но сейчас его уже нет и – святый Скотт, де Гранден, неужто ты полагаешь, что древние египетские жрецы могли выложить паучьи яйца среди благовоний, надеясь, что из них когда-нибудь вылупятся эти твари, чтобы они охраняли тело от домоганий любого грабителя гробниц в течение столетий?

Мгновение он беззвучно барабанил затянутыми в кожу пальцами по серебряному набалдашнику своей трости. Наконец:

– Мой друг, ты заинтриговал меня. – торжественно объявил он. – Я не знаю, насколько то, что ты сейчас сказал, достоверно, но манера подготовки этой мумии необычна. Я думаю, что нашим долгом перед бедным почившим Эллисом теперь станет окончательное прояснение данного вопроса.

– Окончательное? Но как…

– Завтра мы распеленаем мумию. – бросил он с такой небрежностью, будто распеленание мёртвых египтян тысячелетней давности было для нас с ним обыкновенным делом. – Если нам удастся найти какое-либо объяснение, скрытое в бинтах мумии, тем лучше. Если же нет – eh bien, мёртвые вещали в прежние времена, что мешает им делать это сейчас?

– Мёртвые… вещали… раньше?.. – повторил я медленно, недоверчиво. – Что в этом мире…

– Не в этом мире, в том-то и соль, – прервал он с тенью улыбки. – но есть люди, способные видеть сквозь завесу, отделяющую нас от тех, кого мы зовём мёртвыми, друг мой. Но сначала мы должны испробовать другие методы. Если они нас подведут… – и с этими словами он возобновил дробь по рукоятке своей трости, мягко напевая:

"Sacré de nom,

Ron, ron et ron;

La vie est brêve,

La nuit est longue…"

На следующий вечер мы развернули мумию. В подвале Харрисонвильского музея на церемонию освобождения древнего мертвеца от его погребальных одежд собралась довольно-таки разношёрстная компания. Ходжсон, заместитель куратора отдела археологии, стройный человечек небольшого роста в золотых очках без оправы, лысый до самых ушей и имеющий привычку застёгивать и расстёгивать свой чопорный, однако неопрятный двубортный пиджак, находился в состоянии щебечущей нервозности, когда де Гранден приступил к работе.

– Имея дело с Дьяволом, будь во всеоружии. – процитировал с улыбкой маленький француз, пока одевал пару тяжёлых резиновых перчаток, прежде чем взяться за ножницы и перерезать одну из перекрещённых льняных полос, которыми были туго обёрнуто всё тело. – Я не очень-то опасаюсь, что какой-нибудь из этих маленьких чёрных бесов выжил после газовой чистки монсеньора Мартина, – добавил он, отгибая в сторону складку пожелтелого льна, – но бережёного Бог бережёт. Кладбища до отказа полны теми, кто думал иначе.

Метр за метром бесконечных бинтов разматывал он, добравшись наконец до крепкого бесшовного савана, в который наподобии мешка была упакована мумия с головы до ног; мешок этот был перехвачен у ступней толстой пенькой. Ткань, из которой был сделан саван, казалась крепче и плотнее, чем верхние бинты, и была густо покрыта воском или каким-то аналогичным веществом, за счёт чего содержимое, по-видимому, было полностью герметично и водонепроницаемо.

– Ох, Господь да благословит мою душу, я никогда не встречал ничего подобного, – пролепетал доктор Ходжсон, склонившись вперёд через плечо де Грандена и пытливо разглядывая внутренний кожух.

– Мы уже успели наслушаться об этом от месье Эллиса, когда он только увидел тело. – сухо ответил де Гранден, а проф-р Ходжсон отступил назад, издав какой-то невнятный скрипучий звук, более всего напомнивший писк испуганной мыши.

– Sale lâche! – тихо прошептал француз, с явным презрением к трусости Ходжсона, написанным на его лице. Затем, когда он перерезал связывающую струну и начал сдёргивать вощёный саван с плеч мумии:

– Ах-ха? Ах-ха-ха… Какого чёрта?

Тело, представшее под бледно-голубым сиянием электрических ламп, не было мумией в техническом смысле, хотя ароматические саше и стерильная, засушливая атмосфера Египта соединились, чтобы удержать его в необычайно высокой степени сохранности. Сперва показались миниатюрные и прекрасно сформированные ноги, с длинными прямыми пальцами и узкими пятками, полностью окрашенными, как и вся подошвенная область, в яркий красный оттенок. Иссушение тканей было минимальным, и, хотя оконечные сухожилия brevis digitorum заметно проступали сквозь кожу, эффект ни в коей мере не был отвратительным; мне доводилось видеть точно такие же рельефные мыщцы-сгибатели в живых ногах в случаях значительного истощения пациентов.

Лодыжки были острыми и точёными, сами ноги – прямыми, правильной формы, по-юному стройными, а не иссохшими, как у мертвеца; бёдра – узкими, талия – тонкой, а нежно набухшие груди – высокими и крепкими. Принимая в расчёт ранний возраст, при котором созревают женщины Востока, я должен был признать, что девушка умерла где-то в период между 14 и 17 годами, и уж конечно, ей далеко было до двадцати.

– А? – пробормотал де Гранден, когда вощёный саван соскользнул с плеч покойницы. – Полагаю, что теперь мы имеем объяснение этих пятен, друг мой Траубридж, n’est-cepas?

Я посмотрел туда и с трудом подавил возглас испуганного удивления. Тонкие, длиннокостные руки были сложены на груди, в соответствие с египетским обычаем, однако плечевая кость левой руки была жестоко раздроблена, представляя собой открытый перелом, так что острые осколки костей прорвали кожу на четверть дюйма или чуть больше выше и ниже дельтовидного крепления. И не только это: тот же страшный удар, сломавший руку, повредил и костную структуру грудной клетки, третье и четвёртое ребро слева были переломлены надвое, и через гладкую кожу прямо под грудью торчал острый край зазубренной кости. Соответственно, это сопровождалось значительным кровоизлиянием, и следы давно засохшей крови тянулись от груди до бедра тусклой, красно-коричневой линией. Хотя саван и был навощён, хлынувшая кровь протекла сквозь прореху в ткани и впиталась в плотные узловатые внешние бинты, что являлось молчаливым свидетельством древней трагедии.

Точёные черты лица принадлежали женщине в пору её ранней юности. Семитские в целом, в них была деликатность линии и контура, говорившая об аристократической родословной. Нос был небольшой, слегка орлиный, с высокой переносицей и узкими ноздрями. Губы были тонкие и чувствительные, и в тех местах, где они подверглись процессу частичного усыхания, показались миниатюрные острые зубки поразительной белизны. Волосы были чёрными и блестящими, коротко обстрижены около ушей на манер современной стрижки "голландский боб", модной среди молодых девах, разделены на прямой пробор и закреплены на уровне бровей обручем из чеканного золота с мелкими гвоздиками лазурита. Наряд мёртвой красавицы завершался тройным ожерельем из золота и синей эмали, браслетами того же вида и узким золотым поясом, исполненным в форме змеи. Некогда плотная плетёная юбка из чистейшего белого льна крепилась к поясу, но хрупкая ткань не выдержала долгих столетий пребывания в могиле, и от неё остались лишь одна-две пряди.

– La pauvre! – воскликнул в сердцах де Гранден, понуро глядя на сломанное маленькое тельце. – Я думаю, друзья мои, что перед нами сейчас олицетворение той древней пословицы, гласящей, что кровь невинных не может быть скрыта. Чтоб мне провалиться, если это не случай убийства и…

– Но с тем же успехом это мог быть несчастный случай, – отрезал я. – Я не раз видел подобные ранения в автоавариях, и этот несчастное дитя, возможно, стало жертвой наехавшей на неё колесницы.

– Не думаю, – ответил он. – Тут мы имеем все признаки ритуального убийства, друг мой. Заметьте, что…

– Думаю, что нам лучше обратно завернуть тело. – поспешно перебил его Ходжсон. – Сегодня мы зашли так далеко, как это возможно, и… честно говоря, джентльмены, я порядочно устал, так что, если вы не возражаете, то будем сворачиваться.

Он откашлялся с извиняющимся видом, но в его манере говорить чувствовалось мягкая позиция слабых мужчин, имеющих нужные полномочия, чтобы считать свои желания законными для всех.

– Вы имеете в виду, что боитесь, как бы чего не произошло ещё? – прямо парировал де Гранден. – Вы боитесь, как бы древние боги не положили на нас зуб за то, что мы стоим здесь и рассуждаем о причинах смерти этой несчастной?

– Ну, – Ходжсон снял с носа очки и нервно протёр их, – естественно, я не питаю ни малейшего доверия к тем басням, которые травят на каждом шагу про "несчастливые" мумии, но – вы ведь не станете отрицать, что в дело этой мумии замешаны необъяснимые несчастные случаи. К тому же… раз на то пошло, по чести говоря, джентльмены, это тело скорее похоже на труп, нежели на мумию, а я питаю ужасное отвращение к мертвецам, если только они не мумифицированы.

Де Гранден саркастически улыбнулся.

– Древние страхи живучи, – согласился он. – Не беспокойтесь, месье, мы сделаем всё возможное, чтобы не оскорбить ваши чувства. Вы были крайне добры, и мы не будем более подвергать ваши нервы испытаниям. Завтра, с вашего позволения, мы продолжим наши исследования. Вполне возможно, что мы откроем до сих пор неизвестные факты из области обрядов и церемоний тех древних людей, которые правили миром во времена, когда Рим ещё даже не вышел из утробы.

– Да, да, конечно, – Ходжсон закашлялся, подойдя к двери. – Уверен, что предоставлю вам завтра пропуск в музей, только… – добавил он после короткого раздумья, – я должен просить вас воздержаться от калечения тела тем или иным образом. Вы же знаете, оно является собственностью музея, и я просто не могу дать разрешение на аутопсию.

– Morbleu, да вы проницательный человек, месье! – ответил де Гранден со смехом. – Полагаю, вы прочитали намерение в моих глазах. Хорошо, мы принимаем ваши условия. Обязуемся не делать никакого вскрытия. Bon soir, месье.

– Я сожалею, доктор де Гранден, – встретил нас Ходжсон на следующее утро, – но боюсь, что вы не сможете продолжать дальнейшие исследования мумии – то есть трупа, хотел сказать – который мы распеленали прошлым вечером.

Маленький француз весь напрягся.

– Вы хотите сказать, что изменили своё решение, месье? – спросил он с холодной вежливостью.

– Вовсе нет. Дело в том, что тело рассыпалось за ночь под воздействием воздуха, осталось лишь несколько пучков волос, череп и некоторые отдельные кости. Хотя и не достаточно герметичные, всё же бинты и вощёный саван, кажется, были в состоянии удержать плоть нетронутой, но контакт с нашей влажной атмосферой обратил их в груду костей и пыли.

– Гм, – только и ответил француз, – это неожиданно, но поправимо. Смею надеяться, что наши шансы выяснить причину и способ умерщвления бедной юной леди всё ещё высоки. Вы не могли бы оказать нам услугу – одолжить на некоторое время украшения, часть погребальных тканей и несколько костей, месье? Мы гарантируем их безопасное возвращение.

– Что ж, – на мгновение заколебался Ходжсон, – это не совсем обычная просьба, но если вы уверены, что вернёте их…

– Месье, – голос де Грандина перебил извиняющийся полуотказ куратора музея, – я Жюль де Гранден; и я не привык, когда моё честное слово подвергается сомнению. Впрочем, эксперимент, который я уже замыслил в уме, не займёт много времени, и вы можете сопровождать нас. Таким образом вы постоянно будете держать реликвии в поле зрения. Заверит ли это вас в их сохранности?

Ходжсон расстегнул пуговицы своего пиджака, затем застегнул обратно.

– О, не берите в голову, у меня и в мыслях не было подвергать сомнению вашу bona fides, – ответил он, – только это тело стоило нашему музею кругленькую сумму, к тому же явилось косвенной причиной потери двух членов нашего персонала. Я лично отвечаю за него головой и…

– Это всё понятно, – прервал его де Гранден. – Если вы отправитесь с нами, то будьте уверены, что останки будут под вашим постоянным присмотром, и сегодня же возвращены ещё до полудня.

Таким образом, под суетливым руководством Ходжсона, мы отобрали золотую диадему с лазуритом, сломанную плечевую кость, одно переломленное ребро и несколько метров погребальных бинтов с тусклыми бурыми пятнами на них, после чего сунули всё это в дорожный чемодан. Де Гранден задержался на минуту, чтобы переговорить с кем-то по телефону приглушённым тоном, затем дал мне указание ехать по адресу на Скотланд-роуд.

Полчаса езды через бодрящий зимний воздух – и вот мы уже около основательного здания с фасадом из коричневого камня в упадочном, но всё ещё вполне респектабельном районе. Кружевные занавески висели на высоких окнах первого этажа, а окна обеденной комнаты на цокольном уровне были аккуратно задрапированы холстом. Рядом с тщательно отполированным дверным колокольчиком была прикреплена медная табличка с надписью: «Крэйтон, ясновидящая». Опрятная горничная в чёрно-белой униформе ответила на звонок де Грандена и провела нас в гостиную, меблированную сверх меры тяжёлыми штуковинами, популярными в середине 90-ых прошлого столетия.

– Госпожа Крэйтон сейчас спустится, сэр; она ждала вас. – сказала она де Грандену, выходя из комнаты.

Мой опыт взаимодействия с теми, кто утверждал в себе способность "заглядывать за покрывало", был весьма скуден, однако я всегда представлял себе, что такие лица обставляют свои спектакли гораздо более интересным образом. Ковёр с узором из невозможных роз, размером превышающих капусту, тяжеловесные и не особенно удобные стулья из позолоченного дуба, обитые зелёным плюшем, стереотипические масляные картины Большого Канала, острова Капри лунной ночью и Везувия в действии, были прагматичны, как пластины из чернослива, и могли быть дублированы, штука за штукой, в "салон" из полусотни не особо модных, но порядочных пансионатов. Даже слабый аромат готовящейся пищи, который доползал до нас из нижней кухни, имел ободряющий мирской привкус, казавшийся совершенно неуместным в сочетании с потусторонней профессией нашей хозяйки.

Мадам Крэйтон прекрасно вписывалась в своё окружение. Невысокая, полная и почтенная, с высоким воротником белой льняной блузы и в простых синих юбках, она походила скорее на домохозяйку зажиточного среднего класса, чем на самозванного медиума. Её светло-карие глаза приятно светились за линзами изящного пенсне; её волосы, уже тронутые сединой, были плотно зачёсаны со лба и скручены в незамысловатый узел на затылке. Даже её руки с короткими припухлыми пальцами, имевшие лёгкий налёт трудовой изношенности, были совершенно обыкновенны. Ни в её одежде, ни в лице, ни в облике или манерах не проступало ни малейшего намёка на "психическую силу".

– Вы принесли с собой вещи? – спросила она де Грандена, когда было покончено с формальностями. Кивнув, он поместил мощи на дубовый стол рядом с медиумом.

– Они были найдены… – начал он, но она подняла руку в знак молчания.

– Пожалуйста, ни слова более. – попросила она. – Я предпочитаю, чтобы мои чувства сами открыли мне всё необходимое, так как никогда нельзя знать, сколько информации, защищённой в бодрствующем сознании, может быть перенесено в подсознание во время транса, знаете ли.

Открыв ящик стола, она извлекла оттуда двойную доску на шарнирах и коробку с тонким белым мелом.

– Не подержите ли вы это, доктор Траубридж? – спросила она, протягивая мне доску. – Возьмите её обеими руками, будьте добры, и положите на колени. Прошу вас не перемещать её и не обращаться ко мне, пока я сама не скажу.

Я неуклюже взял пустую грифельную доску и расположил её на коленях, в то время, как мадам Крэйтон достала маленький хрустальный шар из зелёной плетёной сумки, расположила его на столе между сломанной костью руки и повреждённым ребром, после чего щелчком выключателя зажгла электрический свет в настольной лампе в форме гусиной шеи. Яркий поток света от лампы был направлен прямо на кристаллическую сферу, заставляя её сиять, будто бы от внутреннего огня.

В течение небольшого отрезка времени – около двух минут – она пристально глядела в стеклянный шар; затем её глаза закрылись, а голова, мягко откинувшись на вязаную салфетку на спинке кресла, немного сдвинулась набок, как если бы мышцы её шеи расслабились. Мгновение она так отдыхала, её ровное дыхание было едва слышимым. Внезапно, в крайнем изумлении, я услышал поскрипывание мела между двумя сторонами планшета. Я не двигался и не наклонял их, и даже маленький карандаш не мог бы протиснуться между ними, но, бесспорно, нечто двигалось там. Теперь я уже отчётливо чувствовал, как оно медленно перемещалось вверх и вниз вдоль плотно сложенных листьев планшета, постепенно наращивая скорость, пока мне не стало казаться, что какое-то заключённое в темницу существо панически носится внутри своей клетки в поисках спасения. На мгновение мной завладело дикое, иррациональное желание отбросить эту одержимую планшетку куда подальше и выбежать из этой душной комнаты, но гордость удерживала меня в кресле, гордость же заставила вцепиться в доску, как утопающий хватается за канат; и она же заставила меня решительно сосредоточиться на мадам Крэйтон и отключить внимание от сверхъестественной вещи, балансировавшей на моих коленях.

Я слышал учащённое дыхание де Грандена, слышал также, как Ходжсон беспокойно ёрзает в своём кресле, прочищая глотку и (это было понятно даже без лишнего взгляда) застёгивая и расстёгивая свой сюртук. Сон мадам Крэйтон становился тревожным. Её голова медленно покачивалась из стороны в сторону, а дыхание становилось всё затруднённее; один или два раза она издала слабый стон; наконец, она хрипло застенала, как от удушливого кошмара. Её гладкие, пухлые кисти нервно сжались в кулаки, руки и ноги конвульсивно задёргались, и вдруг она напряжённо выпрямилась в кресле, в жёсткой позе, будто от удара гальванической батареи, и из её приоткрытых губ раздался приглушённый, задушенный крик ужаса. Маленькие пятнышки пены образовались в уголках её рта, она выгнулась всем телом вверх, а затем опала назад с низким, отчаянным всхлипом, а её тяжелый подбородок опустился вниз к груди – и мне были известны эти симптомы, как никому другому! Ни один практикующий врач не может не признать их с первого взгляда.

– Мадам! – воскликнул де Гранден, поднимаясь со стула и бросаясь к ней. – Вам нехорошо? Вы страдаете?

Она с трудом приняла сидячее положение, её карие глаза были навыкате, как будто зверская рука сжимала её за горло, её лицо было искажено, как от ужасного страха. Она сидела так мгновение, затем, встряхнув головой, она выпрямилась, поправила волосы, и спросила как ни в чём не бывало:

– Разве я что-то произнесла?

– Нет, мадам, вы не говорили ничего отчётливо, но казалось, будто вас мучают, поэтому я разбудил вас.

– О, это очень досадно, – ответила она с улыбкой. – Мне говорили, что в трансе я часто веду себя подобным образом, но я никогда не помню ничего, когда просыпаюсь, и мне ещё ничто не навредило из моих видений в бессознательном состоянии. Если бы вы только имели выдержку, у нас было бы на руках сообщение на планшете.

– У нас оно есть! – прервал её я. – Я слышал, как карандаш летал по ней, будто угорелый, и чуть не отбросил её от себя!

– О, это весьма радостно, – ответила госпожа Крэйтон. – Передайте его мне, и мы узнаем, что же она хотела сказать.

Планшет был покрыт изящным письмом, убористые значки были столь отчётливы, как если бы они были гравированы на медной пластине, а промежутки между линиями текста были столь узкими, что их практически нельзя было различить. С минуту мы изучали каллиграфию в растерянном молчании, затем:

– Mort de ma vie, мы одержали победу над Смертью и Временем, друзья мои! – взволнованно воскликнул де Гранден. – Attendez, si’l vous plait.

Раскрыв планшет перед собой, словно книгу, он стал читать:

«Высокочтимые и ужасные судьи мира сего, вы, восседающие на парапетах Дома страданий, я исповедуюсь в своей виновности перед приговором, который вы наложили на меня. Я, Атуа, ныне стоящая на грани бессмертной смерти, чьё тело ожидает дробящих камней обречённости, чей дух навеки лишён надежды в плотском покрове, обречена бродить в Аменти до скончания времён, признаётся, что вина была её, и только её. Смотрите же на меня, невыразимые судьи живых и мёртвых, я ли не женщина, а женщина разве не предназначена для любви? Разве не мои члены приятно созерцать, разве не мои губы подобны абрикосам и помегранатам, и разве не мои глаза подобны молоку и бериллам, а грудь моя разве не сродни слоновой кости, украшенной кораллами? Да, о могущественные, я женщина, и женщина, созданная для услад. Разве в том моя вина или моё воление, что я пообещала служить великой Матери-Всех-Вещей, Исиде, или же в том вина моя, что покинула я лоно моей матери? Разве отрекалась я от блаженной агонии любви и искала жизни в стерильном целомудрии, или же мне было дано обещание из чужих губ?

Я дала всё, что должна была дать женщина, и отдала это свободно, зная, что смертная боль и посмертные мучения ожидают меня на судилище богов, и не считая это слишком высокой ценой, чтобы её нельзя было заплатить. Вы хмуритесь? Вы потрясаете вашими ужасными головами, на которых покоятся венцы Амуна и Кнефа, Себа и Тема, Сути и самого могучего Осириса? Вы говорите, что я говорю святотатство? Тогда слушайте же меня ещё: Она, кто стоит в цепях перед вами, лишённая почтения, как жрица Великой Матери Исиды, лишённая всякой чести, как женщина, говорит вам эти вещи прямо в ваши зубы, зная, что вы не можете нанести ей большего вреда, чем она уже вытерпела в наказание. Ваше царствование и царствование тех, кому вы служите, близится к концу. Ещё немного времени вы будете стоять и красоваться и изрекать суждения ваших богов, но в те дни, что наступят, сами ваши имена будут забыты, и только чужестранцы будут рыскать в ваших гробницах и извлекать ваши осквернённые останки на свет для людей, чтобы тешить их. Воистину, сами боги, которым вы служите, будут забыты – они падут так низко, что никто не будет называть их по именам, даже в качестве проклятия, а в их разрушенных храмах никто не окажет им былого почтения, и ни одно живое существо не найдёт себе приюта, не считая только белопузых ящериц и страшных шакалов.

И кто же сотворит это? Потомство иудеев! Да, от людей, что вы презираете, вырастет ребёнок, и велика будет слава Его. Он низложит ваших богов под свои ступни и лишит их всякой славы и уважения; и они превратятся не более чем в призрачных идолищ забытого прошлого.

Имя моё, вычеркнули вы его из свитка жриц, и никакой записи не высечено на моей могиле, и я должна быть забыта вовеки людьми и богами. Так гласит ваше правосудие. Но я обману вас. В далёком будущем странные люди из заморских земель раскроют настежь мою гробницу и заберут моё тело из неё, и плоть моя не подвергнется порче, пока эти люди не откроют моего лица и не узрят мои сломанные кости, а увидев, станут гадать, отчего я умерла. И я дам им ответ. Да, клянусь мощью Осириса, что хотя я мертва многие столетия, я покажу им, как меня осудили и как я была умерщвлена, и они должны будут узнать моё имя и пролить слёзы обо мне, и ваши головы, будут они осыпать их проклятиями за то, что вы сделали со мной.

Кидайте же теперь вашу груду камней на мою грудь, ломайте мои кости и остановите лихорадочное биение сердца моего. Я иду к смерти, но не к забвению в памяти людей, как бы вы того хотели. Таковы слова мои.»

Ниже написанного шли каракули рисунка, выполненные настолько грубо, словно бы это был детский эскиз мелом на стене. Однако стоило нам приглядеться, и мы увидели контур женщины, распластанной на земле и удерживаемой коленопреклонёнными слугами, в то время как человек, стоящий над ней, занёс тяжёлый камень, чтобы раздавить им её открытую грудь, а другой стоял, готовый помочь палачу.

– Чёрт возьми! – воскликнул де Гранден, пока мы смотрели на рисунок. – Должен сообщить, что она сказала правду, друзья мои. Она была жрицей богини Исиды, а посему дала обет пожизненного целомудрия, и приняла ужасную смерть в наказание за нарушение своей клятвы. Вне сомнения, что её любовь была не платонического свойства, но то была страсть, ведь женщины с начала времён хотят быть любимыми, и будучи разоблачённой, она была приговорена к смерти, предназначенной для тех, кто забыл обязательства перед богиней. Её грудь была проломлена камнями, и без должной процедуры мумификации её изувеченное тело было положено в шкатулку, лишённую каких-либо надписей, которые могли бы пролить свет на её личность. Без единой молитвы к богам, в чьих руках находилась судьба её несчастной души, они погребли её. Но восторжествовала ли она в конце концов? Полагаю, что никто не скажет обратного. Мы знаем её имя, Атуа, мы знаем причину и способ её смерти. Но эти древние жрецы, судившие её и принявшие решение о её казни – кто знает, как звали их, да, parbleu, кто знает это или же может послать хотя бы одно-единственное проклятие туда, где покоятся их мерзкие мумии? Они наверняка канули в Лету, а она – ну, по крайней мере, она стала для нас личностью, а мы с вами вполне живы.

– Простите меня, господа, если вы уже закончили с этими реликвиями, я их заберу. – прервал его профессор Ходжсон. – Этот маленький séance был очень любопытен, но вы согласитесь со мной, что ничего, в известной степени достоверного, чтобы быть включённым в наши архивы, здесь получено не было. Боюсь, что нам придётся маркировать эти кости и украшения, как принадлежащие неопознанному телу, найденному доктором Ларсоном в Нага эд-Дэйр. Теперь, если вы не возражаете, я вас оставлю…

– Уходите, куда вам там нужно, и сделайте это как можно быстрее! – в ярости прервал его де Гранден. – Вы председательствовали над мощами мёртвых столь долгое время, что ваш мозг покрылся пылью мумий. Что же касается вашего сердца – mort d’un rat mort, и не думаю, что вас ждёт что-то другое!

– Что же до меня, – добавил он с внезапной улыбкой, – то я бы вернулся к доктору Траубриджу. Трагическая судьба бедной молодой леди глубоко на меня повлияла, и если не появится неотложных дел, то я планирую утопить своё горе – morbleu, я сделаю даже больше. В течение часа я буду в состоянии сладчайшей интоксикации!

The End

Фрэнк Бэлкнеп Лонг / Frank Belknap Long

(1901-1994)

–-

"Гость из Египта" / "A Visitor From Egypt”

(1930)

–-

Translate: Elias Erdlung 2016 ©

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Одним мрачным, дождливым августовским днём высокий и исключительно худощавый джентльмен застенчиво постучал в матовое стекло офиса куратора одного музея Новой Англии. На нём был плащ из шиншиллы глубокого синего оттенка, оливкового цвета шляпа-хомбург с высокой конусовидной тульей, жёлтые перчатки и гетры. Синий шёлковый шарф с белыми точками был обёрнут вокруг его шеи и полностью закрывал нижнюю часть его лица, а также практически весь нос. Лишь небольшой участок розовой и крайне морщинистой плоти был виден из-под шарфа и шляпы, но как бы ни было скудно это доказательство его физиогномии, оно содержало в себе глаза, а уж они-то приковывали к себе внимание. И таким было их выражение, что мгновенно внушало уважение к обладателю глаз, и музейные служители, получавшие еженедельное жалование только за то, что расстилали метры красной ткани от главного входа через узкий коридор, вёдший к офису куратора, были вынуждены отбросить все свои привычные дурацкие расспросы и проводить завёрнутого в шарф джентльмена прямо к тому месту, которое какой-нибудь викторианский новеллист мог бы назвать "священными пределами".

цитата

хомбург – разновидность популярной в Америке фетровой шляпы, её особенностями являются глубокая продольная вмятина по центру тульи и широкая полоса ткани у основания тульи; пользовалась широкой популярностью среди писателей, гангстеров, джазменов и просто модников; первым её носителем был король Великобритании Эдвард VII (годы правления – 1901-1910), после того, как посетил немецкий город Бад Хомбург; следует отличать хомбург от федоры, которую носят ортодоксальные евреи, у неё к центральной вмятине добавляются боковые, за счёт чего получается форма латинской Y – прим. пер.

Постучав, джентльмен стал ожидать. Он ожидал в спокойствии, однако что-то в его манере указывало на то, что посетитель был весь на взводе и решительно настроен как можно скорее обсудить свой вопрос с куратором. Но всё же, когда дверь офиса наконец распахнулась и куратор придирчиво взглянул на посетителя через очки в золотой оправе, тот лишь кашлянул и протянул визитную карточку.

Карточка была выполнена в старомодном фасоне и изысканно гравирована, и стоило куратору внимательно прочитать её, как его внешний вид претерпел невероятное изменение. Обычно он являл собой в высшей степени сдержанную персону с вытянутым, бледным лицом и печальным, снисходительным выражением глаз, но внезапно куратор стал безбожно задушевным и приветствовал своего гостя с экспансивностью, граничащей с истерической. Он схватил несколько вялую руку гостя, всё ещё в перчатке, и сжал её с рвением, достойным персонажей Синклера Льюиса. Он кивал и кланялся и деланно улыбался и, казалось, превзошёл самого себя в подобострастности.

цитата

Синклер Льюис (1885-1951) – американский писатель, лауреат нобелевской премии. В раннем периоде своего творчества Синклер Льюис выступает как автор типичных для того времени литературных произведений, тема которых — карьера одиночки, выходца из общественных «низов», пробивающего себе дорогу в общество. Конфликт между личностью и обществом, служащий основным движущим противоречием всего творчества писателя, трактуется во всех этих произведениях как внесоциальная проблема. – прим. пер.

– Если бы я только знал, сэр Ричард, что вы уже в Америке! Газеты непривычно молчаливы – возмутительно молчаливы, знаете ли. Я просто не представляю, как вам удалось избежать внимания прессы. Они же обыкновенно такие настырные, такие откровенно пронырливые. Я действительно не могу вообразить, как вам это удалось!

– Я не имел желания судачить со старыми идиотками, читать лекции чудакам и позировать для обложек ваших абсурдных журналов. – голос сэра Ричарда был странно высок, практически женоподобен, и ещё он дрожал от переполнявших его эмоций. – Я ненавижу общественность и сожалею, что моё инкогнито в этой… э-э… стране не абсолютно.

– Я вполне вас понимаю, сэр Ричард, – успокаивающе пролепетал куратор. – Естественно, вам необходим досуг для исследований, для дискуссий. Вам не интересно, что будут говорить или думать о вас профаны. Похвальное и в высшей степени научное отношение, сэр Ричард! Безукоризненное отношение! Я прекрасно вас понимаю и всячески симпатизирую. Нам, американцам, иной раз необходимо быть вежливыми с прессой, но вы и представить себе не может, как это скручивает нам кишки, если мне позволено будет использовать данный выразительный, однако чрезвычайно грубый просторечный оборот. По-настоящему скручивает, сэр Ричард. Вы не можете этого знать – но входите же. Входите во что бы то ни стало. Для нас это неизмеримая честь – принять у себя столь блестящего учёного.

Сэр Ричард неуклюже поклонился и проследовал за куратором в офис. Он выбрал наиболее удобный из пяти обитых кожей стульев, окружавших письменный стол куратора, и опустился на него с едва уловимым вздохом. Он не снял ни шляпы, ни шарфа со своего розоватого лица.

Куратор выбрал место с другой стороны стола и вежливо предложил коробку с длинными и тонкими гаванскими сигарами.

– Исключительно мягкие, – заверил он. – Желаете одну, сэр Ричард?

Сэр Ричард покачал головой.

– Я никогда не курю, – сказал он и кашлянул.

Повисла пауза. Затем сэр Ричард извинился за шарф.

– На корабле со мной приключился несчастный случай, – объяснил он. – Я споткнулся об одну из палубных труб и весьма сильно порезал лицо. Оно совершенно непрезентабельно. Я знаю, вы меня простите, если я не буду снимать шарф.

Куратор выдохнул.

– Как это ужасно, сэр Ричард! Я сочувствую, уверяю вас. Надеюсь, что не останется шрама. В таких случаях необходимо самое серьёзное экспертное обследование. Смею предположить, сэр Ричард, вы уже проконсультировались со специалистом?

Сэр Ричард кивнул.

– Раны неглубокие, уверя вас, ничего серьёзного. А теперь, мистер Базби, мне хотелось бы обсудить с вами дело, по которому я прибыл в Бостон. Выставлены ли уже додинастические находки из Луксора?

Куратора этот вопрос совершенно сбил с толку. Он выставил додинастические древности из Луксора в музейном зале этим самым утром, но они ещё не были как следует оформлены, и он предпочёл бы, чтобы его уважаемый гость ознакомился с ними несколько позже. Но от куратора не укрылось, что сэр Ричард был столь глубоко заинтересован в данном предмете, что никакие аргументы не способны заставить его ждать, и, ко всему прочему, мистер Базби лично гордился своей коллекцией и ему льстило, что один из наиболее выдающихся английских египтологов специально пожаловал в город ради этой выставки. Посему он кивнул и заверил гостя, что кости уже выставлены в зале, и добавил, что ему доставит огромное удовольствие показать их сэру Ричарду.

цитата

Луксор (араб. الأقصر‎, Эль-Уксур; Logṣor [ˈloɡsˤor], копт. Апе) — город в Верхнем Египте, на восточном берегу Нила, административный центр мухафазы Луксор с населением более полумиллиона жителей (арабы, некоторое число коптов).

В старину египтяне назвали город «Уасет». Греки назвали его «стовратными Фивами». Современный город расположен на месте Фив (столице Древнего Египта в период Среднего и Нового царств), и оттого имеет славу «крупнейшего музея под открытым небом».

Луксор условно делится на 2 части: «Город живых» и «Город мёртвых». Первый — жилой район на правом берегу Нила. Здесь расположены местные гостиницы, большая часть которых находится между железнодорожной станцией и Луксорским храмом. Главные достопримечательности правого берега — собственно Луксорский храм и Аллея сфинксов, храм Амона-Ра в Карнаке. «Город мёртвых» расположен на другом берегу Нила. Здесь есть немногочисленные поселения и знаменитый фиванский некрополь, включающий Долину царей (KV), Долину цариц (QV), погребальные храмы Мединет-Абу, царицы Хатшепсут, Рамессеум, Колоссы Мемнона и прочие некрополи Долины знати. Все новые находки археологов выставляются в Луксорском музее древностей (открылся в 1975 году). – прим. пер.

– Они поистине удивительны, – объяснял он, – чисто египетский тип, долихоцефалы, со сравнительно примитивными чертами. И их датировка… сэр Ричард, их можно датировать как минимум 8.000 лет до Н. Э.

цитата

в антропологии: долихокефалия (др.-греч. δολιχός — длинный) — форма головы, при которой отношение максимальной ширины головы к максимальной длине (головной указатель) составляет 75,9 % и ниже. Соответствует долихокрании при измерении этих размеров на черепе человека (черепной указатель 74,9 % и ниже). К долихоцефалам традиционно относят представителей нордической и средиземноморской расы. – прим. пер.

– Кости окрашены?

– Должен ответить утвердительно, сэр Ричард! Они восхитительно окрашены, и первоначальные краски практически полностью сохранились. Синий и красный, сэр Ричард, с преобладанием красного.

– Хм… в всышей степени абсурдный обычай, – пробормотал сэр Ричард.

Мистер Базби улыбнулся.

– Я всегда считал это пафосным, сэр Ричард. Бесконечно занимательным, но пафосным. Они полагали, что путём раскрашивания костей они смогут сохранить жизненную силу бренного тела. Тлен подменялся нетленностью, вот как это было.

– Это богохульство! – сэр Ричард поднялся со своего стула. Его лицо, поверх шарфа, было бледно, словно простыня, а в его маленьких тёмных глазах появился жёсткий металлический блеск. – Они пытались провести Осириса! У них не было никаких концепций относительно гиперфизических реальностей!

Куратор озабоченно смотрел на него.

– Простите, но что вы хотите этим сказать, сэр Ричард?

Сэр Ричард растерялся от вопроса, как если бы он вдруг проснулся от некого странного кошмара, и его эмоция угасла столь же быстро, как и возникла. Блеск оставил его глаза, и он апатично свалился обратно на стул.

– Я… я просто был удивлён вашим комментарием. Будто бы простым окрашиванием своих мумий они могли восстановить циркуляцию крови!

– Но это, как вам, сэр Ричард, известно, должно происходить в ином мире. Это одно из исключительных прав Осириса. Только он один способен оживлять мёртвых.

– Да, мне это известно, – прошептал сэр Ричард. – Они делали неплохие ставки на Осириса. Забавно, что им никогда не приходило на ум, что бог может быть обижен подобными предположениями.

– Вы забываете Книгу Мёртвых, сэр Ричард. Обещания, данные в ней, самые что ни на есть определённые. И это непостижимо древняя книга. Я в достаточной степени убеждён, что она существовала за 10.000 лет до Н. Э. Вы читали мою брошюру по данной теме?

Сэр Ричард кивнул .

– Очень достойная научная работа. Но я верю, что та версия Книги Мёртвых, которую мы имеем, является фальсификацией!

– Сэр Ричард!

– Отдельные части из неё, несомненно, носят додинастический характер, но я уверен, что Загробный Суд, определяющий юрисдикционные функции Осириса, был вставлен каким-то пронырливым жрецом в исторический период. Это сознательная попытка модифицировать неумолимый характер верховного египетского божества. Осирис не осуждает, он забирает.

цитата

имеется в виду знаменитая 125-ая глава Книги Мёртвых (т. н. "исповедь отрицания"), и связанная с ней каноническая сцена "взвешивания души/сердца в Зале Двух Маат", или psychostasia (греч.) – прим. пер.

– Он забирает, сэр Ричард?

– Именно. Как по-вашему, может ли хоть кто-то обмануть смерть? Вы можете себе это представить, мистер Базби? Вы может хоть на мгновение представить, что Осирис будет воскрешать дураков, вернувшихся к нему?

Мистер Базби покраснел. Было сложно поверить, что сэр Ричард говорил начистоту.

– То есть, вы серьёзно считаете, что тот Осирис, которого мы знаем, это…

– Миф, да. Намеренная и по-детски наивная отговорка. Ни одному человеку невозможно когда-либо постичь сущность Осириса. Он – Тёмный Бог. Но он вознаграждает принадлежащих ему.

– Э? – Мистер Базби был неподдельно испуган жестоким тоном, каким было сказано последнее. – Что вы сказали, сэр Ричард?

– Ничего. – Сэр Ричард встал с места и теперь стоял перед небольшим вращающимся книжным стеллажом в центре комнаты. – Ничего, мистер Базби. Но ваш художественный вкус меня весьма заинтересовал. Я и не знал, что вы читаете молодого Финчли!

цитата

судя по всему, выдуманное автором лицо – прим. пер.

Мистер Базби залился румянцем и выглядел совершенно несчастным.

– Обыкновенно нет, – сказал он. – Я склонен презирать художественную литературу. А романсы молодого Финчли невыносимо глупы. Его даже нельзя назвать сносным учёным. Но в этой книге… что ж, там есть несколько неплохих вещей. Я читал утром в поезде и положил её на время среди прочих книг, потому что больше некуда, только и всего. Понимаете, сэр Ричард? У нас у всех есть наши маленькие причуды, верно? Беллетристика иной раз может… э-ээ… наводить на мысли. И сочинения Х. Э. Финчли местами очень даже способствуют размышлениям.

– Не могу не согласиться, действительно. Чего стоят его редакции по религии Древнего Египта и шедевры творческого воображения!

– Вы удивляете меня, сэр Ричард. Воображение в научной работе порицается. Но, конечно, как уже было сказано, Х. Э. Финчли не учёный, его же выдумки периодически разъясняют некоторые моменты, если не относиться к ним слишком серьёзно.

– Он знал свой Египет.

Сэр Ричард взял книгу и открыл её наугад.

– Могу я узнать у вас, мистер Базби, вы знакомы с главой 13-ой, "Трансфигурацией Осириса"?

– Умоляю вас, сэр Ричард, нет, не знаком. Я пропустил эту часть. Подобная гротескная ахинея отталкивает меня.

– Неужели, мистер Базби? Но то, что вызывает отвращение, всегда притягивает. Просто послушайте:

«Не подлежит обсуждению, что Осирис внушал своим почитателям странные видения о себе, и что он завладевал их телами и душами на веки вечные. Осирис внушал дьявольский гнев, направленный на человечество во имя Смерти. В прохладе вечерней он шёл среди людей, и на его голове была корона Верхнего Египта, и его щёки раздувались от ветра, который убивал. Его лицо было запеленуто, так чтобы ни один из людей не смог его узреть, но, безусловно, это было древний лик, очень древний, мёртвый и высохший, ибо мир был молод, когда умер высокий Осирис.»

Сэр Ричард захлопнул книгу и возвратил её на полку.

– Что вы скажете об этом, мистер Базби? – спросил он.

– Чушь, – пробубнил куратор. – Явная, неподдельная чушь.

– Конечно, конечно. Мистер Базби, вам когда-нибудь приходило в голову, что бог может жить, выражаясь фигурально, собачьей жизнью?

– Что?

– Боги преображаются, да будет вам известно. Они восходят в дыму, как и должно им. В дыму и пламени. Они становятся чистым огнём, чистым духом, сущностями без видимого тела.

– Дорогой, дорогой мой сэр Ричард, это не приходило ко мне на ум. – куратор рассмеялся и тыкнул локтём под руку сэра Ричарда. – Отвратительное чувство юмора, – пробормотал он про себя. – Человек непроходимо глуп.

– Это было бы ужасно, к примеру, – продолжал сэр Ричард, – если божество было бы не способно контролировать собственное преображение; если перемены происходили бы часто и непредсказуемо; если оно, таким образом, разделяло бы мрачную судьбу доктора Джекила и мистера Хайда.

Сэр Ричард направился к двери. Он передвигался любопытной походкой, подволакивая ноги, а его обувь заметно шаркала об пол. Мистер Базби мгновенно оказался у его локтя.

– В чём дело, сэр Ричард? Что случилось?

– Ничего! – голос сэра Ричарда возвысился в истерическом отрицании. – Ничего. Где тут уборная, мистер Базби?

– Один лестничный пролёт вниз, по левую сторону, когда выйдете из коридора, – глухо ответил мистер Базби. – Вы… вы больны?

– Ничего, ничего. – прошелестел сэр Ричард. – Мне нужно глотнуть воды, вот и всё. Ранение… э-э… задело моё горло. Когда оно пересыхает, то причиняет ужасную боль.

– Святые небеса! – пробормотал куратор. – Я могу послать за водой, сэр Ричард, правда, могу. Настоятельно прошу вас не беспокоиться самому.

– Нет, нет, я настаиваю. Я немедленно вернусь. Пожалуйста, не надо никого звать.

Прежде чем куратор возобновил свои протесты, сэр Ричард добрался до двери, вышел и пропал в коридоре внизу.

Мистер Базби пожал плечами и вернулся к своему столу.

– Необыкновенная личность, – пробурчал он. – Эрудит и оригинал, но со странностями. Решительно со странностями. Однако, приятно сознавать, что он читал мою брошюру. Учёного его размаха можно простить за это. Он назвал её "научным трудом". "Научным трудом". Хм-м. Весьма приятно, да.

Мистер Базби щёлкнул зажигалкой и прикурил сигару.

– Конечно, он ошибается насчёт Книги Мёртвых, – размышлял он. – Осирис был великодушнейшим из божеств. Правда и то, что египтяне боялись его, но только лишь по причине того, что он был судьёй мёртвых. В нём не было по сути ни какого-либо зла, ни жестокости. Сэр Ричард совершенно не прав в этом отношении. В уме не укладывается, как столь выдающийся человек может впадать в такие сенсационные заблуждения. По другому и не скажешь. Сенсационные заблуждения. Тем не менее, я действительно верю, что мои аргументы впечатлили его. Я видел, как они на него подействовали.

Приятные размышления куратора были прерваны самым грубым и неожиданным образом, а именно — криком из коридора.

– С огнетушителями вниз! Быстрее, вы, ту…

Куратор крякнул и тут же вскочил с места. Профанация нарушала все музейные правила, а он всегда строго настаивал на соблюдении данных правил. Быстрым шагом подойдя к двери, он распахнул её и недоверчиво выглянул в коридор.

– Что такое? – крикнул он. – Кто-нибудь звал?

Он услышал быстрые шаги и ещё чей-то вопль, а затем в конце коридора возник служитель.

– Быстрее, сюда, сэр! – закричал он. – Тут с цокольного этажа огонь с дымом вовсю!

Мистер Базби застонал. Почему, когда у него такой важный гость, случаются подобные ужасные вещи! Он бросился вниз по коридору и рассерженно схватил служителя за руку.

– Вышел ли оттуда сэр Ричард? – потребовал он. – Отвечай, ну же! Сэр Ричард сейчас внизу?

– Кто? – выдохнул служитель.

– Джентльмен, который несколько минут назад спустился туда, ты, дубина. Высокий джентльмен в синем манто?

– Я не знаю, сэр. Я не видел, чтобы кто-либо поднимался.

– Святый Боже! – Мистер Базби был в неистовстве. – Сейчас же надо вытащить его оттуда. Уверен, что ему нехорошо. Он мог лишиться чувств.

Он прошёл в конец холла и вперился в покрытый смогом лестничный пролёт, ведущий в уборную. За ним тут же с осторожностью сгрудились трое служащих. Мокрые носовые платки, надёжно повязанные поверх их лиц, защищали от едких испарений, а в руке у каждого было по цилиндрическому огнетушителю. По мере того, как они спускались по лестнице вниз, содержимое огнетушителей выливалось на быстро растущие клубы смертоносного синего дыма.

– Минуту назад всё было гораздо хуже, – заверил мистера Базби один из служителей. – Дымовая завеса была толще и имела кошмарный запах. Вроде тех яиц динозавров, которые вы распаковали прошлой весной, сэр.

Служащие достигли конца лестницы и осторожно заглядывали в туалетную. Мгновение они молчали, после чего один из них крикнул мистеру Базби.

– Дым здесь невероятно плотный, сэр. Никакого огня не видно. Следует ли нам войти, сэр?

– Да, вперёд! – голос мистера Базби был пронзителен, как у трагического актёра. – Сделайте всё возможное. Прошу!

Служители исчезли в туалетной, а куратор остался ждать, в мучительной тревоге напрягая слух. Его сердце сжималось при мысли о судьбе, постигшей, по всей вероятности, его замечательного гостя, но дальше этого мысль не двигалась. Дурные предчувствия толпились в его голове, но он был не в состоянии что-либо сделать.

И тут раздались вопли. Какая бы причина ни вызвала их, эти вопли были ужасны, но они появились столь внезапно, столь неожиданно, что куратор поначалу не знал, что и думать. Столь внезапным и жутким было их появление из туалетной комнаты, сопровождаемое многократными эхами сквозь пустынные коридоры, что куратор мог только глядеть и нервно сглатывать.

Но когда они стали достаточно разборчивыми, когда из воплей ужаса они перешли в мольбы о помиловании, о жалости, и когда язык их, найдя своё мрачное выражение, тоже изменился, становясь знакомым куратору, но непостижимым для человека, стоявшего рядом с ним, ужасное происшествие стало приобретать для последнего черты того, что навеки не может быть предано милосердному забвению.

Куратор опустился на колени, в буквальном смысле встал на них у основания лестницы и поднял обе руки в безошибочном жесте прошения. А затем с его бледных губ полился поток причудливой тарабарщины:

– Седему сетен Осирис! Седему сетен Осирис! Седему сетен Осирис! Седем-эф Осирис! О, седем-эф Осирис! Седему сетен Осирис!

цитата

автор имеет в виду искажённую транскрипцию с древнеегип.: sDm.w st n Wsr/sDm.f Wsr – “внимают они Осирису/повинуется он Осирису" (sDm – слышать, + n повиноваться кому) – прим. пер.

– Дурак! – с этими словами из уборной появилась закутанная в шарф фигура и стала неуклюже взбираться вверх по лестнице. – Дурак! Ты… ты безнадёжно увяз в грехах!

Голос был гортанным, шероховатым, отдалённым, казалось, он исходил из неизмеримой дали.

– Сэр Ричард! Сэр Ричард! – куратор с трудом вскочил на ноги и, шатаясь, двинулся вслед удаляющейся по ступеням фигуре. – Защитите меня, сэр Ричард. Здесь, внизу, что-то, не поддающееся описанию. Я подумал… на секунду я решил… Сэр Ричард, вы видели это? Вы что-нибудь слышали? Эти вопли…

Но сэр Ричард не отвечал. Он даже и не посмотрел на куратора. Он пронёсся мимо злополучного человека, как если бы тот был надоедливым ничтожеством, и продолжил своё мрачное восхождение по лестнице, ведущей в Зал Египетских Древностей. Он поднимался столь быстро, что куратор даже не мог за ним угнаться, и прежде чем испуганный мистер Базби сумел одолеть пол-пролёта, шаги его гостя уже застучали по плиточному полу наверху.

– Сэр Ричард, обождите! – взвизгнул Базби. – Минуточку, прошу вас! Я уверен, вы сможете всё объяснить. Я напуган. Прошу, подождите же меня!

Спазм кашля скрутил его, и в этот момент раздался дребезг самого ужасного свойства. Осколки разбитого стекла многозначительно застучали по каменным плитам и подняли мрачное эхо в верхних и нижних коридорах по всей длине винтовой лестницы. Мистер Базби схватился за балюстраду и издал стон. Его лицо приняло фиолетовый оттенок и исказилось страхом, а на высоком лбу сверкали бусинки пота. На несколько секунд он оставался в таком положении, скорчившись и хныча на лестнице. Затем чудесным образом к нему вернулось самообладание. Он преодолел последний пролёт, прыгая через три ступеньки, и смело бросился вперёд.

Невыносимая мысль вдруг родилась в бедном смятённом мозгу мистера Базби. Его осенило, что сэр Ричард был самозванцем, жестоким безумцем, нацеленным только на разрушение, и что его коллекции были в непосредственной опасности. Несмотря на недостатки мистера Базби как человека, в профессиональном плане он был компетентен и агрессивен чуть ли не до запредельного уровня. И этот звон можно было безошибочно и неопровержимо объяснить лишь одной причиной. Забота о драгоценных коллекциях полностью вытеснила собой страх мистера Базби. Сэр Ричард разбил одну из витрин и вытаскивал оттуда содержимое! Какая для этой цели была выбрана витрина, практически не вызывало у мистера Базби сомнений.

"Луксорские реликвии не подлежат копированию," – взвыл он. – "Я был ужасно обманут!"

Внезапно он остановился и пригляделся. У самого входа в зал валялась кипа одежды, которую он тут же признал. Тут было синее манто из шиншиллы, альпийская шляпа-хомбург с высокой тульей, и синий шёлковый шарф, так эффективно скрывавший лицо его визитёра. И на самой вершине груды одежды лежала пара жёлтых замшевых перчаток.

– Господь милосердный! – вырвалось у мистера Базби. – Да он же скинул всю свою одежду!

Он мгновение продолжал стоять у входа, разглядывая в немом изумлении данный гардероб, а затем широкими, истерическими шагами вошёл в зал.

"Безнадёжный маньяк," – бормотал он еле слышно. – "Законченный, помешанный лунатик. Почему же я…"

Затем, неожиданно, он перестал упрекать себя. Он совершенно позабыл про своё легкомыслие, про кучу вещей и про разбитую витрину. Всё, что до этого момента занимало его ум, было выброшено за борт, а сам он весь съёжился и сжался от страха. Никогда ещё неохотный взгляд мистера Базби не встречал подобного зрелища.

Гость мистера Базби склонился над разбитым шкафом и видна была только его спина. Однако это не было обычной спиной. При трезвом, бесстрастном анализе мистер Базби назвал бы это неприятной, злобной спиной, но при сопоставлении с короной, увенчивавшей её, не было никакой возможности описать это средствами индоевропейского языка. Корона была очень высокой, она вся была усеяна самоцветами и испускала невыразимое свечение, и это лишь акцентировало мерзостность торса. Спина была зелёного цвета. Сквозь разум мистера Базби, пока он стоял так и глядел, пронеслось слово безжизненность. И она была морщинистой, ко всему прочему, кошмарно морщинистой, а вдовесок ещё изборождена вдоль и поперёк сотнями рытвин.

Мистер Базби не успел рассмотреть ни шеи своего гостя, которая блестела и была не толще жерди, ни небольшой круглой головы, которая покачивалась и кивала в зловещей манере. Он видел только отвратительную спину и невероятно чудесную корону. Корона изливала насыщенное сияние на красноватые плитки тёмного, просторного зала, а абсолютно обнажённое тело шокирующим образом выкручивалось, содрогалось и корчилось.

Чёрный ужас перехватил горло мистеру Базби, а его губы дрожали, будто в попытке издать крик. Однако он не издал ни звука. Заплетая ногами, он прижался к стене и стал совершать чудные и тщётные жесты руками, будто стремясь охватить тьму, обернуть царящий в зале сумрак вокруг себя, сделаться настолько незаметным, насколько возможно, и невидимым для существа, склонившегося над витриной. Но, однако, он вскоре, к своему глубочайшему смятению, обнаружил, что существу ведомо о его присутствии, и когда оно медленно повернулось по направлению к нему, он уже не делал дальнейших попыток скрыть себя, но упал на колени и стал кричать, и кричать, и кричать.

Фигура бесшумно двинулась к нему. Казалось, она скорее парит, чем идёт, а в своих жутко костлявых руках она несла странное ассорти из кроваво-красных костей. И по мере приближения оно отвратительно хихикало.

И тогда здравый рассудок мистера Базби окончательно оставил его. Он пресмыкался, и бормотал, и растягивался по полу, как человек, поражённый мгновенным приступом каталепсии. И всё то время он бессвязно бредил о том, что он чист, и пощадит ли его Осирис, и о том, как он жаждет воссоединиться с Осирисом.

цитата

каталепсия (греч. κατάληψις — схватывание, удерживание) — часто называемая в психиатрии «восковой гибкостью» (лат. flexibitas cerea), патологически длительное сохранение приданной позы; обычно наблюдается при кататонической форме шизофрении либо при нарколепсии, когда больной из состояния бодрствования сразу (минуя все фазы медленного сна) переходит в состояние, характерное для парадоксального сна, который сопровождается мышечной атонией. Она часто сочетается с другими проявлениями повышенной внушаемости: эхопраксией (повторением увиденных жестов), эхолалией (повторением услышанных слов) и т. п. Каталепсию можно вызвать в состоянии гипноза. – прим. пер.

Но когда фигура достигла его, она просто склонилась над ним и дыхнула. Три раза она дыхнула на его мертвенно-пепельное лицо, и если бы кто-то мог это увидеть, то он бы заметил, как лицо под этим тёплым дыханием сморщивается и чернеет. Некоторое время существо оставалось в склонённой позе, остекленело взирая на куратора, а когда оно разогнулось, мистер Базби уже не делал попыток мешать ему. Крепко держа своими ужасными тощими руками алые кости, существо быстро выплыло наружу по направлению к лестнице. Служители не видели, как оно спускалось. Никто больше не видел его.

И когда коронер, прибывший в ответ на запоздалый вызов служителя, осмотрел тело мистера Базби, заключение было однозначным – куратор был мёртв уже долгое, долгое время.

Алистер Кроули

(1875-1947)

из сборника

"Саймон Ифф за границей"

'A Desert Justice' / "Правосудие Пустыни"

(~1919)

Перевод: Элиас Эрдлунг

* * *

I

Солнце нещадно палило над грубой линией серо-голубых холмов, и его луч прорвался через рваную щель, чтобы ударить в лицо лорда Ювентиуса Мэллора.

– Проклятие! – воскликнул мальчик. Он опять проспал. Юный лорд мог быть сыном герцога, но также он был учеником Саймона Иффа; и последний как раз спокойно поднимал себя из позы медитации, чтобы приветствовать рассвет.

– Славься! – вскричал он, теми самыми великими словами, которые дошли до нас из бесчисленных веков правления египетских царей и жрецов. – Приветствую Тебя, кто есть всемогущий Ра, в Твоём восхождении, Тебя, кто есть Ра в их силе, кто пересекает небеса в барке на восходе Солнца! Тахути стоит в своём великолепии на ея носу, а Ра-Хор-Ахти пребывает у кормила ея. Слава тебе из обителей ночи!

И Саймон Ифф настоятельно рекомендовал ему не отлынивать от утренней медитации. Теперь же стояла жара, как в духовке. Проклятие!

Но Саймон Ифф был занят разжиганием огня. Ожидался обильный приём пищи. У старого мудреца была газель с предыдущего вечера, и ещё были стейки. Были сушёные финики, и печенье Гарибальди, и жареный рис; а главное, что был настоящий турецкий кофе, который не один миллионер не смог бы раздобыть. Кроме того, была ещё превосходная подливка, лучшая в своём роде, ради которой Саймон Ифф и его ученик прошли восемьдесят миль по пустыне за два дня. У них не было обслуги; Саймон как раз собирался начать то, что он называл Великим Магическим Уединением, обязательным пунктом данной работы было нахождение абсолютно безлюдного места, а это не так-то просто, даже если вы идёте по Сахаре. Как бы то ни было, ещё через двадцать миль они окажутся в Улед-Джеллале, а из этой деревушки они вполне могут отыскать путь в Никуда.

цитата

Улед-Джеллал – современный город и коммуна в провинции Бишкра, Алжир. По данным переписи 1998 года оно имеет население 45,622 чел. ед. На момент написания рассказа про Саймона Иффа это, несомненно, было небольшое поселение – прим. пер.

Завтрак вовсе не утомительное занятие; и никаких тебе газет, чтобы читать. Только во время курения "самой ранней трубки полупробудившихся птах небесных", как он иногда называл её, когда чувствовал себя не очень, он начертал различные знаки на песке своей причудливой резной тростью, которую имел обыкновение носить с собой.

– Сегодня нас ждёт жаркий денёк, Джу, – изрёк он весело. – Мы встретим лошадь и осла, мы найдём жилище. Там будет женщина; день закончится проблемно.

– Уже, – ответил Ювентиус, имевший глаза столь же острые, как у сокола или араба, – я вижу лошадь и осла.

Действительно, на горизонте появилось облако пыли, с пятнышком впереди него, могущим быть чем угодно. Саймон Ифф посмотрел туда.

– Там человек на лошади. – сказал он.

– Возможно, – спокойно ответил лорд Ювентиус, – что мужчина – это осёл.

– О, стыд и позор ядовитому языку твоей матери и сожжённым костям твоего неизвестного отца. – ответил Саймон резковато. – Ты можешь дурить престарелых адептов, но ты не можешь этого делать с Надзирателями Господними, что проверяют заводные механизмы молодых послушников. Да будет мне позволено спросить, что, по-твоему, является предметом утренней медитации?

Они уже тронулись с места. Саймон Ифф, как обязывала его клятва, читал без перерыва Главу Единства из Корана: "Скажи, Аллах Един; Аллах Вечен; нет у Него Сына, Равного или Компаньона." И после каждого прочтения он кланялся до земли. Он совершал это 1001 раз в день, 11 серий по 91 повтору, потому что 91 – это число Великого Имени Амона, и семь раз по тринадцать; одиннадцать серий подряд делало эту практику ещё более эффективной, ибо Одиннадцать – Число Истинной Магики. Это была всего лишь его очередная практика, ментальное упражнение с резиновым мячом; когда же они найдут должное место, он будет делать то, что мусульманскими шейхами называется "Великим Словом, дабы обезуметь и бегать вокруг нагишом". И когда он будет выкрикивать это Слово без антрактов день и ночь, чтобы добиться желаемого результата, его ученик должен будет ухаживать за ним с необычайной заботливостью, пока учитель не выйдет из транса, который обычно может длиться неделю или две; и затем они должны будут как можно скорее возвратиться к сифилизации (орфография авторская), и окунуться в тайную дипломатию, и заниматься криминалистикой для отвлечения внимания.

Его первая серия молитв закончилась.

– Но кто есть сей, – вскричал он, – кто вышел в пустыню от шатров Кедара? Султан ли это Города Слоновой Кости, или Владыка Бронзовых Гор?

– Бесспорно, внушительная кавалькада, – ответил юноша, – однако мужчина на лошади похож на миссионера.

– Ещё одна серия молитв должна прояснить наше недоумение.

– И рассеять тревогу.

Но Саймон уже начал свою вечную Кол Хуа Аллаху Ахад и всё такое прочее.

– Весь мир сейчас розовый, синий и жёлтый, – размышлял юноша, – кроме нас самих, в белом, и того всадника в чёрном. Полагаю, что вселенной не обойтись без теней; дай-ка взглянуть. Письмо в защиту духовенства. С чего бы мне начать? Гм-м. Аналогия из Уистлера, может быть, он использовал чёрный цвет в качестве гармонизатора – чёрный, но красивый – Чёрный Принц. Да, ей-богу, это миссионер – и с ним царица Савская, судя по верблюдам.

Они подошли к божьему человеку, как раз когда он остановился на завтрак. Это было очень необычное зрелище для Саймона Иффа; четыре слуги спешили приготовить трапезу. По обычаю пустыни, Ифф отсалютовал и хотел пройти мимо; но миссионер был поражён, увидев двух европейцев в арабских одеждах, шедших без охраны.

– Эй, вы, молодцы! – крикнул он на плохом французском. – Идите сюда! Кто вы?

Саймон Ифф приблизился весьма резво, как будто отражал нападение. Но заговорил он скромно.

– Это лорд Ювентиус Мэллор, сэр, – сказал он. – А я его слуга.

– Рад познакомиться с вами, Ваша Светлость! – воскликнул миссионер, игнорируя Иффа, и нетерпеливо подошёл к молодому человеку. – знаете, я имел удовольствие проповедовать перед лицом отца Вашей Светлости, три года назад, в Бэллоуз-Фоллз.

– Сожалею, – ответил ученик, – но это был вовсе не мой отец, это был Вирджил Ависаг Куртис, его отправили вверх по реке в прошлом году.

цитата

личность установить не представляется возможным – прим. пер.

– Бог ты мой, это весьма, весьма грустно! Но, Ваше Сиятельство, не согласитесь ли вы принять скромное гостеприимство бедного слуги нашего дорогого Господа и Учителя?

– Мы недалече как позавтракали, но будем рады разделить чашечку кофе с вами.

Никогда не следует отказываться от гостеприимства в Сахаре. Сделать так – значит объявить войну.

– И это всё ваши верблюды? – спросил лорд Ювентиус, после того, как соврал про себя, что он-де чахоточный и этот пеший переход через пустыню – его последний шанс.

– Они самые. – ухмыльнулся министр. – Господь был доволен, Он благословил мои усилия в значительной степени.

– Предложения благодарных обращённых?

– Увы, обращённых не так уж много. Среди этих людей мало понимающих – воистину, как сказал об этом Исайя.

– Они обвиняют вас в умножении богов, не так ли?

– Действительно, в этом сущность проблемы. Только Святой Дух может подготовить их сердца к принятию нашего дорогого Господа и Учителя.

– У вас три бога или пять?

– А, Ваша Светлость относит себя к папистам! Я из американской баптистской миссии.

– Отлично, превосходно! Часто в моих мечтах я представлял встречу с одним из вас, героев-мучеников! Давно ли вы находитесь в лоне Господнем?

– Двенадцать лет в Африке, мой дорогой юный лорд!

– Теперь вы собираетесь домой?

– Только на один сезон. Откровенно говоря, мною был услышан призыв из Китая. Многие миллионы! Погибающие миллионы!

– Это очень далеко.

– Ради нашего дорогого Господа и Учителя я готов идти ещё дальше.

– Что ж, я смиренно верю, что иначе и быть не может. – благоговейно прервал его Саймон. Ювентиус задушевно улыбнулся и продолжал:

– Но сколько же новообращённых на вашем счету здесь?

Лицо доброго человека приняло озабоченный вид.

– Как я уже сказал Вашему Сиятельству, есть определённые трудности – они же препятствия Божьей Благодати, так сказать.

– Но однако же вы надеетесь на большую удачу в Китае?

– Истинно так; Вашей Светлости должно быть ведомо, что у нас есть действенные средства для китайской публики. Мы находим столь много рабов Опиумного Змия, и мы излечиваем их. Это даёт нам право требовать их благодарности, и так мы готовим путь к их спасению.

– Как же вы исцеляете их? – спросил неожиданно Ифф. Он знал Китай как свой родной дом.

– Мы даём им морфия в приемлемых на наш взгляд дозах. Это значительно способствует исцелению, хотя, конечно, только обращённые могут ожидать дальнейшего снабжения этим лекарством.

– Простите меня, – сказал Саймон, – но я знаю одного человека, который однажды пропал в Китае при весьма скверных обстоятельствах. Надеюсь, вы не собираетесь ехать туда, не имея на руках надлежащего контракта с Американской Медицинской Ассоциацией?

– Конечно же нет, мой добрый друг, полагаю, что нет.

– Совершенно верно, – сказал Саймон, поднимаясь – он даже не пригубил своего кофе. – Осторожно – там рогатая гадюка!

Двое слуг уже увидели рептилию и поразили её длинными шестами.

– Это весьма неуклюжий способ их убиения, – бросил Саймон Ифф через плечо миссионеру, – вы должны позволить им укусить вас.

– Доброго утра, счастливого пути и восстановления вашего здоровья Вашей Светлости! – крикнул в отчаянии удаляющемуся Ювентиусу миссионер.

II

– Это исключительно знатный давамеск, – сказал Саймон Ифф на арабском крупному шейху с белоснежной бородой, который был старейшиной Улед-Джеллаля. Они сидели снаружи небольшой гостиницы, очевидно, бывшей основным зданием поселения.

цитата

давамеск – это особым образом приготовленный хашиш, или трава, как называют его арабы – прим. автора

– Абу-эд-Дин, – ответил араб (ибо Саймон Ифф был известен по всей пустыне именно под этим титулом "Отца Истины", Дин означает "Истина", "Закон", "Вера", но прежде всего, "Справедливость"), – это отличный давамеск. Он сделан в Джельфе мудрым и святым человеком, который может балансировать на одном пальце, о ты, кто также мудр и свят!

цитата

Джельфа (арабский: الجلفة) является столицей провинции Джельфа, Алжир, местом древнего города и бывшего епископства Фаллаба, которое остается латинский католической "мёртвой" епархией. – прим. пер.

– Это воистину Благодать, о Отец львов, и я освежил мой дух его мягким воздействием. Щедр Аллах в Своём величии!

– Ни один человек не способен выстоять перед Его ликом, – ответил шейх, – и без помощи давамеска, хоть он на одну треть и состоит из хашиша, должен человек созерцать Его славу.

– Нет, но только чистым вниманием, проистекающим от святой жизни.

– Но хашиш действительно помогает нам, кто слаб душой и чья жизнь осквернена беззакониями.

– Был великий царь, – сказал маг, – в стране за пределами баснославных хором Сулеймана, чьё имя было Набухадонеззар. В течение семи лет этот святой человек жил, вкушая траву, сходя с ума и бегая по кругу нагишом. Сиё же написано, чтобы побудить нас. Я беру на себя смелость найти тайное место на песке, где могу искать его благословения, ибо у меня Великое Слово, полученное от улемов Аль-Кахиры, самых хитрых во всём Аль-Мисре.

цитата

Улемы (араб. علماء‎‎ — уляма´ — «знающие, учёные»; ед. ч. — араб. عالم‎‎ — а´лим) или али´мы — собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических сторон ислама. Со временем стало уважительным прозвищем. – прим. пер.

цитата

Каир, القاهرة (читается "аль-кахира", араб.), Cairo (англ.) — столица Египта. Поэтическое прозвище: "город тысячи минаретов". Сами каирцы чаще называют свой город "Маср" (مصر‎ араб.), т.е. "Египет". – прим. пер.

цитата

Ещё в глубокой древности соприкасавшиеся с египтянами народы Аравийского полуострова, Передней Азии и Двуречья дали Египту свое название: Миср — «населённое место, город», так как их, видимо, поразила населённость Египта и большое количество городов, расположенных близко друг от друга. Современные египтяне свою страну тоже называют: Миср. Название Египет происходит от древнеегипетского названия города Мемфиса — hwt-k3-Pth (букв. «Дом Ка Птаха»). – прим. пер.

Старик сжал колени Саймона Иффа в патетической мольбе.

– О, отец мой, не раскроешь ли ты его мне? Клянусь бородой самого Пророка Аллаха, что я не оскверню его.

– Для начала ты должен отказаться от всех человеческих связей и обязанностей. Оставишь ли ты детей своих погибать в пустыне из-за отсутствия мудрости твоей?

Шейх вздохнул.

– Отец мой, трудно ожидать Рая.

– Это тоже ошибка, – произнёс Саймон, на которого хашиш возымел восхитительный эффект. – как в случае Мухаммеда (мир его праху!), ожидавшего, что гора сама придёт к нему.

Шейх начал оглушительно хохотать, ибо мягкое богохульство более ценимо на Востоке, нежели пресное благочестие. Для разумного давамеск не является препятствием к веселью. Ифф взял шейха за руку.

– Пойдём развлечёмся. У вас тут есть хорошие танцовщицы в Улед-Джеллале?

– Мы гордимся нашей Фатимой, Скорпионом, – ответил с энтузиазмом старик, – она подобна молодой финиковой пальме, отягчённой фруктами. Её зубы будто жемчуг, но её укус подобен жалу скорпиона, потому её лакаб ("прозвище", перевёл с арабского Ифф Ювентиусу, сидящему рядом) – Скорпион. Когда она танцует, она подобна воздуху пустыни на рассвете, а когда она любит, это самум.

цитата

с араб. سموم‎‎ (samūm) "знойный ветер" — сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган – прим. пер.

– А другие?

– Они как мягкие тени на песчаных дюнах живота Пустыни, она же – как полная луна.

– Я, конечно же, теперь сильно заинтересован в том, чтобы увидеть её.

Они двинулись через широкую деревенскую площадь. Нужное место было всего в нескольких шагах; но влияние давамеска сделало путь более длинным и бесконечно более насыщенным. Вселенная казалась застывшей, невыразимой, беззвучной. Луна освещала мир нетленной фантазией. Всё было белым, даже песок, за исключением лишь мягких голубых теней и золотых звёзд в непроницаемом индиго небесных чертогов. Только низкий монотонный звон цимбалов нарушал ночное безмолвие. Только порхающие формы мужчин, подобно призракам, нарушали святилищную сакральность городской площади. Вот они оказались в зале для танцев, длинной комнате со столами и скамьями, с широким проходом и возвышением в конце, где сидели танцоры и музыканты.

– Вот Фатима, – сказал шейх, – глядите, как глаза Мули Хусейна застыли на ней; завтра он пойдёт на юг, к своему дому.

Мули Хусейн был здоровенным негром, жестоким и горделивым, в зелёном тюрбане, скреплённым брошью–эгретом из неогранённых драгоценных камней. Два араба, с руками на кинжалах, стояли позади него на страже.

цитата

эгрет – 1. (анат.) длинные перья в брачном наряде у самцов белой цапли и некоторых близких видов; 2. украшение для женского головного убора / мужского (тюрбан) или прически в виде шпильки с навершием в форме пера, пучка перьев или ветки, усыпанной камнями – прим. пер.

Саймон Ифф уселся и принялся за кофе, принесённое официантом, пока он наблюдал за танцами. Не существовало в мире развлечения, подобного этому: если у вас есть достаточно кофе, и достаточно табака, и ещё нужное количество хашиша, вы можете сидеть так хоть каждую ночь напролёт, и никогда вам не наскучит это восхитительное зрелище. Здесь нет никакого исполнения в англосаксонском понимании этого слова. Это скорее напоминает созерцание океана. Тут нет объекта, нет даже как таковой игры. Танец просто существует, равнодушный ко всему. Для того, кто способен остановить бесконечное цепляние за потоки событий и отдаться движению этого океана, для того это будет самим Парадизом. Если же вы ожидаете какого-то события, или хотите, чтобы что-то произошло, это будет Ад.

Девушка, только что танцевавшая, села без предупреждения, так же, как и начала. В этих Арабских Ночах никто не принимает во внимание очевидных вещей. Но когда, после паузы, на переднюю часть помоста вышла Фатима, раздался шёпот, как если бы зарождался какой-то знойный смертоносный ветер. Она была высокой, стройной, но крепкой. Её головной убор, её ожерелья, её амулеты и её браслеты были сплошь из наполеонов, нанизанных на золотую проволоку. Когда она встала и покачнулась, вместе с ней пришло в движение несколько тысяч долларов в золотом эквиваленте. У её кожи был богатый жёлто-коричневый оттенок, как у осеннего листа в его стадии наибольшей зрелости. Были фиолетовые тени, глубокие, как спелые сливы. Всё это великолепие превосходно смешивалось с тусклой синевой её татуировок и индийской охрой её кушака, подчёркивавшего её бедра. Он был закреплён большой брошью, округлой формы, целиком из необработанного жемчуга, и во всех взглядах и жестах её танец будто бы вещал: "Погляди на мою брошь!" Саймон Ифф глядел. Его глаза оставили её тело, извивающееся подобно змее, когда та слышит нужную музыку, её голову, которая перемещалась от одного плеча к другому безумными, невозможными рывками, и остановились на броши. Та поднималась и опадала подобно груди спящего ребёнка, затем делала круги, петли, завитки, извилистые и тонкие, словно бы луна, пьяная от старого вина; затем вдруг с диким восторгом она совершила серию сильных рывков, вверх и вниз, и Саймон подумал, что это способно затянуть его душу в ад, и что он возжелал её за это. Он мысленно сопоставил её с толстой каргой из Туниса, то ли еврейкой, то ли гречанкой, как ему показалось, ударяющей цимбалами позади танцовщицы. Дряблый кусок пасты! От старого шейха не укрылся блуждающий взгляд мага, и он сказал Иффу, что объектом порицания последнего была мать Фатимы.

цитата

имеется в виду наполеондор (фр. Napoléon d'or, букв. «золотой Наполеон») — французская золотая монета 900-й пробы в 20 франков, общий вес — 6,4516 г при содержании чистого золота в 5,801 г. Выпускалась во Франции в качестве средства оплаты с 1803 по 1914 год. Стандарт монеты был введён Наполеоном I, который отменил прежнюю монетную стопу на основе луидора и установил стандарт золотого содержания франка в 0,2903 г (так называемый «франк жерминаль»). Название монета получила по первоначально изображавшемуся на ней профилю Наполеона Бонапарта. – прим. пер.

– Полуитальянка-полуеврейка с острова Мальты, где она родилась, по имени Дезда, что на иврите означает "желанная", однако отче Фатимы – чистый бадави, ящерица песков. Её называют Грязной Дездой, и ещё Матерью Соплей.

цитата

Бадави (араб. بدوي‎ — бедуины, арабы-кочевники) — фамилия и имя арабского происхождения, в переводе означает «бедуины», «арабы-кочевники» — прим. пер.

– О отец удачливых воинов, скажи мне, давамеск ли повинен в искажение моего суждения, или же эта Фатима действительно являет собой пери, о коих говорил Пророк? Ибо моим глазам ещё не доводилось зреть такого очарования.

– Без сомнения, это давамеск, Владыка Справедливости, ибо и мне самому ни в одну из прочих ночей не доводилось видеть её в подобном цветении.

Музыка, казалось, сникла до сиплого бормотания, пока девушка танцевала. Ночь была душной; в этом спёртом амбаре, с тяжёлыми светильниками, с чадом от масла, табака, кифа, Саймону Иффу казалось, будто бы само Время приказало долго жить, будто бы фантастические движения броши на животе девушки выражали геометрию некоего безумного и чувственного божества. Резким скачком в сторону брошь пикирует с дымных вершин мутного воздуха, пока Иффу не делается дурно; после следует круговая качка бёдер, и он уже видит миллиард вселенных, кружащихся в похотливом вихре; затем девушка встряхивает плечами, и его посещает мысль о Боге, чьё вентиляционное вращение увлекает лёгкие души-плевелы к аннигиляции. Только её движениям стоило чуть замедлиться в будуарах ночи, как тут же вновь начались эти жёсткие вертикальные толчки, судорожно засасывающие мага в бесчисленные эоны оргиастических экстазов. Он заметил, что у него перехватило дыхание. Одним из многих преимуществ хашиша является то, что малейший призыв к действию, если ты того захочешь, дарует силу выйти из интоксикации прямо в состояние особенно энергичной свежести. "Это не давамеск," – сказал он себе, – "девушка действительно танцует так, как я ещё ни разу не видел прежде. И тому подтверждением служат слова шейха, что она сегодня в явном ударе." Саймона Иффа интересовали аномальные состояния. Может быть, это любовь?

– Этот Мули Хусейн, конечно же, великолепный зверь, – сказал он громко, обращаясь к своему ученику, – ты ведь тоже заметил, что наша молодая подруга сегодня на пике своего мастерства? Что же это такое?

Молодой человек глубоко затянулся сигаретой, прежде чем дать ответ.

– Она находится на пределе самоконцентрации, полностью утратив чувство самости. Она танцует на втором дыхании, если можно так выразиться. Но она делает это за счёт какой-то бесконечно ожесточённой борьбы с чем-то внутри неё самой. Возможно, она решила убить кого-то, или, что более вероятно, саму себя. Или же находится под воздействием какого-то препарата, точно не хашиша. Или же она нездорова.

– Время покажет, – ответил Саймон, возобновляя своё опьянение, полностью безразличный к любым спекуляциям. Но прежде, чем прошла ещё одна минута, Фатима сама поставила точку, пошатнувшись и свалившись наземь. Её мать подошла к ней, посадила её на стул и крикнула мальчика, чтобы принёс воды. Место Фатимы заняла другая девушка, и музыка загремела вновь в исступлённой каденции. Никто и глазом не моргнул по поводу происшедшего.

Но новая девушка не интересовала Саймона; она была разочаровывающей; он же не сводил глаз с Фатимы.

– Джу, – сказал он, – твоя третья стрела попала в цель. Она очень больна. Сейчас же спрошу шейха, чтобы он отдал распоряжения.

Через несколько мгновений девушка уже была доставлена в её комнату во дворе. Мули Хусейн заслонял собой дверной проём, возвышаясь над небольшой группой людей. Саймон Ифф произвёл осмотр. Её кожа была холодной и липкой, зрачки сужены, дыхание затруднено.

– Всё в порядке, – сообщил Саймон Ифф после того, как ввёл девушке инъекцию из его походной аптечки, неизменно сопровождавшей его в дальних путешествиях, – на то воля Аллаха, что ей не было суждено умереть этой ночью.

Негр издал ожесточённый возглас радости.

– Однако я обязан сказать вам, что её отравили.

– Это невозможно! – взвигнула мать, в то время как Мули Хусейн взревел в ярости.

– Это возможно, и это истинно так, – сказал шейх, – ибо отец правосудия не делает ошибок.

– Только скажите мне имя того шакала, кто посмел сделать это! – крикнул Мули. Шейх был равнодушен, как и прежде.

– Это может быть ведомо лишь Аллаху Всеведущему. – прокомментировал он, что в переводе с арабского означает "я не знаю, и меня это не волнует".

– Как насчёт провести небольшое расследование? – предложил маг.

– О Отец Справедливости и Очевидности, это общий случай. Все женщины завидуют её красоте и её известности, а все её любовники в отчаянии, ибо боятся, что Мули Хусейн заберёт её в свой гарем.

– О Защитник Твоих Людей, написано, что Всеведущий дарует знание по воле Его, ибо Он милостив и исполнен сострадания к невежеству Своих созданий.

– Я отдам верблюда, гружённого слоновой костью, тому, кто обнаружит, чьих рук это позорное дело. – простонал негр, чьи эмоции, казалось, становились всё более жестокими с каждой минутой.

– Пусть же это будет моим свадебным подарком для неё, ибо я намерен раскрыть эту дверь во славу Аллаха, с помощью нашего доброго шейха Абда эль-Кабира.

– Я помогу тебе, чем смогу, о дальновидный! – сказал шейх. – но путь твой скрыт от меня.

– Пока пусть Фатима выпьёт много кофе, сделает семь кругов вокруг деревни, а затем пусть её доставят в твой дом и приставят к ней охрану. Утром же ты должен будешь собрать всех жителей деревни, мужчин и женщин, вместе, и чтобы каждый был со своей кастрюлей, и тогда я покажу тебе магию моей страны.

– Да будет всё сделано по слову твоему.

К этому времени Фатима уже достаточно пришла в себя, чтобы двигаться, так что шейх вызвал двоих мужчин, чтобы они сопровождали её. Они ушли прочь быстрым шагом.

– Это, – сказал Саймон лорду Ювентиусу, – поможет ей избавиться от оставшегося в теле яда – он выйдет вместе с потом. Ей будет намного лучше с утра.

Затем он развернулся к Мули Хусейну:

– Если ты собираешься сейчас вернуться к своим шатрам, наши пути лежат рядом, ибо я намерен пойти в пустыню, чтобы молиться Аллаху о ниспослании мудрости для этого дела.

Негр принял это предложение не без удовольствия. Когда они уже были на окраине поселения, Саймон Ифф положил руку на огромное плечо спутника.

– Я хотел бы наставить тебя, о предводитель воинов, как отец – сына, ведь я уже стар и в годах преклонных. Я сохранил жизнь твоей газели, и я же оставляю наказание отравителя в твоих руках. Такова справедливость пустыни, где пребывает недремлющее око Аллаха. Относись же к этому как к роли, которую я назначаю тебе, и ищи скрытую в моей речи мысль.

Великан согласился на это с детской благодарностью и доверием.

– Поклянись же мне!

И он торжественно поклялся. Они расстались только после того, как Саймон Ифф выпил свою долю шампанского в шатре вождя.

Лорд Ювентиус Мэллор тем временем последовал за Фатимой. Ему не нужно было рассказывать, что его учитель опасался дальнейшего покушения на жизнь девушки. Таким образом, юноша бродил вокруг дома шейха, когда старый кудесник вернулся в деревню.

– И мыши не пробежало. – сообщил Ювентиус. – Я тут размышлял – ну или по крайней мере пытался это делать в вашем смысле слова – и не смог даже на йоту приблизиться к тому, как вы собираетесь изобличить преступника. Как справедливо сказал старый Абд эль-Кабир, это могла сделать вся деревня. Любой мог проникнуть в её комнату, будь она там или нет, и отравить её еду.

– Нет, – ответил его учитель, – это твоё первое путешествие в подобные места, так что тебя можно простить, но отравить пищу – практически невозможное предприятие для Востока. Все местные постоянно следят за этим; либо же сами готовят, либо же доверяют испытанным людям, которых прекрасно знают, так как простое несварение означает подозрения и побои, а серьёзное отравление – быстрое обнаружение и горькое возмездие.

– Я не имел в виду пищу. Абд эль-Кабир упомянул, что неделю спустя после продавца давамеска через деревню проходил сын Иблиса, проклятый, отец несчастий. Было бы сравнительно легко изменить состав её давамеска, и комар бы носу не подточил. Но человек ушёл, и никто не знает, куда; если же мы даже настигнем его, он будет отрицать факт продажи яда, и уж ни в какую не сообщит, кому он его продавал.

цитата

Иблис — арабское наименование Дьявола; он же Шайтан – прим. пер.

– Это очень хорошо, Джу, но у нас и так есть неплохая наводка на виновника. Позволю спросить тебя, какова же была природа яда?

– Симптомы позволяют заключить, что это опиум.

– Похоже на то, но не получится смешать опиум в ядовитой пропорции с давамеском без изменения его внешнего вида. Хашиш и опиум более или менее физиологически несовместимы. Но если уж ты смешаешь их, то получишь как раз такой восхитительный образец опьянения, какой мы сегодня имели честь наблюдать у девушки. Но для того, чтобы опиум мог выждать и превозмочь действие хашиша, и свалить с ног, нужна уж очень изрядная его доза, мальчик мой!

– Ну, можно ещё смешать морфий с хашишем.

– Вполне.

– Но морфий не известен в пустыне.

– Точно, и здесь мы имеем подсказку. Мы должны найти человека с нечистой совестью и знанием европейской медицины – хотя бы поверхностным знакомством с ней.

Парень рассмеялся.

– Тогда всё указывает на этого баптистского негодяя. Он был здесь вчера. Он может быть знатоком в убийстве, или же пытается наладить рынок по продаже морфия – небольшая предварительная практика, прежде чем отправиться спасать гибнущие миллионы Китая.

– К сожалению, Джу, его не было здесь ни вчера, ни в другой день. Его лошадь и верблюды перешли шотт – я видел ил на их копытах. Да и сам шейх ничего о нём не слыхал. Нет, тут кто-то в деревне.

– Отягощённый чувством вины и познаниями в современной медицине – что ж, хотел бы я видеть, как вы прищучите его!

– Утро вечера мудренее.

И они отправились в отель, и отошли ко сну.

цитата

в геологии шотт (произносится / ʃɔt /; от арабского šatt شط "берег, побережье", от корня šṭṭ "превышать", "отклоняться") представляет собой сухое (солёное) озеро в северных районах Африки (в основном в Тунисе, Алжире и Марокко), которое остается сухим летом, но получает воду в зимний период. Эти озера имеют изменяющиеся берега и сухие на протяжении большей части года. Они образуются водами весеннего таяния от пиков горного Атласа, со случайным питанием от дождевой воды или разгрузки подземных вод из источников в Сахаре, например, от бассейна Бас. — прим. пер.

III

На рассвете следующего дня шейх надлежащим образом собрал всё село на площади. Каждый сидел на корточках позади своей посудины. Саймон Ифф попросил шейха официально разъяснить людям суть случившегося и потребовать с них присягнуть на невиновность. Они приняли это как один человек – ни одно лицо не выдало ни малейшей заинтересованности к происходящему.

– Теперь, – сказал Абд эль-Кабир, – Отец Правосудия определит с помощью магики, кто из вас – отступник от Аллаха и заодно убийца.

Саймон попросил, чтобы ему выдали верблюжьего молока, что было исполнено в момент.

– Итак, – начал он, – немного молока должно быть налито в каждую кастрюлю, после чего посуда должна быть запечатана. После чего все могут идти по своим делам, взяв с собой горшки до полудня; у кого же молоко прокиснет, тот виновен, а у невинных оно будет сладким.

Это звучало отменно, как полагается настоящей магике! Ведь молоко в Улед-Джеллале сворачивается за пару часов. Народ весь день ходил в тревожном ожидании, почти все чувствовали на себе вину и нервничали от этого. Когда они вновь собрались на площади, настал момент истины.

Сам шейх решил проинспектировать молоко. Какой же вздох облегчения вырвался у всех разом, за исключением одного человека, когда выяснилось, что первая же кастрюля оказалась прокисшей! Человек вскочил на ноги, гневно протестуя и жестикулируя.

– Заткнуться! – рявкнул Саймон Ифф, пригвоздив негодующего жёстким взглядом. Затем обратился к шейху:

– Продолжай.

Старик поглядел на мага с лёгким удивлением.

– Возможно, найдутся соучастники, – пояснил тот.

И второй горшок оказался кислым, и третий, и четвёртый, и пятый; люди начали смеяться.

Абд эль-Кабир постарался отвлечь внимание.

– Отец мой, магика не сработала. Мне стыдно за тебя.

– Я могу это вынести, – ответил Саймон. – но мне следует упорнее молиться. В то же время, продолжай молиться и ты!

Саймон Ифф приступил к чтению Главы Единства вслух, сопровождая это серией поклонов, и люди поутихли в нерешительности, ожидая, что должно произойти что-то ещё. В конце концов он остановился.

– Так что ты имеешь сказать мне, о великий шейх? – спросил он.

– Увы, всё молоко прокисло, не считая только горшка матери Фатимы.

– Ах, сударыня Дезда, – мягко произнёс Ифф, – эффект материнской любви. Как же вы можете объяснить это?

– Они все дикари, – отвечал бледный шмат солёной свинины, – у них у всех затаено убийство в их сердцах. Я не из них, я тоже христианка.

– Тоже! – воскликнул Саймон. – Ах да, ну конечно.

– И таким образом наш Господь Исса защищает нас даже от тени зла.

– О, неужели? Я бы на вашем месте ещё раз подумал об этом. Так как же вы пришли к Свету?

– Я не простая женщина. Я состояла в американской баптистской миссии в Тунисе.

– Крещение младенцев финиками. – пробормотал Ифф.

– Я преподавала в воскресной школе.

– А, вот где вас обучили, как стерилизовать молоко?

– Нет, нет, нет, я не знаю, как! – воскликнула пойманная в ловушку женщина.

– Ерунда, – сказал Саймон, – всем здесь достаточно известно, как кипятить молоко, но только все остальные доверяют моей магике и своей собственной невинности, чтобы сохранить молоко в неприкосновенности. В чём же сомневаетесь вы, Дезда?

– Это глупо, это нонсенс, я по привычке кипячу молоко, я сделала это не задумываясь.

– Вернее, не слишком задумываясь, – откорректировал маг. – Фатима была отравлена морфием, которого здесь никто не имеет; я попросту искал человека с европейскими знаниями и чувством вины.

– Я удовлетворён, – заключил шейх. – Эта женщина должна быть предана смерти, тут и думать нечего.

– Вы не тронете меня! – вскричала та. – Вы не можете доказать, что у меня есть морфий, как и то, что я дала его собственной дочери. Я обращусь за помощью к коменданту округа.

– В этом она права, – бодро сказал Саймон, – ты не сможешь доказать её вину. Но это всё детский лепет. Позвольте мне лучше привести аксиому Книги Закона: "Делай, что изволишь, вот и весь Закон." И ещё: "Любовь есть Закон, Любовь в соответствие с Волей." Отсюда нам становится ясно, что каждый из нас может быть судим только по поступкам своим. Я не осуждаю тебя, женщина. Но – твоя воля не была исполнена, так как твоя дочь всё ещё жива. Хочешь ли ты убить её сейчас, перед всеми нами? Ты в безопасности от того закона, который наказывает – скажи же нам, почему же твоя воля заключалась в отравлении Фатимы? Разве ты не имела других объектов?

Дезда поняла, что ситуация складывается в её пользу. Всё это было очень неожиданно, но одно было ясно – христианин христианину не враг. Её коллега просто дурачил этих дикарей.

– Я сама хотела стать женой Мули Хусейна, – сказала она смело, – а Фатима стояла на моём пути.

– Посмотрите же, как просто и красиво всё это, – сказал с энтузиазмом Саймон Ифф и свирепо взглянул на громадного негра, который с трудом сдерживал себя. Лорд Ювентиус подошёл к Мули и следил за каждым его движением, в том случае, если взгляд его учителя окажется неэффективен.

– Любовь! Что есть такое любовь, как ни страсть? Что может лучше доказать любовь, как не готовность совершить убийство, пойти на риск обнаружения и гильотины? Конечно же, Дезда, ты заслужила выигрыш! Мули Хусейн, по данной тобой клятве я поручаю тебе предоставить этой женщине место в своём гареме! – его голос прозвучал подобно трубе. Люди не всё поняли, но они увидели, что негра поставили в дурацкое положение, и народ взорвался хохотом. Лорд Ювентиус обхватил руку мужчины тонкими, но крепкими загорелыми пальцами. Ифф набросил покрывало на Дезду и повёл её к Мули.

– Помни свою клятву, данную человеку, спасшему Фатиму. – прошептал ученик. Мули дрожал как лист от гнева и стыда. Он яростно развернулся и пошёл прочь к своему шатру, старуха же ухмылялась, жмурилась и встряхивала головой, тяжело плетясь по его следу.

Шейх запротестовал.

– Мули Хусейн – гость нашей деревни, – молвил он, – а вы выставили его на позор.

– Иначе бы не был я Отцом Закона – о Отец Пустыни!

– Мой отец, прости мне, что я был слеп в данной проблеме. Может быть, что я слеп и сейчас.

– На рассвете завтрашнего дня пусть же Аллах дарует тебе зрение!

И в этот час маг призвал шейха. Караван Мули Хусейна пересекал площадь на пути к его родным пенатам на юге. Когда проходил последний верблюд, можно было заметить, что к его задней ноге прикреплён короткий шнур; другой же конец шнура был привязан к очень тяжёлому железному кольцу, а само же кольцо было вставлено в ноздри Дезды. Позади толстухи беззаботный мальчуган оттачивал своё мастерство в управлении хлыстом из гиппопотамьей шкуры. Из величественного паланкина негра выглянуло смеющееся лицо Фатимы, в следующий момент её муж привлёк красавицу к себе и их губы склеились в поцелуе.

Село вновь покатывалось со смеху, шейх же пребывал в страстном восхищении перед своим другом.

– Похоже, что восторжествовала божественная справедливость. – протянул лорд Ювентиус Мэллор.

– По мне, так не слишком-то, – ответил Саймон Ифф в холодной ярости, – но вот если бы нам удалось заполучить сюда американскую баптистскую миссию, и ещё некоторое количество деревянных столбов, шнуров, мелассы и красных муравьёв, то всё было бы в лучшем виде.

цитата

меласса — кормовая патока, побочный продукт сахарного производства; сиропообразная жидкость тёмно-бурого цвета со специфическим запахом. В США и Канаде меласса используется в кулинарии как сироп и довольно популярна в этом качестве. – прим. пер.

автор статьи: Пол Дж. Адамс, 2004-06 © copyright

перевод: Э. Эрдлунг, 2016 © copyright

------------------------------------------------

"Когда я впервые засел писать свою [первую] книгу по чёрной магии, то, прежде чем мне это удалось, я взял на себя труд свести знакомство с Алистером Кроули, Ролло Ахмедом, Гарри Прайсом, Монтегю Саммерсом, и каждый из них был пробивным парнем в этой стезе…"

– спокенворд Денниса Уитли за 1971-ый год от Р.Х.

Деннис Уитли (1897-1977), титулованный в "Литературном приложении Таймс" не иначе, как "Принц триллерных писателей", на самом деле в представлении никоим образом не нуждается (разве что для russo publico). Во время пика своих полномочий он был одним из самых продаваемых авторов мира, а его писательская карьера охватывает период с начала 1930-ых аж до середины 70-ых, хотя лишь только девять из пятидесяти четырёх его томов посвящёны чёрной магии, за что он ныне и ценим. Единственный сын виноторговца из Мэйфейра, Деннис въехал в семейный бюзнес в возрасте шестнадцати лет и в последующие годы стал вполне себе успешным дельцом в этой сфере. Однако финансовый кризис в начале 30-ых привёл его к краю банкротства, и в восстановительный период он стал пробовать свою руку в писательстве, результатом чего стал его первый триллер "Трое Любознательных Людей". Первоначально его писанину отвергли, но в романе уже засветился квартет персонажей (Дюк де Ришелье, Рекс ван Рин, Саймон Арон и Ричард Итон, известные в последствии как "те самые новые мушкетёры", навеянные великим Александром Дюмой в качестве основного литературного учителя Уитли), которые появляются далее в его втором произведении, "Запретная территория", опубликованном Хатчинсоном в 1933-ем, а вот оно-то стало мгновенным бестселлером, катапультировав Уитли тот же час в круги литературной славы и шумных признаний. "Модерновые мушкетёры" Уитли снова были представлены в следующем году, когда в декабре 1934-ого Хатчинсон издал то, что стало самой крутой книгой Уитли, а именно классический черномагический триллер "Выход Дьявола", наследственный потомок по прямой линии старинных произведений на эту волнительную тему, навроде "Вракулы" Дрэма Клокера и "Дранкенштильцхена" Шэри Мелли. И как раз во время исследовательских работ по сбору фактического материала для своего романа будущий "Принц триллеров" встретил человека, которого проще всего описать как "Принца полтергейстов" – имярек Гарри Прайса (1881-1948).

"Выход Дьявола" не был первым набегом Дена Уитли в оккультные сферы. В январе 1933-ого он опубликовал в "Нэше"/"Полл Молл Магазайн" короткую историйку, названную "Змея", которая знакомила читателя с опасностями противостояния племенному шаману. После успеха "Запретной территории" и его последующих новелл "Такая мощь опасна", "Чёрный август" и "Сказочная долина", Уитли начинает кастовать руны вокруг нового фона, в каковом оформляет свою новую работу, где делает ставку на чёрные искусства, вернее, на выживание черномагических практик в современных ему реалиях. Сквозь всю писательскую карьеру Уитли алой литерой проходит его щепетильное исследование книжных полок и прилегающих территорий – в его позднем местожительстве, в местечке Гроув-плэйс, округ Лимингтон, он сколотил замечательный архив в 4000 единиц (sic!), который составлялся на протяжении всей жизни и который Уитли активно шерстил для получения инфы к своим оккультным романам (в частности, историческая серия от Роджера Брука). В течение 1934-ого, во время написания романа и посвящённых этому ресёрчингов, Деннис Уитли сводит знакомство с несколькими людьми, которые пользовались известностью за свои знания и эрудицию в оккультных материях. Это, как вы уже догадались, были:

– преподобный Монтегю Саммерс (1880-1948), католический священник и автор более чем пятидесяти книг, стяжавший себе славу эксперта в областях ведьмовства и вампиризма;

– сэр Алоис Кроули (1875-1947), ака "Великий Зверюга", также известный как "грязнейшая личность в мире" по версии британского имперского судопроизводства, коего Уитли использовал как прототип для своего персонажа, сатаниста Мокаты, злодея своего романа;

– и афрокарибский чернокнижник египетского происхождения Ролло Ахмед, друган Кроули, имеющий глубокие познания в оккультных предметах, впоследствии произвёдший авторитетный труд на тему черномагических практик под незамысловатым названием "Чёрное искусство", для которого Уитли также написал вводную статью. Проект данной книги, ко всему прочему, изначально был предложен самому Уитли, но он отклонил его, аргументируя тем, что Ахмед куда более квалифицирован, чтобы описывать данную методологию.

Ко времени обращения Уитли в дебри оккультизма в поисках вдохновения, не было второго такого человека, столь прочно ассоциировавшегося в общественном сознании с призраками и научными исследованиям психических феноменов, как Гарри Прайс. Двери его Национальной лаборатории пси-исследований были открыты с января 1926-го года, и благодаря таланту Прайса подогревать интерес прессы к различным экспериментам, проводившимся в этих стенах, в том числе посиделки с австрийским медиумом Руди Шнайдером, его имя приобрело статус нарицательного. "Одержим духами, что энтот твой Гарри Прайс" – говаривали в те времена на окраинах Бирмингема и Кройдона, прицокивая языками.

В то же время, что появилась "Запретная территория", Прайс опубликанул "Страницы из досье психического исследователя", своего рода дайджеста его приключений и экспериментов на тот момент, и он также участвовал с таких громких событиях, как открытие "ящика" Джоанны Сауткотт в Чёрч-холле Вестминстера в июле 1927-ого и пресловутый "Броккенский эксперимент" в горах Харца в июне 1932-ого, проводившийся в целях опровержения теорий трансцендентальной магии (Броккенский опыт заключался в попытке ни много ни мало превратить козла в прекрасного юношу через чтение надлежащих формул!). Возможно, эта публикация письменных отчётов в большей степени, чем работа Прайса с психиками и медиумами, повлияла на решение Уитли искать встречи с "охотником за эктоплазмоидами" в целях использования последнего как своего рода справочный ресурс для его будущей книги.

К сожалению (!), корреспонденция между двумя учёными мужами (ежели таковая вообще имела место быть) не сохранилась. Нет никаких записей касаемо Уитли в каталоге Эпистолярной коллекции Прайса, что хранится в Университете Лондонской библиотеки, и, на удивление, отсутствует и собственная корреспонденция Денниса Уитли на сей счёт. Его бумаги, по-видимому, были проданы с молотка в качестве достойных лотов семьёй Уитли после его смерти в 1977-ом и теперь всплывают кое-где довольно редко, а уж про эпистолярный жанр и говорить не приходится. Что не вызывает сомнений, так это самый факт связи Уитли с Прайсом, предположительно в его лондонском офисе, что было признано всем коллективом Национальной лаборатории психических исследований, в частности, её почётным директором.

Вероятно, встречи проходили в подвальном помещении по адресу: Роланд-гарденз, 13, Южный Кенсингтон, в каковую локацию Прайс переместил свою штаб-квартиру в фебруале 1931-го года после прикрытия его бывшего исследовательского центра, располагавшегося в апартаментах Лондонского альянса спиритуалистов, по адресу: Куинсбьюри-плейс, также в Южном Кенсингтоне. Без сомнений, что Прайс, которому на тот момент перевалило за 53 года, получал явное удовлетворение своему честолюбию, демонстрируя молодому писателю бестселлеров свою лабораторию, в состав которой, помимо всего остального, входила скоровищница размером не менее 13000 томов (sic!sic!sic!) магических и оккультных трактатов, что в скорое время, через два года должны были быть переданы на постоянный займ в университет Лондона, где они складируются и по сей день, как одна из важнейших по коллекций по указанной тематике ворлдвайдово & эвертаймово.

Новая книженция Уитли была издана 12 декабря 1934-го года, с его уникальным синтезом оккультизма, романтики и геройских приключений она быстрёхонько зарекоммендила себя классическим триллером и была переиздана множество раз спустя годы и, в конце концов, была кинематографизирована студией Хаммер в 1968-ом. В главных ролях числился сам достопочтенный эсквайр Кристофер Ли, исполняющий роль герцога де Ришелье. Уитли возвернулся к оккультизму в 41-ом году, ради "Странного конфликта", очередной фабулы для "Новых Мушкетистов" с местом действия в Гавайях, а также ради третьего тома, посвящённого тайнам нигромантии, нетрадиционной истории под наименованием "Преследователь Тоби Джагга", в которой речь идёт о драматической судьбе юного увечного лётчика Королевских Воздушных Сил; молодой человек, уволенный в запас, ведёт схватку один на один с силами тьмы в отдалённом шотландском замке. "Преследователь" выходит в свет в конце 1948-ого, в год смерти Гарри Прайса. Другие нуарные магические истории возникают в последующие декады, кульминацией чего является история по мотивам прозы Роджера Брука " Ирландская ведьма", тиснутая в печать в августе 73-ого. К концу своего жизненного пути Уитли почувствовал, что имеет необходимые знания для написания документального труда, что был переложен на смуглые плечи Ролло Ахмеда в далёких 30-никах, и вот в 1971-ом появляется на-гора книга "Дьявол и Вся Его Кухня", справочник по ведьмовству, астрологии, пальмистрии и прочим аспектам. Финальный роман Уитли, и одновременно заключительный том в его роджербруковской серии, поименованный "Отчаянные меры", издаётся в августе 1974-го года (прям урожайный месяц какой-то – прим. пер.), после коего он продюсирует ещё три тома автобиографических материалов, хотя ему уже не суждено увидеть выпуск третьего из них. "Принц триллерных писателей" переходит в иное существование 10 ноября 1977-го, а его прах погребён на кладбище Бруквуд в графстве Суррей.

В 1950-ом году доктор Пол Табори издал свою биографию Гарри Прайса с эпатажным названием "Гарри Прайс – биография Охотника за призраками", и это становится новой точкой отсчёта в деле выявления связующих нитей между Уитли и Прайсом. У Денниса вошло в привычку анонсировать книги из собственной библиотеки, каковые он юзал в исследовательских целях для написания своих красот, и, по всей очевидности, с книгой Табори та же история. После смерти Дена Уитли его роскошная библиотека была продана на аукционе в 1979-ом, и вот что говорится в аукционном журнале по поводу копии книги Табори:

«Прайс. ТАБОРИ (Пол) Харри Прайс. Биография Охотника за наваждениями, Афиниум-Пресс, 1950, иллюстрации, in octavo, отличная сохранность, в оригинальной синей ткани, корешок выполнен белыми литерами. (20.00 £) Подписано Уитли на шмуцтитуле: "Использовалось мной во время писания / моих историй с оккультными декорациями / Деннис Уитли".»

Биография Гарри Прайса, судя по всему, оставалась неубывающе ценной для Уитли и в его поздних нигромагических романах, включая "К Дьяволу – Дочь" (1953), "Ка Гиффорда Хиллари" (1956), "Сатанист" (1960) и "Они Пользуются Тёмными Силами" (1964).

В течение средних 1970-ых лондонское издательство "Сфера Букз" выпустила серию классических и малоизвестных работ по оккультным телегам под общим титуляром "Оккультическая Библиотечка Денниса Уитли". В наполеоновских планах сего достойного издата было выпустить массив не менее чем в 400 плотненьких томов, и туда должна была входить не только классическая художественная дьявольщина, но и работы нон-фикшн по таким предметам, как спиритуализм, колдунство, одержимые особняки, астролоджи и хипнотизм. В реале вышло онли 45 единиц в период между 1974 и 1977-ым гг. Каждое издание было снабжено мягкой обложкой и имело спецовое предисловие от заявленного составителя серии, то есть самого Денниса Уитли. Выдуманные истории в "Библиотечке" включали следующие громкие имена:

– Уильям Х. Ходжсон – "Карнакки, Охотник за Призраками";

– Джон Бушан – "Дыра в Занавеси";

– Джон Купер Поуис – "Морвин: Месть Божья";

– Роберт Хью Бенсон – "Некроманты";

– Мария Корелли – "Могучий Атом";

– Морис Магр – "Возвращение Мага";

– Мэрион Э. Кроуфорд – "Пражская Ведьма";

– Питер Саксон — "Тёмные Пути к Смерти";

– Гай Эндор – "Оборотень в Париже";

– Эллиотт О. Доннелл – "Клуб Волшебников";

– Э. И. У. Мэйсон – "Опаловый Узник";

– А. Кроули – "Лунное Дитятя";

– Лорд Дансейни – "Проклятие Умной Женщины";

– Сакс Ромер – "Выводок Царицы-Колдуньи" et cetera.

Нехудожка включала такие вещие вещи, как:

– Джоан Грант – "Крылатый фараон";

– Дональд МакКормик – "Клуб Адского Огня";

– Е. П. Блаватска – "Оккультные записки";

– Педро МакГрегор – "Бразильская магия: Это ли Ответ?"

– Марджери Боуэн – "Блэк Магик";

– Альфред Метро – "Вуду";

– Филипп Боневиц – "Реальная Магия";

– и, конечно же, Пол Табори с его биграфией, под номером 7 в серии.

Введение Уитли к переизданию выглядит след. образом:-

«Много рыцарских усилий было даровано врачам, учёным и другим исследователям тела, природы и таких невидимых сил, как электроника. Как мне думается, не многие из этих удальцов заслужили большего знака отличия, чем Гарри Прайс; но он почил в бозе в 1948-ом, не получив должного общественного признания за то, что положил свою жизнь и личное счастье в попытках обнаружить и зафиксировать факты о тех незримых силах, которые мы по-прежнему называем "сверхъестественное".

Проживи он ещё хотяб четверть века, его долгие годы пионерства в данной сфере научных изысканий могли бы быть должным образом вознаграждены; сегодняшнее поколение научников уже далеко отошло от позиции враждебной недоверчивости. Такие феномены, как гипнотизм, чтение мыслей и спонтанный пирокинез полностью приняты во многих универсах, особенно в Штатах, почтенные профессора и бригады студентов-психонавтов направляют свои энергии на изучение сверхнормальных способностей, присущих человеческому виду.

Но бедняга Гарри истощал свои силы в утомительной затяжной междусобоице против, с одной стороны, учёных викторианской закалки, что поднимали оккультизм курам на смех, а с другой, фанатичных спиритуалистов, чьих ненаглядных медиумов он не раз разоблачал как аферистов.

К последней задаче он был подготовлен, к слову сказать, с честью, когда ещё по молодости изучал всякие фокусы со шляпой и варёными яйцами, желая стать высокоуровневым ловкачём, так что по зрелому возрасту ему было достаточно легко считывать приёмы, имеющие своей целью производить впечатление на легковерных. Позже он создал лабораторию, и проводил там бессчётные часы, улучшая разного рода электрические устройства, использование которых сделало повседневное надувательство псевдомедиумов задачей исключительно трудно выполнимой. Когда я разыскивал материал для своей первой книги с оккультным бэкграундом, Гарри Прайс весьма любезно согласился продемонстрировать мне некоторые из этих устройств.

Эта книга представляет особенный интерес, потому как в ней м-р Пол Табори так умело описывает многие виды оккультных манифестаций, открытых Гарри Прайсом, что просто диву даёшься. Сюда входят такие штуки, как феномен полтергейста, нефизическое зрение, огнеходьба, телепатия и сеансы со многими известными медиумами. В его поиске истины он совершил в том числе энное кол-во поездок за границу. Однако, автор статьи предполагает, что читателям, за исключением тех из них, кто сами поднаторели в психических штудиях, следует пропустить Главу Восемь, ибо она не содержит ничего другого, кроме как описания встреч Прайса с группами, изучающими оккультные феномены в других странах.

Глава Двенадцатая рассказывает о здании ректория в Борли, считающимся одним из наиболее одержимых домов по всей Англии-матушке, и не иначе как с этим местом связан громогласный успех Гарри среди британской публики. Он арендовал дом в течение года, написал две монографии и вязанку статей о многочисленных оккультных манифестациях в этой локации; хотя, даже после того, как ректорий сгорел ко всем чертям в 1930-ых, наукообразный срач о том, были ли наваждения настоящими или таковыми не были, продолжался ещё невесть сколько времени.

Вышло так, что я могу добавить сноску к данному параграфу. В начале 1950-ых покойный Кеннет Оллсоп – что в дальнейшем станет известным радиовещателем, но тогда ещё рядовой журналистовец – был командирован национальной газетой в Лимингтон, чтобы взять у меня интервью. За обедом он рассказал мне следующее.

Шеф-редактор отправил его исследовать Борли и с ним снарядил штатного фотографера. Они в течение нескольких ночей оставались в том пустом доме и ничего сколь-нибудь выдающегося не произошло. По возвращении в Лондон-таун он чирканул статейку, выразив свою убеждённость, что так называемые наваждения были либо хитрыми фокусами, либо вызваны перевозбуждением срединно-височных ганглий у наблюдателей.

Он только что закончил, когда фотографер, который проявлял свои негативы, вошёл к нему в комнату, положил одну из фотографий перед его лицом и спросил: "Что ты скажешь об этом, Кен?"

Это была фотография ректория, взятая с противоположной стороны дороги, что огибает здание. Было установлено, что в своё время там был забор с воротами, который тянулся по всей протяжённости дёрна со стороны ректория. На фотографии же, там, где должны были быть ворота, чётко виднелся контур монахини. Они взяли фотографию к редактору, но по причинам, известным только самому себе, он замолчал и о статье, и о фотокарточке.»

И, наконец, на эрцфорзаце короткой монографии преподобного А. С. Ханнинга, посвящённой Борли и его одержимому ректорию ("Привидения в Борли"), которую автор послал в дар "великому писателю триллеров", что ныне содержится в его библиотеке (в чьей?), Уитли написал укороченную версию вышеобозначенной истории:

«Кеннет Оллсоп, книжный обозреватель колонки в Дэйли-мейл, сообщил мне, что когда Борли был на пике сенсационности, его отправили туда для написания артикля, и с ним в упряжке был ещё штативно-объективный умелец. Борли тогда был "развенчан", что должно было задать тон всей статье. Однако, когда фотографист проявил свои негативы, на одной из них весьма отчётливо отпечаталась фигура монахини. Он показал это Оллсопу, который в свой черёд отнёс фото к редактору, но последний сказал: "Ну что вы, господа, я просто не готов печатать подобное."

Деннис Уитли»

Нижеследуют сканы страниц личной копии Уитли издания "Привидений в Борли" с упомянутой инскрипцией, вместе с письмом к Д. У. от Хеннинга, датирующимся 15-ым ноября–месяца (ранние 50-ники?), где приводятся католические взгляды на теорию наваждений (любезно предоставлено Ричардом Хамфрисом).

Послесловие

Автор обязан Бобу Ротуэллу с сайта памяти Денниса Уитли за получение разрешения на использование фотографии молодого Денниса Уитли и ещё за сканирование обложки первого издания "Выхода Дьявола" в этом эссе, плюс за получение инфы по копии биографической книги Табори в библиотеке Уитли. Сайт Боба представляет собой, пожалуй, лучший в Сети архив, посвящённый "Принцу колдунских триллеров", посему каждому интересующемуся недурно бы его посетить по следующему адресу: www.denniswheatley.info. Огромнейшая благодарность также Ричарду Хамфрису за поставку сканов копии Уитли "Привидений в Борли" и ещё письма от Хеннинга. На этом всё.

–––––––––––––––––––––––––––––––––

От переводчика рекомендуются к просмотру также следующие ресурсы:-

– http://www.harrypricewebsite.co.uk/index....

– http://www.trashfiction.co.uk/wheatley_00...

– http://www.maryevans.com/search.php

– http://www.angelsghosts.com/ghost_hunting...

— https://coldspot.org/tag/harry-price/

— http://www.chaosium.com/parapsychologists...

И всем неравнодушным к этим двум фигурам британского оккультного мэйнстрима, возможно, будет небезынтересно поглядеть фильмы:-

– Devil’s Ride Out (Hammer Horror, 1968)

– Harry Price: Ghost Hunter (2015)

– The Haunted Airman (2006)

И для самых психически крепких рекомендуется прослушать трёхдисковую компиляцию паранормальных аудиозаписей с периода 1905-2007 «Okkulte Stimmen — Mediale Musik», выпущенную в 2007 немецкой студией Suppose, для полнейшего погружения в спиритический туман былых времён: http://modern-stalking.space/okkulte-stim...

-----------------------------------------------

ПРИЛОЖЕНИЕ I. Набор охотника за привидениями по версии Гарри Прайса.

Гарри Прайс с самого начала и до самого конца демонстрировал чисто научный подход к проблемам астральных возмущений. Он всегда стремился выполнять все свои расследования в условиях, пригодных для научного эксперимента. Он повсюду таскает с собой блокнот для эскизов, карандаши и устройство для рисования для точной зрительной фиксации выбранной локации; он использует стальную ленту, пластырь, струну и герметик для запечатывания комнат, дверей и окон. Это важно для любого расследования, к тому же гарантирует, что никто не сможет испортить оборудование, однажды установленное или дать возможность группе лиц или одному субъекту сфабриковать "паранормальную активность" в течение ночи. Такая мера предосторожности позволяет также оградить объекты наблюдения от внешних сквозняков и защитить любые триггерные объекты от срабатывания ввиду атмосферных влияний. В качестве усиления охраны Прайс также надписывает каждую ленту, используемую в закрытых помещениях. Среди его выездного набора инструментов можно увидеть различные звукоснимающие электроприборы (диктофоны?) и звонки, которые, по-видимому, должны быть настроены на сигнализирование, если, к примеру, граница опечатанной площади была нарушена, или же просто чтобы потенциально регистрировать изменения в атмосферных условиях. Для коммуникации между участниками экспериментов, разделёнными стенными перегородками, используется портативный телефон.

С позиции оптических приборов, на приведённых фотографиях можно рассмотреть камеры Адамс и КоРефлекс, в которых могла использоваться инфракрасная плёнка (необходимость ранней ночной съёмки), и ещё видна кинокамера с плёнкой Агфа Новапан, также различимой в комплекте. Такие камеры часто размещались в зоне центральной активности, снабжённые триггерными весами и спусковыми термографами. Триггерный спусковой механизм означает, что любое изменение в окружающей температуре или любое движение в комнате приведёт к высвобождению затвора.

Бутыль жидкого меркурия также входила в полевой набор Прайса, на месте расследования данный алхимический металл помещается в чашу, любое движение ртути внутри сосуда будет неминуемо заметно, и это – великолепное средство обнаружения слабоощутимых треморов в комнатной среде. Если фиксируется какое-либо нарушение, Прайс также использует мел для маркировки зон активности. Кроме того, он носит кисти и тёртый графит для проявления потенциальных отпечатков пальцев.

Для практических целей в условиях низкой освещённости Прайс пользуется электрическим фонарём и спичками. К тому же, спички могли использоваться в качестве триггерных объектов или же чтобы переманить "призрака". Они использовались, в частности, для того, чтобы увидеть, будет ли призрак бывшего курильщика как-то реагировать.

Что характерно для чисто научного склада ума, Гарри Прайс совершенно не пользовался "оккультными методами", столь характерными для психических ищеек из остросюжетной фикции позднего викторианства и начала дизельной эры: всякими там сигилами, чарами, языческими артефактами, окуриваниями, формулами экзорцизма, "астральным зрением", дивинационными приспособлениями и спиритическими планшетами. С одной стороны, это несколько ограничивает возможности профессионального охотника-за-фантомами, а с другой – это ведь Гарри Прайс. Так что не будем его осуждать. Рассмотрим только некоторые из этих средств повнимательнее.

а. Уиджа-борды (с фр. oui – “да" и с нем. ja – “да", т.е. "дада-доска"). Эта безделушка из бардачка оккультного сыщика изначально представляла собой забаву подрастающего поколения спиритистов 1800-ых гг. Существует большое разнообразие досок-уиджа, их легко раздобыть в шопах с настольными играми, или сделать самому, или же найти в цифровом эквиваленте. Некоторые ипохондрики полагают, что уиджы могут быть опасны, в смысле, что они позволяют войти в контакт с "плохими мёртвяками", в то время как другие провозглашают их лучшим средством для коммуникации с тонким миром. Легко использовать – но вот вопрос: двигается ли планшет благодаря ловкости пальцев и силе бессознательного, или же настраивается актуальный телемост с миром духов? Говорящие планшетки остаются научно необоснованными и по сей день.

б. Ивовые лозы, они же "дивинационные прутья". Очень странная тема. Искусство "лозоходства" известно с бородатых времён, вероятно, с древнегреческих, и традиционно используется для нахождения подземных источников, минеральных месторождений, неотмеченных могил и ещё для определения пола утробного плода (?). До конца не ясно, как это работает, но это работает, особенно в случаях, когда под рукой не имеется навороченных металлоискателей и рентгеновских сканеров. В случаях их использования для охоты за призраками, ивовые прутья могут указывать направление паранормальной пси-активности и перекрещиваться в местах высокого скопления эктоплазмы. Легко применять и недорого, но, однако ж, следует намотать на ус, что некневсе люди способны к лозоходству.

в. Камни. Полудрагоценные каменья, такие как яшма, оникс и разные виды кварцев, традиционно носятся пси-исследователями в качестве апотропической части экипировки; в профсреде охотников за умертвиями считается, что яшма, как и оникс, отгоняет духов путём абсорбирования негативной энергии, в то время как кварцы очищают и дают выход позитивной энергии. Чёрный турмалин, обсидиан, морион (да и вообще все чёрные камни) дают протекцию и усиливают психический щит. Морион, как и некоторые другие виды кристаллов, к тому же, позволяет при должном навыке улавливать в него духов, стихиалей и демонические сущности для дальнейшей работы с ними. Гематит, по слухам, растворяет демоническую энергетику и преобразует её в ангелическую.

г. Окуривание. Сушёные листья калифорнийского белого шалфея широко ценимы за их свойства "окуривания", также, как и древесина южноамериканского растения пало санто. Североамериканские индейцы обыкновенно связывают листья белого шалфея в пучки и окуривают ими помещения в целях пурификации. Т. о. очищаются: тело, душа и дух перед практикой медитации; атмосфера помещения; нейтрализуются негативные астральные эффекты и привязки. Гостхантеры окуривают одержимые дома в целях экзорцизма.

д. Животные. Как известно, кошки и собаки не только лучшие друзья человека, но и отличные психические детекторы. Некоторые оккультные исследователи могут использовать экзотические виды животных: хамелеонов, пауков, змей, летучих мышей или лемуров. Тут уж к кому душа лежит, как грицца. Но в каждом случае нужно сперва научиться взаимодействовать с видовыми особенностями своего ручного фамильяра, чтобы понимать, что он вам хочет сказать.

––––––––––––––––––––––––––––––

Скрупулёзное изучение и объяснение запечатлённых на этих выцветших фотооттисках джентльменских наборов полевой кухни охотника-за-наваждениями позволяет пролить свет на триумфы Прайса в области развенчивания "паранормалей" и всяких таких необъяснимых штук. Техническое обеспечение современных "охотников" гораздо более продвинуто и замысловато, но по сути не слишком-та отличается от оригинального комплекта Гарри Прайса, к тому же не будем забывать, что Прайс действительно был пионером современных ghost-hunting technologies (а до него был Эллиотт О'Доннелл, и так далее – прим. пер.).

ПРИЛОЖЕНИЕ II. Хронология охоты за привидениями в Великобритании с 1900-ых гг. по настоящий момент.

По версии Мишеля МакКея (основателя портала Cold Spot Paranormal Research™)

Дата составления: Октябрь, 4, 2014

Итак, погнали.

1901

Королева Виктория умирает 22 января 1901 года, следовательно, викторианская эпоха потихоньку сворачивается (викторианская эпоха, по общему признанию, началась в 1837 году). Начинается эпохи короля Эдуарда.

1908

Эллиотт о'Доннелл (как должно быть у настоящего ирландца, почти что все консонанты его инициалов двойные), писатель большого воображения, выпускает свою первую не-вымышленную книгу о паранормальных явлениях под названием "Некоторые дома с привидениями в Англии и Уэльсе" в 1908-ом. Кое-кто из ортодоксов считает, что О'Доннелл был первым серьёзным охотником за фантомами. Это, конечно, не соответствует действительности (см. мою статью о практике гостхантинга в 1800-х годах). Было бы, однако, правильнее сказать, что О'Доннелл был, возможно, первой знаменитостью в этом опасном ремесле. Тем не менее, некоторые утверждают, что Гарри Прайс заслуживает этой чести заместо него, и я лично согласился бы с ними. Имя "Гарри Прайс" гораздо более известно, чем то же имя "Эллиотт О'Доннелл", имхо, в современном обществе. Я должен был бы продираться сквозь газетные архивы минувшей эпохи, чтобы узнать наверняка, кто был более популярным во времени. Я рискну предположить, что Прайс вышел бы победителем. Однако, некоторые атрибуты О'Доннелла, в частности, "того, кто ввел термин "охотник-за-призраками"", указывают на обратное (ссылаюсь на его книгу 1916-го года под названием «Двадцать лет опыта гостхантинга» в качестве доказательства). Тем не менее, и это неверно. Джентльмен по имени Г. Аддингтон Брюс (смотри ниже) использовал этот термин в названии своей книги, изданной в 1908 году, т.е. за восемь лет до Эллиотта.

Г. Аддингтон Брюс выпустил свою первую книгу на тему паранормального в 1908-ом году под названием "Исторические Призраки и Охотники за Ними". Использование термина "охотник-за-призраками" до сих пор восходит к этой книге, и я не встречал каких-либо предыдущих использований. Если кто-либо, читая это, наткнётся на термин "ghost hunter", имеющий хождение ранее 1908-ого, пожалуйста, дайте мне знать. Некоторые из книг Брюса можно читать онлайн здесь: https://archive.org/search.php?query=crea....

1912

15 апреля 1912 года Титаник столкнулся с айсбергом. Это кончина было предсказана, хотя и неосознанно (см 1891 г. и 1898 г.).

1914

Эпоха короля Эдуарда заканчивается. Первая мировая война (иначе: Великая война) начинается 28 июля 1914 года.

1918

С 11 ноября 1918 года Первая мировая война заканчивается. Начинается период "Межвоенный".

1920

Спиритическое движение начинает сворачиваться. Гарри Прайс становится членом Общества психических исследований (ОПИ). Гарри Прайсу стукает 39 лет в этом году.

Книга "Спиритизм: Популярная История с 1847-ого" Джозефа Маккейба (скептик) была опубликована в 1920 году — у меня есть один из первых экземпляров этой книги, очень интересно читать.

В начале 1920-х годов, фокусник Гарри Гудини начал подвергать экзекуции фейковых экстрасенсов.

Пресловутый "Хрустальный Череп" был обнаружен повёрнутым на Атлантиде археологом Ф. А. Митчел-Хеджесом в 1920-х годах в Белизе. Для получения дополнительной информации нажмите здесь и здесь.

1922

Гарри Прайс официально начинает свои паранормальные исследования. Гарри разоблачает недобросовестного фотографа духов Уильям Хоупа. Публикация Гарри Прайса под названием "Откровения Спирита-Медиума" выходит в этом же году. Гарри Прайс становится членом Magic Circle.

1925

Гарри Прайс назначен в должности иностранного научного сотрудника Американского общества психических исследований (АОПИ).

1926

Гарри Прайс основывает Национальную лабораторию психических исследований (НЛПИ).

Печально известный полёт адмирала Бэрда к полой Земле происходит 9 мая 1926.

1927

Гарри исследует "ящик" Джоанны Сауткотт "в блеске гласности". Гарри Прайс присоединяется к Клубу привидений и остается там, пока Клуб временно не выключится в 1936 году.

1929

Гарри Прайс впервой посещает одержимый ректорий в Борли.

1931

Гарри Прайс становится вице-президентом Клуба Магов. Гарри Прайс начинает расследование дела Хелен Дункан (психический медиум, признана виновным в соответствии с Британским законом о колдовстве). Американское общество психических исследований скоращает Гарри Прайс в должности иностранного научного сотрудника.

1932

Гарри Прайс проводит "Броккенский эксперимент" в горах Харца, дело обстоит именно так, что делает его всемирно известным. Гарри Прайсу – 51 год от роду в этом году.

1934

Лондонский университетский совет по психическим расследованиям заменен Национальной лабораторией психических исследований.

1935

Гарри Прайс исследовует печально известный феномен "говорящего мангуста" (тип хорька) на острове Мэн (Великобритания) вместе с Ричардом С. Ламбертом (биограф и телеведущий) в этом году. Также в этом году Гарри Прайс производит говорящий фильм под названием "Психическое Исследование" для театра Мувитон Ньюс.

1936

Гарри Прайс – автор двух книг, изданных в этом году, одной под названием "Исповедь Охотника за привидениями", а другой – под наименованием "Привидение Кашенского ущелья". 10 марта 1936 года Гарри Прайс транслируется в прямом эфире на BBC Radio из захваченной привидениями усадьбы близ Меофем, графство Кент. Программа была первой радиотрансляцией, когда-либо сделанной из дома с привидениями. Целью вещания было "предоставить слушателям идеальную картину техник, используемых в расследовании предполагаемого дома с привидениями", как написал об этом сам Гарри Прайс в своей книге под названием «Пятьдесят лет психических исследований». В 1936 году библиотека Гарри Прайсв был перенесена в Лондонский университет, а вскоре за ней поспешили его лаборатория и исследовательское оборудование.

1937

Гарри Прайс арендует пресловутый "дом священника" в Борли в течение одного года для проведения расследований. В этот самый год Гарри Прайс также говорит, будто видел дух ребенка по имени Розали во время спиритического сеанса в одном доме в Лондоне.

1938

"Война миров" Орсона Уэллса транслируется в эфир 30 октября 1938 г. Также этот год примечателен для нас тем, что Гарри Прайс восстанавливает Клуб привидений, тем самым производя самого себя в председатели. Каков хитрец, однако! И ещё в этом году Гарри подготавливает законопроект для регулирования психических практик.

1939

Период "Межвоенный" заканчивается. Вторая мировая война начинается с 1 сентября 1939 г. 27 февраля 1939 г.: дом священника в Борли уничтожен пожаром. Также в этом году Гарри Прайс готовит второй законопроекта по пси-регулированию. Гарри 58 лет в этом году.

1943

Гарри Прайс раскапывает развалины подвала одержимого ректория в Борли и обнаруживает человеческие останки, которые он доставляет в Coopers-студию в Лондоне, чтобы сфотографировать.

1944

Гарри Прайс даёт показания и проводит экспертизу осуждённой за колдовство Хелен Дункан. Во время этого процесса, Хелен становится последним человеком, который был осужден в соответствии с британским Witchcraft Act за 1735 год. Она была признана виновной и отмотала девять месяцев в тюрьме. Руины одержимого ректория в Борли снесены под корень.

5 марта 1944 года в выпуске "Милуоки Сентинел" освещается канадский охотник-на-полтергейстов, доктор Томас Л. Гарретт, в отношении своих исследований полтергейста в Галифаксе, Новая Шотландия.

1945

Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года.

1947

Кеннет Арнольд видит "летающие тарелки" 24 июня 1947 года в районе горы Рейнир, штат Вашингтон.

1948

Гарри Оцененный умер 29 марта 1948 года в возрасте 67 лет.

1963

Парапсихолог, великий Ханс Хольцер публикует свою первую книгу под названием "Ghost Hunter", он финиширует со списком из более чем 140 книг по паранормальным явлениям, изданных на протяжении всей его карьеры. Он также появляется на многочисленных телевизионных вербальных баталиях, радио-шоу, в газетных статьях и журналах. Он также снялся в сериале под названием "Ghost Hunter", которое транслировалось на канале 2 в Бостоне (дата выхода в эфир не известна, надо будет прояснить, а затем добавить его на этой странице), что делает его оригинальный Ghost Hunter (тот самый хитовый электросинтпоповый "Ghost Hunters", знакомый всем юным европейцам и даже азиатам с детства). Исследования Хольцера в паранормальных ландшафтах являются исчерпывающими и массированными — это чтобы не сказать больше. Вклад, который он внес в исследования призраков, и в паранормальные явления в целом, огромен, как количество печатных знаков суммарно во всех его текстах. Для того, чтобы поставить даже всего десять процентов его достижений и работы на этой шкале времени потребуется много страниц, поэтому я простонапросто поставлю гугл-ссыль на его работы.

1965

Эллиот О'Доннелл умирает 8 мая 1965 года, пережив Прайса (см. год "1908" выше).

1977

Ханс Хольцер исследует печально известный дом на 112 Ocean Avenue (Амитивилль) вкупе с Этель Джонсон Мейерс (психик-медиум) в январе 1977 года.

Далее следует "Пси-Фактор" с Дэном Экройдом и "Битва экстрасенсов", как все уже догадались.

Fin

Автор: Элиас Эрдлунг, эсквайр

<Вниманию почтенной публики представляется небольшой кусок фантазийно-сказочной прозы из сокровенных закромов воображария>

I

…Как-то Колюне Мерзлюке, мальчику неопределённого возраста, вздумалось чем-нибудь заняться, но он не занялся, а только лёг и лежал, и стало ему так изуверски, всепожирательски скучно и пресно в душе, потом перейдя в область живота, что Колюня встал, пошёл в дедушкину спальню и залез в платяной шкаф, иначе гардероб. Он оказался в полной-преполной темноте, но вдруг забили где-то вдалеке угрюмые колокола, и стены вокруг Колюни стали раздвигаться, пока не раздвинулись совсем и не исчезли где-то за линией горизонта. Вышло из-за края тёмной облачной массы бледномерцающее ночное светило, загадочно ухмыляясь Колюне, и мальчик, удивлённо и опасливо осмотревшись, увидел вокруг себя бескрайние холмистые луга ночных цветов.

Цветы эти жили ночной жизнью и имели фантастические формы. Они напоминали силуэты и отдельные части тел разных животных, птиц, людей, вещей и даже механизмов. Цветы мягко мерцали, подчиняясь неведомому ритму, то тускнея, то набирая яркость. Вместе с нарастанием свечения усиливалось и благоухание, и таким же образом оно уменьшалось. Цвет и запах были едины.

Колюне пришла в голову мысль, что эти приливы и отливы цветоблагоухания нисходят на луг прямо из космических высей, а задаёт ритм феерическому действу сама ноктюрнальная богиня, шарообразное светящееся тело которой подобно сердцу этого мира. Это таинственное сердце размеренно пульсирует, заставляя эфирные воды незримого Океана Жизни омывать здешние луга, долины и холмы в вечном, неизменном цикле… Вечном… А что же значит это “вечно”? Колюня задумался над этим словом-символом, пытаясь уразуметь, символом чего же оно является.

Ему это тут же наскучило, потому что он почувствовал собственную неспособность разрешить этот с виду простой вопрос (он же был всего лишь земным мальчиком), поэтому он, поддавшись внезапному порыву исследователя, вскочил на ноги и пошёл куда глаза глядят. А глаза его глядели сразу во все стороны, запечатлевая в его пластичном детском уме магические картины невиданного подлунного пейзажа.

Колюня шёл по изумрудно-нефритовой траве, утопая в её шелковистых росистых прядях почти по пояс, вокруг вздымались купы сказочных бутонов и соцветий, похожих на созвездия. Цветы отливали пурпуром, аметистом, малахитом, бирюзой, лазурью, золотом, сапфиром, кармином, жемчугом, янтарём. Одни бутоны напоминали морских коньков, другие похожи были на скрипки, третьи – на кошачьи головы с тлеющими угольками глаз, четвертые – на греческие оксибафоны. Колюня, проходя мимо, внимательно разглядывал каждый бутон, и вдруг он понял чудесным образом, что то, на что цветы похожи, тем они в какой-то мере и являются. Он даже оторопел от такой смелой мысли.

Мальчик случайно заметил прелюбопытнейший бутон, растущий поодаль от других, и с изумлением узнал в нём голову своего покойного деда, которого не раз видел на старых довоенных фотографиях. Про деда ему было известно от бабушки лишь, что “он-де чудаковатый был и выпить не дурак”.

Теперь, будучи диковинным растением, дедушка заметно похорошел, порозовел, и лик его светился каким-то радостным, чуть задумчивым покоем.

Колюня, тем временем примирившись с нынешним существованием своего деда в виде цветочного куста, подошёл к его мерно раскачивающейся на прохладном ветерке голове в обрамлении нежных оранжевых лепестков и потрогал старца за его широкие, пушистые листья-опахала.

Отрешённый взгляд предка принял осмысленное выражение и неспешно сфокусировался на мальчугане.

“Bonum vesperum, мой внучатый вундеркинд!” – возникла в голове Колюни мысленная вибрация. Мальчик сосредоточился и послал чревовещательному бутону ответное приветствие.

На лице деда расцвела печальная улыбка.

“Я давно уже ждал твоего прихода в наш надзвёздный обсерваторий. Ты принёс с собой цветки тысячелистника и молодые почки вербы?”

“Нет, дедушка, я не подумал об этом. Но я взял с собой немного вкусных конфет.”

“Нееет, эти вещи тебе не нужны здесь. Госпожа Белладонна не примет твоих подношений. Увы, мой мальчик.”

“Дедушка, что ты имеешь в виду?” Мальчик призадумался. “И почему ты назвал это место надзвёздным? Вон, смотри сам, звёзды как были над нами, так там и остаются. Только они какие-то другие…”

“Правильно, Колюня. Это не сами звёзды, это их сущности, их души, если так понятней. Ты сейчас пребываешь в том мире, который жители Нижнего Царства, то бишь земляне, называют именно “надзвёздным”, или астральным. Здесь всё, всё по-другому. Здесь всё намного более настоящее. А про то, что я тебе только что сказал, про госпожу Белладонну и подношения… Ты сам всё поймёшь через некоторое время, мне нечего тебе объяснять.

Тут наступил прилив цветоблагоухания, и всё растительное тело деда заискрилось мириадами живых огоньков, содрогаясь в мерном ритме напоения Жизнью.

Но мальчик уже отвлёкся от старца, засмотревшись на мистический небесный театр грандиозных действий. В школе он очень любил изучать мифы и легенды древних народов, он знал чуть ли не всех героев Эллады и властителей Олимпа. Младшая и старшая Эдды ему были так же близки, как египетские космогонии и сказания о Гильгамеше, а календари ацтеков и майя он постигал с одержимостью средневекового монаха-герметиста.

Теперь перед ним предстало во всей своей необозримой полноте то, о чём он так много читал и о чём так много грезил в минуты отрешённости…

Геркулес в шкуре эриманфского вепря летел за яблоками Гесперид, великий бог Пан в заповедной роще услаждал слух прекрасных дриад игрой на своей колдовской свирели, Дракон обвивался вокруг храброго охотника Ориона, силясь раздавить его в тисках, Кассандра изрекала свои туманные пророчества, скорбные Плеяды оплакивали их несчастного отца-титана Атланта, Персей побеждал морского монстра, готового пожрать изящную Андромеду, Гончие псы Тиндала неслись в страшном голоде прочь от волос Вероники, Изида воскрешала убиенного и расчленённого Озириса, Прометей похищал у хромоного Гефеста священный огнь, аргонавты спасались от кровожадной Сциллы и кошмарной Харибды, отчаянно работая вёслами, Вишну и Лакшми верхом на вещем Гаруде парили над землями и океанами…

Колюня завороженно, разинув рот, внимал бредовым астральным мистериям, у него начала кружиться голова, поплыли ослепительные круги перед глазами, и мальчик ничком упал в мягкую траву.

II

Наш протагонист лежал в забытьи на изумрудном пологе из душистых трав – и вместе с тем пребывал где-то ещё. Что это было за ещё? Попробуем как-то охарактеризовать проплывающие перед мысленным взором нашего фантазёра видения. Мальчик проносился с захватывающей дух скоростью и закладывающим ух свистом сквозь всевозможные светящиеся формы, невообразимые конструкции, спиралевидные тоннели и инопланетные пейзажи. Он даже не успевал как следует оглядеться – и вот уже новый мир сменял предыдущий в танцующем вихре Всего–во-всём. Один раз Колюня пронёсся через восхитительные волшебные поющие и сверкающие чаши, вложенные как бы одна в другую. Мальчик странным образом почувствовал себя так, будто бы он превратился в чистый тон, последовательно поднимающийся с яруса на ярус какой-то сказочной стеклянной башни, и казалось ему, что самый нижний ярус, с самой глубокой и низкой акустикой, придавал его телу насыщенный красный оттенок, а добравшись до самого верха, юная сомнамбула словно бы окуналась в прохладный тёмно-фиолетовый речной туман, преображавший и его самого в тонкую-тонкую ноту. Затем всё словно бы повторялось заново, да как-то не так. Это были очень странные ощущения, Колюня как будто бы и не менялся в своей сути, а менялась только его внешняя видимость, делаясь всё тончее и тончее при каждом повторе, и так происходило девять раз, девять зеркальных башен-чаш пролетел наш мечтатель, и даже казалось, что и чаша-то была всего одна, только каждый раз она словно бы исторгала из себя свою точную копию, правда, уже менее материальную по своей сущности, что ли. Более же всего Колюне почему-то запомнилось поистине ангельское пение этих гармонических сфер.

“Азриэнн Сингала Лу Виндху Фаа-Зилль Нарайяна Килимдадо” – запомнил мальчик.

Наконец Колюню начала сотрясать слабая сладковатая дрожь, и он заключил, что путешествие внутри звёздного света подходит к логическому завершению. Колюня уже приготовился оказаться в своём земном теле, запертом в старом дедушкином шкапе, и в предвкушении этого момента совершенно расслабился всем своим “я”. Когда через одно только мгновение он вновь сосредоточил своё внимание на восприятии действительности, мальчик внезапно испытал сильный прилив тревоги. Дело в том, что вроде бы вернувшись в своё тело, он почему-то не был уверен в том, что оно – его прежнее, хорошо знакомое тело ученика начальных классов, оно как-то странно вытянулось вдаль и раздалось вширь, словно бы загрубело и отяжелело в несколько раз. К тому же юный сомнамбулист ощутил под своей спиной не приятную мягкость наваленных друг на друга слоёв ткани, так уютно пахнущих нафталином – нет, под собой он теперь чуял что-то холодное-холодное, твёрдое-твёрдое…

Мальчик в замешательстве разлепил сонные глаза и узрел над собой слабо освещённые, теряющиеся во мгле своды широкой и глубокой пещеры…

Он вскочил на непокорных, негнущихся страусиных ногах, силясь понять, что же такое произошло во время его периода бессознательности, но тут же зашатался и рухнул обратно, на грубый каменный пол. Это было уже слишком! Даже для такого любителя фантастических приключений, как наш главный герой. Лёжа на холодном камне, Колюня второпях ощупал своё непривычное тело, и нашёл, что:

А) оно совершенно непокрытое и ничем не защищённое от грязи и сырости;

Б) оно большое, видимо, такое же по величине, как у его родителей, какое-то слишком упругое и всё жилистое.

Самым непонятным в этом тёмном деле казался для Колюни тот факт, что его маленький продоговатый вырост между ног теперь претерпел существенные изменения и стал по ощущениям схож с сосисками, которые он так любил есть на завтрак вместе с яичницей-глазуньей. Ах, какая была яичница у его бабушки! Кто знает, когда он ещё сможет её попробовать, в свете нынешних обстоятельств. Да и сосисек он вряд ли будет удостоин, если отныне будет жить в этих подземных хоромах, ежели только сумеет без вреда для здоровья сварить или запечь эту мясистую штуку, подменившую ему его писательный аппарат.

Такие вот мысли промелькнули в разгорячённом воображении мальчика цвета индийской сини, пока он пытался совладать с собственными ощущениями и обстоятельствами. Наконец он приподнялся на острых локтях и прислушался: ему почудилось, что где-то в глубинах этих сырых пещер раздаётся ни на что не похожая музыка и отрывистые выкрики то ли людей, то ли зверей. Был явно различим ритмичный гулкий барабанный бой, какой наш мальчик мог сравнить с услышанным как-то раз, пару лет назад в городе, выступлением заморских темнокожих, белозубых и курчавых людей, полуголых и измазанных яркими красками с ног до головы. Те исступлённо и завораживающе отплясывали на месте, горланя непонятные туземные песни и выбивая зажигательные ритмы на своих больших кубко- и бочкообразных ритуальных барабанах, умудряясь абсолютно непостижимым образом соединять отдельные партии в общий унисон. Тогда маленького Колюню это очень позабавило и удивило, он даже захотел себе такой же большой там-там, как у туземного народа, чтобы стучать на нём целыми днями без остановки, но отец и мать отвергли его наивную мечту с совершенным равнодушием и поспешили утащить как можно дальше и скорее рыдающего и умоляющего ребёнка от манящего зрелища.

Но сейчас отдалённая мерная звуковая пульсация почему-то не понравилась Колюне, очень даже не понравилась, было в ней что-то отнюдь не безмятежное и радостное, как у туземцев, а наоборот, что-то превобытно-зловещее, угрожающее. К тому же барабанный бой и вопли перемешивались с другими звуками, совсем уже странного и неприятного свойства, мальчику вспомнилась тут же дивноголосая гармония виденных им недавно волшебных чаш-сфер, в которых он проносился, и, сравнив её с этим гротескным оркестром из глубин катакомб, Колюня сделал вывод, что последний являет собой образец жуткой диспропорциональности своих составных частиц. Или он просто не привычен к пещерным музыкальным традициям? Пока он не мог ответить на этот вопрос объективно.

Вот уже наш герой собрался с силами и поднялся во весь свой высокий рост, уже куда лучше сохраняя равновесие. Он прошёлся взад-вперёд, слегка покачиваясь, но это ведь были только первые шаги. Тут вдруг Колюне бросились в глаза какие-то неясные очертания в призрачном, мельтешащем ежесекундно неисчислимыми микро-вспышками неясном освещении помещения, он сделал в их направлении несколько шагов и остановился, приглядываясь. Как странно – в полумраке перед ним посреди подземной залы вырисовывался знакомый объект, правда, в непривычном исполнении. Это было не что иное, как школьная парта и школьный же неказистый стул, но они были целиком каменные и вросшие в землю, или, скорее, выросшие из неё, как сталагмиты.

Колюня недоверчиво приблизился к этим сумбурным образам, и теперь его глаз уже смог различить некоторые вещи на поверхности стола. На ней спокойно и задумчиво расположились следующие предметы:

– Чернильница причудливой формы, в виде уткнувшегося подбородком к себе в колени угрюмого готического демона;

– Лежащее рядышком перо, словно выдранное у птицы, схожей с павлином – настолько экзотично оно выглядело;

– Чистый лист настоящего папируса – таких материалов наяву Колюня в жизни еще не видывал;

– Грязный клетчатый носовой платок, каких у школьников обычно полно рассовано по карманам;

– Большое блюдо с неизвестными мальчику плодами и ягодами, самых странных форм и цветов, обрамленное красивой пальмовой ветвью.

– Непонятная штука конусообразной формы, предположительно, минерального происхождения, с разными выемками и выступами, вдобавок исчерченная знаками и символами и слабо светящаяся изнутри, но вовсе не освещающая должным образом данное рабочее место. Гораздо более здесь была бы уместна простая восковая свеча, раз уж пошло такое дело, или коптящая лампадка на худой конец.

Вот в целом и всё, что выделил из общей массы зоркий глаз новоиспечённого подземного обитателя. Он стоял, с интересом взирая на такое нелепое сочетание предметов в этой сумрачной пещере, как вдруг неожиданно услышал прямо в голове мысленный приказ: “Садись и пиши, немедленно!”

Пришлось мальчугану повиноваться и, стиснув от давления чужой воли зубы, как во время нудного урока истории или арифметики, он плюхнулся на каменный стул, который был ему совсем не в пору (будь у него прежнее маленькое тело, было бы куда удобнее!), и, согнувшись в три погибели, Колюня уже решил приступить к записи неизвестно чего неизвестно зачем. Он потянулся было своей гипертрофированной узловатой кистью за павлиньим пером, но тут произошло нечто, заставившее беднягу буквально застыть на месте, как мраморную статую…

III

Из глубин подземельных, сочащихся влагой и осыпающихся аркад донеслось отчётливое кудахтанье. Колюня, чувствуя себя очень странно, отложил перо и осмотрелся по сторонам. Воздух в пещере, где он сидел за каменной партой, словно завибрировал. С чего бы это? Колюне стало не по себе, он схватил грязный носовой платок и промокнул им потеющий лоб.

Правда, более из отдалённых бездн ничего не доносилось (не считая ритмичных гулких звуков тамтамов, перемежающихся выкриками беснующихся музыкантов), и Колюня вновь взялся за перо и пергамент. В голове у него настойчиво зазвучал нарративный глас, который и надиктовал ему следующее:

“Постановление, датированное 17 числом месяца Гекатомбриона.

Я, Его Святейшее Заграбастие, Император Каучуковых Шлангов и Стеаринового Мыла, Быстроокий Данайский Герой-Победитель, сын Бронколамуса, питомец Рантара-Содрогателя Твердей, приснославный Consul Romanus, Обладатель атласных штанов цвета самородного камня-сапфира, Августейший Базилик-Понтифик и Церемонмейстер Первозданного Епитрахория, Коего высокородные цели призваны служить добродетели и чистому Духу Свободы, Его Необхватное Рыхломордие и Великогнусное Беспардонние, Архимудропакостное Алукардианство, III Скрабулион V-го Съезда Дипломированных Рыцарей Нищенствующего Ордена Чаши Грааля, “Всадник Свинцовые Башмаки”, “Разящий Скипетром Старец Смердящий”, Проедатель Плешей и Свергатель Устоев, трижды промозгший Узурпатор и дерзновенный Вивисектор, плодящий красоты весомые и кошмары могучие, сим восклицанием постановляю:

всем и каждому, у кого клещ ушной заведётся нечистый, ватных палочек выдать и воска свечного пять баночек строго. Всё.”

Монолог закончился и диктор исчез, будто его ветром сдуло. Колюня, весь в поту, откинулся на спинку каменного стула и стал размышлять. “Что бы это могло означать? Кто этот голос, диктующий мне эту белиберду? Уж не мой ли дорогой дедушка? Или это происки госпожи Белладонны? Да и где я нахожусь, в конце концов?!” Пока Колюня без сил развалился на стуле, из пещерного мрака вновь донеслось хтоническое кудахтанье, на этот раз уже как будто ближе. Мальчик вскочил со своего места, нервно озираясь, схватил в левый кулак чернильницу-гаргойлу и запустил её куда-то по направлению источника странного звука. Послышались звонкие удары стекла об камень, после четвёртого раза раздалось печальное “Бздыыыыынннь!!” Однако дребезг разбитой чернильницы не затих в пустоте, а стал отражаться от стен пещеры, множась и усиливаясь с каждым новым отскоком. “Эффект ретроспективного эха!” – сообразил Колюня и зажал уши. Через несколько земных минут (60 + 60 + 60) мальчик открыл одно ухо, затем другое. Вроде бы всё было тихо. Вдруг зазвенели серебряные колокольцы, и из темноты выскочила сначала одна курица, чёрного цвета, потом другая – белого. Курицы были великанского размера, где-то со страуса каждая, и облачены в красивую переливающуюся сбрую. За ними волочились расписные сани с бубенцами, на козлах которых сидел некий карлик, похожий на кобольда. Экипаж выехал прямо на середину пещеры и остановился, курицы стали горделиво расхаживать туда-сюда, поклёвывая что-то с земли и порывисто взмахивая крыльями. На их бронзовых шипастых наголовниках также были приспособлены колокольцы, которые громко позвякивали от дёрганых движений этих чудоптиц. Колюня смотрел на это явление во все глаза, не в силах что-либо сказать от изумления. Карлик и курицы, казалось, были всецело поглощены самими собой. На карлике был занятный камзол, а на голове у него озорно торчал восточный колпак с кисточкой. Всем обликом этот кобольд походил ещё и на цирковую обезьянку, ибо был достаточно волосат, одни огненно-рыжие бакенбарды чего стоили. Колюня уже собирался что-то сказать, но будто потерял дар речи, язык его никак не слушался. Тут карлик достал из кармана своего богатого камзола солидную трубку с изогнутым мундштуком и стал её усердно раскуривать. Затянувшись как следует из курительного аппарата, он вдруг сильно закашлялся и некоторое время восстанавливал дыхание. Потом его ленивый взгляд как будто ненароком переместился на стоявшего в оцепенении нагого мальчугана. Карлик сделал вид, что очень обрадовался встрече и отпустил низкий поклон.

Колюня тут же обрёл дар речи и выдавил из себя вопрос с таким облегчением, будто вопрос был какой-то скользкой рыбёхой, которая трепыхалась до того у него в горле:

– Кто вы?

Карлик улыбнулся по-обезьяньи, ещё раз затянулся трубкой и ответил:

– Да неужто не знакомы?

Голос у него был весьма забавный, как будто поднятый на несколько октав и нелепо интонируемый, что наблюдается у детей дошкольного возраста.

– Нет, простите, но мы всё-таки не знакомы.

– Быть такого не может. Ну что ж. Раз вы запамятовали, милейший, я вам напомню. Меня зовут Хоронзон Али Салям ибн Хабир ибн Масрур ван Мустафари ад-Дахакария, и вот уже пять тысяч веков я приставлен к этим двум безмозглым исполинским птицам, с которыми управляюсь как никто другой во всех Трёх Универсумах. Моя Повелительница уже давно ожидает вашего прихода, а зовут вас, мой дражайший эфенди, Колюня Мерзлюка, ученик общеобразовательной средней школы № 1547. Ваш дедушка, Ибрагим Илларионович Мерзлюка, завещал мне ваш Камень Души, сказав, что вы будете величайшим визионером за всё время существования западной цивилизации. Ещё он отдал мне на хранение удивительный Тетрадодекагептаэдръ, который вы также наследуете, о эфенди!

Колюня почти ничего не понял, так как его сильно отвлекали голосовые модуляции этого потешного карлы, да к тому же сам смысл сказанного был довольно туманен.

– Я не так давно встретил своего дедушку на Надзвёздных Лугах. Он был поющим цветком. Ещё он говорил мне про госпожу Белладонну. Это она ваша повелительница? И что вам нужно от меня?

Карлик почесался быстро-быстро, как только умеют обезьяны, зажал пойманную блоху в цепкой хватке и отправил её в рот. Затем, медлительно и важно, проговорил:

– Не стоит нервничать, ваша милость. Я всего лишь неказистый и глуповатый служка, исполняющий приказания. С меня спрос невелик. Поющие цветки – это всего лишь миражи в пустыне Прошлого, сотканные образами и желаниями Мира Подлунного, откуда и вы, и ваш дедушка родом. Ибрагим Илларионович был могущественным имиджмэйкером, дабы вам было известно, и многие его слепки до сих пор могут быть найдены в разных локациях Горних Сфер, где вы уже побывали или ещё только побываете. Но сам он как сущность уже давно растворён в Великом Океане.

– А сейчас мы где? – перебил нетерпеливо Колюня карлу.

– Где мы сейчас? – ответил вопросом на вопрос Хоронзон и пожевал прилипший к губам намокший табак. – Сейчас мы в Нижнем Царстве, если вам так угодно знать. Это область Сновидчества, граничащая с Геенной и Тартарусом. При неумелом навыке астронавигации многие сновидцы после возвышенных видений Горних Сфер стремительно низвергаются в пучины этих Злокачественных Пустот. Но ничего страшного в этом нет, это дело опыта. Надо только лишь пройти этот Уровень достойным образом, поэтому я и явился к вам в помощь, эфенди. Очень подходящую пословицу я тут вспомнил: “Чем выше лезешь, тем больнее ушибёшься.”

– И что мне для этого нужно сделать? – озабоченность Колюни дала о себе знать. – Как мне улучшить свой навык астронагибации или как это там звучит?.. И что там с гоcпожой Белладонной, вы так и не ответили?

Карлик лукаво сощурился.

– Не всё сразу, мой друг, не всё сразу. Теперь по порядку. Выходы из Нижнего Царства ограничены и их неусыпно бдят баснословные твари. У меня есть именной пропуск Возничего, выписанный королевской канцелярией моей Повелительницы, курицам пропуск не нужен в принципе, потому что они бестолковы и неразумны, а вот что касается вашей особы…

– И что же касается моей особы? – раздражённо буркнул Колюня.

– Тут потребуется некоторая хитрость. Но благодаря моим исключительным картографическим познаниям и нужным связям в этих беззвёздных краях, нам следует отправиться всего лишь в два места, где вам будут выписаны временные удостоверение личности и пограничный пропуск в Горние Сферы.

– Странно… Раньше мне не требовалось никаких таких пропусков, чтобы путешествовать, где мне захочется. Отчего так?

Карлик почесал ноздрю, зевнул, выпустил облако дыма и ответил:

– Всё дело в том, мой дорогой эфенди, что мы находимся в Нижнем Царстве. Здесь никто никуда не ходит без удостоверений, свидетельств, грамот и прочей бумажной волокиты. “Без бумажки ты букашка”, хаха. Ещё одна золотая фраза этого пещерного Царства. Что ж, я вижу, вы расстроены моим дурацким лепетом, дражайший мой эфенди. Но что поделать, таковы здешние нормативы. Теперь, что касается Белладонны… Если честно, я не уверен, что мы говорим об одном и том же лице… У меня есть только моя Повелительница.

– И чем же она повелевает?

– Чем повелевает? Ну-уу, достаточно сказать, что всеми Камнями Душ и Петлями Судеб, когда-либо созданных.

– Ммм… – только и промямлил Колюня.

– Не стоит конфузиться, дорогой мой эфенди. У неё есть несколько олицетворений, направленных на определённые цели. Знаете, что-то сродни нордической Морриган – Матери Скорби, известной как Маха, колдунья, Бадб, предвестница и Неман, плакальщица. Или как индийское Женское Начало Шакти-Парвати, которая проявляется весьма разнообразно: Махамайя, Кали, Дурга, Деви, Лолита... Встречается даже имя Аллах. Возможно, одной из таких проекций моей Повелительницы и является эта ваша Белладонна. Или вот ещё…

Колюня тряхнул головой, не желая больше ничего выслушивать от этого сумрачного гостя Нижнего Царства, этого уродливого старого скабрезника.

– Довольно! Давай-ка вези меня, старина Хоронзон, куда ты там говоришь, а остальное уж как-нибудь выяснится по пути. И можно мне выделить хоть какие-то штаны? Тут чертовски холодно!

Карлик весело прицокнул языком, спрыгнул с козел, подошёл к багажному отделению саней и извлёк оттуда свёрток белой материи, который оказался арабским бурнусом. Затем он достал белые же шаровары и просторную хлопковую рубаху. Ещё откуда-то из закромов появились клетчатая арафатка, широкий кушак, загнутые туфли и накидка на голову с узорами из фрактальных турецких огурцов. Наряд был готов, и Колюня почувствовал себя очень недурно. Он взял с каменной парты блюдо с экзотическими фруктами, дабы не проголодаться в дороге, страусиное перо, которое заткнул себе за ухо, странную светящуюся фигурку-параллелепипед и взобрался в сани, готовый к отправлению. Хоронзон вытряхнул остатки табака наземь, спрятал трубку за пояс, запрыгнул на козлы и, схватив кнут, щёлкнул двумя пальцами как-то по особенному. Курицы тут же недовольно заквохтали, но подчиняясь приказанию, развернулись и понеслись иноходью прочь из пещеры. Колюня, не ожидая такой быстрой скачки, вжался в подушки сиденья, оглядываясь по сторонам. Карлик задорно улюлюкал, направляя куриц из одного слабоосвещённого туннеля в другой, резко меняя направление и подпрыгивая на козлах, как на надувном матраце. Это было всё очень нелепо и смешно: огроменные курицы-скакуны, карлик-возничий по имени Хоронзон, похожий на кобольда и на мартышку, бешеная скачка по неведомым лабиринтам Нижнего Царства ради выписывания каких-то там удостоверений, сам Колюня, одетый в бурнус с капюшоном, будто он был халифом, сани с бубенцами, скользящие по влажным камням, словно намазанные мылом, пещерные анфилады и пассажи, похожие на полутёмные улицы древней Персии… Отдалённый барабанный бой и песнопения всё нарастали.

“Вот так да…” – думалось Колюне, – “Вот так приключения! И никаких тебе видеоигр не надо. Только как же теперь мне отчитаться обо всём этом родителям?”

IV

Сани несли ездоков всё вперёд и вперёд сквозь бесконечные туннели Подземного мира. Настроение Колюни парадоксальным образом перескакивало то и дело от жадного любопытства к угрюмому и тревожному ожиданию. Однообразие светящихся лишайниками пещер начинало утомлять, тяжёлый запах метана, фосфора и прочих продуктов субтеррестриальной геоинженерии становился невмоготу. Впереди равномерно бряцали колокольцы на шеях великанских курообразных и покачивалась на козлах нелепая фигурка Хоронзона, большая голова которого с копной огненно-рыжих волос и дурацкой феской походила на тыкву.

“Как же меня так угораздило?” – вяло думалось единственному пассажиру. Теряющиеся во мраке замшелые стены слева и справа по курсу движения стали покрываться какими-то узорчатыми разводами, на них теперь появлялись указатели, символы, надписи и прочие рукотворные следы человеческой (?) мысли. Отдалённый шум сотен голосов и гул барабанов всё нарастали, и нашему сомнамбулисту пришло на ум, каковы, должно быть, истинные размеры происходящих торжеств, если они слышны на таком отдалённом расстоянии. А каково в действительности было это расстояние? Из курса физики Колюня помнил, что расстояние S из точки X в точку Z можно определить, зная скорость V и общее время движения T. Как бишь там? ПУТЬ РАВЕН ПРОИЗВЕДЕНИЮ СКОРОСТИ НА ВРЕМЯ ДВИЖЕНИЯ. То есть S = VxT. Если известны расстояние и время, то скорость находится по формуле: v = S : t; если известны расстояние и скорость, то время находится по формуле: t = S : v. Великолепно. Если скорость движения этих саней ещё можно измерить по внутреннему спидометру (Колюне казалось, что сани движутся порядком 60 км/ч, потому как на велосипеде воздух с похожей силой обдавал его по лицу во время даунхиллов), то уж временной фактор явно ускользал от его внимания. Сколько они уже несутся в этих Сумрачных Пределах Царства Горных Пород? 10 минут? 2 часа? Неделю? Вечность? Один миг? Опять началось это расстройство пространственно-временного континуума. Мерзлюка теперь был точно уверен, что Серафим Егорович из 75 квартиры был абсолютно прав, толкуя его маман и папан, что-де “чтение основ квантовой механики и разного рода фантастических рассказов буржуйских писак вместо выполнения домашних работ по классическому курсу школьных наук не пойдут вашему мальцу на пользу, а токмо лишь башку всю засорят нахрен”. Юноше вспомнился почему-то образ тяжеловесного слона на тонких соломенных, будто паучьих, ногах-ходулях. У отца в кабинете висела картина, где целый караван таких странных существ шёл по каким-то пустыням.. Колюне очень нравилась эта картина. Но кто был художник? Отец вроде говорил. Что-то на букву С.

– Того испанца звали Мальдорор де Бали, – развернув свою тыквенную голову на 90 градусов и воздев короткий перст, изрёк Хоронзон со своих козел.

– Да ну? – ничуть не удивившись, а только раздражившись ещё больше на наглое внедрение в собственный мыслеход, откликнулся Колюня. – Не путаешь чего?

– Чтоб мне быть поданным к столу Ашмодая с яблоком во рту! – невозмутимо ответствовал карла. – Уж у меня в хранилище редкостей имеется парочка холстов с личным автографом этого мастера извращённых фантазий и фотошорного брикольяжа. Если когда будете проездом, милости просим взглянуть.

– Непременно, – откинулся на подушки Колюня, чувствуя, как всё более отдаётся на волю обстоятельств. – А с самим маэстром случаем знакомства не имели честь водить?

– Как же, как же, – подал свой хрипловатый голос Хоронзон, подскакивая на козлах, в то время как курицы перелетали очередную трещину в земле. – На одном званом балу в Муккарабахе как раз прислуживал ему за столом, хе-хе.

– А что ещё за Муккарабах? – заинтересовался пассажир.

– О, ну это тот самый скальный город, в котором мы без пяти минут как окажемся. Там сегодня торжества, как вы, должно быть, уже давно слышите, монсеньор.

Колюня усмехнулся.

– Да, сложно тут не услышать. Слушай, Хоронзон, ты точно знаешь, как помочь мне вновь оказаться в Надзвёздном мире?

Хоронзон ничего не ответил и только щёлкнул хлыстом чёрную курицу по правую руку.

Колюня начал вопрос сызнова, но не договорил, потому что карла соизволил ответить.

– Мон шер, этого я знать не могу, но вполне уверен, что после посещения Министерства по Миграции Населения и Главного Управления Внутренних Дел у вас будут все бумаги на руках, чтобы быть способными пройти мимо Стражей любых из Четырёх Врат достославного Муккарабаха.

Воцарилось напряжённое молчание.

– А что за население города? Кто там обитает – люди, нелюди, тролли, морлоки, злые демоны, может быть?

– Да все, кто угодно. – просто ответил возница.

– Ааааа… – протянул Колюня, – ну а праздник-то в честь чего?

– Хых, вот молодёжь-то пошла. Да вы ж сами недалече как приняли депешу от самого светлейшего мэра этого чудесного скального города, запамятовали уже? – ошарашил Хоронзон и без того не успевающего за впечатлениями Колюню.

– Это который Всадник Свинцовые Башмаки? Как-то не знаю даже. По напыщенности напоминает мне речи римских диктаторов.

– Что вы, монсиньор, не стоит так выражаться, – внезапно перепугавшись, перешёл на шёпот Хоронзон, – здесь ведь даже у стен есть уши…

Колюня, в который раз чувствуя себя странно дальше некуда, пригляделся к проносящимся мимо подземельным стенам и – о диво, действительно, на некоторых участках скального массива имелись выросты вроде древесных грибов-чага.

– Так тут не только уши, ещё и носы имеются, и языки, и глаза, и рты! – завороженно пробормотал Колюня, вжимаясь поглубже в кресло от вида здешней лишайниковой жизни.

– И то правда. – только и бросил с козел кобольд.

Помимо странных органообразных наростов на стенах туннеля теперь по всей протяжённости зажглись неоновые лампочки, куда лучше освещавшие путь, чем масляные факелы до этого. Хм-мм, а когда было “до этого”, нахмурил брови наш сомнамбулист. Вот всегда так в этом парадоксальном мире, стоит на секунду отвлечься – и на тебе! Что-то совершенно иное.

Туннель теперь стал петлять и завихряться, как американские горки. Ещё не хватало мёртвых петель! Вот они движутся резко влево и вверх, а вот вдруг срываются вниз по наклонной. Вверх-вниз, влево-вправо, по-диагонали, по-параболе, по-спирали.

Живопись также стремительно прогрессировала. От примитивщины уже давно не осталось и следа. С каждым десятком метров наскальные sgraffito претерпевали новые модификации: аморфные значки, узоры, концентрические круги и указатели превращались в схематических животных, те – в свою очередь – в антропоморфные силуэты, одиночные, групповые, затем появились сцены охоты и ритуалов погребения, затем вновь резкий скачок – и вот уже Колюня видел фрески псевдоегипетских и псевдошумерских божеств с головами животных, идущих в пол-анфас длинными безмолвными процессиями. Скорость движения тоже всё ускорялась, уши стало закладывать. Праздничный шум дошёл до уровня морского рокота. Вот пошли чопорные портретные галереи времён Средневековья, стремительно мутирующие в ангелические хоры и звёздные системы Ренессанса, перерастающего в чувственное барокко складок, париков, изгибов и выпуклостей, перекрывающееся мрачными фигурами шекспировских трагедий прерафаэлизма, который тут же трансформировывался в импрессионистские жирные мазки сиюминутных моментов уличных сцен, и у Колюни стало захватывать дух. Ещё два мгновения ока – и на смену цветовым пятнам пошли мультяшно-комиксные персонажи Диснея, перемежающиеся графическими абстракциями, тэгами, постерами и 3d-объектами. Скорость движения стала практически сверхзвуковой. Тело Колюни всё вдавилось в спинку мягкого сидения, настенный поп-арт стал смазываться в одну цветастую мешанину. Засверкали электрические сполохи.

– Что-о-о–та-ко-е-е-е???!!! – возопил наш сомнамбулист.

Звучный крик Хоронзона донёсся из какого-то запредельного далёка.

– Это-о-о-о-кван-то-выыыый скааа-чоооок, моооон-сиииинь-оооор!

Шквальные порывы турбулентных воздушных потоков сотрясали узорчатые сани. Вокруг мелькали огненные шары и ослепительные зигзаги искрящихся молний.

Колюня зажмурился, щёки его раздувались как на центрифуге.

Внезапно он услышал как бы оглушительный звуковой взрыв – очевидно, они только что прорвали сверхзвуковой барьер. Как будто пробка из бутылки игристого. Абсолютно оглушённый и ошалелый от этих аттракционов, потерявши всякое чувство ориентации в пространстве-времени, Колюня в который раз за своё путешествие отключился.

А когда пришёл в себя, увидел, что парит в санях Хоронзона над величественным пещерным городом-цитаделью, разделённым извилистой лентой полноводной реки на два берега, парит над тысячами шпилей, минаретов и куполов с развевающимися флагами, над площадями, базарами и садами самых невероятных форм и цветов, и размеры этого города, не говоря уже о самой грандиозной каверне, поражали воображение. Повсюду на открытых пространствах можно было заметить многочисленные скопления обитателей этого удивительного андеграундного города, выглядящих с высоты как крошечные цветовые шарики, быстро-быстро снующие туда-сюда. Ни дать ни взять, броуновское движение заряженных частиц. Звуковые вибрации теперь слышались отовсюду, сотрясая барабанные перепонки мерным ритмом и напоминали оркестровые марши с восточным колоритом. В воздухе вокруг носились целые флотилии воздушных змеев, наполненных светящимися газами шаров, китайских фонарей и, кроме того, наблюдались разного рода птицы, похожие на ярко окрашенных пернатых рептилий Триаса или Юры. Один из этих хохлатых экземпляров приземлился прямо на голову Колюне, после чего был стряхнут на сиденье. Взрывались сотни фейерверков. Как ни странно, огромные ездовые курицы держались на воздухе, попросту расправив свои корнатые подкрылки и не прилагая никаких дополнительных усилий, кроме разве что нелепого перебирания когтистыми ногами. Колюня разглядел вдали, в самом центре Муккарабаха, массивные сверкающие медью формы грандиозного дворца, располагающегося на отдельном острове. Очевидно, то были апартаменты Великого и Ужасного Мэра.

– Вот мы и прибыли. – ободряюще гаркнул Хоронзон, поправляя съехавшую набок феску – мубро дабжаловать в Муккарабах, град Тысячи Башен!

V

– Это офигеть как круто! – не выдержал Колюня, остервенело крутя головой, пытаясь ухватить этот сказочный мираж одною силою своего рассеянного внимания.

– Воистину, мой юный господин. – крикнул Хоронзон, постепенно направляя куриц на снижение.

У Колюни перехватывало дых от обилия звуков и зрелищ. В его височных долях будто поселились бронзовые молоточки, тюкающие и звякающие на всяк манер.

– Тут тебе и вальс, и тральс, и парадальс. – брякнул с козел как-то по-будничному рыжий карла, одновременно поднимая левую руку за голову и охаживая куриц по толстым, покрытым филигранной бронёй бокам, отчего те издавали яростные недовольные квохчи и вихляли то в одну, то в другую сторону, отчего было ощущение ныряния вниз с головой в воздушные бассейны или что-то в этом роде, Колюня не смог как следует сформулировать должной референции. Да и похер, подумал Колюня, вон виды какие шикарные, кому в школе рассказать – в штаны надуют от зависти.

Внизу плавно раскрывался уходящий к горизонту план подземного метрополиса. Юный визионер, присмотревшись как следует, заметил с удивлением, что хоть этот величественный архитектурный ансамбль из многих тысяч храмов, дворцов, лачуг, башен и заводов находится внутри Земли (или любой другой обитаемой планеты Вселенной), он имеет собственную атмосферу и освещение. Городские стены, скаты крыш, купола, шпили и пилоны буквально купались в полуденном южном солнце, по улицам двигались процессии пустынных животных вроде верблюдовых, и вообще было довольно жарко, даже в столь лёгкой одежде, какая была на его одеревенелом теле. Колюня весь взмок; ему страшно хотелось пить. Однако интерес его не пропадал, а настроение было самое что ни на есть одухотворённое.

– Эй, Хоранзим! – крикнул хриплым голосом Колюня, глядя, как вдалеке, на мэрском острове, поднимаются в воздух мириады расписных, словно яйца Фаберже, воздушных шаров.

– Чего тебе? – неохотно огрызнулся занятый маневрированием среди воздушных гольфстримов старый джинн-забияка, рыжий душеприказчик, герцог семидесяти ведомств и двадцати восьми округов, премудрый Али Салям ибн Хабир ибн Масрур ван Мустафари ад-Дахакария. А потом, опомнившись, – прошу прощения, Ваша Светлость, чего вы изволите узнать у старого глупца Хоронзона?

– Долго ещё нам вертлять? Я страсть как хочу есть и пить. И голова кружится от тряски и высоты. Лечь бы уже, вздремнуть часок-другой.

Хоронзон, спорый на ответ, гаркнул что есть мочи:

– Ещё пять минут обожди, мой эфенди. А теперь – фастн йорз ситбелтз!

Взвый воздуха, резкий нырок, и их сани уходят в крутое пикэ.

– Ох йоооооооо! – вопит Колюня, думая, что настал его последний час. – Мамаааааааааааааа!

Промеж ног у него растекается ядовито-жёлтое пятно.

Пролетев камнем около 0,3 секунды и сделав мёртвую петлю, сани вновь выровнялись и полетели теперь над полноводной рекой, перепоясанной чудом инженерно-эстетической мысли этого края, стеклянным мостом с большой буквы, сверкающим, словно хризопраз в лучах незримого Солнца. По реке плыли величественные барки, яхты и прочие парусные многоярусные, их стяги переливались всеми цветами радуги, включая несколько дополнительных. Над рекой носились воздушные змеи, горделивые альбатросы и суетные чайки, испускающие протяжные вопли при виде саней, несомых двумя курицами-переростками. Мимо пролетел, скрипя лопастями, воздухоплавающий бриг-цеппелин.

– Красотищщща какая! – пускал слюни Колюня, вгрызаясь в припасённый со времени пещерных приключений сочный помегранат.

– Это Двунадцатое Чудо Света, приснославный Мост Скарладонатти, о почтеннейший мой.

– И какая у него история? И из чего он сделан? И сколько ему лет? И для чего он выстроен такого размера? Он золотой? Или медный? Или скрипичный? Или мельхиоровый? И сколько всего Чудес Света?

– Не всё сразу, не всё сразу, май бразу, а то так и до ксеноглоссогогии недалеко доехать. Чудес Света, господин мой, столько, сколько ушей у гремучего гелиокекропса…

Внезапно, слушая вполуха визгливую речь демонического своего провожатого и во все глаза пожирая чудесное видение высокотехничного и одновременно, какого-то по античному стимпанкового моста, раскинувшего свои исполинские быки (и быки были действительно в форме бронзовых быков, только с рыбьими хвостами) через бирюзовую ленту, видимого сквозь лёгкую голубоватую дымку с высоты полёта орнитодактиля, наш юннат-опиуман испытал стойкий футурошок, осложённый дежавю в равных пропорциях с жамевю, да ещё и с некоторой долей деперсонализации. Кто он? Где он? Что происходит? Отчего? Зачем? Что это за? Но всё же видение, будь оно хоть на одну треть реальным, превосходило все краслоты, какие только мог вообразить или увидеть в своей нормальной жизни мозг какого-нибудь прославленного итальянского визионера XVI, того же Кампанеллы, али Фичино, али Пико делла Мирандолы. Уже хотя бы потому стоило запомнить это приключение на всю оставшуюся жизнь.

– Гелиокекропса… ты меня слушаешь, мой господин?

– Я весть внимание, Хоронзон. – ответствовал пришедший в себя Колюня, протирая слезящиеся глаза. – А дай-ка мне твою трубку попробовать.

– Нет, она для тебя слишком крепка, эфенди. Мало ли чего. А мне потом за тебя отчёт составлять, так-то и так-то, уморил парня, и всё прочее.

– Да ну?

– Да вот-те мой хлыст.

– Ну лааааады.

– Так вот, эфенди, Было в ранние времена 78 Чудес-та. Ибо неспроста эта цифра, а магического свойства она. Тогда был Мифогонный Эон, люди жили в тесном общении с животными, растениями, грибами, лесами, гениями, богами, пришельцами, конкистадорами и Высшим Разумом в сказочных городах-государствах, вроде как наш Муккарабах, или Фтонопс, или Парфагены, или Горгоника, или Тарталия, или Мундвич, или Идаликсардия или Адоцелелепочте.

– …

– Да, представь себе, были и ещё многие города, и они-то и входили сами по себе в Чудеса Света. Но Чудом могли быть и какие-то особы выдающиеся рукотварные объекты, находящиеся в этих городах, притом каких угодно размеров – от знаменитого Дворца-Обсерватория Мармадамми и колоссов древнего Пелагоса до говорящей Медной Головы Абульдида и крошечного заводного термита Джупали, который способен был проедать сталь, что твои манжеты. Но Время, этот Шут Богов, как ты знаешь из своих земных учебников, неумолимо, и оно вправе судить самые прекрасные вещи. И теперь мы имеем то, что имеем – несколько сохранившихся городов в самых недоступных участках Подземного Мира и ещё кой-чего из блёклых развалин в мире Подлунном.

– А что случилось-то? – в уме Колюни знаки вопроса, эти несносные горбуны, копошились, подминая и напирая друг на друга, как жуки в банке. Колюня вспомнил, что у него всегда летом была огромная банка, наполненная разноцветными жуками и всякими жирными, чудовищными гусеницами. Они все без устали куда-то карабкались по гладким прозрачным стенкам и пожирали один другого, и это было одновременно отвратительное и крайне занимательное зрелище. Но потом Колюня прочитал книгу какого-то поляка из серии ДетГиз про римскую смутную эпоху, и там ему особенно запечатались гладиаторские бои. И с тех пор он перестал ловить и сажать в банку разных насекомых. Хотя иной раз всё-таки ловил какого-нибудь рогача, но обыкновенно выпускал заранее.

– Что случилось, что случилось… – закряхтел Хоронзон, его голос уже ничем не напоминал мультяшный, как будто ему опостылела собственная роль. Он отпустил вожжи, извлёк из камзола свою бриаровую трубку и, задумчиво глядя, в искрящийся горизонт великой пещеры, которой и края-то не было видно, стал методично набивать её табаком. – Случилось что. А вот что – учёные мужедевы (а были все эти древние как один андрогинами) потеряли всякий разум, заигравшись в магию, науку и технологию и соорудили такое баснословное Орудие Мысли, которое позволяло расщеплять материю в один присест. А что такое материя? – Хоронзон сплюнул вниз, но ветер снёс слюну в сторону, и этот залп пролетел в каком-то дюйме от лобной доли Колюни. Под ними тем временем проплывали крыши столичных амфитеатров, музеев, гастрономов и жилых домов, и вблизи они уже не казались такими ослепительными. На центральных улицах толпилась тьма народу, слышались какие-то взрывы, гудение, раскаты общего хохота и рёв ездовых животных, и казалось, что это не праздник, а какая-то революция.

– Материя, – сказал Колюня, недолго соображая, – это такая форма энергия, которая структурируется в определённые сгустки и может быть преобр…

– Ом мани падме хум, эфенди, вам надобно открыть черепную коробку и хорошенько встряхнуть содержимое, чтобы вся ваша терминологическая ересь вылетела вон. – надменно процедил Хоронзон сквозь посеребрённый мундштук и стал дальше читать морале, – нахватались срамоты по верхушкам. Коперник, термодинамика, демон Шляхтича, дендерское электричество, асаны, прасаны, чингисханы, звёздные войны, чёрные дыры, спермоцидные киты и тахионные галактики – Хых! Понимаете, друг мой – проклятие вашего века кроется в самой системе вашего образования. Вас пичкают разнородной информацией, которую льют в текстовые носители бестолковые эрудиты, которых в свой черёд некогда пичкали такие же энциклопедисты, выращенные на домашнем парном молоке и пилюлях. И в итоге вы вырастаете, начинаете молоть всякую бурду на псевдонаучную тематику и писать собственные книги, которые тоже обязательно войдут когда-нибудь в общеобразовательную программу.

– Ну как бы….

– Вот именно! – Хоронзон устало потянулся и звучно хрустнул затёкшими шейными позвонками. – А всё это для чего? Чтобы построить новое Чудо-Орудие, новый техногенный Модуль Флуктуации, который бы стал расщеплять материю, а материя, да будет неучам известно – это сама ткань реальности, и тем самым делать из упорядоченного, плотного Космоса решето Хаосмоса, сквозь которое просачивается Антиматерия.

– А что такое Антиматерия? – задал резонный вопрос наш благодарный слушатель.

– Что такое Антиматерия, ты меня спрашиваешь, о неуч царя Набухудонсара?! – изрыгнул из себя в приступе невоздержанного хохота проклятый карла, аж подавившись своим дурманящим табаком. – ЧТО ТАКОЕ АНТИМАТЕРИЯ????!!!! Я И ЕСТЬ АНТИМАТЕРИЯ, НИЧТОЖНАЯ ТЫ ТЛЯ, Я ЕСМЬ ХОРОНЗОНЪ, РАСЩЕПИТЕЛЬ МИРОВ!!!!

От этого чудовищного гласа восприятие Колюни задрожало и вдруг рассыпалось, разбилось на миллиарды микроотражений, и его на какой-то миг не стало вовсе как самого себя. Но волна диссоциации отхлынула через некоторую вечность-миг, и вновь мир сфокусировался на полёте в санях над мостом Махарабоджа, или как его там.

– Это что сейчас такое было, Хоранзим? – в ужасе вопросил Колюня, приходя в себя и нервно сглатывая.

– Да ничего. Это я так. – только и сказал помрачневший огненно-рыжий карлик, сурово потягивая коптящую трубу.

Тут курицы помпезно заквохтали и резко пошли на очередное снижение. Внизу проносились кварталы за кварталами белокаменных строений, сады, скверы, площади и запруженные базары, на которых толкался всякий чудной люд в разноцветных костюмах. Некоторые персонажи имели весьма фантастический вид. Колюне показалось, что он различил двух огромного вида полулюдей-полузверей, похожих на жирафов, торговавшихся с каким-то земноводным в огромном тюрбане за прекрасную полуящерицу-полуэфиопку в малиновых шароварах, вестимо, наложницу али баядерку. Тут прошла городская стража, похожая на вереницу майских жуков-бронзовок, одновременно схожих с сарацинами. Там у фонтана отдыхала некая посольская миссия – люди (или нелюди?), вроде богомолов, закутанные в цветастые саваны, как египетские мумии, чинно развалились в тени на самаркандских коврах, а огромные клыкастые то ли берберы, то ли циклопы с ятаганами наголо сторожили их покой, поводя слоновьями ушами и отгоняя опахалами тучи слепней.

Колюня захлопнул отвисшую было челюсть, опомнившись вдруг, и опять пристал к усталому своему вознице.

– Эй, Хоранзим!

– Ну чего ещё там?

– Слых, Хорназем, так а чего, куда все Чудеса Световые подевались? Неужто их в этот Расщепитель Материи засосало?

– Именно. И полмира впридачу. Но и теперь их ещё на Мундусе вашем поболее будет, чем в популярных туристических изданиях описывается. Ведь печатка Соломона ибн Дауда до сих пор не пылится в музейных экспозициях, верно? Как и сандалии Трисмегиста и черпак Тувал-Каина?

– Да не знаю я, Хоранзим.

– Эти вещи теперь прячутся от людей. И зовутся они Санграалы. А мы уже прибываем. Так что соберитесь, мой господин, приведите себя в порядок и посерьёзней. У нас с вами предстоит на сей день несколько важных знакомств, в том числе – с дамами из высшего общества.

– Есть, синьоро Мандарино! – весело откликнулся со своего седалища Колюня, внимая многотысячному шуму городских масс.

Впереди маячило какое-то пышное, восточного вида здание, похожее на мавзолей. Только в этот мавзолей со всех сторон съезжались и слетались всевозможные транспортные средства. Площадь представляла собой сплошной разноязыкий мультиколорный хаос.

– Ну чистый Бабилон-5! – вырвалось у Колюни.

– Ещё того похлеще. – ответствовал Хоронзон, пристёгивая взмокших куриц. – Это Центральный Вокзал, из него мы сразу последуем, пройдя таможенный контроль, в Посольское Бюро, чтобы…

Голос Хоронзона снесло сильным супротивным вихрем.

– Да как скажешь. – открикнулся Колюня. – Выпить бы чего.

Они стремительно снижались, а бурнус Колюни размотался на шее и громко защёлкал на ветру, словно хлыст.

Продолжение ожидаемо