Алистер Кроули

(1875-1947)

из сборника

"Саймон Ифф за границей"

'A Desert Justice' / "Правосудие Пустыни"

(~1919)

Перевод: Элиас Эрдлунг

* * *

I

Солнце нещадно палило над грубой линией серо-голубых холмов, и его луч прорвался через рваную щель, чтобы ударить в лицо лорда Ювентиуса Мэллора.

– Проклятие! – воскликнул мальчик. Он опять проспал. Юный лорд мог быть сыном герцога, но также он был учеником Саймона Иффа; и последний как раз спокойно поднимал себя из позы медитации, чтобы приветствовать рассвет.

– Славься! – вскричал он, теми самыми великими словами, которые дошли до нас из бесчисленных веков правления египетских царей и жрецов. – Приветствую Тебя, кто есть всемогущий Ра, в Твоём восхождении, Тебя, кто есть Ра в их силе, кто пересекает небеса в барке на восходе Солнца! Тахути стоит в своём великолепии на ея носу, а Ра-Хор-Ахти пребывает у кормила ея. Слава тебе из обителей ночи!

И Саймон Ифф настоятельно рекомендовал ему не отлынивать от утренней медитации. Теперь же стояла жара, как в духовке. Проклятие!

Но Саймон Ифф был занят разжиганием огня. Ожидался обильный приём пищи. У старого мудреца была газель с предыдущего вечера, и ещё были стейки. Были сушёные финики, и печенье Гарибальди, и жареный рис; а главное, что был настоящий турецкий кофе, который не один миллионер не смог бы раздобыть. Кроме того, была ещё превосходная подливка, лучшая в своём роде, ради которой Саймон Ифф и его ученик прошли восемьдесят миль по пустыне за два дня. У них не было обслуги; Саймон как раз собирался начать то, что он называл Великим Магическим Уединением, обязательным пунктом данной работы было нахождение абсолютно безлюдного места, а это не так-то просто, даже если вы идёте по Сахаре. Как бы то ни было, ещё через двадцать миль они окажутся в Улед-Джеллале, а из этой деревушки они вполне могут отыскать путь в Никуда.

цитата

Улед-Джеллал – современный город и коммуна в провинции Бишкра, Алжир. По данным переписи 1998 года оно имеет население 45,622 чел. ед. На момент написания рассказа про Саймона Иффа это, несомненно, было небольшое поселение – прим. пер.

Завтрак вовсе не утомительное занятие; и никаких тебе газет, чтобы читать. Только во время курения "самой ранней трубки полупробудившихся птах небесных", как он иногда называл её, когда чувствовал себя не очень, он начертал различные знаки на песке своей причудливой резной тростью, которую имел обыкновение носить с собой.

– Сегодня нас ждёт жаркий денёк, Джу, – изрёк он весело. – Мы встретим лошадь и осла, мы найдём жилище. Там будет женщина; день закончится проблемно.

– Уже, – ответил Ювентиус, имевший глаза столь же острые, как у сокола или араба, – я вижу лошадь и осла.

Действительно, на горизонте появилось облако пыли, с пятнышком впереди него, могущим быть чем угодно. Саймон Ифф посмотрел туда.

– Там человек на лошади. – сказал он.

– Возможно, – спокойно ответил лорд Ювентиус, – что мужчина – это осёл.

– О, стыд и позор ядовитому языку твоей матери и сожжённым костям твоего неизвестного отца. – ответил Саймон резковато. – Ты можешь дурить престарелых адептов, но ты не можешь этого делать с Надзирателями Господними, что проверяют заводные механизмы молодых послушников. Да будет мне позволено спросить, что, по-твоему, является предметом утренней медитации?

Они уже тронулись с места. Саймон Ифф, как обязывала его клятва, читал без перерыва Главу Единства из Корана: "Скажи, Аллах Един; Аллах Вечен; нет у Него Сына, Равного или Компаньона." И после каждого прочтения он кланялся до земли. Он совершал это 1001 раз в день, 11 серий по 91 повтору, потому что 91 – это число Великого Имени Амона, и семь раз по тринадцать; одиннадцать серий подряд делало эту практику ещё более эффективной, ибо Одиннадцать – Число Истинной Магики. Это была всего лишь его очередная практика, ментальное упражнение с резиновым мячом; когда же они найдут должное место, он будет делать то, что мусульманскими шейхами называется "Великим Словом, дабы обезуметь и бегать вокруг нагишом". И когда он будет выкрикивать это Слово без антрактов день и ночь, чтобы добиться желаемого результата, его ученик должен будет ухаживать за ним с необычайной заботливостью, пока учитель не выйдет из транса, который обычно может длиться неделю или две; и затем они должны будут как можно скорее возвратиться к сифилизации (орфография авторская), и окунуться в тайную дипломатию, и заниматься криминалистикой для отвлечения внимания.

Его первая серия молитв закончилась.

– Но кто есть сей, – вскричал он, – кто вышел в пустыню от шатров Кедара? Султан ли это Города Слоновой Кости, или Владыка Бронзовых Гор?

– Бесспорно, внушительная кавалькада, – ответил юноша, – однако мужчина на лошади похож на миссионера.

– Ещё одна серия молитв должна прояснить наше недоумение.

– И рассеять тревогу.

Но Саймон уже начал свою вечную Кол Хуа Аллаху Ахад и всё такое прочее.

– Весь мир сейчас розовый, синий и жёлтый, – размышлял юноша, – кроме нас самих, в белом, и того всадника в чёрном. Полагаю, что вселенной не обойтись без теней; дай-ка взглянуть. Письмо в защиту духовенства. С чего бы мне начать? Гм-м. Аналогия из Уистлера, может быть, он использовал чёрный цвет в качестве гармонизатора – чёрный, но красивый – Чёрный Принц. Да, ей-богу, это миссионер – и с ним царица Савская, судя по верблюдам.

Они подошли к божьему человеку, как раз когда он остановился на завтрак. Это было очень необычное зрелище для Саймона Иффа; четыре слуги спешили приготовить трапезу. По обычаю пустыни, Ифф отсалютовал и хотел пройти мимо; но миссионер был поражён, увидев двух европейцев в арабских одеждах, шедших без охраны.

– Эй, вы, молодцы! – крикнул он на плохом французском. – Идите сюда! Кто вы?

Саймон Ифф приблизился весьма резво, как будто отражал нападение. Но заговорил он скромно.

– Это лорд Ювентиус Мэллор, сэр, – сказал он. – А я его слуга.

– Рад познакомиться с вами, Ваша Светлость! – воскликнул миссионер, игнорируя Иффа, и нетерпеливо подошёл к молодому человеку. – знаете, я имел удовольствие проповедовать перед лицом отца Вашей Светлости, три года назад, в Бэллоуз-Фоллз.

– Сожалею, – ответил ученик, – но это был вовсе не мой отец, это был Вирджил Ависаг Куртис, его отправили вверх по реке в прошлом году.

цитата

личность установить не представляется возможным – прим. пер.

– Бог ты мой, это весьма, весьма грустно! Но, Ваше Сиятельство, не согласитесь ли вы принять скромное гостеприимство бедного слуги нашего дорогого Господа и Учителя?

– Мы недалече как позавтракали, но будем рады разделить чашечку кофе с вами.

Никогда не следует отказываться от гостеприимства в Сахаре. Сделать так – значит объявить войну.

– И это всё ваши верблюды? – спросил лорд Ювентиус, после того, как соврал про себя, что он-де чахоточный и этот пеший переход через пустыню – его последний шанс.

– Они самые. – ухмыльнулся министр. – Господь был доволен, Он благословил мои усилия в значительной степени.

– Предложения благодарных обращённых?

– Увы, обращённых не так уж много. Среди этих людей мало понимающих – воистину, как сказал об этом Исайя.

– Они обвиняют вас в умножении богов, не так ли?

– Действительно, в этом сущность проблемы. Только Святой Дух может подготовить их сердца к принятию нашего дорогого Господа и Учителя.

– У вас три бога или пять?

– А, Ваша Светлость относит себя к папистам! Я из американской баптистской миссии.

– Отлично, превосходно! Часто в моих мечтах я представлял встречу с одним из вас, героев-мучеников! Давно ли вы находитесь в лоне Господнем?

– Двенадцать лет в Африке, мой дорогой юный лорд!

– Теперь вы собираетесь домой?

– Только на один сезон. Откровенно говоря, мною был услышан призыв из Китая. Многие миллионы! Погибающие миллионы!

– Это очень далеко.

– Ради нашего дорогого Господа и Учителя я готов идти ещё дальше.

– Что ж, я смиренно верю, что иначе и быть не может. – благоговейно прервал его Саймон. Ювентиус задушевно улыбнулся и продолжал:

– Но сколько же новообращённых на вашем счету здесь?

Лицо доброго человека приняло озабоченный вид.

– Как я уже сказал Вашему Сиятельству, есть определённые трудности – они же препятствия Божьей Благодати, так сказать.

– Но однако же вы надеетесь на большую удачу в Китае?

– Истинно так; Вашей Светлости должно быть ведомо, что у нас есть действенные средства для китайской публики. Мы находим столь много рабов Опиумного Змия, и мы излечиваем их. Это даёт нам право требовать их благодарности, и так мы готовим путь к их спасению.

– Как же вы исцеляете их? – спросил неожиданно Ифф. Он знал Китай как свой родной дом.

– Мы даём им морфия в приемлемых на наш взгляд дозах. Это значительно способствует исцелению, хотя, конечно, только обращённые могут ожидать дальнейшего снабжения этим лекарством.

– Простите меня, – сказал Саймон, – но я знаю одного человека, который однажды пропал в Китае при весьма скверных обстоятельствах. Надеюсь, вы не собираетесь ехать туда, не имея на руках надлежащего контракта с Американской Медицинской Ассоциацией?

– Конечно же нет, мой добрый друг, полагаю, что нет.

– Совершенно верно, – сказал Саймон, поднимаясь – он даже не пригубил своего кофе. – Осторожно – там рогатая гадюка!

Двое слуг уже увидели рептилию и поразили её длинными шестами.

– Это весьма неуклюжий способ их убиения, – бросил Саймон Ифф через плечо миссионеру, – вы должны позволить им укусить вас.

– Доброго утра, счастливого пути и восстановления вашего здоровья Вашей Светлости! – крикнул в отчаянии удаляющемуся Ювентиусу миссионер.

II

– Это исключительно знатный давамеск, – сказал Саймон Ифф на арабском крупному шейху с белоснежной бородой, который был старейшиной Улед-Джеллаля. Они сидели снаружи небольшой гостиницы, очевидно, бывшей основным зданием поселения.

цитата

давамеск – это особым образом приготовленный хашиш, или трава, как называют его арабы – прим. автора

– Абу-эд-Дин, – ответил араб (ибо Саймон Ифф был известен по всей пустыне именно под этим титулом "Отца Истины", Дин означает "Истина", "Закон", "Вера", но прежде всего, "Справедливость"), – это отличный давамеск. Он сделан в Джельфе мудрым и святым человеком, который может балансировать на одном пальце, о ты, кто также мудр и свят!

цитата

Джельфа (арабский: الجلفة) является столицей провинции Джельфа, Алжир, местом древнего города и бывшего епископства Фаллаба, которое остается латинский католической "мёртвой" епархией. – прим. пер.

– Это воистину Благодать, о Отец львов, и я освежил мой дух его мягким воздействием. Щедр Аллах в Своём величии!

– Ни один человек не способен выстоять перед Его ликом, – ответил шейх, – и без помощи давамеска, хоть он на одну треть и состоит из хашиша, должен человек созерцать Его славу.

– Нет, но только чистым вниманием, проистекающим от святой жизни.

– Но хашиш действительно помогает нам, кто слаб душой и чья жизнь осквернена беззакониями.

– Был великий царь, – сказал маг, – в стране за пределами баснославных хором Сулеймана, чьё имя было Набухадонеззар. В течение семи лет этот святой человек жил, вкушая траву, сходя с ума и бегая по кругу нагишом. Сиё же написано, чтобы побудить нас. Я беру на себя смелость найти тайное место на песке, где могу искать его благословения, ибо у меня Великое Слово, полученное от улемов Аль-Кахиры, самых хитрых во всём Аль-Мисре.

цитата

Улемы (араб. علماء‎‎ — уляма´ — «знающие, учёные»; ед. ч. — араб. عالم‎‎ — а´лим) или али´мы — собирательное название признанных и авторитетных знатоков теоретических и практических сторон ислама. Со временем стало уважительным прозвищем. – прим. пер.

цитата

Каир, القاهرة (читается "аль-кахира", араб.), Cairo (англ.) — столица Египта. Поэтическое прозвище: "город тысячи минаретов". Сами каирцы чаще называют свой город "Маср" (مصر‎ араб.), т.е. "Египет". – прим. пер.

цитата

Ещё в глубокой древности соприкасавшиеся с египтянами народы Аравийского полуострова, Передней Азии и Двуречья дали Египту свое название: Миср — «населённое место, город», так как их, видимо, поразила населённость Египта и большое количество городов, расположенных близко друг от друга. Современные египтяне свою страну тоже называют: Миср. Название Египет происходит от древнеегипетского названия города Мемфиса — hwt-k3-Pth (букв. «Дом Ка Птаха»). – прим. пер.

Старик сжал колени Саймона Иффа в патетической мольбе.

– О, отец мой, не раскроешь ли ты его мне? Клянусь бородой самого Пророка Аллаха, что я не оскверню его.

– Для начала ты должен отказаться от всех человеческих связей и обязанностей. Оставишь ли ты детей своих погибать в пустыне из-за отсутствия мудрости твоей?

Шейх вздохнул.

– Отец мой, трудно ожидать Рая.

– Это тоже ошибка, – произнёс Саймон, на которого хашиш возымел восхитительный эффект. – как в случае Мухаммеда (мир его праху!), ожидавшего, что гора сама придёт к нему.

Шейх начал оглушительно хохотать, ибо мягкое богохульство более ценимо на Востоке, нежели пресное благочестие. Для разумного давамеск не является препятствием к веселью. Ифф взял шейха за руку.

– Пойдём развлечёмся. У вас тут есть хорошие танцовщицы в Улед-Джеллале?

– Мы гордимся нашей Фатимой, Скорпионом, – ответил с энтузиазмом старик, – она подобна молодой финиковой пальме, отягчённой фруктами. Её зубы будто жемчуг, но её укус подобен жалу скорпиона, потому её лакаб ("прозвище", перевёл с арабского Ифф Ювентиусу, сидящему рядом) – Скорпион. Когда она танцует, она подобна воздуху пустыни на рассвете, а когда она любит, это самум.

цитата

с араб. سموم‎‎ (samūm) "знойный ветер" — сухие, горячие, сильные местные ветры пустынь, налетающие шквалами и сопровождающиеся пыле-песчаными вихрями и бурей; песчаный ураган – прим. пер.

– А другие?

– Они как мягкие тени на песчаных дюнах живота Пустыни, она же – как полная луна.

– Я, конечно же, теперь сильно заинтересован в том, чтобы увидеть её.

Они двинулись через широкую деревенскую площадь. Нужное место было всего в нескольких шагах; но влияние давамеска сделало путь более длинным и бесконечно более насыщенным. Вселенная казалась застывшей, невыразимой, беззвучной. Луна освещала мир нетленной фантазией. Всё было белым, даже песок, за исключением лишь мягких голубых теней и золотых звёзд в непроницаемом индиго небесных чертогов. Только низкий монотонный звон цимбалов нарушал ночное безмолвие. Только порхающие формы мужчин, подобно призракам, нарушали святилищную сакральность городской площади. Вот они оказались в зале для танцев, длинной комнате со столами и скамьями, с широким проходом и возвышением в конце, где сидели танцоры и музыканты.

– Вот Фатима, – сказал шейх, – глядите, как глаза Мули Хусейна застыли на ней; завтра он пойдёт на юг, к своему дому.

Мули Хусейн был здоровенным негром, жестоким и горделивым, в зелёном тюрбане, скреплённым брошью–эгретом из неогранённых драгоценных камней. Два араба, с руками на кинжалах, стояли позади него на страже.

цитата

эгрет – 1. (анат.) длинные перья в брачном наряде у самцов белой цапли и некоторых близких видов; 2. украшение для женского головного убора / мужского (тюрбан) или прически в виде шпильки с навершием в форме пера, пучка перьев или ветки, усыпанной камнями – прим. пер.

Саймон Ифф уселся и принялся за кофе, принесённое официантом, пока он наблюдал за танцами. Не существовало в мире развлечения, подобного этому: если у вас есть достаточно кофе, и достаточно табака, и ещё нужное количество хашиша, вы можете сидеть так хоть каждую ночь напролёт, и никогда вам не наскучит это восхитительное зрелище. Здесь нет никакого исполнения в англосаксонском понимании этого слова. Это скорее напоминает созерцание океана. Тут нет объекта, нет даже как таковой игры. Танец просто существует, равнодушный ко всему. Для того, кто способен остановить бесконечное цепляние за потоки событий и отдаться движению этого океана, для того это будет самим Парадизом. Если же вы ожидаете какого-то события, или хотите, чтобы что-то произошло, это будет Ад.

Девушка, только что танцевавшая, села без предупреждения, так же, как и начала. В этих Арабских Ночах никто не принимает во внимание очевидных вещей. Но когда, после паузы, на переднюю часть помоста вышла Фатима, раздался шёпот, как если бы зарождался какой-то знойный смертоносный ветер. Она была высокой, стройной, но крепкой. Её головной убор, её ожерелья, её амулеты и её браслеты были сплошь из наполеонов, нанизанных на золотую проволоку. Когда она встала и покачнулась, вместе с ней пришло в движение несколько тысяч долларов в золотом эквиваленте. У её кожи был богатый жёлто-коричневый оттенок, как у осеннего листа в его стадии наибольшей зрелости. Были фиолетовые тени, глубокие, как спелые сливы. Всё это великолепие превосходно смешивалось с тусклой синевой её татуировок и индийской охрой её кушака, подчёркивавшего её бедра. Он был закреплён большой брошью, округлой формы, целиком из необработанного жемчуга, и во всех взглядах и жестах её танец будто бы вещал: "Погляди на мою брошь!" Саймон Ифф глядел. Его глаза оставили её тело, извивающееся подобно змее, когда та слышит нужную музыку, её голову, которая перемещалась от одного плеча к другому безумными, невозможными рывками, и остановились на броши. Та поднималась и опадала подобно груди спящего ребёнка, затем делала круги, петли, завитки, извилистые и тонкие, словно бы луна, пьяная от старого вина; затем вдруг с диким восторгом она совершила серию сильных рывков, вверх и вниз, и Саймон подумал, что это способно затянуть его душу в ад, и что он возжелал её за это. Он мысленно сопоставил её с толстой каргой из Туниса, то ли еврейкой, то ли гречанкой, как ему показалось, ударяющей цимбалами позади танцовщицы. Дряблый кусок пасты! От старого шейха не укрылся блуждающий взгляд мага, и он сказал Иффу, что объектом порицания последнего была мать Фатимы.

цитата

имеется в виду наполеондор (фр. Napoléon d'or, букв. «золотой Наполеон») — французская золотая монета 900-й пробы в 20 франков, общий вес — 6,4516 г при содержании чистого золота в 5,801 г. Выпускалась во Франции в качестве средства оплаты с 1803 по 1914 год. Стандарт монеты был введён Наполеоном I, который отменил прежнюю монетную стопу на основе луидора и установил стандарт золотого содержания франка в 0,2903 г (так называемый «франк жерминаль»). Название монета получила по первоначально изображавшемуся на ней профилю Наполеона Бонапарта. – прим. пер.

– Полуитальянка-полуеврейка с острова Мальты, где она родилась, по имени Дезда, что на иврите означает "желанная", однако отче Фатимы – чистый бадави, ящерица песков. Её называют Грязной Дездой, и ещё Матерью Соплей.

цитата

Бадави (араб. بدوي‎ — бедуины, арабы-кочевники) — фамилия и имя арабского происхождения, в переводе означает «бедуины», «арабы-кочевники» — прим. пер.

– О отец удачливых воинов, скажи мне, давамеск ли повинен в искажение моего суждения, или же эта Фатима действительно являет собой пери, о коих говорил Пророк? Ибо моим глазам ещё не доводилось зреть такого очарования.

– Без сомнения, это давамеск, Владыка Справедливости, ибо и мне самому ни в одну из прочих ночей не доводилось видеть её в подобном цветении.

Музыка, казалось, сникла до сиплого бормотания, пока девушка танцевала. Ночь была душной; в этом спёртом амбаре, с тяжёлыми светильниками, с чадом от масла, табака, кифа, Саймону Иффу казалось, будто бы само Время приказало долго жить, будто бы фантастические движения броши на животе девушки выражали геометрию некоего безумного и чувственного божества. Резким скачком в сторону брошь пикирует с дымных вершин мутного воздуха, пока Иффу не делается дурно; после следует круговая качка бёдер, и он уже видит миллиард вселенных, кружащихся в похотливом вихре; затем девушка встряхивает плечами, и его посещает мысль о Боге, чьё вентиляционное вращение увлекает лёгкие души-плевелы к аннигиляции. Только её движениям стоило чуть замедлиться в будуарах ночи, как тут же вновь начались эти жёсткие вертикальные толчки, судорожно засасывающие мага в бесчисленные эоны оргиастических экстазов. Он заметил, что у него перехватило дыхание. Одним из многих преимуществ хашиша является то, что малейший призыв к действию, если ты того захочешь, дарует силу выйти из интоксикации прямо в состояние особенно энергичной свежести. "Это не давамеск," – сказал он себе, – "девушка действительно танцует так, как я ещё ни разу не видел прежде. И тому подтверждением служат слова шейха, что она сегодня в явном ударе." Саймона Иффа интересовали аномальные состояния. Может быть, это любовь?

– Этот Мули Хусейн, конечно же, великолепный зверь, – сказал он громко, обращаясь к своему ученику, – ты ведь тоже заметил, что наша молодая подруга сегодня на пике своего мастерства? Что же это такое?

Молодой человек глубоко затянулся сигаретой, прежде чем дать ответ.

– Она находится на пределе самоконцентрации, полностью утратив чувство самости. Она танцует на втором дыхании, если можно так выразиться. Но она делает это за счёт какой-то бесконечно ожесточённой борьбы с чем-то внутри неё самой. Возможно, она решила убить кого-то, или, что более вероятно, саму себя. Или же находится под воздействием какого-то препарата, точно не хашиша. Или же она нездорова.

– Время покажет, – ответил Саймон, возобновляя своё опьянение, полностью безразличный к любым спекуляциям. Но прежде, чем прошла ещё одна минута, Фатима сама поставила точку, пошатнувшись и свалившись наземь. Её мать подошла к ней, посадила её на стул и крикнула мальчика, чтобы принёс воды. Место Фатимы заняла другая девушка, и музыка загремела вновь в исступлённой каденции. Никто и глазом не моргнул по поводу происшедшего.

Но новая девушка не интересовала Саймона; она была разочаровывающей; он же не сводил глаз с Фатимы.

– Джу, – сказал он, – твоя третья стрела попала в цель. Она очень больна. Сейчас же спрошу шейха, чтобы он отдал распоряжения.

Через несколько мгновений девушка уже была доставлена в её комнату во дворе. Мули Хусейн заслонял собой дверной проём, возвышаясь над небольшой группой людей. Саймон Ифф произвёл осмотр. Её кожа была холодной и липкой, зрачки сужены, дыхание затруднено.

– Всё в порядке, – сообщил Саймон Ифф после того, как ввёл девушке инъекцию из его походной аптечки, неизменно сопровождавшей его в дальних путешествиях, – на то воля Аллаха, что ей не было суждено умереть этой ночью.

Негр издал ожесточённый возглас радости.

– Однако я обязан сказать вам, что её отравили.

– Это невозможно! – взвигнула мать, в то время как Мули Хусейн взревел в ярости.

– Это возможно, и это истинно так, – сказал шейх, – ибо отец правосудия не делает ошибок.

– Только скажите мне имя того шакала, кто посмел сделать это! – крикнул Мули. Шейх был равнодушен, как и прежде.

– Это может быть ведомо лишь Аллаху Всеведущему. – прокомментировал он, что в переводе с арабского означает "я не знаю, и меня это не волнует".

– Как насчёт провести небольшое расследование? – предложил маг.

– О Отец Справедливости и Очевидности, это общий случай. Все женщины завидуют её красоте и её известности, а все её любовники в отчаянии, ибо боятся, что Мули Хусейн заберёт её в свой гарем.

– О Защитник Твоих Людей, написано, что Всеведущий дарует знание по воле Его, ибо Он милостив и исполнен сострадания к невежеству Своих созданий.

– Я отдам верблюда, гружённого слоновой костью, тому, кто обнаружит, чьих рук это позорное дело. – простонал негр, чьи эмоции, казалось, становились всё более жестокими с каждой минутой.

– Пусть же это будет моим свадебным подарком для неё, ибо я намерен раскрыть эту дверь во славу Аллаха, с помощью нашего доброго шейха Абда эль-Кабира.

– Я помогу тебе, чем смогу, о дальновидный! – сказал шейх. – но путь твой скрыт от меня.

– Пока пусть Фатима выпьёт много кофе, сделает семь кругов вокруг деревни, а затем пусть её доставят в твой дом и приставят к ней охрану. Утром же ты должен будешь собрать всех жителей деревни, мужчин и женщин, вместе, и чтобы каждый был со своей кастрюлей, и тогда я покажу тебе магию моей страны.

– Да будет всё сделано по слову твоему.

К этому времени Фатима уже достаточно пришла в себя, чтобы двигаться, так что шейх вызвал двоих мужчин, чтобы они сопровождали её. Они ушли прочь быстрым шагом.

– Это, – сказал Саймон лорду Ювентиусу, – поможет ей избавиться от оставшегося в теле яда – он выйдет вместе с потом. Ей будет намного лучше с утра.

Затем он развернулся к Мули Хусейну:

– Если ты собираешься сейчас вернуться к своим шатрам, наши пути лежат рядом, ибо я намерен пойти в пустыню, чтобы молиться Аллаху о ниспослании мудрости для этого дела.

Негр принял это предложение не без удовольствия. Когда они уже были на окраине поселения, Саймон Ифф положил руку на огромное плечо спутника.

– Я хотел бы наставить тебя, о предводитель воинов, как отец – сына, ведь я уже стар и в годах преклонных. Я сохранил жизнь твоей газели, и я же оставляю наказание отравителя в твоих руках. Такова справедливость пустыни, где пребывает недремлющее око Аллаха. Относись же к этому как к роли, которую я назначаю тебе, и ищи скрытую в моей речи мысль.

Великан согласился на это с детской благодарностью и доверием.

– Поклянись же мне!

И он торжественно поклялся. Они расстались только после того, как Саймон Ифф выпил свою долю шампанского в шатре вождя.

Лорд Ювентиус Мэллор тем временем последовал за Фатимой. Ему не нужно было рассказывать, что его учитель опасался дальнейшего покушения на жизнь девушки. Таким образом, юноша бродил вокруг дома шейха, когда старый кудесник вернулся в деревню.

– И мыши не пробежало. – сообщил Ювентиус. – Я тут размышлял – ну или по крайней мере пытался это делать в вашем смысле слова – и не смог даже на йоту приблизиться к тому, как вы собираетесь изобличить преступника. Как справедливо сказал старый Абд эль-Кабир, это могла сделать вся деревня. Любой мог проникнуть в её комнату, будь она там или нет, и отравить её еду.

– Нет, – ответил его учитель, – это твоё первое путешествие в подобные места, так что тебя можно простить, но отравить пищу – практически невозможное предприятие для Востока. Все местные постоянно следят за этим; либо же сами готовят, либо же доверяют испытанным людям, которых прекрасно знают, так как простое несварение означает подозрения и побои, а серьёзное отравление – быстрое обнаружение и горькое возмездие.

– Я не имел в виду пищу. Абд эль-Кабир упомянул, что неделю спустя после продавца давамеска через деревню проходил сын Иблиса, проклятый, отец несчастий. Было бы сравнительно легко изменить состав её давамеска, и комар бы носу не подточил. Но человек ушёл, и никто не знает, куда; если же мы даже настигнем его, он будет отрицать факт продажи яда, и уж ни в какую не сообщит, кому он его продавал.

цитата

Иблис — арабское наименование Дьявола; он же Шайтан – прим. пер.

– Это очень хорошо, Джу, но у нас и так есть неплохая наводка на виновника. Позволю спросить тебя, какова же была природа яда?

– Симптомы позволяют заключить, что это опиум.

– Похоже на то, но не получится смешать опиум в ядовитой пропорции с давамеском без изменения его внешнего вида. Хашиш и опиум более или менее физиологически несовместимы. Но если уж ты смешаешь их, то получишь как раз такой восхитительный образец опьянения, какой мы сегодня имели честь наблюдать у девушки. Но для того, чтобы опиум мог выждать и превозмочь действие хашиша, и свалить с ног, нужна уж очень изрядная его доза, мальчик мой!

– Ну, можно ещё смешать морфий с хашишем.

– Вполне.

– Но морфий не известен в пустыне.

– Точно, и здесь мы имеем подсказку. Мы должны найти человека с нечистой совестью и знанием европейской медицины – хотя бы поверхностным знакомством с ней.

Парень рассмеялся.

– Тогда всё указывает на этого баптистского негодяя. Он был здесь вчера. Он может быть знатоком в убийстве, или же пытается наладить рынок по продаже морфия – небольшая предварительная практика, прежде чем отправиться спасать гибнущие миллионы Китая.

– К сожалению, Джу, его не было здесь ни вчера, ни в другой день. Его лошадь и верблюды перешли шотт – я видел ил на их копытах. Да и сам шейх ничего о нём не слыхал. Нет, тут кто-то в деревне.

– Отягощённый чувством вины и познаниями в современной медицине – что ж, хотел бы я видеть, как вы прищучите его!

– Утро вечера мудренее.

И они отправились в отель, и отошли ко сну.

цитата

в геологии шотт (произносится / ʃɔt /; от арабского šatt شط "берег, побережье", от корня šṭṭ "превышать", "отклоняться") представляет собой сухое (солёное) озеро в северных районах Африки (в основном в Тунисе, Алжире и Марокко), которое остается сухим летом, но получает воду в зимний период. Эти озера имеют изменяющиеся берега и сухие на протяжении большей части года. Они образуются водами весеннего таяния от пиков горного Атласа, со случайным питанием от дождевой воды или разгрузки подземных вод из источников в Сахаре, например, от бассейна Бас. — прим. пер.

III

На рассвете следующего дня шейх надлежащим образом собрал всё село на площади. Каждый сидел на корточках позади своей посудины. Саймон Ифф попросил шейха официально разъяснить людям суть случившегося и потребовать с них присягнуть на невиновность. Они приняли это как один человек – ни одно лицо не выдало ни малейшей заинтересованности к происходящему.

– Теперь, – сказал Абд эль-Кабир, – Отец Правосудия определит с помощью магики, кто из вас – отступник от Аллаха и заодно убийца.

Саймон попросил, чтобы ему выдали верблюжьего молока, что было исполнено в момент.

– Итак, – начал он, – немного молока должно быть налито в каждую кастрюлю, после чего посуда должна быть запечатана. После чего все могут идти по своим делам, взяв с собой горшки до полудня; у кого же молоко прокиснет, тот виновен, а у невинных оно будет сладким.

Это звучало отменно, как полагается настоящей магике! Ведь молоко в Улед-Джеллале сворачивается за пару часов. Народ весь день ходил в тревожном ожидании, почти все чувствовали на себе вину и нервничали от этого. Когда они вновь собрались на площади, настал момент истины.

Сам шейх решил проинспектировать молоко. Какой же вздох облегчения вырвался у всех разом, за исключением одного человека, когда выяснилось, что первая же кастрюля оказалась прокисшей! Человек вскочил на ноги, гневно протестуя и жестикулируя.

– Заткнуться! – рявкнул Саймон Ифф, пригвоздив негодующего жёстким взглядом. Затем обратился к шейху:

– Продолжай.

Старик поглядел на мага с лёгким удивлением.

– Возможно, найдутся соучастники, – пояснил тот.

И второй горшок оказался кислым, и третий, и четвёртый, и пятый; люди начали смеяться.

Абд эль-Кабир постарался отвлечь внимание.

– Отец мой, магика не сработала. Мне стыдно за тебя.

– Я могу это вынести, – ответил Саймон. – но мне следует упорнее молиться. В то же время, продолжай молиться и ты!

Саймон Ифф приступил к чтению Главы Единства вслух, сопровождая это серией поклонов, и люди поутихли в нерешительности, ожидая, что должно произойти что-то ещё. В конце концов он остановился.

– Так что ты имеешь сказать мне, о великий шейх? – спросил он.

– Увы, всё молоко прокисло, не считая только горшка матери Фатимы.

– Ах, сударыня Дезда, – мягко произнёс Ифф, – эффект материнской любви. Как же вы можете объяснить это?

– Они все дикари, – отвечал бледный шмат солёной свинины, – у них у всех затаено убийство в их сердцах. Я не из них, я тоже христианка.

– Тоже! – воскликнул Саймон. – Ах да, ну конечно.

– И таким образом наш Господь Исса защищает нас даже от тени зла.

– О, неужели? Я бы на вашем месте ещё раз подумал об этом. Так как же вы пришли к Свету?

– Я не простая женщина. Я состояла в американской баптистской миссии в Тунисе.

– Крещение младенцев финиками. – пробормотал Ифф.

– Я преподавала в воскресной школе.

– А, вот где вас обучили, как стерилизовать молоко?

– Нет, нет, нет, я не знаю, как! – воскликнула пойманная в ловушку женщина.

– Ерунда, – сказал Саймон, – всем здесь достаточно известно, как кипятить молоко, но только все остальные доверяют моей магике и своей собственной невинности, чтобы сохранить молоко в неприкосновенности. В чём же сомневаетесь вы, Дезда?

– Это глупо, это нонсенс, я по привычке кипячу молоко, я сделала это не задумываясь.

– Вернее, не слишком задумываясь, – откорректировал маг. – Фатима была отравлена морфием, которого здесь никто не имеет; я попросту искал человека с европейскими знаниями и чувством вины.

– Я удовлетворён, – заключил шейх. – Эта женщина должна быть предана смерти, тут и думать нечего.

– Вы не тронете меня! – вскричала та. – Вы не можете доказать, что у меня есть морфий, как и то, что я дала его собственной дочери. Я обращусь за помощью к коменданту округа.

– В этом она права, – бодро сказал Саймон, – ты не сможешь доказать её вину. Но это всё детский лепет. Позвольте мне лучше привести аксиому Книги Закона: "Делай, что изволишь, вот и весь Закон." И ещё: "Любовь есть Закон, Любовь в соответствие с Волей." Отсюда нам становится ясно, что каждый из нас может быть судим только по поступкам своим. Я не осуждаю тебя, женщина. Но – твоя воля не была исполнена, так как твоя дочь всё ещё жива. Хочешь ли ты убить её сейчас, перед всеми нами? Ты в безопасности от того закона, который наказывает – скажи же нам, почему же твоя воля заключалась в отравлении Фатимы? Разве ты не имела других объектов?

Дезда поняла, что ситуация складывается в её пользу. Всё это было очень неожиданно, но одно было ясно – христианин христианину не враг. Её коллега просто дурачил этих дикарей.

– Я сама хотела стать женой Мули Хусейна, – сказала она смело, – а Фатима стояла на моём пути.

– Посмотрите же, как просто и красиво всё это, – сказал с энтузиазмом Саймон Ифф и свирепо взглянул на громадного негра, который с трудом сдерживал себя. Лорд Ювентиус подошёл к Мули и следил за каждым его движением, в том случае, если взгляд его учителя окажется неэффективен.

– Любовь! Что есть такое любовь, как ни страсть? Что может лучше доказать любовь, как не готовность совершить убийство, пойти на риск обнаружения и гильотины? Конечно же, Дезда, ты заслужила выигрыш! Мули Хусейн, по данной тобой клятве я поручаю тебе предоставить этой женщине место в своём гареме! – его голос прозвучал подобно трубе. Люди не всё поняли, но они увидели, что негра поставили в дурацкое положение, и народ взорвался хохотом. Лорд Ювентиус обхватил руку мужчины тонкими, но крепкими загорелыми пальцами. Ифф набросил покрывало на Дезду и повёл её к Мули.

– Помни свою клятву, данную человеку, спасшему Фатиму. – прошептал ученик. Мули дрожал как лист от гнева и стыда. Он яростно развернулся и пошёл прочь к своему шатру, старуха же ухмылялась, жмурилась и встряхивала головой, тяжело плетясь по его следу.

Шейх запротестовал.

– Мули Хусейн – гость нашей деревни, – молвил он, – а вы выставили его на позор.

– Иначе бы не был я Отцом Закона – о Отец Пустыни!

– Мой отец, прости мне, что я был слеп в данной проблеме. Может быть, что я слеп и сейчас.

– На рассвете завтрашнего дня пусть же Аллах дарует тебе зрение!

И в этот час маг призвал шейха. Караван Мули Хусейна пересекал площадь на пути к его родным пенатам на юге. Когда проходил последний верблюд, можно было заметить, что к его задней ноге прикреплён короткий шнур; другой же конец шнура был привязан к очень тяжёлому железному кольцу, а само же кольцо было вставлено в ноздри Дезды. Позади толстухи беззаботный мальчуган оттачивал своё мастерство в управлении хлыстом из гиппопотамьей шкуры. Из величественного паланкина негра выглянуло смеющееся лицо Фатимы, в следующий момент её муж привлёк красавицу к себе и их губы склеились в поцелуе.

Село вновь покатывалось со смеху, шейх же пребывал в страстном восхищении перед своим другом.

– Похоже, что восторжествовала божественная справедливость. – протянул лорд Ювентиус Мэллор.

– По мне, так не слишком-то, – ответил Саймон Ифф в холодной ярости, – но вот если бы нам удалось заполучить сюда американскую баптистскую миссию, и ещё некоторое количество деревянных столбов, шнуров, мелассы и красных муравьёв, то всё было бы в лучшем виде.

цитата

меласса — кормовая патока, побочный продукт сахарного производства; сиропообразная жидкость тёмно-бурого цвета со специфическим запахом. В США и Канаде меласса используется в кулинарии как сироп и довольно популярна в этом качестве. – прим. пер.

автор статьи: Пол Дж. Адамс, 2004-06 © copyright

перевод: Э. Эрдлунг, 2016 © copyright

------------------------------------------------

"Когда я впервые засел писать свою [первую] книгу по чёрной магии, то, прежде чем мне это удалось, я взял на себя труд свести знакомство с Алистером Кроули, Ролло Ахмедом, Гарри Прайсом, Монтегю Саммерсом, и каждый из них был пробивным парнем в этой стезе…"

– спокенворд Денниса Уитли за 1971-ый год от Р.Х.

Деннис Уитли (1897-1977), титулованный в "Литературном приложении Таймс" не иначе, как "Принц триллерных писателей", на самом деле в представлении никоим образом не нуждается (разве что для russo publico). Во время пика своих полномочий он был одним из самых продаваемых авторов мира, а его писательская карьера охватывает период с начала 1930-ых аж до середины 70-ых, хотя лишь только девять из пятидесяти четырёх его томов посвящёны чёрной магии, за что он ныне и ценим. Единственный сын виноторговца из Мэйфейра, Деннис въехал в семейный бюзнес в возрасте шестнадцати лет и в последующие годы стал вполне себе успешным дельцом в этой сфере. Однако финансовый кризис в начале 30-ых привёл его к краю банкротства, и в восстановительный период он стал пробовать свою руку в писательстве, результатом чего стал его первый триллер "Трое Любознательных Людей". Первоначально его писанину отвергли, но в романе уже засветился квартет персонажей (Дюк де Ришелье, Рекс ван Рин, Саймон Арон и Ричард Итон, известные в последствии как "те самые новые мушкетёры", навеянные великим Александром Дюмой в качестве основного литературного учителя Уитли), которые появляются далее в его втором произведении, "Запретная территория", опубликованном Хатчинсоном в 1933-ем, а вот оно-то стало мгновенным бестселлером, катапультировав Уитли тот же час в круги литературной славы и шумных признаний. "Модерновые мушкетёры" Уитли снова были представлены в следующем году, когда в декабре 1934-ого Хатчинсон издал то, что стало самой крутой книгой Уитли, а именно классический черномагический триллер "Выход Дьявола", наследственный потомок по прямой линии старинных произведений на эту волнительную тему, навроде "Вракулы" Дрэма Клокера и "Дранкенштильцхена" Шэри Мелли. И как раз во время исследовательских работ по сбору фактического материала для своего романа будущий "Принц триллеров" встретил человека, которого проще всего описать как "Принца полтергейстов" – имярек Гарри Прайса (1881-1948).

"Выход Дьявола" не был первым набегом Дена Уитли в оккультные сферы. В январе 1933-ого он опубликовал в "Нэше"/"Полл Молл Магазайн" короткую историйку, названную "Змея", которая знакомила читателя с опасностями противостояния племенному шаману. После успеха "Запретной территории" и его последующих новелл "Такая мощь опасна", "Чёрный август" и "Сказочная долина", Уитли начинает кастовать руны вокруг нового фона, в каковом оформляет свою новую работу, где делает ставку на чёрные искусства, вернее, на выживание черномагических практик в современных ему реалиях. Сквозь всю писательскую карьеру Уитли алой литерой проходит его щепетильное исследование книжных полок и прилегающих территорий – в его позднем местожительстве, в местечке Гроув-плэйс, округ Лимингтон, он сколотил замечательный архив в 4000 единиц (sic!), который составлялся на протяжении всей жизни и который Уитли активно шерстил для получения инфы к своим оккультным романам (в частности, историческая серия от Роджера Брука). В течение 1934-ого, во время написания романа и посвящённых этому ресёрчингов, Деннис Уитли сводит знакомство с несколькими людьми, которые пользовались известностью за свои знания и эрудицию в оккультных материях. Это, как вы уже догадались, были:

– преподобный Монтегю Саммерс (1880-1948), католический священник и автор более чем пятидесяти книг, стяжавший себе славу эксперта в областях ведьмовства и вампиризма;

– сэр Алоис Кроули (1875-1947), ака "Великий Зверюга", также известный как "грязнейшая личность в мире" по версии британского имперского судопроизводства, коего Уитли использовал как прототип для своего персонажа, сатаниста Мокаты, злодея своего романа;

– и афрокарибский чернокнижник египетского происхождения Ролло Ахмед, друган Кроули, имеющий глубокие познания в оккультных предметах, впоследствии произвёдший авторитетный труд на тему черномагических практик под незамысловатым названием "Чёрное искусство", для которого Уитли также написал вводную статью. Проект данной книги, ко всему прочему, изначально был предложен самому Уитли, но он отклонил его, аргументируя тем, что Ахмед куда более квалифицирован, чтобы описывать данную методологию.

Ко времени обращения Уитли в дебри оккультизма в поисках вдохновения, не было второго такого человека, столь прочно ассоциировавшегося в общественном сознании с призраками и научными исследованиям психических феноменов, как Гарри Прайс. Двери его Национальной лаборатории пси-исследований были открыты с января 1926-го года, и благодаря таланту Прайса подогревать интерес прессы к различным экспериментам, проводившимся в этих стенах, в том числе посиделки с австрийским медиумом Руди Шнайдером, его имя приобрело статус нарицательного. "Одержим духами, что энтот твой Гарри Прайс" – говаривали в те времена на окраинах Бирмингема и Кройдона, прицокивая языками.

В то же время, что появилась "Запретная территория", Прайс опубликанул "Страницы из досье психического исследователя", своего рода дайджеста его приключений и экспериментов на тот момент, и он также участвовал с таких громких событиях, как открытие "ящика" Джоанны Сауткотт в Чёрч-холле Вестминстера в июле 1927-ого и пресловутый "Броккенский эксперимент" в горах Харца в июне 1932-ого, проводившийся в целях опровержения теорий трансцендентальной магии (Броккенский опыт заключался в попытке ни много ни мало превратить козла в прекрасного юношу через чтение надлежащих формул!). Возможно, эта публикация письменных отчётов в большей степени, чем работа Прайса с психиками и медиумами, повлияла на решение Уитли искать встречи с "охотником за эктоплазмоидами" в целях использования последнего как своего рода справочный ресурс для его будущей книги.

К сожалению (!), корреспонденция между двумя учёными мужами (ежели таковая вообще имела место быть) не сохранилась. Нет никаких записей касаемо Уитли в каталоге Эпистолярной коллекции Прайса, что хранится в Университете Лондонской библиотеки, и, на удивление, отсутствует и собственная корреспонденция Денниса Уитли на сей счёт. Его бумаги, по-видимому, были проданы с молотка в качестве достойных лотов семьёй Уитли после его смерти в 1977-ом и теперь всплывают кое-где довольно редко, а уж про эпистолярный жанр и говорить не приходится. Что не вызывает сомнений, так это самый факт связи Уитли с Прайсом, предположительно в его лондонском офисе, что было признано всем коллективом Национальной лаборатории психических исследований, в частности, её почётным директором.

Вероятно, встречи проходили в подвальном помещении по адресу: Роланд-гарденз, 13, Южный Кенсингтон, в каковую локацию Прайс переместил свою штаб-квартиру в фебруале 1931-го года после прикрытия его бывшего исследовательского центра, располагавшегося в апартаментах Лондонского альянса спиритуалистов, по адресу: Куинсбьюри-плейс, также в Южном Кенсингтоне. Без сомнений, что Прайс, которому на тот момент перевалило за 53 года, получал явное удовлетворение своему честолюбию, демонстрируя молодому писателю бестселлеров свою лабораторию, в состав которой, помимо всего остального, входила скоровищница размером не менее 13000 томов (sic!sic!sic!) магических и оккультных трактатов, что в скорое время, через два года должны были быть переданы на постоянный займ в университет Лондона, где они складируются и по сей день, как одна из важнейших по коллекций по указанной тематике ворлдвайдово & эвертаймово.

Новая книженция Уитли была издана 12 декабря 1934-го года, с его уникальным синтезом оккультизма, романтики и геройских приключений она быстрёхонько зарекоммендила себя классическим триллером и была переиздана множество раз спустя годы и, в конце концов, была кинематографизирована студией Хаммер в 1968-ом. В главных ролях числился сам достопочтенный эсквайр Кристофер Ли, исполняющий роль герцога де Ришелье. Уитли возвернулся к оккультизму в 41-ом году, ради "Странного конфликта", очередной фабулы для "Новых Мушкетистов" с местом действия в Гавайях, а также ради третьего тома, посвящённого тайнам нигромантии, нетрадиционной истории под наименованием "Преследователь Тоби Джагга", в которой речь идёт о драматической судьбе юного увечного лётчика Королевских Воздушных Сил; молодой человек, уволенный в запас, ведёт схватку один на один с силами тьмы в отдалённом шотландском замке. "Преследователь" выходит в свет в конце 1948-ого, в год смерти Гарри Прайса. Другие нуарные магические истории возникают в последующие декады, кульминацией чего является история по мотивам прозы Роджера Брука " Ирландская ведьма", тиснутая в печать в августе 73-ого. К концу своего жизненного пути Уитли почувствовал, что имеет необходимые знания для написания документального труда, что был переложен на смуглые плечи Ролло Ахмеда в далёких 30-никах, и вот в 1971-ом появляется на-гора книга "Дьявол и Вся Его Кухня", справочник по ведьмовству, астрологии, пальмистрии и прочим аспектам. Финальный роман Уитли, и одновременно заключительный том в его роджербруковской серии, поименованный "Отчаянные меры", издаётся в августе 1974-го года (прям урожайный месяц какой-то – прим. пер.), после коего он продюсирует ещё три тома автобиографических материалов, хотя ему уже не суждено увидеть выпуск третьего из них. "Принц триллерных писателей" переходит в иное существование 10 ноября 1977-го, а его прах погребён на кладбище Бруквуд в графстве Суррей.

В 1950-ом году доктор Пол Табори издал свою биографию Гарри Прайса с эпатажным названием "Гарри Прайс – биография Охотника за призраками", и это становится новой точкой отсчёта в деле выявления связующих нитей между Уитли и Прайсом. У Денниса вошло в привычку анонсировать книги из собственной библиотеки, каковые он юзал в исследовательских целях для написания своих красот, и, по всей очевидности, с книгой Табори та же история. После смерти Дена Уитли его роскошная библиотека была продана на аукционе в 1979-ом, и вот что говорится в аукционном журнале по поводу копии книги Табори:

«Прайс. ТАБОРИ (Пол) Харри Прайс. Биография Охотника за наваждениями, Афиниум-Пресс, 1950, иллюстрации, in octavo, отличная сохранность, в оригинальной синей ткани, корешок выполнен белыми литерами. (20.00 £) Подписано Уитли на шмуцтитуле: "Использовалось мной во время писания / моих историй с оккультными декорациями / Деннис Уитли".»

Биография Гарри Прайса, судя по всему, оставалась неубывающе ценной для Уитли и в его поздних нигромагических романах, включая "К Дьяволу – Дочь" (1953), "Ка Гиффорда Хиллари" (1956), "Сатанист" (1960) и "Они Пользуются Тёмными Силами" (1964).

В течение средних 1970-ых лондонское издательство "Сфера Букз" выпустила серию классических и малоизвестных работ по оккультным телегам под общим титуляром "Оккультическая Библиотечка Денниса Уитли". В наполеоновских планах сего достойного издата было выпустить массив не менее чем в 400 плотненьких томов, и туда должна была входить не только классическая художественная дьявольщина, но и работы нон-фикшн по таким предметам, как спиритуализм, колдунство, одержимые особняки, астролоджи и хипнотизм. В реале вышло онли 45 единиц в период между 1974 и 1977-ым гг. Каждое издание было снабжено мягкой обложкой и имело спецовое предисловие от заявленного составителя серии, то есть самого Денниса Уитли. Выдуманные истории в "Библиотечке" включали следующие громкие имена:

– Уильям Х. Ходжсон – "Карнакки, Охотник за Призраками";

– Джон Бушан – "Дыра в Занавеси";

– Джон Купер Поуис – "Морвин: Месть Божья";

– Роберт Хью Бенсон – "Некроманты";

– Мария Корелли – "Могучий Атом";

– Морис Магр – "Возвращение Мага";

– Мэрион Э. Кроуфорд – "Пражская Ведьма";

– Питер Саксон — "Тёмные Пути к Смерти";

– Гай Эндор – "Оборотень в Париже";

– Эллиотт О. Доннелл – "Клуб Волшебников";

– Э. И. У. Мэйсон – "Опаловый Узник";

– А. Кроули – "Лунное Дитятя";

– Лорд Дансейни – "Проклятие Умной Женщины";

– Сакс Ромер – "Выводок Царицы-Колдуньи" et cetera.

Нехудожка включала такие вещие вещи, как:

– Джоан Грант – "Крылатый фараон";

– Дональд МакКормик – "Клуб Адского Огня";

– Е. П. Блаватска – "Оккультные записки";

– Педро МакГрегор – "Бразильская магия: Это ли Ответ?"

– Марджери Боуэн – "Блэк Магик";

– Альфред Метро – "Вуду";

– Филипп Боневиц – "Реальная Магия";

– и, конечно же, Пол Табори с его биграфией, под номером 7 в серии.

Введение Уитли к переизданию выглядит след. образом:-

«Много рыцарских усилий было даровано врачам, учёным и другим исследователям тела, природы и таких невидимых сил, как электроника. Как мне думается, не многие из этих удальцов заслужили большего знака отличия, чем Гарри Прайс; но он почил в бозе в 1948-ом, не получив должного общественного признания за то, что положил свою жизнь и личное счастье в попытках обнаружить и зафиксировать факты о тех незримых силах, которые мы по-прежнему называем "сверхъестественное".

Проживи он ещё хотяб четверть века, его долгие годы пионерства в данной сфере научных изысканий могли бы быть должным образом вознаграждены; сегодняшнее поколение научников уже далеко отошло от позиции враждебной недоверчивости. Такие феномены, как гипнотизм, чтение мыслей и спонтанный пирокинез полностью приняты во многих универсах, особенно в Штатах, почтенные профессора и бригады студентов-психонавтов направляют свои энергии на изучение сверхнормальных способностей, присущих человеческому виду.

Но бедняга Гарри истощал свои силы в утомительной затяжной междусобоице против, с одной стороны, учёных викторианской закалки, что поднимали оккультизм курам на смех, а с другой, фанатичных спиритуалистов, чьих ненаглядных медиумов он не раз разоблачал как аферистов.

К последней задаче он был подготовлен, к слову сказать, с честью, когда ещё по молодости изучал всякие фокусы со шляпой и варёными яйцами, желая стать высокоуровневым ловкачём, так что по зрелому возрасту ему было достаточно легко считывать приёмы, имеющие своей целью производить впечатление на легковерных. Позже он создал лабораторию, и проводил там бессчётные часы, улучшая разного рода электрические устройства, использование которых сделало повседневное надувательство псевдомедиумов задачей исключительно трудно выполнимой. Когда я разыскивал материал для своей первой книги с оккультным бэкграундом, Гарри Прайс весьма любезно согласился продемонстрировать мне некоторые из этих устройств.

Эта книга представляет особенный интерес, потому как в ней м-р Пол Табори так умело описывает многие виды оккультных манифестаций, открытых Гарри Прайсом, что просто диву даёшься. Сюда входят такие штуки, как феномен полтергейста, нефизическое зрение, огнеходьба, телепатия и сеансы со многими известными медиумами. В его поиске истины он совершил в том числе энное кол-во поездок за границу. Однако, автор статьи предполагает, что читателям, за исключением тех из них, кто сами поднаторели в психических штудиях, следует пропустить Главу Восемь, ибо она не содержит ничего другого, кроме как описания встреч Прайса с группами, изучающими оккультные феномены в других странах.

Глава Двенадцатая рассказывает о здании ректория в Борли, считающимся одним из наиболее одержимых домов по всей Англии-матушке, и не иначе как с этим местом связан громогласный успех Гарри среди британской публики. Он арендовал дом в течение года, написал две монографии и вязанку статей о многочисленных оккультных манифестациях в этой локации; хотя, даже после того, как ректорий сгорел ко всем чертям в 1930-ых, наукообразный срач о том, были ли наваждения настоящими или таковыми не были, продолжался ещё невесть сколько времени.

Вышло так, что я могу добавить сноску к данному параграфу. В начале 1950-ых покойный Кеннет Оллсоп – что в дальнейшем станет известным радиовещателем, но тогда ещё рядовой журналистовец – был командирован национальной газетой в Лимингтон, чтобы взять у меня интервью. За обедом он рассказал мне следующее.

Шеф-редактор отправил его исследовать Борли и с ним снарядил штатного фотографера. Они в течение нескольких ночей оставались в том пустом доме и ничего сколь-нибудь выдающегося не произошло. По возвращении в Лондон-таун он чирканул статейку, выразив свою убеждённость, что так называемые наваждения были либо хитрыми фокусами, либо вызваны перевозбуждением срединно-височных ганглий у наблюдателей.

Он только что закончил, когда фотографер, который проявлял свои негативы, вошёл к нему в комнату, положил одну из фотографий перед его лицом и спросил: "Что ты скажешь об этом, Кен?"

Это была фотография ректория, взятая с противоположной стороны дороги, что огибает здание. Было установлено, что в своё время там был забор с воротами, который тянулся по всей протяжённости дёрна со стороны ректория. На фотографии же, там, где должны были быть ворота, чётко виднелся контур монахини. Они взяли фотографию к редактору, но по причинам, известным только самому себе, он замолчал и о статье, и о фотокарточке.»

И, наконец, на эрцфорзаце короткой монографии преподобного А. С. Ханнинга, посвящённой Борли и его одержимому ректорию ("Привидения в Борли"), которую автор послал в дар "великому писателю триллеров", что ныне содержится в его библиотеке (в чьей?), Уитли написал укороченную версию вышеобозначенной истории:

«Кеннет Оллсоп, книжный обозреватель колонки в Дэйли-мейл, сообщил мне, что когда Борли был на пике сенсационности, его отправили туда для написания артикля, и с ним в упряжке был ещё штативно-объективный умелец. Борли тогда был "развенчан", что должно было задать тон всей статье. Однако, когда фотографист проявил свои негативы, на одной из них весьма отчётливо отпечаталась фигура монахини. Он показал это Оллсопу, который в свой черёд отнёс фото к редактору, но последний сказал: "Ну что вы, господа, я просто не готов печатать подобное."

Деннис Уитли»

Нижеследуют сканы страниц личной копии Уитли издания "Привидений в Борли" с упомянутой инскрипцией, вместе с письмом к Д. У. от Хеннинга, датирующимся 15-ым ноября–месяца (ранние 50-ники?), где приводятся католические взгляды на теорию наваждений (любезно предоставлено Ричардом Хамфрисом).

Послесловие

Автор обязан Бобу Ротуэллу с сайта памяти Денниса Уитли за получение разрешения на использование фотографии молодого Денниса Уитли и ещё за сканирование обложки первого издания "Выхода Дьявола" в этом эссе, плюс за получение инфы по копии биографической книги Табори в библиотеке Уитли. Сайт Боба представляет собой, пожалуй, лучший в Сети архив, посвящённый "Принцу колдунских триллеров", посему каждому интересующемуся недурно бы его посетить по следующему адресу: www.denniswheatley.info. Огромнейшая благодарность также Ричарду Хамфрису за поставку сканов копии Уитли "Привидений в Борли" и ещё письма от Хеннинга. На этом всё.

–––––––––––––––––––––––––––––––––

От переводчика рекомендуются к просмотру также следующие ресурсы:-

– http://www.harrypricewebsite.co.uk/index....

– http://www.trashfiction.co.uk/wheatley_00...

– http://www.maryevans.com/search.php

– http://www.angelsghosts.com/ghost_hunting...

— https://coldspot.org/tag/harry-price/

— http://www.chaosium.com/parapsychologists...

И всем неравнодушным к этим двум фигурам британского оккультного мэйнстрима, возможно, будет небезынтересно поглядеть фильмы:-

– Devil’s Ride Out (Hammer Horror, 1968)

– Harry Price: Ghost Hunter (2015)

– The Haunted Airman (2006)

И для самых психически крепких рекомендуется прослушать трёхдисковую компиляцию паранормальных аудиозаписей с периода 1905-2007 «Okkulte Stimmen — Mediale Musik», выпущенную в 2007 немецкой студией Suppose, для полнейшего погружения в спиритический туман былых времён: http://modern-stalking.space/okkulte-stim...

-----------------------------------------------

ПРИЛОЖЕНИЕ I. Набор охотника за привидениями по версии Гарри Прайса.

Гарри Прайс с самого начала и до самого конца демонстрировал чисто научный подход к проблемам астральных возмущений. Он всегда стремился выполнять все свои расследования в условиях, пригодных для научного эксперимента. Он повсюду таскает с собой блокнот для эскизов, карандаши и устройство для рисования для точной зрительной фиксации выбранной локации; он использует стальную ленту, пластырь, струну и герметик для запечатывания комнат, дверей и окон. Это важно для любого расследования, к тому же гарантирует, что никто не сможет испортить оборудование, однажды установленное или дать возможность группе лиц или одному субъекту сфабриковать "паранормальную активность" в течение ночи. Такая мера предосторожности позволяет также оградить объекты наблюдения от внешних сквозняков и защитить любые триггерные объекты от срабатывания ввиду атмосферных влияний. В качестве усиления охраны Прайс также надписывает каждую ленту, используемую в закрытых помещениях. Среди его выездного набора инструментов можно увидеть различные звукоснимающие электроприборы (диктофоны?) и звонки, которые, по-видимому, должны быть настроены на сигнализирование, если, к примеру, граница опечатанной площади была нарушена, или же просто чтобы потенциально регистрировать изменения в атмосферных условиях. Для коммуникации между участниками экспериментов, разделёнными стенными перегородками, используется портативный телефон.

С позиции оптических приборов, на приведённых фотографиях можно рассмотреть камеры Адамс и КоРефлекс, в которых могла использоваться инфракрасная плёнка (необходимость ранней ночной съёмки), и ещё видна кинокамера с плёнкой Агфа Новапан, также различимой в комплекте. Такие камеры часто размещались в зоне центральной активности, снабжённые триггерными весами и спусковыми термографами. Триггерный спусковой механизм означает, что любое изменение в окружающей температуре или любое движение в комнате приведёт к высвобождению затвора.

Бутыль жидкого меркурия также входила в полевой набор Прайса, на месте расследования данный алхимический металл помещается в чашу, любое движение ртути внутри сосуда будет неминуемо заметно, и это – великолепное средство обнаружения слабоощутимых треморов в комнатной среде. Если фиксируется какое-либо нарушение, Прайс также использует мел для маркировки зон активности. Кроме того, он носит кисти и тёртый графит для проявления потенциальных отпечатков пальцев.

Для практических целей в условиях низкой освещённости Прайс пользуется электрическим фонарём и спичками. К тому же, спички могли использоваться в качестве триггерных объектов или же чтобы переманить "призрака". Они использовались, в частности, для того, чтобы увидеть, будет ли призрак бывшего курильщика как-то реагировать.

Что характерно для чисто научного склада ума, Гарри Прайс совершенно не пользовался "оккультными методами", столь характерными для психических ищеек из остросюжетной фикции позднего викторианства и начала дизельной эры: всякими там сигилами, чарами, языческими артефактами, окуриваниями, формулами экзорцизма, "астральным зрением", дивинационными приспособлениями и спиритическими планшетами. С одной стороны, это несколько ограничивает возможности профессионального охотника-за-фантомами, а с другой – это ведь Гарри Прайс. Так что не будем его осуждать. Рассмотрим только некоторые из этих средств повнимательнее.

а. Уиджа-борды (с фр. oui – “да" и с нем. ja – “да", т.е. "дада-доска"). Эта безделушка из бардачка оккультного сыщика изначально представляла собой забаву подрастающего поколения спиритистов 1800-ых гг. Существует большое разнообразие досок-уиджа, их легко раздобыть в шопах с настольными играми, или сделать самому, или же найти в цифровом эквиваленте. Некоторые ипохондрики полагают, что уиджы могут быть опасны, в смысле, что они позволяют войти в контакт с "плохими мёртвяками", в то время как другие провозглашают их лучшим средством для коммуникации с тонким миром. Легко использовать – но вот вопрос: двигается ли планшет благодаря ловкости пальцев и силе бессознательного, или же настраивается актуальный телемост с миром духов? Говорящие планшетки остаются научно необоснованными и по сей день.

б. Ивовые лозы, они же "дивинационные прутья". Очень странная тема. Искусство "лозоходства" известно с бородатых времён, вероятно, с древнегреческих, и традиционно используется для нахождения подземных источников, минеральных месторождений, неотмеченных могил и ещё для определения пола утробного плода (?). До конца не ясно, как это работает, но это работает, особенно в случаях, когда под рукой не имеется навороченных металлоискателей и рентгеновских сканеров. В случаях их использования для охоты за призраками, ивовые прутья могут указывать направление паранормальной пси-активности и перекрещиваться в местах высокого скопления эктоплазмы. Легко применять и недорого, но, однако ж, следует намотать на ус, что некневсе люди способны к лозоходству.

в. Камни. Полудрагоценные каменья, такие как яшма, оникс и разные виды кварцев, традиционно носятся пси-исследователями в качестве апотропической части экипировки; в профсреде охотников за умертвиями считается, что яшма, как и оникс, отгоняет духов путём абсорбирования негативной энергии, в то время как кварцы очищают и дают выход позитивной энергии. Чёрный турмалин, обсидиан, морион (да и вообще все чёрные камни) дают протекцию и усиливают психический щит. Морион, как и некоторые другие виды кристаллов, к тому же, позволяет при должном навыке улавливать в него духов, стихиалей и демонические сущности для дальнейшей работы с ними. Гематит, по слухам, растворяет демоническую энергетику и преобразует её в ангелическую.

г. Окуривание. Сушёные листья калифорнийского белого шалфея широко ценимы за их свойства "окуривания", также, как и древесина южноамериканского растения пало санто. Североамериканские индейцы обыкновенно связывают листья белого шалфея в пучки и окуривают ими помещения в целях пурификации. Т. о. очищаются: тело, душа и дух перед практикой медитации; атмосфера помещения; нейтрализуются негативные астральные эффекты и привязки. Гостхантеры окуривают одержимые дома в целях экзорцизма.

д. Животные. Как известно, кошки и собаки не только лучшие друзья человека, но и отличные психические детекторы. Некоторые оккультные исследователи могут использовать экзотические виды животных: хамелеонов, пауков, змей, летучих мышей или лемуров. Тут уж к кому душа лежит, как грицца. Но в каждом случае нужно сперва научиться взаимодействовать с видовыми особенностями своего ручного фамильяра, чтобы понимать, что он вам хочет сказать.

––––––––––––––––––––––––––––––

Скрупулёзное изучение и объяснение запечатлённых на этих выцветших фотооттисках джентльменских наборов полевой кухни охотника-за-наваждениями позволяет пролить свет на триумфы Прайса в области развенчивания "паранормалей" и всяких таких необъяснимых штук. Техническое обеспечение современных "охотников" гораздо более продвинуто и замысловато, но по сути не слишком-та отличается от оригинального комплекта Гарри Прайса, к тому же не будем забывать, что Прайс действительно был пионером современных ghost-hunting technologies (а до него был Эллиотт О'Доннелл, и так далее – прим. пер.).

ПРИЛОЖЕНИЕ II. Хронология охоты за привидениями в Великобритании с 1900-ых гг. по настоящий момент.

По версии Мишеля МакКея (основателя портала Cold Spot Paranormal Research™)

Дата составления: Октябрь, 4, 2014

Итак, погнали.

1901

Королева Виктория умирает 22 января 1901 года, следовательно, викторианская эпоха потихоньку сворачивается (викторианская эпоха, по общему признанию, началась в 1837 году). Начинается эпохи короля Эдуарда.

1908

Эллиотт о'Доннелл (как должно быть у настоящего ирландца, почти что все консонанты его инициалов двойные), писатель большого воображения, выпускает свою первую не-вымышленную книгу о паранормальных явлениях под названием "Некоторые дома с привидениями в Англии и Уэльсе" в 1908-ом. Кое-кто из ортодоксов считает, что О'Доннелл был первым серьёзным охотником за фантомами. Это, конечно, не соответствует действительности (см. мою статью о практике гостхантинга в 1800-х годах). Было бы, однако, правильнее сказать, что О'Доннелл был, возможно, первой знаменитостью в этом опасном ремесле. Тем не менее, некоторые утверждают, что Гарри Прайс заслуживает этой чести заместо него, и я лично согласился бы с ними. Имя "Гарри Прайс" гораздо более известно, чем то же имя "Эллиотт О'Доннелл", имхо, в современном обществе. Я должен был бы продираться сквозь газетные архивы минувшей эпохи, чтобы узнать наверняка, кто был более популярным во времени. Я рискну предположить, что Прайс вышел бы победителем. Однако, некоторые атрибуты О'Доннелла, в частности, "того, кто ввел термин "охотник-за-призраками"", указывают на обратное (ссылаюсь на его книгу 1916-го года под названием «Двадцать лет опыта гостхантинга» в качестве доказательства). Тем не менее, и это неверно. Джентльмен по имени Г. Аддингтон Брюс (смотри ниже) использовал этот термин в названии своей книги, изданной в 1908 году, т.е. за восемь лет до Эллиотта.

Г. Аддингтон Брюс выпустил свою первую книгу на тему паранормального в 1908-ом году под названием "Исторические Призраки и Охотники за Ними". Использование термина "охотник-за-призраками" до сих пор восходит к этой книге, и я не встречал каких-либо предыдущих использований. Если кто-либо, читая это, наткнётся на термин "ghost hunter", имеющий хождение ранее 1908-ого, пожалуйста, дайте мне знать. Некоторые из книг Брюса можно читать онлайн здесь: https://archive.org/search.php?query=crea....

1912

15 апреля 1912 года Титаник столкнулся с айсбергом. Это кончина было предсказана, хотя и неосознанно (см 1891 г. и 1898 г.).

1914

Эпоха короля Эдуарда заканчивается. Первая мировая война (иначе: Великая война) начинается 28 июля 1914 года.

1918

С 11 ноября 1918 года Первая мировая война заканчивается. Начинается период "Межвоенный".

1920

Спиритическое движение начинает сворачиваться. Гарри Прайс становится членом Общества психических исследований (ОПИ). Гарри Прайсу стукает 39 лет в этом году.

Книга "Спиритизм: Популярная История с 1847-ого" Джозефа Маккейба (скептик) была опубликована в 1920 году — у меня есть один из первых экземпляров этой книги, очень интересно читать.

В начале 1920-х годов, фокусник Гарри Гудини начал подвергать экзекуции фейковых экстрасенсов.

Пресловутый "Хрустальный Череп" был обнаружен повёрнутым на Атлантиде археологом Ф. А. Митчел-Хеджесом в 1920-х годах в Белизе. Для получения дополнительной информации нажмите здесь и здесь.

1922

Гарри Прайс официально начинает свои паранормальные исследования. Гарри разоблачает недобросовестного фотографа духов Уильям Хоупа. Публикация Гарри Прайса под названием "Откровения Спирита-Медиума" выходит в этом же году. Гарри Прайс становится членом Magic Circle.

1925

Гарри Прайс назначен в должности иностранного научного сотрудника Американского общества психических исследований (АОПИ).

1926

Гарри Прайс основывает Национальную лабораторию психических исследований (НЛПИ).

Печально известный полёт адмирала Бэрда к полой Земле происходит 9 мая 1926.

1927

Гарри исследует "ящик" Джоанны Сауткотт "в блеске гласности". Гарри Прайс присоединяется к Клубу привидений и остается там, пока Клуб временно не выключится в 1936 году.

1929

Гарри Прайс впервой посещает одержимый ректорий в Борли.

1931

Гарри Прайс становится вице-президентом Клуба Магов. Гарри Прайс начинает расследование дела Хелен Дункан (психический медиум, признана виновным в соответствии с Британским законом о колдовстве). Американское общество психических исследований скоращает Гарри Прайс в должности иностранного научного сотрудника.

1932

Гарри Прайс проводит "Броккенский эксперимент" в горах Харца, дело обстоит именно так, что делает его всемирно известным. Гарри Прайсу – 51 год от роду в этом году.

1934

Лондонский университетский совет по психическим расследованиям заменен Национальной лабораторией психических исследований.

1935

Гарри Прайс исследовует печально известный феномен "говорящего мангуста" (тип хорька) на острове Мэн (Великобритания) вместе с Ричардом С. Ламбертом (биограф и телеведущий) в этом году. Также в этом году Гарри Прайс производит говорящий фильм под названием "Психическое Исследование" для театра Мувитон Ньюс.

1936

Гарри Прайс – автор двух книг, изданных в этом году, одной под названием "Исповедь Охотника за привидениями", а другой – под наименованием "Привидение Кашенского ущелья". 10 марта 1936 года Гарри Прайс транслируется в прямом эфире на BBC Radio из захваченной привидениями усадьбы близ Меофем, графство Кент. Программа была первой радиотрансляцией, когда-либо сделанной из дома с привидениями. Целью вещания было "предоставить слушателям идеальную картину техник, используемых в расследовании предполагаемого дома с привидениями", как написал об этом сам Гарри Прайс в своей книге под названием «Пятьдесят лет психических исследований». В 1936 году библиотека Гарри Прайсв был перенесена в Лондонский университет, а вскоре за ней поспешили его лаборатория и исследовательское оборудование.

1937

Гарри Прайс арендует пресловутый "дом священника" в Борли в течение одного года для проведения расследований. В этот самый год Гарри Прайс также говорит, будто видел дух ребенка по имени Розали во время спиритического сеанса в одном доме в Лондоне.

1938

"Война миров" Орсона Уэллса транслируется в эфир 30 октября 1938 г. Также этот год примечателен для нас тем, что Гарри Прайс восстанавливает Клуб привидений, тем самым производя самого себя в председатели. Каков хитрец, однако! И ещё в этом году Гарри подготавливает законопроект для регулирования психических практик.

1939

Период "Межвоенный" заканчивается. Вторая мировая война начинается с 1 сентября 1939 г. 27 февраля 1939 г.: дом священника в Борли уничтожен пожаром. Также в этом году Гарри Прайс готовит второй законопроекта по пси-регулированию. Гарри 58 лет в этом году.

1943

Гарри Прайс раскапывает развалины подвала одержимого ректория в Борли и обнаруживает человеческие останки, которые он доставляет в Coopers-студию в Лондоне, чтобы сфотографировать.

1944

Гарри Прайс даёт показания и проводит экспертизу осуждённой за колдовство Хелен Дункан. Во время этого процесса, Хелен становится последним человеком, который был осужден в соответствии с британским Witchcraft Act за 1735 год. Она была признана виновной и отмотала девять месяцев в тюрьме. Руины одержимого ректория в Борли снесены под корень.

5 марта 1944 года в выпуске "Милуоки Сентинел" освещается канадский охотник-на-полтергейстов, доктор Томас Л. Гарретт, в отношении своих исследований полтергейста в Галифаксе, Новая Шотландия.

1945

Вторая мировая война закончилась 8 мая 1945 года.

1947

Кеннет Арнольд видит "летающие тарелки" 24 июня 1947 года в районе горы Рейнир, штат Вашингтон.

1948

Гарри Оцененный умер 29 марта 1948 года в возрасте 67 лет.

1963

Парапсихолог, великий Ханс Хольцер публикует свою первую книгу под названием "Ghost Hunter", он финиширует со списком из более чем 140 книг по паранормальным явлениям, изданных на протяжении всей его карьеры. Он также появляется на многочисленных телевизионных вербальных баталиях, радио-шоу, в газетных статьях и журналах. Он также снялся в сериале под названием "Ghost Hunter", которое транслировалось на канале 2 в Бостоне (дата выхода в эфир не известна, надо будет прояснить, а затем добавить его на этой странице), что делает его оригинальный Ghost Hunter (тот самый хитовый электросинтпоповый "Ghost Hunters", знакомый всем юным европейцам и даже азиатам с детства). Исследования Хольцера в паранормальных ландшафтах являются исчерпывающими и массированными — это чтобы не сказать больше. Вклад, который он внес в исследования призраков, и в паранормальные явления в целом, огромен, как количество печатных знаков суммарно во всех его текстах. Для того, чтобы поставить даже всего десять процентов его достижений и работы на этой шкале времени потребуется много страниц, поэтому я простонапросто поставлю гугл-ссыль на его работы.

1965

Эллиот О'Доннелл умирает 8 мая 1965 года, пережив Прайса (см. год "1908" выше).

1977

Ханс Хольцер исследует печально известный дом на 112 Ocean Avenue (Амитивилль) вкупе с Этель Джонсон Мейерс (психик-медиум) в январе 1977 года.

Далее следует "Пси-Фактор" с Дэном Экройдом и "Битва экстрасенсов", как все уже догадались.

Fin

Автор: Элиас Эрдлунг, эсквайр

<Вниманию почтенной публики представляется небольшой кусок фантазийно-сказочной прозы из сокровенных закромов воображария>

I

…Как-то Колюне Мерзлюке, мальчику неопределённого возраста, вздумалось чем-нибудь заняться, но он не занялся, а только лёг и лежал, и стало ему так изуверски, всепожирательски скучно и пресно в душе, потом перейдя в область живота, что Колюня встал, пошёл в дедушкину спальню и залез в платяной шкаф, иначе гардероб. Он оказался в полной-преполной темноте, но вдруг забили где-то вдалеке угрюмые колокола, и стены вокруг Колюни стали раздвигаться, пока не раздвинулись совсем и не исчезли где-то за линией горизонта. Вышло из-за края тёмной облачной массы бледномерцающее ночное светило, загадочно ухмыляясь Колюне, и мальчик, удивлённо и опасливо осмотревшись, увидел вокруг себя бескрайние холмистые луга ночных цветов.

Цветы эти жили ночной жизнью и имели фантастические формы. Они напоминали силуэты и отдельные части тел разных животных, птиц, людей, вещей и даже механизмов. Цветы мягко мерцали, подчиняясь неведомому ритму, то тускнея, то набирая яркость. Вместе с нарастанием свечения усиливалось и благоухание, и таким же образом оно уменьшалось. Цвет и запах были едины.

Колюне пришла в голову мысль, что эти приливы и отливы цветоблагоухания нисходят на луг прямо из космических высей, а задаёт ритм феерическому действу сама ноктюрнальная богиня, шарообразное светящееся тело которой подобно сердцу этого мира. Это таинственное сердце размеренно пульсирует, заставляя эфирные воды незримого Океана Жизни омывать здешние луга, долины и холмы в вечном, неизменном цикле… Вечном… А что же значит это “вечно”? Колюня задумался над этим словом-символом, пытаясь уразуметь, символом чего же оно является.

Ему это тут же наскучило, потому что он почувствовал собственную неспособность разрешить этот с виду простой вопрос (он же был всего лишь земным мальчиком), поэтому он, поддавшись внезапному порыву исследователя, вскочил на ноги и пошёл куда глаза глядят. А глаза его глядели сразу во все стороны, запечатлевая в его пластичном детском уме магические картины невиданного подлунного пейзажа.

Колюня шёл по изумрудно-нефритовой траве, утопая в её шелковистых росистых прядях почти по пояс, вокруг вздымались купы сказочных бутонов и соцветий, похожих на созвездия. Цветы отливали пурпуром, аметистом, малахитом, бирюзой, лазурью, золотом, сапфиром, кармином, жемчугом, янтарём. Одни бутоны напоминали морских коньков, другие похожи были на скрипки, третьи – на кошачьи головы с тлеющими угольками глаз, четвертые – на греческие оксибафоны. Колюня, проходя мимо, внимательно разглядывал каждый бутон, и вдруг он понял чудесным образом, что то, на что цветы похожи, тем они в какой-то мере и являются. Он даже оторопел от такой смелой мысли.

Мальчик случайно заметил прелюбопытнейший бутон, растущий поодаль от других, и с изумлением узнал в нём голову своего покойного деда, которого не раз видел на старых довоенных фотографиях. Про деда ему было известно от бабушки лишь, что “он-де чудаковатый был и выпить не дурак”.

Теперь, будучи диковинным растением, дедушка заметно похорошел, порозовел, и лик его светился каким-то радостным, чуть задумчивым покоем.

Колюня, тем временем примирившись с нынешним существованием своего деда в виде цветочного куста, подошёл к его мерно раскачивающейся на прохладном ветерке голове в обрамлении нежных оранжевых лепестков и потрогал старца за его широкие, пушистые листья-опахала.

Отрешённый взгляд предка принял осмысленное выражение и неспешно сфокусировался на мальчугане.

“Bonum vesperum, мой внучатый вундеркинд!” – возникла в голове Колюни мысленная вибрация. Мальчик сосредоточился и послал чревовещательному бутону ответное приветствие.

На лице деда расцвела печальная улыбка.

“Я давно уже ждал твоего прихода в наш надзвёздный обсерваторий. Ты принёс с собой цветки тысячелистника и молодые почки вербы?”

“Нет, дедушка, я не подумал об этом. Но я взял с собой немного вкусных конфет.”

“Нееет, эти вещи тебе не нужны здесь. Госпожа Белладонна не примет твоих подношений. Увы, мой мальчик.”

“Дедушка, что ты имеешь в виду?” Мальчик призадумался. “И почему ты назвал это место надзвёздным? Вон, смотри сам, звёзды как были над нами, так там и остаются. Только они какие-то другие…”

“Правильно, Колюня. Это не сами звёзды, это их сущности, их души, если так понятней. Ты сейчас пребываешь в том мире, который жители Нижнего Царства, то бишь земляне, называют именно “надзвёздным”, или астральным. Здесь всё, всё по-другому. Здесь всё намного более настоящее. А про то, что я тебе только что сказал, про госпожу Белладонну и подношения… Ты сам всё поймёшь через некоторое время, мне нечего тебе объяснять.

Тут наступил прилив цветоблагоухания, и всё растительное тело деда заискрилось мириадами живых огоньков, содрогаясь в мерном ритме напоения Жизнью.

Но мальчик уже отвлёкся от старца, засмотревшись на мистический небесный театр грандиозных действий. В школе он очень любил изучать мифы и легенды древних народов, он знал чуть ли не всех героев Эллады и властителей Олимпа. Младшая и старшая Эдды ему были так же близки, как египетские космогонии и сказания о Гильгамеше, а календари ацтеков и майя он постигал с одержимостью средневекового монаха-герметиста.

Теперь перед ним предстало во всей своей необозримой полноте то, о чём он так много читал и о чём так много грезил в минуты отрешённости…

Геркулес в шкуре эриманфского вепря летел за яблоками Гесперид, великий бог Пан в заповедной роще услаждал слух прекрасных дриад игрой на своей колдовской свирели, Дракон обвивался вокруг храброго охотника Ориона, силясь раздавить его в тисках, Кассандра изрекала свои туманные пророчества, скорбные Плеяды оплакивали их несчастного отца-титана Атланта, Персей побеждал морского монстра, готового пожрать изящную Андромеду, Гончие псы Тиндала неслись в страшном голоде прочь от волос Вероники, Изида воскрешала убиенного и расчленённого Озириса, Прометей похищал у хромоного Гефеста священный огнь, аргонавты спасались от кровожадной Сциллы и кошмарной Харибды, отчаянно работая вёслами, Вишну и Лакшми верхом на вещем Гаруде парили над землями и океанами…

Колюня завороженно, разинув рот, внимал бредовым астральным мистериям, у него начала кружиться голова, поплыли ослепительные круги перед глазами, и мальчик ничком упал в мягкую траву.

II

Наш протагонист лежал в забытьи на изумрудном пологе из душистых трав – и вместе с тем пребывал где-то ещё. Что это было за ещё? Попробуем как-то охарактеризовать проплывающие перед мысленным взором нашего фантазёра видения. Мальчик проносился с захватывающей дух скоростью и закладывающим ух свистом сквозь всевозможные светящиеся формы, невообразимые конструкции, спиралевидные тоннели и инопланетные пейзажи. Он даже не успевал как следует оглядеться – и вот уже новый мир сменял предыдущий в танцующем вихре Всего–во-всём. Один раз Колюня пронёсся через восхитительные волшебные поющие и сверкающие чаши, вложенные как бы одна в другую. Мальчик странным образом почувствовал себя так, будто бы он превратился в чистый тон, последовательно поднимающийся с яруса на ярус какой-то сказочной стеклянной башни, и казалось ему, что самый нижний ярус, с самой глубокой и низкой акустикой, придавал его телу насыщенный красный оттенок, а добравшись до самого верха, юная сомнамбула словно бы окуналась в прохладный тёмно-фиолетовый речной туман, преображавший и его самого в тонкую-тонкую ноту. Затем всё словно бы повторялось заново, да как-то не так. Это были очень странные ощущения, Колюня как будто бы и не менялся в своей сути, а менялась только его внешняя видимость, делаясь всё тончее и тончее при каждом повторе, и так происходило девять раз, девять зеркальных башен-чаш пролетел наш мечтатель, и даже казалось, что и чаша-то была всего одна, только каждый раз она словно бы исторгала из себя свою точную копию, правда, уже менее материальную по своей сущности, что ли. Более же всего Колюне почему-то запомнилось поистине ангельское пение этих гармонических сфер.

“Азриэнн Сингала Лу Виндху Фаа-Зилль Нарайяна Килимдадо” – запомнил мальчик.

Наконец Колюню начала сотрясать слабая сладковатая дрожь, и он заключил, что путешествие внутри звёздного света подходит к логическому завершению. Колюня уже приготовился оказаться в своём земном теле, запертом в старом дедушкином шкапе, и в предвкушении этого момента совершенно расслабился всем своим “я”. Когда через одно только мгновение он вновь сосредоточил своё внимание на восприятии действительности, мальчик внезапно испытал сильный прилив тревоги. Дело в том, что вроде бы вернувшись в своё тело, он почему-то не был уверен в том, что оно – его прежнее, хорошо знакомое тело ученика начальных классов, оно как-то странно вытянулось вдаль и раздалось вширь, словно бы загрубело и отяжелело в несколько раз. К тому же юный сомнамбулист ощутил под своей спиной не приятную мягкость наваленных друг на друга слоёв ткани, так уютно пахнущих нафталином – нет, под собой он теперь чуял что-то холодное-холодное, твёрдое-твёрдое…

Мальчик в замешательстве разлепил сонные глаза и узрел над собой слабо освещённые, теряющиеся во мгле своды широкой и глубокой пещеры…

Он вскочил на непокорных, негнущихся страусиных ногах, силясь понять, что же такое произошло во время его периода бессознательности, но тут же зашатался и рухнул обратно, на грубый каменный пол. Это было уже слишком! Даже для такого любителя фантастических приключений, как наш главный герой. Лёжа на холодном камне, Колюня второпях ощупал своё непривычное тело, и нашёл, что:

А) оно совершенно непокрытое и ничем не защищённое от грязи и сырости;

Б) оно большое, видимо, такое же по величине, как у его родителей, какое-то слишком упругое и всё жилистое.

Самым непонятным в этом тёмном деле казался для Колюни тот факт, что его маленький продоговатый вырост между ног теперь претерпел существенные изменения и стал по ощущениям схож с сосисками, которые он так любил есть на завтрак вместе с яичницей-глазуньей. Ах, какая была яичница у его бабушки! Кто знает, когда он ещё сможет её попробовать, в свете нынешних обстоятельств. Да и сосисек он вряд ли будет удостоин, если отныне будет жить в этих подземных хоромах, ежели только сумеет без вреда для здоровья сварить или запечь эту мясистую штуку, подменившую ему его писательный аппарат.

Такие вот мысли промелькнули в разгорячённом воображении мальчика цвета индийской сини, пока он пытался совладать с собственными ощущениями и обстоятельствами. Наконец он приподнялся на острых локтях и прислушался: ему почудилось, что где-то в глубинах этих сырых пещер раздаётся ни на что не похожая музыка и отрывистые выкрики то ли людей, то ли зверей. Был явно различим ритмичный гулкий барабанный бой, какой наш мальчик мог сравнить с услышанным как-то раз, пару лет назад в городе, выступлением заморских темнокожих, белозубых и курчавых людей, полуголых и измазанных яркими красками с ног до головы. Те исступлённо и завораживающе отплясывали на месте, горланя непонятные туземные песни и выбивая зажигательные ритмы на своих больших кубко- и бочкообразных ритуальных барабанах, умудряясь абсолютно непостижимым образом соединять отдельные партии в общий унисон. Тогда маленького Колюню это очень позабавило и удивило, он даже захотел себе такой же большой там-там, как у туземного народа, чтобы стучать на нём целыми днями без остановки, но отец и мать отвергли его наивную мечту с совершенным равнодушием и поспешили утащить как можно дальше и скорее рыдающего и умоляющего ребёнка от манящего зрелища.

Но сейчас отдалённая мерная звуковая пульсация почему-то не понравилась Колюне, очень даже не понравилась, было в ней что-то отнюдь не безмятежное и радостное, как у туземцев, а наоборот, что-то превобытно-зловещее, угрожающее. К тому же барабанный бой и вопли перемешивались с другими звуками, совсем уже странного и неприятного свойства, мальчику вспомнилась тут же дивноголосая гармония виденных им недавно волшебных чаш-сфер, в которых он проносился, и, сравнив её с этим гротескным оркестром из глубин катакомб, Колюня сделал вывод, что последний являет собой образец жуткой диспропорциональности своих составных частиц. Или он просто не привычен к пещерным музыкальным традициям? Пока он не мог ответить на этот вопрос объективно.

Вот уже наш герой собрался с силами и поднялся во весь свой высокий рост, уже куда лучше сохраняя равновесие. Он прошёлся взад-вперёд, слегка покачиваясь, но это ведь были только первые шаги. Тут вдруг Колюне бросились в глаза какие-то неясные очертания в призрачном, мельтешащем ежесекундно неисчислимыми микро-вспышками неясном освещении помещения, он сделал в их направлении несколько шагов и остановился, приглядываясь. Как странно – в полумраке перед ним посреди подземной залы вырисовывался знакомый объект, правда, в непривычном исполнении. Это было не что иное, как школьная парта и школьный же неказистый стул, но они были целиком каменные и вросшие в землю, или, скорее, выросшие из неё, как сталагмиты.

Колюня недоверчиво приблизился к этим сумбурным образам, и теперь его глаз уже смог различить некоторые вещи на поверхности стола. На ней спокойно и задумчиво расположились следующие предметы:

– Чернильница причудливой формы, в виде уткнувшегося подбородком к себе в колени угрюмого готического демона;

– Лежащее рядышком перо, словно выдранное у птицы, схожей с павлином – настолько экзотично оно выглядело;

– Чистый лист настоящего папируса – таких материалов наяву Колюня в жизни еще не видывал;

– Грязный клетчатый носовой платок, каких у школьников обычно полно рассовано по карманам;

– Большое блюдо с неизвестными мальчику плодами и ягодами, самых странных форм и цветов, обрамленное красивой пальмовой ветвью.

– Непонятная штука конусообразной формы, предположительно, минерального происхождения, с разными выемками и выступами, вдобавок исчерченная знаками и символами и слабо светящаяся изнутри, но вовсе не освещающая должным образом данное рабочее место. Гораздо более здесь была бы уместна простая восковая свеча, раз уж пошло такое дело, или коптящая лампадка на худой конец.

Вот в целом и всё, что выделил из общей массы зоркий глаз новоиспечённого подземного обитателя. Он стоял, с интересом взирая на такое нелепое сочетание предметов в этой сумрачной пещере, как вдруг неожиданно услышал прямо в голове мысленный приказ: “Садись и пиши, немедленно!”

Пришлось мальчугану повиноваться и, стиснув от давления чужой воли зубы, как во время нудного урока истории или арифметики, он плюхнулся на каменный стул, который был ему совсем не в пору (будь у него прежнее маленькое тело, было бы куда удобнее!), и, согнувшись в три погибели, Колюня уже решил приступить к записи неизвестно чего неизвестно зачем. Он потянулся было своей гипертрофированной узловатой кистью за павлиньим пером, но тут произошло нечто, заставившее беднягу буквально застыть на месте, как мраморную статую…

III

Из глубин подземельных, сочащихся влагой и осыпающихся аркад донеслось отчётливое кудахтанье. Колюня, чувствуя себя очень странно, отложил перо и осмотрелся по сторонам. Воздух в пещере, где он сидел за каменной партой, словно завибрировал. С чего бы это? Колюне стало не по себе, он схватил грязный носовой платок и промокнул им потеющий лоб.

Правда, более из отдалённых бездн ничего не доносилось (не считая ритмичных гулких звуков тамтамов, перемежающихся выкриками беснующихся музыкантов), и Колюня вновь взялся за перо и пергамент. В голове у него настойчиво зазвучал нарративный глас, который и надиктовал ему следующее:

“Постановление, датированное 17 числом месяца Гекатомбриона.

Я, Его Святейшее Заграбастие, Император Каучуковых Шлангов и Стеаринового Мыла, Быстроокий Данайский Герой-Победитель, сын Бронколамуса, питомец Рантара-Содрогателя Твердей, приснославный Consul Romanus, Обладатель атласных штанов цвета самородного камня-сапфира, Августейший Базилик-Понтифик и Церемонмейстер Первозданного Епитрахория, Коего высокородные цели призваны служить добродетели и чистому Духу Свободы, Его Необхватное Рыхломордие и Великогнусное Беспардонние, Архимудропакостное Алукардианство, III Скрабулион V-го Съезда Дипломированных Рыцарей Нищенствующего Ордена Чаши Грааля, “Всадник Свинцовые Башмаки”, “Разящий Скипетром Старец Смердящий”, Проедатель Плешей и Свергатель Устоев, трижды промозгший Узурпатор и дерзновенный Вивисектор, плодящий красоты весомые и кошмары могучие, сим восклицанием постановляю:

всем и каждому, у кого клещ ушной заведётся нечистый, ватных палочек выдать и воска свечного пять баночек строго. Всё.”

Монолог закончился и диктор исчез, будто его ветром сдуло. Колюня, весь в поту, откинулся на спинку каменного стула и стал размышлять. “Что бы это могло означать? Кто этот голос, диктующий мне эту белиберду? Уж не мой ли дорогой дедушка? Или это происки госпожи Белладонны? Да и где я нахожусь, в конце концов?!” Пока Колюня без сил развалился на стуле, из пещерного мрака вновь донеслось хтоническое кудахтанье, на этот раз уже как будто ближе. Мальчик вскочил со своего места, нервно озираясь, схватил в левый кулак чернильницу-гаргойлу и запустил её куда-то по направлению источника странного звука. Послышались звонкие удары стекла об камень, после четвёртого раза раздалось печальное “Бздыыыыынннь!!” Однако дребезг разбитой чернильницы не затих в пустоте, а стал отражаться от стен пещеры, множась и усиливаясь с каждым новым отскоком. “Эффект ретроспективного эха!” – сообразил Колюня и зажал уши. Через несколько земных минут (60 + 60 + 60) мальчик открыл одно ухо, затем другое. Вроде бы всё было тихо. Вдруг зазвенели серебряные колокольцы, и из темноты выскочила сначала одна курица, чёрного цвета, потом другая – белого. Курицы были великанского размера, где-то со страуса каждая, и облачены в красивую переливающуюся сбрую. За ними волочились расписные сани с бубенцами, на козлах которых сидел некий карлик, похожий на кобольда. Экипаж выехал прямо на середину пещеры и остановился, курицы стали горделиво расхаживать туда-сюда, поклёвывая что-то с земли и порывисто взмахивая крыльями. На их бронзовых шипастых наголовниках также были приспособлены колокольцы, которые громко позвякивали от дёрганых движений этих чудоптиц. Колюня смотрел на это явление во все глаза, не в силах что-либо сказать от изумления. Карлик и курицы, казалось, были всецело поглощены самими собой. На карлике был занятный камзол, а на голове у него озорно торчал восточный колпак с кисточкой. Всем обликом этот кобольд походил ещё и на цирковую обезьянку, ибо был достаточно волосат, одни огненно-рыжие бакенбарды чего стоили. Колюня уже собирался что-то сказать, но будто потерял дар речи, язык его никак не слушался. Тут карлик достал из кармана своего богатого камзола солидную трубку с изогнутым мундштуком и стал её усердно раскуривать. Затянувшись как следует из курительного аппарата, он вдруг сильно закашлялся и некоторое время восстанавливал дыхание. Потом его ленивый взгляд как будто ненароком переместился на стоявшего в оцепенении нагого мальчугана. Карлик сделал вид, что очень обрадовался встрече и отпустил низкий поклон.

Колюня тут же обрёл дар речи и выдавил из себя вопрос с таким облегчением, будто вопрос был какой-то скользкой рыбёхой, которая трепыхалась до того у него в горле:

– Кто вы?

Карлик улыбнулся по-обезьяньи, ещё раз затянулся трубкой и ответил:

– Да неужто не знакомы?

Голос у него был весьма забавный, как будто поднятый на несколько октав и нелепо интонируемый, что наблюдается у детей дошкольного возраста.

– Нет, простите, но мы всё-таки не знакомы.

– Быть такого не может. Ну что ж. Раз вы запамятовали, милейший, я вам напомню. Меня зовут Хоронзон Али Салям ибн Хабир ибн Масрур ван Мустафари ад-Дахакария, и вот уже пять тысяч веков я приставлен к этим двум безмозглым исполинским птицам, с которыми управляюсь как никто другой во всех Трёх Универсумах. Моя Повелительница уже давно ожидает вашего прихода, а зовут вас, мой дражайший эфенди, Колюня Мерзлюка, ученик общеобразовательной средней школы № 1547. Ваш дедушка, Ибрагим Илларионович Мерзлюка, завещал мне ваш Камень Души, сказав, что вы будете величайшим визионером за всё время существования западной цивилизации. Ещё он отдал мне на хранение удивительный Тетрадодекагептаэдръ, который вы также наследуете, о эфенди!

Колюня почти ничего не понял, так как его сильно отвлекали голосовые модуляции этого потешного карлы, да к тому же сам смысл сказанного был довольно туманен.

– Я не так давно встретил своего дедушку на Надзвёздных Лугах. Он был поющим цветком. Ещё он говорил мне про госпожу Белладонну. Это она ваша повелительница? И что вам нужно от меня?

Карлик почесался быстро-быстро, как только умеют обезьяны, зажал пойманную блоху в цепкой хватке и отправил её в рот. Затем, медлительно и важно, проговорил:

– Не стоит нервничать, ваша милость. Я всего лишь неказистый и глуповатый служка, исполняющий приказания. С меня спрос невелик. Поющие цветки – это всего лишь миражи в пустыне Прошлого, сотканные образами и желаниями Мира Подлунного, откуда и вы, и ваш дедушка родом. Ибрагим Илларионович был могущественным имиджмэйкером, дабы вам было известно, и многие его слепки до сих пор могут быть найдены в разных локациях Горних Сфер, где вы уже побывали или ещё только побываете. Но сам он как сущность уже давно растворён в Великом Океане.

– А сейчас мы где? – перебил нетерпеливо Колюня карлу.

– Где мы сейчас? – ответил вопросом на вопрос Хоронзон и пожевал прилипший к губам намокший табак. – Сейчас мы в Нижнем Царстве, если вам так угодно знать. Это область Сновидчества, граничащая с Геенной и Тартарусом. При неумелом навыке астронавигации многие сновидцы после возвышенных видений Горних Сфер стремительно низвергаются в пучины этих Злокачественных Пустот. Но ничего страшного в этом нет, это дело опыта. Надо только лишь пройти этот Уровень достойным образом, поэтому я и явился к вам в помощь, эфенди. Очень подходящую пословицу я тут вспомнил: “Чем выше лезешь, тем больнее ушибёшься.”

– И что мне для этого нужно сделать? – озабоченность Колюни дала о себе знать. – Как мне улучшить свой навык астронагибации или как это там звучит?.. И что там с гоcпожой Белладонной, вы так и не ответили?

Карлик лукаво сощурился.

– Не всё сразу, мой друг, не всё сразу. Теперь по порядку. Выходы из Нижнего Царства ограничены и их неусыпно бдят баснословные твари. У меня есть именной пропуск Возничего, выписанный королевской канцелярией моей Повелительницы, курицам пропуск не нужен в принципе, потому что они бестолковы и неразумны, а вот что касается вашей особы…

– И что же касается моей особы? – раздражённо буркнул Колюня.

– Тут потребуется некоторая хитрость. Но благодаря моим исключительным картографическим познаниям и нужным связям в этих беззвёздных краях, нам следует отправиться всего лишь в два места, где вам будут выписаны временные удостоверение личности и пограничный пропуск в Горние Сферы.

– Странно… Раньше мне не требовалось никаких таких пропусков, чтобы путешествовать, где мне захочется. Отчего так?

Карлик почесал ноздрю, зевнул, выпустил облако дыма и ответил:

– Всё дело в том, мой дорогой эфенди, что мы находимся в Нижнем Царстве. Здесь никто никуда не ходит без удостоверений, свидетельств, грамот и прочей бумажной волокиты. “Без бумажки ты букашка”, хаха. Ещё одна золотая фраза этого пещерного Царства. Что ж, я вижу, вы расстроены моим дурацким лепетом, дражайший мой эфенди. Но что поделать, таковы здешние нормативы. Теперь, что касается Белладонны… Если честно, я не уверен, что мы говорим об одном и том же лице… У меня есть только моя Повелительница.

– И чем же она повелевает?

– Чем повелевает? Ну-уу, достаточно сказать, что всеми Камнями Душ и Петлями Судеб, когда-либо созданных.

– Ммм… – только и промямлил Колюня.

– Не стоит конфузиться, дорогой мой эфенди. У неё есть несколько олицетворений, направленных на определённые цели. Знаете, что-то сродни нордической Морриган – Матери Скорби, известной как Маха, колдунья, Бадб, предвестница и Неман, плакальщица. Или как индийское Женское Начало Шакти-Парвати, которая проявляется весьма разнообразно: Махамайя, Кали, Дурга, Деви, Лолита... Встречается даже имя Аллах. Возможно, одной из таких проекций моей Повелительницы и является эта ваша Белладонна. Или вот ещё…

Колюня тряхнул головой, не желая больше ничего выслушивать от этого сумрачного гостя Нижнего Царства, этого уродливого старого скабрезника.

– Довольно! Давай-ка вези меня, старина Хоронзон, куда ты там говоришь, а остальное уж как-нибудь выяснится по пути. И можно мне выделить хоть какие-то штаны? Тут чертовски холодно!

Карлик весело прицокнул языком, спрыгнул с козел, подошёл к багажному отделению саней и извлёк оттуда свёрток белой материи, который оказался арабским бурнусом. Затем он достал белые же шаровары и просторную хлопковую рубаху. Ещё откуда-то из закромов появились клетчатая арафатка, широкий кушак, загнутые туфли и накидка на голову с узорами из фрактальных турецких огурцов. Наряд был готов, и Колюня почувствовал себя очень недурно. Он взял с каменной парты блюдо с экзотическими фруктами, дабы не проголодаться в дороге, страусиное перо, которое заткнул себе за ухо, странную светящуюся фигурку-параллелепипед и взобрался в сани, готовый к отправлению. Хоронзон вытряхнул остатки табака наземь, спрятал трубку за пояс, запрыгнул на козлы и, схватив кнут, щёлкнул двумя пальцами как-то по особенному. Курицы тут же недовольно заквохтали, но подчиняясь приказанию, развернулись и понеслись иноходью прочь из пещеры. Колюня, не ожидая такой быстрой скачки, вжался в подушки сиденья, оглядываясь по сторонам. Карлик задорно улюлюкал, направляя куриц из одного слабоосвещённого туннеля в другой, резко меняя направление и подпрыгивая на козлах, как на надувном матраце. Это было всё очень нелепо и смешно: огроменные курицы-скакуны, карлик-возничий по имени Хоронзон, похожий на кобольда и на мартышку, бешеная скачка по неведомым лабиринтам Нижнего Царства ради выписывания каких-то там удостоверений, сам Колюня, одетый в бурнус с капюшоном, будто он был халифом, сани с бубенцами, скользящие по влажным камням, словно намазанные мылом, пещерные анфилады и пассажи, похожие на полутёмные улицы древней Персии… Отдалённый барабанный бой и песнопения всё нарастали.

“Вот так да…” – думалось Колюне, – “Вот так приключения! И никаких тебе видеоигр не надо. Только как же теперь мне отчитаться обо всём этом родителям?”

IV

Сани несли ездоков всё вперёд и вперёд сквозь бесконечные туннели Подземного мира. Настроение Колюни парадоксальным образом перескакивало то и дело от жадного любопытства к угрюмому и тревожному ожиданию. Однообразие светящихся лишайниками пещер начинало утомлять, тяжёлый запах метана, фосфора и прочих продуктов субтеррестриальной геоинженерии становился невмоготу. Впереди равномерно бряцали колокольцы на шеях великанских курообразных и покачивалась на козлах нелепая фигурка Хоронзона, большая голова которого с копной огненно-рыжих волос и дурацкой феской походила на тыкву.

“Как же меня так угораздило?” – вяло думалось единственному пассажиру. Теряющиеся во мраке замшелые стены слева и справа по курсу движения стали покрываться какими-то узорчатыми разводами, на них теперь появлялись указатели, символы, надписи и прочие рукотворные следы человеческой (?) мысли. Отдалённый шум сотен голосов и гул барабанов всё нарастали, и нашему сомнамбулисту пришло на ум, каковы, должно быть, истинные размеры происходящих торжеств, если они слышны на таком отдалённом расстоянии. А каково в действительности было это расстояние? Из курса физики Колюня помнил, что расстояние S из точки X в точку Z можно определить, зная скорость V и общее время движения T. Как бишь там? ПУТЬ РАВЕН ПРОИЗВЕДЕНИЮ СКОРОСТИ НА ВРЕМЯ ДВИЖЕНИЯ. То есть S = VxT. Если известны расстояние и время, то скорость находится по формуле: v = S : t; если известны расстояние и скорость, то время находится по формуле: t = S : v. Великолепно. Если скорость движения этих саней ещё можно измерить по внутреннему спидометру (Колюне казалось, что сани движутся порядком 60 км/ч, потому как на велосипеде воздух с похожей силой обдавал его по лицу во время даунхиллов), то уж временной фактор явно ускользал от его внимания. Сколько они уже несутся в этих Сумрачных Пределах Царства Горных Пород? 10 минут? 2 часа? Неделю? Вечность? Один миг? Опять началось это расстройство пространственно-временного континуума. Мерзлюка теперь был точно уверен, что Серафим Егорович из 75 квартиры был абсолютно прав, толкуя его маман и папан, что-де “чтение основ квантовой механики и разного рода фантастических рассказов буржуйских писак вместо выполнения домашних работ по классическому курсу школьных наук не пойдут вашему мальцу на пользу, а токмо лишь башку всю засорят нахрен”. Юноше вспомнился почему-то образ тяжеловесного слона на тонких соломенных, будто паучьих, ногах-ходулях. У отца в кабинете висела картина, где целый караван таких странных существ шёл по каким-то пустыням.. Колюне очень нравилась эта картина. Но кто был художник? Отец вроде говорил. Что-то на букву С.

– Того испанца звали Мальдорор де Бали, – развернув свою тыквенную голову на 90 градусов и воздев короткий перст, изрёк Хоронзон со своих козел.

– Да ну? – ничуть не удивившись, а только раздражившись ещё больше на наглое внедрение в собственный мыслеход, откликнулся Колюня. – Не путаешь чего?

– Чтоб мне быть поданным к столу Ашмодая с яблоком во рту! – невозмутимо ответствовал карла. – Уж у меня в хранилище редкостей имеется парочка холстов с личным автографом этого мастера извращённых фантазий и фотошорного брикольяжа. Если когда будете проездом, милости просим взглянуть.

– Непременно, – откинулся на подушки Колюня, чувствуя, как всё более отдаётся на волю обстоятельств. – А с самим маэстром случаем знакомства не имели честь водить?

– Как же, как же, – подал свой хрипловатый голос Хоронзон, подскакивая на козлах, в то время как курицы перелетали очередную трещину в земле. – На одном званом балу в Муккарабахе как раз прислуживал ему за столом, хе-хе.

– А что ещё за Муккарабах? – заинтересовался пассажир.

– О, ну это тот самый скальный город, в котором мы без пяти минут как окажемся. Там сегодня торжества, как вы, должно быть, уже давно слышите, монсеньор.

Колюня усмехнулся.

– Да, сложно тут не услышать. Слушай, Хоронзон, ты точно знаешь, как помочь мне вновь оказаться в Надзвёздном мире?

Хоронзон ничего не ответил и только щёлкнул хлыстом чёрную курицу по правую руку.

Колюня начал вопрос сызнова, но не договорил, потому что карла соизволил ответить.

– Мон шер, этого я знать не могу, но вполне уверен, что после посещения Министерства по Миграции Населения и Главного Управления Внутренних Дел у вас будут все бумаги на руках, чтобы быть способными пройти мимо Стражей любых из Четырёх Врат достославного Муккарабаха.

Воцарилось напряжённое молчание.

– А что за население города? Кто там обитает – люди, нелюди, тролли, морлоки, злые демоны, может быть?

– Да все, кто угодно. – просто ответил возница.

– Ааааа… – протянул Колюня, – ну а праздник-то в честь чего?

– Хых, вот молодёжь-то пошла. Да вы ж сами недалече как приняли депешу от самого светлейшего мэра этого чудесного скального города, запамятовали уже? – ошарашил Хоронзон и без того не успевающего за впечатлениями Колюню.

– Это который Всадник Свинцовые Башмаки? Как-то не знаю даже. По напыщенности напоминает мне речи римских диктаторов.

– Что вы, монсиньор, не стоит так выражаться, – внезапно перепугавшись, перешёл на шёпот Хоронзон, – здесь ведь даже у стен есть уши…

Колюня, в который раз чувствуя себя странно дальше некуда, пригляделся к проносящимся мимо подземельным стенам и – о диво, действительно, на некоторых участках скального массива имелись выросты вроде древесных грибов-чага.

– Так тут не только уши, ещё и носы имеются, и языки, и глаза, и рты! – завороженно пробормотал Колюня, вжимаясь поглубже в кресло от вида здешней лишайниковой жизни.

– И то правда. – только и бросил с козел кобольд.

Помимо странных органообразных наростов на стенах туннеля теперь по всей протяжённости зажглись неоновые лампочки, куда лучше освещавшие путь, чем масляные факелы до этого. Хм-мм, а когда было “до этого”, нахмурил брови наш сомнамбулист. Вот всегда так в этом парадоксальном мире, стоит на секунду отвлечься – и на тебе! Что-то совершенно иное.

Туннель теперь стал петлять и завихряться, как американские горки. Ещё не хватало мёртвых петель! Вот они движутся резко влево и вверх, а вот вдруг срываются вниз по наклонной. Вверх-вниз, влево-вправо, по-диагонали, по-параболе, по-спирали.

Живопись также стремительно прогрессировала. От примитивщины уже давно не осталось и следа. С каждым десятком метров наскальные sgraffito претерпевали новые модификации: аморфные значки, узоры, концентрические круги и указатели превращались в схематических животных, те – в свою очередь – в антропоморфные силуэты, одиночные, групповые, затем появились сцены охоты и ритуалов погребения, затем вновь резкий скачок – и вот уже Колюня видел фрески псевдоегипетских и псевдошумерских божеств с головами животных, идущих в пол-анфас длинными безмолвными процессиями. Скорость движения тоже всё ускорялась, уши стало закладывать. Праздничный шум дошёл до уровня морского рокота. Вот пошли чопорные портретные галереи времён Средневековья, стремительно мутирующие в ангелические хоры и звёздные системы Ренессанса, перерастающего в чувственное барокко складок, париков, изгибов и выпуклостей, перекрывающееся мрачными фигурами шекспировских трагедий прерафаэлизма, который тут же трансформировывался в импрессионистские жирные мазки сиюминутных моментов уличных сцен, и у Колюни стало захватывать дух. Ещё два мгновения ока – и на смену цветовым пятнам пошли мультяшно-комиксные персонажи Диснея, перемежающиеся графическими абстракциями, тэгами, постерами и 3d-объектами. Скорость движения стала практически сверхзвуковой. Тело Колюни всё вдавилось в спинку мягкого сидения, настенный поп-арт стал смазываться в одну цветастую мешанину. Засверкали электрические сполохи.

– Что-о-о–та-ко-е-е-е???!!! – возопил наш сомнамбулист.

Звучный крик Хоронзона донёсся из какого-то запредельного далёка.

– Это-о-о-о-кван-то-выыыый скааа-чоооок, моооон-сиииинь-оооор!

Шквальные порывы турбулентных воздушных потоков сотрясали узорчатые сани. Вокруг мелькали огненные шары и ослепительные зигзаги искрящихся молний.

Колюня зажмурился, щёки его раздувались как на центрифуге.

Внезапно он услышал как бы оглушительный звуковой взрыв – очевидно, они только что прорвали сверхзвуковой барьер. Как будто пробка из бутылки игристого. Абсолютно оглушённый и ошалелый от этих аттракционов, потерявши всякое чувство ориентации в пространстве-времени, Колюня в который раз за своё путешествие отключился.

А когда пришёл в себя, увидел, что парит в санях Хоронзона над величественным пещерным городом-цитаделью, разделённым извилистой лентой полноводной реки на два берега, парит над тысячами шпилей, минаретов и куполов с развевающимися флагами, над площадями, базарами и садами самых невероятных форм и цветов, и размеры этого города, не говоря уже о самой грандиозной каверне, поражали воображение. Повсюду на открытых пространствах можно было заметить многочисленные скопления обитателей этого удивительного андеграундного города, выглядящих с высоты как крошечные цветовые шарики, быстро-быстро снующие туда-сюда. Ни дать ни взять, броуновское движение заряженных частиц. Звуковые вибрации теперь слышались отовсюду, сотрясая барабанные перепонки мерным ритмом и напоминали оркестровые марши с восточным колоритом. В воздухе вокруг носились целые флотилии воздушных змеев, наполненных светящимися газами шаров, китайских фонарей и, кроме того, наблюдались разного рода птицы, похожие на ярко окрашенных пернатых рептилий Триаса или Юры. Один из этих хохлатых экземпляров приземлился прямо на голову Колюне, после чего был стряхнут на сиденье. Взрывались сотни фейерверков. Как ни странно, огромные ездовые курицы держались на воздухе, попросту расправив свои корнатые подкрылки и не прилагая никаких дополнительных усилий, кроме разве что нелепого перебирания когтистыми ногами. Колюня разглядел вдали, в самом центре Муккарабаха, массивные сверкающие медью формы грандиозного дворца, располагающегося на отдельном острове. Очевидно, то были апартаменты Великого и Ужасного Мэра.

– Вот мы и прибыли. – ободряюще гаркнул Хоронзон, поправляя съехавшую набок феску – мубро дабжаловать в Муккарабах, град Тысячи Башен!

V

– Это офигеть как круто! – не выдержал Колюня, остервенело крутя головой, пытаясь ухватить этот сказочный мираж одною силою своего рассеянного внимания.

– Воистину, мой юный господин. – крикнул Хоронзон, постепенно направляя куриц на снижение.

У Колюни перехватывало дых от обилия звуков и зрелищ. В его височных долях будто поселились бронзовые молоточки, тюкающие и звякающие на всяк манер.

– Тут тебе и вальс, и тральс, и парадальс. – брякнул с козел как-то по-будничному рыжий карла, одновременно поднимая левую руку за голову и охаживая куриц по толстым, покрытым филигранной бронёй бокам, отчего те издавали яростные недовольные квохчи и вихляли то в одну, то в другую сторону, отчего было ощущение ныряния вниз с головой в воздушные бассейны или что-то в этом роде, Колюня не смог как следует сформулировать должной референции. Да и похер, подумал Колюня, вон виды какие шикарные, кому в школе рассказать – в штаны надуют от зависти.

Внизу плавно раскрывался уходящий к горизонту план подземного метрополиса. Юный визионер, присмотревшись как следует, заметил с удивлением, что хоть этот величественный архитектурный ансамбль из многих тысяч храмов, дворцов, лачуг, башен и заводов находится внутри Земли (или любой другой обитаемой планеты Вселенной), он имеет собственную атмосферу и освещение. Городские стены, скаты крыш, купола, шпили и пилоны буквально купались в полуденном южном солнце, по улицам двигались процессии пустынных животных вроде верблюдовых, и вообще было довольно жарко, даже в столь лёгкой одежде, какая была на его одеревенелом теле. Колюня весь взмок; ему страшно хотелось пить. Однако интерес его не пропадал, а настроение было самое что ни на есть одухотворённое.

– Эй, Хоранзим! – крикнул хриплым голосом Колюня, глядя, как вдалеке, на мэрском острове, поднимаются в воздух мириады расписных, словно яйца Фаберже, воздушных шаров.

– Чего тебе? – неохотно огрызнулся занятый маневрированием среди воздушных гольфстримов старый джинн-забияка, рыжий душеприказчик, герцог семидесяти ведомств и двадцати восьми округов, премудрый Али Салям ибн Хабир ибн Масрур ван Мустафари ад-Дахакария. А потом, опомнившись, – прошу прощения, Ваша Светлость, чего вы изволите узнать у старого глупца Хоронзона?

– Долго ещё нам вертлять? Я страсть как хочу есть и пить. И голова кружится от тряски и высоты. Лечь бы уже, вздремнуть часок-другой.

Хоронзон, спорый на ответ, гаркнул что есть мочи:

– Ещё пять минут обожди, мой эфенди. А теперь – фастн йорз ситбелтз!

Взвый воздуха, резкий нырок, и их сани уходят в крутое пикэ.

– Ох йоооооооо! – вопит Колюня, думая, что настал его последний час. – Мамаааааааааааааа!

Промеж ног у него растекается ядовито-жёлтое пятно.

Пролетев камнем около 0,3 секунды и сделав мёртвую петлю, сани вновь выровнялись и полетели теперь над полноводной рекой, перепоясанной чудом инженерно-эстетической мысли этого края, стеклянным мостом с большой буквы, сверкающим, словно хризопраз в лучах незримого Солнца. По реке плыли величественные барки, яхты и прочие парусные многоярусные, их стяги переливались всеми цветами радуги, включая несколько дополнительных. Над рекой носились воздушные змеи, горделивые альбатросы и суетные чайки, испускающие протяжные вопли при виде саней, несомых двумя курицами-переростками. Мимо пролетел, скрипя лопастями, воздухоплавающий бриг-цеппелин.

– Красотищщща какая! – пускал слюни Колюня, вгрызаясь в припасённый со времени пещерных приключений сочный помегранат.

– Это Двунадцатое Чудо Света, приснославный Мост Скарладонатти, о почтеннейший мой.

– И какая у него история? И из чего он сделан? И сколько ему лет? И для чего он выстроен такого размера? Он золотой? Или медный? Или скрипичный? Или мельхиоровый? И сколько всего Чудес Света?

– Не всё сразу, не всё сразу, май бразу, а то так и до ксеноглоссогогии недалеко доехать. Чудес Света, господин мой, столько, сколько ушей у гремучего гелиокекропса…

Внезапно, слушая вполуха визгливую речь демонического своего провожатого и во все глаза пожирая чудесное видение высокотехничного и одновременно, какого-то по античному стимпанкового моста, раскинувшего свои исполинские быки (и быки были действительно в форме бронзовых быков, только с рыбьими хвостами) через бирюзовую ленту, видимого сквозь лёгкую голубоватую дымку с высоты полёта орнитодактиля, наш юннат-опиуман испытал стойкий футурошок, осложённый дежавю в равных пропорциях с жамевю, да ещё и с некоторой долей деперсонализации. Кто он? Где он? Что происходит? Отчего? Зачем? Что это за? Но всё же видение, будь оно хоть на одну треть реальным, превосходило все краслоты, какие только мог вообразить или увидеть в своей нормальной жизни мозг какого-нибудь прославленного итальянского визионера XVI, того же Кампанеллы, али Фичино, али Пико делла Мирандолы. Уже хотя бы потому стоило запомнить это приключение на всю оставшуюся жизнь.

– Гелиокекропса… ты меня слушаешь, мой господин?

– Я весть внимание, Хоронзон. – ответствовал пришедший в себя Колюня, протирая слезящиеся глаза. – А дай-ка мне твою трубку попробовать.

– Нет, она для тебя слишком крепка, эфенди. Мало ли чего. А мне потом за тебя отчёт составлять, так-то и так-то, уморил парня, и всё прочее.

– Да ну?

– Да вот-те мой хлыст.

– Ну лааааады.

– Так вот, эфенди, Было в ранние времена 78 Чудес-та. Ибо неспроста эта цифра, а магического свойства она. Тогда был Мифогонный Эон, люди жили в тесном общении с животными, растениями, грибами, лесами, гениями, богами, пришельцами, конкистадорами и Высшим Разумом в сказочных городах-государствах, вроде как наш Муккарабах, или Фтонопс, или Парфагены, или Горгоника, или Тарталия, или Мундвич, или Идаликсардия или Адоцелелепочте.

– …

– Да, представь себе, были и ещё многие города, и они-то и входили сами по себе в Чудеса Света. Но Чудом могли быть и какие-то особы выдающиеся рукотварные объекты, находящиеся в этих городах, притом каких угодно размеров – от знаменитого Дворца-Обсерватория Мармадамми и колоссов древнего Пелагоса до говорящей Медной Головы Абульдида и крошечного заводного термита Джупали, который способен был проедать сталь, что твои манжеты. Но Время, этот Шут Богов, как ты знаешь из своих земных учебников, неумолимо, и оно вправе судить самые прекрасные вещи. И теперь мы имеем то, что имеем – несколько сохранившихся городов в самых недоступных участках Подземного Мира и ещё кой-чего из блёклых развалин в мире Подлунном.

– А что случилось-то? – в уме Колюни знаки вопроса, эти несносные горбуны, копошились, подминая и напирая друг на друга, как жуки в банке. Колюня вспомнил, что у него всегда летом была огромная банка, наполненная разноцветными жуками и всякими жирными, чудовищными гусеницами. Они все без устали куда-то карабкались по гладким прозрачным стенкам и пожирали один другого, и это было одновременно отвратительное и крайне занимательное зрелище. Но потом Колюня прочитал книгу какого-то поляка из серии ДетГиз про римскую смутную эпоху, и там ему особенно запечатались гладиаторские бои. И с тех пор он перестал ловить и сажать в банку разных насекомых. Хотя иной раз всё-таки ловил какого-нибудь рогача, но обыкновенно выпускал заранее.

– Что случилось, что случилось… – закряхтел Хоронзон, его голос уже ничем не напоминал мультяшный, как будто ему опостылела собственная роль. Он отпустил вожжи, извлёк из камзола свою бриаровую трубку и, задумчиво глядя, в искрящийся горизонт великой пещеры, которой и края-то не было видно, стал методично набивать её табаком. – Случилось что. А вот что – учёные мужедевы (а были все эти древние как один андрогинами) потеряли всякий разум, заигравшись в магию, науку и технологию и соорудили такое баснословное Орудие Мысли, которое позволяло расщеплять материю в один присест. А что такое материя? – Хоронзон сплюнул вниз, но ветер снёс слюну в сторону, и этот залп пролетел в каком-то дюйме от лобной доли Колюни. Под ними тем временем проплывали крыши столичных амфитеатров, музеев, гастрономов и жилых домов, и вблизи они уже не казались такими ослепительными. На центральных улицах толпилась тьма народу, слышались какие-то взрывы, гудение, раскаты общего хохота и рёв ездовых животных, и казалось, что это не праздник, а какая-то революция.

– Материя, – сказал Колюня, недолго соображая, – это такая форма энергия, которая структурируется в определённые сгустки и может быть преобр…

– Ом мани падме хум, эфенди, вам надобно открыть черепную коробку и хорошенько встряхнуть содержимое, чтобы вся ваша терминологическая ересь вылетела вон. – надменно процедил Хоронзон сквозь посеребрённый мундштук и стал дальше читать морале, – нахватались срамоты по верхушкам. Коперник, термодинамика, демон Шляхтича, дендерское электричество, асаны, прасаны, чингисханы, звёздные войны, чёрные дыры, спермоцидные киты и тахионные галактики – Хых! Понимаете, друг мой – проклятие вашего века кроется в самой системе вашего образования. Вас пичкают разнородной информацией, которую льют в текстовые носители бестолковые эрудиты, которых в свой черёд некогда пичкали такие же энциклопедисты, выращенные на домашнем парном молоке и пилюлях. И в итоге вы вырастаете, начинаете молоть всякую бурду на псевдонаучную тематику и писать собственные книги, которые тоже обязательно войдут когда-нибудь в общеобразовательную программу.

– Ну как бы….

– Вот именно! – Хоронзон устало потянулся и звучно хрустнул затёкшими шейными позвонками. – А всё это для чего? Чтобы построить новое Чудо-Орудие, новый техногенный Модуль Флуктуации, который бы стал расщеплять материю, а материя, да будет неучам известно – это сама ткань реальности, и тем самым делать из упорядоченного, плотного Космоса решето Хаосмоса, сквозь которое просачивается Антиматерия.

– А что такое Антиматерия? – задал резонный вопрос наш благодарный слушатель.

– Что такое Антиматерия, ты меня спрашиваешь, о неуч царя Набухудонсара?! – изрыгнул из себя в приступе невоздержанного хохота проклятый карла, аж подавившись своим дурманящим табаком. – ЧТО ТАКОЕ АНТИМАТЕРИЯ????!!!! Я И ЕСТЬ АНТИМАТЕРИЯ, НИЧТОЖНАЯ ТЫ ТЛЯ, Я ЕСМЬ ХОРОНЗОНЪ, РАСЩЕПИТЕЛЬ МИРОВ!!!!

От этого чудовищного гласа восприятие Колюни задрожало и вдруг рассыпалось, разбилось на миллиарды микроотражений, и его на какой-то миг не стало вовсе как самого себя. Но волна диссоциации отхлынула через некоторую вечность-миг, и вновь мир сфокусировался на полёте в санях над мостом Махарабоджа, или как его там.

– Это что сейчас такое было, Хоранзим? – в ужасе вопросил Колюня, приходя в себя и нервно сглатывая.

– Да ничего. Это я так. – только и сказал помрачневший огненно-рыжий карлик, сурово потягивая коптящую трубу.

Тут курицы помпезно заквохтали и резко пошли на очередное снижение. Внизу проносились кварталы за кварталами белокаменных строений, сады, скверы, площади и запруженные базары, на которых толкался всякий чудной люд в разноцветных костюмах. Некоторые персонажи имели весьма фантастический вид. Колюне показалось, что он различил двух огромного вида полулюдей-полузверей, похожих на жирафов, торговавшихся с каким-то земноводным в огромном тюрбане за прекрасную полуящерицу-полуэфиопку в малиновых шароварах, вестимо, наложницу али баядерку. Тут прошла городская стража, похожая на вереницу майских жуков-бронзовок, одновременно схожих с сарацинами. Там у фонтана отдыхала некая посольская миссия – люди (или нелюди?), вроде богомолов, закутанные в цветастые саваны, как египетские мумии, чинно развалились в тени на самаркандских коврах, а огромные клыкастые то ли берберы, то ли циклопы с ятаганами наголо сторожили их покой, поводя слоновьями ушами и отгоняя опахалами тучи слепней.

Колюня захлопнул отвисшую было челюсть, опомнившись вдруг, и опять пристал к усталому своему вознице.

– Эй, Хоранзим!

– Ну чего ещё там?

– Слых, Хорназем, так а чего, куда все Чудеса Световые подевались? Неужто их в этот Расщепитель Материи засосало?

– Именно. И полмира впридачу. Но и теперь их ещё на Мундусе вашем поболее будет, чем в популярных туристических изданиях описывается. Ведь печатка Соломона ибн Дауда до сих пор не пылится в музейных экспозициях, верно? Как и сандалии Трисмегиста и черпак Тувал-Каина?

– Да не знаю я, Хоранзим.

– Эти вещи теперь прячутся от людей. И зовутся они Санграалы. А мы уже прибываем. Так что соберитесь, мой господин, приведите себя в порядок и посерьёзней. У нас с вами предстоит на сей день несколько важных знакомств, в том числе – с дамами из высшего общества.

– Есть, синьоро Мандарино! – весело откликнулся со своего седалища Колюня, внимая многотысячному шуму городских масс.

Впереди маячило какое-то пышное, восточного вида здание, похожее на мавзолей. Только в этот мавзолей со всех сторон съезжались и слетались всевозможные транспортные средства. Площадь представляла собой сплошной разноязыкий мультиколорный хаос.

– Ну чистый Бабилон-5! – вырвалось у Колюни.

– Ещё того похлеще. – ответствовал Хоронзон, пристёгивая взмокших куриц. – Это Центральный Вокзал, из него мы сразу последуем, пройдя таможенный контроль, в Посольское Бюро, чтобы…

Голос Хоронзона снесло сильным супротивным вихрем.

– Да как скажешь. – открикнулся Колюня. – Выпить бы чего.

Они стремительно снижались, а бурнус Колюни размотался на шее и громко защёлкал на ветру, словно хлыст.

Продолжение ожидаемо

источники: Джастин Хоув / Жавьер Аспиазу

перевод: Элиас Эрдлунг

"Есть много иностранцев, но в основном англичан, которые стесняются, когда им говорят о вопиющих случаях интеллектуального пиратства, понесенных французскими писателями от Соединённого Королевства. Её Милостивое Величество Королева Виктория подписала в прошлом соглашение с Францией с похвальной целью прекращения таких частых и дерзновенных ограблений. Это очень хорошо написанный договор, но в нём есть небольшой параграф, который делает иллюзорным всё остальное содержание. В данном разделе Её Величество запрещает присваивать её верноподданным наши драмы, книги и т.д., но позволяет им делать то, что Она называет «золотой имитацией»".

"Существует малоизвестное место, которое, без сомнений, является страннейшим во всём мире. Люди, населяющие варварские земли вокруг Белграда (Югославия), иногда называют его Селеной, иногда – Вампирградом, но сами его жители между собой называют его не иначе как Склепом и ещё Коллежем."

цитата

Селена – название Луны и её богини у эллинов – прим. пер.

«Умпырский Город» Поля Феваля (1816-1887) является именно той страшной книгой, чьё действие разворачивается подобно крушению локомотива, но ты не способен выпустить её из рук, потому что это чертовски интересно и безумно более чем на две трети. Когда Феваль стаскивает крышку со своего terra incognitae, ему удаётся воплотить один из дичайших и живописнейших шедевров вейрдового пульпа, с которыми только можно столкнуться в лобовую.

Сюжет строится на попытке Анны Рэдклифф (да, именно её) спасти её подругу Корнелию от навязчивого внимания вампира Отто Гоэцци. С помощью своего слуги, Серого Джэка, её друга Нэда (жениха Корнелии), его слуги Весёлые Кости (ирланского отморозка), а также захваченной в плен трансгендерной вампурессы по имени Полли (прикованной к своему железному гробу, который она носит на плече), Анна, напоминающая чем-то прото-Баффи, отправляется в Селену, град вампиров.

Написанный в 1867-ом, тремя десятками лет ранее «Бракулы», «Град Вампиров» являет собой вторую часть умпырской трилогии Феваля (остальные две называются «Рыцарская Тень» и «Графиня-вампиресса»). Вампиры Феваля весьма и весьма отдалённо напоминают аналогичных существ Стокера. Согласно Брайану Стэблфорду в его послесловии к книге, оба автора юзали один и тот же текст XVIII-го столетия, «Dissertations sur les Apparitions des Esprits, et sur les Vampires» учёного-богослова Дома Огюстина Калме (а что, у вас нет копии?), присовокупив к этому источнику свои собственные кошмары.

цитата

Огюстен Кальме (фр. Augustin Calmet) (1672—1757), урождённый Антуан Кальме и известный под религиозным именем Дом Кальме (Dom Calmet) — учёный аббат-бенедиктинец родом из Лотарингии.

Не являясь оригинальным мыслителем, но обладая обширной эрудицией, занимался преимущественно экзегетическими, историческими и богословско-археологическими исследованиями.

В данной статье имеется в виду его «Трактат о явлениях духов, в том числе вампирическаго свойства» за 1698 год – прим. пер.

В случае доблестного Феваля это означает доппельгангеров (его вампирюги могут дублировать себя), пиявок (у его существ нет клыков, но зато есть шипастый язык, которым они прокалывают шеи своих жертв и сосут жизненную эссенцию из раны), кражу волос (в мире Феваля существуют пластические увеличители высоты лба и лысые женщины, а его вампиры заодно промышляют кражей волос у своих жертв), а также сам град вампиров, Селена, куда упыри возвращаются при возникновении любых экстренных ситуаций. Не сбавляя тормозов, Феваль открывает нам, что его вампиры – ни что иное, как заводные автоматоны из плоти и крови, лечение которых состоит обычно в повторной обмотке их внутренних трансформаторов "техножрецом" (к сожалению, этот "недобрый священник" никогда не появляется в романе). Ох, и ещё вампиры Феваля взрываются, когда вступают в контакт с кремированным сердцем другого вампира. Забавнейше!

Роман Феваля не вполне соответствует задумке автора достичь апогея сверхъестественного ужаса, но скорее оказывается весёлым и творческим сюрреалистическим бредом, опережающим своё время (на ум приходит "Кровавый роман" (1924 г.), набранная на типографском станке пародия чешского художника-графика и писателя-маргинала Йозефа Вахала – прим. пер.). За четверть века до появления «Блакулы» Брэма Стокера, ставшей настольной библией вампирской литературы, Феваль предлагает весьма оригинальный образ вампира, основанный на его воображении: знакомьтесь, г-н Goëtzi, вампир его романа, существо мультиформатное, имеющее возможность интегрировать и ассимилировать тела своих жертв и ксерокопировать себя по желанию. Не менее дюжины его копий появляются на страницах романа. Глаза и кожу февальских вампиров выделяет зеленоватое свечение, что делает этот цвет символом всей истории. Кроме того, г-н Гоэцци живет не в глухом замке, но обитает в Селене, вампирском мегаполисе, мрачном городе, над которым никогда не всходит солнце, расположенным в отдаленной части бывшей Югославии.

Написанный с бешеной скоростью и ослепительным воображением, роман месье Феваля «Вампир-Сити» – это дикая и захватывающая пародия, на удивление актуальная, даже в чём-то постмодернистская, с учётом жанровой трансгрессии "вампирской любовной прозы", которая в неимоверном количестве навалена сейчас на полках тематических отделов в каждом крупном книжном супермаркете европейских столиц. Вы найдёте «La Ciudad Vampiro» в испанской редакции Вольдемара за 2007-ой год.

«Чёрному Пальто Пресс» (как и Брайану Стэблфорду) следует отсалютовать за то, что они сделали романы Феваля (как и многие другие) доступными для инглизи-публики. Являясь, возможно, только лишь отдалённым и курьёзным предком современной вампфикции, «Град Вампиров» может быть рассмотрен с позиции прямого предшественника new weird-работ вроде «Нового Кробюзона» Чайны Мьевиля. Оба автора обыгрывают шаблонные жанровые конвенции (интересно, о каких жанровых шаблонах можно говорить применительно к 1867-ому? – прим. пер.) с дерзостью, что поражает читателей и цепляет их странными, даже порой ужасными концептами. Как и Мьевилю, Февалю удаётся нагнетать у читателя страх одним лишь воздействием своего беспокойного воображария. Подарок, который как нельзя более доставляет, если учесть хлипкую логическую почву, на которой выстроен роман.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~ ~~~~~~

Короткометражный фикшн Джастина Хоува появляется в хоррор-/эдвенчур-/стимпанк-компиляциях Джэффа и Энн Ван дер Мэйеров "Быстроходные суда, чёрные паруса"; "Под беспрерывным небом"; "Мозговой урожай". Для тех, кто хотел бы больше узнать о странных мирах французской целлюлозы, есть неплохой материал: «Кто? Фантомас!» в интернет-обзоре научфанты.

Приложение

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №1

В одной деревне умирает женщина. Её как следует отпевают, напутствуют и закапывают на кладбище, как и всякого другого покойника. На пятый день после её смерти то один, то другой жители деревни слышат страшный и необычный шум и видят какой-то призрак, беспрестанно меняющий свою внешность; он перекидывается то в собаку, то в человека. Он является в дома жителей, накидывается на них, хватает их за горло и принимается их душить или сдавливать им живот, доводя их до изнеможения; иных бьет, ломает. Все подвергающиеся нападению впадают в страшную слабость, бледнеют, тощают, не могут двинуть ни рукой, ни ногой. Страшный призрак не щадил и домашних животных; так, например, связывал коров хвостами, мучил лошадей, которые оказывались покрытыми потом и выбившимися из сил, словно на них кто-то ездил до изнеможения. Местное население, конечно, приписало все эти проделки вампиру, и в этом вампире узнали ту самую женщину, о которой было упомянуто в начале.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №2

В одной чешской деревеньке умер пастух. Через некоторое время после его смерти местные жители начали слышать голос этого пастуха, выкрикивающий их имена. И кого этот голос выкликал, тот в скором времени умирал. Бывалые мужички тотчас сообразили, что пастух этот был колдун и после смерти, как водится, превратился в упыря. Порешив на этом, они немедленно вырыли покойника, который, к их неописанному ужасу, оставался совсем как живой, даже говорил. Мужики немедленно проткнули его насквозь деревянным колом (по всей вероятности, осиновым; осина почему-то считается наиболее подходящим материалом для выделки этих кольев; вероятно, это находится в связи со сказанием о том, что на осине повесился Иуда), но проткнутый мертвец проявил к проделанной над ним жестокой операции не больше чувствительности, чем жук, посаженный на булавку. Он насмехался над своими мучителями, благодарил их за то, что они дали ему хорошую палку, что ему будет теперь чем оборонятся от собак. В ту же ночь он опять встал и всю ночь пугал народ, а несколько человек даже удавил. Тогда призвали палача и поручили ему разобраться со строптивым покойником. Его взвалили на телегу и повезли в поле, чтобы там сжечь. Покойник бешено ревел и двигал руками и ногами, как живой. Когда перед сжиганием его вновь всего истыкали кольями, то он ревел ужасно, и из него текла в большом количестве алая кровь, как из живого. Сожжение оказалось вполне радикальной мерой: злой покойник после того уже никого не беспокоил.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №3

В одной деревеньке в Силезии умер шестидесятидвухлетний старик. Через три дня после смерти, он внезапно явился в своем доме, разбудил своего сына и попросил у него есть. Сын накрыл стол, подал пищу. Старик наелся и ушел. На другой день сын, конечно, рассказал всем об этом происшествии. В ту ночь старик не появлялся, но на следующую ночь опять пришел и опять попросил есть. Угощал ли его на этот раз сын или нет, об этом история умалчивает, достоверно только то, что этого человека, т.е. сына, нашли на утро в постели мертвым. И в тот же день пятеро или шестеро других обывателей деревни вдруг как-то таинственно расхворались и через несколько дней один за другим умерли. Жителям стало ясно, что в деревне шкодит упырь. Чтобы его распознать, начали разрывать могилы всех свежих покойников и, конечно, добрались до того, кого было надо. Это и был тот старик, отец первого пострадавшего, которого нашли мертвым в постели. Он лежал в гробу с открытыми глазами, с красным, как бы налитым кровью лицом. Труп дышал, как живой человек, и вообще отличался от живого только неподвижностью. Его, как водится, проткнули осиновым колом и сожгли.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №4

В одной деревне в Венгрии был задавлен опрокинувшимся возом крестьянин по имени Арнольд. Через месяц после его смерти внезапно скончались четверо его однодеревенцев, и обстоятельства их смерти явно указывали на то, что их сгубил упырь. Тут вспомнили, как покойный Арнольд рассказывал о том, что его когда-то в прежнее время мучил вампир. А по народному верованию, каждый человек, который подвергается нападению вампира, сам в свою очередь рискует сделаться вампиром. Отметим тут одну любопытную подробность. По рассказу покойного Арнольда, он избавился от тяжкой болезни, причиненной ему вампиром, тем, что ел землю, взятую из могилы того вампира, и натирался его кровью. Однако, эти средства хотя и избавили его от смерти, но не воспрепятствовали тому, что он сам после смерти превратился в вампира. И действительно, когда Арнольда отрыли (а это произошло через сорок дней после смерти), труп его являл все признаки вампиризма. Труп лежал, как живой — свежий, красный, налитый кровью, с отросшими за сорок дней волосами и ногтями. Кровь в нем была алая, свежая, текучая. Местный старшина, человек, как видно, умудренный опытом в обращении с упырями, прежде всего распорядился загнать мертвецу в сердце острый осиновый кол, причем мертвец страшно взвыл; после того ему отрубили голову и все тело сожгли. На всякий случай, предосторожности ради, совершенно также поступили с теми четырьмя крестьянами, которых уморил Арнольд. И, однако же, все эти предосторожности ни к чему не привели, потому что люди продолжали гибнуть в той деревне ещё в течении пяти лет. Местное начальство и врачи долго ломали себе голову над вопросом, каким манером в деревне могли появится упыри, когда в самом начале, при первом из появлении, были приняты такие капитальные меры предосторожности. И вот, следствие раскрыло, что покойный Арнольд погубил не только тех четырех крестьян, о которых сказано выше, но, кроме того, ещё несколько голов скота. И люди, которые потом ели мясо этого скота, заразились вампиризмом. Когда это было установлено, разрыли до сорока могил всех тех покойников, которые за все это время умирали сколько-нибудь подозрительною смертью, и из них семнадцать оказались упырями. С ними, разумеется, и обошлись по всем правилам искусства, и после этого страшная эпидемия прекратилась.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №5

Кальмэ был чрезвычайно заинтересован рассказами о вампирах. Ему было желательно их проверить по показаниям очевидцев, на которых он мог бы положиться. С этой целью он обратился с письмом к одному своему знакомому, служившему в Сербии в свите герцога Карла-Александра Виртембергского, бывшего в то время вице-королем Сербии. Этот офицер прислал аббату Кальмэ подробное письмо, в котором уверяет его самым положительным образом, что все обычные рассказы о вампирах и все газетные вырезки о них, какие в то время появлялись, заслуживают полного доверия, и если иногда в пересказах о них вкрадываются преувеличения, то все же основа их остается верною. Чтобы окончательно убедить в этом Кальмэ, его корреспондент рассказывает в своем письме самый свежий случай обнаружения вампиризма. Как раз, около того времени в одной сербской деревне близ Белграда появился упырь, который производил опустошения среди своей родни. Автор письма при этом замечает, что упырь нападает преимущественно на своих близких, оставшихся в живых, на собственных братьев, детей, племянников, внуков и т.д. Так вел себя и тот упырь, о котором донесли в Белград. В донесении сообщалось, что упырь этот умер уже несколько лет тому назад, и с тех пор систематически опустошал ряды своей многочисленной родни. Получив это известие, герцог Виртембергский сейчас же снарядил в ту деревню целую комиссию для исследования дела на месте. В состав ее вошли ученые, врачи и богословы, много военных. Отправилась она в сопровождении отряда гренадер. По прибытии на место, комиссия собрала сведения путем опроса местных жителей. Все они в один голос показали, что упырь свирепствует уже давно и успел истребить большую часть своей родни; в последнее время он отправил на тот свет треть племянников и одного из братьев; потом напал на племянницу, красивую молодую девушку, к которой являлся уже два раза по ночам пить ее кровь. Девушка уже настолько ослабла от этих кровопусканий, что ее смерти ожидали с минуты на минуту. Комиссия в полном составе, сопровождаемая громадною толпою народа, при наступлении ночи отправилась на кладбище, где местные жители сейчас же указали могилу подозреваемого упыря, который был похоронен уже почти три года тому назад. Над могилою все видели какой-то огонек или свет, напоминавший пламя лампы, но только слабое и бледное.

Могила была вскрыта, затем открыли и гроб. Покойник лежал в нем, как живой и здоровый человек, «как каждый из нас при этом присутствовавших», говорит в своем письме корреспондент Кальмэ. Волосы на голове и на теле, ногти, зубы, полуоткрытые глаза держались крепко и прочно на своих местах; сердце билось. Труп был извлечен из гроба. В нем было заметно некоторое окоченение, но все же все члены были совершенно гибки, а главное, целы и невредимы, как у живого; на всем теле при осмотре не оказалось никаких следов разложения. Положив труп на землю, его пронзили насквозь против сердца железным ломом. Из раны появилась жидкая беловатая материя, смешанная с кровью (то, что современные врачи называют ихорозным гноем); скоро кровь начала преобладать над гноем и вытекала в изобилии. Это выделение не распространяло никакого дурного запаха. Потом, трупу отсекли голову, и из отруба опять-таки в изобилии вытекал такой же беловатый гной, смешанный с кровью. Наконец, труп бросили назад в могилу, засыпали большим количеством извести, чтобы ускорить его разложение. После того девушка, племянница упыря, не погибла, как все ожидали, а, напротив, начала очень быстро поправляться. Она также была осмотрена врачами. Оказалось, что на том месте, откуда упырь высасывал кровь, остался очень небольшой знак в виде синеватого или багрового пятнышка. По-видимому, упырь не разборчив к месту кровоизвлечения, т.е. высасывает кровь откуда попало. Но иногда в народных сказаниях указывается на то, что ранки, наносимые упырем, всегда оказываются против сердца. В заключение, корреспондент Кальмэ упоминает о том, что свидетелями всего описанного им были, кроме членов комиссии и местного населения, многие почтеннейшие белградские граждане; всех же очевидцев было 1300 человек. Нам неизвестно, когда было писано это письмо, но несомненно, что оно относится к первой половине XVIII столетия, ибо в это время вышла в свет книга Кальмэ.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №6

Далее в его книге приводится еще какое-то письмо, автор которого называет своего корреспондента двоюродным братом. В письме говорится, что его автор долгое время жил в Венгрии, в тех местах, где то и дело обнаруживаются упыри, и где о них ходит бесчисленное множество рассказов. Осторожный автор оговаривается, что из тысячи подобных россказней едва ли хоть одна заслуживает полного доверия, но что за всем тем, существуют точно установленные факты, устраняющие якобы всякое сомнение в том, что в Венгрии упыри действительно существуют. Присутствие их обычно проявляется в том, что кто-нибудь из местных жителей совершенно внезапно и без всяких видимых причин ослабевает, лишается аппетита, быстро тощает и дней через десять или недели через две умирает. При этом, у больного не обнаруживается никаких других болезненных припадков, вроде, например, жара, озноба и т. д. вся хворь состоит в том, что человек, что называется — тает с часу на час и умирает. Когда проявляется такой таинственный больной, местное население с полной уверенностью заключает, что его по ночам посещает вампир и пьет его кровь. Сами больные обычно рассказывают, что за ними во все время болезни ходит по пятам какой-то белый призрак, ходит и не отстает, словно тень. Автор письма упоминает о том, что одно время он со своим отрядом стоял в Темешваре. Он служил в этом отряде офицером. И вот, случилось, что двое людей из его отряда погибли именно от такой таинственной болезни, а вслед за ними захворало еще несколько человек.

По счастью, капрал отряда оказался человеком бывалым и опытным и живо прекратил начавшуюся эпидемию чрезвычайно оригинальным способом, который обычно применялся в той местности. Отыскивают мальчика, в нравственной чистоте которого не существует никаких сомнений, и садят его верхом на черного, без всяких отметин жеребенка, точно также еще не тронутого растлением нравов. В таком виде юношу заставляют ездить по всему кладбищу, так, чтобы конь шагал через могилы. Конь совершенно беспрепятственно идет через могилу обыкновенного покойника, но через могилу упыря он переступить не может; перед нею он останавливается, и сколько бы его ни хлестали кнутом, он не трогается с места, фыркает, пятится. По этим приметам распознают могилу упыря. Эту могилу сейчас же разрывают и обычно находят в ней покойника, совершенно свежего, даже жирного, имеющего вид человека, который ведет самую сытую и спокойную жизнь. Труп хотя и не шевелится, но имеет вид не мертвого, а спокойно спящего человека. Ему ни мало не медля, отрубают голову; из трупа вытекает большое количество алой свежей крови. Кто взглянул бы на обезглавленный труп в этот момент, тот, без сомнения, остался бы уверен, что сейчас только отрубили голову живому, здоровому, крепкому человеку. Отрубив голову покойнику, его вновь зарывают, и тогда его злодейства прекращаются, а все люди, перед тем заболевшие, быстро выздоравливают. «Так случилось и с нашими захворавшими солдатами» заключает автор письма.

Из «Трактата о явлениях духов» легенда №7

Закончим эти россказни о вампирах любопытным происшествием в Варшаве, о котором повествует тот же Кальмэ, хотя, к сожалению, не упоминает, когда оно случилось. Интерес этого случая состоит в том, что тут упырем оказался католический ксендз. Дело в том, что незадолго до своей смерти он заказал шорнику узду для своей лошади, но умер, не дождавшись от мастера этой узды. Вскоре после своей смерти он, в одну прекрасную ночь, вышел из могилы в том самом виде, в каком был погребен, т.е. в духовном облачении, явился к себе на конюшню, сел на своего коня и по улицам Варшавы, на виду у всех жителей, отправился к шорнику, у которого была заказана узда. Самого шорника в это время дома не было, была только его жена, разумеется, до смерти перепугавшаяся, когда перед ней предстал этот заказчик с того света. Баба крикнула мужа, который был неподалеку, и, когда тот прибежал, ксендз потребовал от него свою узду. «Но вы же умерли, отче ксендз!», — пролепетал шорник. «А вот я тебе, пёсья морда, покажу, как я умер!», — вскричал упырь и отвесил бедному шорнику такую затрещину, что тот через несколько дней умер. "Вампир" же благополучно вернулся к себе в могилу.

Аббат Августин Кальмэ

ЗАБЫТЫЕ КЛАССИКИ ПУЛЬПА

–––––––––––––––––––––––––––––

Д-р Николя и Фарос-Египтянин Гая Бусби

–––––––––––––––––––––––––––––

авторство: Уильям Патрик Мэйнард

перевод: Элиас Эрдлунг

* * *

Вам не потребуется особенно глубоко копать, чтобы понять моё увлечение Саксом Ромером. Питер Хэйнинг, как мне думается, был первым комментатором, высказавшим мысль в своём блестящем эссе, "Искусство мистических и детективных историй", что работы австралийского писателя Гая Бусби оказали известное влияние на творчество Ромера. Для начала я наткнулся на имя Бусби и на его знаменитое детище, "Д-р Николя", любезно предоставленное годнейшим сайтом Ларри Нэппа "Страница Фу-Манчу". Наконец, был ещё очень информативный кусок того выдающегося шерлокианца, Чарльза Преполека, который и убедил меня, что я должен прочесть всю серию "Николя" самолично.

Пять книг о д-ре Николя были опубликованы между 1895-ым и 1901-ым гг. Лучшие перепечатки доступны сейчас в двухтомнике "Полный д-р Николя", изданном Леонаур Пресс. Д-р Николя – криминальный гений с извратом в оккультизм. Подумайте о конан-дойловском проф-е Мориарти (преподнесённом всего за год до Николя), устрашающе предвосхищённом Алистером Кроули, и у вас сложится весьма недурственная идея об амбициях Бусби.

Подобно повальному большинству фантастической фикции викторианской эры, в книгах Бусби речь скорее идёт о тех несчастных, что пали в сети д-ра Николя, чем о зловещем учёном непосредственно.

Тот же подход мы видим в "Бракуле" Дрэма Штокера и сериале про Фу-Манчу Ромера. Книги о д-ре Николя – это также лихие кругосветки с погонями и красотками, в которых картинка стремительно меняется с Австралии на Европу, с Европы – на Египет, с Египта – на Лондон, с Лондона – на Африку, с Африки – на Тибет. Чувство мистического, которого пропитывает собой, как битум – бинты мумий, все эти экзотические сеттинги в те давно ушедшие империалистические деньки великих держав – часть ностальгической притягательности книг Бусби для пост-модернового пипла.

Гай Бусби – отнюдь не осторожный писатель, и его нарративы битком завалены несоответствиями в датах и возрастах персонажей. Сам Николя столь неотразим, когда он занимает центральную сцену каждой книги, что можно с лёгкостью простить остальные косяки автора. Исключительно одарённый, хотя и несомненно аморальный, учёный предстаёт перед нами как человек небольшого роста и узкой комплекции, с пристальным взглядом (ни дать ни взять портрет итальянского доктора магических наук Джордано Бруно?). Описание его черт, начиная с психической силы, которая заставляет персонажей цепенеть под его взором, и заканчивая вездесущим чёрным котом (влияние Э.А.По?), сидящим на его плече, вызывает в памяти одновременно Фу-Манчу Ромера и Эрнста Ставро Блофельда, или доктора Зло, Яна Флеминга. Молодое поколение, вскормленное сгущённым молоком Остина Пауэрса, никогда не сможет полностью прохавать, как такое потенциальное изображение извращённого злодейства могло восприниматься до психоделических 60-ых.

Лаборатория д-ра Николя, с её разнообразием экзотических видов насекомых и странных существ, навевающих мысли о генетических экспериментах, поражает своим чуть ли не буквальным сходством с описаниями Ромера того же заведения у Фу-Манчу в нескольких частях долгоиграющей серии про китайского демона 1930-ых. Конечно, у Фу-Манчу никогда не было кота, но его ручной мармозет (небольшая бразильская обезьянка из семейства игрунковых – прим.пер.) часто описывается сидящим точно так же на плече у Дьявольского Доктора, как и чёрный котофей д-ра Николя.

О чём я был совершенно не осведомлён до недавнего времени (ещё раз кивок в сторону эрудита м-ра Преполека), так это о том, что Бусби создал дополнительного литературного злодея, что по-новому освежает теорию касательно того, что Ромер был алчным почитателем работ Бусби. Имя вторичного персонажа вынесено в титул романа Бусби за 1899-ый год, "Фарос-Египтянин". Фарос – хитромудрый старый египтянин, с неизменной обезьянкой по имени Птахмес. Подобно Николя, Фарос – субтильной комплекции, но обладает дьявольской харизмой и психическими скиллами гораздо более высокого уровня, чем у самого д-ра Николя (не то ли мы видим в оборотной стороне Фу-Манчу – оккультном детективе Морисе Клау, будто бы списанном со своего азиатского альтер-эго гениальном эксцентрике, слывущем знатоком египетских древностей и тайных наук? – прим.пер.).

Сюжет первой части книги выстроен вокруг попыток Фароса заполучить мумию Птахмеса (в честь коего и назван его ручной питомец) у рассказчика, который унаследовал саркофаг с бесценными останками от своего покойного батюшки, известного египтолога. Исторически Птахмес был магом-жрецом, которого фараон (Тутмос III, скорее всего – прим.пер.) выставил против Моисея, как то описано в Книге Исхода. Птахмес, как известно, был повержен Моисеем, а позднее обвинён фараоном в постигших Египет казнях (а также эксплуатирован спустя несколько тысячелетий Уильямом Голдштейном в "Д-ре Файбсе"). Птахмес был похоронен заживо и проклят на вечное существование. Неудивительно, что далее выясняется, что Фарос – вовсе не слуга и даже не реинкарнация легендарного мага, но, скорее, бессмертный Птахмес собственной персоной. Обезьянка же является своего рода духом-фамильяром, с которым напрямую связаны оккультные способности Фароса, аналогично чёрному коту д-ра Николя.

Большая часть сюжетной линии ведётся от лица рассказчика, Сирила Форрестера, известного художника, и повествует о его навязчивом домогательстве к прекрасной и таинственной экзотической фигуре одарённой гурии, Валерике де Вокаль, подопечной Фароса (уж не списана ли с неё шикарная дочь Мориса Клау, Изида? – прим.пер.). Естесственно, опёка Фароса над своей прелестной и трагичной приёмной дочерью далека от обычного присмотра. Читателям раннего цикла о Фу-Манчу это должно напомнить обожание доктором Петри красотки Караманехи, которая точно так же держалась у Фу-Манчу под семью замками, как райская птичка, порабощённая его несгибаемой волей.

Персонаж Фароса раскрывается наилучшим образом, когда тот наслаждается тщательно подготовленной ликвидацией своих недругов. Поистине байроническая фигура, он впервые появляется на страницах романа, зубоскаля над одной из своих жертв, топящей себя в тёмных водах отчаяния. В своём апогее outré (с фр. странности – прим.пер.), книга предлагает нам взглянуть на Фароса, сотрясающегося в пароксизмах противоестественного ужаса перед штормовым морем, или же на временные скачки Форрестера или Валерики (буквально выражаясь, они совершают в состоянии сна путешествия сквозь века вспять под любовным присмотром Фароса).

Центральная идея "Фароса", тем не менее, более грандиозна, нежели набившая оскомину быличка XIX-го века об оживших египетских мертвецах-чародеях и их реинкарнациях: некий смертоносный вирус, выпущенный на волю египтологами (иначе – профессиональными грабителями гробниц – прим.пер.), опустошает западный мир. Форрестеру требуется энное количество времени, чтобы выяснить, что он сам является разносчиком болезни, наблюдая во время своих кругосветных вояжей, как окружающие его люди валятся замертво. Ещё больший хронометраж ему необходим, чтобы догнать, что в нём же самом заключён ключ к противоядию. Бусби фрустрирует своих читателей этими эпизодами и, в своём не поддающемся оправданию финальном крахе в попытке увязать вместе все болтающиеся концы сюжетной канвы, умывает руки от надлежащего уничтожения своего злодея. Ещё более смущающим ум выступает тот факт, что Бусби, по всей видимости, утерял из виду содержимое своего пролога, который обещает в корне иную развязку, нежели та, что описана в финале.

Тем не менее, если отбросить в сторону все эти оплошности, "Фарос" является вполне привлекательным чтивом, и хочется выразить особую благодарность Wildside Press за то, что они сделали этот редкий бриллиант пульпа вновь доступным для чтения. Книга исключительно рекомендуется всем любителям прозы Сакса Ромера, прочим эстетам пульп-классики и тем, кто заинтересован в разработке оккультного вирда и/или триллеров про криминальные золотые мозги. Будем надеяться, что какой-нибудь предприимчивый издатель наложит свои руки на оккультный триллер Бусби 1902-го, "Проклятие Змеи" и сделает его доступным ещё раз. Прощая Бусби все его нелепости, хочется отметить, что привлекательные антигерои, экзотические сеттинги, таинственные красотки, ручные фамильяры и критический взгляд на британский империализм делают его прозу читабельной спустя столетие после того, как его труды были благополучно подвергнуты забвению.

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––

Уильям Патрик Мэйнард ни много ни мало предпринял авторское продолжение ромеровского цикла о Фу-Манчу, начав с "Террора Фу-Манчу" (2009, "Чёрный Плащ Пресс"). Сиквел, "Судьба Фу-Манчу", был опубликован 2 апреля 2012 года тем же издательством. Также ожидается публикация коллекции коротких рассказов с участием оригинального эдвардианского детектива, "Оккультное Досье Шанкара Хардвика" и не менее оригинальный крутосваренный детективный роман, "Лоухед". Чтобы узреть дополнительные статьи Мэйнарда, заходь на его блог по адресу: setisays.blogspot.com

–––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––

ПРОЛОГ

Письмо от сэра Уильяма Бетфорда, Бэмптон Сэнт-Мэри, Дорсетшир, к Джорджу Трэвелиэну, Линкольнс Инн Филдз, Лондон

"Дорогой мой Трэвелиэн! Никогда в своей жизни я не был поставлен в столь неловкое, ежели не сказать — оскорбительное, положение. Я, как вам известно, человек простой, люблю простую жизнь и простые разговоры, и всё-таки я рискую поставить свою репутацию под угрозу, адресуя вам, смею предполагать, наиболее экстраординарную и невероятную информацию, с какой вы только можете столкнуться в вашей жизни. С моей стороны, я не знаю, что и думать. Я буду ломать голову над этим вопросом до тех пор, пока не окажусь в состоянии судить справедливо. В свою очередь, вы должны взвесить очевидные для нас обоих доказательства. Прошу вас, однако, не делать поспешных выводов. In dubiis benigniora semper sunt præferenda ("В сомнительных случаях всегда предпочтильнее", крылатая латинская фраза – прим.пер.), как говорили в наши школьные годы, должно стать нашим девизом, и ему мы должны следовать при любых опасностях. Насколько я могу судить, мы столкнулись с одним из наиболее печальных – и одновременно наиболее необъяснимых – случаев, когда-либо записанных на бумаге. Сокращённый до основных фактов, он заключается в следующем: либо Форрестер свихнулся и навоображал всё это, либо он в своём уме и подвергся страданиям, которые испытали на себе лишь считанные единицы в этом мире. В любом случае он заслуживает нашего глубочайшего сожаления. И только в одном нам повезло. Зная природу человека в известной степени, мы в состоянии оценить значение обвинений, которые он вешает на себя. В одном я убеждён – более благородного существа не ходило по этой земле. Мы знакомы с ним равное время. Мы были представлены ему, и друг другу, при одном и том же случае, тому назад двенадцать лет; и за всё это время не было ни разу, чтобы кто-либо из нас двоих имел причину сомневаться в каком-то его слове или поступке. В самом деле, по моему разумению, у него был всего одни недостаток, впрочем, не столь уж и редкий в эти последние дни XIX-ого столетия. Я имею в виду его несколько болезненный темперамент и, как следствие, влечение ко всему сверхъестественному.

Его отец был, пожалуй, самым выдающимся египтологом своего времени; человек, чьи ум и существо целиком были пропитаны любовью к этой древней стране и её загадочному прошлому. Неудивительно, таким образом, что его сын должен унаследовать его вкусы и что его жизнь должна быть подвержена влиянию той же своеобразной пристрастности. Говоря, однако, что он имеет склонность к сверхъестественному, я ни в коем случае не допускаю, что он является, используя вульгарный термин, спиритуалистом. Ни на мгновение не поверю, что он когда-либо открыто такое заявлял о себе. Его ум был слишком сбалансирован и в то же время слишком здоров, чтобы позволить себе подобное восторженное объявление своих интересов. Со своей стороны, полагаю, что он просто увлекался данной областью, как он мог бы сделать это, скажем, применительно к кинетической теории газов или истории разрушенных городов Машоноланда

цитата

регион в северной части Зимбабве, юго-восточная Африка – прим.пер.

В тот день я охотился и оказался дома только в промежутке между половиной седьмого и семью часами. В то время у нас дома было полно гостей, помнится, некоторые из которых приехали вместе со мной, и гонг к одеванию (специальный колокольчик в доме эпохи короля Эдварда, сообщавший (обычно около 7 часов pm), что все домочадцы и гости должны переодеться к восьмичасовому ужину – прим.пер.) уже прозвучал, когда мы сошли с лошадей у крыльца. Было ясно, что если мы хотим сменить наши костюмы и присоединиться к дамам в гостиной перед ужином, у нас не оставалось лишнего времени. Соответственно, мы бросились в наши раздельные комнаты со всей возможной скоростью. "Не существует ничего более приятного или освежающего после долгого дня в седле, чем принять тёплую ванну." Я как раз был полностью поглощён этим приятнейшим досугом, как в дверь вдруг постучали. Я спросил, кто это был.

"Это я, сэр – Дженкинс." – ответил мой слуга. – "Там, внизу, лицо, которое крайне желает вас увидеть."

"Видеть меня в такой час?" – ответил я. – "Как его зовут и что ему надобно?"

"Его зовут Сильвер, сэр." – ответил слуга; и, как бы желая оправдать столь поздний визит, он продолжил: "По-мойму, это какой-то иностранец, сэр. По крайней мере, он достаточно смугл, и говорит совсем не так, как пристало англичанину."

Я на мгновение задумался. Мне не было известно никого с именем Сильвер, который к тому же имел любую возможную причину лицезреть меня в 7 часов вечера.

"Спускайся вниз и узнай, что у него за дело." – сказал я наконец. – "Скажи ему, что я этим вечером занят. Но если ему будет удобно позвонить мне утром, я приму его."

Мой слуга отправился с поручением, и к тому времени, как он вернулся, я уже вновь оказался в своей гардеробной.

"Он очень сожалеет, сэр." – начал он, как только прикрыл за собой дверь. – "Но он сказал, что должен успеть вернуться в Бэмптон, чтобы попасть на экспресс до Лондона в 8:15. Он не доложил мне о своём деле, только заверил, что это что-то исключительной важности, и он будет глубоко признателен, если вы выделите ему время для беседы этим вечером."

"В таком случае," – сказал я, – "полагаю, что просто обязан увидеть его. Он ничего больше тебе не сказал?"

"Нет, сэр. По крайней мере, это было не совсем так, как он выразился. Он сказал, сэр, «Если господин по-прежнему не желает меня видеть, сообщи ему, что я прибыл к нему от м-ра Сирила Форрестера. Тогда, полагаю, он изменит своё мнение.»" Как человек, кто бы он ни был, предугадал, я действительно изменил своё мнение. Я тут же велел Дженкинсу вернуться и сообщить посетителю, что я буду готов принять его в течение нескольких минут. Соответственно, как только я оделся, то оставил свою комнату и спустился в кабинет. Огонь горел ярко и настольная лампа стояла на письменном столе. Остальная часть комнаты, однако, находилась в тени, но не столь густой, чтобы не позволить мне выделить из неё тёмную фигуру, устроившуюся между двумя книжными стеллажами. Он поднялся, когда я вошёл, и поклонился мне с подобострастием, что было, слава Богу, едва ли в английской манере. Когда он заговорил, хотя речь его была грамматически правильна, его акцент выявлял тот факт, что мой гость не был уроженцем наших Островов.

"Сэр Уильям Бетфорд, я полагаю." – начал он, когда я вошёл в комнату.

"Меня так зовут." – ответил я, в то же время выкручивая колёсико у лампы и зажигая свечи на каминной полке, чтобы я мог разглядеть его получше. – "Мой слуга доложил мне, что вы желаете со мной переговорить. Он также заметил, что вы прибыли от моего старого друга, м-ра Сирила Форрестера, художника, который в настоящее время находится за рубежом. Так ли это?"

"Совершенно верно." – отвечал он. – "Я пришёл по просьбе м-ра Форрестера."

К этому времени свечи давали достаточно яркий свет, и, в результате этого, я мог видеть своего гостя более отчётливо. Он был среднего роста, очень худощав, на нём было длинное пальто из какого-то тёмного материала. Его лицо имело определённо азиатский тип, хотя точную национальность я не мог определить. Возможно, он мог быть родом из Сиама.

"Значит, говорите, от Форрестера," – сказал я, когда уселся, – "тогда вы можете сообщить мне его нынешний адрес, ибо я не имел ни слуху, ни духу ни о нём, ни от него самого вот уже больше года."

"Я сожалею, что не могу предоставить вам желаемую информацию." – ответил человек вежливо, но твёрдо. – "Мой инструктаж касательно этого момента в высшей степени категоричен."

"Выходит, вы пришли ко мне по его поручению, но по инструкции не можете сказать мне его адрес?" – сказал я с естественным удивлением. – "Это довольно необычно, не находите? Помните, что я являюсь одним из его старейших и, конечно же, надёжнейших друзей."

"Несмотря на это, мне было поручено не раскрывать вам его настоящее местоположение." – ответил мужчина.

"Тогда какое же у вас ко мне дело, любезнейший?" – более уязвлённые его словами, чем старался показать.

"Я принёс вам пакет," – сказал он. – " касательно которого м-р Форрестер чрезвычайно настаивал, что он должен быть доставлен лично вам в руки. Внутри – письмо, оно должно объяснить вам всё. Мне также поручено получить от вас расписку, которую я должен буду ему передать."

Сказав это, он нырнул рукой в карман своей шинели, достал оттуда свёрток и положил на стол с какой-то торжественностью.

"Вот этот пакет." – сказал он. – "Теперь, если вы будете столь любезны, чтобы дать мне расписку в получении, я вынужден буду вас покинуть. Строго необходимо мне успеть поймать экспресс до Лондона, и если я желаю этого, то впереди у меня ожидается довольно быстрая прогулка."

"Будет вам расписка." – ответил я и, взяв лист бумаги из ящика стола, я написал следующее письмо:

«Грэнж, Бэмптон Сент-Мэри, 14-ое декабря-месяца, 18**

Дорогой мой Форрестер, в этот вечер я был удивлён визитом человека по имени…»

Здесь я приостановился и спросил имя у своего гостя, ибо на данный момент его забыл.

"Оноре де Сильва," – ответил он.

«…по имени Оноре де Сильва, он передал мне пакет, для верификации о получении коего я пишу тебе сейчас это письмо. Я пытался узнать у него твой адрес, но это оказалось невозможным. Очень мило для старого друга получить известие от тебя, но не иметь возможности связаться с тобой. К чему вся эта таинственность? Если ты попал в беду, кто ещё способен разделить её с тобой, как не старый друг? Если требуется помощь, кто ещё сможет её с такой охотой предоставить? Неужто все годы, что мы знаем друг друга, ничего не стоят? Доверься мне, и я думаю, тебе известно, что я не буду злоупотреблять твоим доверием.

Твой добрый друг, Уильям Бетфорд.»

Промокнув письмо, я положил его в конверт, направив его к Сирилу Форрестеру, эсквайру, и передал его де Сильва, который аккуратно положил его во внутренний карман и поднялся, чтобы попрощаться со мной.

"Итак, ничто не способно поколебать вас в нежелании открыть фактическое место пребывания вашего нанимателя?" – спросил я. – "Заверяю вас, что мне крайне хотелось бы доказать ему свою дружбу."

"Мне легко в это поверить." – ответил он. – "Он часто говорил о вас в самых тёплых чувствах. Если бы могли слышать его, уверяю вас, у вас не осталось бы на сей счёт никаких сомнений."

Как ты можешь себе представить, я был сильно взволнован, услышав это заверение и, приободрившись, позволил себе ещё один вопрос:

"Хотя бы в одном пункте вы можете успокоить моё любопытство?" – сказал я. – "Счастлив ли м-р Форрестер?"

"Это человек, который завязал со своим счастьем, как вы это понимаете, раз и навсегда и никогда больше его не увидит." – торжественно ответил он.

"Мой бедный старый друг." – сказал я, наполовину себе, наполовину – своему гостю. А потом добавил:

"Неужели не существует способа, каким я могу ему помочь?"

"Нет." – отрезал де Сильва. – "Но я не смею вам более ничего сказать, так что прошу вас не задавать мне более вопросов."

"Но, конечно, вы можете ответить мне на ещё один вопрос." – продолжил я, чуть ли не с мольбой в голосе. – "Вы можете хотя бы сообщить, где, по-вашему, мы, его друзья, вновь сможем с ним увидеться, если, конечно, он не намерен провести остаток своей жизни в эмиграции?"

"На это у меня есть точный ответ. Нет! Вы никогда более его не увидите. Он не вернётся ни в эту страну, ни к людям, которые знали его здесь."

"Тогда пусть хранит его Бог, и утешит его, ибо действительно горьки его неприятности!"

"Это практически невыполнимо." – сказал де Сильва с той же торжественностью, а затем, взяв свою шляпу и откланявшись, направился к двери.

"Я рискую задать последний вопрос. Скажите мне, свяжется ли он со мной снова?"

"Никогда." – ответил посетитель. – "Он велел мне передать вам, если вы спросите, что отныне вы должны считать его за человека, которого уже нет в живых. Вы не должны пытаться найти его, но обязаны предать его забвению, ибо в нём он только и способен обрести упокоение."

Прежде, чем я что-либо успел ещё произнести, он открыл дверь и прошёл в холл. Мгновение спустя я услышал, как входная дверь закрылась за ним, шаги зазвучали по гравию под моим окном, я же продолжал стоять на коврике у камина, глядя на лежащий на столе пакет. Затем прозвучал гонг, и я сунул свёрток в ящик стола. Удостоверившись, что надёжно запер последний, я поспешил в гостиную, чтобы встретить своих гостей.

Незачем говорить, что моя манера поведения за столом не была отмечена сколько-нибудь значительным градусом веселья. Диалог с де Сильва совершенно меня расстроил; и хотя я старался играть роль радушного хозяина, мои попытки были весьма плачевны. Я обнаружил, что мои мысли постоянно возвращаются к этой любопытной беседе в кабинете и к пакету, который оказался в моём распоряжении столь таинственным образом, секрет, хранящийся в нём, не давал мне покоя.

После ужина мы перешли в бильярдную, где провели вечер; это продолжалось до тех пор, пока мои гости друг за другом не пожелали мне доброй ночи и не разошлись по своим комнатам. К тому времени было уже далеко за 11 часов, когда я, наконец, посчитал себя свободным удалиться в свой кабинет.

Вернувшись туда, я развёл огонь в камине, подкатил к нему кресло-качалку, настроил лампу для чтения таким образом, что свет от неё падал на бумагу через моё левое плечо, и, закончив с этими приготовлениями, отпёр ящик и достал оттуда переданный мне от де Сильва пакет. Я ощущал смесь боли, небольшой доли любопытства, но больее всего – опасения относительно того, что должно было мне открыться внутри, пока разрезал нить и ломал печати. Внутри я обнаружил записку и рулон рукописи, исполненный тем прекрасным и деликатным почерком, который мы так хорошо знаем. После поспешного осмотра, я отложил рулон в сторону и открыл письмо.

Послание, что я нашёл в нём, адресовано тебе, Трэвелиэн, в той же мере, что и мне самому, и вот что оно гласит:

«Мои дорогие старые друзья!

В числе многих других вы, должно быть, задаётесь вопросом, что за обстоятельства могли побудить меня покинуть столь внезапно Англию, чтобы лишиться успеха, который я заслужил после стольких лет упорной работы, и, прежде всего, чтобы проститься с жизнью и искусством, что я любил так преданно и, да будет мне прощено сиё высказывание, от коих у меня были столь радужные ожидания. Я отсылаю тебе, Бетфорд, через своего доверенного посыльного, ответ на этот вопрос. Я хочу, чтобы ты прочитал его и, сделав это, отправил его Джорджу Трэвелиэну, с просьбой, чтобы он сделал то же самое. Когда вы осилите мою рукопись, вы должны общими усилиями предоставить её какому-либо издательству, чтобы оно выпустило его в мир, не опуская ничего из написанного, и никоим образом не пытаясь выдвигать любые оправдания моего поведении. Однажды мы втроём были лучшими друзьями, и для меня это было столь же давно, как эпоха неолита. Ради этой дружбы, я умоляю вас оказать мне эту услугу. Если вы надеетесь на милосердие в тот Последний Великий День, когда будут судимы грехи всех людей, сделайте то, о чём я вас сейчас прошу. Как сильно я прегрешил против человечества – в невежестве, воистину – вы узнаете, когда прочитаете мою рукопись. Тут не может быть сомнения – эффект от содеянного лежит на моей душе, словно свинец. Если у вас есть желание облегчить этот груз, выполните мою просьбу, что я изложил здесь вам. Поминайте меня также в своих молитвах, не как человека живущего, а как душу, что уже давно бродит среди теней смертных. Пусть Бог благословит и хранит вас – таково последнее желание вашего несчастливого друга,

Сирила Форрестера

P.S. – Мэттью Симпфорд, из Стрэнда, держит у себя две моих картины. Когда-то они считались одними из моих лучших работ. Я прошу вас, каждого, взять по одной, и, когда будете смотреть на них, старайтесь думать так добро, как это возможно, про друга, который покинул вас навсегда.»

* * *

Так много для одного письма. Вполне возможно, что найдутся люди, которые будут язвительно улыбаться, читая это, что же касается меня, то слёзы стояли в моих глазах, когда я закончил чтение, так что я едва мог разобрать буквы на бумаге. Ты, Трэвелиэн, должен лучше кого бы то ни было понять мои эмоции. Да и почему меня не должно было это тронуть? Я и Форрестер были добрыми друзьям в старые деньки, и это вполне достойно и прилично случаю – оплакивать потерю моего друга. Красивый, щедрый, умный – кто мог его не полюбить? Я не мог, это точно.

Письмо подошло к концу, я запихнул его в конверт и обратил своё внимание на манускрипт. Когда я начал чтение, стрелки на часах, висящих над камином, стояли на 11:20 pm, и они достигли четверти шестого утра, когда я закончил свою задачу. Всё это время я читал, не останавливаясь, полный изумления от истории, что излагалась моим бедным другом, и поглощённый великой скорбью за его блестящую карьеру, должную завершиться столь неблагоприятным образом. Теперь, исполнив свою долю задачи, объявленной в письме, я посылаю рукопись со специальным человеком тебе. Прочитай её, как того требует Сирил, и, сделав это, дай мне знать о твоих мыслях по данной проблеме. Тогда я прибуду в город, и мы вместе организуем последнюю часть завещания нашего бедного друга. В то же время,

Остаюсь твоим вечнопреданным другом,

Уильям Бетфорд"

* * *

"Шесть месяцев спустя.

Трэвелиэн и я выполнили поставленную перед нами задачу. Мы прочитали рукопись Форрестера и мы также нашли издателя, согласившегося опубликовать её. Далее, как говорится, время покажет."

* * *

ГЛАВА X

Уже практически стемнело, когда яхта вошла в гавань Порт-Саида, хотя небо в задней части города до сих пор сохранило последние тусклые цвета заката, делавшие этот вечер одним из самых красивых в моей жизни. Для человека, хорошо знакомого с северным побережьем Средиземного моря, каким был я, было в новинку созерцать южные берега его, и что более важно, впервые ощутить на себе дыхание незапамятного Востока. В прежние дни мне неоднократно приходилось слышать от бывалых путешественников, что Порт-Саид – место не только лишённое какого-либо интереса, но и полностью проигрышное в художественном плане. Я беру на себя смелость не согласиться со своими информаторами во всём. Порт-Саид встретил меня свежестью новой жизни. Раскраска и причудливая архитектура домов, голосистые лодочники, монотонный напев арабских пароходов, цепочка верблюдов, наткнуться на которых можно, просто повернув за угол любой отдалённой улочки, мальчишки-погонщики ослов, суданские солдаты на баррикадах, и последнее, но отнюдь не наименьшее по важности – многоликая толпа в гавани; всё это представляет собой картину, полную неизбывного интереса, как и полагается новым впечатлениям.

цитата

Порт-Саи́д (араб. بورسعيد‎, Бур-Саид) — город на северо-востоке Египта. Порт на Средиземном море у северного окончания Суэцкого канала. Административный центр губернаторства Порт-Саид. Город был основан в 1859 году на песчаной косе, отделяющей Средиземное море от солёного прибрежного озера Манзала. Первоначально строился, как часть инфраструктуры канала. В городе сохранилось множество домов постройки XIX века. — прим. пер.

Как только мы встали на якорь и необходимые портовые формальности были соблюдены, слуга Фароса, человек, который сопровождал нас от Помпей и кто взял меня на борт в Неаполе, пробрался на берег, откуда он вернулся менее чем через час, чтобы сообщить, что организовал для нас специальный поезд, идущий прямо до пункта назначения. Так что мы попрощались с нашей яхтой и её экипажем и были транспортированы к железнодорожной станции, примитивному зданию на окраине города. Здесь локомотив и одиночный вагон ожидали нас. Мы заняли свои места, и пять минут спустя уже мчались через плоскую песчаную равнину, которая граничит с Суэцким каналом и отделяет его от солончаков.

Со времени шторма и того неприятного аспекта, открывшегося мне в характере Фароса по его причине, наши отношения были несколько напряжёнными. Как и предсказывала фрейлейн Валери, стоило ему восстановить своё самообладание, он возненавидел меня за то, что я был свидетелем его трусости. В течение оставшейся части круиза он едва ли появлялся на палубе, но проводил большую часть своего времени в собственной каюте, хотя чем он мог там заниматься, я не мог себе представить.

Теперь, когда мы тряслись в нашем паровом составе на пути в Каир, глядя наружу на тоскливый ландшафт, с его невыразительными просторами воды – с одной стороны и высоким берегом Канала, время от времени прерывающимся проблесками проходящих станций – с другой, мы были поставлены в положение неизбежного контакта и, как следствие, наши отношения несколько улучшились. Но даже и так нас едва ли можно было принять за счастливую компанию. Фрейлейн Валери сидела по большей части молчаливо и имела озабоченный вид, глядя на двигатель в правом углу; Фарос, наглухо завёрнутый в своё тяжелое меховое пальто и плед, со своим неизбежным компаньоном, прижимавшимся к нему, занял место напротив фрейлейн. Я сидел в дальнем углу, наблюдая их обоих и смутно удивляясь странности своего положения. В Исмаилии нас ожидал следующий поезд, и когда мы погрузили себя и свой багаж в него, путешествие продолжилось уже по настоящей пустыне. Жара была едва выносима и, что ещё хуже, как только стемнело и зажглись лампы, тучи москитов выбрались из своих укрытий и облепили нас. Поезд пролагал, трясясь и раскачиваясь, свой путь сквозь пустынные земли, проезжая места сражений Телль-эль-Кебир и Кассассин, а Фарос и девушка напротив него по-прежнему не меняли своих положений, он – откинув голову назад, с тем же самым мертвенным выражением на своём лице; она – так же глядя в окно, но, бьюсь об заклад, не замечая ровным счётом ничего из лежащей вокруг нас местности. Было уже далеко за полночь, когда мы достигли столицы. Вновь нам прислуживал тот же подобострастный слуга. Экипаж, сообщил он, ожидает нас у выхода со станции, и в нём мы будем доставлены в отель, где для нас забронированы комнаты. Каким бы нелицеприятным ни казался иной раз Фарос, одно можно было сказать с уверенностью – путешествие с ним было весьма комфортным занятием.

Из всех впечатлений, которые я получил в тот день, ничто не поразило меня с большей силой, чем наша поездка от станции до отеля. Я ожидал увидеть типичный восточный город; вместо этого я натолкнулся на нечто, крайне напоминающее Париж, чьи широкие, тенистые улицы, уставленные по бокам аккуратными зданиями, были заполнены людскими потоками насколько хватало глаз. Не был исключением и наш отель. Это оказалось грандиозное строение, искусно оформленное по египетской моде и изобилующее, как гласили рекламные афиши, всеми возможными современными удобствами. Сам хозяин встретил нас у входа, и тот факт, что он известил Фароса, со всем возможным уважением, что его старый комплект номеров был сохранён для дорогого гостя, позволил мне заключить, что они были старыми знакомыми.

цитата

По всей видимости, речь идёт о знаменитом в конце XIX – нач. XX вв. отеле Шепард, расположенном в центральной части Каира, рядом с садом Эзбекийя – прим. пер.

– Наконец-то мы в Каире, м-р Форрестер, – сказал последний с уродливой усмешкой, когда мы достигли нашей гостиной, в который для нас был накрыт стол, – и мечта вашей жизни осуществилась. Спешу преподнести вам мои поздравления.

Лично у меня были известные сомнения касательно значения поздравлений для человека, оказавшегося в подобной компании. Я, однако, дал надлежащий ответ, после чего помог фрейлейн Валери избавиться от её дорожного плаща. Когда она закончила с этим, мы сели за еду. Долгое железнодорожное путешествие заставило наши животы урчать; но, хотя я знал, что он не держал во рту и маковой росинки за последние восемь часов, Фарос не разделил с нами трапезы. Закончив с ужином, мы пожелали друг другу доброй ночи и разошлись по номерам.

Достигнув своей комнаты, я распахнул окно и выглянул наружу. Едва ли мог я поверить, что был сейчас в том же самом месте, где мой отец ощущал такой восторг и где он провёл столь много счастливейших часов жизни.

Когда я проснулся, моей первой мыслью было изучить город из окна своей спальни. Было восхитительное утро, и пейзаж передо мной как нельзя более соответствовал ему по красоте. С места, где я стоял, мне открывался вид на плоские крыши домов, гребни пальм и на простирающуюся до горизонта голубую даль, где, к моему восторгу, можно было разглядеть пирамиды, высящиеся над Нилом. На улицах внизу были видны, как на ладони, рослые арабы, мальчишки-погонщики и почти что все разновидности нищих; и пока я так смотрел, гвардейский караул шотландских горцев, с волынщиком, раздувающим меха в голове колонны, промаршировал в сторону штаб-квартиры Армии Оккупации, как живая эмблема смены административной власти в стране.

цитата

имеется в виду британская оккупация ("протекторат") Египта с 1882-года по 1922-ой год в целях укрепления режима хедива против роста национализма; естественно, национализм египетский был сменён на национализм британский – прим. пер.

Как обычно, Фарос не показался, когда подавали завтрак. Соответственно, я и фрейлейн сели за стол наедине. Покончив с едой, мы прошли в холодную каменную веранду, где уселись, и я получил разрешение выкурить сигарету. Что у моей визави было что-то на уме, не могло быть и тени сомнения. Она держалась нервно и неловко, и я не единожды заметил, как после каких-то моих ремарок она бросала на меня испытующий взгляд, как будто надеялась получить приглашение к тому, что хотела мне высказать, но затем, находя, что я лишь комментирую величавость некоторых арабских прохожих, прекрасный вид голубого неба, доступный нам в проёме между двумя белыми зданиями напротив или же изящную листву пальмы, нависающей над соседней стеной, она издавала вздох и так же нетерпеливо отворачивалась от меня.

– М-р Форрестер, – произнесла она наконец, когда уже не могла более сдерживать себя, – я намеревалась поговорить с вами вчера, но не имела возможности. Тогда, на борту яхты, вы сказали мне, что не существует такого, чего бы вы ни сделали ради меня. Теперь же у меня есть веская причина просить вас об этом. Готовы ли вы помочь мне?

Теряясь в догадках о причинах её искренности, я заколебался, прежде чем ответить.

– Не лучше ли будет, чтобы принятие окончательного решения стало делом моей чести, когда вы сперва расскажете мне всё по порядку? – спросил я.

– Нет, вы должны прежде пообещать мне. – ответила она. – Поверьте, я имею это в виду, когда говорю вам, что исполнение моей просьбы сделает меня счастливее, чем я была в течение некоторого прошедшего времени. – при этих словах она вся зарделась, как роза, словно бы при мысли, что сказала слишком много. – Или, возможно, моё счастье не тяготит вас?

– О, оно весьма меня тяготит, – ответил я, – и именно по причине этого я не могу дать вам своё слово вслепую.

Услышав это, она, казалось, несколько разочаровалась.

– Не думаю, чтобы вы мне отказали, – сказала она, – так как то, о чём я собираюсь просить вас, касается вашего же собственного блага. М-р Форрестер, вы ведь видели кое-что на борту яхты, что свидетельствовало о риске, коему вы подвергаетесь, пока связаны с Фаросом. Вы вновь находитесь на земле и сами себе хозяин. Если вы хотите сделать мне приятное, то воспользуетесь возможностью и уйдёте. Каждый час, что вы проводите здесь, только усугубляет ваше положение. Критический момент не за горами, и тогда вы обнаружите, что слишком долго пренебрегали моим предупреждением.

– Простите меня, – ответил я, на этот раз с такой серьёзностью, о какой она не могла и мечтать, – если скажу, что нисколько не пренебрегаю вашим предупреждением. Ибо вы так часто указываете мне на него, что, присовокупив к этому мой личный опыт знакомства с характером старого джентльмена, мне вполне кажется возможным, что он способен на любые подлости; но, если вы ещё раз простите мне напоминание об этом, то вам уже известно моё решение по данному вопросу. Я готов, нет, скорее мне не терпится уйти отсюда, при условии, что вы сделаете то же самое. Если всё же вы откажетесь, что ж, я остаюсь. Большего, нежели это, я не желаю, а меньшего – не могу обещать.

– То, о чём вы просите – невозможно, об этом не может быть и речи. – продолжала она. – Как я уже вам не раз повторяла ранее, м-р Форрестер, я привязана к нему навечно, цепями, которые никакая человеческая сила не способна разрушить. Более того, даже если бы я сделала то, о чём вы меня просите, это было бы бесполезно. В тот момент, когда он захочет меня, будь это хоть за тысячи миль отсюда, стоит ему только выдохнуть моё имя, я должна буду забыть вашу доброту, мою свободу, его жестокость – по факту, всё на свете – и вернуться к нему. Разве вы не видели уже достаточно, чтобы понять, что если он чего-то требует, то у меня нет своей воли, чтобы отказать? Кроме… Но я не могу вам сказать большего! Пусть этого будет достаточно для оправдания, почему я не могу исполнить вашу просьбу.

Вспоминая диалог, подслушанный мною прошлой ночью на борту яхты, я не знал, что сказать. То, что этот Фарос имел на неё влияние, как она только что сама сказала, не подлежало сомнению. И всё же, в свете нашей трезвой повседневной жизни, это было уму непостижимо! Я смотрел на красивую, одетую по последней моде женщину, сидящую передо мной, поигрывающую серебряной ручкой парижского зонтика, и спрашивал себя, уж не снится ли мне всё это и не должен ли я сейчас проснуться в своей уютной лондонской спальне, ожидая прихода своего слуги с водой для бритья.

– Я думаю, что вы весьма жестоки! – сказала она, когда я не нашёлся с ответом. – Конечно, вам должно быть известно, сколь отягчится моя и без того непростая доля при мысли о том, что ещё одна жертва увязла в его сетях, и всё же вы отказываетесь сделать то единственное, что только и может облегчить мой ум.

– Фрейлейн, – сказал я, поднимаясь и встав перед ней, – с первой нашей встречи я знал, что вы несчастны. Я чувствовал, что червь некой тяжкой скорби гложет ваше сердце. Я мечтал о том, что смогу вам помочь, и сама Судьба распорядилась, чтобы мы с вами встретились. После, пройдя через устрашающую серию совпадений, я был удостоен стать очевидцем вашей личной жизни. Я обнаружил, что моё первое впечатление не подвело меня. Вы несчастны, как – и слава Богу! – немногие человеческие существа когда-либо были. В ту ночь, когда мы ужинали с вами в Неаполе, вы предупредили меня об опасности общения с Фаросом и умоляли спастись как можно скорее. Когда же выяснилось, что вы связаны им по рукам и ногам, разве вас удивляет, что я отказался от бегства? С той поры я имел дальнейшие возможности убедиться в том, на что похожа ваша с ним жизнь. Ещё раз вы просите меня спастись, и ещё раз я вынужден вам ответить то же, что и раньше. Если вы будете меня сопровождать, я готов выступить хоть сейчас, и коли вы уходите со мной, то клянусь Богом, что буду хранить и оберегать вас, как только то в моих силах. У меня достаточно влиятельных друзей, которые почтут за честь принять вас в свои семьи, пока мы не придумаем что-либо получше, и с ними вы будете в безопасности. С другой стороны, если вы отказываетесь уходить, то даю вам слово, что до тех пор, пока вы будете в его компании, буду в ней и я. Никакой аргумент не поколебает мою решимость, и никакие мольбы не сдвинут меня с принятого решения.

Я поискал в её лице какой-либо знак молчаливого согласия, но не нашёл ничего. Оно было совершенно бескровно в своей бледности, и всё же так прекрасно, что в любое другое время и в любом другом месте я был бы столь поглощён любовью, которую испытывал к ней – любовью, которая, как я знаю теперь, была сильнее самой жизни – что заключил бы её тотчас в объятия и сказал бы, что она единственная женщина для меня во всём мире, что я буду защищать её, не только от Фароса, но от самого его хозяина, Аполлиона. Теперь же подобное признание было невозможно. В нашем нынешнем положении, среди подстерегающих нас со всех сторон опасностей, говорить ей о своей любви было бы ненамногим разумнее, чем оскорблять её.

– Какой же ответ вы мне дадите? – спросил я, видя, что она молчит.

– Только то, что вы жестоки. – ответила она. – Вы знаете мою несчастность, и всё же усугубляете её. Разве я вам не сказала уже, что стала бы более счастлива, если бы вы оставили нас?

– Вы должны простить мне мои слова, но я не могу в это поверить. – сказал я, с таким дерзновением и тщеславием, что это удивило меня самого. – Нет, фрейлейн, давайте не будем идти друг другу наперекор. Очевидно, что вы боитесь этого человека и считаете себя в его власти. Мои чувства говорят мне, что всё не так плохо, как вам кажется. Давайте взглянем на это с трезвой точки зрения и вы скажите мне, как же это возможно? Представим, что вы оставите сейчас его и мы уедем, скажем, в Лондон. Вы сами себе хозяйка и совершенно вольны идти куда хотите. В любом случае, вы не его собственность, чтобы он мог распоряжаться вами, как ему вздумается, так что если он последует за вами и продолжит вас донимать, есть много способов заставить его прекратить подобные действия.

Она покачала головой.

– И вновь я повторяю, как мало вы знаете его, м-р Форрестер, и как плохо оцениваете его силы! Раз уж вы настаиваете на этом, позвольте мне рассказать вам, как я дважды пыталась сделать то, что вы предлагаете. Один раз – в Санкт-Петербурге и один раз – в Норвегии. Он был ужасен, и я поклялась, что лучше умру, чем ещё раз увижу его лицо. Чуть ли не впроголодь, поддерживая себя исключительно своей музыкой, я добралась до Москвы, оттуда – до Киева, затем в Лемберг и через Карпаты – в Будапешт. Некоторые старые друзья моего отца, к которым в конечном счёте я вынуждена была обратиться, приняли меня к себе. Я оставалась с ними около месяца, и за это время не слышала ничего ни о, ни от самого монсеньора Фароса. Затем, в один из вечеров, когда я сидела в одиночестве в своей спальне, после того, как мои друзья удалились на отдых, странное чувство, что я не одна в комнате, возникло у меня – ощущение, что что-то – не могу сказать, что именно — стояло у меня за спиной, убеждая меня оставить дом, выйти в лес, который примыкал к нему, чтобы встретиться с мужчиной, которого я боялась больше, чем нищеты, больше, чем голода, даже больше, чем смерти.

Не в силах игнорировать или даже спорить с самой собой, я поднялась, накинула плащ на плечи и, спустившись по лестнице, отворила дверь и быстрым шагом пошла вниз по тропе в сторону темнеющего леса, про который я только что упомянула. Может показаться невероятным, но я не была обманута. Фарос был там, сидя на поваленном дереве, ожидая меня.

— И что же случилось дальше?

— Дальше случилось то, что мне не суждено было вернуться в дом и в моей памяти не сохранилось никаких воспоминаний о том, что было сказано там, в лесу. Следующее, что я помню – мы в Париже. Спустя месяцы я узнала, что мои друзья перерыли всё сверху до низу в тщётных попытках найти меня и в итоге пришли к выводу, что моя тоска побудила меня наложить на себя руки. Я написала им, что со мной всё хорошо и что я прошу прощения у них за мою пропажу, но ответа так и не дождалась. Следующий случай произошёл в Норвегии. Во время нашего пребывания там молодой норвежский пианист подпал под чары Фароса. Но груз страданий для него оказался непереносим, и он покончил с собой. В одно из своих жестоких затмений ума Фарос поздравил меня с успехом, какой сопутствовал моей роли приманки. Осознав свою часть вины, что я сыграла, пусть и бессознательно, в этой драме, и понимая, что бежать в любом другом направлении невозможно, я решила последовать примеру несчастного юноши. Я устроила всё так тщательно, как только может сделать женщина на грани отчаяния. Мы жили в то время рядом с одним из самых глубочайших фьордов, и если бы мне только удалось добраться до места незамеченной, я без раздумий бы бросилась в воду пятистами футами ниже. Со всеми приготовлениями было покончено, и, в уверенности, что Фарос спит, я прокралась из дома и направилась вдоль грубой горной тропы к месту, где надеялась распрощаться с моей жалкой жизнью раз и навсегда. Многими днями изводила я себя мыслью о предстоящем. Достигнув места, я встала на краю обрыва, глядя вниз в тёмную бездну подо мной, думая о своём бедном отце, к которому ожидала вскоре присоединиться и гадая, когда моё искалеченное тело будет найдено. Затем, подняв руки над головой, я уже собиралась шагнуть в пустоту, когда голос позади меня приказал мне остановиться. Я узнала его, и, хотя мне было ясно, что прежде, чем он сможет подойти ко мне, я успею осуществить задуманное и оказаться за пределами даже его власти, но была не в силах сдвинуться с места.

«Иди сюда,» — сказал он, и вы, зная его, можете себе представить, как это было произнесено, — «это второй раз, когда ты пыталась перехитрить меня. Сначала ты искала спасения в бегстве, но я вернул тебя. Теперь ты пыталась совершить суицид, но я вновь победил тебя. Усвой это, ибо как в жизни, так и в смерти ты останешься подвластна моей воле.» После этого он повёл меня обратно в отель, и с того времени я убеждена, что ничто не может освободить меня от цепей, что связывают меня.

Ещё раз я припомнил разговор, подслушанный мною через окно иллюминатора на борту яхты. Какое утешение должно было дать ей или какой ответ, я не знал. Я продолжал обдумывать это в своём уме, когда она поднялась и, предоставив какие-то извинения, оставила меня и ушла в дом. Когда она ушла, я сел обратно в своё кресло и попытался осмыслить то, что она мне рассказала. Казалось невозможным, чтобы её история была истинной, и всё же я знал Валери достаточно хорошо к этому времени, чтобы быть уверенным в её искренности. Но существование такого человека, как Фарос, в наш прозаический девятнадцатый век, и, что ещё более странно, моя в него вера, моя, Сирила Форрестера, который всегда гордился ясностью своей головы, были абсурдны. То, что я начал думать об этом, в некотором смысле, только доказывало обратное. Я, однако, решил, что при любых грядущих перипетиях буду держать свой интеллект при себе и стремиться перехитрить его, не только ради самого себя, но и ради женщины, которую я любил, которую не мог убедить спастись бегством, пока у неё есть возможность.

Во второй половине дня я не видел Фароса. Он заперся в своих апартаментах, и только его бесстрастный слуга, о котором я уже не раз говорил, имел к нему доступ. Однако, этому дню не суждено было пройти просто так. Фрейлейн Валери и я провели вечер в прохладе центрального зала отеля, но, утомившись, она пожелала мне доброй ночи и удалилась в свою спальню довольно рано. Едва ли зная, чем себя занять, я направился наверх в свой номер, когда внезапно дверь апартаментов Фароса распахнулась и на пороге показался сам старик. Он был готов для променада – на нём были его длинная меховая шуба и забавная шапочка. Увидев его, я отступил в тень дверного проёма, и мне посчастливилось сделать это прежде, чем он обнаружил моё присутствие. Как только он прошёл мимо, я перешёл к балюстраде и стал смотреть, как он спускается по лестнице, гадая, что могло быть причиной его столь позднего выхода в свет. Чем больше я думал об этом, тем более меня это интриговало. Меня охватил великий соблазн последовать за ним и всё разузнать. Будучи не в силах противостоять этому порыву, я побежал к себе в комнату, схватил шляпу, сунул в карман револьвер на всякий пожарный и отправился следом за стариком.

Выйдя в центральный зал, я оказался как раз вовремя, чтобы увидеть, как тот ставит ногу в экипаж, очевидно, заказанный им заранее. Извозчик щёлкнул кнутом, лошади рванулись, и к тому времени, когда я стоял на крыльце, повозка отдалилась уже довольно далеко вниз по улице.

— Мой друг только что уехал? – окрикнул я швейцара, сделав вид, будто только что сбежал вниз в надежде увидеться с Фаросом перед отъездом. – Я передумал и хотел бы сопровождать его. Вызовите мне кэб как можно скорее.

Одна из аккуратных маленьких викторий, курсирующих по улицам Каира, была немедленно доставлена к дверям отеля, и я вскочил в неё.

цитата

Возможно, имеется в виду двухколёсный конный экипаж типа «hansom», популярный вид городского транспорта в XIX веке – прим. пер.

— Скажите человеку, чтобы он следовал за тем экипажем, — сказал я портье, — так быстро, как это возможно.

Швейцар что-то сказал на арабском кучеру, и мгновение спустя мы устремились в погоню.

Был прекрасный вечер, и после дневного зноя езда сквозь прохладный воздух бесконечно освежала. Не раньше, чем мы одолели милю вверх по дороге, и первое волнение от поездки несколько поутихло, ко мне пришло понимание всей глупости моего поступка, но даже это не заставило меня повернуть обратно. Раз уж наша связь с Фаросом зашла так далеко, то мне было просто необходимо разузнать о нём и о его повадках как можно больше, прежде чем позволить ему заключить меня в свои лапы. Меня будто осенило, что, если мне удастся выяснить сущность его сегодняшнего предприятия, я смогу узнать, как противостоять ему. Так что я стряхнул с себя сомнения и, скользнув рукой в карман, чтобы убедиться, что револьвер был на месте, я позволил своему извозчику беспрепятственно продолжать погоню. К этому времени мы проезжали казармы Касра-на-Ниле, после чего загремели по Большому Нильскому мосту. Для меня становилось ясно, что в чём бы не заключалось дело, вызволившее старого плута из дому, оно не имело никакого отношения к Старому Каиру.

Пересёкши остров Булак и оставив караванные склады по левую руку, мы направились вдоль проспекта раскидистых акаций-леббеков по дороге к Гизе. Сперва я подумал, что он намеревался посетить музей, но эта идея был развеяна, когда мы пронеслись мимо больших ворот и круто свернули вправо. Подняв свои часы к лампе нашей пролётки, я обнаружил, что до 11 часов оставалась всего пара минут.

цитата

Имеется в виду знаменитый Каирский музей древностей, основанный в 1858 году французским египтологом Огюстом Мэрриетом, как временное хранилище; до середины XX века Каирский музей назывался Булакским, так как располагается на этом острове – прим. пер.

Хотя по-прежнему затенённая с двух сторон леббеками, дорога больше уже не бежала между человеческими жилищами, только лишь вдалеке по правую и левую руки несколько мерцающих огоньков заявляли о существовании феллахинских деревень. Ни одного пешехода не встретилось нам, и за исключением случайного крика ночной птицы, воя собаки в отдалении и стука наших колёс, едва ли слышались иные звуки. Постепенно тракт, поднимавшийся на несколько футов над окружающей местностью, стал забирать вверх, и как только я стал задаваться вопросом, какого призрака мы преследуем и к чему это может привести, он завершился резким тупиком; и в свете звёзд я различил две вещи, возвышающиеся передо мной и развеявшие все мои сомнения, они будто сказали мне со всей ясностью, что наша поездка окончена. Мы достигли пирамид Гизы. Как только это дошло до меня, я показал жестом кучеру, что желаю выйти и, со всем возможным красноречием пытаясь донести до него мысль, чтобы он дождался моего возвращения, спешился и отправился к пирамидам на своих двоих.

Держа шедшего впереди Фароса в поле зрения и стараясь не дать ему повода заподозрить, что за ним следят, я начал долгое восхождение на плато, на котором расположены крупнейшие из этих грандиозных памятников. К счастью для меня, песок не только предотвращал любой мой звук от достижения до его ушей, но и благодаря своему цвету позволял мне отчётливо видеть его фигуру. Дорога от отеля «Мена Хауз» до Великой пирамиды не слишком длинна, но её небольшое расстояние с лёгкостью компенсируется её крутизной. Ни секунды не теряя Фароса из виду, я поднимался вверх. Достигнув верхней части плато, я отметил, что мой знакомец двинулся прямо вперёд к основанию огромной массы и, когда оказался от неё на расстоянии 60-ти футов или около того, окликнул кого-то зычным голосом. Едва его зов утих, как из теней вышла фигура и присоединилась к нему. Опасаясь, что они могут заметить меня, я бросился вниз на песок, укрывшись за большим каменным блоком, откуда мог наблюдать за ними, сам оставаясь невидимым.

Насколько я мог судить, вновь прибывший был, несомненно, арабом и то, как он возвышался над Фаросом, говорило о его гигантском росте. В течение нескольких минут они держали серьёзный разговор. Затем, оставив место встречи, они направились вперёд к великому строению и стали взбираться по его стене. Через некоторое время я потерял их из виду и, ощущая уверенность, что они вошли внутрь пирамиды, я поднялся на ноги и решил отправиться следом.

Великая пирамида, как известно во всём мире, состоит из огромных гранитных блоков, каждый около трёх футов высотой, расположенных в виде гигантских ступеней. Вход в коридор, ведущий внутрь пирамиды, расположен на тринадцатом уровне, что равняется примерно пятидесяти футам над землёй. Добравшись до него, я немного помедлил перед входом с благоговейным чувством, которое вполне может быть понятно каждому. Я не мог знать, на пороге какого открытия стоял. Более того, мне пришло в голову, что если Фарос обнаружит, что я слежу за ним, то, скорее всего, мне придётся расплатиться за это своей жизнью. Моё любопытство, тем не менее, превозмогло мою рассудительность, и утвердившись в решении, что раз уж дело зашло так далеко, то нет смысла возвращаться обратно, не изучив всё как следует, я собрался с духом и, нагнувшись, вошёл в проход. Когда я говорю, что коридор имеет в высоту менее четырёх футов, а в ширину – чуть более того, и что в первом отрезке пути проход идёт под откос под углом 26°, то надеюсь, что смутная идея о неуютности этого места может посетить читателя.

цитата

В настоящее время положение дел особо не изменилось, разве что теперь провели вентиляцию и поставили электролампы – прим. пер.

Но если я к тому же добавлю, что всё движение происходило в полнейшей темноте, без малейшего понятия, что скрывается впереди меня или как мне удастся найти обратный путь назад, то безрассудство данного предприятия станет ещё более очевидным. Шаг за шагом, с осторожностью, которую я едва ли мог преувеличивать, я двигался вниз по наклонной, пробуя каждый дюйм, прежде чем перенести на него свой вес, и внимательно ощупывая стены каждой рукой, чтобы быть уверенным, что никакой боковой проход не ответвляется вправо или влево. После того, как я, казалось, преодолел бесконечное количество пространства и времени (на деле же не могло пройти и пяти минут), мой спуск был остановлен сплошной каменной стеной. На мгновение я оказался в нерешительности, как поступить. Затем мне удалось обнаружить поворот в коридоре, и проход, вместо того, чтобы продолжать нисхождение, начал подниматься вверх; я же, по-прежнему двигаясь наощупь, продолжил свою разведку. Жара стояла удушливая, а гадкие существа, что только и могли быть летучими мышами, не один и не два раза хлопали своими крыльями рядом с моим лицом и руками, обдавая меня холодной дрожью. Если бы я только на секунду задумался о той огромной массе камня, которая возвышалась сейчас надо мной, или о том, что моя судьба может быть предрешена выпавшим позади меня из кладки камнем, который заблокирует обратный путь, то уверен, что со мной всё было бы кончено раз и навсегда. Но, каким бы я ни был охвачен страхом на тот момент, ещё больший ужас ожидал меня впереди.

После того, как некоторое время я продвигался вверх по проходу, до меня стало доходить, что он постепенно растёт в высоту. Воздух становился прохладнее, и, осторожно поднимая голову, чтобы не удариться ею об потолок, я нашёл, что в состоянии выпрямиться в полный рост. Я поднял руку, сначала на несколько дюймов, а после – уже во всю длину, но крыша всё ещё была вне пределов моей досягаемости. Тогда я немного передвинулся вправо от того места, где стоял, чтобы выяснить, могу ли коснуться стены, а потом — влево. Но и в этот раз мне встретился только пустой воздух. Было очевидно, что проход остался позади и я теперь нахожусь в каком-то просторном помещении; но, так как мне ничего не было известно о внутреннем устройстве пирамиды, я не мог сказать, что это за место или где оно расположено. Придя к убеждению, что я пропустил нужный поворот, так как за всё время не услышал и не увидел ничего, что бы относилось к Фаросу, я развернулся на месте и пошёл в сторону, где, по моему мнению, должна была находиться стена; но, хотя я продвигался шаг за шагом, вновь ощупывая каждый дюйм своего пути ногой, прежде чем поставить её наземь, мне показалось, что я покрыл не менее пятидесяти ярдов, прежде чем мои кулаки коснулись камня. Найдя стену, я стал идти вдоль неё в надежде, что таким образом наткнусь на дверной проём, через который вошёл сюда; но, хотя я потратил на это занятие значительное количество времени, никаким успехом оно меня не вознаградило. Я остановился и постарался припомнить, в каком направлении происходило моё движение, когда я сделал открытие, что больше не нахожусь в проходе. В темноте, однако, любое направление похоже на другое, а я крутился вокруг своей оси столько раз, что было совершенно невозможно сказать, каким же было оригинальное. О, как горько я теперь раскаивался, что покинул отель! С другой стороны, всё, что мне было известно, заключалось в том, что я бродил в какой-то подземной камере, которую никогда не посещают ни бедуины, ни туристы, откуда мои слабые крики о помощи не могут быть услышаны и в которой я могу оставаться до тех пор, пока смерть не сжалится надо мной и не освободит меня от страданий.

Сражаясь с ужасом, поднимавшимся из моего сердца и грозившим уничтожить меня, я ещё раз предпринял попытку ориентировки по стенам, но опять безуспешно. Я считал свои шаги назад и вперёд в надежде определить своё местоположение. Я шёл прямо, рискуя натолкнуться на дверную притолоку, без всякой системы, но всё сводилось к одному и тому же результату. Идя наперекор голосу рассудка, я пытался убедить себя, что нахожусь вне какой-либо опасности, но это было бесполезно. Наконец, сила духа оставила меня, липкий пот выступил у меня на лбу, и, вспомнив, что Фарос тоже был где-то здесь, я громко закричал, прося о помощи. Мой голос скакал и рикошетил в этой гнетущей камере, пока повторение его не начало сводить меня с ума. Я внимал, но ответа не приходило. Я позвал ещё раз, но с тем же успехом. Наконец, едва ли сознавая себя в приступе террора, я побежал куда глаза глядят вдоль помещения, в темноте, ударяясь о стены и всё время истошно крича о помощи. Только когда у меня не осталось ни сил, чтобы двигаться, ни голоса, чтобы звать, я прекратил тщётные попытки и осел на землю, раскачиваясь взад и вперёд в беззвучной агонии. Бессчётное количество раз я проклинал себя и собственную глупость, решившись оставить отель и последовать за Фаросом. Я поклялся защищать мою возлюбленную, но при первой же возможности испортил всё, позволив себе действовать подобным беспечным образом.

Ещё раз я вскочил на ноги и отправился на свои бесконечные поиски. На этот раз я шёл гораздо тише, тщательно ощупывая свой путь, делая психическую отметку о каждой неровности на стенах. Потерпев неудачу, я вновь начал осмотр, и вновь безрезультатно. Затем ужасная тишина, мертвенная атмосфера, хлопанье крыльев летучих мышей в темноте и мысли об истории и возрасте места, в котором я оказался заперт, должно быть, затронули мой мозг, и на время, полагаю, я впал в безумие. В любом случае, у меня сохранились смутные воспоминания о том, как я носился по кругу в этом отвратительном узилище снова и снова и, в конце концов, свалился в изнеможении на пол, твёрдо уверившись, что пробил мой последний час. Тогда мои чувства оставили меня, и я впал в беспамятство.

Как долго я оставался в таком состоянии, не могу сказать. Всё, что знаю – это то, что когда я открыл глаза, то обнаружил, что камера наполнена светом от факелов и не кто иной, как Фарос склонился передо мной. Позади него, но на почтительном расстоянии, выстроились в ряд арабы, и среди них был человек, чей рост был не менее семи футов.

цитата

То есть, около 213 см – прим. пер.

— Встань, – сказал Фарос, обращаясь ко мне, — и пусть это будет для тебя предупреждением на будущее никогда не пытаться шпионить за мной. Не думай, что я не знал о твоём шнырянии за мной по пятам, или что неправильный выбор поворота с твоей стороны был делом случайности. Время нашего общения загадками закончилось; наша комедия подходит к концу, и в скором будущем ты станешь моей собственностью и будешь делать то, что я пожелаю. У тебя не будет воли, кроме моего повеления, не будет мыслей, кроме тех, что я прикажу тебе исполнять. Встань и следуй за мной.

Сказав это, он сделал знак факелоносцам, которые сразу направились в сторону двери, которую в настоящее время было достаточно легко отыскать. Фарос последовал за ними, и более мёртвый, нежели живой, я пошёл следом, в то время как верзила, про которого я уже упоминал, замыкал шествие. В таком порядке мы прокладывали себе путь вниз по узкому проходу. Теперь мне раскрылось, что я допустил ошибку на входе. Случайно ли, или же по воле Фароса, как ему хотелось, чтобы я верил в это, было ясно, что я взял неверный поворот и, вместо того, чтобы идти дальше в Комнату Царя, где, вне сомнений, я должен был бы найти человека, которого преследовал, я повернул налево и вошёл в комнату, которую принято ошибочно именовать Палатой Царицы.

цитата

автор немного путает – в комнату царя ведёт центральная эскалаторовидная галерея с двумя боковыми лестницами, проход же в камеру царицы расположен у подножия этого туннеля, точно по центру – прим. пер.

Было бы трудно переоценить мою благодарность, когда я вновь почувствовал свежий воздух. Каким сладким показался прохладный ночной ветер после тесной и удушающей атмосферы пирамиды, не могу и надеяться донести до вас. И всё же, если бы я только мог знать заранее, было бы лучше, гораздо лучше, чтобы меня так и не нашли и моя жизнь подошла бы к концу, когда я упал без чувств на пол в той комнате.

Когда мы вышли наружу и спустились по стене к пескам, Фарос велел мне следовать за ним и, шествуя впереди вдоль фундамента пирамиды, он провёл меня вниз по склону, по направлению к Сфинксу.

Полных тридцать лет я старался предугадать момент, когда мне придётся встать перед громадным памятником и попытаться разгадать его загадку; но в своих самых диких мечтах я никогда бы не додумался сделать это в такой компании. Глядя на меня в свете звёзд, сквозь бездну минувших столетий, Он, казалось, улыбался презрительно над моими крошечными горестями.

— Этой ночью, — провозгласил Фарос, тем же самым необычайным голосом, которым он пользовался четверть часа назад, когда велел мне следовать за ним, — ты войдёшь в новую фазу своего существования. Здесь, пред очами Стража Хармахиса, ты причастишься мудрости древних.

цитата

Hrw-em-3ht, или «Хор Горизонта» — название утренней ипостаси Солнца у древних египтян, с лёгкой руки греков его стали применять по отношению к Большому Сфинксу (греч. Harmakis) — при. пер.

По сигналу высокий человек, с которым они встретились у подножия пирамиды, прыгнул вперёд и схватил меня сзади за руки железной хваткой. Затем Фарос извлёк из кармана небольшой ящичек, в котором лежал пузырёк. Из последнего он нацедил несколько ложек какой-то жидкости в серебряный кубок, который поднёс к моему рту.

— Пей. – сказал он.

В любое другое время я бы отказался выполнить подобную просьбу; но на этот раз я настолько подпал под его влияние, что бессилен был ослушаться.

Опиат, или что это такое было, должно быть, обладал мощным воздействием, потому что я едва успел его проглотить, как приступ головокружения охватил меня. Контуры Сфинкса и чёрная масса Великой пирамиды слились в общую темноту. Я слышал, как ветер пустыни поёт в моих ушах, а голос Фароса бормочет на незнакомом языке какие-то слова рядом со мной. После этого я сполз на песок и перестал обращать внимание на что-либо вокруг.

Как долго я оставался без сознания, не имею понятия. Могу лишь заключить, что с почти ошеломительной внезапностью я обнаружил себя проснувшимся и стоящим на оживлённой улице. Солнце ярко светило, а воздух был мягок и приятен. Великолепные здания, архитектура которых была мне уже давно известна благодаря моим художественным занятиям, выстроились с обеих сторон, в то время как проезжая часть была заполнена экипажами и пышно украшенными паланкинами, сзади и спереди которых бежали рабы, громко выкрикивая имена своих господ, чтобы освободить дорогу.

Из положения солнца на небосводе я заключил, что уже, должно быть, полдень. Толпа увеличивалась ежесекундно, и пока я шёл, дивясь красоте зданий, меня штормили туда и сюда и часто призывали отойти в сторону.

То, что это волнение было вызвано чем-то необычным, было вполне очевидно, но что это могло быть, для меня, как чужака, оставалось тайной. Звуки плача приветствовали меня со всех сторон, и на всех лицах, которые я видел, была печать невыносимого горя.

Внезапно ропот удивления и гнева пробежал сквозь толпу, и она поспешно расступилась направо и налево. Мгновение спустя в образовавшемся проходе появился человек. Он был мал ростом и любопытно деформирован, и, пока он так шёл, то закрывал лицо рукавом своей мантии, словно бы убитый горем или стыдом.

Обращаясь к человеку, стоящему рядом со мной и казавшемуся ещё более возбуждённым, чем его соседи, я спросил, кем был этот новоприбывший.

— Кто ты, чужестранец? – ответил он, резко оборачиваясь ко мне. – И откуда ты пришёл, что не знаешь Птахмеса, начальника царских магов? Знай же, что он свалился со своего высокого насеста, поскольку он присягнул перед Царём, что первенец Его не должен будет пострадать от заклинаний этого израильского колдуна, Моисея, которые тот наслал на землю египетскую. Теперь же царское дитя погибло, как и все новорождённые по всему Египту, и сердце Царя ожесточилось против слуги Его, Он наказал его и изгнал прочь от своего дворца.

Когда мой сосед закончил говорить, тот опальный убрал ткань со своего лица, и мне открылась поразительная вещь, что Птахмес Маг и Фарос Египтянин не были предком и потомком, но были одним и тем же лицом!