облако тэгов
Дети Кукурузы
...Хромоногие мерзкие дети,
Все в слюнях на обеих щеках,
У костра бесновато плясали
В жутких корчах, не ведая страх...
Изрыгая хулы и проклятья,
И сбиваясь на глупый лепет,
Бесноватые твари скакали,
Хоровод ли то был аль вертеп?
А на небе ночном диск серебрый
Разливал свой мертвящий саван.
Дым костра же сильней разгорался,
В нем лукавого видел я стан.
Дети мучили жаб и лягушек,
Кошкам же вырывали хвосты.
Всю поляну поганое зарево
Превращало в капище Войны.
Я глядел, боясь шелохнуться,
В муках ужаса стиснув наган,
Как зловещее ведьмино сборище
Наполняло огромный каган.
Трупы птиц, черепашьи какашки,
И осколки молочных зубов,
Леденцы, пауки и букашки
Листья кактуса, сопли и кровь.
Вот пузатый каган взгромоздили
На жаровню, каких не видать.
Колченогие сиплые дети
Круговертом пустились плясать.
Вонь проклятая вдарила в ноздри,
Я упал головою в тимьян,
Что потом приключилось со мною,
Я подробный отчет ниже дам...
* * *
...Мне привиделись бездны Таната
И уродливый свадебный пир,
Я познал неевклидово плато
Изучил нелинейный ампир.
Я взлетал, а вокруг все взрывалось,
И полярная чудилась ось,
Я взлетал... Все опять повторялось.
Я кричал... Боже, как все тряслось!
Мудролобые старцы-полипы,
Ухмылялись, свивая в клубки
Свои длинные влажные щупла.
Они были близки-далеки.
Многомерность по-прежнему множилась,
Заточили меня в саркофаг,
Словно Ленин, лежал я недвижно,
И не слышен мне был ни зулаг.
Пролежав так с десяток Эонов,
Я был выпущен в странный чертог.
Заводные матрешки там ездили,
И колеса крутили без ног.
Страшный бред понемногу рассеялся,
Стал я в чувство свое приходить.
Глядь — лежу все под тем же я деревом.
А кострище успело остыть.
Я привстал, разминая колени
И поправил служебный наган.
И подумал: нечистые дети,
Где же ваш колдовской балаган?..
* * *
Мнемонические стихи на -Ба
Судьба моя есть алхимическая свадьба.
Хвороба моя есть праздная гульба, ходьба моя голытьба.
Гуцуль-мотыльба.
В голове у меня дымчатая бульба-пхурба аки печная труба.
Пахлава. Чехарда. Каракум. Папа Легба.
Ран ит селекта! Ран ит селекта!
Мольба-заклиньба:
Желаю зело, дабы житьба моя складывалась, словно ворожба-волшба.
Вот глухая чащоба.
Стояла здесь некогда дворянская усадьба.
Обитала там некогда аристократов шумная гурьба.
Событий чередьба:
Крепостного люда пахотьба-молотьба, косьба да жатьба.
За права угнетённых борьба, ерепень-вереньба.
Посолонь-золотьба.
По дереву резьба, охра, белила, сурьма, хохлома.
На окнах морозная завитьба.
Розги да узда, ярмо да арба.
На санях с бубенцами озорная езда, по борозде борозда.
Азарта жлоба-коварьба.
Мельниц жернова.
Егерьба-джигурда.
Заячья губа да соболья шуба, кобольдова нора.
Скудель-худоба.
Великосветская мастурба-удальба.
Кровосмесительная ельба.
Плацеба, Меркаба, Мох Перколаба.
Повивальная изба.
По фазанам стрельба, по орденам-наградам алчба.
Хмеля да вина хоромы-погреба.
Идольба, галантьба, голубых кровей чудоба.
Кавалергард-служба, на плацу муштра.
Мушкетным прикладом посередь лба.
Неволя-чужба, странных странствий наваждьба.
Душанбе. Магрибинская чайхана.
Куркума. Муккариби-аль-хабиби. Муэдзин-рага.
Сказочные птицы Мага.
Капоне и Нурега. Чабань-дамача.
Аддис-Абеба, камень Кааба.
Мастабы в оазисе эль-Джабба.
Слоновьи хобота, верблюжьи горба.
Жирафьи яйцы. Гопота.
Сафари. Жажда. Лихорадьба.
Ашхабад, Джугабад, шиш-кебаб, бакшиш-сахиб.
Зибельда, Фатима, гашишин-джеллаба.
Древнеегипетские Ба. Амон-Ра-Птха.
Ибн-аль-Хазель-баба.
Миражи Сахары. Ковры Исфахана. Зелье дурмана. Фата Моргана.
Караванъ-сарайбанъ.
Чурчхелла. Пакистан. Зумбези.
Аль-Гойля. Астрахань-Калахарь. Синай-Дубай.
Дхолаки, думбеки, дарбуки, макулеле-джемба.
Изящный танец бубука-букаке.
Мпала Гаруда. Акуна Матата.
Мулате в Астатке. Самба ди румба.
Мастер-мюзишанс оф Джуджука.
Ба!
Отсюда вся моя румяная похвальба, господа.
Всё.
* * *
Дело было так
Внимательный глаз зрит сцену. На ней в строгом логическом порядке расставлены декорации таким образом, что складывается общая картина: злачное заведение образца начала ХХ века, каковые (заведения) люди посещают исключительно с целью набить как следует животы всякой снедью и позлословить. Иными словами – ресторация. Стулья, столики, меню-с, чаевые, льстивые белоснежные улыбки, лязг вилок, звон бокалов, чавканье и хрюканье. На столиках горят свечи – время позднее. На некоторых присутствующих лицах можно мимоходом задержать внимание: вот за столиком ближе к левой стене сидят несколько раввинов-талмудистов и накручивают макароны, тут по центру сидит меланхольная компания декадентов, скучающих по опиуму, в задних рядах трио наливных барышень цедят ром и постреливают глазками в сидящих неподалёку курсантов кадетского корпуса.
Неожиданно из-за кулис появляются два нескладных человека мужского пола, один в котелке, другой – в клетчатой кепи. Про того, что в кепи, известно лишь, что звать его Картузин. Про второго ничего не известно.
У обоих хмурый вид, кажется, они малоприятны друг другу.
Они быстро проходят к свободному столику и, не снимая верхней одежды, падают на стулья. Подзывают зализанного официантика и заказывают выпивки и горячего. Озираются по сторонам и продолжают прерванный на улице разговор. Говорит инкогнито в котелке:
– Так какой же смысл в редьке,
Пролетевшей над забором,
Просвистевшей над затылком,
Угодившей прямо в грязь?
Уж неужто этот овощ
Возвестил собой явленье,
Сообразно всем расчётам,
Претворившееся в жизнь?
Отвечай же мне, Картузин,
Своенравный беспардонник,
Дамских прелестей поклонник,
Где же тут сокрыта связь?
Картузин, недолго думая, изрекает:
– По моим предубеждениям,
Исходя из предпосылок,
Мною взятых из Эйнштейна,
Я осмелюсь заявить.
Что покуда ноги носят
И глаза в глазницах целы,
В мире действуют законы
Из разряда “может быть”.
Рассчитаем скорость ветра
И людские модулянты,
Всё помножим на константы
И получим…
– Не дерзить!
Картузин недоумённо глядит на своего собеседника. Тот, как ни в чём не бывало, развивает свою мысль:
– Погоди, так значит что?
Если, скажем, взять яйцо
И подкинуть его вверх,
То какой же шанс из всех,
Что яйцо не упадёт
И не вскрикнет идиот,
Наклонившись над мостом,
Уронивши метроном?
По какому, значит, праву,
Люди ходят по бульвару,
По аллеям люди бродят
И не знают, что Земля
Ходуном, родная, ходит
Камни, воду производит,
Люди в космосе летают,
Сердце бьётся как часы?
Картузин молчит. В котелке продолжает:
– Полвторого было дело,
Говорю тебе я прямо,
Мама с дочкой мыли раму,
Не купил я колбасы.
Картузин, казалось, был совершенно разбит и разорван громогласной тирадой оппонента. Тут принесли заказ: две тарелки щей, отборную соль и поллитровый штоф смородиновой. И Картузин воспрянул духом.
– Думаешь, ты самый умный,
Чернобровый бармалей?
Пустозвонишь ты напрасно,
Воду в уши мне не лей.
Взять тебя и бросить в реку
Или треснуть об паркет,
Прихлебальников начальник,
Вор, транжира, дармоед!
Картузин, довольный своей речью, смеётся нагло и вызывающе. Тут уже взрывается субъект в котелке:
– Смех твой безобразен,
Господин Картузин.
Голос твой столь мразен,
Что похож на студень.
Съеден голый завтрак,
Ждёт унылый ужин.
Над гнездом кукушки
Дятел обнаружен.
Не пойми превратно,
Друг мой горлоносый,
Кладези абсурда
В головах мы носим.
Гайки и пистоны,
Скобы и квинтеты,
Без вины виновные
Пьют вино кадеты.
Отвечал Картузин,
Грозно хмуря брови:
– Гуталин и ваксу,
И кило моркови.
Ты почто, негодный,
Честь мою порочишь?
Кипятком кипучим
Ровен час схлопочешь!
Неспособный боле
К едким препираньям,
Извернулся ловко
Говоривший ране:
– Слушай, ты, Картузин,
Кабы щи не стыли,
Вот тебе загадка:
В чём твои штанины?
В ресторации возникает страшная ругань, происходит рукоприкладство, звон посуды, вопли, женский визг, потом слышится чей-то дьявольский хохот.
* * *
Сундучок редкостей | Footlocker rarities
---
Testaments of the old dirty sage.
Proven remedy for vampire's rage.
Alchemical treasures in Bon monasteries.
Heresy of the Thelema hypocrities.
Staff of the mighty Sun Ukun.
Visions of Brockengespensternoon.
Meeting the reality-counterfeiters.
Bloggcatchers of digital shipwretches.
Curse of the Pharaoh Djoser's tomb.
Buddha lounge versus sigilic spellbombs.
Bloody gonads of Minister of Justice.
Journey to the transcendental Bubbastis.
Moonlit lanes of John Atkinson Grimshaw.
Vibrant dreams and postnuclear snow.
Strange messes in office ziggurats.
Patchwork coats patched abstracts.
Tape recordings of wicked hip-hop beats.
Minarets of the Arabian loukum sweets.
Blackearth deposits of uranium gold.
Late night show by Alfonso Rumboldt.
Sleepwalking through The City of Brass.
Los Muertos and Mardi Gras.
Great God Pan songs lullaby for amphibians.
Ship Ishtar faces Gotham madvillains.
Cybernetic neo-esperanto.
Ectoplasmo l'Immanuele Kanto.
Magic lampade of Nasruddin.
Practice invocation of succubus djinn.
Fossil bones of Archaeopteryx.
Lucid dancers made from shiny onyx.
Siberian dreamcatchers and homo jurassic.
Futuretropaleoclassic.
Tableturners and illuminaries.
Chupacabra and Pacorabbanius.
Pickled toad of Saint Vitruvius.
Doctor Who and Ouroboros.
Alcospectres of Soviet Massolit.
Tavromahii in Minoan Crete.
Thoth's Tarot and Rue de Morgue.
Kamasutra or routine hardwork.
Chymeraes, dryades, fairies and so.
Arabesque erotique of Edgar Allan Poe.
Fungal revelations of Mircea Eliade.
The Book of Miracles, enjoy then.
Heldade.
* * *
Ксива
Загорал на пляже дядя,
Голову накрыв платочком,
Солнце больно припекало,
День на редкость был погожим.
Подошёл тут к дяде некто,
Гражданин в фуражке с гербом,
Честь отдал и молвит строго:
“Что лежите тут без спросу?”
Ксиву тут же из барсетки
Дядя вытащил привычно,
Дядя вытащил привычно,
Даже глазом не моргнувши.
Повертевши, помахавши
Этой корочкой служебной,
Этой корочкой волшебной
Перед носом у зануды,
Дядя выдал басовито
Речь изящную, как парча
Речь изящную, как яшма
Из султанского сераля :
“Видишь, сына, ты мой профиль
На документе казённом?
Я его трудом нелёгким,
Грыжей мозга заработал.
За отчизну пострадал я,
Конопатил что есть мочи
Конопачу дабы ладно
Шифер крышу благородил.”
Взгляд потупив,
Страж закона
Бормотнул: “Конфуз тут вышел!”,
Отступил на пару метров
И простыл как поезд скорый.
Улыбнулся дядя,
Ксивой
Покрутил в руке небрежно,
Свистнул катер свой моторный
И отплыл в Левобережный.
* * *
Песок на берегу искрится,
А волны колосятся на ветру.
Грохочет море по утру.
У острозубых рифов
Водоворотов пенных рёв.
Маяк на круче вдаль глядит.
Будь ты хоть йог, хоть сибарит.
А всё ж залипнешь на закате,
Когда далёкий плеск наяды
Твой сонный бред разбередит.
* * *
ВЕЧЕРНИЙ МОЛИТВОСЛОВ
~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~ ~
От этих виршей чуешь дым?
От этих виршей чуешь дрожь?
По крышам стелет херувим,
На розенкрейца он похож.
---
Тебе он шепчет в ухо: "Брин,
Да бран, да бром, да брэм, да брюм,
Да бурбадам, да бильбобим,
Да киликир да улялюм".
Глаза смыкаешь —
Видишь сон,
Корабль в море,
В нём Иштар,
Богиня радости, утех,
И гнева мать, и сладкий сок,
И жизни цвет, и аватар.
---
Глаголь герундий на зубок:
Излог сей слог,
Беги стремглав,
Воззаклиная на устюг,
Словесов искры шандарах
Заветных патин слой парсек
И безогляд на страх магог
Свой имярек упрячь. Забудь
Сей кавардак былых невзгод
Твой рук могуч и глаз востёр.
Долой весь шлак,
На Гундабад
Идут весёлые волхвы,
Стадов и пастбищ пастораль
В душе рождает тихий нег.
---
Метлой мети порожний мрек
Закон пусть будет сей велик
И да помажь чело елей
Хусейн Хусейнович Закир.
---
Твой дол высок и резв твой прыт.
Рождает грозный лихалфей
Барокко рифм карамболь,
Сивуч горючий королей.
* * *
<...И хмурый поп угрюмо...>
...И хмурый поп угрюмо вниз летел,
Нырнув с утеса в лоно темных вод.
Его насупленных бровей тяжелый свод
Загадочно и мертвенно чернел…
В кругу уродливых и мрачных старых ведьм
Одна хихикала и бесновалась крайне злобно
Попа несчастного во грех она притворством
Произвела и помутила разум сей…
Воздушной нимфы узурпировав обличье,
Паскуда старая предстала пред попом.
И воспылав к ней дьявольским огнем
Ослепший поп ударился в блудничье…
Он щекотал змеюку черной бородой,
Ловил ее между деревьев темной рощи,
Потом опомнился, но было слишком поздно,
Союз с суккубом омрачил его покой…
* * *
Т. Ж. К. [the Scraggy, the Greasy and the Rough]
Тощий, Жырный и Карявый
Три приятеля таких.
Кто из них самый чудливый,
Вряд ли тут рассудишь их.
Тощий, Жырный и Карявый
В ногу с модой не плелись,
Выглядели как ворлаки,
Им на это – устыдись!
Тощий, Жырный и Карявый
Верили в своих богов,
Променяют веру с мылом,
И обратно под Покров.
Тощий, Жырный и Карявый
Знать не знали ничего,
Ничего они не знали,
Им на это все равнов.
Тощий, Жырный и Карявый
Развлекались от души
День деньской они слонялись
По ноябрьской глуши.
Тощий, Жырный и Карявый
Не любили громких слов -
Сами тихо шепетались,
И пугались окриков.
Тощий, Жырный и Карявый
Век чурались страшных снов.
Они хрипло чертыхались,
Поминая чьих-то вдов.
Тощий, Жырный и Карявый
Не дурны были пожрать.
Сало уминали с треском,
И валились на кровать.
Тощий, Жырный и Карявый
Раз отправились в Тибет,
Будду видели и Ганди,
И еще какой-то бред.
Тощий, Жырный и Карявый
Как-то вздумали пикник.
Кувырком все полетело,
Слышен был их бранный крик.
Тощий, Жырный и Карявый
Сели раз не в тот трамвай.
До рассвета проскитались,
Дали местному на чай.
Тощий, Жырный и Карявый
Раз забыли, кто есть кто.
Целый день соображали,
Кто кого надел лицо.
Тощий, Жырный и Карявый
Съели как-то мухомор.
Тощий дуба дал тотчас же,
Жырный был как помидор.
Тощий, Жырный и Карявый
– Три приятеля чудных.
Как увидишь их спросонья,
Сразу вспомнишь всех святых.
Тощий, Жырный и Карявый
Раз купили патефон,
Сразу же его сломали –
Слишком хрупкий был, пардон!
Тощий, Жырный и Карявый
Раз нашли зеленый нос.
От кого он отвалился
– Это тяжкий был вопрос.
Тощий, Жырный и Карявый
Враз влюбилися в одну,
Но она, взглянув на рожи,
Растворилася во мглу.
Тощий, Жырный и Карявый
Зареклися бросить пить.
Но на улице так жарко…
Нахлестались, как же быть!
Тощий, Жырный и Карявый
Раз в оркестр собрались -
Тощий рзел, а Жырный ыгал,
А Карявый корчил мрызь.
Тощий, Жырный и Карявый
Раз отправилися в цырк,
Там они и поселились,
Энто жырно, скажем: “Гырк!”