Сакс Ромер

Дыхание Аллаха

Из авторского сборника

Tales of Secret Egypt

(1919)

Перевод: И. Волзуб (2023)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

I

Почти неделю бродил я по окрестностям Муски, одетый как респектабельный драгоман, с лицом и руками, окрашенными в более глубокий оттенок коричневого цвета с помощью акварельной краски (мне пришлось использовать что-то, что можно было смыть, так как жирная краска бесполезна для настоящей маскировки). Также у меня были аккуратные черные усы, приклеенные к губе спиртовой смолой. В своём рассказе «За чертой оседлости» Редьярд Киплинг сурово осуждает человека, который слишком глубоко исследует местную жизнь. Но если бы все думали вместе с Киплингом, у нас никогда не было бы ни Лейна, ни Бертона, и я продолжал бы оставаться в непоколебимом скептицизме относительно реальности магии. Между тем, из-за вещей, которые я собираюсь здесь изложить, на целых десять минут своей жизни я оказался дрожащим рабом неизвестного.

Поясню сразу, что мой недостойный маскарад не был вызван простым любопытством или же поисками пресловутого сада земных услад.* Он был предпринят как естественное продолжение письма, полученного от господ Мозес, Мерфи и К°, фирмы, которую я представлял в Египте. В письме этом содержались любопытные материалы, дающие достаточно пищи для размышлений.

«Мы просим вас, — говорилось в письме, — возобновить ваши изыскания относительно конкретного состава духов «Дыхание Аллаха», образец которого вы приобрели для нас по цене, которую мы сочли чрезмерной. Оно, по-видимому, составлено из смеси некоторых малоизвестных эфирных масел и каучуковых смол; и природа некоторых из них до сих пор не поддается анализу. Было проведено более сотни экспериментов, чтобы найти заменители недостающих эссенций, но безуспешно. И так как теперь мы в состоянии наладить производство восточных духов в широких масштабах, то готовы в полной мере вознаградить вас за потраченное время (последняя фраза была подчеркнута красными чернилами), если вы сможете получить для нас грамотную копию оригинального рецепта».

Далее в письме говорилось, что для эксплуатации новых духов предлагается создать отдельную фирму с зарегистрированным адресом в Каире и «производственным отделом» в каком-нибудь труднодоступном месте на Ближнем Востоке.

Я глубоко задумался над этими вопросами. Схема была хорошей и не могла не принести значительных прибылей; ибо, с учётом продуманной рекламной кампании, всегда найдётся многочисленная и богатая публика для нового диковинного аромата. Конкретная смесь жидких благовоний, о которой говорилось в письме, гарантировала хорошие продажи по высокой цене не только в Египте, но и во всех столицах мира, если бы её удалось вывести на рынок; но предложение о мануфактуре столкнулось с чрезвычайными трудностями.

Крошечный флакон, который я отправил в Бирмингем почти двенадцать месяцев назад, обошелся мне почти в 100 фунтов стерлингов, поскольку «Дыхание Аллаха» было тайной собственностью старой аристократической египетской семьи, чье огромное богатство и исключительность сделали их по сути неприступными. Путем тщательного расследования я нашёл одного аттара, которому были поручены некоторые заключительные процессы приготовления духов, — и то лишь затем, чтобы узнать от него о том, что он не знал их точного состава. Но хотя он уверял меня (и я не сомневался в его словах), что до сих пор ни одного зёрнышка не выходило из-под владения семьи, мне удалось-таки добыть небольшое количество драгоценной жидкости.

Господа Мозес, Мерфи и К° предприняли все необходимые приготовления для размещения аромата на рынке только для того, чтобы узнать, как сообщалось в этом насыщенном событиями письме, что самые опытные химики, чьи услуги были им доступны, не смогли его проанализировать.

Однажды утром, в своём вымышленном образе, я шел по Шариат эль-Хамзави, придумывая какой-нибудь план, с помощью которого я мог бы завоевать доверие Мухаммеда эр-Рахмана, аттара, или парфюмера. Несколько минут назад я вышел из дома в Дарб-эль-Ахмар, который был моим временным жилищем, и когда я приблизился к углу улицы, из окна прямо над моей головой раздался голос: «Саид! Саид!»

Не предполагая, что зов относится ко мне, я взглянул вверх и встретил взгляд старого египтянина почтенной наружности, смотревшего на меня сверху. Прикрывая глаза корявой рукой, он прокряхтел:

— Конечно, это не кто иной, как Саид, племянник Юсуфа Халига! Эс-селям алейкум, Саид!

— Алейкум, эс-селам, — ответил я ему и стоял, глядя на него.

— Не окажешь ли ты мне небольшую услугу, Саид? – продолжил старик. — Это займет у тебя всего час, и ты сможешь заработать пять пиастров.

— Охотно, — ответил я, не зная, к чему может привести меня ошибка этого, очевидно, полуслепого старика.

Я вошел в дверь и поднялся по лестнице в комнату, в которой он находился, и обнаружил, что этот старик лежит на скудно прикрытом диване у открытого окна.

— Хвала Аллаху, чьё имя возвышено, — воскликнул он, — что я, к счастью своему, имею возможность выполнить свои обязательства! Порой страдаю я от старого укуса змеи, сын мой, и этим утром он заставил меня воздержаться от всякого движения. Меня зовут Абдул-Носильщик, о ком ты, наверное, слышал от своего дяди. И хотя сам я уже давно ушёл с активной работы, зато теперь заключаю я контракты на поставку носильщиков и курьеров любого рода и для всех целей. Будь то перевозки прекрасных дам в хаммам, молодожёнов на свадьбы и мертвецов — в могилы. Так вот, было написано, что ты должен будешь прийти в этот своевременный час.

Я считал весьма вероятным, что было также написано, что я вскоре уйду, если этот болтливый старик продолжит навязывать мне подробности своей нелепой карьеры.

— У меня есть контракт с торговцем Мухаммедом эр-Рахманом из Сук эль-Аттарин, — продолжал старик, — который я всегда выполнял лично.

От этих слов у меня почти перехватило дыхание, и моё мнение об Абдуле Носильщике необычайно изменилось. Воистину, в то утро моя счастливая звезда направляла мои стопы!

— Не пойми меня неправильно, — добавил он. — Я не имею в виду транспортировку его товаров в Суэц, Загазиг, Мекку, Алеппо, Багдад, Дамаск, Кандагар и Пекин, хотя все эти обширные предприятия и поручены никому иному, как единственному сыну моего отца. Сейчас я говорю о переносе небольшого, но тяжёлого ящика из главного магазина и мануфактуры Мухаммеда эр-Рахмана, что находится в Шубре, в его лавочку на Сук эль-Аттарин. Дело это я организую для него накануне Молид ан-Неби (дня рождения Пророка) в течение последних тридцати пяти лет. Каждый из моих носильщиков, кому я мог бы поручить это особое поручение, занят чем-то другим. Отсюда моё наблюдение о том, что было записано, что никто иной, как ты будешь проходить под этим окном в определённый счастливый час.

Действительно, этот час был для меня удачным, и мой пульс подскочил высоко за пределы нормального ритма, когда я задал вопрос:  

— Почему, о отец Абдул, вы придаёте такое большое значение этому, казалось бы, тривиальному вопросу?

Лицо Абдула-Носильщика, напоминавшее морду интеллигентного мула, приняло выражение низкой хитрости.

— Вопрос хорошо продуман, — прокряхтел старый плут, подняв длинный указательный палец и погрозив им мне. — И кто во всём Каире знает столько же тайн великих, сколько Абдул Всезнайка, Абдул Молчаливый! Спроси меня о легендарном богатстве Карафа-бея, и я назову тебе все его владения и развлеку тебя подсчётами его доходов, которые я вычислил в пределах до нусс-фадда!** Спроси меня о янтарной родинке на плече принцессы Азизы, и я опишу её тебе так, что она восхитит душу твою! А теперь ближе, сын мой. — Абдул доверительно склонился ко мне. — Раз в год купец Мухаммед эр-Рахман готовит для госпожи Зулейки некоторое количество духов, которые нечестивая традиция называет «Дыханием Аллаха». Отец Мухаммеда эр-Рахмана приготовлял эти духи для матери леди Зулейки, а его отец – для дамы того времени, которая хранила тайну. Тайну, которая принадлежала женщинам этой семьи со времён правления халифа эль-Хакима, от любимой жены которого они и происходят. Ей, жене халифа, великий чародей и врач Ибн-Сина из Бухары преподнёс в золотой вазе первый дирхем этого удивительного парфюма, когда-либо полученный!

— Справедливо зовут вас Абдул Всезнайка! — воскликнул я в неподдельном восхищении. — Значит, секрет принадлежит Мухаммеду Эр-Рахману?

— Это не так, сын мой, — ответил Абдул. — Некоторые используемые эссенции привезены в запечатанных сосудах из дома леди Зулейки, как и медный сундук, содержащий рукописи Ибн-Сины; и во время измерения величин тайное писание никогда не покидает её руки.

— Выходит, леди Зулейка присутствует при этом лично?

Абдул-Носильщик безмятежно склонил голову.

— Накануне дня рождения Пророка леди Зулейка посещает магазин Мухаммеда эр-Рахмана в сопровождении имама одной из великих мечетей.

— Почему имама, отец Абдул?

— Существует магический ритуал, который необходимо соблюдать при дистилляции духов, и каждая эссенция благословляется именем одного из четырех архангелов; и вся операция должна начаться в полночь накануне Молид ан-Неби.

Он торжествующе посмотрел на меня.

— Неужели, — возразил ему я, — такой опытный мастер, как Мохаммед эр-Рахман, с готовностью не признал бы эти секретные ингредиенты по их запаху?

— Большая кастрюля с горящим углем, — драматично прошептал Абдул, — ставится на пол комнаты, и на протяжении всего этого действа сопровождающий леди Зулейку имам бросает в неё острые специи, в результате чего природа тайных сущностей становится неузнаваемой. Пришло время тебе, сын мой, отправиться в лавку Мухаммеда, и я дам тебе письмо, сообщающее ему о тебе. Задача твоя будет заключаться в том, чтобы доставить материалы, необходимые для тайной химической операции, которая, кстати, состоится сегодня вечером, из большого магазина Мухаммеда эр-Рахмана в Шубре в его лавку на Сук эль-Аттарин, как я уже говорил. У меня плохое зрение, Саид. Пиши, как я тебе скажу, и я помещу своё имя в конце письма.

II

Слова «готовы вознаградить вас в полной мере за потраченное время» воодушевляли ритм моих шагов, иначе я сомневаюсь, что мне удалось бы пережить это отвратительное путешествие из Шубры. Никогда не смогу я забыть форму, цвет и особенно вес запертого сундука, который был моей ношей. Старый Мохаммед эр-Рахман принял мою службу на основании письма, подписанного Абдулом, и, конечно, не узнал в «Саиде» того достопочтенного Невилла Кэрнеби, который имел с ним определенные конфиденциальные отношения год назад. Но как именно я воспользовался счастливой случайностью, которая заставила Абдула принять меня за кого-то по имени Саид, становилось всё более неясным по мере того, как ящик становился всё более и более тяжёлым. Так что к тому времени, когда я действительно подошёл со своей ношей ко входу на улицу Парфюмеров, моё сердце ожесточилось к Абдулу Всезнайке. И, поставив ящик на землю, я сел на него, чтобы отдохнуть и на досуге попроклинать эту молчаливую причину моего нынешнего измождённого состояния.

Через некоторое время мой смятённый дух успокоился, пока я сидел там, вдыхая коварное дыхание тонкинского мускуса, аромат розового масла, сладость индийского нарда и жгучую остроту мирры, опопонакса и иланг-иланга. Я едва мог уловить аромат, который всегда считал самым изысканным из всех, за исключением одного — восхитительного аромата египетского жасмина. Но мистическое дыхание ладана и эротические пары амбры не тронули меня; ибо среди этих запахов, через которые, как мне постоянно казалось, мажорной нотой просачивается запах кедра, я тщётно искал хоть какой-нибудь намёк на «Дыхание Аллаха».

Модная Европа и Америка, как обычно, были широко представлены на базаре Сук-эль-Аттарин. Тем не менее, маленькая лавочка Мохаммеда эр-Рахмана была совершенно пуста, хотя он и торговал самыми редкими эссенциями из всех. Мохаммед, однако, не искал западного покровительства, и в сердце маленького седобородого купца не было никакой зависти к его, казалось бы, более зажиточным соседям, в магазинах которых весь бомонд Нью-Йорка, Лондона и Парижа курили янтарные сигареты и чьи товары перевозились в самые отдалённые уголки земли. Нет ничего более иллюзорного, чем внешний облик восточного купца. Самый богатый человек, с которым я был знаком в Муски, имел вид нищего. И в то время как соседи Мухаммеда продавали склянки с эфирными маслами и крошечные коробочки с пастилками покровителям гг. Куков, разве молчаливые караваны, шедшие по древним дорогам пустыни, не были нагружены огромными ящиками сладостного парфюма с мануфактуры в Шубре? Только в город Мекку Мухаммед ежегодно отправлял благовония на сумму две тысячи фунтов стерлингов; он изготовил три вида благовоний исключительно для царского дома Персии; и его товары были известны от Александрии до Кашмира и одинаково ценились в Стамбуле и Тартарии. Он мог бы с терпимой улыбкой наблюдать за более эффектными действиями своих менее удачливых конкурентов.

Лавочка Мохаммеда Эр-Рахмана находилась в конце улицы, вдали от Хамзави (Тканевого базара), и когда я встал, чтобы возобновить движение, моё настроение мрачной абстракции сменилось некой атмосферой ожидания — я не могу иначе описать это — например, по знакомым запахам этого места. Я сделал не более трёх шагов вперёд по базарной улице, прежде чем мне показалось, что все дела внезапно приостановились. Только европейская часть толпы осталась вне какого-либо влияния, что завладело жителями Востока. Затем гости Каира, также почувствовав эту выжидающую тишину, как и я почувствовал её ранее, почти единодушно повернулись и, следуя направлению взглядов торговцев, посмотрели вверх по узкой улочке в сторону мечети эль-Ашраф.

И здесь я должен отметить любопытное обстоятельство. Имама Абу Табаха я не видел уже несколько недель, но в этот момент я внезапно поймал себя на мысли об этом замечательном человеке. Хотя любое упоминание его имени или прозвища (поскольку я не мог поверить, что «Табах» является отчеством) среди простого народа вызывало лишь благочестивые восклицания, свидетельствующие об уважительном страхе, официальный мир молчаливо отрёкся от него. Однако у меня были неоспоримые доказательства того, что немногие двери в Каире, да и вообще во всём Египте, были для него закрыты; он приходил и уходил, как призрак. Я ни разу не удивился бы, если, войдя однажды в свои личные апартаменты в отеле Шепард, обнаружил его сидящим там, и не усомнился бы в правдивости местного знакомого, который уверял меня, что он встретил таинственного имама в Алеппо в то же утро, когда пришло письмо от его партнёра из Каира, в котором упоминалось о визите Абу Табаха в эль-Азхар. Но в родном городе он был известен как чародей и считался повелителем джиннов. Ещё раз положив свою ношу на землю, я вместе с остальными посмотрел в сторону мечети.

Этот момент ароматной тишины представлял собой любопытное явление, и моё воображение, несомненно, вдохновлённое памятью об Абу Табахе, перенеслось во времена великих халифов, которые никогда не казались далекими на этих средневековых улицах. Меня словно бы перенесло в Каир Харуна аль-Рашида, и я подумал, что великий вазир, посланный сюда с какой-то миссией из Багдада, посетил сегодня Сук эль-Аттарин.

Затем сквозь молчаливую толпу величественно прошла фигура в чёрной мантии и белом тюрбане, внешне похожая на многих других мужчин на базаре, за исключением того, что её сопровождали два высоких негра в куттанах. Место было настолько тихим, что я мог слышать постукивание его черной палки, пока он шел по центру улицы.

У лавки Мухаммеда эр-Рахмана он остановился, обменявшись несколькими словами с торговцем, затем продолжил свой путь, направляясь ко мне по главной улице базара. Его взгляд встретился с моим, когда я стоял возле сундука. И, к моему изумлению, он поприветствовал меня с улыбкой и достоинством, после чего прошёл дальше. Неужели он тоже принял меня за Саида — или его всевидящий взгляд обнаружил под моей маскировкой черты лица Невилла Кэрнеби?

Когда имам свернул с узкой улочки на Хамзави, торговый шум тут же возобновился, так что, если бы не это ужасное сомнение, заставившее моё сердце биться с неприятной быстротой, его приезд мог бы быть сном, судя по всем имеющимся у меня свидетельствам.

III

Полный опасений, я понёс ящик в магазин; но в приветствии Мохаммеда эр-Рахмана не было и намека на подозрение.

— Быстроногостью ты никогда не завоюешь Рай. — сказал он.

— Я не буду сбивать других с пути неблаговидной поспешностью, — парировал я.

— Бесполезно спорить с кем-либо из знакомых Абдула-Носильщика. — вздохнул Мохаммед. — Ну, это мне знакомо. Возьми ящик и следуй за мной.

Ключом, который он носил на цепочке на поясе, парфюмер отпер древнюю дверь, которая одна отделяла его магазин от выступающей стены, обозначающей поворот улицы. Локальная египетская лавка обычно представляет собой не что иное, как двойную ячейку; но спустившись по трем каменным ступеням, я очутился в одной из тех комнат, похожих на подвал, которые нередки в этой части Каира. Окна не было, если не считать небольшого квадратного проёма высоко в одной из стен, который, очевидно, выходил в узкий двор, отделяющий жилище Мухаммеда от дома его соседа, но пропускавший скудный свет и меньшую вентиляцию. Через это отверстие я мог видеть нечто, похожее на поднятые оглобли телеги. С одной из грубых балок довольно высокого потолка свисала на цепях медная лампа, а все помещение было прямо-таки завалено множеством примитивных химических приспособлений. Старомодные перегонные кубы, загадочно выглядящие банки и что-то вроде переносной печи, а также несколько треножников и пара-тройка больших плоских медных кастрюль придавали этому месту вид логова какого-то олдового алхимика. Довольно красивый стол из чёрного дерева, украшенный замысловатой резьбой и инкрустированный перламутром и слоновой костью, стоял перед мягким диваном, занимавшим ту сторону комнаты, где находилось квадратное окно.

— Поставь ящик на пол, — приказал Мохаммед, — но постарайся сделать это без неоправданной спешки, чтобы не причинить себе вреда.

С каждым словом все яснее становилось, что он с нетерпением ждал прибытия шкатулки и теперь горячо хотел стать свидетелем моего отбытия.

— Есть ослы, которые быстро ходят, — сказал я, неторопливо кладя свою ношу к его ногам. — Но мудрый человек регулирует свой темп в соответствии с тремя вещами: солнечным теплом, благополучием других и характером его ноши.

— Я не могу сомневаться в том, что ты часто останавливался по пути из Шубры, чтобы поразмыслить над этими тремя вещами, — ответил Мохаммед, — ступай же и обдумай их на досуге, ибо я вижу, что ты великий философ.

— Философия, — продолжал я, усаживаясь на ящик, — поддерживает ум, но деятельность ума зависит от благополучия желудка, поэтому даже философ не может себе позволить трудиться без найма.

При этом Мохаммед эр-Рахман обрушил на меня давно сдерживаемый поток оскорблений и снабдил меня информацией, которую я искал.

— О сын кривоглазого мула! — вскричал он, потрясая надо мной узловатыми кулаками, — не намерен терпеть я более твою идиотскую болтовню! Вернись же к Абдулу-Носильщику, который нанял тебя, ибо я не дам тебе ни единого фадда, несчастная ты дворняга! Уходи! Ибо только что я был проинформирован о том, что дама высокого положения собирается навестить меня. Уходи же, чтобы только она не приняла мой магазин за свинарник!

Но пока он произносил эти слова, я почувствовал смутное волнение на улице и:

— Ах! — вскричал Мохаммед, подбежав к подножию лестницы и глядя вверх. — Теперь я совершенно погиб! Позор твоим родителям, что ты такой кретин, теперь госпожа Зулейка неизбежно найдет тебя в моей лавке. Послушай теперь меня, злобное насекомое, ты — Саид, мой помощник. Не произнеси ни единого слова; или вот этим, — к моей великой тревоге он вытащил из-под мантии опасный на вид пистолет, — я проделаю дыру в твоём пустом черепе!

Поспешно спрятав пистолет, он поспешно поднялся по ступенькам, чтобы успеть низко поклониться женщине в чадре, которую сопровождали суданская служанка и негр. Обменявшись с ней несколькими словами, которых я не смог уловить, Мохаммед эр-Рахман повёл всю компанию в комнату, где стоял я. За парфюмером шла эта грациозная женщина, за которой, в свою очередь, следовал её слуга. Негр же остался наверху. Заметив меня, когда вошла, дама, одетая с необычайной элегантностью, остановилась, взглянув на Мохаммеда.

— Миледи, — сразу начал он, склоняясь перед ней, — это Саид, мой помощник, ленивость привычек которого превосходит только дерзость его разговоров.

Она колебалась, одарив меня взглядом своих прекрасных глаз. Несмотря на мрачность этого места и чадру, которую она носила, было видно, что дама была весьма хороша собой. Слабый, но изысканный аромат проник в мои ноздри, благодаря чему я понял, что очаровательная гостья Мохаммеда была ни кем иным, как леди Зулейкой.

— И всё же, — сказала она тихо, — он выглядит как активный молодой человек.

— Его деятельность, — ответил торговец духами, — полностью сосредоточена на его языке.

Госпожа Зулейка села на диван и оглядела комнату.

— Все готово, Мохаммед? – спросила та.

— Всё, миледи.

Снова прекрасные глаза обратились в мою сторону, и, когда их непостижимый взгляд остановился на мне, план, который, поскольку он так и не был осуществлен, нет необходимости здесь описывать, представился моему разуму. После короткого, но красноречивого молчания – ибо мои ответные взгляды были полны значения:

— О Мухаммед, — лениво сказала леди Зулейка, — каким образом купец, такой как ты, наказывает своих слуг, когда их поведение ему не нравится?

Мохаммед эр-Рахман, казалось, несколько растерялся и стоял, глупо глядя на него.

— У меня есть кнуты, — пробормотал мягкий голос. — Это старый обычай моей семьи.

Медленно она снова посмотрела в мою сторону.

— Мне показалось, о Саид, — продолжала она, изящно положив украшенную драгоценностями руку на стол из эбенового дерева, — что ты осмелился бросать на меня любовные взгляды. Наверху ждет тот, чья обязанность — защищать меня от подобных оскорблений. Миска! – бросила она служанке, — позови Эль-Кимри ("Голубь" с араб.).

Пока я стоял, ошарашенный и смущенный, девушка, стоя у подножия лестницы, позвала:

— Эль-Кимри! Иди сюда!

Мгновенно в комнату ворвался тот отвратительного вида негр, которого я видел ранее.

— О Кимри, — приказала госпожа Зулейка и томно протянула руку в мою сторону, — выбрось этого зарвавшегося клоуна на улицу!

Моё замешательство зашло достаточно далеко, и я понял, что, несмотря на риск быть раскрытым, я должен действовать немедленно. Поэтому в тот момент, когда Эль-Кимри достиг подножия ступенек, я ударил левым кулаком в его ухмыляющееся лицо, приложив весь свой вес к удару, за которым последовал короткий правый, совершенно нарушивший кулачные приличия, поскольку был он нацелен значительно ниже пояса. Эль-Кимри обрушился на пыльный пол под аккомпанемент человеческого диссонанса, состоящего из трёх нот. Я же вскочил по ступенькам, повернул налево и побежал вокруг мечети эль-Ашраф, где вскоре быстро затерялся в многолюдной Гурии.

Мои щёки пылали под наигранной сумрачностью. Мне было стыдно за свою отвратительную артистичность. Ведь помощнику аптекаря не так-то просто заняться любовью с герцогиней!

IV

Остаток утра я провёл у себя дома в Дарб эль-Ахмаре, проклиная свою собственную глупость и почтенную голову Абдула Всезнайки. В какой-то момент мне показалось, что я бессмысленно уничтожил прекрасную возможность, в следующий — что кажущаяся возможность оказалась всего лишь миражом. С наступлением полудня и приближением вечера я отчаянно измысливал план, так как знал, что, если мне не удастся придумать хоть что-нибудь подходящее к полуночи, другого шанса увидеть знаменитый рецепт, вероятно, не представится в течение двенадцати месяцев.

Около четырех часов дня меня осенила смутная идея. Поскольку она потребовала посещения моих комнат в Шеппарде, то я смыл краску с лица и рук, переоделся, поспешил в гостиницу, наспех пообедал и вернулся в Дарб эль-Ахмар, где возобновил маскировку.

Некоторые довольно резко критиковали меня за мою коммерческую деятельность в то время, и ни одно из моих дел не вызвало большей озлобленности, чем то, что касалось парфюма под названием «Дыхание Аллаха». И все же я не могу понять, в чем заключалось мое вероломство. Мировоззрение моё достаточно социалистично, чтобы заставить меня с неудовольствием относиться к сохранению отдельным человеком чего-то, что без ущерба для него самого могло бы разумно быть разделено сообществом. По этой причине меня всегда возмущало то, как мусульманин закрывает лица жемчужин своего гарема. И хотя успех моего нынешнего предприятия не сделает леди Зулейку беднее, он обогатит и украсит мир, усладив чувства мужчин ароматом более изысканным, чем любой известный до сих пор.

Таковы были мои размышления, пока я пробирался через тёмный и пустынный базарный квартал, следуя по Шариа эль-Аккади к мечети эль-Ашраф. Там я повернул налево в сторону Хамзави, пока, подойдя к узкому переулку, ведущему из неё в Сук эль-Аттарин, не погрузился в его темноту, похожую на темноту туннеля, хотя верхние части дома наверху и были посеребрены луной.

Я направлялся к тому тесному дворику, примыкающему к лавке Мохаммеда эр-Рахмана, в котором я заметил присутствие одной из тех узких повозок с высокими колесами, характерных для этого района. И, поскольку вход туда со стороны базара был закрыт грубым деревянным забором, я ожидал, что к нему будет немного сложно получить доступ. Однако была одна трудность, которую я не предвидел и с которой не столкнулся бы, если бы мне удалось прибыть сюда, как легко я мог бы сделать, немного раньше. Подойдя к углу улицы Парфюмеров, я осторожно высунул голову, чтобы обозреть перспективу.

Абу Табах стоял прямо возле магазина Мохаммеда эр-Рахмана!

Моё сердце сильно подпрыгнуло, когда я отступил в тень, поскольку я посчитал его присутствие злым предзнаменованием для успеха моего предприятия. Затем внезапное откровение, истина ворвалась в мой разум. Он присутствовал там в качестве имама и сопровождающего мага на мистическом «благословении благовоний»! Осторожно ступая, я вернулся по своим следам, обогнул мечеть и направился к узкой улице, идущей параллельно улице Парфюмеров и в которую, как я знал, должен был выходить двор рядом с магазином Мохаммеда. Чего я не знал, так это того, как я собираюсь войти в него с этого конца.

Я испытал неожиданные трудности с определением этого места, так как высота зданий вокруг меня не позволяла найти какой-либо знакомый ориентир. Наконец, дважды повторив свои шаги, я определил, что дверь старой, но прочной работы, вставленная в высокую и толстую стену, должна сообщаться с двором; ибо я не видел другого отверстия ни справа, ни слева, через которое можно было бы проехать повозке.

Машинально я попробовал открыть дверь, но, как и ожидал, обнаружил, что она надежно заперта. Вокруг меня царила глубокая тишина, и не было видно окна, из которого можно было бы наблюдать за моими действиями. Поэтому, спланировав свой маршрут, я решил взобраться на стену. Моей первой точкой опоры стал тяжёлый деревянный замок, выступавший на целых шесть дюймов*** из двери. Над ними была перекладина, а затем зазор в несколько дюймов между верхом ворот и аркой, в которую они были встроены. Над аркой выступал железный стержень, на котором висел крюк; если бы я смог добраться до перекладины, можно было бы перелезть через стену.

Я успешно добрался до перекладины, и, хотя она оказалась не слишком прочно закрепленной, я всё же рискнул. И вот, не производя особого шума, я обнаружил, что уже сижу наверху и смотрю вниз, на маленький дворик. У меня вырвался вздох облегчения, ибо узкая тележка с непропорциональными колесами стояла там, где я видел её утром. Её оглобли были направлены вверх, туда, где в безоблачном небе плыла луна Рождества Пророка. Тусклый свет лился из квадратного окна подвала Мохаммеда эр-Рахмана.

Очень внимательно изучив ситуацию, вскоре я, к своему большому удовлетворению, заметил, что, хотя хвост тележки был зажат под перекладиной, которая удерживала её на месте, одна из оглоблей находилась в пределах досягаемости моей руки. После этого я доверил свой вес этой оглобле, раскачивающейся над колодцем во дворе. Я был настолько успешен, что раздался лишь слабый скрип; и я почти бесшумно спустился в повозку.

Убедившись, что Абу Табах не заметил моего присутствия, я осторожно встал, опершись руками о стену, и заглянул в комнату через маленькое окошко. Её внешний вид несколько изменился с того времени. Лампа была зажжена и бросала странный приглушённый свет на грубый стол, стоящий почти под ней. На этом столе стояли весы, меры, колбы причудливой формы и странного вида химические аппараты, которые могли быть изготовлены во времена самого Авиценны. На одном конце стола стоял перегонный куб над маленькой кастрюлей, в которой горел спиртовой огонь. Мохаммед эр-Рахман раскладывал подушки на диване прямо подо мной, но в комнате больше никого не было. Взглянув вверх, я заметил, что высота соседнего здания не позволяла лунному свету проникать во двор, так что мое присутствие не могло быть обнаружено никаким светом снаружи. И, поскольку вся верхняя часть комнаты была затемнена, я не видел особых причин для опасений.

В этот момент послышался звук приближающегося по Шариа эш-Шаравани автомобиля. Я слышал, как он остановился возле мечети эль-Ашраф, и в почти совершенной тишине извилистых улиц, откуда днём поднимается настоящий вавилонский хаос языков, я услышал приближающиеся шаги. Когда шаги приблизились, я присел в своей тележке. Вот они миновали конец двора, примыкающий к улице Парфюмеров, и остановились перед магазином Мохаммеда эр-Рахмана. Музыкальный голос Абу Табаха заговорил, а голос леди Зулейки ответил. Послышался громкий стук и скрип открывающейся двери.

— Спуститесь по ступенькам, поставьте сундук на стол, а затем оставайтесь сразу за дверью! — продолжал властный голос дамы. – И проследите за тем, чтобы никто не подслушивал.

Через маленькое окошко до моих ушей донёсся слабый звук, будто какой-то тяжёлый предмет положили на деревянную поверхность, затем приглушённый шум, будто несколько человек вошли в комнату. Наконец, я услышал приглушённый хлопок захлопнувшейся и запертой двери... и тихие шаги на соседней улице!

Скрючившись в телеге и почти затаив дыхание, я наблюдал через дыру в боку ветхой телеги за забором, о котором я уже упоминал как закрывающим конец двора, примыкающего к Сук эль-Аттарин. Копьё лунного света, проникнув сквозь какую-то щель в окружающих зданиях, посеребрило его отдалённый край. Под аккомпанемент сильных пинков и тяжелого дыхания в этом естественном свете всеобщего внимания возникло чёрное лицо «Голубя». К своей безграничной радости я заметил, что нос его щедро заклеен лейкопластырем, а правый глаз временно не работает. Восемь толстых пальцев схватились за верхнюю часть деревянной конструкции, пока одутловатый негр в течение примерно трёх секунд осматривал явно пустой двор, прежде чем снова опустить своё неуклюжее тело на уровень улицы. Последовал слабый хлопок и совершенно безошибочное бульканье. Я услышал, как охранник пошёл обратно к двери, поэтому осторожно привстал и снова осмотрел внутреннюю часть комнаты.

V

Египет, о чём свидетельствуют древнейшие исторические записи, всегда был страной волшебства, и, согласно местным верованиям, до сего дня он является театром многих сверхъестественных драм. Что касается меня, то до эпизода, о котором я собираюсь рассказать, мой личный опыт такого рода был ограниченным и неубедительным. Я знал, что Абу Табах обладал своего рода сверхъестественной силой, похожей на второе зрение, но считал её просто формой телепатии. Его присутствие при приготовлении тайных духов меня не удивило, поскольку вера в эффективность магических действий преобладала, как мне было известно, даже среди наиболее культурных слоёв мусульман. Однако скептицизм мой вскоре был грубо поколеблен.

Подняв голову над подоконником и заглянув в комнату, я увидел леди Зулейку, сидящую на мягком диване, её руки покоились на раскрытом свитке пергамента, лежавшем на столе рядом с массивным латунным сундуком с антикварными предметами местного изготовления. Крышка сундука была поднята, и внутри казалось пусто, но возле него на столе я заметил несколько сосудов из венецианского стекла с золотыми пробками, каждый из которых был особенного цвета.

Возле жаровни, в которой пылали угли, стоял Абу Табах. Он бросал в огонь попеременно полоски бумаги с какими-то надписями и маленькие тёмно-коричневые пастилки, которые имам вынул из сандаловой коробки, стоящей рядом с ним на своего рода треножнике. Они состояли из какой-то ароматной смолы, в которой, казалось, преобладал бензоин, а пары жаровни наполняли комнату голубым туманом.

Имам своим мягким, музыкальным голосом читал главу Корана под названием «Ангел». Диковинная церемония началась. Я понял, что для достижения своей цели мне придется подтянуться к узкой амбразуре и полностью опереться всем своим весом на карниз окна. В этом манёвре не было большой опасности, при условии, если я не произведу лишнего шума, ибо висячая лампа из-за своей формы не освещала верхнюю часть комнаты. Достигнув желаемого положения, я осознал болезненную остроту аромата, которым была наполнена квартира.

Лёжа на выступе в крайне неприятной позе, я дюйм за дюймом пробирался внутрь комнаты, пока не смог более или менее свободно пользоваться правой рукой. Предварительная молитва завершилась, отмеривание ингредиентов уже началось, и я легко понял, что без обращения к пергаменту, от которого госпожа Зулейка ни разу не оторвала рук, раскрыть тайну действительно невозможно. Ибо, сверяясь с древним рецептом, она выбирала одну из бутылей с золотой пробкой, отвинчивала ее, приказывала взять из неё столько-то зерен, и не сводила взгляда с Мохаммеда эр-Рахмана, пока он отмерял правильное количество. После чего леди Зулейка затыкала сосуд пробкой, и всё начиналось заново. Когда парфюмер поместил все ингредиенты в стеклянную банку с широким горлышком, Абу Табах, протянув руки над ёмкостью, произнёс имена:

— Габраил, Микаил, Израфил, Израил!

Я осторожно поднёс к глазам небольшой, но мощный бинокль, за которым ходил в свою комнату в отеле Шепард. Сосредоточив линзы на древнем свитке, лежавшем на столе подо мной, я, к своей радости, обнаружил, что вполне могу разбирать надписи. Пока Абу Табах декламировал какое-то заклинание, в ходе которого часто встречались имена сподвижников Пророка, я начал чтение сочинения Авиценны.

«Во имя Бога Милостивого, Милосердного, Высокого, Великого...»

Дойдя до этого места, я приостановился, когда заметил любопытное изменение в форме арабских букв. Они как будто бы двигались, хитро меняли места друг с другом, словно желая не дать мне уловить их смысл!

Иллюзия сохранялась, и я решил, что это происходит из-за неестественного напряжения моего зрения. И, хотя я и осознавал, что время драгоценно, однако обнаружил, что вынужден временно отказаться от чтения. Нельзя было вовсе извлечь никакого смысла, наблюдая за этими буквами, которые танцевали из стороны в сторону по всей длине пергамента, иногда группами, а иногда поодиночке. Я проследил за движением одной стройной арабской буквы алиф полностью по всей странице, снизу до верха, где она наконец исчезла под большим пальцем госпожи Зулейки!

Опустив бинокль, я в изумлении посмотрел на Абу Табаха. Он только что подкинул в огонь свежие благовония. С детским, беспричинным ужасом до меня дошло, что египтяне, называвшие этого человека Чародеем, были мудрее меня. Хотя голос его не был мне слышен, однако, я мог видеть слова, исходящие из его рта! Они медленно и изящно формировались в голубых облаках дыма примерно в четырех футах над его головой, раскрывали мне своё значение золотыми буквами, а затем исчезали под потолком!

Прежние убеждения мои начали изменяться, когда я услышал несколько тихих бормочущих голосов в комнате. Это были голоса духов благовоний, горящих в жаровне. Один сказал гортанным тоном:

«Я — Мирра. Мой голос — голос могилы».

Другой, приглушённо: «Я — Амбра. Я соблазняю сердца мужчин».

И третий, хрипло: «Я — Пачули. Мои обещания — ложь».

Обоняние, казалось, покинуло меня и сменилось слухом. И вот эта комната колдовства начала расширяться прямо у меня на глазах. Стены отступали и отступали, пока квартира не стала больше, чем внутренняя часть мечети Цитадели; крыша взметнулась так высоко, что я понял, что в мире нет собора и вполовину столь высокого. Абу Табах, вытянув руки над жаровней, уменьшился до крошечных размеров, а леди Зулейка, сидевшая подо мной, стала почти невидимой.

Проект, который заставил меня оказаться в центре этого чародейского праздника, уже выветрился из моей головы. Я желал только одного — уйти, прежде чем разум совершенно покинет меня. Но, к своему ужасу, я обнаружил, что мои мышцы превратились в жёсткие железные ленты! Фигура Абу Табаха приближалась; его медленно двигающиеся руки стали змеевидными, а глаза превратились в озёра пламени, которые, казалось, призывали меня. В то время, когда это новое явление прибавилось к остальным ужасам, меня как будто непреодолимая сила побудила дернуть головой вниз: я услышал металлический щелчок мышц шеи; я увидел, как из моих губ вырвался крик агонии... И ещё я увидел на небольшом выступе непосредственно под квадратным окном маленькую мибхару, или курильницу, которую до сих пор не замечал. Густая маслянистая коричневая струя дыма выходила из перфорированной крышки и липким дурманом омывала моё лицо. Обоняние у меня отсутствовало; однако, слух мой уловил, как из мибхары раздался посмеивающийся демонический голос:

«Я — Хашиш! Я свожу мужчин с ума! Пока ты лежал там, как полный дурак, я направил свои испарения в твой мозг и украл у тебя твои чувства. Именно с этой целью меня поместили здесь, под окном, где ты не мог не насладиться всеми преимуществами моего ядовитого аромата...»

Соскользнув с подоконника, я упал вниз... и тьма сомкнулась вокруг меня.

VI

Мое пробуждение представляет собой одно из самых болезненных воспоминаний о моей карьере, не лишённой событий; ибо, мучимый болью в голове и затёкшими конечностями, я восседал прямо на полу крохотной, душной и грязной кельи! Единственный свет проникал через маленькую решётку в двери. Я был пленником. И в тот же момент, когда я осознал факт своего заключения, то понял также, что меня обманули. Странные события в квартире Мохаммеда Эр-Рахмана были галлюцинациями из-за того, что я надышался паров какого-то препарата хашиша, или индийской конопли. Характерный неприятный запах снадобья был скрыт остротой других, более пахучих духов; и из-за расположения кадила с горящим хашишем никто в комнате не пострадал от его паров. Могло ли быть так, что Абу Табах знал о моем присутствии с самого начала?

Я неуверенно поднялся и выглянул через решётку в узкий проход. В одном его конце стоял местный констебль, и за ним мне удалось увидеть вестибюль. Я сразу понял, что нахожусь под арестом в полицейском участке Баб-эль-Халк!

Великая ярость овладела мною. Подняв кулаки, я яростно забарабанил в дверь, и по коридору прибежал египетский полисмен.

— Что это значит, шавеш? — потребовал я. — Почему меня здесь задержали? Я англичанин. Немедленно пришлите ко мне суперинтенданта.

Лицо полисмена выражало попеременно гнев, удивление и изумление.

— Вас привезли сюда вчера вечером, причём самым отвратительнейшим образом пьяного, на телеге! – ответил он.

— Я требую встречи с суперинтендантом.

— Конечно, конечно, эфендим! — крикнул человек, теперь уже совершенно встревоженный. — Мгновенно, эфендим!

Такова магическая сила слова «инглизи» («англичанин»).

Почти сразу же появился крайне встревоженный и извиняющийся местный чиновник, которому я объяснил, что был на костюмированном балу в отеле «Гезира Палас» и, неосмотрительно направляясь домой в поздний час, подвергся нападению и лишился сознания. Он был чрезвычайно вежлив со мной. Выслушав мои оправдания, сей добрый человек отправил гонца в Шепард с моими письменными инструкциями о сменной одежде, после чего предложил мне снять мой ныне излишний грим и привести себя в презентабельный вид. Тот факт, что он явно не поверил моей истории, ни на йоту не уменьшил его обеспокоенность.

Я обнаружил, что время уже приближается к полудню. Снова став самим собой, я уже собирался было покинуть площадь Баб эль-Хальк, когда в комнату суперинтенданта вошёл Абу Табах! Когда он приветствовал меня, на его красивом аскетичном лице отразилась серьёзная озабоченность.

— Как мне выразить свою скорбь, Карнаби-паша, — сказал он на своем мягком, безупречном английском, — что с вами случился столь малоприятный и неприличный случай? О вашем присутствии здесь я узнал лишь несколько минут тому назад и поспешил передать вам уверение в своём глубочайшем сожалении и сочувствии.

— Более чем любезно с вашей стороны, — ответил я. — Я в большом долгу.

— Мне грустно, — продолжал он учтиво, — узнать о том, что улицы Каира кишат разбойниками и что английский джентльмен не может безопасно вернуться домой с бала. Я надеюсь, что вы предоставите полиции подробный отчет о любых ценностях, которые вы могли потерять. У меня здесь, — он запустил руку в свою мантию, — единственная найденная на данный момент вещь из вашего имущества. Вы, конечно, несколько близоруки, Карнаби-паша, как и я, и испытываете определённые трудности с распознаванием имен партнёров в вашей танцевальной программе.

И с одной из тех милых улыбок, которые могли так преобразить его лицо, Абу Табах вручил мне мой оперный бинокль!

Fin

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

В скором времени планируется издание сборника переводной восточной химерной прозы разных писателей XX века силами самого автора данного блога, то есть мною. Кто желает поддержать издание, как говорится, не лайком, а донатом, буду крайне признателен. Будет около 400 стр., ч/б иллюстрации, мягкая обложка, скорее всего, тираж ~10-20 экз. Разумеется, поддержавшим будут высланы подарочные экземпляры, если всё срастётся с изданием. — прим. пер.

Л. Т. Мид и Роберт Эустейс

из авторского сборника

A MASTER OF MYSTERIES

(1898)

Перевод: И. Волзуб (С) 2023

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Введение

Так получилось, что обстоятельства судьбы позволили мне следовать своей склонности в выборе профессии. С самой ранней юности всё странное и таинственное имело для меня непреодолимое очарование. Имея личные средства, я решил следовать своим уникальным наклонностям, и теперь я хорошо известен всем своим друзьям как профессиональный разоблачитель привидений, а также как человек, который может раскрыть тайны большинства одержимых домов. До настоящего времени у меня никогда не было причин сожалеть о своём выборе, но в то же время я не могу воздержаться от того, чтобы настоятельно не посоветовать любому, кто думает последовать моему примеру, как следует поразмыслить, прежде чем браться за подобные задачи. Задачи, требующие времени, затрат, неблагодарного труда, часто вызывающие насмешки и нередко сопряжённые с известной долей личной опасности. Объяснение с помощью науки явлений, приписываемых духовным силам, было делом всей моей жизни. Естественно, я не раз сталкивался со странными трудностями при выполнении своих изысканий. На этих страницах я хочу изложить истории некоторых странных событий, поначалу окутанных тайной и тёмными предзнаменованиями, но, тем не менее, когда они рассматриваются в истинном научном духе, поддающихся объяснению.

КАК ГОВОРИЛ ШИВА

Летом прошлого года мой друг-медик прислал мне приглашение отобедать с ним и двумя его коллегами в клубе Welcome на выставке Earl's Court. Одним из них был некий доктор Лорье, молодой человек значительных способностей, особое внимание которого уделялось психическим заболеваниям. Он действительно был известным авторитетом в этом вопросе и только что закончил приём в одном из крупных лондонских психодиспансеров. Во время обеда он развлекал нас некоторыми из своих последних случаев.

— Уверяю вас, мистер Белл, — начал Лорье, — нет абсолютно никаких пределов капризам человеческого разума. В этот раз я столкнулся с, пожалуй, наиболее поразительной и гротескной формой психического недуга. Причём пациент мой отнюдь не бедняк, но джентльмен с хорошей репутацией и со средствами. Он не женат и владеет прекрасным домом в сельской глубинке. Ранние годы своей жизни он провёл в Индии, там-то и началось его умопомешательство, которое теперь принимает масштабы мономании.

— Пожалуйста, расскажите же о нём подробнее, если ваш профессиональный этикет позволяет вам говорить на эту тему, — ответил я.

— Конечно, я расскажу вам, что смогу, — продолжил доктор. — Я знаю этого человека уже много лет, несколько раз встречал его в городе. На прошлой неделе ко мне пришёл его племянник и серьёзно рассказал о душевном состоянии его дяди. Изрядными увлечениями последнего в течение многих лет были спиритизм, теософия и махатмы со всеми сопутствующими им фокусами-покусами. Он твёрдо верит в свою способность вызывать духов из бескрайних глубин и проводит множество необычных сеансов.

— Но, разумеется, такого увлечения недостаточно, чтобы доказать безумие! — возразил ему я. — В такие проявления сегодня верят сотни людей.

— Мне это прекрасно известно, сэр, такие помешательства совершенно безобидны, пока жертвы ограничивают свои убеждения призрачными стуками, столоверчениями и тому подобным вздором. Но когда их убеждения толкают их на действия, компрометирующие серьёзные интересы, когда, как в этом случае, существует вероятность того, что сама их жизнь окажется в опасности, пора о них позаботиться.

— И какова же особая природа бреда вашего друга? – спросил я.

— Она такова. Он — практически брамин, глубоко проникшийся особыми доктринами брахманизма, когда жил в Индии. Среди его друзей на Востоке был брамин высокого ранга, в доме которого стояли три идола, представляющие индуистскую Троицу — Вишну, Брахма и Шива. Каким-то образом, который никогда не был мне объяснен, моему другу удалось завладеть Шивой и принести идола домой. Он поместил его в галерее своего особняка, с самого начала полагая, что статуя обладает мистическими свойствами, которые он должен был понять. Теперь племянник говорит мне, что его дядя довёл свое безумие до такой степени развития, что твердо верит, будто Шива говорит с ним на хинди. Несчастный каждую ночь преклоняет колени у алтаря перед идолом, получая, как он воображает, указания от него, в результате чего он совершает всевозможные безумные и необычайные поступки. Например, щедро тратит своё большое состояние на украшение этого отвратительного чудовища, покупая для этой цели жемчуг, рубины и даже бриллианты. Судя по всему, безумец этот действительно руководствуется, как он сам воображает, этим идолом в отношении своей жизни и имущества. С ним живёт молодая племянница, к которой он всегда был очень привязан; но в последнее время он был жесток к ней, изгоняя её из своего присутствия, отказывая ей в своём сочувствии, и даже дошел до того, что угрожал лишить её жизни, совершенно открыто говоря, что Шива ночь за ночью сообщает ему о её измене по отношению к нему. Теперь племянник помолвлен с этой девушкой и, естественно, беспокоится о ней; но, что бы он ни говорил, ничто не заставит её восстать против дяди, к которому она глубоко привязана. Она отрицает, что он угрожает её жизни, хотя племянник заявляет, что делал это в его собственном присутствии. При таких обстоятельствах её друзья, естественно, очень беспокоятся о ней и считают своим долгом получить медицинское заключение относительно дяди. Завтра я отправлюсь к нему домой и встречусь там с его лечащим врачом для консультации.

— И затем, полагаю, чтобы удостоверить его помешательство? – ответил я.

— Несомненно, то есть, если мы придём к выводу, что человек действительно безумен.

— Какая же страшная ответственность лежит на вас, врачах! – сказал я ему. – Подумайте, что значит приговорить человека к сумасшедшему дому. В руках недобросовестных людей такая власть ужасна.

Д-р Лорье нахмурил брови и внимательно посмотрел на меня.

— Что вы имеете в виду? – спросил он с любопытством в голосе. – Разумеется, ошибки случались и будут случаться, однако не часто, думается мне. Действовать добросовестно и проявлять разумную осмотрительность – вот два требования закона.

— Конечно, — ответил я, — существуют значительные сложности по обеим сторонам этого важного вопроса. Но если бы я принадлежал к вашей профессии, то могу честно сказать, что ничто не побудило бы меня подписать свидетельство о признании человека психом.

Сразу же после этого диалога мы все поднялись и отправились гулять по окрестностям. Когда мы расставались у входных ворот, я отозвал д-ра Лорье в сторону.

— Любовь к таинственному – моя главнейшая страсть. – сказал я. – Простите ли вы мне моё нескромное желание, если я попрошу вас дать мне знать о результате вашего завтрашнего посещения? Я исключительно заинтересован вашим пациентом-спиритуалистом.

Говоря это, я нацарапал мой адрес на карточке и вручил Лорье, наполовину ожидая, что он возмутится моей навязчивостью. По его умному лицу пробежала улыбка, и несколько мгновений он стоял, глядя на меня под ярким светом больших электрических фонарей.   

— Я непременно сообщу вам о результатах моего визита, если вы столь заинтересованы в этом. — ответил он. – Доброй ночи!

Мы сели каждый в свой экипаж и разъехались в разных направлениях.

У меня было много дел, и вскоре я уже забыл и о д-ре Лорье, и о его пациенте; поэтому, когда в следующий понедельник доктор пришёл ко мне, я был весьма удивлён.

— Я пришёл, чтобы выполнить своё обещание. – начал он. – Я здесь не только для того, чтобы удовлетворить ваше любопытство касаемо моего пациента, но также — чтобы испросить вашего совета. Дело в том, что этот вопрос перешёл теперь в область скорее вашей компетенции, чем моей.

— Прошу вас, расскажите же, что произошло. – ответил я.

— Именно это я и собираюсь сделать. Однако сперва я должен убедиться в вашей абсолютной конфиденциальности и секретности, так как моя профессиональная репутация может быть серьёзно скомпрометирована, если узнается, что я консультировался с вами.

Я дал ему заверения в этом, и он продолжал.

— Имя моего пациента – Эдвард Тэсиджер; он проживает в месте под названием Хайнд, в Сомересетшире. Я выехал к нему, как и было условлено, и на станции меня встретил его племянник, Джаспер Бэгвелл. Это худой, беспокойного вида человека примерно 35 лет. Он повёз меня в Хайнд, где я был представлен личному врачу Тэсиджера, д-ру Далтону. Мы с Далтоном произвели каждый по отдельности осмотр пациента и пришли к выводу, что тот был, вне сомнений, странным.

После полудня мы все вместе прогуливались по окрестностям, когда к нам присоединилась молодая девушка, с которой был помолвлен Бэгвелл. Когда она увидела меня, то одарила весьма нетерпеливым взглядом, и вскоре уже шла рядом со мной.

— Я хочу поговорить с вами, д-р Лорье, — сказала она приглушённым голосом.

Я постарался отстать от остальных, чтобы дать ей такую возможность.

— Мне известно, для чего вы здесь, — сказала тогда она мне. – Что вы думаете о случае моего дяди?

— Я не готов пока рисковать своим мнением, — ответил я.

— Что ж, тогда, пожалуйста, выслушайте меня. У Джаспера Бэгвелла есть свои собственные причины для того, что он поведал вам. Вам вовсе не следует слушать его. Дядя Эдвард странно себя ведёт, что касается идола Шивы, я согласна с этим, но это потому, что на самом деле он — брамин. Однако, если вы подпишите свидетельство о его невменяемости, то совершите ужасную ошибку.

Пока она говорила это, её губы тряслись, а глаза блестели от слёз.

— Я ужасно несчастна из-за всего этого. – продолжала она.

Я серьёзно посмотрел на неё, потом тихим голосом сказал:

— Простите меня, если отвечу вам столь же прямо, как и вы обратились ко мне. Вы меня весьма удивили, когда отозвались так о м-ре Бэгвелле. Разве вы с ним не помолвлены?

Она заметно вздрогнула.

— Именно так, — медленно ответила девушка. Затем она продолжила, говоря с большой эмфазой, — я выхожу замуж за своего кузена только потому, что это… это единственный шанс спасти дядю Эдварда.

— Что вы хотите этим сказать? – спросил я удивлённо.

— Я хотела бы рассказать вам, но не осмеливаюсь. Я очень несчастная девушка. Здесь что-то нечисто, я в этом уверена. О, поверьте мне! Разве вы не верите мне?

На эти исключительные слова я дал несколько сомнительный ответ, и вскоре она оставила меня, чтобы идти рядом со своим дядей.

Поздним вечером я был наедине с пациентом, и тогда он поделился со мной многим, что прежде скрывал. Он говорил о годах, проведённых им в Индии, и в особенности – о религии браминов. Тэсиджер также сообщил мне, что ныне владеет идолом Шивы, который он поместил в мраморную галерею, где и проводит свои спиритические сеансы. Наклонившись вперёд и устремив на меня свой интеллигентный и вместе с тем странный взгляд, сей джентльмен торжественно поведал, с выражением истинности на лице, что при помощи определённых благовоний и тайных заклинаний он способен заставить идола говорить с ним на хиндустани. Далее он сказал, что ощущает себя полностью подвластным ему и обязан выполнять все его приказания. Когда он произносил эти последние слова, его лицо сделалось бледным до самых губ.

— Шива непреклонен в своих требованиях, — сказал он медленно, — непреклонен и ужасен. Но пойдёмте же, я проведу вас в галерею, и вы сами увидите его.

Я с живостью согласился. Мы проследовали через длинную оранжерею, проход в которую открывался из столовой; оттуда мы вошли в комнату овальной формы. Тэсиджер подвёл меня прямо к идолу. Тот был помещён на пьедестал. Это было отвратительное страшилище с пятью головами, сделанное из дерева; в руке оно держало трезубец. Я едва смог сдержаться от улыбки, когда впервые увидел идола. Мне было сложно поверить, что любой человек, в своём уме или же нет, может почитать подобного монстра. Моим намерением, тем не менее, было выманить несчастного безумца наружу, и я умолял его предпринять те шаги, которые он считал необходимыми для того, чтобы заставить чудовище вещать. Тэсиджер охотно подчинился моему желанию и с превеликой торжественностью принялся исполнять замысловатые действия. Затем, почти полностью приглушив свет лампы, он преклонил колени у алтаря перед идолом и начал обращаться к нему. Он ждал ответов Шивы, которые были, конечно же, неслышимы, и затем продолжал говорить. Спустя какое-то время подобных церемоний Тэсиджер торжественно объявил, что идол ответил ему, и чуть ли не обозвал меня лжецом, когда я признался, что не услышал этого.

Когда Тэсиджер вновь выкрутил лампу в конце этой странной сцены, я обратил внимание, что идол Шивы был украшен драгоценными камнями исключительного качества. Оставлять подобные ценности в комнате с незапертой дверью было уже само по себе симптомом безумия. Когда я расстался с Тэсиджером на ночь, то ни минуты не сомневался, что мой несчастливый хозяин был и в самом деле безумен. Тем не менее, у меня было странное нежелание подписывать свидетельство. Бэгвелл в нетерпении спросил меня, буду ли я это делать. К его изумлению, я ответил отрицательно. Я сказал, что данный случай представляет собой нечто из ряда вон, и что мне необходимо будет совершить повторный визит к пациенту, прежде чем я смогу пойти на эту крайнюю меру. Я мог видеть, что это его сильно вывело из себя, однако я оставался твёрд в своём решении.

Лорье на этом закончил и взглянул мне прямо в лицо.

— Ну и? – спросил я его.

— Я пришёл к вам, чтобы проконсультироваться по данному вопросу. Вы помните, что сами говорили об ответственности подписания подобных свидетельств! Именно по причине тех ваших слов я и пришёл к вам.

— Что ж, д-р Лорье, — ответил я, — конечно же, я буду счастлив сделать что-либо, дабы помочь вам, однако должен честно признать, что не могу пока увидеть, в чём именно я могу вам быть полезен. Я мало что знаю о болезнях в целом, и практически ничего о психических расстройствах — в частности. Мисс Тэсиджер, по-видимому, считает, что тут замешана какая-то подлая афера. Однако, есть ли у вас собственные подозрения на этот счёт?

— У меня нет доказательств, тем не менее, я тоже предполагаю что-то нечистое, хотя, вероятно, у меня нет права говорить такое.

— Тогда что вы хотите от меня? – спросил я его.

— Этого, — ответил он. – Не будете ли вы так любезны поехать со мной в Сомерсетшир в качестве друга, и ещё в роли великого спиритуалиста? Тэсиджер будет только обрадован встретить кого-то, разделяющего его образ мыслей. Так что?

Я задумался на секунду; это была не та роль, которую я хотел бы принять, но случай был особенным и, возможно, мог относиться к области моей компетенции. Наконец я согласился сопровождать Лорье в Сомерсетшир и по факту отправился вместе с ним на следующий же день. Он телеграфировал о нашем прибытии в Хайнд, и нам ответили сердечным приглашением.

Когда следующим полуднем мы ехали по территории поместья, нас встретила высокая девушка, сопровождаемая двумя чистокровными ретриверами.

— Это мисс Тэсиджер, — сказал Лорье. Он кликнул водителю остановиться, спрыгнул вниз и подошёл к ней. Я проследовал за доктором.

— Мисс Тэсиджер, — начал Лорье, — позвольте мне представить вам моего друга, м-ра Джона Бэлла.

Девушка взглянула мне прямо в лицо, затем её серые глаза, кажется, просветлели от мгновенного удовольствия, и она протянула мне руку.

— И для чего же вы вернулись? – поинтересовалась она затем, повернувшись к Лорье.

— Чтобы увидеть вашего дядюшку.

— Вы собираетесь увидеться с д-ром Далтоном? – её губы затрепетали.

— Думаю, да. Я уверяю вас, мисс Тэсиджер, что я прибыл без какого-либо злого умысла. – Лорье улыбнулся, пока говорил. – Напротив, я сегодня здесь для того, чтобы, если возможно, докопаться до истины. И нет никого, кто мог бы помочь мне в этом деле лучше, чем сей джентльмен.

— Значит, вы подозреваете нечестную игру? – спросила она, и её глаза загорелись внезапной надеждой.

— У меня пока нет причин для этого. — ответил он.

— И всё же она имеет место быть, — ответила девушка. – Я знаю, что говорю. Вы мне не верите? – пока она говорила это, мисс Тэсиджер торопливо оглядывалась – послышались быстро приближающиеся шаги.

— Это мой кузен, — сказала она, — он следует за мной подобно тени. Д-р Лорье и м-р Бэлл, мне нужно увидеться с вами обоими, или с одним из вас, наедине. У меня есть кое-что очень важное, что вы должны знать.

Прежде, чем кто-либо из нас смог ей ответить, показался Джаспер Бэгвелл. Он оказал нам радушный приём и пронзительно взглянул на свою кузину, которая не удостоила его и взглядом, продолжив свой моцион.

— Бедняжка! – произнёс он с глубоким вздохом, когда мы втроём медленно брели к дому.

— Почему вы жалеете её? – не смог удержаться от вопроса я.

— Потому что она практически также заблуждается, как и мой дядя. Дело в том, что она находится в величайшей опасности, и всё же полностью не желает в это поверить. Чем более эксцентричным становится мой дядя, тем она сильнее цепляется за него. Она постоянно находится рядом с ним, хотя это совершенно для неё небезопасно. Я считаю своим абсолютным долгом присматривать за ней днём и ночью, и я уже практически изнемогаю от беспокойства. Всю прошедшую ночь я провёл в коридоре, который отделяет её комнату от спальни м-ра Тэсиджера. Трижды в течение ночи я видел, как несчастный безумец скользил по коридору, и если бы не моё своевременное вмешательство, у меня нет ни малейшего сомнения, что он вошёл бы в комнату Хелен с самыми низкими намерениями. Я вижу безумие в его глазах, когда он даже просто смотрит на неё. Он торжественно сообщил мне не далее, как вчера, что Шива возложил на него ответственность лишить её жизни, поскольку бедняжка всем своим сердцем и душой противостоит доктринам брахманизма и является серьёзным препятствием на пути великой работы, которую мой дядя должен предпринять по наущению идола. Я дословно пересказал Хелен его безумную тираду, однако она сделала вид, будто ничего особенного не происходит. Факт в том, Лорье, что, если вы не подпишите свидетельство, мне придётся вызвать другого доктора, который это сделает.

Сообщение Бэгвелла было, вне сомнений, тревожным, однако мы едва ли успели ему ответить что-либо, прежде чем достигли особняка. Когда мы вошли в холл, хмурость исчезла с его лица, будто по волшебству. Племянник стал сама доброжелательность и быстро провёл нас к хозяину поместья.

Эдвард Тэсиджер оказался довольно благообразным старцем, высоким и солидным. У него было возвышенное и интеллигентное лицо с орлиными чертами и серебряные волосы, которые спадали ему на плечи. Лицо было чисто выбрито, что позволяло видеть изысканные изгибы его подвижного рта. Его речь выдавала человека образованного, его слова были точно подобраны, его манера держаться была исключительно спокойной и тихой. С первого взгляда никто бы другой не мог выглядеть более здравомыслящим, чем он.

В тот вечер, во время ужина, мне посчастливилось занять место напротив мисс Тэсиджер. Она была очень молчалива и казалась ужасно подавленной. Я обратил внимание, что она часто бросает взгляды на своего дядю, и в дальнейшем заметил, что сам Тэсиджер тщательно избегает встречаться с ней глазами. Когда она вошла в комнату, то её дядя проявил явное беспокойство; когда же девушка удалилась в гостиную после приёма пищи, выражение облегчения наполнило его благообразное лицо. Тэсиджер пододвинул своё кресло к моему и начал речь.

— Я рад, что вы смогли приехать, — сказал он. – Отнюдь не часто выпадает честь встретить настолько родственную душу. Расскажите же мне, вы внимательно изучали брахманизм?

— Я делал это скорее поверхностно, — ответил я, — и ещё время от времени имел любопытные опыты взаимодействия со сверхъестественным.

Затем я добавил внезапно:

— Я был весьма заинтригован, когда узнал от Лорье, что вы, мистер Тэсиджер, владеете идолом Шивы в своём поместье.

— Тише! – сказал он, вздрогнув и заметно побледнев. – Не произносите его имя таким громким и безрассудным голосом.

Пока он это говорил, он склонился ко мне, и его голос перешёл почти в шёпот.

— М-р Бэлл, у меня исключительные секреты, которыми я могу постепенно делиться с вами.

— Был бы счастлив услышать их, — ответил я.

— Вам уже достаточно вина? Тогда, может быть, пройдём в галерею прямо сейчас?

Я немедленно поднялся с кресла. Мой хозяин провёл меня в оранжерею, а оттуда прямиком в мраморную галерею. Это было любопытно выглядящее место: большая овальная комната сорока футов длиной, со стенами, облицованными мрамором, и росписью дадо в египетском стиле, идущей вокруг всей залы. На полпути между центром комнаты и концом располагался фонтан причудливого дизайна. Он представлял собой бронзовую фигуру лебедя с распростёртыми крыльями. Из его клюва вытекала вода, падавшая в круглый бассейн. В двадцати футах от него, лицом к фонтану, высился идол с маленьким алтарём перед ним. Я подошёл к нему и изучил с напряжённым интересом. Пьедестал, на котором покоилось чудище, был около трёх футов высотой, сам идол был примерно такого же размера, так что пять его голов были практически на уровне с моим лицом. Вокруг шеи Шивы, а также каждой из его голов, свисали самоцветы невероятного великолепия. Рука, державшая трезубец, была увешана алмазными кольцами. Было практически невозможно описать зловещий эффект от этого гротескного и пугающего страшилища. И когда я увидел, что м-р Тэсиджер глядит на него с выражением особенного почтения, не без примеси страха, я ощутил уверенность, что Бэгвелл был прав, и сей джентльмен был опасно безумен.

Пока я обдумывал эти мысли, мой хозяин довольно громко застонал, а затем пристально посмотрел на меня.

— Я живу в очень страшное время, — сказал он тихим голосом. – Я – жертва странной и ужасной силы.

Тут его слова перешли в напряжённый шёпот.

— Годы тому назад, когда я был брамином, — продолжал Тэсиджер, — добровольно отказавшись от веры, в которой я был рождён, я мало знал о том, к чему может привести подобное решение. Я выкрал Шиву из дома моего индийского друга и принёс идола домой. С самого начала он начал оказывать на меня удивительное по своей силе воздействие. Я сколотил большое состояние в Индии; когда же я вернулся в Англию, то приобрёл это поместье, обнаружил здесь эту занятную галерею, облицовал её мрамором и установил Шиву в её центре. Изучение религии, которую я принял в Индии, проведение спиритических сеансов и прочие подобные занятия занимали моё время, и я всё более и более проникался странным мистицизмом моей новой веры. Годы шли, и я всё больше убеждался, что то, что выглядит просто как кусок резной древесины, в реальности наделено странными и внушающими ужас качествами. Я никогда не забуду того ужасного вечера, когда Шива впервые заговорил со мной.

— Как давно это было? – прервал его я.

— Несколько месяцев назад. Я стоял на коленях у алтаря и обращался к нему, как обычно, когда вдруг услышал слова, произносимые на хинди. Поначалу я едва ли мог поверить собственным ушам, но вскоре уже привык к тому, что Шива желает общаться со мной, и слушал его каждую ночь. В начале нашего удивительного взаимодействия он передавал мне определённые поручения, результатом коих стало, как вы можете видеть, украшение его этими драгоценными камнями. Я ощущал себя обязанным служить ему, что бы он не диктовал мне. Но в последнее время он стал говорить мне… он стал говорить… — старик начал содрогаться.

Пока Тэсиджер говорил со мной, взор его был устремлён на идола. Теперь же он сделал несколько шагов назад и повернулся к тому спиной.

— Рано или поздно мне надлежит повиноваться ему, — произнёс он угасшим голосом, — однако суть этого приказа сводит меня с ума…

— Что же это? – спросил я. – Расскажите мне, умоляю вас!

— Я не в силах, это слишком ужасно… Это относится к тому, кого я люблю больше всех в мире. Жертвоприношение слишком ужасно, и всё же меня тянет к этому – кошмарная сила заставляет меня исполнить ужасный поступок. Не спрашивайте меня более, м-р Бэлл. Я вижу по вашему лицу, что вы меня жалеете.

— Это так, правда. – ответил я.

Едва я сказал последние слова, как дверь галереи распахнулась, и на пороге возникли мисс Тэсиджер, Бэгвелл и Лорье. Мисс Тэсиджер подошла прямо к своему дяде и положила руку на его плечо.

— Вы опять планируете провести бессонную ночь? – спросила она мягким голосом. – Я слышала, как вы бродили прошлой ночью; вы были беспокойны и вообще не спали. Идите в постель прямо сейчас, вы выглядите слишком усталым. Я знаю, что эти джентльмены позволят вам это. – добавила она, переводя взгляд с Лорье на меня.

— Конечно. – ответил Лорье. – Я посоветовал бы м-ру Тэсиджеру немедленно удалиться на отдых, он выглядит совершенно измотанным.

— Я сейчас уже пойду… сейчас. – ответил Тэсиджер, несколько резковато. – Оставь нас, Хелен, будь хорошей девочкой. Иди же, моя дорогая.

— Иди, Хелен, не раздражай его. – услышал я реплику Бэгвелла.

Она окинула мужчин быстрым, отчаянным взглядом; затем, развернувшись, покинула комнату.

— Итак, м-р Тэсиджер, — сказал я, — не будете ли вы столь любезны провести для нас сеанс?

М-р Тэсиджер какое-то время хранил суровое молчание. Затем он ответил:

— Благодаря вашей способности как медиума, вы сможете услышать голос, и тем самым убедите д-ра Лорье в его реальности.

После этого Тэсиджер приступил к выполнению замысловатых ритуальных действий; наконец, он преклонил колени у алтаря и начал говорить на хиндустани.

Это была, вероятно, страннейшая сцена, какую я когда-либо лицезрел. И хотя я стоял почти что у его локтя, но не мог услышать никаких других звуков, помимо его собственного голоса.

— Шива не будет вещать этой ночью, — сказал Тэсиджер, поднимаясь. – Здесь находится кто-то, чьё влияние неблагоприятно. Я не могу услышать Шиву. Это странно!

Он выглядел озадаченным, и вместе с тем как будто испытывал облегчение.

— Вам надлежит теперь пойти в постель, сэр, — сказал Бэгвелл. – Вы выглядите очень устало.

— Так и есть, — ответил Тэсиджер. – Я оставлю моих друзей с вами, Джаспер. Позаботьтесь, чтобы у них было всё, что нужно.

После этого он вежливо пожелал Лорье и мне доброй ночи, кивнул племяннику и покинул комнату.

— Это самая экстраординарная фаза умственного заблуждения, какую я когда-либо встречал. – сказал я. – Если позволите, м-р Бэгвелл, я осмотрю этого идола более тщательно.

  — Вы можете сделать это, если желаете. – ответил он, однако в голосе его не слышалось особой теплоты.

— Исследуйте его, сколько вашей душе угодно, — продолжил он момент спустя, — только прошу вас, не меняйте ничего местами – кажется, мой дядя инстинктивно чувствует, если к идолу прикасались. Ба! Это нездорово. Может быть, нам пройти в другую комнату, джентльмены?

Внимательно изучив лицо Бэгвелла, я решил, что проведу свой осмотр без его участия, и последовал за ним в курительную. Мы оставались там недолгое время, ведя бессвязную беседу, и вскоре разошлись по комнатам.

На моём комоде лежала записка. Я быстро открыл её, и к своему удивлению увидел, что она от мисс Тэсиджер.

— Сегодня вечером у меня не было возможности, в которой я нуждалась, — писала она, — но сможете ли вы встретить меня завтра в пять утра на Лавровой аллее?

Я разорвал письмо, после того, как прочёл его, и вскоре после этого лёг в постель. Должен признаться, что я плохо спал той ночью. Я чувствовал себя удручённо и нервозно. Не было никаких сомнений, что Тэсиджер безумен. Было слишком очевидно, что его безумие час за часом и день за днём принимает всё более опасную форму. Нежную девушку, привязанную к нему, несомненно, следует удалить из его окружения.

В час, назначенный мисс Тэсиджер, я встал, оделся и прокрался вниз по лестнице сквозь безмолвный дом. Я обнаружил её, как и было условлено, на Лавровой аллее.

— Как хорошо, что вы пришли! – обрадовалась она. – Но нам не следует говорить здесь; это может быть небезопасно.

— Что вы имеете в виду? – вопросил я. – Никто не может наблюдать за нами в этот ранний час.

— Джаспер может, — ответила она. – Насколько могу судить, он, по-видимому, вообще никогда не спит. Я полагаю, что он ходит снаружи моей комнаты большую часть ночи.

— Вы едва ли можете осуждать его за это, — сказал я. – Он же делает это для обеспечения вашей безопасности.

Она бросила на меня насмешливый взгляд.

— Вижу, что он говорил с вами, — ответила мисс Тэсиджер, — однако сейчас вам необходимо услышать мою часть истории. Пойдёмте в этот летний домик; он ни за что не догадается, что мы здесь.

  Резко повернувшись, она направилась в небольшой, со вкусом обставленный летний домик. Закрыв за собой дверь, она тотчас повернулась ко мне лицом.

— Теперь, — сказала она нетерпеливо, — я расскажу вам всё. Во всём этом деле есть какая-то необъяснимая тайна, и я уверена, что Джаспер стоит за ней.

— Что вы хотите этим сказать? – спросил я.

— У меня нет ничего, помимо женской интуиции, которая направляет меня, однако, я убеждена в том, что говорю. Прежде, чем Джаспер приехал к нам домой, дядя Эдвард уже долгое время был, несомненно, брамином. Его ритуальные сеансы были неприятны мне, и я старалась никогда не наблюдать их, как и не поднимать в общении с ним внушающую страх тему Шивы. Тем не менее, помимо того факта, что он был брамином, глубоко поглощённым таинствами его так называемой религии, дядя мой был совершенно разумным, счастливым, умным и приятным человеком. Он любил меня преданно, как ребёнка его любимого брата, и сказал мне незадолго до прибытия Джаспера, что он сделал меня своей наследницей, оставив мне всё, чем обладал в этом мире. Ему никогда не нравился Джаспер, и дядя был раздражён, когда тот приехал и сделал этот дом своими апартаментами. Я не видела своего кузена со времени, когда была ребёнком, и когда он появился на сцене, почувствовала к нему великую неприязнь. Он тут же начал оказывать мне ненавистное внимание, и настойчиво расспрашивать меня касаемо дяди Эдварда и его жизни. По любопытному совпадению, ему был знаком этот дом до того, как он уехал в Индию, мой кузен бывал в нём ещё мальчишкой. Он проявил особый интерес к овальной галерее, и побуждал дядю Эдварда говорить о Шиве, хотя и видел, что предмет этот сильно того будоражил.

Джаспер прожил в доме около двух недель, когда мой бедный дядя совершил, как ему казалось, поразительное открытие: Шива может говорить с ним. Я никогда не забуду первый день, когда он сказал мне об этом, тот огонёк в его глазах, дрожание его рук, нервную энергию, которая будто оживила его. С того часа, день за днём, стало происходить постепенное уменьшение его сил, как умственных, так и телесных, потеря аппетита, лихорадочное состояние. Все эти вещи смущали и тревожили меня, но я не могла доверить свои страхи Джасперу.     

Всё это продолжалось больше месяца, и характер дяди Эдварда, безусловно, ухудшился во всех смыслах. Он проводил большую часть дня и ночи в своей галерее, умоляя меня пойти с ним туда, увещевая, чтобы я послушала тот голос. В том же месяце он потратил значительное состояние на драгоценные камни для Шивы, сначала показывая их мне, а после уже украшая ими ту омерзительную штуку. Я буквально потеряла голову от жалости к нему, и всё это время Джаспер был здесь, наблюдая за дядей и мной. В конце первого месяца произошло заметное изменение. Дядя Эдвард, который был предан мне ранее, стал выказывать новое отношение. Ему стало неприятно, когда я находилась в его присутствии, и он часто просил меня в качестве особой милости покинуть комнату. Однажды он спросил меня:

— Ты запираешь свою дверь на ночь?

Я рассмеялась, услышав это.

— Конечно же, нет! – ответила я.

— Я хочу, чтобы ты делала это, — сказал он весьма серьёзно, — в качестве личного одолжения для меня.

Джаспер был в это время в комнате. Я увидела странный блеск, вспыхнувший в его глазах, после чего он склонился над своей книгой, как если бы ничего не услышал.

— В качестве личного одолжения для меня, Хелен, пожалуйста, запирай свою дверь. – вновь произнёс дядя Эдвард.

Я дала ему успокоительный ответ и сделала вид, что соглашаюсь. Конечно же, я никогда не запирала дверь. Затем ко мне обратился Джаспер. Он говорил, что дядя Эдвард был не просто безумен, но что его мания принимала уже опасную форму, и это касалось меня самой. Джаспер говорил, что моя жизнь в опасности… он хотел напугать меня… мало же ему было известно!

Здесь отважная девушка выпрямилась, негодование захлестнуло её лицо и заполнило глаза.

— Я ответила ему, что не верю ни единому его слову! Я заявила ему, что дядя Эдвард не способен ненавидеть меня – разве это не единственный человек, которого я люблю больше всех на земле? Джаспера это сильно разозлило.

— Послушайте, Хелен, — сказал он, — мне известно достаточно, чтобы запереть его.

— Запереть его в доме для умалишённых? – воскликнула я.

— Да, — ответил он. – Мне лишь нужны два врача, чтобы они подтвердили факт его безумности, и дело сделано. Я решился на этот поступок.

— Ты не можешь быть столь жестоким, подумай о его сединах, Джаспер! – взмолилась я. – Он дороже мне всех на свете, ты не можешь забрать его свободу. Просто отнесись с уважением к его маленькому сумасбродству. Поверь мне, он на самом деле вовсе не душевнобольной. Уезжай, если ты боишься его, я же – нет. О, почему бы тебе просто не оставить нас в покое?

— Я не осмелюсь, — отвечал он. – Я люблю тебя, и твёрдо намерен взять тебя в жёны. Немедленно обручись со мной, и я не сделаю ничего, что могло бы лишить дядю Эдварда свободы хотя бы на месяц.

Я сопротивлялась этому мерзостному желанию моего кузена, но в конце концов уступила ему. Мы обручились с ним тайно, так как Джаспер не хотел, чтобы об этом узнал дядя Эдвард. Конечно, я знала, почему он желал жениться на мне: он слышал, что однажды я унаследую сбережения моего дяди. Сам Джаспер – довольно-таки бедный человек. Итак, м-р Белл, теперь вам известно всё. Дела становятся хуже с каждым днём, и по временам я практически уверяюсь в том, что моя жизнь в некой опасности. Дьявольский идол завладел разумом дяди, сердце которого столь тёплое и отзывчивое. Ох, это ужасно! Я не могу поверить, чтобы какой-либо девушке могло выпасть столь же горестное испытание; ведь так страшно ощущать, что тот, кого она любит больше всех в мире, изменил свои собственные чувства по отношению к ней. Меня беспокоит не столько то, что моя бедная жизнь может быть принесена в жертву, сколько ощущение, что мой дядя так сильно изменился. Джаспер предложил мне альтернативу прошлой ночью. Либо я выхожу за него замуж в течение недели, либо использую своё влияние, чтобы сподвигнуть д-ра Лорье подписать свидетельство. Если же я не приму ни один из этих вариантов, Джаспер пригласит двух других докторов из Лондона.

— И что же вы решили? – спросил я.

— Я выйду за Джаспера. Да, на этой неделе я стану его женой, если только не случится что-то такое, что откроет нам смысл всей этой внушающей страх тайны. Поскольку я не способна – никогда – лишить дядю Эдварда его свободы.

— Я рад, что вы доверились мне, — сказал я после небольшой паузы, — и я сделаю для вас всё, что в моих силах. Когда, вы говорите, ваш дядя впервые услышал, как идол вещает?

— Два или три месяца тому назад, вскоре после того, как приехал Джаспер. М-р Белл, есть ли хоть какой-то шанс, что вы сможете помочь мне?

— Я уже обещал сделать всё, что будет в моих силах, но прямо сейчас я не вижу какой-то особой ясности. Между прочим, вам не повредит, если вы на короткое время покинете Хайнд?

— Нет, ничего страшного. Я вполне могу позаботиться о себе. Дело тут даже не в моём дорогом дяде; Джаспер — вот кого я боюсь.

Вскоре после этого она оставила меня. И так как всё ещё было очень рано, и даже слуги ещё не проснулись, то я пришёл к идее, что имею ныне исключительно благоприятную возможность для исследования идола Шивы.

Я проделал путь до галереи и, тихо открыв дверь, прокрался внутрь. Яркий солнечный свет, в котором ныне купалось помещение, казалось, лишил гротескного старого идола половины его ауры страха, и я решил, что не оставлю здесь ни одного нетронутого камня, чтобы узнать, замешана ли здесь какая-нибудь бесчестная игра. Однако, по мере моего поиска, мне становилось всё более и более очевидна невозможность подобного решения проблемы. Только карлик мог бы спрятаться внутри идола. Не было тут и возможности вульгарной формы обмана в духе, к примеру, древних жрецов Помпеи, которые подводили «говорительную» трубку к устам идола. Шива даже не стоял у стены, тем самым исключая возможность распространения звуков по принципу «шепчущей галереи». Увы, против воли, я вынужден был полностью признать, что голос был галлюцинацией в расстроенном уме Эдварда Тэсиджера.

Я уже собирался прекратить свои поиски и вернуться к себе в комнату, когда, скорее случайно, нежели намеренно, я на секунду опустился на колени у маленького алтаря. Когда я уже хотел подняться обратно, то обратил внимание на нечто странное. Я внимательно вслушивался. Определённо, что-то в этом было. Стоя на коленях, я мог различать низкий, продолжительный шипящий звук. Как только я изменил положение тела, звук пропал. После того, как я попробовал сделать так ещё пару-тройку раз, с тем же неизменным результатом, то оказался серьёзно озадачен причиной данного явления. Что за дьявольщина была здесь замешана? Могло ли быть возможно, чтобы кто-то дурачил сейчас меня? И если так, то каким способом?

Я быстро оглянулся вокруг, и тут же безумная мысль поразила меня. Я бросился к фонтану и приложил ухо вплотную ко рту лебедя, из которого извергалась тоненькая струйка воды. Слабый, едва слышимый шум, производимый водой, когда та вытекала через клюв лебедя, был именно тем самым звуком, который я слышал примерно в двадцати шагах отсюда, у алтаря. Чудовищность данного открытия ошеломила меня на мгновение, затем постепенно, деталь за деталью, замысел открылся мне.

Форма галереи представляла собой настоящий овал, или геометрический эллипс, невероятные акустические качества которого мне были хорошо известны. Эта причудливой формы галерея имела два центра акустического фокуса – один напротив другого. Природа же изгиба стен была такова, что звук, исходящий из одного фокуса, направлялся отражением в разных точках к другому фокусу, и только лишь к нему. И даже в случае столь значительного расстояния между двумя фокусами. Рот лебедя был расположен, очевидно, в одном фокусном центре. Положение головы человека, стоящего на коленях у алтаря, находилось, в чём я нисколько теперь не сомневался, в пределах другого такого центра. Итак, могла ли труба использоваться для «чревовещания», когда воду выключали?

Я чувствовал себя столь приподнято по причине этого удивительного открытия, что лишь с некоторым усилием смог восстановить самоконтроль. Я знал, что присутствие трезвого рассудка абсолютно необходимо для того, чтобы разоблачить эту чудовищную схему. Я покинул галерею и прошёл через оранжерею. Здесь я нашёл садовника, расставлявшего горшки. Я поболтал с ним немного. Он выглядел удивлённым, увидев меня в столь ранний час на ногах.

— Можете сказать мне, как отключается напор воды в фонтане из галереи? – спросил я его.

— Да, могу, сэр. – ответил он. – Труба выходит за пределы этой стойки, а вот там — кран.

Я прошёл вдоль оранжереи и взглянул на указанный механизм. В свинцовой трубе, которая была приделана к стене, было две гайки. Их можно было повернуть маленьким гаечным ключом, а между ними был расположен медный колпачок, который подходил к круглому выходу из трубы.

— И для чего это используется? – спросил я, указывая на маленькое отверстие, скрытое сейчас колпачком.

— Мы прикручиваем к нему шланг, сэр, чтобы поливать цветы.

— Понятно. – ответил я. – Выходит, что когда вы используете шланг, то выключаете воду в фонтане в галерее?

— Именно так, сэр, и это избавляет нас от целого вороха проблем! Почему так не делалось раньше, я не могу понять.

— И когда же это стало делаться? – спросил я садовника. Моё сердце забилось чаще.

— Это была идея м-ра Бэгвелла, сэр. Он отремонтировал эту штуку вскоре после приезда. Ему требовалось много воды под рукой, чтобы поливать цветы, которые он привёз из Индии. Но, увы, сэр! Им никак не пережить зиму, даже если они будут под стеклом.

Я не стал долее слушать его причитания. Весь инфернальный план был прямо передо мной. Второй переключатель, который перекрывал воду как в фонтане, так и шланге, был, разумеется, довольно бесполезен, за исключением злобной цели Бэгвелла.

Я поспешил прямо к комнате Лорье. Он только собирался вставать. Его изумление, когда я рассказал ему о своём открытии, было за пределами слов.

— Значит, отключая воду и прикладываясь ртом к отверстию, куда крепится шланг, Джаспер может передавать свой голос через лебединый клюв, вроде обычной «говорящей» трубки? И этот «голос» лебедя, в свою очередь, благодаря необычной конструкции галереи, доносится через весь зал до другого акустического фокусного центра у алтаря? – резюмировал Лорье.

— Именно так. – ответил я. – А теперь, д-р Лорье, вы должны позволить мне обсудить наши будущие планы. Они весьма просты. Сперва вам нужно сообщить Бэгвеллу, что вы категорически не согласны подписывать свидетельство, если только Тэсиджер вновь не скажет, что слышит голос в вашем присутствии. Назначьте время очередного «сеанса» на девять часов этим вечером. Тем временем я сделаю вид, будто покидаю Хайнд, и тем самым освобожу пространство для Бэгвелла. Очевидно, что он остерегается меня. Мой мнимый отъезд должен будет полностью расслабить его нервы. Однако по факту я сойду с поезда на следующей станции и вернусь сюда после того, как стемнеет. Вам же нужно будет убедиться, что дверь в зимний сад, ведущая на террасу, оставлена незапертой. Я прокрадусь внутрь, спрячусь в оранжерее и буду ожидать Бэгвелла. Вы тем временем должны быть в галерее с Тэсиджером. Когда вы услышите, что я зову вас, не мешкайте. Наша единственная надежда – застать этого негодяя врасплох.

   Лорье тут же согласился с этим наспех придуманным планом, и в четыре пополудни я собрался уезжать. Мисс Тэсиджер, выглядящая бледной и несчастной, стояла на ступенях, провожая меня взглядом. Бэгвелл сам довёз меня до станции и пожелал мне счастливого пути с сердечностью, которая, как ни странно, выглядела искренней.

Я вновь вернулся в Хайнд к половине восьмого вечера. Лорье оставил дверь оранжереи незапертой, так что, проскользнув внутрь, где ныне царил густой сумрак, я спрятался позади больших цветочных кустов и стал ждать. Наконец, я услышал, что дверь оранжереи отворилась, и внутрь прокрался Бэгвелл. Я увидел, как он подходит к трубе, поворачивает рычаг, который перекрывает воду из фонтана и также из шланга, и прислоняется ртом к отверстию. Далее он начал говорить, и я тут же выпрыгнул из своего укрытия, схватил Бэгвелла и стал громко звать Лорье. Удивление и ужас Бэгвелла от моей неожиданной атаки совершенно лишили его дара речи, и он просто застыл, взирая на меня со смесью ярости и страха. В следующую минуту Лорье и Тэсиджер вдвоём влетели в галерею. Я по-прежнему крепко держал Бэгвелла. Когда Лорье дал мне знак, я подошёл к Тэсиджеру и в нескольких словах объяснил ему всю эту аферу. Однако, Тэсиджер не выглядел удовлетворённым этим объяснением, пока я не продемонстрировал трюк в овальной галерее. Тогда на его лице проступило выражение прямо-таки чудесного облегчения.

— Вы сейчас же покинете мой дом, — сказал он Бэгвеллу. – Ступайте же прочь, сэр, если вы не хотите оказаться в руках полиции. Где Хелен? Где же дитя моё?

Едва дядя Эдвард произнёс эти слова, а Бэгвелл начал красться с белым, как мел, лицом к двери, словно побитая дворняжка, когда на сцене возникла Хелен.

— Что случилось? – воскликнула она. – Что такое?

Старый джентльмен-брамин подошёл к ней и заключил в объятия.

— Всё хорошо, Хелен, — ответил он, — всё хорошо. Я не смогу объяснить тебе этого никогда, но, поверь моему слову, теперь всё будет хорошо. Я был дураком, даже хуже – я был безумцем, — но теперь я здоров. М-р Белл, я никогда не смогу в полной мере выразить вам мою признательность. Но не могли бы вы сделать ещё одну вещь?

— Что именно? Уверяю вас, что сделаю всё, что в моих силах. – ответил я.

— Тогда вернитесь сюда ночью и уничтожьте статую Шивы. Как мог я настолько увлечься, чтобы поверить в этот бесчувственный кусок дерева – то за пределами моего разумения. Но уничтожьте его, или увезите его, в общем, сделайте, что хотите, лишь бы я больше не мог лицезреть его.

Ранним утром следующего дня, когда я уже покидал дом, внезапно мне навстречу вышел Бэгвелл, который, очевидно, преследовал некую цель.

— Я хотел бы дать вам объяснение. — начал он. – Вы, м-р Белл, выиграли, а я проиграл. Я затеял большую игру по не менее значительной причине. Мне на ум не пришло, что у кого-либо имелась возможность раскрыть средства, которыми я заставлял Шиву вещать. Ныне я намерен покинуть Англию навсегда, но прежде, чем я это сделаю, вам может быть интересно узнать, что предложенное мне искушение было весьма своеобразным и сильным. Когда я вернулся в Хайнд, то не прошло и часа, как я внезапно вспомнил, что прожил в этом старом доме несколько месяцев, будучи мальчишкой. Мне вспомнилась овальная галерея. На её особенные акустические качества указал мне один учёный, который в то время тоже жил здесь. Желание заполучить, не Хелен, но имение моего дядюшки, было слишком велико, чтобы ему мог сопротивляться человек без гроша в кармане. Моей целью было запугать Тэсиджера, чей мозг уже был в состоянии дисбаланса, и довести его до полного умопомешательства, чтобы его упекли в лечебницу. Я же тем временем женился бы на Хелен. Насколько я преуспел в этом, и как потерпел крах в самом конце, вам хорошо известно!  

Конец

Supernatural Sherlocks:

Stories from the golden age of the occult detective

Введение, или Что такое оккультный детектив?

Автор: Ник Реннисон, 2017

Перевод: Эл. Эрдлунг, 2023

Об авторе эссе: Ник Реннисон — писатель, редактор и книготорговец. Он издаёт книги по широкому кругу вопросов — от Шерлока Холмса до «голубых табличек» Лондона. Реннисон является постоянным обозревателем «Sunday Times» и «Журнала истории» телеканала BBC. Его публикации для Pocket Essentials включают «Зигмунд Фрейд», «Питер Марк Роже: Человек, который стал книгой», «Робин Гуд: миф, история и культура» и «Краткая история полярных исследований».

Также Реннисон редактировал два предыдущих сборника рассказов для No Exit Press: «Соперники Шерлока Холмса» и «Соперники Дракулы».

Аннотация: Призрак бедного афганца возвращается, чтобы преследовать врача, однажды ампутировавшего ему руку. Таинственная и злобная сила обитает в комнате родового дома и нападает на всех, кто в ней спит. Человек, осквернивший индийский храм, превращается в хищного зверя. Замок в Тироле — место мнимого воскрешения аристократического убийцы.

В рассказах этого сборника ужасы из загробного мира и других измерений посещают повседневный мир и требуют расследования. Шерлоки сверхъестественного — от «Томаса Карнакки, искателя призраков» Уильяма Хоупа Ходжсона до «Эйлмера Вэнса» Элис и Клода Эскью — это те отважные души, которые рискуют своей жизнью и своим рассудком, чтобы узнать правду о призраках, упырях и прочих массмедийных суевериях, которые приходят в ночи.

Период между 1890 и 1930 годами был «золотым веком» оккультного детектива.

Известные авторы, такие как Киплинг и Конан Дойл, писали о них рассказы, как и менее известные, подобно оккультистке Дион Форчун и Генри С. Уайтхеду, другу Лавкрафта и соавтору целлюлозных журналов того периода.

* * * * * * *

Итак, что же такое оккультный детектив? В самом базовом определении, оккультный детектив – это вымышленный персонаж, отдающий предпочтение расследованиям сверхъестественных тайн, нежели событий обычного мира. Такие психические инвестигаторы стали привычными фигурами в популярной литературе, начиная с 19-го века. Истоки того явления, что я назвал Шерлоками потустороннего, находится за пределами временных измерений этой антологии. Прежде 1880-ых гг. уже существовали персонажи, которых можно ретроспективно охарактеризовать как оккультных детективов. Ещё в 1830-ых уэльский юрист, член парламента и писатель Сэмуэл Уоррен опубликовал серию историй в Блэквудс Мэгезайн, где от лица доктора повествуется о случаях, в которых встречаются стандартные темы из готической литературы – от лунатизма и алкоголизма до явлений призраков и грабежа могил. В лучших историях Уоррена оккультный и макабрический элементы смешиваются в достаточно зловещее варево. Они были весьма популярны в середине 19-го века, как в Британии, так и в Америке, где Э. А. По читал их, хотя он и отзывался о них, как об отвратительно скверной писанине. Фитц-Джеймс О’Брайен, ирландский писатель, эмигрировавший со своей родины в Штаты в 1850-ых и убитый в Американской гражданской войне, написал изрядное количество фантастических и химерных историй за свою короткую литературную карьеру. В двух из них («Кувшин с тюльпанами» и «Что же это было?») появляется персонаж по имени Гарри Эскотт, который применяет навыки детектива, чтобы раскрыть сверхъестественные происшествия. Д-р Мартин Гесселиус, появляющийся в новелле Дж. Шеридана ле Фаню «Зелёный чай», и действующий как рассказчик нескольких других историй в авторском сборнике 1872 года «В тусклом стекле» (In A Glass Darkly) – ещё один пример оккультного инвестигатора-первопроходца.

Как бы то ни было, именно в конце 19-го столетия оккультный детектив вступил в свои полные права. Это были годы, во время коих были впервые изданы истории о Шерлоке Холмсе авторства Конан-Дойла. Они же стали столь невероятно успешны, что вдохновили несметное количество подражателей. Это также были годы, в которых наблюдался растущий интерес к сверхъестественным явлениям. Такие медиумы, как Дэниел Данглас Хьюм, знаменитый своей предполагаемой способностью к левитации и общением с мёртвыми, пользовались большой известностью. Производимыми ими чудесами восторгались в газетах и журналах, их даже восхваляли в высшем свете. Общество психических исследований (далее ОПИ), первая организация подобного рода в мире, была основана в Лондоне в 1882 году. И это не была какая-то там кучка лунатиков, состоящая исключительно из эксцентриков и едва вменяемых джентльменов-спиритистов. В число основателей Общества входили ведущие учёные и академики того времени. Первым президентом ОПИ стал кэмбриджский философ и экономист Генри Сиджвик, а в составе этого замечательного клуба были такие имена, как химик Уильям Крукс (тот самый, с которым постоянно пререкалась мадам Блаватская), физик Оливер Лодж и американский психолог Уильям Джеймс, старший брат известного литератора Генри Джеймса (который, кстати, сочинял добротные ghost stories).

Рост интереса к научным исследованиям паранормальностей и сверхъестественностей шёл одновременно с растущей увлеченностью публики к историям о привидениях (ghost stories). Былички о призраках и одержимых местах существовали, конечно же, ещё с тех времён, как мужчины, женщины и дети собирались вокруг костра, чтобы воодушевиться и отогнать ночной мрак. Во всех культурах есть примеры этого. Духи мёртвых появляются в Библии и в эпосах Гомера. Они есть в литературе древней Японии, в средневековых арабских сказках из Тысяча и одной ночи и в драмах ренессансной Европы. Упыри и гоблины буйно плодились в готическом романе конца 18 – начала 19 вв. Эдгар Аллан По и Шеридан ле Фаню брали темы из готического жанра и развивали их в своих новеллах. Чарльз Дикенс же, заприметив коммерческий потенциал ghost stories, начал сочинять собственные образчики жанра, самый известный из которых, пожалуй, «Рождественская песнь в прозе» (A Christmas Carol). Тем не менее, «золотой век» историй о потустороннем начался в последние десятилетия 19-го века, когда писатели принялись заполнять страницы периодики историями о домах с духами и призрачных посетителях из иного мира.

   В 1890-ых из мешанины бульварного периодического фикшена возникает новый поджанр. В нём смешиваются элементы детективной истории, не так давно популяризированной сэром Конан Дойлем, и ghost story. Оккультный детектив – в смысле, архетип персонажа, специализирующегося на раскрытии сверхъестественных мистерий – пришёл в бытие. Персонаж писательницы Арабеллы Кенили, лорд Сифрет, впервые появившийся в историях, изданных в Ладгейт Мэгезайн в 1896, имеет некоторые черты оккультного детектива. Однако, в целом все историки согласны в том, что первым полностью созревшим оккультным детективом был Флаксман Лоу. Оный джентльмен был создан авторским дуэтом Кейт и Хескетом Причард, матерью и сыном, работавших под псевдонимами Э. и Х. Хэрон. Лоу сражается с нечистью в ряде рассказов, опубликованных в Пирсонс Мэгезайн в 1898. В следующие годы эти истории были собраны в отдельный том (цикл/кейсбук), озаглавленный «Призраки: Из личных опытов Флаксмана Лоу». Персонаж Причардов, подобно многим своим коллегам по цеху того периода, в известной степени наследует Шерлоку, однако не лишён собственной оригинальности. Многие другие литературные экзорцисты последовали по его стопам.

В дальнейшие два десятилетия целая когорта оккультных детективов выстроилась в ряд, чтобы дать бой силам тьмы. Джон Сайленс, «экстраординарный психотерапевт», как гласит подпись к собранию рассказов о нём 1908 года, был плодом воображения Элджернона Блэквуда, одного из наиболее одарённых писателей сверхъестественного ужаса 20-го столетия. Причём Блэквуд ещё раньше создал персонажа по имени Джим Шортхаус, которому посвящены четыре коротких рассказа и который также обладает некоторыми атрибутами оккультного инвестигатора.

Л. Т. Мид (псевдоним Элизабет Томасины Мид Смит) и Роберт Эустейс сотворили Диану Марбург, ясновидящую даму, расследующую преступления и тайны. (Также они сгенерировали Джона Белла, оккультиста-любителя, чьим приключениям посвящён цикл новелл «A Master of Mysteries», разумеется, не переводившийся до сих пор на русский и вряд ли вообще известный корифеям химерной прозы с ФантЛаба. — прим. пер.)

Тем временем плодовитый писатель бульварного остросюжетного чтива Виктор Руссо, под псевдонимом Х. М. Эгберт, наклепал дюжину коротких рассказов для разных американских газет в 1910 (причём с репринтом в 1920 в легендарном журнале Weird Tales), где главная роль отведена д-ру Ивану Бродскому, раскрывателю паранормальных тайн (и попутно – редкостному извращенцу и фрику. Переводчику данного эссе хватило беглого знакомства с персонажем на соответствующей страничке фантлаба, чтобы отбилось всякое желание углублять чтение – прим. пер.).

Многие из этих оккультных детективов, подобно своим аналогам в стандартном жанре, имеют особенные таланты или дары (они же скиллы, фичи или перки на современном медийном арго – прим. пер.), способствующие успехам в избранной ими области исследований. Эндрю Лэттер, авторства Гарольда Бэгби, появляющийся в шести коротких сюжетах, изданных в Лондон Мэгезайн в 1904, имеет способность входить в мир снов и перемещаться по нему для получения доступа к информации, скрытой от других (аналогично Морису Клау у Сакса Ромера – прим. пер.).

Утончённый охотник за наваждениями Эйлмер Вэнс, созданный Элис и Клод Эскью, вместе со своим ассистентом Декстером, весьма схожим с д-ром Уотсоном, появляется в цикле рассказов, изданных в журнале Уикли Тэйлтэллер в 1914. Вэнс может быть признан наиболее шерлокианским из всей разношёрстной компании психических инвестигаторов.

Пожалуй, самым известным ловцом демонов и духов периода до Первой Мировой был (и остаётся) м-р Томас Карнакки, The Ghost Finder, герой серии рассказов Уильяма Хоупа Ходжсона, которые по большей части издавались в журнале Айдлер в 1910. Истории про Карнакки были собраны в твёрдый книжный переплёт тремя годами позднее (1913). Более, чем любой другой оккультный детектив своего времени, Карнакки склонен возникать вновь и вновь в поп-культуре. Современные писатели сочинили несколько новых историй о похождениях бравого демоноборца (по факту, уже несколько новых циклов, причём от одного только Уильяма Мейкла – прим. пер.), сам же Карнакки становится членом «Лиги выдающихся джентльменов» в одноимённой графической новелле Алана Мура.   

Авторы, снискавшие известность другими своими произведениями, также не чурались на досуге посочинять сюжеты в жанре оккультного детектива. Под псевдонимом Сакса Ромера Артур Генри Сарсфилд Уорд придумал своего знаменитого китайского криминального гения Фу Манчу. Однако он также создал и Мориса Клау в 1913 (своего рода светлый брат-близнец Манчу – прим. пер.), ясновидящего, антиквара, египтолога и эксцентрика, основным методом коего в деле раскрытия странных происшествий было погружение в состояние lucid dreaming (или магического транса, на особой подушке, пропитанной эфирным маслом вербены – прим. пер.).

Во время Первой Мировой печально известный оккультист, трикстер и практикующий маг Алистер Кроули (позднее названный «самым извращённым человеком в мире»), по причине нищебродства решил тоже попытать удачу в написании оккультных детективов. Его новеллы о философе-мистике-психическом детективе по имени Саймон Ифф (или просто Душка Саймон) были впервые изданы в журнале в 1917,* и вскоре были собраны в отдельный книжный цикл, как полагается (к слову сказать, большая часть кейсов Иффа в итоге объясняется совершенно рациональным образом, подобно историям о Холмсе Дойла или рассказам о Сметерсе Э. Дансейни, что довольно-таки скучно — прим. пер.).

Первая Мировая Война, с её ужасающими человеческими жертвами, стимулировала интерес к идеям о загробной жизни. Столь много молодых и не только людей погибло на фронтах, и те, кто любили их, искали хоть какие-то утешения своим потерям. Многие тогда желали убедиться, что души мёртвых продолжают жить (как и во времена древнего Египта – прим. пер.). Традиционные моно-религии далеко не всегда могли дать людям успокоение души по этому извечному вопросу, посему активное развитие получили спиритическое движение и прочие альтернативные системы верований.

В данном контексте рассказы о сверхъестественном в целом – и о паранормальных инвестигаторах в частности – продолжили получать широкий читательский резонанс. Многие из новых сочинителей оккультно-детективных сюжетов в 1920-ые были женского пола. Актриса и писательница Элла Скримсоур-Николс опубликовала цикл историй о Шиле Крерар, молодой шотландской леди, наделённой психическими скиллами.

Другая писательница с впечатляющим именем Роза Шампьон де Креспини создала оккультного следопыта по имени Нортон Вайз. В то же время другая дама Джесси Дуглас Керруиш издала по-прежнему читабельный роман под названием «Неумирающее Чудовище», который в 1940 экранизировали в формате голливудского хоррора. Героиня романа, Луна Бартендейл, женщина многих психических дарований, занимается расследованием вспышки ликантропии.

Как бы то ни было, самой знаменитой из всех этих писательниц оказалась Дион Форчун (урождённая Вайолет Мэри Фирт). Её имя до сих пор пользуется спросом на полках нью-эйджерской литературы в британских книжных магазах (тот же Aquarius), и её сочинения по оккультным материям и магической философии, вроде «Космической доктрины» и «Лунной магии», по-прежнему находят своих читателей 70 лет спустя её смерти.

В 1920-ых Форчун также выпустила в свет цикл развлекательных историй о мультиталантливом психическом исследователе и целителе по имени д-р Джон Тавернер (как сообщала сама писательница, «это своего рода художественное приложение к моей книге «Психическая самозащита» — прим. пер.). Форчун даже смогла найти место для своих рассказов про Тавернера в традиционной периодической прессе (в частности, в Ройял Мэгезайн).

Однако этот рынок сбыта для авторов, работающих в жанре сверхъестественных триллеров, столь процветавший в поздневикторианскую и эдвардинскую эпохи, начал медленно угасать. По контрасту, журналы остросюжетного чтива (pulp fiction – от англ. “pulp” – «мякоть», «целлюлоза» — прим. пер.) стали набирать популярность, особенно в Америке. Начиная с 1920-ых и далее оккультного детектора можно было скорее обнаружить на глянцево лоснящихся страницах Weird Tales, чем, скажем, в Пирсонс Мэгазайн или в Стрэнд. Идеальным образчиком жанра в этом плане выступает Джеральд Каневин, оккультный протагонист Генри С. Уайтхеда, одно из приключений которого я включил в эту антологию. Во многих смыслах Уайтхед был достаточно изысканным писателем, и его проза была бы не менее к месту в более престижных журналах. Возможно, начни он издаваться двадцатью годами ранее, именно в таких журналах её и можно было бы найти. Все новеллы о Каневине были опубликованы в палповых журналах, преимущественно в «Химерных Историях».

В десятилетки, последовавшие за 1930-ым, годом, который я выбрал в качестве верхней границы для этой антологии «золотого века» оккультных детективов, данный архетип персонажа продолжил преуспевать в массовой оккультуре. Американский писатель остросюжетной химерной прозы Сибери Квинн в 1925 году создаёт своего гиперактивного весельчака Жюля де Грандена, эксперта в области оккультных тайн и бывшего члена французского Сюртэ.* На протяжении последующей четверти века бойкий крепыш де Гранден, наделённый, кроме всего прочего, кошачьими повадками, появляется в более чем 90 (!) новеллах, изданных, опять же, в основной своей массе в Weird Tales. В них хитроумный француз, вместе со своим компаньоном д-ром Троубриджем, опять же, аналогом д-ра Уотсона, сражается со всевозможными призраками, стихийными демонами, родовыми проклятиями, полтергейстами, носферату и прочими тварями, бродящими в ночи. (Стоит упомянуть, что большинство, если не все, сюжеты Квинна про Грандена происходят в одном и том же маленьком захолустном американском городишке Харрисонвилле, который выдуман автором, очевидно, по аналогии с сумрачным Аркхэмом Лавкрафта. – прим. пер.).

«Химерные Истории» также стали первым домом для персонажа Мэнли Уэйда Уэллмана, а именно – Джона Танстона, богатого учёного и оккультиста, который противостоит целому ассорти из потусторонних креатур, подобно де Грандену. Танстон возникает в рассказах на всём протяжении 1940-ых; позднее в своей карьере Уэйд Уэллман публикует два романа с участием этого персонажа.

В 1960-ых другой не менее талантливый писатель химерных ужастей, Джозеф Пэйн Бреннан, знакомит читателей Альфред Хичкок’с Мистери Мэгезайн со своим оккультным детективом Люцием Леффингом, который в дальнейшем фигурирует более чем в 40 историях, многие из коих собраны, как полагается, в упитанные твердотельные томики (и продаются за баснословные ценники на амазоне, хех. – прим. пер.).

На протяжении 20-го столетия оккультный детектив появляется не только в традиционных печатных медиа, но и в других форматах тоже. В 1930-ые и 1940-ые по радио шли передачи «Тень» (в краткой озвучке Орсона Уэллса) и «Таинственный Бродяга». Оба этих радиошоу представляли собой криповые аудиокниги в исполнении загадочных нарраторов, повествующие зачастую о сверхъестественных событиях.

Естественно, телевидение тоже не обделило психических инвестигаторов своим вниманием, начиная с «Колчак, Ночной Сталкер» (лучше смотреть в оригинале, на русском есть с характерной гнусавой озвучкой из 90-ых – прим. пер.) и заканчивая братьями Сэмом и Дином Уинчестерами из сериала Supernatural. В конце концов, кто ещё Малдер и Скалли из «X-Files», как не оккультные следопыты? Фильмы вроде «Сердце Ангела» Алана Паркера (снятого по роману Уильяма Хьорстберга) также обязаны данной традиции.

Конечно же, на ум приходят «Охотники за привидениями», в версиях 1980-го и 2016-го. В основу сюжета блокбастера положена насыщенная событиями трудовая жизнь слаженной группы оккультных исследователей, причём гостбастеры обладают гораздо более продвинутыми технологиями, чем когда-либо имелись у того же Томаса Карнакки (Стоит также вспомнить и трэшовый фильм «Страшилы» на ту же тематику – прим. пер.). Оккультный детектив давно стал знакомой фигурой (если не сказать мемом – прим. пер.) в комиксах и графических новеллах, от «Оккультных документов д-ра Спектора» до «Хэллблейзера» (Джона Константина).

Хотя классические психические инвестигаторы вроде Гарри Дрездена авторства Джима Бучера продолжают преуспевать на печатных и электронных книжных страницах, всё же будущее оккультного детектива в 21 веке находится скорее в фильмах, ТВ-шоу и играх для ПК (про последние будет сделан отдельный обзор – прим. пер.).

Тем не менее, всегда стоит помнить, что архетип этот имеет длительную хронологию. В данном издании я осветил пятьдесят лет этой истории. Я попытался собрать вместе все виды историй из «золотого века» оккультного детектива. Антология начинается с рассказов (включая Редьярда Киплинга и Артура К.-Д.), в которых задействованы инвестигаторы-любители, благодаря своему любопытству сталкивающиеся с теми или иными паранормальными феноменами. Далее следуют примеры кейсов Флаксмана Лоу, Томаса Карнакки и Эйлмера Вэнса, которые были сразу задуманы как профессиональные или полупрофессиональные экзорцисты. Я также отобрал несколько рассказов про бесстрашные души, которые берутся за исследования одержимых духами особняков. Они также заслуживают именоваться «Шерлоками сверхъестественного». В итоге, я надеюсь, получилось собрание классических чиллеров, которые по-прежнему способны заставить шевелиться волосы и вызывать озноб позвоночника у современных ридеров.

ПРИМЕЧАНИЕ ПЕРЕВОДЧИКА.

Автор эссе забыл упомянуть про:

— поэта, психогеографа и любителя мистических тайн м-ра Дайсона авторства Артура Мэкена;

— канонического охотника за носферату д-ра Ван Хельсинга пера Брэма Стокера;

— опиомана и аристократа духа графа Залесского авторства М. Ф. Шила;

— железобетонного пуританина-экзорциста Соломона Кейна пера Роберта Говарда;

— сравнительно поздний цикл Брайна Ламли о Титусе Кроу, оккультисте из вселенной Мифоса ГФЛ.

Из отечественных представителей жанра отмечу средненький авторский сборник "Страшный Париж" В. Рудинского.

Дополнительное чтение:

1. https://darkworldsquarterly.gwthomas.org/...

2. https://www.gutenberg.org/cache/epub/2227...

3. https://digital.library.upenn.edu/women/s...

4. https://archive.org/details/WellmanManlyW...

5. https://www.oldstyletales.com/single-post...

P. S. Если кто-то из подписчиков оставит хотя бы какой-то осмысленный коммент, пусть даже критический, помимо стандартных likes, то это будет просто офигеть как приятно.

Элементалы / The Elementals

Фрэнсис Гарфилд / Frances Garfield

из журнала

"Fantasy Tales", 1980

Перевод: И. Волзуб [2023]

* * *

Круглые жёлтые глаза Джимми следили за тем, как старый Дэвид Раффнер с трудом поднялся из своего кресла-качалки, чтобы выключить телевизор. Джимми любил старика, и ему было ненавистно слышать, как тот с такой усталостью кряхтит при любом движении.

— Это всё подождёт до завтра, Мэри. – прохрипел Дэвид и проглотил таблетку от артериального давления, не запивая водой.

Хрупкая и миниатюрная Мэри Раффнер разложила газету около корзины Джимми и поставила на неё миску горячего молока, которым, как она знала, кот любил полакомиться перед отходом ко сну. Дэвид тщательно отрегулировал каминную решётку, стоящую перед тлеющим очагом. Затем Дэвид и Мэри взялись за руки и направились вверх по накрытым ковром ступеням лестницы. Джимми провёл насыщенный день, исследуя вдоль и поперёк все окрестности, однако Дэвид и Мэри казались более уставшими, чем он сам, думалось коту. Он запрыгнул на карниз книжного шкафа, чтобы посмотреть, как его хозяева поднимаются на верхний этаж.

Тут были целые стопки книг о призрачных наваждениях, неразгаданных тайнах, древних культах, в которые Дэвид Раффнер любил погружаться с головой. Джимми потёрся своим подбородком медового оттенка о край большой книги, лежащей раскрытой. Лёгкое мурчанье поднялось из его нутра, подобно пене, играющей на верхушке наполненной добрым пивом кружки. Его челюсти раскрылись было в розовом зевке, однако Джимми смахнул с себя дремоту, так как в отсутствии Мэри и Дэвида должны появиться Джонатан и Ребекка.

Это были его хорошие друзья. Они владели этим домом много лет назад и поклялись никогда не покидать ни его, ни друг друга, и они сдержали клятвы. Эпидемия инфлюэнцы 1917 года скосила их обоих за считанные часы, однако они продолжили обитать здесь в своё удовольствие. Они любили Джимми, и Джимми любил их. Он надеялся, что Дэвид и Мэри легко погрузятся в сон, свойственный старости. Кот спрыгнул с полки шкафа и на цыпочках стал подниматься по лестнице, чтобы поглядеть.

Он добрался до площадки, где лестница поворачивала вправо. В небольшом, сделанном из толстого стекла окне что-то как будто вспорхнуло. Ночная птица? Джимми положил свои лапки на подоконник, чтобы заглянуть в темноту.

И обнаружил, что глядит прямо в чьё-то лицо.

Оно было косматым, подобно некошеной траве, или большому чёрному кусту, с треугольными разрезами глаз, которые уставились на него, источая зелёный свет. В следующее мгновение существо пропало из виду.

Он действительно видел это? Или ему померещилось? Кот поспешил к двери спальни. Мягкий, ритмический храп Мэри и более глубокий бас Дэвида просачивались сквозь дверь. Затем Джимми спустился обратно по лестнице, пронесясь мимо окошка, и на этот раз не глядя в него.

Высоко ступая по узорчатому ковру, он подошёл к своей миске и с благодарностью стал лакать парное молоко. После трапезы он смерил глазами внушительный сувенирный шкаф из клёна. Тот был заполнен всевозможными безделушками, которые Дэвид и Мэри привозили из своих путешествий. Среди них высился раздвоенный кусок покрытого колючками коралла, который Раффнеры привезли с пляжного отдыха. Джимми слышал, как Дэвид говорил, что жаркое солнце прогрело его старые кости, и что на следующее лето они вновь туда поедут. Джимми благодушно относился к их рекреационным поездкам. Юный Чак Коппард из соседнего дома приходил тогда каждый день, чтобы кормить его и менять ему лоток с песком.

  А между тем Джонатан и Ребекка приходили и уходили по своему желанию, даже при солнечном свете. Джимми с благодарностью потрогал коралл. Потом спрыгнул на пол и направился, держа хвост торчком, на кухню. Здесь он запрыгнул на свой высокий табурет у стола и, устроившись поудобнее, принялся ждать.

Туманное облако осторожно вплыло в тёмную комнату. Оно разделилось на две части, каждая из которых обрела форму. Одна была похожа на тень мужчины, другая – стройной женщины.

— Какая чудесная ночь, — раздался голос Джонатана.

— Что возвращает наш дом обратно к нам, — ответила ему Ребекка, будто улыбаясь. Обе туманных фигуры приблизились друг к другу, видимо, для поцелуя.

— Привет, Джимми! – обратился к нему Джонатан, и Джимми ответил: «Привет!», потому что они могли понимать его речь, как и он мог понимать их. Их беседы были лучше, чем пожилое общение Дэвида и Мэри, так как он мог участвовать в первых.

— Как у вас дела, ребята? – обратился к ним Джимми, когда они расселись по местам у стола.

— Всё в порядке, кроме тех слухов, что дрейфуют вокруг, — ответила Ребекка. – Городские власти решили демонтировать большинство старых домов там, где проходит железная дорога. Это значит, что какая-то часть нашего вида должна отправиться на поиски новых жилищ.

— И нашему виду требуется свойственный ему тип жилища, — продолжал Джонатан. – Не хочу показаться негостеприимным, однако надеюсь, что они не станут толпиться у нас здесь.

— Прямо сейчас, — ответил Джимми озадаченно, — я видел что-то странное в окошке на лестнице.

Они выслушали его рассказ.

— Может быть, мне просто померещилось, — закончил кот.

— Надеюсь, что так, — ответил Джонатан. – Надеюсь, что дело в твоём богатом воображении.

Ребекка подняла туманный палец.

— А что это за назойливый шум в подвале внизу? – спросила она.

— Теперь ты воображаешь разные вещи, — хихикнул Джонатан.

— Может быть, это мыши, — подал голос Джимми. – Пойду-ка я посмотрю.

— В этом доме не было ни единой мыши долгие годы. – сказала Ребекка. – Они все убежали, даже не сбиваясь в кучки, когда приехали вы.

— Не считая тех трёх, которых ты поймал в первый день. — добавил Джонатан.

— Я разберусь, — повторил Джимми. Он спрыгнул со стула и бесшумно прошёл в открытую подвальную дверь.

На деревянных ступенях лежала тяжёлая темнота. И ещё шум, ускользающий, загадочный. Но не мышиный. Это был чей-то голос.

«Хорошее место», — что-то прошептало, обращаясь к чему-то ещё.

«Надобна убрать людей отсюда…»

Глаза Джимми настроились на темноту. Он мог видеть. На бетонном полу внизу стояла какая-то приземистая фигура, покрытая с ног до головы копной спутанных волос. Кажется, у неё были руки и ноги, странно соединённые в суставах.

«Кот», — услышал он скрежещущий шёпот, — «уродливый кот».

      — Ну-ка пошли отсюда прочь, живо! – прорычал вниз Джимми.

Затем что-то врезалось в него.

Кот потерял равновесие и покатился по лестнице, ударяясь о каждую ступень. Он пробовал крутануться, чтобы его лапки оказались под ним, однако ему это не удалось. Джимми кубарем скатился до самого конца лестницы, где ощутил сокрушительный удар о бетонный пол. Он пролежал какое-то время без движения, ошеломлённый и дрожащий. Ему казалось, будто в него зарядили железным башмаком. Кот дико озирался по сторонам. Тень, или же тени, не показывались. Всё ещё слабый, Джимми поднялся на ноги и бросился вверх по лестнице к двери, качаясь из стороны в сторону.

— Что случилось? – спросил Джонатан, его призрачная фигура стояла, застыв в ожидании.

— Что-то сбросило меня вниз со ступенек. – Джимми недовольно перевёл дух.

— Внизу что-то было? – потребовал ответа Джонатан.

— Несколько существ, общавшихся между собой. И злобных. – ему не приходило на ум другого слова. – По крайней мере, они не последовали за мной.

Кот посмотрел на двух своих друзей.

— Это и есть те штуки, ищущие новое жильё, о которых вы говорили?

— Непохоже, чтобы они были из нашего вида. – ответила Ребекка. – Полагаю, что…

Джонатан подплыл к двери погреба.

— Я ничего не слышу. Должно быть, Джимми прогнал их.

Джимми принялся проверять свою янтарную шёрстку языком на предмет ранений.

— Но что, если они вернутся обратно? – подала голос Ребекка.

В голове у Джимми возникла идея.

— Я навещу Зору Харки.

Туманная фигура Ребекки всколыхнулась, как будто она повернулась к коту.

— Разве она не ведьма?

— Да, — ответил Джимми, — и мой друг. Она может понимать мою речь, подобно вам. Она может помочь. По крайней мере, я так думаю.

В кухню просочился рассвет. Ребекка и Джонатан растворились в тенях. Джимми, притаившийся на страже у двери подвала, услышал пение первого пересмешника. Наконец, Дэвид проковылял вниз по лестнице, чтобы приготовить кофе. Наклонившись вниз, он погладил Джимми по голове.

  — Что случилось, парень, ты себя неважно чувствуешь? – просипел он.

Джимми вытянул спинку. Она всё ещё сильно болела.

— Вот, – Дэвид насыпал что-то хрустящее из пакета на блюдце, стоящее на столе перед высоким стулом. – Покушай это, пока готовится завтрак.

Когда кофе закипело, Дэвид разлил его и взял чашку наверх для Мэри. Чуть позже двое спустились в халатах и шлёпанцах в столовую, где перекусили жареными сосисками и яйцами. Джимми занял свой стул, чтобы поесть из блюдца фарш из вкусных штук. Затем он выбежал наружу, чтобы умыться и поразмыслить. Он успел сделать и то, и другое, пока не услышал, как колокол здания суда пробил девять раз. Тогда он отправился на встречу с Зорой Харки.

  Мало кто навещал небольшой коттедж Зоры Харки на окраине города. Тот был столь укрыт разноцветной листвой осенних деревьев, что его было не различить с дороги. Джимми пробирался вверх по заросшей мхами тропе к садику. Зора сидела на крошечной дверной ступеньке, ела из миски картошку и вовсе не была похожа на ведьму. Она была молода и прекрасна собой. Чёрные волосы были подобны буре над её плечами. Глаза цвета серого серебра глядели сквозь линзы очков, будто оконные стёкла в раме. Волосы её были рыжевато-жёлтого оттенка, а губы подобны лепесткам. На ней был халат тёмно-синего цвета, расшитый серебряными узорами.

— Ты пришёл разделить со мной завтрак? – спросила она Джимми.

— Я пришёл поговорить. – он сел рядом с ней, примостившись на широкий камень под дверной ступенькой. – У нас проблемы в нашем доме. Нам нужна твоя помощь.

Она улыбнулась поверх своей ложки.

— Старый м-р Раффнер не верит в тот вид помощи, который я могу вам дать. Помнишь все те книги, которые он читает, мудрёные и бестолковые? Он верит в них. Но так уж и быть. Так в чём же проблема?

Она внимательно выслушала историю Джимми. Один или два раза она задала вопросы. Наконец Зора опустила пустую миску и кивнула.

— Это совершенно логично, Джимми, — сказал она, — и далеко не столь хорошо. Ваши гости хотят заполучить дом.

— Ты хочешь сказать, сделать его своим пристанищем, подобно Джонатану и Ребекке?

— Нет, не в этом смысле. – Зора покачала своей горделивой, тёмной головой. – Они не являются духами ушедших людей. Возможно, что они вообще не относятся к духам, как ты понимаешь это. В определённых мудрых книгах они зовутся элементалами.

— Элементалами? – повторил за ней Джимми. – Вроде кислорода, водорода, углерода?

— Нет, скорее в архаичном смысле этого термина – огонь, воздух, земля. Элементалы существуют с незапамятных времён, Джимми, задолго до того, как появились более сложные существа, подобно мужчинам и женщинам. Они не есть развоплощённые призраки. Ты сам открыл для себя опытным путём, что они могут быть вполне материальны и опасны.

— Они обладают способностями? – был следующий вопрос Джимми.

— Определённо да. Весьма впечатляющими способностями. По факту, примитивные люди поклонялись элементалам как божествам.

— Кошкам тоже поклонялись как божествам, — напомнил ей Джимми, — древние египтяне, которые вовсе не были примитивными.

Зора улыбнулась.

— Держи это в уме, так как это может помочь тебе. В любом случае, насколько я могу судить, они обитали в тех заброшенных старых развалюхах, которые предназначены под снос. Заброшенный дом – вот что нужно элементалам. Если они проникли в ваш дом, то теперь постараются выжить из него твоих друзей-призраков, а затем займутся устранением Дэвида и Мэри Раффнер. – Она смотрела на кота. – И постараются избавиться и от тебя тоже. Им не нужна никакая обычная жизнь вокруг.

— Это никакие не боги, — пробурчал мрачно Джимми, — это же демоны.

— Ещё одно старинное словцо. Оно происходит из древнегреческого. – Зора понимала подобные вещи. – Даймонес, вот как это слово звучало. Гомер называл даймонов богами, а богов – даймонами.

— Я не обладаю классическим образованием, — ответил Джимми, — и мне не понятно, к чему это ты клонишь. Я только лишь понимаю, что у нас случилась неприятность, и нам нужна помощь.

— Может быть, я смогу что-то сделать.

Зора встала и унесла пустую миску из-под картофеля внутрь. Когда же она вышла, то несла изогнутый нож, поблескивавший бледным светом.

— Похоже на серебро, — предположил Джимми.

— Именно оно и есть. В старых-престарых наставлениях рекомендуется использовать серебряный нож для обрезки.

Она прошла к тёмно-зелёной изгороди со стороны дома, срезала веточку и принесла обратно.

— Вот. Мы можем попробовать это.

Джимми поглядел на крошечные, похожие на чешую листочки этой маленькой ветки.

— Это же просто кедр.

— В древних странах он зовётся тамариском.

Зора задумалась на мгновение, её губы задвигались.

— Эти злыдни изгонятся прочь, — произнесла она, как будто припоминая магическую формулу, — тамариск, могучее оружие Ану, в руках своих держу.*

— Что?

Зора сняла свои очки и улыбнулась.

— Я цитировала древнее ассирийское заклинание против демонов, или даймонов. По-ассирийски будет звучать как экимму.** Вот, возьми это. Ваши гости не смогут противостоять его воздействию. Покажи им ветвь – тыкни им прямо в их морды, или что у них там. Выгони их прочь из дома. Сомневаюсь, что они захотят возвращаться.

Джимми был под впечатлением. Он поверил.

— Благодарствую, Зора.

Кот зажал веточку во рту и засеменил домой. Войдя в прихожую, он положил свой трофей на мягкую подкладку своей корзинки для сна. Каждый раз, когда он проходил мимо неё, весь тот долгий день, на его мордочке появлялась персональная победная улыбка – губы вместе, глаза сужены. Наступал меж тем вечер. Если незваные гости объявятся, ему будет чем аргументировать.

Дэвид провёл послеобеденное время в чтении и курении своей пенковой трубки. Он погружался в одну книгу, а затем в другую. Его любимым чтением были трактаты по демонологии и оккультным материям. Наблюдая за Дэвидом, Джимми гадал, упоминается ли в них тамариск. Мэри ходила туда-сюда, начищая дом.

— Дэвид, — спросила она, — ты не слышал какие-либо странные звуки – вроде голосов – в доме?

— Только твой, дорогая, — ответил он, попыхивая трубкой, — и раз или два, нашего Джимми, он, кажется, что-то промурчал.       

— Ну что ж, возможно, это моё воображение, однако это кажется странноватым. Я ходила в подвал, и там был беспорядок, которого раньше не было. Некоторые газеты разорваны, пара-тройка банок с консервированными фруктами упали с полки на пол.

Дэвид взглянул на неё.

— Что-нибудь разбилось?

— Нет, хвала небу.

— Тогда о чём печалиться?

Пришло время ужина, со свиными рёбрышками и капустой. Джимми сидел на своём стуле и поглощал причитающуюся ему долю. После ужина Раффнеры сели смотреть свои любимые ТВ-шоу. Наконец Мэри поставила миску с тёплым молоком рядом с корзинкой Джимми.

— Что это за штуку притащил к себе Джимми? – поинтересовалась она.

Дэвид выключил телевизор и подошёл взглянуть.

— Разве мы забыли прибраться сегодня в его корзинке? – спросил он Мэри. – Он притащил эту старую ветку в неё.

И он взял ветку тамариска и бросил её на угли камина. Резкий шипящий звук раздался оттуда, огонь будто бы сделался фиолетового оттенка.

— Я рад, что нашёл эту палку, — обратился Дэвид к коту. – Ты мог пораниться об неё.

Джимми задрожал всем телом.

Дэвид и Мэри, взявшись за руки, медленно побрели вверх по лестнице. Джимми следил за ними с ощущением, будто ледяной камень опустился на сердце его. Из подвала донеслись звуки энергичного движения чего-то тяжеловесного, возможно, торжествующего.

— Джимми, они там внизу. – Это был голос Ребекки, приглушённый страхом. Её призрачное присутствие уже проникло в комнату. – Сможешь ли ты…

— Дэвид сжёг мой тамариск. — Джимми практически завыл. – Слишком далеко идти за другим сейчас. Кто знает, что будет, если я уйду?

Тяжёлое движение внизу на лестнице.

— Кто знает, что случится, если ты останешься? – спросил Джонатан. – Что ты можешь сделать, чтобы остановить их?

— Я не знаю, — ответил Джимми; он и в самом деле не знал. Он положил лапки на кресло Дэвида, чтобы взглянуть на книги, лежащие на столешнице.

— Тут что-то про магию, про те вещи, которые использует Зора. Если бы я только мог прочесть их… Я никогда не обучался…

— Я могу прочесть. – Туманная форма Джонатана зависла над книгами. – Но я не могу открыть их. Ну-ка, эта книга называется «Тайны магии». Должно помочь. Сможешь раскрыть её?

Джимми тут же оказался на столе. Он сдвинул книгу на край, она свалилась со стола и ударилась об пол.

— Они уже на подвальной лестнице, — произнесла Ребекка. – Думаю, что они совещаются там. Касаемо нас.

— Открывай книгу, Джимми, – сказал Джонатан рассеянно, и кот перевернул обложку книги, после чего начал перебирать страницу за страницей, орудуя лапкой.

— Так, подожди-ка. – Туманная форма Джонатана сложилась пополам, чтобы приблизиться к лежащей на полу книге. Шлейф дыма, очевидно, являющийся рукой призрака, потянулся к странице. – Посмотри сюда.

— Что? – спросил Джимми.

— Вот что в ней говорится. «Положи коралл в кипячёное молоко и натрись им, или выпей его для…»

— Да! – воскликнул Джимми. – Да!

Он метнулся вверх и стал карабкаться по шкафу с сувенирами. Вот и коралл. Джимми частенько чесался клыками о него. Он сгрёб его лапкой, подтащил к краю полки и сбросил на ковёр. Тут же он оказался рядом с ним внизу и схватил его челюстями.

Коралл был тяжелее ветки тамариска, однако кот отнёс его к миске с молоком и бросил внутрь. Он нажимал на него сверху обеими лапками, пока коралл не погрузился в молоко полностью.

Ребекка издала короткий, задушенный писк ужаса. Громадная, косматая форма появилась в открытом проёме подвальной двери.

— Вон! — угрожающе изрекло существо. — Вы уходить прочь. Вон отсюда.

Джонатан и Ребекка пронеслись через всю комнату. Джимми окунул свою мордочку и пушистую грудку в тёплое молоко. Коралл тёрся об него.

Натрись им, вот что Джонатан прочёл. Джимми повернулся вокруг своей оси, чтобы встретиться с тем, что пришло снизу.

Оно высилось над ним, выше, чем туманная форма Джонатана, и шире. Существо казалось столь же мохнатым, сколь и колючим, подобно гигантскому каштановому ореху в скорлупе. Его широченная рожа злорадно ухмылялась, она рычала, выставляя напоказ зубы, похожие на обломки серого камня. Тварь подняла то, что было у неё руками, снабжёнными на концах когтями-граблями.

— Прочь, — прошамкало нечто.

— Прочь, — повторила другая морда позади монстра.

Джимми кинулся вперёд.

Он услышал задыхающийся вопль, когда его когти погрузились в узловатую, кустистую оболочку, и он стал взбираться вверх, как если бы полз по корявому дереву. Он навалился своим мокрым телом на эту морду, услышав треск зубов.

Ещё один вопль, оборвавшийся посередине. И Джимми тяжело рухнул на пол. Скорчившись от боли, он оглядывал пространство в поисках своего противника.

Его враг исчез. На ковёр просыпалась горстка чего-то, похожего на угольки. Позади маячила ещё одна сущность, что-то бормочущая, и Джимми бросился на неё.

Тварь даже не завыла, но ахнула. Она развернулась и побежала вниз по ступеням. На пороге лестницы Джимми увидел, как существо несётся по полу внизу. Там был ещё один или несколько его сородичей. Но они все улепётывали.

— Это вы убирайтесь отсюда! – крикнул Джимми вслед беглецам.

Он замер на месте, переводя дыхание. Кот вспомнил, что сказала ему Зора. «Сомневаюсь, что они посмеют вернуться.»

Не нужно было запирать дверь подвала теперь, когда ничего злобного, ничего опасного не пребывало там.

Джонатан и Ребекка устало нависли над ним. Они, по-видимому, были готовы сколлапсировать, раствориться в тенях.

— Они убрались. – властно сказал Джимми. – Все до единого, не считая этого, который рассыпался в прах.

Он отошёл подальше от этой кучки пепла. Джонатан сутулился над книгой.

— Оно сработало. – раздался голос. – Тут сказано оставшееся про коралл и молоко. «Никакое зло не способно оставаться, когда встретится оно с этим и…»

— Что ещё за грохот там внизу, э?! – прогремел голос Дэвида со второго этажа.

— Давай удалимся и освободим место для живущих, Джонатан. — попросила Ребекка.

Они исчезли, плавно, спокойно.

Зажглись огни. Вниз по лестнице, пошатываясь, сошёл старина Дэвид в пижаме. В одной руке он сжимал большой ржавый револьвер. Он спустился в гостиную, хмурясь и приглядываясь.

— Ты слышал весь этот бедлам, Джимми? – вопросил он кота.

— Что это? – спросила Мэри. Она тоже спустилась вниз, в своём стёганом купальном халате. Её серые волосы были накручены на бигуди.

— Смотри-ка. Джимми свалил одну из моих книг. – Дэвид поднял её и положил на стол. – И что это за пепельная хрень на ковре? Её что, из камина вынесло?

— Оставим это до завтра, дорогой. Я уберу мусор. Что случилось?

Дэвид взирал сверху вниз на Джимми.

— Никто не знает этого, кроме нашего Джимми-кота. Хотел бы, чтобы он умел говорить.

— Он выглядит так, будто не прочь поделиться с нами, — сказала Мэри.

Дэвид рассмеялся.

— Сомневаюсь, что это будет сколько-нибудь захватывающе.

Джимми лишь улыбнулся им своей фирменной улыбкой, сжав губы и сощурив глаза.

Fin

ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА

*Приведённое автором рассуждение от лица ведуньи Зоры не лишено оснований. Вот, что удалось найти по теме тамариска и экзорцизма с его помощью.

"Тамариск, тамарикс (Tamarix) – красивый кустарник с красноватыми тонкими ветвями и розовыми цветами. Примечательно это растение тем, что растет в пустынях, полупустынях и степях, и различные его виды служат неплохими индикаторами грунтовых вод. К примеру, тамариск безлистный – показатель солоноватых вод, залегающих на глубине до 15 м, а присутствие тамариска Бовсана свидетельствует о грунтовых водах, залегающих на глубине до 5 м. Нередко тамариск можно встретить в соседстве с саксаулом, но часто он образует самостоятельный фитоценоз. Тамариск имеет мощную корневую систему и очень светолюбив.

Вероятно, связь с подземными водами сделала этот кустарник, или небольшое деревце, предметом почитания уже в глубокой древности. В Шумере повсеместно тамариск считался священным деревом, а в заклинаниях из Шуруппака он выступает как мировое дерево, крона которого уподоблена богу солнца Уту, ствол — богу Ану, а корни подземному божеству Энки-Нинки. «Основной функцией тамариска являлась роль оберега для экзорцизма в процессе выведения нечистоты и болезней из тела реципиента.

В другом заговоре очистительная роль тамариска уподобляет его мыльному корню, втираемому в тело. В третьей части этого заговора «тамариск заклинается жизнью всех трех сфер мира, к которым он причастен: сферой Ана (неподвижные звезды), Энлиля (обитаемый мир) и Уту-Солнца (власть над живыми и мертвыми). В последней части заклинания зло удаляется от человека. Весь заговор скрепляется именем владычицы магических формул Нингиримы».

В одном из текстов, Ассалухи спрашивает своего отца Энки как ему изгнать самого злого и беспощадного демона Удуга. Энки отвечает: "Водой наполни кувшин, / Брось в него тамариск и…. веточку к нему, / Окропи этой водой человека,/ Приставь около него сосуд с фимиамом и факел! / И тогда "демон судьбы", пребывающий в теле человека, удалится".

В Вавилоне ритуальный тамарисковый нож использовался в обрядах изгнания болезни. Для совершения обряда в жертву богине загробного мира Эрешкигаль закалывали козу, а «по горлу человека проводили тамарисковым ножом. Животное хоронили как человека, произнося при этом заклинания, обращенные к семейным духам-покровителям".

В Древнем Египте для обрядовой пахоты поля плуг изготовлялся из тамариска.

В разных регионах России тамариск известен под названием Божьего дерева."

https://www.a700.ru/plants/kustarniki/289...

**Эдимму (часто неправильно указывается как Экимму) — разновидность утукку в шумерской мифологии.

Представляют собой призраки людей, которых не были похоронены должным образом. Они считались мстительными по отношению к живым людям и якобы могли овладеть телами людей, если те не соблюдали определённые табу: например, запрет на употребление в пищу мяса вола. Полагали, что они вызывают заболевания и могут подталкивать людей на преступления, но иногда могли быть успокоены проведением поминок или жертвенных возлияний.

Эдимму представлялись полностью или почти бестелесными, «воздушными» духами, которые могут высосать жизнь восприимчивого к ним спящего человека (чаще всего молодого возраста).

Утукку — класс вредоносных демонов в шумерской мифологии.

Демоны утукку , как говорят некоторые таблички, были духами непогребенных смертных. Стражи загробного мира не видели их и не могли запереть в преисподней, поэтому призраки свободно летали среди живых. Утукку могли быть добрыми и злыми. Уродившись добрыми, утукку получали облик крылатых человекоголовых быков шеду и выступали хранителями людей. Злые их собратья предпочитали по ночам пить человеческие дыхание и кровь, заражать смертных чумой, возбуждать в них братоубийственную ярость.                    

Самым известным из злых утукку считается Алу. Он представал перед своими жертвами в облике одноногого и однорукого прокаженного, покрытого гнойными язвами. Его укус или прикосновение заражали несчастного ужасной болезнью.                    

Избавиться от утукку можно было, похоронив тело этого духа согласно священным обрядам или хотя бы принеся жертвы в его память. Тогда удовлетворенный ночной мститель соглашался оставить живых в покое и удалялся в загробные края.                    

Среди оккультистов утукку принято считать не простым вампиром, а энергетическим — ведь «пить дыхание» можно трактовать и как «высасывать духовную энергию». Видимо, именно с легкой руки поклонников оккультных наук утукку перекочевал и в компьютерные игры, обосновавшись, в частности, в мире Final Fantasy.                    

Оригинал статьи: http://bestiary.us/utukku/ru

Geraldine Pinch

Magic in Ancient Egypt

(1994)

Перевод: И. Бузлов (2017)

Посвящается 200-летию расшифровки древнеегипетской иероглифики Шампольоном и 100-летию открытия гробницы Тутанхамона Говардом Картером

*******************

Глава XII

Наследие древнеегипетской магии

Культура древнего Египта в целом обладала высокой сопротивляемостью к чужеземным влияниям, но для магии было сделано исключение из этого правила. Редкие, экзотические и даже примитивные элементы высоко ценились в магии, как если бы сама их чужеродность придавала им особенную силу. В течение позднего IV – раннего III тыс-ий до н.э. в Египет, судя по всему, импортировались определённые аспекты месопотамской культуры. Мотив бога, повергающего опасных животных, столь привычный на магических стелах и объектах (Илл. 7, 77), может происходить из искусства Месопотамии.*

К раннему периоду II тыс. до н.э. во многих египетских домовладениях имелись рабы или слуги из Нубии и Сиро-Палестины. Ко времени установления египетской империи в шестнадцатом веке до н.э. в Египет стекались значительные массы чужеземных военнопленных. Эти захваченные в плен люди могли играть важную роль в устной передаче магической традиции, а рабыни могли, в свою очередь, привносить инородные обычаи плодородия. Письменная магия конца II-го тыс. до н.э. определённо имеет интернациональные элементы. В ней задействованы божества и мифы из Сиро-Палестины и даны иноземные имена для многих демонов. В одном заклинании даже утверждается, будто бы оно записано на языке критян.

В I тыс. до н.э. Египет подвергается серии иноземных вторжений. Первыми из них была династия из Напаты в верхней Нубии (Судан). Эти нубийские цари видели себя последователями египетской религии. К этому видению относилось усиление правил ритуальной чистоты в храмах, что выражалось в изгнании из них необрезанных жрецов, а также любителей рыбы. В 7-ом веке до н.э. нубийская династия была изгнана из Египта вторжением ассирийцев. Тем не менее, те продолжали править большей частью Нубии, сначала из Напаты и после – из Мероэ, расположенной дальше к югу.

Удалённая, теневая угроза Египту, которую представляли эти нубийские цари, отражена в цикле про Сатни. В одну из историй включены фигуры надменного нубийского царя и его злонамеренных придворных колдунов. Египетский писец состязается в магическом искусстве с главным нубийским колдуном. Когда нубиец производит огонь, египтянин гасит его ливнем. Тёмное облако нубийца рассеивается сильным ветром. Наконец, когда нубиец пытается заточить фараона в каменном склепе, египетский маг оживляет модель солнечной барки, чтобы устранить угрозу. Магические техники сходны для обеих сторон, но египтяне больше полагаются на письменную магию и использование религиозной образности.

Управление Египтом вскоре было перехвачено у ассирийцев египетской династией из Саиса. Следующим вторжением было персидское; персы захватили Египет в 525 г. до н.э. В течение 4-го века до н.э. они были временно изгнаны последней династией египетских царей, вдохновивших легенду о фараоне-маге Нектанебе (Глава VII). В Романе об Александре Нектанеб летит в Македонию, где, приняв образ бога Амона, он проводит ночь с царицей Олимпиадой и зачинает Александра Великого.

Исторический Александр завоевал Египет в 332 г. до н.э. После смерти Александра Египтом завладевает его генерал по имени Птолемей. Птолемей I Сотер основывает одноимённую династию, а также грекоязычную администрацию Египта, которые просуществовали практически три сотни лет. Учёные со всего греческого мира стекались в новую столицу Египта, Александрию.

Исконная египетская культура поддерживалась наследственным жречеством. Большинство образованных жрецов продолжало использовать и совершенствовать иероглифическую систему. Собирались местные мифы, записывались храмовые ритуалы, процветала египетская литература. Постепенно происходило культурное слияние. Некоторые александрийские учёные заинтересовались египетской религией и магией, в то время как некоторые египетские жрецы изучили разговорный и письменный греческий язык. Самым известным из последних был Манефон из Себеннита, написавший историю Египта и, по крайней мере, одну книгу по египетской религии.

Когда последняя из Птолемеев, царица Клеопатра VII и её сын, Птолемей Цезарион, были побеждены будущим императором Августом в 31 году до н.э., Египет стал провинцией Рима. Александрия продолжает быть космополитическим центром образования, а греческий остаётся языком интеллектуальных кругов. Египетский народ жестоко облагается налогами и страдает от политического гнёта, однако культ богини Исиды становится популярным по всей римской империи. В Александрии и Асуане существовали важные еврейские общины, и солдаты из разных частей империи уходили в отставку в Египет. В этом мультикультурном социуме в течение первых трёх столетий н.э. происходит буйный расцвет невероятного количества религиозных движений, включая гностицизм и разнообразные формы христианства.

При Птолемеях для египетских богов возводились крупные и величественные храмы, работы над ними продолжались уже в период римского правления. Храмы были в значительной степени египетскими по стилю, но имелись и некоторые отступления от ранней традиции. Одним из таких нововведений было усиление важности ритуальной магии в храмовом декоре. Список книг на стенах библиотеки в храме Эдфу включает Книгу защиты храма. Храм бога отныне надлежало защищать амулетами и фигурками точно так же, как и дом обычного жителя Египта. Для этой цели во внешних частях храмов ставились львы-гаргойлы и апотропаические изображения Бэса и Таурт (см. Илл. 69).

Многообразие найденных в некоторых храмовых библиотеках этого периода книг (Глава V) показывает, что жители Египта были открыты для широкого ряда культурных влияний. Это особенно заметно по своду ГЕМП. Хотя большая часть сохранившихся манускриптов датируется периодом римского правления, их основным языком является греческий, а не латынь. Несколько папирусов, написанных главным образом на египетской демотике, возможно, происходят из одного и того же фиванского тайника. Однако то, насколько египетским можно считать содержание этих папирусов, остаётся хорошей темой для дискуссий. Некоторые исследователи считают, например, что содержащиеся в них заклинания принадлежат преимущественно к греческой магической традиции. Была даже выдвинута гипотеза, что манускрипты, написанные египетской демотикой, такие как Лондонско-Лейденский Папирус (Илл. 33), суть переводы греческих оригиналов.

Разница между этими папирусами и ранними собраниями заклинаний, по-видимому, лежит скорее в конечных целях магии, чем в используемых методах. Большая часть из сохранившейся египетской магии направлена на защиту либо излечение. В греко-египетских папирусах магия часто мотивируется желанием сексуального наслаждения, финансового и социального успеха. Это должно отражать изменения в самом социуме. В заклинаниях из ГЕМП для достижения целей часто привлекаются злобные проклятия или даже смертельные угрозы по отношению к врагам мага. Этот уровень агрессии кажется нам новым феноменом, но может быть и так, что это просто впервые обнаруженные открытые выражения мыслей в частной письменной магии.     

ГЕМП принадлежат к интернациональной школе магии, но большинство техник, входящих в заклинания, имеют прецеденты в ранней египетской магии. К ним относятся отождествления и угрозы божествам, взаимодействие с мёртвыми в качестве посредников, создание магических фигурок и защитных амулетов, рисование божественных образов и инвокации богов с помощью их тайных имён (см. Главы V-VIII).

Другие элементы могут иметь параллели в современной ГЕМП египетской религиозной практике. В древнем мире египтяне были знамениты своим почтительным отношением к священным животным, птицам и рептилиям, которые обитали в их храмах. Историк Диодор ссылается на историю о римском солдате, которого разорвала на части египетская толпа за то, что он случайно убил кошку. Поэтому кажется несколько странным найти в ГЕМП заклинание, начинающееся с инструкции, как превратить живую кошку в "священную" посредством её утопления. Далее утопленную кошку следует снабдить lamella (металлическими табличками с надписями), а затем обернуть подобно мумии и закопать на кладбище. Использовавшуюся для утопления воду следует разбрызгать в месте, где маг желает произвести ритуал. Затем, чтобы противостоять врагам мага, призывается кошачья форма солнечного бога.

Это выглядит как кощунство, однако исследования мумифицированных священных животных и птиц показали, что многие из них умерли отнюдь не естественной смертью. Эти храмовые животные, возможно, "обожествлялись" под заказ, так что лицо, оплатившее их мумификацию, могло использовать их как божественных посредников. Единственная настоящая разница между этой практикой и "заклинанием утопления" в том, что маг не обязан был платить третьему лицу из храмовой бюрократии.

Отличительной чертой ГЕМП является значительное количество заклинаний, в которые входит вызывание видения божества, чтобы то могло ответить на вопросы мага и, возможно, выполнить его запросы. Для таких видений, возникающих в чаше с налитым в неё маслом* или же в огне от лампады**, обычно необходим ребёнок-медиум (см. Главу VI).

Они могут также приходить к самому магу в форме сновидений. В одном примере магу, взыскующему "сновидческий оракул", требуется изобразить фигуру Бэса на левой руке специальным видом туши, сделанной из крови, мирры и сока различных трав. Точная форма изображения также проиллюстрирована в папирусе. Затем маг оборачивает свою руку чёрной тканью, произносит молитву на закате и отправляется почивать на тростниковой циновке. В инструкции к заклинанию также упоминается, чтобы маг имел при себе письменную доску для записи всего, что бог скажет ему, прежде чем сон выветрится из памяти.

И снова мы имеем параллели в современной ГЕМП религиозной практике. Практика сна для получения оракулов в храмах была широко распространена, а Бэс был известен за свои оракулы в Абидосе в течение римского периода. Странная камера в Саккаре, декорированная эротическими фресками с Бэсом, могла быть как раз таким местом, где люди с проблемами сексуальности или плодовитости могли провести ночь в надежде получить благоприятное сновидение от бога. Люди, чьи титулы ассоциировали их с магией, иногда служили в храмах в качестве толкователей сновидений. Запутанный сон, посланный богом Тотом жрецу Хору (см. Главу I) был в конце концов разъяснён ему "магом Имхотепа".

Фигуры Бэса, проиллюстрированные в ГЕМП, имеют некоторое отношение к его традиционной иконографии. Прочие рисунки божеств и демонов в этих папирусах совершенно чужды обычаям древнеегипетского искусства. Теория об использовании рисунков божеств в магических ритуалах как минимум уходит к началу II тыс. до н.э. (Глава VI). Примеры комплексных магических рисунков находятся в папирусах I тыс. до н.э. (например, Илл. 17). В римский период эта практика подверглась значительным изменениям, предположительно в силу того, что ГЕМП использовались различными слоями населения, которые не имели специального образования в области египетских текстовых и художественных традиций.

Другим важным визуальным элементом в ГЕМП является способ, которым слова силы или даже магические формулы целиком могут складываться в узоры. Некоторые формулы записываются в круги или спирали. Семь гласных греческого алфавита, которые, как считалось, обладали внутренней магической силой, часто собирались в треугольники, квадраты или "алмазы". Популярным шаблоном было "построение в форме крыла". Это означало следующее: сначала слово силы выписывается целиком, а затем повторяется в каждой следующей ниже строке с убыванием по одной букве, до тех пор, пока в самой нижней строке не останется только одна буква.

Большинство магических формул не представляют собой ничего иного, кроме тарабарщины, однако их приравнивали к шифрованным записям тайных имён божеств, демонов и ангелов. Точное произношение этих чудовищных имён было неотъемлемой частью магического искусства. Оппоненты этого типа магии находили весьма забавным, когда египетские маги, декламируя эти заклинания, производили странные хлопающие и шипящие звуки. Когда есть возможность разобрать те или иные имена силы, оказывается, что они происходят из достаточно широкого диапазона культур и сект. Чаще всех призываются греческие и египетские божества, но египетские часто возникают под греческими именами, например, Тифон – для Сета, Гермес – для Тота и Гелиос – для Ра. Появляются также некоторые фигуры из еврейской, персидской и вавилонской мифологии*, в то время как другие имена черпались из гностических и христианских писаний.

Одна любовная чара смешивает греческую и египетскую мифологию и объявляет, что женщина будет любить клиента так же сильно, как Пенелопа любила Одиссея, а Исида – Осириса. В "превосходную процедуру для изгнания демонов" входит заклятие злых духов именем бога Авраама, Исаака и Иакова, а также во имя Иисуса и Святого Духа. Следующие два заклинания из того же манускрипта призывают греческую богиню Афродиту, египетского солнечного бога Ра и созвездие Большой Медведицы.

Многие из тех же божественных имён и слов силы можно найти на амулетных геммах, относящихся к тому же периоду, что и ГЕМП (например, Илл. 87, 88, 89). Такие геммы могли носить для защиты или исцеления, для стяжания богатства и успеха, для привлечения любви и плодовитости, или даже для проклятия врагов. Магия этих гемм состояла из трёх основных элементов: цвета камня самого по себе, слов и изображений, выгравированных на них. Была развита сложная система цветового символизма. Молочно-белые камни могли применяться для стимулирования производства женского молока; винные аметисты – для предотвращения интоксикации и так далее*.

В прошлом этот класс амулетов называли абраксасами, абраксоидами или гностическими геммами, но ни одно из этих наименований не соответствует истине. Абраксас или Абрасакс, змееногое существо с головой петуха, представляет собой просто одно из распространённых изображений, появляющихся на этих камнях. Другой смысловой слой раскрывается, если соотнести нумерологическое значение этого имени с буквами греческого алфавита. Имя Абрасакс соотносилось с числом 365. Абрасакс возникает в некоторых гностических текстах в качестве правителя 365 небес. Здесь, однако, мы не видим какого-либо специального значения, так как для усиления заклинаний применялись существа всех сортов религиозного материала, исходя из присущей их именам и образам власти.

Специальные записи имён еврейского бога входят в число наиболее часто встречающихся слов власти . В изображениях на камнях часто появляются египетские божества, такие как Харпократ и Анубис, или древние символы, подобно жуку-скарабею (Илл. 88). Короткие формулы, которые могут сопровождаться образами, чаще всего записаны на греческом языке. Другие надписи состоят из нарочито бессмысленных слов. "Абракадабра", стандартное "слово силы", столь любимое фокусниками, может происходить из этих амулетных инскрипций .

Геммы-амулеты греко-египетского типа были популярны на всей территории римской империи. Эти амулеты были частью интернациональной традиции магии, в которой что-либо, связанное с Египтом, пользовалось высоким престижом. Другой тип магического материала, в который включены элементы из многих культур – это так называемая герметическая литература. Герметика представляет собой, по существу, корпус греческих текстов, составленных в Египте в период с первого по четвёртый вв. н.э. Сохранившиеся манускрипты, как правило, написаны гораздо позднее. Один из наиболее важных текстов, Aesclepius, целиком дошёл только лишь в латинском переводе. Коптские версии некоторых из этих текстов, которые были найдены в последние годы, демонстрируют, что этот тип литературы читали и некоторые уроженцы Египта.

Большинство из этих текстов якобы представляет собой поучения знаменитого мудреца, известного как Гермес Трисмегист. Эпитет Трисмегист, по-видимому, происходит (через греческое trismegistos) из египетского титула "трижды величайший", которое даётся Тоту начиная со второго века до н.э. У Гермеса Трисмегиста было много атрибутов египетского бога Тота. В Герметике он в целом рассматривается как человек, живший во времена Моисея и получивший полубожественные силы благодаря своей мудрости и прозрениям.

Некоторые учёные подразделяют Герметику на "теоретические" и "технические" работы. В первой группе разъясняются вопросы теологии или философии, в то время как во второй описаны техники магии, астрологии или алхимии. Теоретическая Герметика, подобно ранним египетским Текстам Поучений, часто принимает форму диалога между родителем и ребёнком. Гермес наставляет своего сына Тата (другая форма Тота) и ученика Асклепия/Имхотепа. В других диалогах уже Исида наставляет Хора об истинной природе вселенной и пути, по которому душа может достичь мистического единения с богом. Этот формат предположительно следует трактовать как духовное наставничество мастером своего ученика. Многие из идей в этих текстах могут быть наработками египетской религии, но они перемешаны с элементами персидской, гностической и, возможно, даже еврейской мифологии, к тому же все они переложены на язык эллинистической философии, в частности школы философии, вдохновлённой идеями великого афинского мыслителя Платона.

Мудрость Гермеса Трисмегиста, как считалось, охватывала все сферы оккультных искусств, особенно астрологию и алхимию. Астрология разрабатывалась в конце I тыс. до н.э. путём слияния греческой научной мысли с египетским и месопотамским знанием о звёздах. Хотя определённые звёзды и созвездия издревле имели важность в египетской религии, двенадцать знаков зодиака, судя по всему, являются греческой [либо персидской] инновацией. Они появляются на гробах римского Египта (Илл. 90), и в ГЕМП включены списки типов магии, лучше всего работающих под каждым зодиакальным знаком. Была разработана сложная теория, связующая энергии отдельных звёзд и планет с материальными объектами, такими как драгоценные камни и металлы, и с частями человеческого тела.*

Ложное приписывание астрологических трактатов древнеегипетским мудрецам, вроде мифического Гермеса Трисмегиста или полулегендарного фараона Нектанеба, автоматически давало им престиж и авторитетность. Несколько римских императоров нанимало людей, бывших либо египтянами по рождению, либо тренированных в этом деле, в качестве их личных астрологов. Греки отождествили египетскую богиню Исиду с Тюхе, богиней-персонификацией Фортуны. Исида-Тюхе (Илл. 91) представляет не проруху-судьбу, но своего рода удачу или шансы, которые могут быть изменены к лучшему через предвидение. Некоторые мыслители конца классического периода отстаивали убеждение, что должное применение астрологии заключается в понимании действия божественной воли, а не в предсказании или способах влияния на жалкие человеческие делишки.

Существовало и схожее разделение точек зрения о должном значении алхимии, искусства трансмутации первичных металлов в золото. В конце 3-го – начале 4-го вв. н.э. Зосима из Панополя (современный Ахмим) пишет трактат, в котором он заявляет, что многие египетские жрецы практиковали алхимию. Он описывает посещение специальной алхимической печи в храме Мемфиса. Возможно, что это была печь для запекания или обжига магических фигурок (см. Главу VII). Сложно сказать, имела ли алхимия какие-либо истинные корни в египетской культуре, но книги по этому предмету постоянно приписывались Гермесу Трисмегисту. Они могли преподаваться в форме диалога между Исидой и Хором, или даже между царицей Клеопатрой и группой философов.

Некоторые практики алхимии относились к ней, как к духовному поиску, в смысле освобождения души из материального тела.*

Магические техники также могут быть использованы для спиритуальных целей, равно как и для практических. В своей книге О Тайнах Египта философ Ямвлих из Апамеи (4 в. н.э.) описывает искусство теургии, или вызывания божественных манифестаций.

Египетские жрецы были известны по всему античному миру за свои навыки в качестве теургов. Ямвлих пишет о теургии как о глубоком духовном опыте, тайном методе, путём которого посвящённые могут входить в контакт и соединяться с божественным.

Техники, применявшиеся теургами для стимулирования трансового состояния, кажутся весьма схожими с теми, что описаны в заклинаниях для дивинации в ГЕМП. В последних божественные видения часто вызывались для земных или даже постыдных задач, как, например, проклятие врага. В некоторых герметических текстах инструкции к искусству магии рассмотрены как подготовительная инициация в тайны вселенной. Отрывки из теоретической Герметики возникают в некоторых заклинаниях из ГЕМП. Папирусы из фиванского тайника могли быть скопированы кем-либо, заинтересованным в мистических, нежели в коммерческих возможностях содержащихся в них заклинаний. Эта эзотерическая интерпретация египетской магии – сравнительно поздний феномен, однако он оказал значительное влияние на тот образ, который европейские культуры сформировали вокруг древнего Египта.

Христианство в Египте постепенно становилось доминантной религией. Большая часть древних храмов к концу 4-го века н.э. была закрыта или превращена в церкви. Некоторые христианские интеллектуалы, подобно Лактанцию, были подготовлены к тому, чтобы почитать Гермеса Трисмегиста как языческого, но набожного мудреца, предсказавшего приход Христа. Писавший в начале 5-го века н.э. святой Августин из Гиппоса признавал, что Герметика содержит достаточно мудрости, но порицал эти тексты за то, что они были не в состоянии настаивать на ложности всех богов, кроме одного. Как бы то ни было, некоторые христианские писатели продолжали цитировать из Герметики, искренне веря, что Гермес Трисмегист был современником или даже самим Моисеем. Герметические писания, происходящие c копий византийского периода, обыкновенно очищались от магических элементов.

Под римским и византийским управлением в Египте развилась отличительная форма христианства. Копты (египтяне-христиане) были первыми, кто практиковал монашество в форме аскезы-подвижничества. Многие монахи уходили в пустыни, которые они, подобно ранним египтянам, понимали как место, заселённое странными и опасными существами. Один египетский монах, св. Антоний (251-356 гг. н.э.) был знаменит за свои видения демонов, которые искушали его в пустыне. Св. Антоний провозглашал, что оракулы, инкантации и магия, которыми были столь знамениты египтяне, потеряли всю свою силу, как только был сделан знак креста.

Иногда делаются предположения, что сцены из египетских Книг Подземного мира, на которых пропащие души изображаются обезглавленными, сжигаемыми или варящимися в котлах, вдохновили иконографию христианского ада, и что стражи подземного мира были превращены в чертей западной традиции.

Одна подобная трансформация продемонстрирована в частично сохранившемся коптском тексте, в котором рассказывается о конфронтации между святым человеком и Бэсом. Весёлый танцующий львиномордый карлик (Илл. 69, 92), который не менее трёх тысячелетий почитался как защитник слабых и уязвимых, здесь превращается в чудовище, наводящее страх на любого, кто ночью близко подходит к разрушенному храму. В этой истории Бэс, по-видимому, всё же сохраняет свою традиционную роль в ритуальной магии, охраняя периметр храма. Святой человек и его последователи проводят ночь, молясь в руинах, чтобы изгнать "демона". Конец истории утерян, но, судя по всему, она неминуемо должна закончиться триумфом христианской добродетели над этим языческим призраком. Легенда о Бэсе оказалась на удивление долгоживущей. Ещё в 19-ом веке н.э. жители Луксора будто бы видели уродливого танцующего карлика, бродящего по руинам храма в Карнаке.

Позиция коптской церкви по отношению к магии была в целом враждебной, но некоторые коптские священники, кажется, действовали сродни магам. Их заклинания написаны на коптском языке и христианизированы инвокациями Святой Семьи, святых мучеников и ангелов, пришедших на место языческих божеств и демонов (Илл. 93). Заклинание для изгнания лихорадки, которое использует в качестве обрамляющей фабулы историю из Нового Завета о том, как Христос исцелил мачеху св. Петра, аналогично ранним заклинаниям, задействующим эпизоды из древнеегипетской мифологии. В коптской магии преобладают письменные чары и амулеты. Священные тексты псалмов чаще всего применялись магическим образом. Сложные методы визуального построения формул и слов силы из ГЕМП были также взяты на вооружение коптами.

После того, как арабы завоевали Египет в 7-ом веке н.э., христиане становятся в религиозном меньшинстве, однако чары, которые писали коптские маги, очень высоко ценились многими мусульманами. И арабская, и коптская магия подверглись сильному влиянию Каббалы, магической традиции евреев, так что царь Соломон становится центральной фигурой всех трёх систем. По крайней мере в сельской глубинке и арабы и копты верили в хтонические силы, такие как семь принцев подземного мира, которые могут быть призваны могучим медиумом, чтобы выполнить волю мага.

Другой тип магии был сохранён арабскими учёными, которые перевели некоторые фрагменты из технической Герметики, в частности те из них, что касались алхимии. Новые работы продолжали приписывать Гермесу Трисмегисту. Наиболее известной была Изумрудная Скрижаль, собрание шифрованных афоризмов об алхимии, якобы найденных в гробнице Гермеса Трисмегиста. Возможно, что это была работа арабского алхимика девятого века н.э. Начиная с двенадцатого века н.э. и далее европейские учёные начинают переводить уже эти арабские манускрипты. Гермес Трисмегист приобретает популярность за свою оккультную мудрость, даже с учётом того, что на западе были известны лишь несколько подлинных герметических манускриптов.

"Египетский Гермес" в качестве авторитетного труда цитировался раннесредневековыми авторами, писавшими по магии и астрологии, например, Альбертом Магнусом (1200-1280-ые гг. н.э.) Связь древнего Египта с астрологией просочилась в популярную культуру. Создавались календари счастливых и несчастливых дней, в которых некоторые дни назывались не иначе, как "египетскими". Эти "египетские дни" считались неблагоприятными для любых действий, помимо чёрной магии. Соблюдение "египетских дней" было одним из обвинений, сделанных против французских еретиков на судах инквизиции в 13-ом веке н.э.

В эпоху Ренессанса, когда европейская культура заново открывала своё классическое наследие, вновь стали доступны герметические манускрипты, основанные на оригиналах первых нескольких столетий новой эры. В 1462-ом году н.э. священник по имени Марсилио Фичино, уже перевёдший на тот момент многие труды Платона, получил задание от своего патрона, флорентийского правителя Козимо де Медичи, перевести четырнадцать герметических текстов. Его издание этих частей теоретической Герметики оказало грандиозное влияние на европейскую мысль и стало одной из вдохновляющих причин ренессансной веры в способность человечества управлять своим окружением через использование "природной магии".

Фичино отстаивал следующее мнение: если эта магия являет собой только лишь манипуляцию с природными силами, такими как астральная энергия, служащую для достойных целей, подобно лечению больных, её применение никоим образом не противоречит его сану христианского священника. Эти доводы стали объектом яростных дебатов внутри церкви, но у Collectanea Hermetica были свои обожатели в высших кругах. Папа Александр VI Борджиа заказал для своих апартаментов в Ватикане фреску, изображающую Гермеса Трисмегиста с Моисеем и Исидой.

Герметика продолжала вдохновлять теорию и практику магии в течение всего 16-го века н.э. Её привлекательность была частично основана на ложной уверенности в том, что эти тексты были из числа древнейших существующих в этом мире, предваряя практически все библейские сюжеты. Итальянский философ Джордано Бруно разработал теорию о том, что магия древнего Египта была не просто древнейшей, но и единственно истинной религией человечества. Его сожгли на костре за ересь в 1600-ом году н.э.

В первой половине 17-го столетия н.э. учёный-протестант Исаак Казабон верно передатировал Герметику ко времени позднего классического периода. Это привело ко временному снижению интереса к герметическим текстам, однако люди начали вместо этого искать эзотерическую премудрость древнего Египта в сохранившихся иероглифических надписях. Сформировалось традиционное мнение, будто бы иероглифические знаки – это мистические символы, способные прояснить для посвящённых тайны египетского космоса. Отталкиваясь от данной легенды, учёный-иезуит Афанасий Кирхер (1601-1680 гг. н.э.) опубликовал несколько томов оригинальных, но целиком неверных интерпретаций иероглифических памятников.

Хотя у Запада по-прежнему не было реального знания древнеегипетских магических текстов, Египет сохранял свою репутацию как источника магии и оккультных знаний на протяжении семнадцатого и восемнадцатого вв. н.э. Исаак Ньютон был очарован герметической алхимией, и для таких движений, как розенкрейцерство и франкмасонство, было вполне естественным адаптировать египетскую образность для своих тайных церемониалов. Идея о Египте как о колыбели астрологии и дивинации также продолжала захватывать воображение. Румыноязычные кочевые предсказатели судьбы были известны как египтяне (цыгане, если короче*), даже если по факту они приходили с гораздо более отдалённого востока.

В 1781 г. н.э. Кюр де Жебелин публикует книгу, в которой объявляется о египетском происхождении колоды Таро для карточных игр и предсказаний судьбы. Колода Таро состоит из 56 "младших арканов", разделённых на четыре масти, и 22 "старших арканов", на которых изображены такие фигуры, как Верховная Жрица, Шут и Фокусник (Илл. 94). Согласно де Жебелину, старшие арканы формируют собой "Книгу Тота", тем самым сохраняя эзотерическую мудрость древнего Египта в комплексных символах, смысл которой может быть восстановлен лишь через созерцание. Историю карт Таро нельзя достоверно отследить далее 14-го века н.э., однако у теории, гласящей, что в них закодированы герметические истины, по-прежнему есть множество сторонников.

В 1822-ом году французский лингвист Жан Франсуа Шампольон опубликовал письмо, в котором излагалась его теория о том, что иероглифика была частично фонетической и частично идеографической системой. Это предположение явилось истинным ключом к дешифровке древнеегипетских манускриптов и языка в целом. Коллекционеры и работающие в Египте археологи вскоре извлекли на свет тексты и надписи, которые, в отличие от Герметики, были на самом деле в числе древнейших письменных документов, известных человечеству. К концу девятнадцатого столетия стали доступны издания многих древнеегипетских магических текстов. Тем не менее, лишь одному из этой группы текстов удалось произвести подлинный фурор в среде любителей оккультного, а именно переводу Книги Мёртвых Э. А. Уоллиса Баджа, хранителя отдела египетских древностей Британского музея. В популярном воображении это гетерогенное собрание погребальных текстов было неправильно понято как главная священная книга египтян.

Религиозные движения и тайные сообщества девятнадцатого века продолжили утилизировать египетский символизм. Герметический Орден Золотого Рассвета, основанный в 1886-ом году, привлекал художников и писателей, таких как поэт У. Б. Йитс, Э. Блэквуд, Ф. Фарр и прочие деятели искусства. Самым печально известным его членом был Алистер Кроули, который заявлял, среди множества прочих вещей, что он – сам Антихрист. По-прежнему нет единого мнения касательно того, был ли Кроули блестящим фанатиком или же циничным шарлатаном. Он изобретал искусные псевдоегипетские церемонии для Г.О.З.Р., некоторые из которых включали потакание участников гомосексуальным связям в одеяниях египетских божеств.

Под "духовным именем" Мастера Териона Кроули опубликовал Книгу Тота, которая предоставляла замысловатую интерпретацию карт Таро, основанную на иудейской и египетской магии. Он же заказал новую колоду Таро, добавив картам значительную долю египетского и герметического символизма (Илл. 95). Кроули язвительно подрывал всё здание фиктивного наукообразия, указывая на то, что истинное происхождение Таро не имеет никакого отношения к тем, кто хочет использовать их как стартовую точку для медитации.

Девиз Алистера Кроули "Делай что желаешь, в том и весь закон" вполне относим к большинству интерпретаций египетской магии двадцатого столетия. Книги, представляющие собой якобы рабочие мануалы по древнеегипетской магии, доступны ныне как никогда раньше. В них редко отражено какое-либо знание текстов с III по I тыс. до н.э., использовавшихся на самом деле в повседневной магии. В таких книгах по большей части господствуют теории о силе пирамид и гробничных проклятий, а также эзотерические интерпретации Книги Мёртвых и идеи, почёрпнутые из второсортных эссе по герметической литературе.

Пирамида отнюдь не была главным символом оригинальной египетской магии, а традиция "проклятия мумии" основана по большей части на литературе, нежели на археологии. С середины 19-го столетия такими авторами, как Брэм Стокер и Артур Конан Дойл,* писались популярные истории о египетских гробницах, сокровищах и мумиях, насылавших ужасные возмездия на головы любого, нарушившего их покой. Открытие практически нетронутой гробницы царя Тутанхамона в 1922-ом году подстегнуло возрождение интереса к мнимым оккультным силам древних египтян, точно так же, как и к более общей моде на египтологию. В популярной литературе магия вообще тесно связывалась с Египтом. Эпизод из цикла о Сатни, где принц узнаёт о том, что не стоит играть с запретным знанием, содержащимся в Книге Тота, не столь уж далёк от голливудских версий "Проклятия мумии".

Тенденция трактовать погребальные тексты, такие как Книга Мёртвых, в качества базиса для обрядов инициации, также имеет древние прецеденты. В одном современном самоучителе по египетской магии читателям рекомендуется игнорировать научные переводы Книги Мёртвых и вместо этого применить собственную "интуицию", чтобы реконструировать божественные архетипы. Сам же автор самоучителя не вполне уверен, происходят ли божества древнего Египта с утерянного континента Атлантиды или же с планеты Сириус [Сопдет по др.-египт.]. Этот метод жонглирования разнородными поп-мифами весьма напоминает эклектическую природу заклинаний из ГЕМП. Такие характеристики, как перемешанные мифологии, ссылки на ложные авторитеты и заявления о неизмеримо древней родословной тех или иных заклинаний роднят магию всех эпох. До тех пор, пока человечество будет нуждаться в "предотвращении ударов судьбы", магия будет сохранять свою привлекательность.

ДОПОЛНИТЕЛЬНОЕ ЧТЕНИЕ

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Б. П. Копенхэвер. Герметика. Кэмбридж, 1992.

Гарт Фоуден. Египетский Гермес. Кэмбридж, 1986.

Дж. Р. Харрис (сост.) Наследие древнего Египта. Оксфорд, 1971.

Р. Кикхефер. Магия в Средневековье. Кэмбридж, 1989.

Л. Э. Салливан (сост.) Сокрытые Истины: Магия, Алхимия и Оккультизм. Лондон/Нью-Йорк, 1989.