Сакс Ромер

Дыхание Аллаха

Из авторского сборника

Tales of Secret Egypt

(1919)

Перевод: И. Волзуб (2023)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

I

Почти неделю бродил я по окрестностям Муски, одетый как респектабельный драгоман, с лицом и руками, окрашенными в более глубокий оттенок коричневого цвета с помощью акварельной краски (мне пришлось использовать что-то, что можно было смыть, так как жирная краска бесполезна для настоящей маскировки). Также у меня были аккуратные черные усы, приклеенные к губе спиртовой смолой. В своём рассказе «За чертой оседлости» Редьярд Киплинг сурово осуждает человека, который слишком глубоко исследует местную жизнь. Но если бы все думали вместе с Киплингом, у нас никогда не было бы ни Лейна, ни Бертона, и я продолжал бы оставаться в непоколебимом скептицизме относительно реальности магии. Между тем, из-за вещей, которые я собираюсь здесь изложить, на целых десять минут своей жизни я оказался дрожащим рабом неизвестного.

Поясню сразу, что мой недостойный маскарад не был вызван простым любопытством или же поисками пресловутого сада земных услад.* Он был предпринят как естественное продолжение письма, полученного от господ Мозес, Мерфи и К°, фирмы, которую я представлял в Египте. В письме этом содержались любопытные материалы, дающие достаточно пищи для размышлений.

«Мы просим вас, — говорилось в письме, — возобновить ваши изыскания относительно конкретного состава духов «Дыхание Аллаха», образец которого вы приобрели для нас по цене, которую мы сочли чрезмерной. Оно, по-видимому, составлено из смеси некоторых малоизвестных эфирных масел и каучуковых смол; и природа некоторых из них до сих пор не поддается анализу. Было проведено более сотни экспериментов, чтобы найти заменители недостающих эссенций, но безуспешно. И так как теперь мы в состоянии наладить производство восточных духов в широких масштабах, то готовы в полной мере вознаградить вас за потраченное время (последняя фраза была подчеркнута красными чернилами), если вы сможете получить для нас грамотную копию оригинального рецепта».

Далее в письме говорилось, что для эксплуатации новых духов предлагается создать отдельную фирму с зарегистрированным адресом в Каире и «производственным отделом» в каком-нибудь труднодоступном месте на Ближнем Востоке.

Я глубоко задумался над этими вопросами. Схема была хорошей и не могла не принести значительных прибылей; ибо, с учётом продуманной рекламной кампании, всегда найдётся многочисленная и богатая публика для нового диковинного аромата. Конкретная смесь жидких благовоний, о которой говорилось в письме, гарантировала хорошие продажи по высокой цене не только в Египте, но и во всех столицах мира, если бы её удалось вывести на рынок; но предложение о мануфактуре столкнулось с чрезвычайными трудностями.

Крошечный флакон, который я отправил в Бирмингем почти двенадцать месяцев назад, обошелся мне почти в 100 фунтов стерлингов, поскольку «Дыхание Аллаха» было тайной собственностью старой аристократической египетской семьи, чье огромное богатство и исключительность сделали их по сути неприступными. Путем тщательного расследования я нашёл одного аттара, которому были поручены некоторые заключительные процессы приготовления духов, — и то лишь затем, чтобы узнать от него о том, что он не знал их точного состава. Но хотя он уверял меня (и я не сомневался в его словах), что до сих пор ни одного зёрнышка не выходило из-под владения семьи, мне удалось-таки добыть небольшое количество драгоценной жидкости.

Господа Мозес, Мерфи и К° предприняли все необходимые приготовления для размещения аромата на рынке только для того, чтобы узнать, как сообщалось в этом насыщенном событиями письме, что самые опытные химики, чьи услуги были им доступны, не смогли его проанализировать.

Однажды утром, в своём вымышленном образе, я шел по Шариат эль-Хамзави, придумывая какой-нибудь план, с помощью которого я мог бы завоевать доверие Мухаммеда эр-Рахмана, аттара, или парфюмера. Несколько минут назад я вышел из дома в Дарб-эль-Ахмар, который был моим временным жилищем, и когда я приблизился к углу улицы, из окна прямо над моей головой раздался голос: «Саид! Саид!»

Не предполагая, что зов относится ко мне, я взглянул вверх и встретил взгляд старого египтянина почтенной наружности, смотревшего на меня сверху. Прикрывая глаза корявой рукой, он прокряхтел:

— Конечно, это не кто иной, как Саид, племянник Юсуфа Халига! Эс-селям алейкум, Саид!

— Алейкум, эс-селам, — ответил я ему и стоял, глядя на него.

— Не окажешь ли ты мне небольшую услугу, Саид? – продолжил старик. — Это займет у тебя всего час, и ты сможешь заработать пять пиастров.

— Охотно, — ответил я, не зная, к чему может привести меня ошибка этого, очевидно, полуслепого старика.

Я вошел в дверь и поднялся по лестнице в комнату, в которой он находился, и обнаружил, что этот старик лежит на скудно прикрытом диване у открытого окна.

— Хвала Аллаху, чьё имя возвышено, — воскликнул он, — что я, к счастью своему, имею возможность выполнить свои обязательства! Порой страдаю я от старого укуса змеи, сын мой, и этим утром он заставил меня воздержаться от всякого движения. Меня зовут Абдул-Носильщик, о ком ты, наверное, слышал от своего дяди. И хотя сам я уже давно ушёл с активной работы, зато теперь заключаю я контракты на поставку носильщиков и курьеров любого рода и для всех целей. Будь то перевозки прекрасных дам в хаммам, молодожёнов на свадьбы и мертвецов — в могилы. Так вот, было написано, что ты должен будешь прийти в этот своевременный час.

Я считал весьма вероятным, что было также написано, что я вскоре уйду, если этот болтливый старик продолжит навязывать мне подробности своей нелепой карьеры.

— У меня есть контракт с торговцем Мухаммедом эр-Рахманом из Сук эль-Аттарин, — продолжал старик, — который я всегда выполнял лично.

От этих слов у меня почти перехватило дыхание, и моё мнение об Абдуле Носильщике необычайно изменилось. Воистину, в то утро моя счастливая звезда направляла мои стопы!

— Не пойми меня неправильно, — добавил он. — Я не имею в виду транспортировку его товаров в Суэц, Загазиг, Мекку, Алеппо, Багдад, Дамаск, Кандагар и Пекин, хотя все эти обширные предприятия и поручены никому иному, как единственному сыну моего отца. Сейчас я говорю о переносе небольшого, но тяжёлого ящика из главного магазина и мануфактуры Мухаммеда эр-Рахмана, что находится в Шубре, в его лавочку на Сук эль-Аттарин. Дело это я организую для него накануне Молид ан-Неби (дня рождения Пророка) в течение последних тридцати пяти лет. Каждый из моих носильщиков, кому я мог бы поручить это особое поручение, занят чем-то другим. Отсюда моё наблюдение о том, что было записано, что никто иной, как ты будешь проходить под этим окном в определённый счастливый час.

Действительно, этот час был для меня удачным, и мой пульс подскочил высоко за пределы нормального ритма, когда я задал вопрос:  

— Почему, о отец Абдул, вы придаёте такое большое значение этому, казалось бы, тривиальному вопросу?

Лицо Абдула-Носильщика, напоминавшее морду интеллигентного мула, приняло выражение низкой хитрости.

— Вопрос хорошо продуман, — прокряхтел старый плут, подняв длинный указательный палец и погрозив им мне. — И кто во всём Каире знает столько же тайн великих, сколько Абдул Всезнайка, Абдул Молчаливый! Спроси меня о легендарном богатстве Карафа-бея, и я назову тебе все его владения и развлеку тебя подсчётами его доходов, которые я вычислил в пределах до нусс-фадда!** Спроси меня о янтарной родинке на плече принцессы Азизы, и я опишу её тебе так, что она восхитит душу твою! А теперь ближе, сын мой. — Абдул доверительно склонился ко мне. — Раз в год купец Мухаммед эр-Рахман готовит для госпожи Зулейки некоторое количество духов, которые нечестивая традиция называет «Дыханием Аллаха». Отец Мухаммеда эр-Рахмана приготовлял эти духи для матери леди Зулейки, а его отец – для дамы того времени, которая хранила тайну. Тайну, которая принадлежала женщинам этой семьи со времён правления халифа эль-Хакима, от любимой жены которого они и происходят. Ей, жене халифа, великий чародей и врач Ибн-Сина из Бухары преподнёс в золотой вазе первый дирхем этого удивительного парфюма, когда-либо полученный!

— Справедливо зовут вас Абдул Всезнайка! — воскликнул я в неподдельном восхищении. — Значит, секрет принадлежит Мухаммеду Эр-Рахману?

— Это не так, сын мой, — ответил Абдул. — Некоторые используемые эссенции привезены в запечатанных сосудах из дома леди Зулейки, как и медный сундук, содержащий рукописи Ибн-Сины; и во время измерения величин тайное писание никогда не покидает её руки.

— Выходит, леди Зулейка присутствует при этом лично?

Абдул-Носильщик безмятежно склонил голову.

— Накануне дня рождения Пророка леди Зулейка посещает магазин Мухаммеда эр-Рахмана в сопровождении имама одной из великих мечетей.

— Почему имама, отец Абдул?

— Существует магический ритуал, который необходимо соблюдать при дистилляции духов, и каждая эссенция благословляется именем одного из четырех архангелов; и вся операция должна начаться в полночь накануне Молид ан-Неби.

Он торжествующе посмотрел на меня.

— Неужели, — возразил ему я, — такой опытный мастер, как Мохаммед эр-Рахман, с готовностью не признал бы эти секретные ингредиенты по их запаху?

— Большая кастрюля с горящим углем, — драматично прошептал Абдул, — ставится на пол комнаты, и на протяжении всего этого действа сопровождающий леди Зулейку имам бросает в неё острые специи, в результате чего природа тайных сущностей становится неузнаваемой. Пришло время тебе, сын мой, отправиться в лавку Мухаммеда, и я дам тебе письмо, сообщающее ему о тебе. Задача твоя будет заключаться в том, чтобы доставить материалы, необходимые для тайной химической операции, которая, кстати, состоится сегодня вечером, из большого магазина Мухаммеда эр-Рахмана в Шубре в его лавку на Сук эль-Аттарин, как я уже говорил. У меня плохое зрение, Саид. Пиши, как я тебе скажу, и я помещу своё имя в конце письма.

II

Слова «готовы вознаградить вас в полной мере за потраченное время» воодушевляли ритм моих шагов, иначе я сомневаюсь, что мне удалось бы пережить это отвратительное путешествие из Шубры. Никогда не смогу я забыть форму, цвет и особенно вес запертого сундука, который был моей ношей. Старый Мохаммед эр-Рахман принял мою службу на основании письма, подписанного Абдулом, и, конечно, не узнал в «Саиде» того достопочтенного Невилла Кэрнеби, который имел с ним определенные конфиденциальные отношения год назад. Но как именно я воспользовался счастливой случайностью, которая заставила Абдула принять меня за кого-то по имени Саид, становилось всё более неясным по мере того, как ящик становился всё более и более тяжёлым. Так что к тому времени, когда я действительно подошёл со своей ношей ко входу на улицу Парфюмеров, моё сердце ожесточилось к Абдулу Всезнайке. И, поставив ящик на землю, я сел на него, чтобы отдохнуть и на досуге попроклинать эту молчаливую причину моего нынешнего измождённого состояния.

Через некоторое время мой смятённый дух успокоился, пока я сидел там, вдыхая коварное дыхание тонкинского мускуса, аромат розового масла, сладость индийского нарда и жгучую остроту мирры, опопонакса и иланг-иланга. Я едва мог уловить аромат, который всегда считал самым изысканным из всех, за исключением одного — восхитительного аромата египетского жасмина. Но мистическое дыхание ладана и эротические пары амбры не тронули меня; ибо среди этих запахов, через которые, как мне постоянно казалось, мажорной нотой просачивается запах кедра, я тщётно искал хоть какой-нибудь намёк на «Дыхание Аллаха».

Модная Европа и Америка, как обычно, были широко представлены на базаре Сук-эль-Аттарин. Тем не менее, маленькая лавочка Мохаммеда эр-Рахмана была совершенно пуста, хотя он и торговал самыми редкими эссенциями из всех. Мохаммед, однако, не искал западного покровительства, и в сердце маленького седобородого купца не было никакой зависти к его, казалось бы, более зажиточным соседям, в магазинах которых весь бомонд Нью-Йорка, Лондона и Парижа курили янтарные сигареты и чьи товары перевозились в самые отдалённые уголки земли. Нет ничего более иллюзорного, чем внешний облик восточного купца. Самый богатый человек, с которым я был знаком в Муски, имел вид нищего. И в то время как соседи Мухаммеда продавали склянки с эфирными маслами и крошечные коробочки с пастилками покровителям гг. Куков, разве молчаливые караваны, шедшие по древним дорогам пустыни, не были нагружены огромными ящиками сладостного парфюма с мануфактуры в Шубре? Только в город Мекку Мухаммед ежегодно отправлял благовония на сумму две тысячи фунтов стерлингов; он изготовил три вида благовоний исключительно для царского дома Персии; и его товары были известны от Александрии до Кашмира и одинаково ценились в Стамбуле и Тартарии. Он мог бы с терпимой улыбкой наблюдать за более эффектными действиями своих менее удачливых конкурентов.

Лавочка Мохаммеда Эр-Рахмана находилась в конце улицы, вдали от Хамзави (Тканевого базара), и когда я встал, чтобы возобновить движение, моё настроение мрачной абстракции сменилось некой атмосферой ожидания — я не могу иначе описать это — например, по знакомым запахам этого места. Я сделал не более трёх шагов вперёд по базарной улице, прежде чем мне показалось, что все дела внезапно приостановились. Только европейская часть толпы осталась вне какого-либо влияния, что завладело жителями Востока. Затем гости Каира, также почувствовав эту выжидающую тишину, как и я почувствовал её ранее, почти единодушно повернулись и, следуя направлению взглядов торговцев, посмотрели вверх по узкой улочке в сторону мечети эль-Ашраф.

И здесь я должен отметить любопытное обстоятельство. Имама Абу Табаха я не видел уже несколько недель, но в этот момент я внезапно поймал себя на мысли об этом замечательном человеке. Хотя любое упоминание его имени или прозвища (поскольку я не мог поверить, что «Табах» является отчеством) среди простого народа вызывало лишь благочестивые восклицания, свидетельствующие об уважительном страхе, официальный мир молчаливо отрёкся от него. Однако у меня были неоспоримые доказательства того, что немногие двери в Каире, да и вообще во всём Египте, были для него закрыты; он приходил и уходил, как призрак. Я ни разу не удивился бы, если, войдя однажды в свои личные апартаменты в отеле Шепард, обнаружил его сидящим там, и не усомнился бы в правдивости местного знакомого, который уверял меня, что он встретил таинственного имама в Алеппо в то же утро, когда пришло письмо от его партнёра из Каира, в котором упоминалось о визите Абу Табаха в эль-Азхар. Но в родном городе он был известен как чародей и считался повелителем джиннов. Ещё раз положив свою ношу на землю, я вместе с остальными посмотрел в сторону мечети.

Этот момент ароматной тишины представлял собой любопытное явление, и моё воображение, несомненно, вдохновлённое памятью об Абу Табахе, перенеслось во времена великих халифов, которые никогда не казались далекими на этих средневековых улицах. Меня словно бы перенесло в Каир Харуна аль-Рашида, и я подумал, что великий вазир, посланный сюда с какой-то миссией из Багдада, посетил сегодня Сук эль-Аттарин.

Затем сквозь молчаливую толпу величественно прошла фигура в чёрной мантии и белом тюрбане, внешне похожая на многих других мужчин на базаре, за исключением того, что её сопровождали два высоких негра в куттанах. Место было настолько тихим, что я мог слышать постукивание его черной палки, пока он шел по центру улицы.

У лавки Мухаммеда эр-Рахмана он остановился, обменявшись несколькими словами с торговцем, затем продолжил свой путь, направляясь ко мне по главной улице базара. Его взгляд встретился с моим, когда я стоял возле сундука. И, к моему изумлению, он поприветствовал меня с улыбкой и достоинством, после чего прошёл дальше. Неужели он тоже принял меня за Саида — или его всевидящий взгляд обнаружил под моей маскировкой черты лица Невилла Кэрнеби?

Когда имам свернул с узкой улочки на Хамзави, торговый шум тут же возобновился, так что, если бы не это ужасное сомнение, заставившее моё сердце биться с неприятной быстротой, его приезд мог бы быть сном, судя по всем имеющимся у меня свидетельствам.

III

Полный опасений, я понёс ящик в магазин; но в приветствии Мохаммеда эр-Рахмана не было и намека на подозрение.

— Быстроногостью ты никогда не завоюешь Рай. — сказал он.

— Я не буду сбивать других с пути неблаговидной поспешностью, — парировал я.

— Бесполезно спорить с кем-либо из знакомых Абдула-Носильщика. — вздохнул Мохаммед. — Ну, это мне знакомо. Возьми ящик и следуй за мной.

Ключом, который он носил на цепочке на поясе, парфюмер отпер древнюю дверь, которая одна отделяла его магазин от выступающей стены, обозначающей поворот улицы. Локальная египетская лавка обычно представляет собой не что иное, как двойную ячейку; но спустившись по трем каменным ступеням, я очутился в одной из тех комнат, похожих на подвал, которые нередки в этой части Каира. Окна не было, если не считать небольшого квадратного проёма высоко в одной из стен, который, очевидно, выходил в узкий двор, отделяющий жилище Мухаммеда от дома его соседа, но пропускавший скудный свет и меньшую вентиляцию. Через это отверстие я мог видеть нечто, похожее на поднятые оглобли телеги. С одной из грубых балок довольно высокого потолка свисала на цепях медная лампа, а все помещение было прямо-таки завалено множеством примитивных химических приспособлений. Старомодные перегонные кубы, загадочно выглядящие банки и что-то вроде переносной печи, а также несколько треножников и пара-тройка больших плоских медных кастрюль придавали этому месту вид логова какого-то олдового алхимика. Довольно красивый стол из чёрного дерева, украшенный замысловатой резьбой и инкрустированный перламутром и слоновой костью, стоял перед мягким диваном, занимавшим ту сторону комнаты, где находилось квадратное окно.

— Поставь ящик на пол, — приказал Мохаммед, — но постарайся сделать это без неоправданной спешки, чтобы не причинить себе вреда.

С каждым словом все яснее становилось, что он с нетерпением ждал прибытия шкатулки и теперь горячо хотел стать свидетелем моего отбытия.

— Есть ослы, которые быстро ходят, — сказал я, неторопливо кладя свою ношу к его ногам. — Но мудрый человек регулирует свой темп в соответствии с тремя вещами: солнечным теплом, благополучием других и характером его ноши.

— Я не могу сомневаться в том, что ты часто останавливался по пути из Шубры, чтобы поразмыслить над этими тремя вещами, — ответил Мохаммед, — ступай же и обдумай их на досуге, ибо я вижу, что ты великий философ.

— Философия, — продолжал я, усаживаясь на ящик, — поддерживает ум, но деятельность ума зависит от благополучия желудка, поэтому даже философ не может себе позволить трудиться без найма.

При этом Мохаммед эр-Рахман обрушил на меня давно сдерживаемый поток оскорблений и снабдил меня информацией, которую я искал.

— О сын кривоглазого мула! — вскричал он, потрясая надо мной узловатыми кулаками, — не намерен терпеть я более твою идиотскую болтовню! Вернись же к Абдулу-Носильщику, который нанял тебя, ибо я не дам тебе ни единого фадда, несчастная ты дворняга! Уходи! Ибо только что я был проинформирован о том, что дама высокого положения собирается навестить меня. Уходи же, чтобы только она не приняла мой магазин за свинарник!

Но пока он произносил эти слова, я почувствовал смутное волнение на улице и:

— Ах! — вскричал Мохаммед, подбежав к подножию лестницы и глядя вверх. — Теперь я совершенно погиб! Позор твоим родителям, что ты такой кретин, теперь госпожа Зулейка неизбежно найдет тебя в моей лавке. Послушай теперь меня, злобное насекомое, ты — Саид, мой помощник. Не произнеси ни единого слова; или вот этим, — к моей великой тревоге он вытащил из-под мантии опасный на вид пистолет, — я проделаю дыру в твоём пустом черепе!

Поспешно спрятав пистолет, он поспешно поднялся по ступенькам, чтобы успеть низко поклониться женщине в чадре, которую сопровождали суданская служанка и негр. Обменявшись с ней несколькими словами, которых я не смог уловить, Мохаммед эр-Рахман повёл всю компанию в комнату, где стоял я. За парфюмером шла эта грациозная женщина, за которой, в свою очередь, следовал её слуга. Негр же остался наверху. Заметив меня, когда вошла, дама, одетая с необычайной элегантностью, остановилась, взглянув на Мохаммеда.

— Миледи, — сразу начал он, склоняясь перед ней, — это Саид, мой помощник, ленивость привычек которого превосходит только дерзость его разговоров.

Она колебалась, одарив меня взглядом своих прекрасных глаз. Несмотря на мрачность этого места и чадру, которую она носила, было видно, что дама была весьма хороша собой. Слабый, но изысканный аромат проник в мои ноздри, благодаря чему я понял, что очаровательная гостья Мохаммеда была ни кем иным, как леди Зулейкой.

— И всё же, — сказала она тихо, — он выглядит как активный молодой человек.

— Его деятельность, — ответил торговец духами, — полностью сосредоточена на его языке.

Госпожа Зулейка села на диван и оглядела комнату.

— Все готово, Мохаммед? – спросила та.

— Всё, миледи.

Снова прекрасные глаза обратились в мою сторону, и, когда их непостижимый взгляд остановился на мне, план, который, поскольку он так и не был осуществлен, нет необходимости здесь описывать, представился моему разуму. После короткого, но красноречивого молчания – ибо мои ответные взгляды были полны значения:

— О Мухаммед, — лениво сказала леди Зулейка, — каким образом купец, такой как ты, наказывает своих слуг, когда их поведение ему не нравится?

Мохаммед эр-Рахман, казалось, несколько растерялся и стоял, глупо глядя на него.

— У меня есть кнуты, — пробормотал мягкий голос. — Это старый обычай моей семьи.

Медленно она снова посмотрела в мою сторону.

— Мне показалось, о Саид, — продолжала она, изящно положив украшенную драгоценностями руку на стол из эбенового дерева, — что ты осмелился бросать на меня любовные взгляды. Наверху ждет тот, чья обязанность — защищать меня от подобных оскорблений. Миска! – бросила она служанке, — позови Эль-Кимри ("Голубь" с араб.).

Пока я стоял, ошарашенный и смущенный, девушка, стоя у подножия лестницы, позвала:

— Эль-Кимри! Иди сюда!

Мгновенно в комнату ворвался тот отвратительного вида негр, которого я видел ранее.

— О Кимри, — приказала госпожа Зулейка и томно протянула руку в мою сторону, — выбрось этого зарвавшегося клоуна на улицу!

Моё замешательство зашло достаточно далеко, и я понял, что, несмотря на риск быть раскрытым, я должен действовать немедленно. Поэтому в тот момент, когда Эль-Кимри достиг подножия ступенек, я ударил левым кулаком в его ухмыляющееся лицо, приложив весь свой вес к удару, за которым последовал короткий правый, совершенно нарушивший кулачные приличия, поскольку был он нацелен значительно ниже пояса. Эль-Кимри обрушился на пыльный пол под аккомпанемент человеческого диссонанса, состоящего из трёх нот. Я же вскочил по ступенькам, повернул налево и побежал вокруг мечети эль-Ашраф, где вскоре быстро затерялся в многолюдной Гурии.

Мои щёки пылали под наигранной сумрачностью. Мне было стыдно за свою отвратительную артистичность. Ведь помощнику аптекаря не так-то просто заняться любовью с герцогиней!

IV

Остаток утра я провёл у себя дома в Дарб эль-Ахмаре, проклиная свою собственную глупость и почтенную голову Абдула Всезнайки. В какой-то момент мне показалось, что я бессмысленно уничтожил прекрасную возможность, в следующий — что кажущаяся возможность оказалась всего лишь миражом. С наступлением полудня и приближением вечера я отчаянно измысливал план, так как знал, что, если мне не удастся придумать хоть что-нибудь подходящее к полуночи, другого шанса увидеть знаменитый рецепт, вероятно, не представится в течение двенадцати месяцев.

Около четырех часов дня меня осенила смутная идея. Поскольку она потребовала посещения моих комнат в Шеппарде, то я смыл краску с лица и рук, переоделся, поспешил в гостиницу, наспех пообедал и вернулся в Дарб эль-Ахмар, где возобновил маскировку.

Некоторые довольно резко критиковали меня за мою коммерческую деятельность в то время, и ни одно из моих дел не вызвало большей озлобленности, чем то, что касалось парфюма под названием «Дыхание Аллаха». И все же я не могу понять, в чем заключалось мое вероломство. Мировоззрение моё достаточно социалистично, чтобы заставить меня с неудовольствием относиться к сохранению отдельным человеком чего-то, что без ущерба для него самого могло бы разумно быть разделено сообществом. По этой причине меня всегда возмущало то, как мусульманин закрывает лица жемчужин своего гарема. И хотя успех моего нынешнего предприятия не сделает леди Зулейку беднее, он обогатит и украсит мир, усладив чувства мужчин ароматом более изысканным, чем любой известный до сих пор.

Таковы были мои размышления, пока я пробирался через тёмный и пустынный базарный квартал, следуя по Шариа эль-Аккади к мечети эль-Ашраф. Там я повернул налево в сторону Хамзави, пока, подойдя к узкому переулку, ведущему из неё в Сук эль-Аттарин, не погрузился в его темноту, похожую на темноту туннеля, хотя верхние части дома наверху и были посеребрены луной.

Я направлялся к тому тесному дворику, примыкающему к лавке Мохаммеда эр-Рахмана, в котором я заметил присутствие одной из тех узких повозок с высокими колесами, характерных для этого района. И, поскольку вход туда со стороны базара был закрыт грубым деревянным забором, я ожидал, что к нему будет немного сложно получить доступ. Однако была одна трудность, которую я не предвидел и с которой не столкнулся бы, если бы мне удалось прибыть сюда, как легко я мог бы сделать, немного раньше. Подойдя к углу улицы Парфюмеров, я осторожно высунул голову, чтобы обозреть перспективу.

Абу Табах стоял прямо возле магазина Мохаммеда эр-Рахмана!

Моё сердце сильно подпрыгнуло, когда я отступил в тень, поскольку я посчитал его присутствие злым предзнаменованием для успеха моего предприятия. Затем внезапное откровение, истина ворвалась в мой разум. Он присутствовал там в качестве имама и сопровождающего мага на мистическом «благословении благовоний»! Осторожно ступая, я вернулся по своим следам, обогнул мечеть и направился к узкой улице, идущей параллельно улице Парфюмеров и в которую, как я знал, должен был выходить двор рядом с магазином Мохаммеда. Чего я не знал, так это того, как я собираюсь войти в него с этого конца.

Я испытал неожиданные трудности с определением этого места, так как высота зданий вокруг меня не позволяла найти какой-либо знакомый ориентир. Наконец, дважды повторив свои шаги, я определил, что дверь старой, но прочной работы, вставленная в высокую и толстую стену, должна сообщаться с двором; ибо я не видел другого отверстия ни справа, ни слева, через которое можно было бы проехать повозке.

Машинально я попробовал открыть дверь, но, как и ожидал, обнаружил, что она надежно заперта. Вокруг меня царила глубокая тишина, и не было видно окна, из которого можно было бы наблюдать за моими действиями. Поэтому, спланировав свой маршрут, я решил взобраться на стену. Моей первой точкой опоры стал тяжёлый деревянный замок, выступавший на целых шесть дюймов*** из двери. Над ними была перекладина, а затем зазор в несколько дюймов между верхом ворот и аркой, в которую они были встроены. Над аркой выступал железный стержень, на котором висел крюк; если бы я смог добраться до перекладины, можно было бы перелезть через стену.

Я успешно добрался до перекладины, и, хотя она оказалась не слишком прочно закрепленной, я всё же рискнул. И вот, не производя особого шума, я обнаружил, что уже сижу наверху и смотрю вниз, на маленький дворик. У меня вырвался вздох облегчения, ибо узкая тележка с непропорциональными колесами стояла там, где я видел её утром. Её оглобли были направлены вверх, туда, где в безоблачном небе плыла луна Рождества Пророка. Тусклый свет лился из квадратного окна подвала Мохаммеда эр-Рахмана.

Очень внимательно изучив ситуацию, вскоре я, к своему большому удовлетворению, заметил, что, хотя хвост тележки был зажат под перекладиной, которая удерживала её на месте, одна из оглоблей находилась в пределах досягаемости моей руки. После этого я доверил свой вес этой оглобле, раскачивающейся над колодцем во дворе. Я был настолько успешен, что раздался лишь слабый скрип; и я почти бесшумно спустился в повозку.

Убедившись, что Абу Табах не заметил моего присутствия, я осторожно встал, опершись руками о стену, и заглянул в комнату через маленькое окошко. Её внешний вид несколько изменился с того времени. Лампа была зажжена и бросала странный приглушённый свет на грубый стол, стоящий почти под ней. На этом столе стояли весы, меры, колбы причудливой формы и странного вида химические аппараты, которые могли быть изготовлены во времена самого Авиценны. На одном конце стола стоял перегонный куб над маленькой кастрюлей, в которой горел спиртовой огонь. Мохаммед эр-Рахман раскладывал подушки на диване прямо подо мной, но в комнате больше никого не было. Взглянув вверх, я заметил, что высота соседнего здания не позволяла лунному свету проникать во двор, так что мое присутствие не могло быть обнаружено никаким светом снаружи. И, поскольку вся верхняя часть комнаты была затемнена, я не видел особых причин для опасений.

В этот момент послышался звук приближающегося по Шариа эш-Шаравани автомобиля. Я слышал, как он остановился возле мечети эль-Ашраф, и в почти совершенной тишине извилистых улиц, откуда днём поднимается настоящий вавилонский хаос языков, я услышал приближающиеся шаги. Когда шаги приблизились, я присел в своей тележке. Вот они миновали конец двора, примыкающий к улице Парфюмеров, и остановились перед магазином Мохаммеда эр-Рахмана. Музыкальный голос Абу Табаха заговорил, а голос леди Зулейки ответил. Послышался громкий стук и скрип открывающейся двери.

— Спуститесь по ступенькам, поставьте сундук на стол, а затем оставайтесь сразу за дверью! — продолжал властный голос дамы. – И проследите за тем, чтобы никто не подслушивал.

Через маленькое окошко до моих ушей донёсся слабый звук, будто какой-то тяжёлый предмет положили на деревянную поверхность, затем приглушённый шум, будто несколько человек вошли в комнату. Наконец, я услышал приглушённый хлопок захлопнувшейся и запертой двери... и тихие шаги на соседней улице!

Скрючившись в телеге и почти затаив дыхание, я наблюдал через дыру в боку ветхой телеги за забором, о котором я уже упоминал как закрывающим конец двора, примыкающего к Сук эль-Аттарин. Копьё лунного света, проникнув сквозь какую-то щель в окружающих зданиях, посеребрило его отдалённый край. Под аккомпанемент сильных пинков и тяжелого дыхания в этом естественном свете всеобщего внимания возникло чёрное лицо «Голубя». К своей безграничной радости я заметил, что нос его щедро заклеен лейкопластырем, а правый глаз временно не работает. Восемь толстых пальцев схватились за верхнюю часть деревянной конструкции, пока одутловатый негр в течение примерно трёх секунд осматривал явно пустой двор, прежде чем снова опустить своё неуклюжее тело на уровень улицы. Последовал слабый хлопок и совершенно безошибочное бульканье. Я услышал, как охранник пошёл обратно к двери, поэтому осторожно привстал и снова осмотрел внутреннюю часть комнаты.

V

Египет, о чём свидетельствуют древнейшие исторические записи, всегда был страной волшебства, и, согласно местным верованиям, до сего дня он является театром многих сверхъестественных драм. Что касается меня, то до эпизода, о котором я собираюсь рассказать, мой личный опыт такого рода был ограниченным и неубедительным. Я знал, что Абу Табах обладал своего рода сверхъестественной силой, похожей на второе зрение, но считал её просто формой телепатии. Его присутствие при приготовлении тайных духов меня не удивило, поскольку вера в эффективность магических действий преобладала, как мне было известно, даже среди наиболее культурных слоёв мусульман. Однако скептицизм мой вскоре был грубо поколеблен.

Подняв голову над подоконником и заглянув в комнату, я увидел леди Зулейку, сидящую на мягком диване, её руки покоились на раскрытом свитке пергамента, лежавшем на столе рядом с массивным латунным сундуком с антикварными предметами местного изготовления. Крышка сундука была поднята, и внутри казалось пусто, но возле него на столе я заметил несколько сосудов из венецианского стекла с золотыми пробками, каждый из которых был особенного цвета.

Возле жаровни, в которой пылали угли, стоял Абу Табах. Он бросал в огонь попеременно полоски бумаги с какими-то надписями и маленькие тёмно-коричневые пастилки, которые имам вынул из сандаловой коробки, стоящей рядом с ним на своего рода треножнике. Они состояли из какой-то ароматной смолы, в которой, казалось, преобладал бензоин, а пары жаровни наполняли комнату голубым туманом.

Имам своим мягким, музыкальным голосом читал главу Корана под названием «Ангел». Диковинная церемония началась. Я понял, что для достижения своей цели мне придется подтянуться к узкой амбразуре и полностью опереться всем своим весом на карниз окна. В этом манёвре не было большой опасности, при условии, если я не произведу лишнего шума, ибо висячая лампа из-за своей формы не освещала верхнюю часть комнаты. Достигнув желаемого положения, я осознал болезненную остроту аромата, которым была наполнена квартира.

Лёжа на выступе в крайне неприятной позе, я дюйм за дюймом пробирался внутрь комнаты, пока не смог более или менее свободно пользоваться правой рукой. Предварительная молитва завершилась, отмеривание ингредиентов уже началось, и я легко понял, что без обращения к пергаменту, от которого госпожа Зулейка ни разу не оторвала рук, раскрыть тайну действительно невозможно. Ибо, сверяясь с древним рецептом, она выбирала одну из бутылей с золотой пробкой, отвинчивала ее, приказывала взять из неё столько-то зерен, и не сводила взгляда с Мохаммеда эр-Рахмана, пока он отмерял правильное количество. После чего леди Зулейка затыкала сосуд пробкой, и всё начиналось заново. Когда парфюмер поместил все ингредиенты в стеклянную банку с широким горлышком, Абу Табах, протянув руки над ёмкостью, произнёс имена:

— Габраил, Микаил, Израфил, Израил!

Я осторожно поднёс к глазам небольшой, но мощный бинокль, за которым ходил в свою комнату в отеле Шепард. Сосредоточив линзы на древнем свитке, лежавшем на столе подо мной, я, к своей радости, обнаружил, что вполне могу разбирать надписи. Пока Абу Табах декламировал какое-то заклинание, в ходе которого часто встречались имена сподвижников Пророка, я начал чтение сочинения Авиценны.

«Во имя Бога Милостивого, Милосердного, Высокого, Великого...»

Дойдя до этого места, я приостановился, когда заметил любопытное изменение в форме арабских букв. Они как будто бы двигались, хитро меняли места друг с другом, словно желая не дать мне уловить их смысл!

Иллюзия сохранялась, и я решил, что это происходит из-за неестественного напряжения моего зрения. И, хотя я и осознавал, что время драгоценно, однако обнаружил, что вынужден временно отказаться от чтения. Нельзя было вовсе извлечь никакого смысла, наблюдая за этими буквами, которые танцевали из стороны в сторону по всей длине пергамента, иногда группами, а иногда поодиночке. Я проследил за движением одной стройной арабской буквы алиф полностью по всей странице, снизу до верха, где она наконец исчезла под большим пальцем госпожи Зулейки!

Опустив бинокль, я в изумлении посмотрел на Абу Табаха. Он только что подкинул в огонь свежие благовония. С детским, беспричинным ужасом до меня дошло, что египтяне, называвшие этого человека Чародеем, были мудрее меня. Хотя голос его не был мне слышен, однако, я мог видеть слова, исходящие из его рта! Они медленно и изящно формировались в голубых облаках дыма примерно в четырех футах над его головой, раскрывали мне своё значение золотыми буквами, а затем исчезали под потолком!

Прежние убеждения мои начали изменяться, когда я услышал несколько тихих бормочущих голосов в комнате. Это были голоса духов благовоний, горящих в жаровне. Один сказал гортанным тоном:

«Я — Мирра. Мой голос — голос могилы».

Другой, приглушённо: «Я — Амбра. Я соблазняю сердца мужчин».

И третий, хрипло: «Я — Пачули. Мои обещания — ложь».

Обоняние, казалось, покинуло меня и сменилось слухом. И вот эта комната колдовства начала расширяться прямо у меня на глазах. Стены отступали и отступали, пока квартира не стала больше, чем внутренняя часть мечети Цитадели; крыша взметнулась так высоко, что я понял, что в мире нет собора и вполовину столь высокого. Абу Табах, вытянув руки над жаровней, уменьшился до крошечных размеров, а леди Зулейка, сидевшая подо мной, стала почти невидимой.

Проект, который заставил меня оказаться в центре этого чародейского праздника, уже выветрился из моей головы. Я желал только одного — уйти, прежде чем разум совершенно покинет меня. Но, к своему ужасу, я обнаружил, что мои мышцы превратились в жёсткие железные ленты! Фигура Абу Табаха приближалась; его медленно двигающиеся руки стали змеевидными, а глаза превратились в озёра пламени, которые, казалось, призывали меня. В то время, когда это новое явление прибавилось к остальным ужасам, меня как будто непреодолимая сила побудила дернуть головой вниз: я услышал металлический щелчок мышц шеи; я увидел, как из моих губ вырвался крик агонии... И ещё я увидел на небольшом выступе непосредственно под квадратным окном маленькую мибхару, или курильницу, которую до сих пор не замечал. Густая маслянистая коричневая струя дыма выходила из перфорированной крышки и липким дурманом омывала моё лицо. Обоняние у меня отсутствовало; однако, слух мой уловил, как из мибхары раздался посмеивающийся демонический голос:

«Я — Хашиш! Я свожу мужчин с ума! Пока ты лежал там, как полный дурак, я направил свои испарения в твой мозг и украл у тебя твои чувства. Именно с этой целью меня поместили здесь, под окном, где ты не мог не насладиться всеми преимуществами моего ядовитого аромата...»

Соскользнув с подоконника, я упал вниз... и тьма сомкнулась вокруг меня.

VI

Мое пробуждение представляет собой одно из самых болезненных воспоминаний о моей карьере, не лишённой событий; ибо, мучимый болью в голове и затёкшими конечностями, я восседал прямо на полу крохотной, душной и грязной кельи! Единственный свет проникал через маленькую решётку в двери. Я был пленником. И в тот же момент, когда я осознал факт своего заключения, то понял также, что меня обманули. Странные события в квартире Мохаммеда Эр-Рахмана были галлюцинациями из-за того, что я надышался паров какого-то препарата хашиша, или индийской конопли. Характерный неприятный запах снадобья был скрыт остротой других, более пахучих духов; и из-за расположения кадила с горящим хашишем никто в комнате не пострадал от его паров. Могло ли быть так, что Абу Табах знал о моем присутствии с самого начала?

Я неуверенно поднялся и выглянул через решётку в узкий проход. В одном его конце стоял местный констебль, и за ним мне удалось увидеть вестибюль. Я сразу понял, что нахожусь под арестом в полицейском участке Баб-эль-Халк!

Великая ярость овладела мною. Подняв кулаки, я яростно забарабанил в дверь, и по коридору прибежал египетский полисмен.

— Что это значит, шавеш? — потребовал я. — Почему меня здесь задержали? Я англичанин. Немедленно пришлите ко мне суперинтенданта.

Лицо полисмена выражало попеременно гнев, удивление и изумление.

— Вас привезли сюда вчера вечером, причём самым отвратительнейшим образом пьяного, на телеге! – ответил он.

— Я требую встречи с суперинтендантом.

— Конечно, конечно, эфендим! — крикнул человек, теперь уже совершенно встревоженный. — Мгновенно, эфендим!

Такова магическая сила слова «инглизи» («англичанин»).

Почти сразу же появился крайне встревоженный и извиняющийся местный чиновник, которому я объяснил, что был на костюмированном балу в отеле «Гезира Палас» и, неосмотрительно направляясь домой в поздний час, подвергся нападению и лишился сознания. Он был чрезвычайно вежлив со мной. Выслушав мои оправдания, сей добрый человек отправил гонца в Шепард с моими письменными инструкциями о сменной одежде, после чего предложил мне снять мой ныне излишний грим и привести себя в презентабельный вид. Тот факт, что он явно не поверил моей истории, ни на йоту не уменьшил его обеспокоенность.

Я обнаружил, что время уже приближается к полудню. Снова став самим собой, я уже собирался было покинуть площадь Баб эль-Хальк, когда в комнату суперинтенданта вошёл Абу Табах! Когда он приветствовал меня, на его красивом аскетичном лице отразилась серьёзная озабоченность.

— Как мне выразить свою скорбь, Карнаби-паша, — сказал он на своем мягком, безупречном английском, — что с вами случился столь малоприятный и неприличный случай? О вашем присутствии здесь я узнал лишь несколько минут тому назад и поспешил передать вам уверение в своём глубочайшем сожалении и сочувствии.

— Более чем любезно с вашей стороны, — ответил я. — Я в большом долгу.

— Мне грустно, — продолжал он учтиво, — узнать о том, что улицы Каира кишат разбойниками и что английский джентльмен не может безопасно вернуться домой с бала. Я надеюсь, что вы предоставите полиции подробный отчет о любых ценностях, которые вы могли потерять. У меня здесь, — он запустил руку в свою мантию, — единственная найденная на данный момент вещь из вашего имущества. Вы, конечно, несколько близоруки, Карнаби-паша, как и я, и испытываете определённые трудности с распознаванием имен партнёров в вашей танцевальной программе.

И с одной из тех милых улыбок, которые могли так преобразить его лицо, Абу Табах вручил мне мой оперный бинокль!

Fin

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

В скором времени планируется издание сборника переводной восточной химерной прозы разных писателей XX века силами самого автора данного блога, то есть мною. Кто желает поддержать издание, как говорится, не лайком, а донатом, буду крайне признателен. Будет около 400 стр., ч/б иллюстрации, мягкая обложка, скорее всего, тираж ~10-20 экз. Разумеется, поддержавшим будут высланы подарочные экземпляры, если всё срастётся с изданием. — прим. пер.

THE MUSKETEERS

by Эрдлунг Э.

Водевиль об одной голове

------------------------

Список действующих лиц:

Эдгар По, авантюрист и криминалист

Франсуа Рабле, сказочных дел мейстер

Говард Филлипс Лавкрафт, мифолог

Алистер Кроули, прожигатель бытия

Ихтиандр Филимонов

Бармен

Багряная Блудница

Бахус

------------------------

Место и время действия: Патриаршие пруды, месяц октябрь, Вселенная A, 18:30 по Кремлёвскому времени.

* * *

Эдгар По (останавливается и снимает шляпу в знак узнавания): Здравствуйте, дорогуша! Как жильё-быльё? Чай, уже много воды утекло. Придумали чего нового-кайфового?

Франсуа Рабле: Здравствуйте, здравствуйте, милый мой! Преклоняюся перед вашим талантом. Какие перипетии, какие характеры! Старина Панург шлёт вам нижайший поклон с хвостиком!

Эдгар По: Да ну что вы, что вы. Пойдёмте лучшее аперитива треснем. Я знаю, вы любите вино.

Франсуа Рабле: Хо-хо! Как же, имею слабость! Только не натощак. И вот ещё за душой ни гроша. Вы знаете, какие тут заведения подешевше?

Эдгар По: Это дело известное. Вон, через улицу, с другой стороны, перед супермаркетом, напротив Сбербанка, есть прекрасный кабачок, где всегда много интересных людей и ценных напитков. Пойдём-те же, дражайший мой сотруженик, что время терять!

Франсуа Рабле: Охотно с вами соглашусь, милейший. У меня как раз вот в горле першит.

<Двое писак, улыбаясь так, словно в них бьют своими лучами лазерные софиты, идут через улицу мимо бутиков, мимо аптек к кафе-бару “У Харитона”. Заходят, осматриваются, потом подходят к барной стойке, где видят сидящих Говарда Ф. Лавкрафта и Алистера Кроули, болтающих и попыхивающих сигарами. Освещение сцены – электрически-голубое. Вокруг много пьяных морд, жующих и говорящих. Играет разухабистое майями-техно вперемешку с дэнс-металл. Все делают вид, что очень удивлены и обрадованы. По и Рабле садятся рядышком.>

Говард Ф. Лавкрафт: Вот так история! Триллион эонов не виделись, господа дорогие! Чем обязаны?

<Алистер Кроули же молчит и только насмешливо поглядывает на новоприбывших, потягивая “мохито” через трубочку.>

Эдгар По: Здравствуй, Варди. Приветствую, Эл! Да мы так, ненароком, горло освежить. И тут такая встреча! У меня вот что намедни произошло: сажусь я значит-с на трамвай и только уже хочу проезд оплатить, как…

<Алистер Кроули начинает насвистывать какую-то презабавную мелодию и всё внимание переключается на него. Эдгар По замолкает, не окончив мысль. Кроули, ещё немного посвистев сквозь щербинку в зубах, деланно зевает и извлекает из внутреннего кармана пинджака портсигар и ещё какую-то порнографию. Все смотрят на фотографию. Она новенькая, глянцевитая, но уже замусоленная по краям. Алистер Кроули поясняет.>

А.К.: Это фотоотпечаток моей новой Багряной Блудницы. Как она?

<На фото 10х15 см изображена девушка в полный рост, у неё несколько неправильные черты широкоскулого лица и много веснушек, она в изящной позе восседает на софе на фоне турецкого ковра, голова у неё наклонена набок, и она расчёсывает свои чёрные, как сажа на вороновом крыле, лоснящиеся кудри гребешком. На её бледном лице виден румянец, и ещё загадочная улыбка играет на тонких чувственных губах. У неё крупная, но стройная фигура колхозницы, а одеяние её составляет сарафан малахитового цвета с узором из турецких огурцов. Мускулистые ноги сплетены в тугую косичку. На шее у Блудницы висит некий серебряный амулет, похожий на египтянский крест-анкх.

Говард Ф. Лавкрафт рассеянно и с некоторой боязнью всматривается в цветную картинку, словно она живая, Франсуа Рабле снисходительно изучает общую композицию, пропорции и освещение фотоснимка, а Эдгар По, поелозив на стуле, вдруг нервно выхватывает карточку из тонких пальцев Кроули и начинает жадно пожирать её глазами. При этом лицо его бледнеет и бледнеет, пока не становится похожим на восковую маску.>

Эдгар По: Поразительно!.. Необьяснимо!.. Где ты взял эту фотографию, мерзавец?! Да нет, это точно она! О, моя Аннабель Ли, иже еси на небеси. Чорт! Отвечай, ведьмин сын, чернокнижник, где ты её взял?!! О, горе мне, горе! А ну, отвечай, сотона!

<Эдгар По расталкивает товарищей и хватает А.К. за грудки, сдёргивая того с барного стула. Кроули роняет сигару и разливает “мохито” себе на брюки, но не теряет своего достоинства. Он смеётся Э.По в лицо.>

А.К.: До твоих навязчивых мыслей, садовая голова, мне нет никакого дела. Её зовут Сабрина Давыдовна. Так что прошу меня извинить.

<А.Кроули небрежно, как назойливых комаров, стряхивает с себя маленькие, но крепкие руки рассвирипелого Эдгара По. Тот же стоит, похожий на Чарли Чаплина, и тяжело дышит, что-то молниеносно соображая. К нему подходит Ф.Рабле и кладёт пятерню ему на плечо.>

Ф.Рабле: Успокойся, милый друг,

Виноват во всём недуг,

Оттого что все вокруг,

Все похожи друг на друг.

Ты давай садись за стойку,

Хлопнем мы сейчас настойку,

Пыл остудит она твой,

Запоёшь ты всей душой!

Будем петь мы и смеяться,

Можно даже и подраться,

Но не так, чтоб сгоряча,

Только ради весельча.

Жыснь она даётся свыше,

Ты на Богу не пеняй,

Веселись да отрывайся,

Да поэмы сочиняй.

Прошлый день на то и прошлый,

Потому что прожитой.

Будешь ты ещё в ажуре,

Потому как ты крутой.

Так что, друг, садись, за стойку,

Наливай себе вина.

Барышень на свете много,

Муза же всегда одна!

Эдгар По: Хойлала да хойлалэй!

Мудрый друг всего ценней!

Вы простите уж, друзья,

Взбеленился малость я.

<Возвращается на место с умиротворённым видом и возвращает карточку Алистеру Кроули.>

Э.По: Да, обознался как-то. У неё форма подбородка даже другая. Да и грудь совсем не та.

А.Кроули: Ну что вы, не извиняйтесь. С кем не бывает. Вот у меня тоже случай был…

<Тут вдруг Говард Ф. Лавкрафт вскрикивает и роняет свой бокал на пол. Тот с громким звоном разбивается.>

Г.Ф.Лавкрафт (дрожащими от ужаса губами): Вы… Вы.. Вы видели того чело… человека? Вооон за тем столом? С рыбьими глазами? Мне показалось, я увидел у него жабры…

Ф.Рабле (со смехом): Да ну? Никак ихтиандр? Давно таких не встречал, ещё со времен пречудеснейшего плавания великого и ужасного Пантагрюэля в заморские страны.

Э.По: Чувствую, сегодня день необыкновенных встреч. Давайте спросим у бармена, может он знает, что к чему.

<Говард Ф. Лавкрафт тем временем косо поглядывает на пришельца с рыбьими глазами и нервно грызёт кончик сигары.>

А.Кроули (подзывает бармена): Эмм-ммм… Милейший!

Бармен: Да-да? Хотите ещё что-то заказать?

А.К.: Да, пожалуй, всем по порции вашего фирменного Харитон-грога с куркумой и тмином… И вы не знаете случаем вот того господина за вооот тем столиком? Говорят, у него жабры.

Бармен: Конечно, наш постоянный завсегдатай, известный оперный певец Филимонов. Хотите его пригласить на беседу?

А.К.: Да-да-да, для нас с друзьями это будет большая честь.

Бармен: Ай момент!

<Отходит к столику Филимонова и что-то ему говорит. Филимонов оглядывается на сидящую за барной стойкой компанию, берёт свой коктейль и вальяжно подходит к четверым пейсателям, глядя на них своими медленными выпученными глазами.>

Филимонов: Добрый вечер, джентльмены! Чем обязан?

Ф.Рабле: И вам благоденствовать, сэр! Расскажите нам о себе, вы такая интересная личность. Откуда вы родом?

Филимонов (чешет жабры): Ну, я это… Бабка у меня из Кубани, а сам я из Рыбинска. А что? А, я понял, вас интересуют мои дыхательные приспособления?

<Г.Ф.Лавкрафт недоверчиво щурится на оперного певца и наконец не выдерживает.>

Г.Ф.Лавкрафт: Простите, имели ли ваши предки какую-то связь с глубоководными?

<Филимонов пристально изучает гладко выбритый рельеф породистого лица Лавкрафта, после чего медленно говорит.>

Филимонов: Н-дааа, милчеловек, если вам так интересно, то мой прадед, Панфил Панфилыч Суматрин, дай бог памяти, служил в имперском флоте старшим боцманом на крейсере Л***** и любил нырять с аквалангом. Он мне оставил по наследству свои дневниковые записи, где подробным образом описывал свои встречи с русалками и наядами… Хах! Вы это хотели узнать?

Г.Ф.Лавкрафт: Именно.

Филимонов: Ещё он писал, что когда они проплывали Курильские острова с разведовательными целями – тогда как раз шла русско-японская война – в прибрежных водах Парамушира и Шумшу они с ребятами обнаружили очень любопытные затонувшие безделицы. Видимо, какие-то предметы быта местных племён, известных под именем айнов, знаете, всякие резные коралловые фетиши…

А.Кроули: Как это интересно. Фаллического типа, полагаю?

Филимонов: Не совсем. Опять же по наследству мне кое-что передалось из прадедовой коллекции. И даже две вещи у меня с собой. Хотите посмотреть? Я ношу их с собой в качестве талисманов.

Ф.Рабле: Конечно, мы все хотим посмотреть!

<Даже бармен оторвался от чистки бокалов и подошёл к сидящим.>

Филимонов: Вот, зацен.

<Ихтиандр Филимонов извлекает из левого кармана брюк миниатюрного размера статуэтку из зеленоватого оникса, в форме сидящего на корточках уродливого земноводного с крыльями, как у летучей мыши. Потом из-под рубашки достаёт на тонкой цепочке тускло оствечивающий серебряный амулет в форме узорчатого ключа со множеством язычков. Лавкрафт снова вскрикивает, срывается с места и бежит к выходу, не разбирая дороги. Филимонов и компания пейсателей удивлённо смотрит ему вслед. После чего начинает играть лёгкий лаундж-джаз, вся сцена окрашивается зеленым цветом, а Филимонов, допив коктейль, ещё немного шутит и уходит к своему столу.>

Э.А.По: Вот дела. Что это случилось с нашим дорогим другом? Его как будто ветром сдуло. Даже и шляпу не взял, и не расплатился, дуралей.

Ф.Рабле (вздыхая): Боже, как мне осатанели неврастеники.

<Вдруг двери заведения отворяются, и входит Багряная Блудница Сабрина Давыдовна, в элегантном монто. За ней входит Бахус, стуча копытами.>

Багряная Блудница: Ну что, не ждали, мурзики?

А.Кроули (в сторону): Вот чёрт! Нашла-таки, стерлядь.

<Багряная Блудница подходит и страстно обнимает своего ёбыря, тот пытается отстраниться, но безуспешно. Они начинают остервенело лобызаться. Кроули всё же отталкивает её и закуривает сигару, она выбивает её из его рта и отвешивает ему знатную пощёчину. Закатывается отвратительная сцена, достойная кисти Фелисьена Ропса.>

Багряная Блудница: Я тебя ненавижу, сволочь! Сво-ло-чь!!

Ф.Рабле (обращаясь к Э.А.По): Вечер удался, дружище.

Э.А.По: Да-а, вечер удался. Скрестим же наши бокалы. Бармен, ещё абсента с сахаром! Ык!

Бахус (подсаживаясь бочком к Рабле и По): А мне перигидрат натрия. Ну, рассказывайте.

Конец

Книга Привидений лорда Халифакса

by

Elias Erdlung

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Как известно, у сэра Чарльза Линдли Вуда, 2-ого лорда Халифакса, было выдающееся и необыкновенное хобби – коллекционирование привидений, или, вернее, встреч с ними.

На британских островах это дело вообще в большом почёте, потому как потусторонний мир в этой точке планеты очень близко соприкасается с посюсторонним, они буквально трутся друг об друга. Оттого, видимо, у англичан такой тонкий юмор и такие дородные пропорции. Так вот, лорд Халифакс записывал сам и собирал разнообразные письменные свидетельства, так называемые «ghost stories», присылаемые ему от друзей и сослуживцев, а также третьих лиц со всей матушки Англии, в толстенную тетрадь, которая и была легендарной Книгой Призраков. Этот макабрический труд был переплетён освящёнными нитками и запечатан серебряной печатью, на которой были изображены кельтский крест и семейный герб Халифаксов, а хранилась эта кошмарная книга в особом стенном сейфе в библиотеке лорда Халифакса, спрятанном под старым портретом 1-го лорда Халифакса, и все эти подробности были известны только самому сэру Чарльзу, который был знатным конспиратором. Это, видимо, оттого, что его отец, 1-й лорд Халифакс, сэр Чарльз Вуд, генерал-губернатор Индии и крупный политический деятель, дал сыну строгое военное воспитание.

В Книге Призраков упоминались такие дикие и странные случаи, как “Человек в Железной Клетке”, “Кот-вампир”, “Зашторенный Наблюдатель”, “Голова Ребёнка”, “Неспокойное Бунгало”, “Испанский Нож” и “Серый Человек из Ротхэма”. Рассказы были очень сочные и неизменно скрашивали досуг домочадцев Хикльтон Холла угрюмыми зимними вечерами.

Сам лорд Халифакс ничего такого никогда не встречал (видимо, по закону тонкой иронии), до тех пор, пока не заполучил блестящий правдивый рассказ под заглавием “Встреча с Печальной Монахиней”, который был прислан ему неким Эптоном Шеклбери Фрайтингом из Северного Йоркшира.

В тот день на ужин подали великолепное охотничье меню: рагу из молодой баранины, фаршированных цыплят, ирландского осетра под шубой и с маслинами, маринованные телячьи языки, отменных жареных рябчиков, губу лося в винном соусе, устричное желе и кроличий паштет. Вечер удался, лорд посидел немного в библиотеке, переваривая сытный ужин, выкурил пару трубок, написал пару писем своим друзьям, лорду Мортону и леди Нортбрук, запер библиотеку и отправился в свою спальню, что располагалась в западном крыле Хикльтон Холла. Кости, бедные мои кости, думал достойный джентльмен, посматривая по сторонам и проводя пальцами по тёмным от патины и ржавчины картинам и рыцарским доспехам, слабо освещённым газовыми лампами. На лестнице ему встретился его сын, длинный, как шест и горделивый лорд Ирвин, который куда-то спешил и чуть не сбил по недосмотру своего отца. Ну и ну, вот уж не ожидал, подумалось лорду Халифаксу, пока он поднимался по скрипучей лестнице, отдуваясь от натуги. Затем сэр Чарльз Линдли зашёл в свою комнату, уставленную разными экзотическими диковинами, и провалился в сон.

Как это часто случается, посреди ночи можно ни с того ни с сего пробудиться. Так и произошло с лордом Халифаксом, он резко вскочил в постели, мокрый от пота и часто дышащий из-за трудно усваиваемого устричного желе. Ему снился какой-то невообразимый кошмар, который он, впрочем, тут же забыл. Ещё его мучила жажда, ибо стояла позднеиюньская духота, из подмышек лилось как из ведра. Ночные звуки настораживали сэра Линдли, он одел тапочки и, обуреваемый неясным предчувствием, зажёг газовую лампаду. Комнату осветил мерцающий свет, всё было как будто в порядке. Лорд спустился в уборную и, справив нужду, отправился в столовую за водой. У него была такая ночная привычка. Жара стояла такая, что хоть святых вон выноси. Половицы поскрипывали, насекомые и земноводные за окнами дома исполняли свои вальсы, а луна светила очень ярко и очень бледно, и впервые Чарльз Линдли, лорд Халифакс, отчего-то почувствовал себя неуютно. Он вспомнил про свою запертую на шифр книгу в запертой на ключ библиотеке, и дрожь пробежала у него меж лопаток. Дурацкая книга, – подумал сэр Чарльз, – одни неприятности от неё. И ему тут же захотелось пойти в библиотеку и всё проверить. Подойдя к дверям читальни, лорд стал прислушиваться. И вдруг слышит: неясные шорохи и ещё какие-то звуки, вроде шелеста страниц. Сэр Чарльз собрался с духом и отпер замок. Трепещущий луч света выхватил из темноты большого пустого зала письменный стол, за которым сидела сухопарая фигура в монашеской сутане и медленно листала Книгу Призраков, что-то бормоча при этом.

Ветхий её наряд, как это определил лорд, принадлежал, несомненно, ордену святой Хильды англиканской церкви. Фигура замерла, выпрямилась и резко захлопнула книгу, отчего поднялся столб пыли. Лорд охнул и убежал стремглав в спальню, забыв даже про свой радикулит, а также обо всём своём мужестве и воспитании. Наутро он прочитал в книге запись, сделанную каллиграфическим, но каким-то неаккуратным почерком, словно писавший писал через силу: “Dear Sir! I apologized it must be more dreadful. Much more. Excuse me. Sister M.”

Лорд Халифакс с той поры прекратил объедаться на ночь.

13.05.2013

Притча о Воздушном Замке [2015]

Эрдлунг

– И вот человек встал и закончил свой рассказ. Он размял затекшие ноги, стряхнул пыль со штанин, собрал свой скарб, закинул его за плечо и пошёл по улице на закат.

– А как звали человека?

– Его звали Маскотт.

– Какое странное имя. Вроде марки джинс.

– А ты чего хотел, звёзд с неба? – хмыкнул Джиблус.

– У тебя самого имя более сказочное.

– Имя как имя, что уж тут.

В комнате собрались трое – два представителя XY-хромосом и одна представительница XX. Посреди комнаты стоял широкий дубовый стол, забитый всяким хламом. Чего только там не было! И шары, и чайные принадлежности, и книги, и папирусы, и маленькие резные идолы, и курекрякицы, и политические карты, и геммы, и орехи, и офорты, и мундштуки, и словари, и пантакли, и жевачки, и шумерские цилиндрические печати, и конструкторы, и скарабистры. Свет был приглушён, горели свечи в стеклянных баночках, распространяя запах лаванды и зелёного чая. Обладательница XX-хромосом, по имени Ельза, полулёжа в кресле, дрыгала ногой в тапочке, гладила котофея и сосала барбариску. Её друг-сосед, сидя на полу и оперевшись головой об потёртое сиденье софы, ободранное кошачьими когтями, сверкал в полумраке жаждущими знания зраками. Со стороны балкона был слышен ночной невнятный говор выпивох, отдалённый шум неумолчной автотрассы и пение сверчков. Рассказчик по имени Джиблус сидел на стуле за столом на противуположном конце комнаты, рядом с приоткрытой дверью и имел загадочный вид.

– А куда пошёл человек по имени Маскотт? – наконец спросила барышня Ельза (она была в косплеевском костюме а-ля школьница Алиса с бантами).

– Он отправился в Воздушный Замок доктора Граувакки.

– И долго он шёл?

– Весьма, милочка.

– Его кто-нить сопровождал? – спросил третий. – Ну там, животное-талисман или оруженосец, мэйби?

Джиблус, казалось, задумался на секунду-другую, потом его стул заскрипел, как бы в раздражении.

– Нет.

– А как ты узнал об этом?

– Он мне рассказал, когда я встретил его в таверне на перевале в Генуэзских горах.

– Он был пьян? – спросила Ельза.

– Отчасти.

– А вид имел потрёпанный?

– Слегка; медные пуговицы на его непромокаемом жёлтом плаще позеленели, а край рукава был зашит армейским швом.

– А он умеет завязывать морские узлы 38 способами?

– Да, в молодости он плавал на бриге "Кармадон-8" и научился не только узлы вязать.

– И что он тебе рассказал? – спросил третий.

– Он рассказал мне новости со всего света и со всего полусвета вдовесок.

– А про Воздушный Замок графа…

– Да, и про него тоже. Это жемчужина его коллекции приключений.

– Ну расскажи! – заканючила Ельза, как малое дитя (что, впрочем, является типичным паттерном поведенческого габитуса Алисы в Стране Чудес).

– Рассказываю. – Джиблус, со скрипом переместившись на своём заслуженном месте во главе стола в более удобное положение, вдруг изменил свой голосовой ключ с "нравоучительного" на "захватывающий". Тут же в комнате как будто стало темнее, а у Джиблуса виднелась над столом только часть острой скулы, блестящий глаз и глубокие провалы глазниц.

– Так вот, друзья мои. Чтобы туда попасть, нужно быть личным другом или хотя бы знакомым семьи Граувакки. Маскотт таковым не был; но он знал кое-каких высокопоставленных лиц, которые в свою очередь, одно время вращались в кругах, члены которых, в особенности, нефтяной шейх Зубир эль-Омар и княгиня Боровская, были однажды в гостях у сэра Грау.

– Ого! Как это он лихо завернул! – удивился третий.

– Да. Чтобы попасть в Воздушный Замок, надо подняться на вершину горы Джебель-Фуразим и поститься там пять рабочих дней. На утро шестого с горних высей спустится верёвочная лестница, по которой путник сможет влезть наверх.

– А эти… шейх и княгиня тоже постились неделю?

С улицы донёсся рёв восьмистакубового ротора яхтомотоцикла, неминуемый "тыц-тыц", напоминающий о британской индастриал-группе "throbbing gristle” и пьяные одобрительные вопли дворовых вурдалаков.

Джиблус переждал этот спектакль и вновь сконцентрировался на развёртывании своей невидимой трёхмерной шкатулки-фабулы.

– Я этого знать не могу, дорогой мой человек. Но сэр Граувакка справедлив ко всем слоям населения равноценно.

– А что такая примитивная система? С лестницей верёвочной? – спросила Ельза.

– Вот такая система. – ответил Джиблус. – Достигнув верха, путник оказывается на заоблачном плато, поддерживаемом антигравитационным силовым полем.

– Где-то я это видел или слышал. А, это ж у этого япо…

– Миядзаки, да. В точку. Но Маскотт не знаком с его мультипликацией.

– А, Граувакка – это вроде Роботника, да? – спросил третий с триумфальной ленцой, как будто справился с новой функциональной теорией диффузионных полей Шварца–Геймгейзинга.

– Сейчас всё узнаете. Обождите.

– Ну?

– Значит, так. Повсюду на том плато высятся колоннады изящных ротонд и садово-парковые ансамбли, в которых журчат фонтаны и гуляют фламинго, а на фоне шикарнейших ландшафтов из причудливых плавающих в воздухе сферических мониторов льются параболические ноктюрны симбиотического ритм-барокко. Но наша цель – замок, чья громада роскошных минаретов и куполов возносится ввысь на несколько сот кабельтовых. Башни Замка Граувакки сделаны из чистейшаго песка.

– Чего? Из песка? А почему не из граувакки?

– Потому что Граувакка – это фамилия хозяина замка, а не материал, из которого изготовлен замок.

– Но почему песок-то? Он же…

– Ладно, приврал я чутка. Замок сделан из прозрачного зеленоватого кварцита и частично – из горного хрусталя, с примесью стекловолокна, хромобсидианита и термобитума (это для фундамента), а сам исполинский дворец возносится на 1500 этажей вверх, сверкая золотом и лазурью в чистом небе. И каждый зал каждого этажа – это высочайшее произведение мультимедийного концепт-арта. На самой вершине центрального купола установлен гигантский громоотвод из сплава, известного как электрум.

– Ага, знаю, из него ещё зубные коронки Кармен Электры, да? – блеснул эрудицией третий.

– Точно. Вернее молниепривод. Когда в штормовые дни по ионосфере Земли прокатываются мощные разряды атмосферного электричества, эта восхитительная Игла Граувакки фокусирует на себе ужасное напряжение – по словам Маскотта, он оказался в тот день как раз в подобную погоду и сказал, что у него дух захватило от созерцания этого рукотворного сверкающего Мьёлльнира. Молнии бьют в неё ежесекундно – настолько быстро, что их дискретность перестаёт восприниматься глазом и создаётся эффект гигантического плазма-шара.

– А сам барон Граувакка, наверное, проводит опыты в своей лаборатории под куполом… ну, такой архетип безумного учёного XIX-го века? – завороженно, с придыханием спросила своим низким мурлыкающим тембром большая андрокошка Ельза.

– Этого я не знаю, но Маскотт сказал, что под куполом находится его самое драгоценное помещение, в котором барон занимается изысканиями в области образования природного электричества в морских организмах. В частности, Маскотт краем глаза увидел там плавающих в огромных аквариумах электромедуз, электроугрей и электрополипов, а также ужасных слепых глубоководных рыб вроде удильщиков.

– Вау, как это дивно! – воскликнула чуть ли не в оргазме Ельза, сжимая котофея в своих грациозных тисках бёдер. Котофей заурчал несколько придушенно. – А Граувакка ныряет в неуклюжем костюме водолаза к своим питомцам раз в неделю?

– Маскотт мне этого не сообщил. – отрезал Джиблус.

– Так он попал в Замок-то? – спросил уставший от чудес третий.

Внезапно за окнами прогремел раскат грома – уже давно ощущалось предвестие грозы, но все в комнате были заняты беседой. Вурдалаки за окном попритихли – видимо, разбрелись по подъездам. Ельза поёжилась в кресле, а котофей выскочил из её мягких цепких объятий и стремглав бросился на шкаф. Огоньки свечей затрепыхались в налетевшем порыве ветра, люстра закачалась в темноте, звеня блестяшками.

Джиблус внезапно расхохотался.

– Да, чёрт дери, он попал внутрь – на другое Маскотт и не рассчитывал! Клянусь всем, что заканчивается на "Йод", Маскотт был желанным гостем в любом месте, овеянном легендами!

Его слушатели, казалось, ощутило нечто странное в атмосфере окружающей их ночи благодаря синхронности надвигающейся грозы и стихийных элементов рассказа Джиблуса.

Первым подал голос третий, программист Эдик.

– Он что, был невидимкой? Или взломщиком-читером, э? – послышался наивный голос с дивана.

– Нет, монсеньор, Маскотт умел кое-что получше – он непревзойдённый мастер Вежливости, Этикета и Хороших Манер. Подойдя к угрюмым стражникам в смокингах и тёмных очках, что сторожили парадный вход, он продемонстрировал им своё высокое воспитание, рассказал незатейливую историю с моралью о Касатке и Гарпуне, и его тут же приветствовал мэтр-д-отэль с сияющей улыбкой безжизненного лица. Манекен-распорядитель провёл Маскотта в Гостиную Залу, похожую на Зал Павлинов в поместье Саммеццано, но гораздо вычурнее и помпезнее, где Маскотту были предложены прохладительные напитки и головные стереоскопы.

– Стереоскопы?

– Да, они необходимы для более целостного восприятия фантастической коллекции Замка Граувакки.

– Типа сеанса в Синемаксе 7D?

– Йеас. Один сплошной сеанс. Так вот, Маскотт поблагодарил голограмму мэтродотэля и начал персональную экскурсию.

– А Граувакка?

– Тот был оповещён, но не спешил с появлением.

– А голограмма дворецкого?

– Она/он сопровождала его по залам.

– Ага.

– Маскотт проходил через анфилады удивительных покоев, каждый из которых представлял собрание тематических и не очень диковин, которые Граувакка добывал ценой риска для жизни у зажратых коллекционеров изо множества параллельных миров.

– А с нашей Земли он добывал?

– С нашей Земли тоже кое-что имелось.

– А…

– Вот он вошёл в Зал Искусств Народов Палиманги.

– А там? – спросил третий.

– Там ему предстали гигантские морские раковины всех цветов и форм, резные идолы и невиданные вибрафоны из трубчатых продолговатых костей неких редких пустынных рептилий. Потом Маскотт направился в следующий зал, где были собраны причудливые механические артефакты династии Цю-Минь-Шо. Затем он оказался в Зале Памяти Древнего Архипелага Гулага.

– А там? – спросила Ельза.

– А там ему явились уродливые каменные изваяния и пыточные орудия чудовищного Ордена Серпокросса.

– Ух! – вырвалось у третьего.

– Затем он перешёл вместе с голограммой дворецкого и некой служанкой-креолкой по имени Зу в залу Дарданеллического Брош-Экра.

– А там? – спросил Эдик-руки-скрипты.

– А там он узрел поющие ониксовые статуи мастеров-аммонитов, а также музыкальные инструменты указанной эпохи.

– А потом?

– А потом Маскотт с отвалившейся челюстью, в стереоскопах и с кислородным коктейлем с запахом бордосского лаймфрута поднялся на скоростном лифте сначала в Купол Обзора, а потом на верхние галереи ТРК барона Граувакки.

– А там?

– А там были роскошные сады и лабиринты, в нишах которых стояли схоластические астролябии и разные клепсидры.

– А там?

– А ещё там на скамейках сидели одалиски в тончайших пурпурных, индиговых и изумрудных шелках, курили чубуки с мерванским опиумом и алафесским табаком, заплетали другу другу косы на краю фонтанов и мозаичных бассейнов, играли на арфах и взмахивали веерами, на которых двигались журавли и верблюды, как в праксиноскопах.

– А там? – не унимались слушатели.

– А там Маскотт увидел арку с надписью: "Арарам".

– А там? – спросил третий.

– А там стоял вигвам.

– А там? – спросила Ельза.

– А там сидел сам барон Граувакка и играл в покер с толстым носатым сквалыганом Нофрепутрой.

– А там?

Всё

Нарколепсидрия

или

Божественная Комедия в двух с половиной действиях

Элиас Эрдлунг

==================================

Действующие лица:

Миша Кратер, вольнодумец и больной нарколепсией;

Княжна фон Мохер-Зарух, особа, приближённая к Мише;

Баал-Зебуб, практикущий астролог и оккультист высшей категории;

Никанор, столяр-краснодеревщик, из простых;

Груня Штольная, певичка из трахтира “ВосторгЪ”;

Некто Фрэггер, похож на немца;

Салядовы, муж и жена, с двумя детьми;

Михрюта, пацан на побегушках;

Пан Орфигназий Перпендуум, польский врач и учёный широкого масштаба;

Стакката, ручная пантера Кратера;

Яков, попугай-ара Кратера;

Ещё некоторое количество никому не известных и не могущих быть таковыми личностей.

==================================

<Действие Первое>

<Летняя резиденция Миши Кратера в Переславском уезде. Тёплый августовский вечер. Сад около большого дома с террасой. Беседка. Присутствуют: Миша, княжна, Груня, Баал-Зебуб. Ожидается приезд Салядовых.>

Миша Кратер (лёжа без сил с ногами на скамье): Господи! Как же ж мытарно! Избави Бог каждого!

Княжна фон Мохер-Зарух (закатывая томно глаза): И не говорите! И не говорите! Ах!

Груня Штольная (что-то отвлечённо напевает): Ля-ля-ля…

Баал-Зебуб (с заморским акцентом, возможно, напускным): Гаспадин Микхаил, вот уже трэтий дэн маего пребывания у вас, а я всё никхак нэ могу взят в толк, что же у вас балит! Это нэвероятна! Вы утвэрждаете, что вы, дэскат, страдаете от нэизлечимой балэзни, но это нэ ест правда! Ваши энергапатоки и биаритмика савершенна нормальны. Кхлянусь окхом Гора!

Миша Кратер: Воистину, мой дорогой друг! Я обречён на муки Аида!

Княжна фон Мохер-Зарух (обращаясь к Баал-Зебубу): О, могучий жрец Зенд-Авесты! Кому как не тебе, сыну Востока, знать тайные знаки богов, коими отмечены избранные рода человеческого? Твоё мистическое зрение должно открыть тебе и всем нам природу хвори, насланной Ахурамаздой на этого безропотного, покорного агнца! <”Агнец” приподнимается на скамье, опираясь на один локоть, и смирённо поглощает виноградные гроздья, запивая их коллекционным вином.> Познав всю тяжесть возложенного на него бремени, ты, о великий, преклонишься пред всевидящим оком Неизречённого и восхвалишь Его мудрость и чистоту в торжественной молитве!

<Княжна, шумно выдохнув, откидывается на атласные подушки, вздымая облака пыли. Баал-Зебуб насмешливо оглядывает её худое тело, завернутое в парчовый траур декаданса, и поглаживает острую длинную вьющуюся бородёнку. Он находится в позе лотоса.>

Миша Кратер: Я в изнеможении. Я постоянно борюсь с собственным противодействием. Уважаемый Баал-Зебуб, вы знакомы с Ницше?

Баал-Зебуб (неторопливо): Лична нэт.

Груня Штольная (во всю мочь лёгких): О-оой! Караууууул! Шмель! Маменькиииии!..

Миша Кратер (резко вскакивая, что совершенно для него непостижимо): Ду-у-урра!

<Отвешивает Штольной затрещину. Она обиженно вскакивает и убегает с всхлипами.>

Княжна фон Мохер-Зарух и Баал-Зебуб: Ха-ха-ха-ха-ха!

Миша Кратер (снова беспомощно падая на скамью): Вы слышите, как журчат, переливаясь, сказочные фонтаны в глубине сада? Они заставляют почувствовать меня вновь живым.

Княжна фон Мохер-Зарух: Божественно! Они напоминают мне лучшие образцы флорентийских палаццо!

Миша Кратер (меняя позу поудобнее, руки под голову): Я хочу вам, дорогие мои, немного поведать подробности моего недуга. Ему были подвержены почти все гении и поэты всех времён и народов. Сам Леонардо да Винчи страдал “божественной болезнью”, как её называют аптекари и доценты. Старина Лео мог целый день-деньской провести в полуобморочном состоянии, буквально валясь с ног, а к ночи прийти в отличное самочувствие и продолжить свои естествоиспытания.

Княжна фон Мохер-Зарух (надкусывая с хрустом яблоко): Чудесно! Превосходно!

Баал-Зебуб: У срэднэвекхового филосафа Авиценны праявилис падобные симптомы после его знакомства с “Метафизикой” Аристотеля.

Миша Кратер: Мало того, Данте Алигьери, я не сомневаюсь, лицезрел удивительные пейзажи Преисподней, находясь именно в таком состоянии телесной слабости, в котором пребывает и ваш покорный слуга каждый Божий день.

Баал-Зебуб (бормоча себе под нос, одновременно доставая что-то из закутов своего персидского хилата): Кроф, пот и трут фсе балезни перетрут.

<Баал-Зебуб вдруг с шипением скрывается в облаке фиолетового мускусного дыма. Миша Кратер и княжна смотрят на то место, где он только что сидел.>

Миша Кратер: Вот дела! А откуда он вообще взялся, этот чародей в чалме и с синей бородой? Уж не приснился ли он мне сейчас?

Княжна фон Мохер-Зарух: Кто?

<Оба смотрят друг на друга около двух третей минуты, потом Миша предлагает ещё покурить опиума. Вдруг появляется взъерошенный Михрюта с красным от возбуждения лицом.>

Михрюта: Едут, едут! Э-ээх!..

Княжна фон Мохер-Зарух: Что такое? Кто ещё там едет?

Михрюта (вращая шальными глазами): Господа, гости дорогие!

Миша Кратер: А-аа, Салядовы. Прибыли, значит. <Переворачивается на другой бок.> Смотрите, там, в небе – это птица или дракон?

<Все смотрят в небо. Потом похожий на бесёнка вихрастый и неопрятный Михрюта с хохотом убегает, показав княжне дулю. На западе, в стране Гесперии, полыхают киноварью последние догорающие ткани неба.>

Княжна фон Мохер-Зарух (втянув в себя ещё порцию дурманящего дыма): Я чувствую себя туманностью Андромеды.

Миша Кратер: О, какая боль! Какая боль!..

* * *

<Действие Второе>,

в котором раскрываются прежние вопросы и ставятся новые ответы

Сцена Первая

<Там же, но теперь – внутри дома, в гостиной. Поздний летний вечер, послеобеденное время (по старому стилю). Присутствуют: Миша, княжна, Груня, Михрюта, чета Салядовых без детей, заглядывает дворник Хавроний.>

Миша Кратер (лёжа на восточном топчане): О-оох! Дурно как! В животе свербит!

Салядов-муж (сочувственно): Э-ээ-мм-м… ещё настоечки, Миша?

Миша Кратер: Ой, фу, не! Нельзя мне, никак нельзя!

<Груня садится за гранд-рояль в алькове гостиной залы и начинает исполнять неизвестные фантазии Чайковского, она сбивается, путается в клавишах и потом уже просто импровизирует и даже распевает какие-то залихвацко-кабацкие мелодии.>

Груня Штольная: Не лезь ко мне, верзила!

Я девка хоть куда!

Ножом тебе я в спину

И с милым на юга! Да-да!

<Все присутствующие морщатся, оскорблённые в лучших чувствах, княжня фыркает, а Михрюта подбегает к Штольной и бьёт её медным ковшом по затылку. Груня падает со стула, тут же вскакивает и гонится за юрким Михрютой, погоня сопровождается отчаянной бранью.>

Миша Кратер: Далеко пойдёт. <посасывает сигару>

Жена Салядова: Так вы соизволили очнуться, Михаил?

Княжна фон Мохер-Зарух: А он и не спал.

Миша Кратер: Называйте меня просто Мишей.

<Миша Кратер одет в японское кимоно с вышитыми журавлями на фоне бирюзового неба и в турецкие тапочки с загнутыми носами. Салядов в строгой вечернейпаре из английского твида, у него лихо загнутые усики и сверкающий монокль.>

Салядов-муж: Друзья, мы с Танечкой недавно путешествовали в Египет и Абиссинию. Представьте себе, были даже в усыпальницах фараонов. Там холодно и мрачно, повсюду шакалоголовые статуи стражников.

Жена Салядова (любуясь мужниными усиками): Истинно так!

Миша Кратер (надменно жмурясь): Эка невидаль.

Салядов-муж: Привезли оттуда несколько нефритовых скарабеев. Нам сказали, что они могут быть прокляты, но такая редкость! Что вы! А в Абиссинии ездили на сафари с англичанами. Вы когда-нибудь видели африканских слонов на воле?

Княжна фон Мохер-Зарух (зевая более чем демонстративно): Расскажите же нам что-нибудь стоящее, Миша! Вы так много всего знаете.

<Салядовы замолкают и тупят взоры пристыженно.>

Миша Кратер: Хм-м… <ложится поудобнее на топчане> Кхм-мм… Э-ээ…

<Это продолжается минуту.>

Миша Кратер (поднимает вверх указующий перст): Знаете ли вы, мои драгоценные слушатели, о народных поверьях славян, к которым мы с вами непосредственно относимся? О злых духах и демонах, о мертвецах, встающих из могил, которых так боятся и русские, и украинцы, и сербы, и болгары, и чехи, и румыны?

Салядов-муж (оживляется): Как же, как же, знакомы. У меня был один знакомый чех…

Миша Кратер (тычет указательным пальцем куда-то в потолок): Вот, я об этом и говорю. Упыри, волкудлаки, привидения. Существует достаточно много документально зааргументированных свидетельств очевидцев о появлении в деревнях и сёлах этой ползучей мерзости. Как вы думаете, почему именно у нашего народа это стало больной темой?

Княжна фон Мохер-Зарух: Ой, даже не знаю, Миша.

Салядова-жена: Это, наверное, неправильный взгляд на загробную жизнь…

Миша Кратер: Эврика! Вот оно! Вы ухватили мысль, моя дорогая собеседница! Гадкие покойники не могут принять посмертное существование в том виде, в каком они себе его воображают при жизни, они не видят истинное существование вне тела, потому всеми силами пытаются вернуть себе утраченную плоть и вернуться в мир “живых”, даже ценой убийства собственных родичей.

Салядов-муж: Ох, пробирает прям!

Миша Кратер: Приведу даже известнейший случай вампиризма, зафиксированный в Сербии, в XVIII веке. Жертвой демона оказался крестьянин Арнольд Паоле, на военной службе он повстречал неупокоённого мертвеца, через какое-то время сам погиб и переродился в отвратительную сущность, терроризировавшую всю деревню. Люди заболевали странной болезнью и умирали после встречи с ним.

Княжна фон Мохер-Зарух: Жуть! Вы настоящий декадент!

Миша Кратер (сделав бесстрастное лицо): Да. А при эксгумации этой твари, бывшей некогда Арнольдом Паоле, свидетели наблюдали следующее: “тело повернуто на бок, челюсти широко раскрыты, а синие губы смочены свежей кровью, которая стекает тонкой струйкой с уголков рта...” Кожа у упыря отслоилась, под ней оказалась новая, молочно-белая, как у младенца.

<Княжна фон Мохер-Зарух в который раз закатывает свои глаза и ахает. Салядовы возбуждённо слушают.>

Миша Кратер (чувствуя себя центром мира): Ещё типичный случай – жуткая история крестьянина Йожефа Сцерулы, жившего в XVII веке в Венгрии и умершего от чахотки…

<Речь Миши обрывается появлением Груни с перекошенным лицом. Платье её порвано в клочья.>

Груня Штольная: Я задушила проклятого выродка!

<Молчание. Голос княжны из ниоткуда.>

Княжна фон Мохер-Зарух: Ах ты курва! Нашего Михрюту!

<Вдруг из-за китайской ширмы выходит очень высокий господин очень странного вида, в напудренном парике и с выдающимся носом на белом, как мел, лице. В одной руке у него элегантная шпага, в другой – мушкет. За ним волочится по полу мантия цвета бургундского вина, её конец бережно поддерживает некое человекоподобное существо, похожее на механического лягушонка в ливрее и тоже в парике. Долговязый господин целится и стреляет прямо в Груню Штольную. Она падает, сражённая наповал. Все приходят в страшное замешательство, Салядова-жена в обмороке.>

Сцена Вторая

<Всё происходит там же, присутствуют те же лица.>

Миша Кратер: Чёрт знает что! Немедленно объяснитесь!

Долговязыйгосподин в парике: Шдрафстфуйте, дамы и господа! Меня шофут барон Карл Альбрехт фрайхерр Фрэггер, мошно прошто целлофать мне руку при фштречче. Я предштафляю общестфо Летуччефо Голлантса, перфый заммештитель ефо превошходительштфа фюрера Филлиппа фан дерр Деккена. Наш орденн заннимается преимушестфенно фсефозмошными нелепостями и оказиями. Только што фы были швидеттелями наглядной деятельности нашшего обшестфа.

Княжна фон Мохер-Зарух (всё ещё в оторопи): Браво… Настоящая нелепица… Но зачем было убивать Груню?.. Ах, да… Это же бессмыслица… М-мм…

Фрайхерр Фрэггер: Софершенно ферно!

Миша Кратер (чешет нос): Позвольте, сударь, но что теперь делать с телом? Кто его уберёт? Даже и Хаврония звать неудобно…

Фрайхерр Фрэггер: Элементарно, герр Краттер! Уно моменто! <оборачивается к своему диковинному пажу> Шнелля! Шнелля! Риндвих! Арбиттен!

<Лягушонок, издавая странные механические звуки, скворчанье и постукивание, нескладно бежит к трупу Штольной, неожиданно цепко хватает её и перекидывает через плечо и несётся куда-то прочь из гостиной, слышно, как металлически бряцают его лапки о ступени лестницы. Слышно и как бьётся голова, руки и ноги трупа о каменные ступени, ведь лягушонок очень маленького роста. Фрайхерр Фрэггер садится тем временем в широкое кресло около камина и достаёт из камзола странный оптический прибор, который одевает на один глаз на манер монокля. Салядов-муж смотрит на этого персонажа с нескрываемым любопытством.>

Фрайхерр Фрэггер: Штоббы лутше фиддеть, мой другх.

Салядов-муж: Но кто вы? Кто вы, в конце концов, такой, чёрт вас побери?

Фрайхерр Фрэггер: Я всефо лишь персонаш эттой причутлифой пьессы, майн либбе. Што нашша шизнь – игра! А мы ф ней кто?

<Салядов-муж отворачивается в негодовании, берёт за руку Салядову-жену и уводит её из зала. Миша Кратер задумчиво смотрит им вслед. Княжна фон Мохер-Зарух оцепенело смотрит на чудаковатого гостя, как кролик на удава.>

Миша Кратер: Ну и ну! Психика некоторых особей человеческого вида совсем не способна выдерживать самые безобидные проявления мира фантазмагорий! Каково!

Фрайхерр Фрэггер: А фы, майн либбер фрунд, очень хорошо дершиттесь, люббо-доррого посмотреть!

Миша Кратер (вяло отмахивается): Да что там, я привычный. У меня нарколепсия. <Фрэггер делает одобряюще-понимающий кивок головой.> Так вы говорите, что ваш орден, как его, Летучего Голландца, занимается опытным исследованием и разработкой всяких неожиданных ситуаций, совпадений и прочего такого-этакого?

Фрайхерр Фрэггер: Йа, верт Краттер.

<Миша Кратер молчит и, видимо, что-то соображает некоторое время.>

Миша Кратер: Тогда вы можете подстроить так, что все жители планеты Земля вдруг впадут в кому, а потом разом проснутся, каждый в чужом теле – других людей, животных, насекомых, растений? Это будет очень стоящий опыт для культуры и философии землян в целом.

Княжна фон Мохер-Зарух (выходит из гипнотического состояния): Михаил, вы неподражаемы.

Фрайхерр Фрэггер (подкручивая свой оптический аппарат): Ну, майн либбе, для эттофо потребуецца коллосальные затраты шредстф из нашшего бюджетта. Уфы, мой другх! Пока мы к таким свершениям не способны!

<Фрэггер переводит взгляд на княжну, зачарованно следящую за ним блестящими чёрными очами. Он делает любезный вид и что-то извлекает из кармана. Это – маленькая изящная шкатулка. Княжна закатывает чёрные очи в предвкушении.>

Фрайхерр Фрэггер: О, шоне фрау, этто фам! Bella! Фам этто пойдёт!

<Барон открывает шкатулку, оттуда выпрыгивает какое-то механическое существо, похожее на длинноногого инсекта, оно расправляет прозрачные крылышки и с жужжаньем шестерёнок перелетает на плечо княжны. Насекомое ежесекундно подёргивается и издаёт серию свистящих и вибрирующих тоненьких звуков. Княжна вне себя от омерзения скидывает искусственную тварь на пол и топчет её ногами.>

Фрайхерр Фрэггер: О, хо-хо-хо, какая потеха! Ха-ха-ха! Чудно!

Княжна фон Мохер-Зарух (высокомерно): Очень смешно.

Миша Кратер: Любезный гость мой, не будем же отвлекаться по мелочам. Я уверен, что вы можете прочитать мои мысли. Можете, ведь так? Вы ведь телепат? Значит, вы уже знаете, какую каверзу я задумал. Сделаете?

Фрайхерр Фрэггер (хитро прищурив левый глаз): Лехко! Фуаля!

<Тут из дверного проёма гостиной воинственно выходит, ступая мягкими когтистыми лапами, чёрная пантера Кратера по имени Стакката. Её жёлтые горящие глаза неотрывно смотрят на высокого немца в кресле. В зубах у неё зажаты останки пажа-лягушонка. Стакката рычит и молниеносно прыгает на герр Фрэггера, происходит неравная схватка, и куски таинственного господина разлетаются по всей зале. Тут становится ясно любому зрячему, что Фрайхерр Фрэггер был сделан из пластмассы, какая используется при изготовлении манекенов. Миша Кратер в очередном приступе умопомрачения откидывается на топчане.>

Миша Кратер: Острый дамасский ятаган и секир-башка! Фрайхерр Фрэггер опять оказался не тем, за кого себя выдавал! Кровавые призраки Марса!

Княжна фон Мохер-Зарух: Я так и знала, что это подставная личность, у него на лице было написано, что он манекен, стоящий за китайскойширмой. Дурацкий клоун, вот он кто!

Миша Кратер (поглаживая ленивой изнеженной рукой ласкающуюся Стаккату): Дорогая моя, я вновь ощущаю себя разбитым корытом, дрейфующим в океане мучений! Давай ещё кальяна?..

Дворник Хавроний (заглядывает в гостиную, хриплым утробным баритоном): Не вели губить, вели слово молвить, барин! Там в фонтан-то твой камень лунный угодил, всё этак разворотил, хоть стой, хоть падай. Надо б мне… это самое… м-даа… у вас выпить-то чего осталось, старика попотчевать?

Эпилог

Что хотите, то и воротите. Вот и всё тут.