Я в ваших тёмных дебрях и подъездах ссаных

Всю жизнь прожил свою и до сих пор не въехал, что к чему.

О чём мечтать, куда стремиться, если всюду видишь

Лишь ебеня одни, дороги и бетонные мосты;

Шиномонтажки с гаражами, ЧОПы за заборами,

Ментовки, поликлиники и детские площадки с алкашнёй;

ТЦ-шки модные, они же храмы Потреблядства,

Пестрят рекламой да работой дармовой.

Ватаги дворников-чучмеков, что сгребают снег лопатами,

Да стаи жирных неуклюжих голубей,

Да обыватели с пакетами в универсамах шумных,

Спешащие за жрачкой, кто кого быстрей.

Обрубки вязов, что под окнами коряво корчи расточают,

Ворон хрипатых хищное многоголосье по утру.

Мне снятся лишь одни и те же всё пейзажи,

Сплошь серые дома с подъездами, заправки, все в снегу.

О ебеня, твои обильны заспанные дали,

Где каждый в шесть утра встаёт, чтоб на работу не проспать,

Иначе он/она останется без денег, хуйли,

– И можно уж могилу тут себе копать!

Вот новостроек ряд – легоконструкторы на фоне грязно-серых туч нависших,

Что пеленой беззвёздной взоры услаждает день за днём;

Мамаш с колясками и школоты с пиздособачками тупыми,

Пенсионеров, гопников да азеров-доставщиков прокорм.

Отраден взгляд, что может вдаль дворов лететь беззвучно,

Пронзая смог вонючий от бензиновых гробов;

И слышать вечный неумолчный рокот МКАДа,

И гул подземный из проходов вглубь метро.

Везде вайфай, и каждый тащит пальцем по смартфону вниз, как в сказке,

На вайлдберис, ozon и яндексе подарочки бессчётные скролля.

Ещё один туманный серый день нагрянул,

Морозно, грязно, дымно… В общем, ебеня!

О, ебеня! Вы застланы туманом

Вот уж как месяц цельный напролёт,

Наверно, оказался я совсем не в той реальности,

Ведь хоть убей, не вижу красоты, ни смысла здесь ни в чём.

Если бы ей была ведома собственная подлинная ценность, девушка вряд ли бы так удивилась, когда её попросили изучить, и при необходимости консервировать, библиотеку виллы д’Арка в Мантуе. Та была «передана по желанию завещателя» Британской школе, чтобы «использоваться в качестве места для исследований, а также способствовать согласию и пониманию между нашими двумя культурами». Антония приняла приглашение со смешанными чувствами возбуждения и тревоги.

Покойная Марчеза Габриэль ла д’Арка, которая и сделала завещание, была, что называется, «немного англофилкой». В частности, её страстью была английская литература.

Путешествие Дотторессы в Мантую, организованное гениальным секретарём Школы, дало ей достаточно времени, чтобы просмотреть объёмистую папку информации. Та была собрана в достаточно короткие сроки, что лишь подтверждало репутацию секретаря как весьма изобретательной дамы.

Вилла оказалась не слишком крупной в размерах и не особенно примечательной в эстетическом плане. Очевидно, она была построена в эпоху Ренессанса, а в изысканном 18-ом столетии к ней был пристроен новый фасад в стиле «древнеегипетского возрождения». Видимо, тогда же был расширен и небольшой парк посредством покупки соседней земли.

Никаким чужакам не дозволялось входить на территорию виллы многие годы, однако из того, что было известно, ни само здание, ни его содержимое не считались чем-то особо выдающимся. Разве что за исключением библиотеки, утеря которой вызвала незначительную жалобу со стороны итальянского правительства.

Во времена своей зрелости Марчеза, как считалось, вела декадентствующий, даже откровенно дикий образ жизни. Там был беспорядочный секс, наркотики и все виды странных верований, не говоря уже о культивировании английских художников. Она прожила многие годы на Сицилии и была знакома с Д. Х. Лоуренсом во время его пребывания в Таормине в ранних 20-ых. Марчеза утверждала, что присутствовала (хотя это и не упоминается в итоговом стихотворении), когда английский поэт столкнулся с той знаменитой змеёй в саду Фонтана Веккья. Она даже заявляла, что якобы намекнула Лоуренсу на тот факт, что он упустит свой шанс (на встречу?) с одним из божеств этого мира, когда тот бросал (в змею?) камень.

Каковой бы ни была истина, однако затем последовало неприятное событие в Чефалу в тот же период, с участием одного неназванного англичанина. Оно закончилось её быстрым отъездом из Сицилии и внезапным обращением к суровому католицизму её юности. Марчеза стала едва ли не суеверно набожной, а с годами — всё более замкнутой, живя при свете лампад в одиночестве за закрытыми ставнями, в обществе лишь двух преданных слуг. Вышедший в отставку английский доктор, занимавший неофициальную позицию её личного врача и присутствовавший в день её смерти, сообщил, что ему вместе с её священником пришлось распахнуть ставни, дабы впустить достаточно света, чтобы видеть Марчезу. И ещё он поведал, что та была крайне смущена и звала саму себя по имени снова и снова.

Дотторесса обнаружила, что размышляет над другой загадкой, большей, чем та, что связана с поведением покойной. Огромное число великолепных поместий в Италии управлялось старыми леди, обладавшими железной волей и будто бы неразрушимыми. От Венеции и до залива Неаполя она посетила многие виллы и палаццо, по-видимому, находившиеся под единоличным надзором пожилых и внушающих страх вдов. Марчеза д’Арка не была исключением; она хорошо пожила вплоть до восьмидесяти с лишним лет. Очевидно, что было нечто такое в атмосфере больших домов Италии, столь же пагубное для продолжительности жизни их мужчин, как и полезное для их женщин.

Одно она знала точно. Атмосфера покинутых и практически необитаемых зданий часто была менее, чем желательна для сохранности тамошних книг. Девушка была заинтересована в состоянии библиотеки.

Тем не менее, тут не о чем было сокрушаться. Первое впечатление разумной сохранности – то, что фасад виллы был обновлён в причудливо-циклопическом стиле «египетского возрождения», с отдыхающими тут и там сфинксами – только лишь подтвердилось, когда она вошла внутрь. Эксцентричный стиль жизни Марчезы, жившей в замкнутом полумраке, по-видимому, возымел эффект сохранения всего имущества в доме как в заливном желе.

Адвокат семьи д’Арка был уже готов впустить её, однако внешность и имя девушки несколько его смутили. Где же английский доктор литературы? Он что, задерживается? Или же итальянские власти включили голову и решили предохранить этот кусок их наследия от кражи его британцами? Когда Антония полностью представилась, эмоциональный морозильник снова включился, и неодобрение семьи д’Арка утратой виллы было выражено с исчерпывающей очевидностью. Манера поведения адвоката с ней намекала на то, что он испытывал некоторые сложности, пытаясь убедить себя в том, что она не специалист по уборке помещений. Уставшая за годы подобных мужских реакций, девушка поймала себя на том, что извиняется перед ним.

Наконец-таки избавившись от его компании, Дотторесса прошла через холл, увешанный фамильными портретами. Поднявшись по лестнице, она нашла по-спартански обставленную комнатушку, отведённую ей в помещениях для прислуги, где освежилась и отправилась на поиски библиотеки, бывшей центром её работы.

Судя по всему, укутанная словно бы в кокон почти что полной темноты жизнь в полностью запертом особняке – это идеальный рецепт для сохранности вещей. Герметично защищённое от воздействий света и перепадов температуры, всё имущество пребывало здесь в прекрасном состоянии, включая и книги.

Большинство ставней на окнах нельзя было сдвинуть с места, так что девушка зажгла лампы и свечи, отметив с некоторым удивлением отсутствие телефонов.

И всё же, если условия были здесь старомодными, Марчеза не была мисс Хэвершем. Всюду здесь была лишённая пыли чистота, а воздухе не было и следа затхлости. Если и вправду было так, что книги находились в тех же идеальных условиях, что и их владельцы, подумалось ей, тогда Марчезе должно было быть здесь весьма уютно. Возможно даже, что навыки консервации Дотторессы могли оказаться здесь излишними.

Библиотека была обставлена в том же «египтизирующем» стиле, что и фронтон виллы; с каждого конца просторного помещения находился огромный мраморный камин, на котором были вырезаны древнеегипетские божества, иероглифы и даже акробаты в немесах, стоящие на руках. Порождения буйной фантазии, эти гимнософисты-факиры-фараоны очень напоминали ей чертежи каминов Пиранези, отражая его несколько игривое, если не пренебрежительное отношение к предмету. Ничто в них не заставило её смеяться. Однажды она видела приставной столик из эбенового дерева, выполненный в форме африканского туземца, балансирующего на руках, и что-то решительно неприятное в нём смутило девушку. Это что-то выходило даже за рамки неудачного выбора темы для столика. Вот и эти камины внушали ей схожее чувство. Как бы то ни было, если непривычно мягкая ноябрьская погода изменится в худшую сторону, то Антония вскоре будет рада этим каминам.

У книжных шкафов имелись лотосовидные капители; к тому же они были целиком покрыты смутными изображениями древнеегипетских фигур. Весь этот декор практически, хотя и не полностью, затмевал впечатляющее множество кожаных, холщовых и веленевых переплетов, выставленных там.

Над одним из каминов элегантным итальянским почерком было выведено мрачноватое послание: «Плоть и кость, лишённые письмён, жалки».

— Аминь. – произнесла Дотторесса вслух.

Она знала, что если позволить себе начать просмотр книг, то вполне можно пробыть здесь и до полуночи, дойдя до изнеможения, поэтому девушка принудила себя оставить их на потом. Даже при беглом взгляде она уже поняла, что тут была собран весьма особенная коллекция.

Вместо изучения библиотеки она решила в быстром темпе осмотреть оставшиеся комнаты. Как и в читальне, ставни по всему дому были закрыты уже столь долгое время, что большинство из них было вовсе не сдвинуть с места. Дотторессе всё же удалось сдвинуть несколько ставней, что как раз позволяло ей видеть, куда она идёт.

Это было невероятно: на кухнях по-прежнему имелись полные наборы медных сковород и форм, а также оловянных блюд. Не было здесь и никаких намёков на какой-либо современный метод готовки еды. Довольно-таки посредственные картины, покрывавшие стены парадной залы, должно быть, отражали несколько веков из жизни достойных представителей семейства д’Арка. Факт того, что они все были одинакового размера и оправлены в схожие рамы, намекал на то, что они могли быть изготовлены одной партией.

Лучшей находкой за день для Антонии стала механическая дама, игравшая на небольшом харпсихорде, хотя она и не смогла завести её механизм.

Первым общим впечатлением было то, то Британская школа унаследовала нечто в духе благородного Белого Слона.

Разумеется, это не касалось сияющего исключения, а именно – библиотеки.

Сады первоначально не были слишком обширны, но где-то в конце 18-го столетия, примерно в то же время, когда был возведён «египетский» фасад, к поместью докупили прилегающий дом с садом, что значительно расширило территорию.

Экседра, некогда отмечавшая границу старого сада, была ныне пробита воротами, ведущими в английский парк, сильно запущенный и заросший сорняками. Далее тропа вела к какой-то мастерской и ренессансному зданию; видимо, это и была приобретённая в 18-ом веке недвижимость.

На следующее утро Дотторесса сосредоточила всё свое внимание на библиотеке. Первым её сюрпризом оказалась вовсе и не книга даже. Обнаружив то, что по её мнению было сотым зеркалом, драпированным в траурный чёрный, она стянула ткань и воззрилась на полноразмерную копию Скрижали Изиды.

Этот странно впечатляющий артефакт, сделанный из серебра и бронзы, был скопирован с древнеегипетской плиты, некогда принадлежавшей кардиналу Бембо. Скрижаль была предметом множества исследований учёных-арканологов; на неопытный взгляд Антонии, эта стела могла быть датирована греко-римским периодом по своему стилю. Девушка смутно припомнила, что видела оригинал в Милане, однако никогда прежде не встречала столь добротную копию. На Скрижали имелась подпись за авторством некого Энея Викуса из Пармы.

В удобном уголке рядом с одним из неприятного вида каминов находилось кресло, за счёт длительного использования превратившееся в гнездо из подушек. На журнальном столике расположилось множество католических объектов культа, а также стопка английских книг, включая труды Малкольма Лоури, Д. Х. Лоуренса и Вернона Ли. Очевидно, что это было излюбленное место чтения Марчезы.

Одержимость этой итальянской дамы английской литературой, видимо, охватывала вообще все книги на английском языке, независимо от национальности авторов. Судя по состоянию книжной подборки, самым часто читаемым томиком было роскошное кожаное издание иллюстрированных Гарри Кларком сочинений Э. А. По. Дотторесса исполнила собственную версию «библейских сортировок», чтобы посмотреть, к чему Марчеза обращалась чаще всего. Удерживая книгу на своей ладони, она позволила ей упасть и естественным образом раскрыться. Томик недвусмысленно разделился надвое, явив «Лигейю».

Что касается столпившихся на полках книг, собрание их было определённо впечатляющим. Кто-то из прежних членов семьи, как обнаружила девушка, разделял страсть Изабеллы д’Эсте к работам, сделанным великим венецианским печатником Альдусом Мануцием в их самой что ни на есть исключительной и дорогой форме.

Тут были и упоительные «Сонеты Петрарки», переплетённые в тёмно-оливковый сафьян с орнаментом из узелков и листьев ольхи; сам текст был напечатан на велени. Были и «Комментарии Цезаря» в роскошном зелёном сафьяне; и фолиант «Фукидид» с его обычными застёжками на переднем крае, усиленными ещё двумя в начале и конце; и издание 1517-го года «Теренции» с письмом, посвящённым Жану Гролье и подписанным Франциско Асулано, который, как было известно Дотторессе, был отчимом самого Альдуса Мануция.

Она также нашла «Метаморфозы» Овидия в переплёте из прямоволокнистого фиолетового сафьяна, руководство по фехтованию, иллюстрированное Марком Антонио Раймонди, и несколько манускриптов с корешками в изысканном «арабском» стиле, с такими заглавиями, как «Imaginibus», «Picatrix» и «Hygromanteia».

Нокаутирующим ударом стала для неё «Гипноэротомахия Полифила», напечатанная на велени. Насколько ей было известно, лишь две таких копии были известны во всём мире; одна из них принадлежала герцогам Девонширским, другая – Публичной библиотеке Нью-Йорка. Судя по всему, была ещё и третья, и она как раз держала её в своих руках. Раскрытие утраты подобного сокровища итальянским властям было бы упражнением по тонкому расчёту времени.

Это небольшое откровение потребовало глотка свежего воздуха. Девушка решила сделать круг по парку, блуждая за экседрой по территории, приобретённой в конце 18-го века.

Много работы потребовалось бы, чтобы привести парк в его исконное состояние. Антония вошла в небольшую постройку, которая некогда была мастерской, где имелись инструменты как для работ по камню, так и по дереву. Повсюду была разбросана каменная крошка и части того, что могло быть часовым механизмом. Тут также было нечто странное, похожее на небольшую купель, прямо посреди помещения. Зачем кому-либо понадобилось добавлять эту причуду, но при этом оставить инструмент и фрагменты камня и дерева валяться вокруг, было ей невдомёк.

Останавливаясь лишь урывками, чтобы взглянуть на несколько гротескных и экстравагантно уродливых статуй по дороге, Дотторесса попробовала открыть дверь большого здания в конце парка. Та была незаперта.

Цокольный этаж, похоже, был своего рода аптекой, заполненной склянками с сушёными травами.

Весь первый этаж состоял из зала, в котором хранилась мебель под пылезащитными кофрами, однако потолок и стены были покрыты фресками.

Антония тут же подумала о Зале месяцев в Палаццо Скифонойя в расположенной неподалёку Ферраре. Потолок изображал зодиакальный круг, отдалённо напоминающий оный в Дендере, что в Египте, за исключением того, что в центре находился восьмиугольный стеклянный купол. Большая часть проникающего в него света была отрезана полотнищем, подвешенном на блоках и обвязанном вокруг настенных светильников.

Стены были разделены на двенадцать больших панелей; по-видимому, на каждый знак Зодиака по одной. К сожалению, значительные области этих панелей, примерно до уровня поднятых рук человека среднего роста, были грубо замалёваны чем-то вроде побелки. На расположенных выше областях некоторых панелей оставалось, тем не менее, ещё достаточно проблесков, чтобы можно было различить голову рычащего льва, тело скорпиона, головы смотрящих друг на друга двух фигур и голову барана. Девушка подумала, что это всё, что осталось от знаков Льва, Скорпиона, Близнецов и Овна. Возможно, именно из-за этого печального состояния фресок, подвергшихся вандализму, помещение и использовалось попросту под склад.

В послеобеденное время в библиотеке обнаружились ещё более интересные открытия и инсайты.

Среди изданий типографии Альдуса была «Иероглифика» Гораполлона, а также копия перевода Марчилио Фичино 1497-го года классических и византийских текстов, включая «Ямвлиха», «Порфирия», «Синезия», «Пселла» и «Прокла». Переплёт был сделан из чёрной козьей шкуры, с необычного вида камеей, вставленной прямо в середину передней панели. На гемме был гравирован крошечный образ сидящего бога с множеством свивающихся змей и гротескной головой, по-видимому, вырывающейся из его торса. Это тут же привело девушку к мысли о странных статуях в саду.

Досадная вещь заключалась в том, что большинство наиболее выдающихся из этих изданий, включая те, что происходили из типографии Альдуса, как и некоторые фолианты Пиранези, имели экслибрисы в «египетском» стиле, на которых было выписано лишь одно имя, «Серкет».

Первые несколько ночей в непривычной кровати никогда не бывают удобными, и помещения для слуг на вилле д’Арка, где ей выделили место для ночлега, определённо не были спроектированы с расчётом на какую-либо роскошь. Не помогало и то, что она была намного выше предполагаемого обитателя кровати, и ей приходилось лежать, свернувшись калачиком. Антония едва ли вообще сомкнула глаза в первую ночь, а во вторую, впервые за годы, ей снилось, будто она вновь во Флоренции и спускается в вонючий подвал Библиотеки Национале. На голове у неё вновь был тяжёлый резиновый противогаз, а внизу под ней маячила темнота. Сон сопровождался пугающим ощущением реальности, даже когда она изо всех сил пыталась вернуться в сознание.

Дотторесса связалась с Британской школой по поводу того, сможет ли кто-нибудь помочь ей разобраться с запертыми ставнями на вилле. Она отнюдь не удивилась, когда узнала, что эта работа была поручена местной фирме более двух недель назад.

Это дело об экслибрисах Серкет не давало ей покоя. Она не встречалась с этим именем ранее, и в любом случае оно едва ли было итальянским. Мог ли ящик с книгами быть купленным у какого-нибудь француза, гадала она. Дальнейшее изучение заметок секретаря явило ей, что во времена «египетской» трансформации виллы и покупки прилегающей недвижимости здесь проживал знатный господин по имени Джамбатиста д’Арка. Девичье имя его жены Градивы было Бевисанж.

Бевисанжи, как ей смутно припомнилось, были старинной тосканской родословной, в чьих предках 12-го века имелись некоторые личности сомнительной репутации. Девичье имя жены Джамбатисты было, по-видимому, французского происхождения, однако какая-либо непосредственная связь между Бевисанж и Серкет не наблюдалась.

* * *

Она провела следующий день, вернувшись в Рим и прочёсывая библиотеку Британской школы касаемо любых материалов, относящихся к семье д’Арка. Среди нескольких таких томов она также нашла небольшую книжицу под заглавием «Simboli, mostri e metafore mile architettura del Manierismo». На взгляд девушки, эта книга могла пролить немного света на происхождение символизма, использовавшегося при создании тех причудливых парковых статуй.

Просматривая каталог рукописей, она уступила прихоти и решила попутно поискать любые материалы под именем Серкет.

В Школе хранилось изрядное число рукописных отчётов о путешествиях, и среди них имелся документ под этим именем. В нём, судя по всему, описывались продолжительные вояжи по Ближнему Востоку.

Манускрипт хранился в большом офисном боксе. На первый взгляд содержимое больше всего напоминало небольшую седельную сумку из тиснёной кожи, так плотно втиснутую в ящик, что было весьма трудно её оттуда вытащить.

Это была книга, сформированная путём складывания одного грубого листа кожи вокруг набора необрезанных страниц и прошитого вдоль спинки. Получился том в мягком переплёте с идущими в нахлёст волнистыми краями, который переплётчики называют «япп». Накладки были изогнуты вниз по книге, а кожаные ремешки завязывали её. Общее впечатление от этой рукописи напоминало нечто, задуманное, чтобы защищать содержимое от воздействия стихий в путешествиях, которые и так истёрли наружную часть переплёта до состояния старого ботинка.

Расстёгивание ремешков стоило Антонии сломанного ногтя. Листы внутри имели цвет мёртвых листьев, однако они были столь плотные и весомые, что наводили на мысль о неразрушимости.

Листы эти образовывали собой нечто, что однажды было дневником путешественника и альбомом для наклеивания вырезок самого что ни на есть примечательного типа. В сравнении с некоторыми из числа античных и средневековых почерков, с их часто практически не поддающимися расшифровке сокращениями, которые Дотторесса пыталась осваивать на курсе в Ватикане, итальянские порции текста 18-го века были детской забавой. Однако, здесь были множественные вставки на латыни, греческом и коптском, причём написанные разными руками и разной тушью, а также грубовато прикреплённые фрагменты подлинных папирусов на древнеегипетской демотике и иератике.

Вне сомнений, это был восхитительный с точки зрения эстетики шедевр, однако никто из тех, кто, подобно Дотторессе, так страстно относился к старинным рукописным книгам, не мог не взглянуть на них, чтобы не прийти в восторг.

Не требуя формальностей, которые пришлось бы преодолеть посетителю, девушка с лёгкостью смогла бы сделать копию текста, но у неё не было намерения делать этого. Библиотекарь никогда не был особенно полезен в прошлом, однако в этот раз аргумент оказался неопровержимым. Ящик-файл лежал тут, никем не виденный, возможно, десятилетия, и это был материал, прямо относящийся к жизненно важной работе на вилле д’Арка.

Дотторесса триумфально забрала с собой дневник Серкет в Мантую.

* * *

Путевой дневник не только не раскрывал тайну, но к тому же усиливал её. У девушки по-прежнему не было никакого понятия, кем же был Серкет, однако вместо отсутствия идентичности она теперь столкнулась с личностью, которая была либо одной из самых предприимчивых путешественников своего времени, либо же — вымышленным кузеном барона Мюнхгаузена.

В рукописе шла речь о странствиях автора в регионе Хиджаз, и о том, как он встретил эль-Ховвара на равнине Медин-Салих, также именуемой Хиджр. Там, по слухам, в руинах на вершине холма была некая каменная комната, где хранилось великое и тайное сокровище под надзором ифрита или же джинна.

Даже сам Пророк, как сообщили автору дневника, проходя через эти руины, покрывал голову и ускорял шаг.

Серкет также, вероятно, лицезрел утерянный город Убар, известный также как Ирем Многоколонный, что стоял, населённый первобытными джиннами, на краю Пустыни. Этим сущностям, как объяснял автор, некогда поклонялись как Огдоаде в Египте и Илу Лимну в Вавилоне.

Целые страницы были посвящены обширному фамильному древу этих баснословных созданий, куда входили дэвы, пэри, гули, шутар-пасы, гош-филы и гно-сары. Автор надеялся встретиться с курдами, которые, являясь «детьми джиннов», могли бы поведать ему о се-эрим, волосатых козлодемонах, лидером коих был Азазил.

Он достаточно много путешествовал по Египту, посетив такие места, как Араки и Наг-Хаммади. Что касается первого из них, в известной мере таинственного, Серкет говорил о нём как о цели своего (?) паломничества, старом обииталище почтенного учителя, чьего имени он не упоминал. Второе же поразило Дотторессу странным совпадением, так как Серкет писал о тамошних поисках и раскопках. Наг-Хаммади было не менее скрытым местом, как и Араки в то время, однако с недавних пор приобрело мировую известность благодаря находке там целой библиотеки гностических кодексов. Серкет также раскапывал «сокровище» в Гебель-Карара, невдалеке от эль-Минья.

Его обороты речи при описании этих странствий были весьма эксцентричными даже для того временного периода. В одном месте автор писал, что его вели за собой «так же, как три скорпиона вели Изиду в город Пер-Суи, а затем в Тебти, град Богинь Двух Сандалий, где начинается болотная страна».

В дневнике также рассказывалось о его находке аравийского гения автоматонов. Ему довелось обучаться по оригинальному манускрипту Джабира ибн-Хайяна «Книга камней», в коей излагался метод создания механических змей, скорпионов и человеческих фигур. Также автор изучал «Книгу познания хитроумных механических устройств», включающую оркестры автоматонов и заводных слуг, разливающих чай или наполняющих сосуды с водой. Если ему и удалось заполучить копии этих книг, их уже не было в библиотеке.

Далее Серкет писал, что именно из арабских знаний Кирхер, Роджер Бэкон, Боэций, Альберт Великий и римский папа Александр Второй приобрели способность подражать эль-Гирби и создавать «оракульные головы». Подобное устройство видел сын сэра Томаса Брауна Эдвард в «кабинете редкостей», бывшем в Риме в 1670-ых.

Стоило Антонии запомнить стиль письма этого Серкета, как она начала узнавать его в прочих документах, рассеянных по библиотеке виллы д’Арка. Он, видимо, был очарован пневматикой, равно как и магнетизмом, так как «Гермес наставлял зачарователей, как делать многие чудеса с помощью намагниченных камней». Он размышлял над природой некоего «вращающегося магнитного камня с тремя ликами Гекаты, вырезанными на нём», как и о его отношении к отрывку из Ямвлиха, относящемуся к тому, как древние египтяне и ассирийцы заставляли стены, покрытые священными письменами, сиять светом. Это, как думалось автору дневника, соотносилось с синтриллией, формой дивинации посредством отражения небесных лучей на специально подготовленные поверхности.

Другой страстью Серкета, видимо было древнее поверье, гласящее, что статуи «можно наделить душами и сознанием, наполнить их духом, дабы могли они совершать великие поступки, иметь силу прорицания, а также насылать на людей хвори или же излечивать их, принося боль либо удовольствие».

Серкет, вероятно, связывал это с легендами о «поющем» Мемноне, соглашаясь с Атанасием Кирхером в том, что голос принадлежал пленённому даймону. На его взгляд, это несомненно были даймоны, коих египтяне призывали со звёздного неба в свои статуи. Этот интерес к древним суевериям, по-видимому, лежал в основе странного выбора скульптурных образов в парке. Антония проводила там свободное время и успела приглядеться к статуям получше. В документах, где перечислялись вещи, приобретённые при продаже земли, не было записей ни о каких декоративных парковых объектах. Это наводило на мысль о том, что статуи были поставлены уже позже.

Маленькая книжица о монструозном символизме маньеристов из Британской школы оказалась бесполезна. Можно подумать, что экспансия маньеризма от римского гротеска до парада драконов, грифонов, гарпий, сирен, морских чудищ и сатиров исчерпала все возможные комбинации существ. Однако девушка, листая страницы книги в поисках чего-либо, напоминающего подборку гротесков, населявших сады виллы д’Арка, оказалась безуспешной.

Парковые статуи были химерическими гротесками, напоминавшими ей немецкое барокко: там были многоголовые фигуры с чудовищными тварями, лежащими вокруг их ног, четырёхкрылые и четырёхрукие, стоящие на свивающихся в спирали змеях; у одной статуи было две морды – собачья и ослиная. Вокруг шеи каждой статуи висела тяжёлая подвеска, сделанная из свинца.

В этот раз, однако, она не выходила в парк, чтобы посмотреть на статуи. Отрывок, который она прочла касаемо автоматонов, открыл ещё одну интересную возможность. То, что было у неё на уме, требовало визита в комнату с фресками.

Оказавшись там, Дотторесса стала снимать пылевые чехлы.

Могло ли быть так, спрашивала она себя, что подобный глубокий интерес к автоматонам вылился во что-то ещё, помимо одной маленькой фигурки женщины, играющей на клавесине?

Её предположение оказалось верным. Некоторые из предметов под пылевыми чехлами были, как она ранее считала, просто мебелью; однако многие из них были автоматонами, включая музыкантов, играющих на арфе, лютне и цимбалах, слугу, возжигающего благовоние, и мелкого паренька-арабчонка, смотрящего в хрустальный шар, который он держал на ладони.

Девушка сдёрнула ткань с наибольшего предмета, занимающего центр зала, и издала возглас изумления.

Это был величественный кабинет, больше шести футов в высоту и почти столь же широкий, богато позолоченный, инкрустированный камеями и полудрагоценными минералами. Вся поверхность его кишела сфинксами, обёрнутыми змеями египетскими богами, сосудами-канопами, крокодилами и бессчётными иероглифами. Целые иерархии блистающих божеств шествовали строем вдоль глубоко вырезанных фризов. На верху этого шкафа находилась маленькая лодка, направляемая веслом бога с головой льва. Из экипажа там также был священный павиан и богиня, стоявшая в своеобразном наосе с тяжёлыми созвездиями самоцветов и увенчанная сверкающим золотым светильником из тонированного стекла, заключающем в себе камень цвета сапфира.

В пустом центральном пространстве этого кабинета стояла практически полноразмерная статуя Жрицы в настоящем одеянии, с систрумом или погремушкой в одной руке. У Жрицы были выразительные стеклянные глаза, настоящие волосы и бледная кожа, сделанная, видимо, из первоклассного природного материала.

У её ног присел бабуин-каллиграф, держащий палетку и палочку для письма. На его груди покоилась подвеска, покрытая иероглифами; также он носил кольца, включая одно в ухе. Бабуин-писец был прекрасен, подумалось Антонии; он казался едва ли не живым.

Это всё были на редкость примечательные игрушки, которые отражали увлечение Серкета автоматонами. Девушка едва ли осмеливалась задаться вопросом: возможно ли, что любое из этих устройств могло всё ещё быть исправно? Они, должно быть, уже очень старинные, и нельзя было сказать, поддерживались ли они в рабочем состоянии до сравнительно недавнего времени.

Дотторессе не удалось запустить ни ансамбль музыкантов, ни арабчонка, так что её внимание в итоге переключилось на большой египетский кабинет.

Она осмотрела устройство в поисках какого-либо заводного механизма. Сбоку внизу была прорезь, рядом с ней к стенке прислонился металлический стержень с концом сложной формы, напоминающим тесло. Девушка осторожно вставила его в отверстие.

Раздался громкий щелчок, после чего послышалось медленное скрипучее движение всех частей аппарата.

Декоративные предметы по всему фасаду египетского шкафа механически подёргивались. Жрица двигала головой из стороны в сторону, издавая слабые, сиплые звуки, простые последовательности гласных. Рука бабуина задвигалась, и на пыльной палетте возникли некие контуры, однако это были всего лишь цепочки из букв, лишённые смысла. После нескольких секунд механизм испустил дух и остановился.

Это было обидно, но едва ли удивительно.

Антония вряд ли стала ближе к пониманию того, кем был Серкет, однако, если это было продуктом его штудий на Ближнем Востоке, то он со всей очевидностью был, подобно герою любимой ею поэмы Уолтера де ла Мара, «сведён с ума чарами далёкой Аравии». Они и в самом деле «лишили его разумения».

По факту «они» столько сделали для этого, что Серкет явно уверовал в то, что магические сказания, собранные им в путешествиях, были больше, чем просто басни и легенды. Статуи могли быть «построены в доме ремесленном, обмыты священной водой, установлены в саду и затем – в celia, иначе во внутреннем храме, предназначенном для божеств». Должны были быть песнопения, одевание статуи и её активация силой звёздных даймонов, согласно «Тевкру Вавилонянину».

Таким образом, адепт мог «преобразиться посредством потрясающей мощи Бессмертного Айона, Владыки Огненных Диадем, и быть освящённым посредством сакральной церемонии». Это должно быть символизировано в храмах через иллюстрации «лунной ладьи», несущей на себе богиню и обезьяну и плывущей в сторону Полярной звезды, окружённой Драконом и Плеядами. В древние времена, добавлял Серкет, Полярной звездой был Тубан, что есть Василиск на арабском, в созвездии Дракона. Семеро даймонов «всем управляющих» Плеяд «подчинялись только лишь Гелиосу Зервану, кто есть Айон».

Отрывок заканчивался молитвой или заклинанием.

«От Бога к богам, от богов к звёздам, от звёзд к даймонам, от даймонов к стихиям, а от них – к чувствам».       

* * *

Она сделала, что могла, чтобы удержать свой ум на работе в библиотеке, однако вопрос идентичности Серкет постоянно вторгался в него. И вот уже сам собой стал формироваться вывод.

Кто-то путешествовал по Аравии и создал удивительные автоматоны на основе взрощенной там страсти. Кто-то, столь же зацикленный на возрождении древнеегипетской магии, как и сам Джорджано Бруно. Разумеется, было бы вполне логично предположить, что та же персона пристроила мрачноватый египетский фасад к вилле, а также прикупила землю и дом, в котором ныне выставлены автоматоны.

Таинственный Серкет, таким образом, – это никто иной, как Джамбатиста д’Арка.

Найти его в Зале портретов было делом нескольких секунд. Даже в довольно посредственном исполнении, портрет его производил грозное и обаятельное впечатление. Легко было представить, как он отправляется в опасные миры и исследует странные мистерии.

Во время прогулки тем же днём Дотторесса осмотрела занятную травяную аптеку. Этикетки на банках соответствовали эксцентричности виллы и её хозяев: на одной из них значилось «Смертельная морковь», что побудило девушку рассмеяться вслух. Содержимое прочих склянок было более сомнительным, навроде «Волос бабуина», «Крокодильего помёта», «Кости ибиса» и даже семени различных божеств, включая Амона, Ареса и Геракла! Она даже не хотела думать, каким образом могли быть получены подобные экстракты.

С некоторым облегчением Антония, как дочь хорошего садовника и знатока трав, коей она и была, что содержимое многих из этих банок можно было определить – какие-то по внешнему виду, другие по запаху — как вполне себе безобидные субстанции. Например, там были семена укропа, клевер и крушина. Образцы божественного семени оказались вовсе не отвратительными сушёными частями молодила, того же клевера и рукколы.

Очевидно, что тут был некий кодовый язык в действии. Банка с надписью «Орёл» содержала прозаический чеснок; «Кровь титана» оказалась диким салатом-латуком; ещё там были сосуды с диким алоэ, валерианой и беленой.

Девушка сняла лишь несколько крышек и вдохнула ароматы из банок прежде, чем комната начала кружиться перед ней. Антония поняла, что это было несколько глупо с её стороны, так что дальнейший осмотр аптеки она отложила на потом.

Вместо того, чтобы вернуться в библиотеку, она поднялась в угрюмый Зал фресок.

В её состоянии лёгкого головокружения Дотторессе показалось, что собранные там заводные куклы выглядят ещё страннее и тревожнее, чем прежде. Она никогда не входила в комнату, столь же лишённую жизни, и всё же ощущала, как множество глаз пристально смотрят на неё. Малыш-арабчонок, склонившийся над своиим кристаллом, выглядел просто жутко, словно мёртвый ребёнок. Музыканты были одинокой и жалкой кучкой манекенов, их обещание восхитительных звуков уже не выглядело убедительным.

Что же до большого кабинета, он выглядел возмутительным экспонатом из частного музея какого-то безумного аристократа. Сделал ли его сам д’Арка или, по крайней мере, спроектировал? Что-то в нём напомнило девушке мастеровое исполнение Скрижали Изиды в библиотеке. Мог ли этот гротескный шкаф происходить из того же самого культурного milieu, или же д’Арка попросту скопировал стиль?

Напоминающий тесло «ключ» по-прежнему торчал из боковой стенки шкафа. В прошлый раз просто втолкнула его внутрь, что, казалось, высвободило некое сдерживаемое напряжение механизма. В этот раз она провернула «ключ», ощутив сопротивление и какие-то щелчки. Девушка ещё раз провернула его и поняла, что тем самым заводит аппарат. Четыре, пять оборотов, и вот её рука начала уставать. Она отпустила рычаг, и кабинет пришёл к жизни.

Это было по-настоящему удивительное зрелище. Все мелкие фигурки теперь задвигались, но быстрее и плавнее в этот раз, а блестящая безделушка на верхушке лодки пыталась вращаться. Скорчившаяся обезьяна посмотрела на девушку и подняла лапу. Жрица со стеклянными глазами также подняла руку в унисон, и систрум в её руке провернулся, явив, что на обратной его стороне было ручное зеркало.

Дотторесса глядела в него, глубоко внутрь зеркала, в глаза отражающегося в нём лица, что смотрели на неё.

Губы из тонкой бледной кожи пришли в движение, давая выход писклявому, гипнотическому напеву, в то время как павиан-писец писал что-то на своей палетте.

АКРА КАНАРБА КАНАРБА АНАРБА НАРБА АРБА РБА БА А

Губы отражающегося в зеркале лица двигались вместе с губами кукольной Жрицы, произнося в унисон:

АЛЛАЛААЛА АЛЛАЛААЛА САНТАЛАЛА САНТАЛАЛА

Мрак сгустился. В замешательстве девушка подумала, что она вновь оказалась в подвале библиотеки; однако это не была Флоренция. Стены должны быть заполнены рядами книг, а не грудами забинтованных тел. И запах... не разлагающегося клея, что поднимался от книг и требовал тяжёлый противогаз, но что-то равноценно отвратное, сладковатое и вместе с тем чарующее... что-то вроде рептильной вони.        

Хриплый, скрипучий голос шептал в подавляющем полумраке древних ламп.

ЛАЭТОНИОН ТАБАРОТх АЭО ЭО

Маленькие волосатые пальцы волнообразно двигались, образуя совершенные цепочки из букв.

БОАСОХ ОЭАЭ ИАОИЭ ОАИЭ

Антония каким-то образом знала, что там были коридоры, тянущиеся вдаль во все стороны, и комната за комнатой были заполнены обёрнутыми в бинты, покрытыми пылью мумиями животных и больших птиц, или же до верху набиты свитками и кучами мёртвых цветов. Под библиотекой во Флоренции не было никаких мумий или мёртвых цветов, однако что-то там было схоже с этим видением. Там были языковые сокровища, драгоценные тома, гниющие во тьме; чудеса древней грамматики, утопленные в отбросах прилива, гораздо более тёмного и неумолимого, нежели воды реки Арно.

Что-то вроде паники сдавило её в тисках, неустанно нарастая подобному тёмному приливу. Девушка стала задыхаться, испытывая одновременно ужас и экстаз.

Сухой голосок теперь стал яснее, и смысл расцвёл подобно мысли в её мозгу, даже тогда, когда сознание оставило её.

«Я есмь язык Агатодаймона. Из пустоты я совершаю произношение.»

* * *

Она пришла в себя, припав к основанию одной из парковых статуй, под ночным небом, испещрённым звёздами.

* * *

Профессор Спенс, историк искусства с особым интересом к скульптуре, выбрал не самое подходящее время, приехав в виллу на следующий день. Хотя они вместе трудились в Британской школе уже какое-то время и неплохо ладили между собой, однако любое упоминание о её беззаботном обращении с травами и последовавшими за этим галлюцинациями казалось для Дотторессы чем-то немыслимым. Это, несомненно, вызвало бы саркастические отсылки со стороны профессора на недавно набравший обороты феномен хиппи. Большинство академиков находили его весьма занимательным, и девушка никоим образом не хотела, чтобы её даже в шутку называли этим словом, чтобы избежать утомительных насмешек в будущем.

Когда они прогуливались по парку за экседрой, профессор пришёл в восторг.

— Должен признаться, что я ожидал увидеть что-то довольно стандартное в духе неоклассики, с учётом даты произведённых здесь изменений. Всё это просто замечательно! Этот пристроенный к вилле фасад – уверен, вы уже отметили то же самое – весьма-таки в стиле Пиранези, э? Я не говорю, что он мог быть привлечён к проекту лично, но выглядит так, будто кто-то явно находился под его влиянием. Самое интересное для меня состоит в том, что старине Пиру обыкновенно приписывают предвосхищение постнаполеоновского тренда в египетском стиле – эти его чертежи каминов, фрески в английском кофе-шопе и всё такое. Но фасад в храмовом стиле здесь, должно быть, первая по-настоящему крупная работа в «египтизирующем» стиле. Кто бы ни сделал это, они опередили Пиранези, не так ли?

— Но эти статуи, — ответила Антония, — они поистине странные, не находите? Посмотрите на вот эту, к примеру, с четырьмя крыльями и столькими же руками, держащими скипетры, притом она стоит на свернувшейся змее. И вот ещё, глядите, с двумя головами, какой-то собаки и осла; четыре руки держат мечи и факелы. Я никогда не видела ничего подобного им, особенно в контексте садовых статуй. Насколько они античные, как считаете?

Профессор рассмеялся.

— Это отличный вопрос, так ведь? Если они таковы, то Эду хотелось бы узнать, откуда они происходят. Поздняя античность произвела на свет много странных составных божеств, однако я не встречал прежде ничего, похожего на этих. Изображения богов под влиянием Ближнего Востока стали довольно-таки гротескными в Средние века: Геракл стал носить тюрбан, Персей – развевающиеся накидки, при этом держа голову бородатого мужского демона вместо Медузы, ну и всё такое прочее. Но тут явно что-то иное. Они напомнили мне фигуры на античных геммах более, чем что-либо другое.

— В библиотеке есть кое-какие книги с камеями, вставленными в их обложки... – начала Дотторесса.

— Весьма обычная практика, как ты знаешь лучше меня. – оборвал он её нетерпеливо.

— И ещё там же имеется копия «Образов богов» Картари. – продолжила она.

Спенс покачал головой.

— Ничто в этой книге даже отдалённо не похоже на эти статуи. Разумеется, в те дни в воздухе витали разные причудливые идеи. Кажется, Джузеппе Маретти писал что-то про садово-парковый дизайн в контексте инициации и ритуала, хотя его проект для парка Поджио Империале так и не был завершён. И, конечно же, был ещё старый сумасбродный Лекю с его Храмом дивинации и подземными проходами для инициатических церемоний. Вот примерно такого рода идеи носились тогда в воздухе.

Он сделал нетерпеливый жест и хлопнул в ладоши.

— Ты упоминала мастерскую, верно?

Водная гладь посреди пола мастерской вызвала у профессора реакцию в виде сухой улыбки.

— Однако, забавное местечко для плавательного бассейна.

Девушка задумчиво уставилась на грязную воду, однако ничего не произнесла.

Спенс пожал плечами и перевёл внимание на верстаки.

— Вот этот для столярных работ, а тут вот запчасти от часов. Но вот на других верстаках инструменты для работ по камню, и ещё каменная крошка и осколки. Возможно, что статуи, по крайней мере, либо изготовляли, либо изменяли здесь.

Они вышли в парк. Чуть ли не сразу же кое-что поймало взгляд профессора. Он умчался прочь комично неэлегантной походкой хронически не-спортивного человека.

Дотторесса последовала за ним и обнаружила Спенса рядом с внушительной каменной формой, изображавшей львиноголового, многокрылого человека, обёрнутого в змеиные кольца.

— А вот это, — отдуваясь, выпалил он, — должно быть подлинником. Это персидское божество, статуи коего устанавливали в некоторых митраистских храмах. Я, кажется, припоминаю старинное описание одной из них, найденной в Италии, однако идиоты попытались очистить её известковым раствором и тем самым уничтожили. Этот экземпляр хорош, весьма тонкой работы. Если это копия, то весьма добротная.

Спенс присле на корточки и стал рассматривать цоколь статуи.

— Это крайне странно. У него было множество имён в древнем мире — Айон, Зерван; но здесь, смотри, на пьедестале: «Аха Ахаха Хах Хархара Хах». Это полнейшая тарабарщина, насколько я могу судить.

Они продолжили прогулку. Уходя, Спенс неохотно сказал:

— Если ты права насчёт этого Джамбатисты д’Арка, то у нас появится новое действующее лицо в истории «древнеегипетского Возрождения».

После того, как он уехал, Антония подумала, что всё то время, пока профессор говорил, она постоянно смотрела на несколько аляповатую соломенную шляпу, торчавшую на макушке его головы. Та была столь старой и заношенной, что казалась чуть ли не вязаной. На протяжении бесчисленных ужинов в Британской школе она всегда находила беседы с ним интересными, а его эрудицию впечатляющей. Теперь же в её уме всплыло слово «невежда». Она должна также сохранить для себя открытие автоматонов, и эта мысль дала ей сияние наслаждения.

Антония была немного удивлена тем, насколько сильно её возмущало присутствие Спенса, как если бы она начинала расценивать виллу как своё личное маленькое владение.

— Не начинай превращаться в подобный тип академика. – сказала она самой себе.

Как бы то ни было, в его визите было и кое-что полезное. Тот факт, что одна из статуй в парке называлась Айоном или Зерваном, напомнило ей о чём-то, что она читала в дневнике, не придав тогда этому особого значения.

Нужный отрывок было несложно найти, потому что это было практически последнее, что она прочла – письмо, написанное неизвестной рукой, вставленное между страниц дневника. В нём говорилось про «оживлённые» статуи.

«В винограднике синьора Орацио Мути был найден идол, замурованный в темнице. У него голова льва и тело человека. Под стопами его – шар, из коего поднимаются змеиные кольца, что оборачивают тело шестикратно, так что голова аспидная покоится на лбу фигуры этой. У идола четыре крыла, а в руках держит он ключи. Происходит же он из отдалённейшей древности.

Беспокойный иезуит сказал, что идолище изображает дьявола, посему потребовал его уничтожить. Разумеется, он ничего не ведает о семи комнатах, или дворцах, и силы, что открывает их, однакож его вмешательство может оказаться полезным.

Ежели это сокровище будет, скажем, обречено быть положено в известковую яму и разрушено, иезуит будет доволен, а кто сможет сказать, будет ли идол пребывать там на самом деле. Работая на вашей стороне, как обычно, могу я отправить его вам привычным способом.

Потребуются дополнительные расходы, чтобы приобрести идола, а также молчание синьора Мути.»

Дотторессе захотелось триумфально подпрыгнуть в воздух. Она, а не профессор, обнаружила наиболее важный провенанс.

Позже тем же днём она вспомнила с раздражением, что не обратила внимания Спенса на те странные свинцовые ожерелья у статуй. В этом плане он мог быть ей полезен, в качестве курьера, по крайней мере. Теперь же ей нужно было взять одно из них с собой в её следующий визит в школу, чтобы изучить.

Проскользнув в дальний парк, она не без труда взобралась на пьедестал, чтобы снять одно из ожерелий с шеи женской статуи. Видимо, это была репрезентация Скорпиона, так как её голову покрывал отвратительного вида шлем в форме скорпиона. По факту, было похоже, что каменное насекомое сжимало её.

Осторожно балансируя на цоколе, Антония сняла свинцовую цепь с замысловатого шлема, затем ощутила, что фигура немного сдвинулась. Девушка оступилась, и в её лоб что-то болезненно ударило, когда она падала наземь.

Секунду или около того она была слишком ошеломлена, чтобы двигаться. Чуть выше глаз, прямо посреди лба уже появилась приличная шишка, а запах крови сказал ей, что её кожа была повреждена.

Должно быть, она ударилась о какой-то выступ на статуе, когда падала.

Близкий осмотр в зеркале явил ей область сердито-пунцового цвета с глубоким проколом в центре, что вполне мог оставить шрам с ямкой, подобно идеально расположенной кастовой метке.

Тупая боль уже охватила её голову. Пульсирующие световые точки кружились на периферии её зрения.

К вечеру её симптомы стали столь тяжкими, что Дотторесса отправилась в постель, сделав себе горячее питьё. Сев на кровати, она стала изучать свинцовую подвеска, бывшую причиной случившейся с ней травмы.

Ожерелье было столь побито непогодой, что было затруднительно различить какие-либо детали. Вспомнив старый детский трюк, девушка взяла бумагу и карандаш, чтобы сделать оттиск. У неё получилось грубое изображение скорпиона с человеческой головой, а также буквы: ОР ОР ФОР ФОР САБАОТ АДОНЕ САЛАМА ТАРХЕИ АБРАСАКС. Она возьмёт с собой этот оттиск в Британскую школу в следующую поездку туда, чтобы исследовать. Это избавит её от необходимости брать с собой оригинал.

Звук тяжёлого удара раздался где-то в доме, как если бы что-то крупное свалилось на пол. Когда она села в кровати, гадая, чтобы это могло быть, звук повторился, после чего послышались звуки стремительного движения.

В подобных обстоятельствах логично думать о взломщиках, так что Дотторесса была удивлена, когда на ум ей незамедлительно пришёл образ старой Марчезы. Ей было стыдно признать, что первая вещь, о которой она подумала, была чем-то столь же глупым, как призрак.

Это было вдвойне глупо, так как, если дух старой дамы слонялся по вилле, она стала на удивление подвижной с момента своей смерти, к тому же пугающе массивной. Скорее, это больше напоминало шум от группы людей в подкованных железом сапогах, марширующих строем по каменному полу. Скорость, с которой приближался по лестнице этот грохот, была тревожащей.

Это определённо были грабители.

Инстинктивно девушка бросилась к двери и подставила стул под ручку, затем огляделась в поисках оружия. Самым увесистым предметом в комнате была свинцовая подвеска.

Звуки уже поднялись на последние ступени и стали быстро приближаться по коридору к её комнате. Что-то бухнуло по двери, жестоко сотряся её; что-то твёрдое и тяжёлое. Затем вновь послышалась быстрая беготня по полу, а затем ещё один удар.

Затем наступила тишина.

Даже нарочито медленные шаги были бы менее пугающими. Шумы эти было невозможно классифицировать, они были за пределами рационального понимания.

Затем с другой стороны двери послышался голос. То, что она на самом деле слышала, напоминало весьма неприятное отрывистое шипение, однако каким-то образом она поняла смысл каждого слова.

— Рысь Мафдет разорвала твою грудь; богиня-скорпион наложила на тебя оковы. Я же восстала.

Антония подняла подвеску, готовая к выпаду, и заставила свои трясущиеся ноги сделать шаг по направлению к двери.

Медленное, ритмичное клацанье удалилось в тишину.

Волны жара пульсировали сквозь её тело, вызывая вспышки света перед глазами.

Как только ей удалось прийти в себя, она сказала себе, что то, что она только что пережила, должно быть результатом полученного ею удара по голове, или же вдыхания тех трав. Хвала звёздам, что в небе, что никто больше об этом не знал; она бы чувствовала себя идиоткой.

Тем не менее, девушка оставила стул подпирать дверную ручку до конца бессонной ночи.

* * *

продолжение ожидается

— Я не могу сказать вам точно, — ответил он. — Но есть что-то в тишине этого дома, что приводит в ужас.

Было ясно, что дядя Астера был в полном смятении. Он был из тех крупных, мясистых мужчин — вы знаете такой тип — которые много бушуют, почти трогательно рады видеть вас, когда вы прибываете на вокзал, и нервно болтают всю дорогу до дома.

Когда мы повернули в ворота (дом стоит на собственной территории), Джаго начал бросать на него быстрые, напряженные взгляды, как будто пытаясь застать его врасплох, словно этот особняк делал что-то тайное, о чем подозревал только он сам. И вдруг, он схватил Астера за руку и прошептал: «Смотри, смотри, верхнее окно!» Его голос был голосом человека, ожидающего какого-то ужаса, но всё ещё удивлённого его появлением. Вы понимаете, что я имею в виду?

К тому времени уже наступили сумерки, и с точки зрения логики было совершенно абсурдно предполагать, что кто-то из нас что-то видел, поскольку все окна находились в глубокой тени. Тем не менее, мы с Астером были убеждены, что видели силуэт женщины в окне, на которое указывал Джаго. Мало того, у меня сложилось отчётливое впечатление, что это молодая женщина, хотя её черты и были скрыты длинной чёрной вуалью. Теперь, поскольку ни Астер, ни я не имели никаких указаний на то, какую форму приняло это «привидение», не было и подозрений на самовнушение. Более того, если бы не тот очень странный факт, что мы вообще могли видеть кого-то в этом свете, то, пожалуй, женский силуэт можно было бы принять за экономку.

Однако произведённый её видом эффект на Джаго был чрезвычайным. С воплем «Женщина, женщинааа!» он забился в угол экипажа, а лицо его побелело как сыр. И всё же ни Астер, ни я не ощущали на тот момент никакого чувства страха или отвращения.

Как только мы вошли в дом, меня ошеломила царящая здесь тишина. Было похоже на океанскую зыбь – так накатывали волна за волной этой тишины. Я не способен даже и пытаться описать ту внезапность, с которой это неприятное ощущение ошеломило меня, и тогда я вспомнил слова Астера. Я знал, что в этой тишине было нечто безжалостное, нечто жестокое. Мои руки начали потеть; взглянув на Астера, я мог видеть, что он тоже покрылся испариной. Он повернулся к Джаго, что стоял позади нас снаружи дверного проёма, неспособный перешагнуть порог.

— Что это, дядя? – спросил он, и голос у него был не вполне ровным. – Это та Женщина?

— Не только она, — прошептал Джаго. – Поначалу я подумал, что это только лишь она, и что она не способна причинить мне вреда. Я решил, что неплохо бы скрасить её одиночество. Но это была не просто она.

Он на самом деле решил провести ночь в одержимой комнате из чистой извращённости!

Через некоторое время мы завели его в дом, и я постарался извлечь всю историю из дяди Джаго. Увидев, как и мы только что, фигуру Женщины снаружи, он поднялся по лестнице и нашёл комнату, в чьём окне та появилась, с твёрдым намерением, как уже было сказано, провести там ночь. Я должен сказать, что подивился тогда крепости его нервов, так как сам ещё не пробыл в доме и часа, а меня уже вовсю пробирала здешняя «жуть». Но, согласно Джаго, с ним ничего не происходило до тех пор, пока он не вошёл в саму комнату.

— Как только я вошёл в дверь той комнаты, то начал испытывать сомнения. – сказал он. – Внутри было столь гнетуще тихо, что это заставило меня подумать, хотя я далеко не впечатлительный парень, что Нечто задержало дыхание и выжидает. А затем, знаете, всё вдруг почернело. Я не имею в виду, что хлопнулся в обморок – не думаю, что был для этого достаточно напуган. Нет, это было так, словно меня ослепило, и если бы не моя рука на дверной ручке, то, думаю, вряд ли бы мне удалось оттуда выбраться. Так вот, я выпрыгнул спиной вперёд в коридор и тут же захлопнул дверь. И когда уже был снаружи, я вновь обрёл зрение. С тех пор я ни шагу к этой комнате.

Вы помните, что я говорил вам о «сотворении темноты»? Поначалу я решил, что это Джаго и имел в виду, однако он был довольно настойчив. Его свеча не потухла. Он ещё раз повторил слова: «словно меня ослепило».

К тому моменту стало уже слишком темно, чтобы можно было хотя бы как-то обследовать комнату, хотя по любым стандартам был не такой уж и поздний час. Должен признать, что испытал облегчение в связи с этим оправданием. Ныне я поучаствовал в слишком многих делах, связанных с «призрачными» материями, чтобы меня можно было обвинить в трусости. Однако порой, знаете ли, есть вещи, с которыми ты просто не можешь встретиться лицом к лицу. Это был один из таких случаев. Было что-то поистине нечестивое в том доме, и, возможно, я получил своего рода предупреждение о том, что не стоит иметь дело с этим без должной подготовки. Никогда ведь не знаешь наверняка, не так ли?

Так что я не особо расстраивался из-за подобных пустяков, но решил пойти в постель и начать с утра на свежую голову.

Я не приступал к расследованию до тех пор, пока утро не вступило в полную силу. На этом раннем этапе мои действия состояли попросту в запечатывании комнаты таким способом, чтобы я мог мгновенно заметить, если что-то материальное войдёт в неё следующей ночью. Для начала я проверил каждый дюйм стен, потолка и пола, простукивая их маленьким молоточком. Комната была совершенно лишена мебели, не считая деревянного сиденья-подоконника.

Астер был чрезвычайно заинтересован во всём этом, и я сказал ему, что не возражаю, если он будет наблюдать, до тех пор, пока не мешается под ногами. Даже в дневном свете атмосфера в комнате была весьма отвратной, и я не хотел никаких отвлекающих факторов.

Комната не была особенно большой, всего около двенадцати на десять футов; однако у меня заняло довольно-таки длительное время покрыть каждую поверхность бесцветными липкими облатками, которые я использую для обнаружения материальной активности любого рода. Я нахожу их весьма надёжными для этой цели. Ранее я обыкновенно применял уголь, как вы можете помнить, пока не столкнулся с делом о «Запертой комнате», в коем мистификатор использовал потолочную розетку, чтобы попадать в оную. После этого я натянул волосы вдоль окна и подоконника, который был определённо полым, однако же сопротивлялся всем моим попыткам открыть его. Дому было всего лишь около сотни лет, и потому едва ли в нём могли быть такие штуки, как, скажем, тайник для священника. Тем не менее, выстроивший его человек вполне мог захотеть сделать тайные проходы для своих личных целей. В таких вещах никогда нельзя принимать что-либо за чистую монету.

продолжение см. в декабрьском номере DARKER

— Какой путь нам теперь избрать? – спросил Спаргос.

— Не имеет значения. Каждый из проходов ведёт к длинной нисходящей лестнице, что заканчивается у входа в гипостильный зал далеко внизу. Идём сейчас направо, в сторону северного маршрута. И двигайся осторожно.

Несколько мгновений спустя они начали спуск по лестничному маршу, по-видимому, вырезанному прямо из цельной породы. Ступени, казалось, продолжались бесконечно.

— Откуда ты узнал про эти проходы, Сину... Симон? – спросил в изумлении Спаргос.

— Из древних книг, хранящихся в библиотеке моего учителя Менофара. Не повышай голос громче шёпота – нам неведомо, насколько впереди нас сейчас могут быть римляне, а эти проходы разносят эхо далеко.

Ступени продолжали вести их вниз, всё глубже вниз в черноту, и Спаргос всё больше ощущал ползущий страх по мере их нисхождения. Он слышал истории, рассказываемые охочими до наживы проводниками, о громадных пещерах под Сфинксом, однако никогда не принимал их всерьёз до сих пор.

Наконец лестница, описав полный оборот вокруг своей оси, начала новый виток, продлившись ещё немного далее – и внезапно оборвалась в просторном зале. Пустая стена по левую руку от них, как заметил Спаргос, уходила вперёд до едва различимых ступеней ещё одной нисходящей лестницы, такой же, как и та, по которой они только что спустились. По правую руку во тьме исчезал двойной ряд высоченных каменных колонн.

Симон сделал жест, и Спаргос последовал за ним в западном направлении, между двумя рядами колонн. Их факелы освещали лишь нижние части громадных столбов, уходящих наверху в неизмеримую черноту.

— Это – Приёмная зала, — произнёс Симон, — в которой служители древнего стигийского жречества проходили инициацию десять тысяч лет назад. Ныне мы находимся глубже под поверхностью, чем Сфинкс уходит в высоту над ней, и эти колонны вместе с крышей, которую они держат, вырезаны из твёрдой скалы.

Факел Спаргоса задрожал в его руке. Впервые за всё время он задумался, были ли просто людьми те, кто построили пирамиды, Сфинкса и эту чудовищную подземную галерею. Однако его следующий вопрос к Симону оказался практическим:

— А где же римляне?

— Впереди, судя по всему, и движутся они довольно бодрым шагом. Следуй за мной.

Колонный зал простирался на запад примерно на две сотни шагов, после чего расширялся в огромную закруглённую область около сотни шагов в диаметре. Колонны окружали её стены. Центральное пространство было пустым; подобно величественному гипостильному залу, его потолок терялся во мраке.

— Это храм, — сказал Симон, — где древние служители получали наставления в древнейших мистериях Стигии и Ахерона. За пределами этого места, как говорится в древних писаниях, непосвящённых ожидает смерть.

— Это на самом деле так? – Меч Спаргоса задрожал, когда он сильнее его сжал. – Если так, тогда римляне, должно быть, уже обречены, и – о горе! – моя бедная Катэлла вместе с ними, ведь, со всей очевидностью, они уже ушли за пределы этого поля! Скажи же мне, Симон – ты – один из посвящённых?

— Нет, — тревожно ответил Симон, — мне известно лишь то, что я читал в старых книгах, которыми владеет мой учитель.

Спаргос нервно сглотнул.

— Те же старые книги, по всей видимости, кто так любила собирать и читать Катэлла.

Здесь, в этой тысячелетней тьме его рациональное мировоззрение стало покидать его. Спаргос ощущал давление древней, нависающей над ними угрозы.

— Что же нам теперь делать, Симон?

— Я продолжу путь. Я должен спасти своего учителя, если смогу, но предполагаю, что тебе лучше будет вернуться обратно.

— И не подумаю, пока есть шанс, что моя жена жива!

Симон кивнул, затем двинулся вперёд; его симпатия к маленькому, но храброму греку увеличилась. Он тоже однажды потерял возлюбленную женщину из-за римлян, но тогда у него не было даже шанса сразиться с ними, чтобы спасти её. Теперь же, хотя обстоятельства и были против этого, Симон обнаружил, что надеется на то, что сможет как-либо помочь Спаргосу и его жене...

Они покинули огромный круглый храм и направились по короткому коридору, который внезапно расширился в пещеру, в западной стене которой зияло пять чёрных дверных проёмов. Здесь они почувствовали странный аромат, будто бы нафта и битум были смешаны с бальзамирующими специями, а также ощутили прохладное дуновение воздуха из тех порталов.

— Боги! – пробормотал Спаргос в отчаянии. – Куда же нам теперь?

Симон напряг свою память.

— Три средних туннеля ведут в области под Тремя пирамидами. Верной смертью будет следовать по любому из них, так как за ними расположены Пещеры Сетха. Оставшиеся пути ведут к парным лестницам, что нисходят в Логово Сфинкса. Боюсь, что идти по ним – также верная погибель, но мы должны это сделать, если хотим спасти моего учителя и твою жену. Смотри – в самом правом проёме капает свежая смола. Здесь наверняка проходили римляне в своём безумном поиске сокровища Хорэмху!

— Безумном. – повторил Спаргос. – Ты думаешь, значит, что никакого такого сокровища нет?

— Оно есть, — ответил Симон, — однако никто из людей, нашедших его, не сможет жить.

Грек вгляделся в затенённые глаза Симона и не увидел в них безумия, но лишь мрачную озабоченность с привкусом страха.

— Тогда поспешим, — потребовал он, — и будем надеяться, что они ещё не обнаружили его.

Симон кивнул, после чего кинулся в самый крайний туннель. На этот раз проход оказался круто наклонённой плоскостью, нежели лестницей. Это был прямой коридор, вырезанный в толще каменной породы; он плавно опускался, время от времени делая петли вокруг себя по мере того, как вёл двух смельчаков всё глубже во мглу внутренней земли...

Катэлла озиралась вокруг в благоговейном ужасе. Она и её похитители из Рима спускались через гипостильные залы и бесконечные наклонные коридоры в невероятные бездны до тех пор, пока ей уже не стало казаться, что они приближаются к царству Гадеса и никогда уже более не выйдут на свежий воздух. Наконец, они спустились по длинному, прямому пролёту ступеней; справа от них вздымалась утёсоподобная стена, слева зияло обширное ущелье с колоннадой. И вот они оказались на каменном полу посреди леса из выстроившихся в шеренги колоссальных каменных колонн, чьи верхушки не были видны во мраке, а на основаниях были вырезаны странные и громадные иероглифы. Широченные колонны, каждая диаметром примерно в три мужских роста, уходили рядами в непроглядную даль, куда не мог достичь свет от двадцати зажжённых факелов. Ветер с нотками натрона, усиливавшийся по мере их нисхождения, теперь приобрёл практически кладбищенский душок.

— Во имя всех богов, командир Эмилий! – выкрикнул Спор. – Разве не будет конца этим залам и пещерам? Где же это проклятое сокровище?

— В моей рукописи об этом не говорится. Будь неладен Аргоний за то, что не перевёл её целиком! Женщина – ты ведь также читала отрывки из неё. Что тебе известно об этом? Не скрывай от нас ничего, если желаешь вновь узреть внешний мир.

Сейчас Катэлла сделала бы что угодно, лишь бы покинуть это внушающее священный ужас царство тьмы. Она искала в своей памяти, пытаясь вспомнить всё, что прочла на греческом языке эпохи Птолемеев в пожелтелых обрывках, которые продали её грабители могил.

— Я... я помню, что читала о том, что ищущему надлежит спуститься к «пропасти колонн и ветров», и затем, что «величайшее сокровище Египта явит себя ему». Вот и всё, что я могу...

— Что ж, это уже что-то полезное. Это место определённо является «пропастью колонн и ветров», так что нам уже недалеко осталось. Теперь, парни, положите этого чёртова старого жреца наземь, и давайте посмотрим, сможем ли мы привести его в чувство.

После безуспешных попыток вернуть Менофара в сознание с помощью криков и расталкиваний, декурион сказал:

— Он по-прежнему в своём трансе, если вообще ещё жив.

— Тогда разделитесь и исследуйте этот зал. Сокровище должно быть где-то здесь.

Легионеры рассеялись по пространству, их факелы светились, подобно жукам-светлякам в необъятной тьме. Однако не прошло и минуты, как один из них прокричал:

— Командир, тут ещё большая пещера!

Когда отряд вновь собрался, римляне увидели, что описание солдата было скорее преуменьшением. Ущелье, перед которым они стояли ныне, было такой величины, что высочайшее жилое здание в Риме могло бы с лёгкостью в него войти. По левую сторону от него, вдоль стены размером со скалу, из которой открывался вход в пещеру, шла длинная лестница, по которой они спустились. Её дальний нижний конец терялся в тенях. По правую сторону вверх уходил такой же лестничный марш. Из колоссальной расщелины сквозил погребальный ветер, более сильный, чем прежде. У самого же порога этого монструозного портала беспорядочной массой громоздилось настоящее изобилие жутких объектов – черепов, костей, частей доспехов и пожухлых льняных бинтов.

— Это же сама пасть Гадеса! – выдохнул декурион. – Командир, возможно, нам не следует оставаться здесь...

— Успокойся, Спор. – с этими словами центурион твёрдым шагом прошёл вперёд к устью пещеры, намеренно игнорируя зловонный ветер, и стал осматривать кости. Все они были человеческие; большая часть из них были сломаны или раздроблены. Древние щиты и фрагменты брони, самые поздние из них – времён Птолемеев, были странным образом погнуты и смяты. На мгновение Эмилию подумалось, что его декуриону, возможно, пришла не такая уж плохая мысль. Что, если под этими пещерами зияли ещё более громадные пространства? Из каких невообразимых бездн происходил этот затхлый могильный ветер? И какого рода чудовищные твари могли скрываться в тех безднах?

Услышав, как несколько его солдат издали возгласы удивления, Эмилий обернулся и увидел, что Менофар уже оказался на ногах. Жрец, отвернувшись от изрыгающей ветер пещеры, бездвижно стоял, а его руки были вытянуты по направлению к чёрной лощине с колоннадой. Белое одеяние египтянина полоскалось в потоке кладбищенского ветра.

— На ка ку-тхо итумус! – вскричал Менофар. – Ку-нокомис инкубу!

Эмилий не смог распознать смысл заклинания, но понял, что слова не были египетскими. Он бросился вперёд, схватил жреца за плечо и развернул его к себе – после чего быстро отшагнул назад в изумлении, когда увидел, что глаза Менофара теперь переливаются неестественной жёлтой люминисценцией.

— Идиот! – прошипел жрец. – Ты искал величайшее сокровище Египта – и теперь должен будешь обрести его!

Уже во время того, как он произносил эту тираду, сквозь шёпот погребального ветра прорвался новый звук – отдалённый звук, что исходил из-за пределов колонной пропасти и медленно становился громче. Эмилий ощутил покалывание по позвоночнику, ибо то, что он слышал, было просто невозможно: размеренные и отчётливые звуки будто бы барабанов, флейт и систрумов, постепенно усиливающиеся, наводящие на мысли о некой приближающейся ритуальной процессии.

— Гадес и Персефона! – ахнул Спор. – Что же это?

Невероятным образом далеко вдали между колоннами стали различимы слабые проблески света. По мере того, как они делались ярче, стали слышны новые звуки – медленные шаги, позвякивания, поскальзывания, шарканье, как если бы множество странных ног приближалось в ритме барабанов и флейт.

Эмилий вытащил меч.

— Стройтесь, солдаты!

Затем, обернувшись к Менофару:

— Кто это те, что движутся сюда? Кто обитает здесь внизу?..

— Идиот! – повторил жрец. – Ты что, не догадался ещё? Что есть то, что древние стигийцы и хемиты желали сохранить и защитить пуще всего прочего на протяжении веков? По какой причине превыше всех других народов они трудились, дабы воздвигнуть свои могучие склепы и храмы? Что прятали они внутри них, чтобы сберечь это вплоть до Второго Пришествия? Вы глупцы! Величайшее сокровище Египта – это его мёртвые! И теперь мёртвые идут к вам!

Затем в свете приближающихся факелов стали проступать движущиеся фигуры – и Катэлла закричала.

Симон осторожно вышел из прохода на скальный выступ и посмотрел вниз во тьму. Ветер с ароматом натрона казался здесь сильнее. Далеко внизу он увидел мерцающие огоньки факелов римлян и в их свете – смутные контуры колоссальных колонн, чьи верхушки терялись в обширной темноте вверху.

Самаритянин содрогнулся, и не только по причине пробирающего до костей ветра. Оправдались его худшие опасения. Ущелье колонн существовало на самом деле, как говорилось в старых писаниях, и эта пещера была огромной за пределами его воображения. Никакие людские инженеры не могли бы вырубить это чудовищное пространство из твёрдого камня, равно как и ещё более громадные каверны, что, как утверждалось в текстах, находились глубже. И какие твари могли бродить внутри этих пещер и выползать наверх в определённые ночи в году – ночи, подобные этой?..

Симон резко отбросил эту мысль и прокрался обратно, где ждал Спаргос с обоими факелами.

— Оставайся здесь, — сказал он, — я собираюсь пойти вниз и понять, смогу ли я освободить Менофару и твою жену. Будь готов бежать вверх по проходу, что перед нами, освещая нам путь, когда мы придём.

— Я бы лучше пошёл с тобой, Симон.

— Я знаю, но римляне с такой же лёгкостью могут убить нас двоих, как и одного. Здесь требуется навык скрытности. Держись внутри прохода – эти факелы не должны быть увидены.

Затем, прежде чем грек смог ответить, Симон поспешил прочь и начал спуск по правосторонней лестнице так быстро, как только мог в темноте, держась правой рукой за гладкий камень искуственной скалы. Он надеялся, что тут не будет никаких ям – римляне, по-видимому, вполне безопасно спустились перед ним...

Когда Симон достиг дна, то оказался в практически полной темноте. Отдалённый свет от римских факелов лишь слабо обрисовывал массивные ряды колонн впереди него. Стремительно, однако и осторожно он покрался вперёд между мощными базами этих столпов. И пока он делал это, ему стали слышны странные звуки, слабые, однако становящиеся всё громче: удары в барабаны, пение флейт и позвякивание систрумов – или же что-то очень похожее на них. А затем, далеко впереди, между массивными колоннами, за римлянами, Симон увидел тусклое свечение странных огней, бледнее, чем от факелов солдат, похожее на трупные огни...

Симон замер, волосы у него на голове зашевелились. В «Свитке Бубастиса» Лювех-Керафа, очевидно, говорилась правда о том, что происходит внутри этих тысячелетних пещер каждое ближайшее к солнцестоянию или равноденствию полнолуние. А именно, что Процессия мёртвых шествует по ним, дабы воздать хвалу Хорэмху, Богу Смерти. Римляне были обречены, так же, как и он сам, Симон, если сейчас же не отступится...

Затем он услышал женский крик.

Гнев частично переборол страх Симона, и он рванулся вперёд, уже мало заботясь о том, чтобы скрыть звук своего приближения. Римляне, как он чувствовал, были нацелены на других, неспешно приближающихся к ним.

В следующий миг он достиг последней колонны, отделявшей его от солдат. Выглядывая из теней, он видел, что римляне выстроились в двойную линию, спинами к нему. Каждый из них держал факел в левой руке и меч – в правой, повернувшись в направлении, откуда надвигались звуки странной музыки, шаркающие шаги и трупные огни. Прямо позади них стоял Менофар, с вытянутыми руками и мерцающими зловещим светом глазами. Неподалёку от жреца Симон увидел Катэллу, со связанными за спиной руками пятившуюся в ужасе к той самой колонне, за которой прятался он сам.

Затем Менофар начал распевать гимн на языке, в коем Симон признал давно позабытое стигийское наречие, в ритме приближающейся жутковатой процессии.

— Ко итаму нокомис иту...

— Будь ты проклят, чародей! – взревел Эмилий, вылетая из шеренги солдат с обнажённым клинком. – Пришла твоя смерть!

Симон выпрыгнул из укрытия, пронёсся мимо оторопевшей Катэллы и достиг их двоих как раз вовремя, чтобы успеть вставить клинок своего меча между рукой Эмилия и лысым черепом Менофара. Клинки резко зазвенели, а затем кулак Симона врезался в лицо римлянина, отшвырнув его наземь.

Спор и несколько других легионеров, весьма изумлённые всем этим, развернулись и бросились на Симона. С отчаянной попыткой самаритянин обхватил худосочное тело своего наставника за талию согнутой левой рукой, поднял его и понёсся к теням среди колонн.

— Беги! – крикнул он Катэлле, пока та, замерев у ближайшего столпа, взирала в ужасе на римлян и того, что надвигалось на них. Мгновенно она развернулась и, невзирая на связанные руки, неуклюже заспешила прочь, во тьму между колоннами.

Затем Симон услыхал рёв Эмилия:

— Стоим насмерть, парни! Вырежем этих ублюдков! Никакая вражина не выстоит против солдат Рима!

В тот же момент, услыхав шаги позади себя, Симон выпустил Менофара и крутанулся на месте. Большинство преследователей, очевидно, вернулось обратно по команде Эмилия, чтобы встать в строй; однако один из них всё же продолжил погоню, а именно – декурион Спор.

— Чёрт тебя дери, колдун! – выкрикнул Спор, бросаясь вперёд. – Ты и твой демонический жрец умрёте за то, что заманили нас в эту адскую яму!

Симон, мгновенно среагировав со всем своим гладиаторским мастерством, едва избежал яростного выпада декуриона. Он рубанул своим коротким мечом, и его острый клинок рассёк шею Спора, послав одетую в шлем голову декуриона с его плеч прямиком на каменные плиты. Та с грохотом укатилась в тени; тело тут же рухнуло, и кровь захлестала из шейных артерий, пятная мощёный пол.

Симон наклонился и поднял Менофара с земли. Глаза жреца более не светились жёлтым, но метались туда-сюда, будто бы в замешательстве. Симон хлопнул его по лицу, встряхнул, а затем побежал к Катэлле и быстро перерезал связывавшую её запястья верёвку.

— Следуйте за мной, оба! – скомандовал он. – Живо!

Они повиновались, лишь частично осознавая, что делают. Пока они так бежали, то услышали раздававшиеся позади вопли римлян, полные гнева и ужаса. Затем раздались яростные звуки металла, звенящего о металл, и металла, вонзающегося во что-то вроде сухой и хрупкой древесины. И вместе с тем леденящие кровь звуки барабанов и флейт всё усиливались, вместе с размеренным и приглушённым шарканьем множества ступней, словно бы обёрнутых в слои льна...

После того, что показалось напряжённым и бесконечным блужданием на ощупь сквозь заполненную колоннами тьму, Симон и два его компаньона нашли начало лестничного марша и поспешили вперёд. По мере того, как они приближались к верху, Симон осознал, что Менофар полностью восстановил сознание.

— Нам нужно спешить, Симон. – выдохнул жрец. – Действие экстракта лотоса закончилось, и я более не способен удерживать контроль над входом в это место.

— Не волнуйся. Дверь была заклинена обломком колонны...

— Скорее же! – настаивал Менофар.

Затем они увидели, как Спаргос поспешил вниз по ступеням к ним навстречу, с факелом в каждой руке. Это было приятное зрелище, так как внизу вовсю гремела битва между римлянами и их незримыми противниками, и свет от их факелов значительно ослабел. Завывания ярости и ужаса по-прежнему доносились из той низины.

— Катэлла! – воскликнул маленький грек. – Это правда ты? Хвала всем богам!

— Мы всё ещё не снаружи, — прорычал Симон. – Давайте поторапливаться, веди же нас!

Спаргос кивнул, повернулся и повёл их за собой, освещая путь двумя факелами.

Как только они достигли широкого выступа на вершине лестницы, Симон на мгновение помедлил и выглянул с края. Далеко внизу по-прежнему бушевало сражение, хотя факелы римлян ныне поредели, а трупные огни их оппонентов значительно выросли в числе. Последние были неестественно безмолвны, не считая звуков жутковатых барабанов и флейт, и Симон ощутил, как его страхи вернулись – глубокие, атавистические страхи, которые временно были подавлены гневом. Римляне, вопя в ярости и животном ужасе, медленно отступали к расположенной прямо внизу области перед ныне скрытым зевом пещеры, что изрыгала свой зловонный ветер в огромный колонный зал. И римляне, и их противники выглядели смутными формами в дрожащем свете огней, однако в это мгновение силуэты последних показались Симону чем-то отличным от человеческих. Желтоглазые, завёрнутые в льняные пелены гуманоидные формы, некоторые с головами, напоминающими соколиные, ибисовые и шакальи, другие – вообще безголовые...

А затем, что было ещё ужаснее, чем всё, что произошло ранее, из зева зловонной пещеры внезапно протянулось гигантское, пятиконечное, хватающее нечто и опустилось на сражавшихся, как на римлян, так и на отродий той лощины. Симону оно показалось желтовато-серым и волосатым, и его титанические когти скрежетали по камню, когда это нечто тащило свою безумно визжащую добычу в усеянную костями пасть своего логова. Тут же все искорки-факелы римлян внизу потухли, а вопли легионеров, когда их тащили вниз в хтонические бездны, поднялись дикие рокотания мрачных барабанов и завывания жутких флейт. И в этот миг Симон осознал, что он был проклят кратким зрелищем передней лапы Хорэмху, Бога Смерти, в чью монструозную честь был изначально изваян Великий Сфинкс.

— Глядите! – охнул Менофар, указывая на движущееся скопление трупных огней. – Они движутся в сторону лестницы. Мы должны бежать!

Спаргос, стройный и проворный, несмотря на свои шестьдесят, продолжил вести их с факелами в обеих руках, и трое его компаньонов бежали вслед за ним по невероятно наклонным плоскостям, вдоль коридоров с колоннами и, наконец, вверх по последней лестнице, что вела наружу.

Здесь, на этой последней лестнице, задыхаясь и обливаясь потом от неистовых и длительных усилий, четверо беглецов в испуге приостановились, когда услышали новый звук впереди – медленный, резонирующий бум... бум... бум...

— Быстрее! – закричал Менофар. – Я более не управляю этим... Сфинкс пытается закрыть дверь перед нами!...

Они бросились ещё стремительнее вперёд, и страхи Симона ещё усилились. Самая каменная порода под их стопами сейчас вибрировала, отзываясь на каждый увесистый удар двери. Были ли позади них к тому же легионы мертвецов, движущихся навстречу биению Барабанов Хорэмху?...

Они достигли вершины лестницы – и замерли, застыв в страхе. Высоченная каменная дверь, максимально качнувшись назад, медленно и гулко закрылась...

БУМ!

...после чего отскочила обратно, ударившись о блокировавший проём обломок известняковой колонны.

— Быстро, через дверь! – вскричал Менофар. – Колонна трескается, она долго не выдержит.

Спаргос отбросил один факел, схватил Катэллу за руку и протащил её сквозь дверной проём. Громадный каменный портал, целенаправленно и сверхъестественно раскачиваясь, будто живое существо, вновь врезался в колонну, от чего та ещё больше растрескалась и посыпалась.

БУМ!!

И вновь каменная дверь широко распахнулась, и теперь через проём прыгнул Менофар. Симон, готовясь последовать за ним, услышал стремительно приближающееся шарканье из нижней части прохода. Он обернулся – и был поражён ужасом при виде обёрнутых в льняные бинты существ, ковыляющих к нему из тьмы, со светящимися неестественным жёлтым глазами. В левых руках мумии несли странные факелы, мерцавшие зеленовато-жёлтым трупным светом, а впереди всех двигалась фигура, увенчанная высокой двойной короной страны Кем. Буро-коричневый лик этой иссохшей мумии, тем не менее, был точной копией лица Менофара.

Симон, вскрикнув в ярости и ужасе, метнул свой короткий римский меч со всей силой. Клинок, сделав несколько оборотов, крепко вошёл в грудь фигуры кладбищенского фараона. Умертвие пошатнулось и споткнулось, пронзённое насквозь, однако затем восстановило равновесие и продолжило движение, а его глаза демонически светились.

Великая каменная дверь вновь начала свой тяжеловесный размах, стремясь закрыться. Симон прыгнул через узкую щель с бешеной прытью, ощущая ветер от проносящегося мимо камня...

БУМ!!!

Обломок колонны треснул, раскрошился и откатился в сторону, расколовшись надвое. Симон, прокатившись кубарем по плитам внешнего прохода, услышал, как дверь оглушительно захлопнулась позади него. Поднявшись, он обернулся к порталу, боясь, как бы он вновь не открылся и не выпустил наружу умертвий с огненными глазами...

Но портал оставался закрытым, по-видимому, опять ставши «ложной дверью». Симон задрожал, когда осознал, насколько близко все они были к тому, чтобы оказаться запертыми навеки внутри тёмного царства Хорэмху.

— Клянусь именем Мота, бога Судьбы! – воскликнул он, содрогаясь. – Я думаю, Менофар, что только что видел твоего двойника, фараона Хефрена, и нескольких его прислужников из числа нежити, преследовавших меня подобно огнеглазым демонам...

— Они служат Хорэмху, Владыке мёртвых, – ответил Менофар, — и поэтому обладают своего рода бессмертием. Эти не-мёртвые Избранные и есть «сокровище», коего столь глупо домогались Эмилий и его легионеры, и кое они нашли на свою погибель.

— Катэлла, — нервно произнёс Спаргос, пытаясь улыбнуться, — я надеюсь, что это послужит тебе уроком. Впредь не стоит зачитываться дурацкими старыми документами...

Затем, видя страдальческое лицо и протянутые к нему руки, Спаргос расплылся в полном слёз облегчении и, всхлипывая, привлёк жену к себе.

Несколькими минутами позже четверо спасшихся, пошатываясь, вышли из коридора на залитую лунным светом, усеянную трупами площадь перед Великим Сфинксом. Спаргос и Катэлла по-прежнему сжимали руки друг друга, будто недавние влюблённые.

— Что ж, Симон, — сказал Менофар, — ты вновь доказал, что являешься моим способным учеником, коим я могу гордиться. На этот раз, по факту, я вообще сейчас едва ли был жив, если бы ты не выучил как следует вещи, которым я тебя обучал. Теперь же давай проводим эту отважную пару, спасённую тобой, к берегу Нила, и увидим, как они в сохранности взойдут на лодку, идущую до Александрии. То направление будет намного более им по душе, я уверен! После же тебе надобно вернуться со мной в Мемфис, где мы займёмся твоей подготовкой к путешествию вверх по реке и укрытию там в одном из храмов Птаха...

— Нет. – Симон взглянул вверх на освещённый луной лик Сфинкса, столь схожий с лицом его старого наставника, затем яростно встряхнул головой. – Нет уж. Я сопровожу эту достойнейшую пару в Александрию, а после, если мне будет благоволить Тюхе-Фортуна, сяду на корабль, идущий в неизведанные земли. Я опасаюсь угрозы Калигулы, однако теперь я ещё более опасаюсь тёмного зла Египта. Кем – страна древних ужасов, как довелось мне неоднократно узнать в течение последних месяцев, и этой ночью – более всего. Без сомнений, Хорэмху, бог Смерти, однажды предъявит права на меня, как он сделал это по отношению к Эмилию и всем его легионерам этой ночью. Да, он сделает это так же, как предъявляет права на души всех вообще, кто жили и будут жить. Однако ж, когда этот день придёт, то я надеюсь, что буду далеко от тёмного Египта, обдуваемый свежими ветрами под лазурными небесами.

Конец