ФРЕДЕРИК КОУЛС / FREDERICK COWLES

СМЕРТЬ В КОЛОДЦЕ / DEATH IN THE WELL

[1938]

Перевод: Э. Эрдлунг (C) 2018

======================

«Три корня поддерживают дерево, и далеко расходятся эти корни. Один корень – у асов, другой – у инеистых великанов, там, где прежде была Мировая Бездна. Третий же тянется к Нифльхейму, и под этим корнем – поток Кипящий Котел, и снизу подгрызает этот корень дракон Нидхёгг. А под тем корнем, что протянулся к инеистым великанам, – источник Мимира, в котором сокрыты знание и мудрость. Мимиром зовут владетеля этого источника.»

(С) Младшая Эдда, пер. О. А. Смирницкой

I

ВАМ, СКОРЕЕ ВСЕГО, знакомо имя профессора Даниэля Раттера из колледжа им. Св. Эмерана в Кэмбридже. В своё время он был выдающимся фолклористом, написавшим несколько трудов по чёрной магии и демонологии, которые по-прежнему остаются актуальными. Он встретил свой конец в довольно странной манере в 1929 году, во время изысканий в разрушенном монастыре св. Дихула, что в австрийском Тироле. Газеты попросту сообщали, что он утонул во время поисков спрятанного прохода, который, по его предположению, находился в колодце на территории монастыря. По сути, факты более-менее подтверждают данное утверждение, но конкретные детали были, тем не менее, подвергнуты цензуре при публикации статьи в силу своей исключительной невероятности. Ещё только одно лицо помимо меня знает тайну смерти профессора, и им является хранитель монастырских развалин. Он, однако, умер месяц назад, и теперь я чувствую себя свободным описать всё как есть.

Дэниел Раттер, несмотря на его учёную степень, не был особенно популярным в научной среде. Любительские занятия оккультизмом в течение многих лет наделили его зловещей репутацией, которая отнюдь не опровергалась его внешним видом. Он был высок и тёмен, примерно пятидесяти лет, и всегда носил чёрный плащ и широкополую чёрную шляпу. В стенах колледжа св. Эмерана на него глядели искоса, и мало кто из его коллег могли замолвить за него пару добрых слов. Его комнаты располагались в углу Невинсон Корт, между часовней и библиотекой, и он выходил в Холл нечаще, чем это было необходимо. И всё же, как мне стало ясно впоследствии, он был добрым, великодушным человеком.

Я поступил в колледж в 1924 году и, будучи не слишком усердным, не имел особых ожиданий помимо ординарного получения степени. Вскоре я уже знал профессора на расстоянии, однако моя первая встреча с ним произошла в более чем неортодоксальной манере во время окончания моего последнего семестра в Университете. Я отужинал с друзьями, жившими в Котене, деревушке на расстоянии около трёх миль от Кэмбриджа, и уже возвращался домой вдоль полей, примерно к одиннадцати часам вечера. Ночь была ясной, полная луна освещала окрестности практически так же ярко, как солнце днём. Дорога была отчётливо видна довольно далеко впереди, а башни и шпили Кэмбриджа обрисовывались вполне себе отчётливо. Я как раз вышел на узкую аллею, что пересекала Мэйдингли Роуд, когда увидел тёмную фигуру прямо перед собой. Она имела вид высокого мужчины, одетого в длинный плащ, и я без труда распознал профессора Раттера. Я предположил, что мне не помешает компаньон, и также подумал, что было бы весьма интересно, если им окажется такой известный учёный. Поэтому я ускорил свой шаг с намерением нагнать его. Внезапно другая фигура выпрыгнула из-за живой изгороди и бросилась вдогонку за первой. Было что-то неописуемо мерзкое в этом новом попутчике. Он был низкоросл и кряжист, и передвигался резкими, дёргающимися, прыгающими скачками. Пока я наблюдал за ним, я почувствовал страх, но страх этот был не за меня, а за профессора. Я ускорил свой шаг ещё, пока практически не перешёл на бег. Приземистая фигура также стала двигаться быстрее, и скоро она уже почти дышала в спину профессору. Внезапно она накренилась вперёд. Огромные ручищи, подобно лапам обезьяны, рассекли воздух, обхватили человека и повалили его наземь. Я услышал, как Раттер закричал, и бросился вдоль дорожки ему на помощь. Последовала короткая схватка. Я сознавал, что ударяю по чему-то холодному и дряблому, покрытому жёстким волосом, как вдруг нечто с животным рыком освободило свой захват на жертве и отскочило обратно, перемахнув через живую изгородь.

Профессор невозмутимо поднялся с земли, извлёк откуда-то электрический фонарь и направил его луч прямо мне в лицо.

“А!” – сказал он, увидев мой галстук. – “Студент св. Эмерана. Это хорошо. Вы прибыли как раз в нужный момент и, возможно, спасли мою жизнь. Я был несколько не подготовлен для подобного нападения, хотя мне следовало бы лучше подумать заранее, чтобы идти этим путём после наступления темноты.”

“Отправимся вдогонку за тварью?” – спросил я. – “Она может навредить кому-нибудь ещё.”

“Нет,” – был дан ответ. – “Оно ушло. Оно уже прекратило существование – растворилось в чистом воздухе. Тварь, что вы только что наблюдали, не является ни человеком, ни зверем. Это был элементал*, и он атаковал меня, так как боялся моей власти.”

Он произнёс это столь спокойным тоном, что было похоже, как если бы он констатировал обыкновеннейший факт. Я уставился на него в изумлении и выдал, запинаясь, какое-то бессмысленное замечание.

“Полагаю, вы считаете меня чуточку психом”, – продолжил он. – “Идёмте, мы отправимся обратно в колледж вместе, и я попробую объяснить вам суть этого дела. Конечно, вы знаете, кто я?”

Я подтвердил, что это, несомненно, так, и он продолжал.

“Я отправился в Мэйдингли, чтобы попробовать угомонить привидение в одном одержимом доме. Оказалось, что это никакой не призрак, а исключительно злонравный элементал, привязанный к месту отвратительным преступлением, которое было совершено несколько лет назад. Произведя древний ритуал, я сумел изгнать тварь из дому, и уже решил, что экзорцизм одолел её полностью. Но тварь оказалась более могучей, чем я ожидал, и, одержимая идеей навредить мне, стала преследовать меня по полям.”

“Но могло оно нанести вам физический ущерб?” – спросил я.

“Естественно. Элементалы суть духи земли, злобные сущности, или даже множество злобных сущностей, способных принимать материальную форму. Если бы не ваше своевременное вмешательство, оно могло, поди, и задушить меня. К несчастью, я притягиваю подобный вид духов, но обычно я подготовлен к встречам с ними.”

Я проборомотал какую-то банальность и почувствовал облегчение ввиду того факта, что мы были уже вблизи огней Уэст Роуд. Профессор, по-видимому, счёл всё происшедшее весьма прозаичным и вскоре сменил тему беседы. Он стал расспрашивать меня о моей персоне. Когда он услышал, что я уже близок к окончанию последнего семестра, то поинтересовался, чем же я собираюсь заниматься по жизни.

“Боюсь, у меня нет особо светлых перспектив,” – ответил я. – “Мои близкие – люди небогатые, и мне придётся искать какую-то работу. Думал занять должность секретаря или отправиться за границу. У меня есть дядя, у которого плантация на Ямайке, и вполне возможно, что он сможет предложить мне должность клерка.”

“Определённо не самые блестящие перспективы,” – заключил профессор с улыбкой. И после он вновь сменил тему разговора, так что мы обсудили Юнион, современную университетсвую жизнь в сравнении с теми днями, когда он сам был студентом, и грядущий визит известного политикана на вручение почётной степени. Он был прекрасным собеседником, и время пролетело незаметно, пока сторож не отворил ворота и не впустил нас на Большой Двор св. Эмерана. Когда мы прощались, профессор схватил меня за руку, сказав:

“Вы оказали мне изрядную услугу и ныне я в глубоком долгу перед вами. Приходите повидаться, пока ещё вы здесь, и я, может быть, предложу вам несколько более конкретные выражения моей признательности. Между прочим, скажите мне ваше имя.”

“Джон Эванс, сэр.” – сказал я.

“Джон Эванс,” – повторил он. – “Не забыть бы.”

Я смотрел, как его высокая фигура пересекла площадь двора и прошла мимо Щитов, мало думая о том замечательном приключении, которое я волей судьбы должен был разделить с профессором Раттером – приключении, по сравнению с которым странное происшествие этой ночи было не более, чем незначительной прелюдией.

II

Я навестил профессора Раттера, как он и предложил, за день или два перед своим выпуском из Кэмбриджа. Невзирая на всю его зловещую репутацию, в его комнатах не было совершенно ничего примечательного. Думаю, что я отчасти ожидал найти там чучело крокодила, свисающее с потолочных балок, хрустальный шар на столе и чёрного кота, сидящего на его плече. Вместо этого, комнаты оказались очень даже комфортабельными и даже обильно меблированными, отражая вкус человека, знающего толк в искусстве и любящего окружать себя изысканными вещами.

“Что ж, молодой человек,” – приветствовал он меня. – “Материализовалась уже какая-то работёнка?”

Я признался, что пока ничего такого не обнаружил, и боялся, что это будет значить для меня билет на Ямайку и кофейную плантацию.

“И вы не то что бы очень рвались на эту вашу Ямайку. Это же очевидно. Итак, я тут подумал и решил, что стоит предложить вам место, которое придётся вам больше по вкусу. Мне требуется компаньон-секретарь – кто-то с крепкими нервами и не возражающий против путешествий. Вы шпрехаете по-немецки?”

“Да, сэр,” – с живостью откликнулся я. – “Я пять лет учился в Германии, посему могу похвастать отличным знанием языка.”

“Хорошо! У меня тут намечается кое-какое исследование, которое потребует от меня переместиться в австрийский Тироль на несколько недель, и непременным условием для моего секретаря является знание немецкого на должном уровне. Итак, давайте проясним суть дела. Работа ожидается с привкусом опасности. Цель моих изысканий представляет определённый оккультный интерес, и мы можем столкнуться со сверхъестественным. Я уверен, что буду способен защитить вас так же хорошо, как самого себя, иначе я бы не предлагал вам данную позицию. Как вы на это смотрите?”

Сказать, что я был огорошен предложением профессора – значит, налить воды вместо вина. С практической стороны вещей я не знал ровным счётом ничего о любимом предмете моего нанимателя, но зато искренне желал схватиться за любое дело, означавшее авантюру. И мне также угрожала перспектива остаться куковать без работы, тем самым подвигая моего отца на дальнейшие расходы, а это уже было бы выше его сил. Здесь же имелся шанс, что я смогу вернуться домой с добрыми вестями касаемо того, что мне удалось занять должность, требующую немедленного вовлечения в деятельность. Результатом данной дилеммы стало то, что я с превеликой благодарностью принял предложение профессора и получил место его компаньона-секретаря с окладом в 200 фунтов годовых, с учётом оплаты всех издержек. Мы хлопнули по бокалу шерри, чтобы запечатать сделку, и мой новый наниматель предложил мне взять двухнедельные каникулы, после чего быть готовым сопровождать его в Тироль.

Я вернулся в колледж св. Эмерана в качестве секретаря профессора Раттера в конце июня 1929-го года. Оказалось, что нам предстоит задержаться в стенах университета ещё как минимум на неделю, так как были некоторые вещи, которые необходимо было завершить профессору прежде его отбытия из Кэмбриджа. В первые два или три дня я был ангажирован в обычную рутину с корреспонденцией, корректуру доказательной базы статей для американских журналов и оплату счетов за расходные товары в течение семестра. Затем, одним ранним утром профессор вошёл в комнату, где я работал, и поместил грязный кусок пергамента на столешницу.

“Вот!” – воскликнул он возбуждённым голосом. – “Тут причина нашего предстоящего отбытия в Тироль. Этот документ написан монахом аббатства св. Дихула в 1414 году. Прочитайте его целиком и сделайте перевод для последующего использования.”

Хотя манускрипт был краток, его дешифровка оказалась довольно-таки сложным делом. Когда-то он был повреждён от воды, и некоторые буквицы были размыты. К тому же он был написан на старонемецком диалекте, который оказался для меня чем-то новым. Наконец, я закончил с переводом и почувствовал, что он вполне сносно соответствует значению оригинала. Вот что он гласил:

“Я, Отто фон Унтерзейн, монах ордена св. Бруно в аббатстве Нашей Дамы и св. Дихула, сим возглашаю, что Жемчужина Зелло была передана мне на хранение Братом Вальдибрандом из Стэмса, вместе с тем, что суть страж жемчужины. Во время последних войн я писал императору и предлагал ему помощь теми средствами, что я располагаю под рукой. Однако же, предложения мои не нашли должного отзыва у него. Вместо же этого, была снаряжена комиссия, назначенная произвести обыск в моём имуществе и содержимом дома этого. Ибо считали они (и, возможно, небезосновательно), что такая сила, о какой я заявлял, могла происходить только от Сатаны, и что тот, кто владеет Жемчужиной Зелло, должен зваться хоязином Сатаны.

Посему, пока не было открыто всё, я призвал Брата Килиана на совещание и вместе мы сделали тайник в старом колодце к северу от церкви. Там мы спрятали жемчужину и её стража, и поместили надёжный замок на входе. Пусть же те, кто будут искать её, остерегутся. Для лучшей сохранности этого тайника я постановил, что если со мной вдруг произойдёт что-то дурное, то пусть ключ от колодца будет помещён внутрь моей гробницы. Когда же придёт мастер (а он не может не прийти), чтобы найти драгоценность, он должен сперва вскрыть мою могилу и там найти ждущий его руки ключ.”

Позже тем же днём профессор вернулся ко мне и одобрил перевод.

“Что ж,” – сказал он, устраиваясь в кресле. – “Я полагаю, ты желаешь знать, о чём это всё?”

“Ну да,” – подтвердил я, – “смысл этой рукописи слишком тёмен для меня. Кто такой был Отто фон Унтерзейн и что такое эта Жемчужина Зелло?”

“Отто, мой дорогой друг,” – ответил Раттер, – “был именно тем, кем он себя описал – монахом аббатства св. Дихула, неподалёку от Шваца. Жемчужина Зелло была, или же есть и поныне, драгоценным камнем, по поверью, найденным персидским астрологом Зелло и якобы наделяющим своего носителя разнообразными оккультными силами – такими, как например, тайной трансмутации металлов, искусством исцеления и способностью находить спрятанные сокровища. Отто, кто, несомненно, был мастером чёрных искусств, заполучил жемчужину у монаха из Стэмса и, что не очень мудро с его стороны, раструбил о том, что теперь он – владелец драгоценного камня, на всю страну. Комиссия, о которой он говорит в документе, признала его виновным в ведьмовстве и колдовстве, и он был приговорён к смерти. Насколько я смог удостовериться, его обезглавили. Но, прежде чем он был помещён под трибунал, ему удалось спрятать жемчужину в тайнике, и я надеюсь найти её там.”

“Конечно,” – воскликнул я, – “сами вы не верите в эту историю. Ну а что, документ же был написан более пяти столетий тому.”

“Это вовсе не отрицает тот факт, что жемчужина существовала и, с учётом всего нам известного, продолжает существовать. Я уверен, что мы должны найти её в монастырском колодце – в том самом месте, где Отто её запрятал.”

“И что же вы будете делать с ней, когда найдёте?”

“А! Это ещё будет видно. Многие оккультисты склоняются к мысли, что драгоценный камень – не жемчужина вовсе. Возможно, данная мысль происходит из рационального объяснения тех странных сил, которыми эта вещь якобы обладает. Я отнюдь не удивлюсь, обнаружив, что это ни больше, ни меньше, чем кусочек радия.”

“Там ещё что-то про стража говорится,” – указал я ему.

“Да. Я полагаю, мне следует принять это всерьёз, и у меня уже есть некоторые мысли по этому поводу. Это может быть просто какая-нибудь кукла, сделанная, чтобы отпугнуть профанов; или же это могло быть животное; и, хотя я думаю об этом в последний черёд, существует отдалённая вероятность того, что Отто был достаточно подкован в вопросе, чтобы создать элементала для охраны сокровища.”

Два дня спустя мы покинули Кэмбридж и направились в Иннсбрук.

III

На верхушках гор всё ещё лежал небольшой снег, но погода была тёплой и солнечной, а долины были оживлены цветами. Мы сняли комнаты в маленьком отеле в Иннсбруке и провели день или около того, изучая приятный городок. Я никогда не был здесь ранее, но Раттер знал его неплохо и показал мне все его достопримечательности. Сперва мы отправились поглядеть на статую Короля Артура в Хофкирше, затем на рельефы Грассера на Гольден Дахле, после – в тирольский музей искусств и под конец – на замечательный ансамбль фонтанов на улицах и в парках. Также мы совершили несколько экскурсий в горы и посетили некоторые интересные замки и монастыри. Но прошла неделя, прежде чем мы наняли водителя и, под надзором профессора, доехали до аббатства св. Дихула. Мне уже стало известно, что монастырь был запущен порядка сотни лет, когда он вошёл в собственность семьи Стеесмер. Они ни разу не обратили на него должного внимания и позволили зданиям медленно разрушаться. Нам удалось опросить графа Антона фон Стеесмера, и профессор объяснил ему, что желал бы произвести некоторые антикварные исследования в аббатстве. Граф с готовностью дал нам своё разрешение на посещение этого места и также любезно позволил производить любые экскавации, которые профессор сочтёт нужными. Конечно, он был не в курсе истинного интереса Раттера среди заброшенных монастырских стен, и решил, что мы планируем составить архитектурный план зданий. Он также сообщил нам, что в аббатстве имеется местный смотритель, и посоветовал нам расположиться у него в доме для гостей на несколько дней. Это нас вполне удовлетворяло, и граф пообещал написать смотрителю и проинструктировать его касательно подготовки комнат для нас.

Первоначальный вид на аббатство св. Дихула был удручающим. Более мрачного нагромождения камней я не встречал. Серые стены заросли какими-то унылыми ползучими растениями, уцелела лишь половина церковной башни, а ржавые ворота валялись под разбитыми петлями. Мы въехали на угрюмый монастырский двор, и шум автомобиля потревожил сотни грачей, гнездящихся в руинах. Их хриплый грай явился для нас как бы странным хором приветствия. Единственным знаком человеческого обитания была тонкая струйка дыма, поднимающаяся из дымохода постройки, стоявшей рядом с воротами. Это, предположительно, и был дом для гостей. Я спешился и постучал в дверь. После нескольких минут послышалось шуршание ног, отпирание засовов, снятие цепочки, и на пороге следом за распахнувшейся дверью возникло белое лицо. Оно шокировало меня, так как это был облик человека, жившего под тенью ужасного страха. К этому времени ко мне присоединился профессор и на своём беглом немецком представил нас. Смотритель поклонился и улыбнулся, приветствуя. Тонким, дребезжащим голосом он ответил, что получил сообщение от графа, и всё уже было приготовлено для нашего приёма.

“Я уверен, вы извините меня за грубость обстановки,” – сказал он. – “Здесь я совершенно один, и ко мне не часто заходят посетители. Два дня в комнатах горят свечи, так что я думаю, вы найдёте их хорошо проветренными и достаточно комфортабельными.”

Он вытащил наш багаж из машины, после чего мы последовали за ним вверх по лестнице к двум большим комнатам с сообщающейся дверью. Они были весьма скудно обставлены, и кровати выглядели так, как будто они находились здесь ещё с монастырских времён. Старик, которого звали, как он нам сказал, Хансом Штейнгелем, кажется, не испытывал особого удовольствия покидать нас. Я заметил, что вновь и вновь он бросает косые взгляды через плечо, будто ожидая, что кто-то следует за ним. Один раз он будто стал прислушиваться к чему-то, и мне показалось, что я услышал звук низкого смеха из какого-то отдалённого угла дома. Наконец, нам удалось избавиться от Ханса с обещанием, что мы спустимся на приём пищи в течение получаса.

“Вы обратили внимание на этого человека?” – спросил профессор, как только дверь захлопнулась. – “Его что-то или кто-то преследует, и он попросту истосковался по общению с другими людьми.”

“Да,” – согласился я. – “Он определённо чего-то боится. Хотя зачем нервозному человеку следует жить в подобном заброшенном месте – свыше моего понимания.”

Мы помылись, распаковали наши чемоданы и спустились вниз в обеденную комнату. Это оказалась длинная сводчатая зала с массивным трапезным столом по центру. Ханс совершил чудеса в приготовлении провизии. Здесь была жареная птица, сервированная с картофелем и бобами, тушёные яблоки, крем-сыр из козьего молока, и ещё большой кувшин холодного лагера. Профессор настаивал, что смотритель должен отобедать с нами, так что Ханс, с этой лёгкой грацией, отличающей тирольского крестьянина, занял своё место за столом. Он стал более весёлым под влиянием еды или же компании. Однако всё время он, по-видимому, продолжал прислушиваться. В какой-то момент он бросил взгляд через плечо, и один раз я увидел, как он осенил себя исподтишка знаком креста. Раттер также приметил его страхи и в конце концов спросил:

“Что вас беспокоит, Ханс?”

“Н-ничего, с-сэр. Нич-чего. Я-я в-вас у-уверяю.” — запинаясь, ответил тот. – “Я п-просто р-робкого нрава и м-малейший шум т-тревожит меня.”

“Тогда вы не должны жить в одиночестве в этом мрачном месте,” – сказал профессор. – “В таком месте можно расшатать любые нервы, и вряд ли людям робкого склада характера может быть полезно здесь находиться.”

“Н-но я н-не могу п-покинуть е-его,” – объяснил Ханс. – “М-мои п-предки были с-слугами у м-монахов ещё до того, к-как аббатство б-было з-заброшено, и н-начиная с-с того в-врем-мени здесь в-всегда б-был смотритель из р-рода Ш-штейнгелей. К-когда я ум-мру, этому п-придёт к-конец, так как я н-не имею с-сына, чтобы он м-мог продолжить т-традицию. Но, п-пока я-я ещё ж-жив, м-мне д-должно оставаться з-здесь.”

Профессор оставил всё как есть, но я видел, что он далёк от удовлетворения. Позже он объяснил Хансу, что, возможно, понадобится потревожить одну из могил в церкви аббатства. Старик воспринял эту весть вполне спокойно, пока Раттер случайно не обмолвился, что могила, которую он собирался вскрыть, принадлежит Отто фон Унтерзейну. Мне никогда не доводилось видеть столь внезапную перемену в человеке. Его бледное лицо чуть ли не позеленело, и он вскочил со своего кресла.

“Нет, нет!” – вскричал он. – “Не трогайте его, я вас заклинаю! Если вы освободите его из гробницы, тогда никому не станет покоя.”

“Чепуха, мой добрый друг,” – сказал профессор резко. – “У меня есть разрешение от графа делать что мне угодно, и я нахожу крайне необходимым вскрыть могилу фон Унтерзейна. Да и отчего бы вам беспокоиться о человеке, кто мёртв уже без малого пятьсот лет?”

“Мёртв,” – повторил объятый ужасом смотритель. – “Возможно, что и мёртв… и всё же он жив. Это ведь он рыскает в этом месте, постоянно ища что-то, чего не может найти.”

“Тогда, выходит, дом одержим?” – спросил Раттер.

“Да. Его наваждает безголовый монах, который иногда стенает, иногда смеётся. Я не знаю, что более ужасно – смех или же стоны. Мой отец, который был прежним смотрителем аббатства на протяжении шестидесяти лет, рассказал мне, что это не иначе, как призрак Отто фон Унтерзейна, монаха, продавшего душу дьяволу.”

“Думаете ли вы, что вскрытие могилы сделает призрачные феномены ещё хуже?” – спросил я.

“Не знаю, сэр. Но я боюсь последствий подобного акта. До сих пор он не причинял никакого вреда. Он ходил по церкви, в аркадах, в этом самом доме, и обычно исчезал около старого колодца. Возможно, если вы вскроете его могилу, он отомстит нам за это.”

И едва он закончил говорить, как из угла комнаты рядом с очагом послышался раскат гулкого смеха. Профессор тут же вскочил на ноги и бросился к этому месту. Но там ничего не было.

“Возможно,” – сказал Раттер несколько позже, после того как Ханс оставил нас, – “что места, подобные этому, наваждаются мыслительными формами. Мыслительная форма не может навредить кому-либо, хотя она и может быть весьма неуютной. Реальная опасность происходит от привязанного к земле духа злого человека, а наш друг Отто был определённо не святым.”

Мы удалились на покой вскоре после одиннадцати часов. Ночь была очаровательна, и я постоял некоторое время у окна, обозревая разрушенную, скрытую вуалью из плюща башню церкви. Внезапно я увидел что-то, двигающееся вдоль низкой стены, по-видимому, бывшей парапетом для колодца. Это была фигура закутанного в чёрную рясу монаха без головы, и, пока я смотрел туда, она медленно растворилась.

IV

На следующее утро, после завтрака, мы втроём, вооружившись ломами, проделали путь к монастырской церкви. Некогда она, должно быть, была почтенным зданием, и даже в своём нынешнем упадке впечатляла прекрасными пропорциями. Хоры отсутствовали, и птицы свили гнёзда в резных нишах высокого алтаря. Разбитое распятье над кафедрой смотрелось странно покинутым, и некоторые статуи выпали с алтарной преграды**. Ханс, по-видимому, набрался храбрости и был в прекрасном расположении духа. Он провёл нас вверх по нефу и внутрь в амбулаторий***, где указал на плоскую надгробную плиту с надписью: ОТТО ФОН УНТЕРЗЕЙН 1415, ПОКОЙСЯ С МИРОМ. Плита была покрыта зелёным лишаем, штукатурка вокруг неё раскрошилась в пыль. Профессор просунул свой лом под один угол надгробия и указал мне, чтобы я сделал то же самое с другого конца. За несколько минут мы отбросили его в сторону, и нам открылась зияющая полость со свинцовым гробом внутри. Я никогда ранее не присутствовал на эксгумации, и это занятие мне показалось достаточно гнетущим. Но Раттер вёл себя беспечно и даже стал насвистывать популярную танцевальную мелодию, пока приступал к взламыванию крышки гроба. Его весёлая мелодия сменилась удивлённой нотой, едва он увидел содержимое. По всем правилам естественного закона природы, тело монаха должно было разложиться давным-давно, но тут, обёрнутое в лоскуты чёрного монашеского одеяния, лежало идеально сохранившееся тело мужчины сорока – сорока пяти лет. Я сказал, идеально сохранившееся, но это не совcем верно. Голова, вместо того, чтобы быть на плечах, покоилась в мёртвых руках. Я вспомнил, что Отто фон Унтерзейн был обезглавлен. Весь кураж бедняги Ханса испарился в миг, и он подвывал от ужаса. Я был более-менее шокирован, но профессор, кажется, и бровью не повёл.

“Достойный пример средневекового бальзамирования,” – заметил он. – “Отто, должно быть, пользовался определённым почётом. А теперь – что касается ключа.”

Он наклонился вперёд и стал осматривать в деловитой манере содержимое гроба; наконец, там нашёлся маленький свиток пергамента.

“Где же, чёрт побери, этот ключ?” – пробормотал Раттер. – “Он, несомненно, должен быть где-то здесь. Раскройте эту штуку, Эванс, и поглядите, есть ли там какие-то надписи. Они могут послужить нам ориентиром.”

Я взял обрывок пергамента и развернул его. Там были какие-то выцветшие надписи на смеси латыни и старонемецкого, но прочесть их не составило особого труда.

“Пусть язык мой прилипнет к нёбу рта моего,” – прочитал вслух я. – “Замок заперт: ключ к нему подобен словам рта моего до того, как они сказаны.”

Профессор выхватил пергамент из моей руки и удостоверил перевод.

“Не такая уж и сложная головоломка,” – сказал он. – “Предполагаю, что это означает, что ключ спрятан у Отто во рту.”

С брутальной бессердечностью он поднял отделённую голову и попытался вручную разжать челюсти. Сперва они не поддались его приступам, тогда профессор надавил на голову со всей силой, и нижняя часть лица раскололась. В тот же момент вся голова раскрошилась в труху, и что-то выпало на плиты пола с металлическим лязгом. Едва помедлив, чтобы скинуть фрагменты костей обратно в гроб, Раттер набросился на металлический объект и зажал его в триумфе. Им оказался бронзовый ключ.

К этому времени Ханс уже свалился на каменную скамью, окружавшую по периметру колонну, и рыдал от ужаса. Я сделал попытку расположить остатки тела в должном виде, и затем профессор и я вернули крышку гроба на место и задвинули тяжёлую плиту обратно в пазы. Она упала с тяжёлым стуком, и, пока эхо замирало под сводами церкви, жуткий визг пронёсся через всё здание.

“О, Господи спаси нас!” – возопил несчастный смотритель, осеняя себя крестом.

“Это была просто сова,” – сказал профессор, засовывая ключ в свой карман и собираясь уходить. Но я знал, что это не была сова, так как видел теневую форму безголового монаха, стоящую у алтарной преграды.

V

Полдник выдался у нас странным, тягостным. Ханс по-прежнему был слишком ошарашен и взвинчен, чтобы взяться за готовку чего-либо. Я уговорил остатки курочки, доел сыр с чёрным хлебом, после чего приготовил себе чашку кофе. Но ни у кого из нас не было особого аппетита. Даже профессор, казалось, был поглощён чувством некой надвигающейся опасности, хотя и сносно поддерживал пламя шумливой беседы. Она была даже как-то неестественно шумна, эта беседа, и я знал, что он тоже был весь на нервах. В конце перекуса он оглядел меня и сказал:

“Мы тут все как на иголках, Эванс, и я обязан признать, что по этому аббатству вполне определённо разгуливают оккультные силы. И всё же мне следует изучить колодец, чтобы работа была так или иначе доделана.”

Ханс, сидевший, уткнувшись лицом в ладони, не произнёсший до сих пор ни слова, вдруг вскочил на ноги с криком:

“Не делайте этого, герр профессор! Верните ключ в могилу и идите своей дорогой.”

“Вернуть ключ,” – поддразнил его Раттер. – “Не будьте столь глупы, друг мой. В течение получаса я должен быть на самом дне колодца и искать подходящее отверстие для ключа.”

“С вашей стороны было бы мудро держаться от колодца подальше.” – ответил старик бесцветным голосом. – “Там есть что-то такое внизу, на что вовсе не следует смотреть.”

“И что бы это могло значить?” – спросил профессор.

“Не знаю, что это может быть. Всё, что мне ведомо, это то, что крышку колодца ни разу не сдвигали с того времени, как её запечатал епископ Зальцбурга в 1522 году. Мой отец рассказывал мне, что нечто злобное сокрыто в этом колодце, но оно не может сбежать, пока печать остаётся целой.”

“Там и впрямь можеть что-то такое быть,” – задумчиво произнёс Раттер. – “Но мне следует взять на себя риск.”

Я также приложил усилия, чтобы отговорить его от исполнения сего сумасбродного замысла. Но он отмёл в сторону все мои очевидности и поклялся, что завершит свои расследования даже в одиночку, если вдруг мы будет слишком напуганными, чтобы помочь ему в этом нелёгком деле. Это, разумеется, было немыслимо, так что в конце концов мы все втроём, вооружившись мотком прочной пеньки, отправились к колодцу.

Люк был сделан из железа, проштампованного фигурой святого внутри цветочной рамки. Четыре тяжёлых свинцовых печати были помещены туда, где железо смыкалось с парапетным камнем, и до сих пор можно было разобрать на них герб принц-епископа****. Печати отвалились, как только мы приподняли крышку. Из-под неё вырвался отвратительный смрад, столь зловонный и неудержимый, что я даже понадеялся, что скопившиеся в этой дыре газы отобьют профессору всякую охоту туда спускаться. Но Раттер был крайне дотошен и подготовлен к любым оказиям. Он прихватил с собой какие-то фейерверки, нужные для очистки затхлого воздуха в горнодобывающих шахтах, и с полдюжины этих палочек должным образом очистили колодец от удушливого смрада. Мы поэкспериментировали с зажжёнными бумажными листами, и, увидев, что они продолжают гореть до самого падения в воду, профессор объявил, что теперь дело в шляпе и можно начинать спуск. Наши мощные электрофакелы осветили ряд врезанных в камень ступеней, и ещё какой-то гребень, выпирающий из стены около сорока футов***** ниже поверхности.

“Тайник должен быть где-то рядом с этой платформой,” – заключил Раттер. – “Вряд ли они спускались ещё ниже, ведь ясно как белый день, что ниже неё ты просто окунёшься в стоячую воду.”

Профессор закрепил канат на талии и проинструктировал Ханса, чтобы тот удерживал конец верёвки, в то время как я должен буду перегнуться через край колодца и направлять луч фонаря на ступени. Я же, как только голова профессора скрылась за парапетом, почувствовал практически неодолимое желание вытащить его обратно, но он крикнул оттуда, что спуск не представляет никакой сложности, так как ступеньки для ног врезаны достаточно глубоко.

Я глядел, как он цепляется за покрытую слизью стену и медленно уходит всё ниже и ниже, пока, наконец, он не достиг выступа.

“Мне нужно поскрести камни,” – крикнул он, и его голос прозвучал как-то гулко и странно. – “Они все покрыты мхом и тут не разглядеть никакой чёртовой дыры.”

И он начал орудовать деревянным скребком. Раттер занимался этим делом более десяти минут, как вдруг издал возглас триумфа. Он-таки обнаружил замочное отверстие. Я увидел, как свет его фонаря мерцает далеко внизу, пока он пытался очистить скважину. И вот ключ был вставлен в паз. Мой собственный торшер осветил его фигуру, лихорадочно вертящую ключом туда-сюда и тянущую дверцу на себя, и затем каменный блок подался наружу, открыв тёмный проём. Дикий вопль радости донёсся из зева колодца. “Оно здесь! Оно здесь!” – восклицал он. Раттер просунул руку в дыру, и я услышал всхлип блаженства. И затем моему взору явилась жемчужина. Она была размером чуть ли не с куриное яйцо и вдобавок светилась будто лунное озеро. Однако артефакт не был единственным обитателем этого тёмного тайника. Что-то шевелилось во мраке – нечто зеленоватое и пугающее, со светящимися глазами и со множеством змеящихся конечностей. Я выкрикнул предостережение, но поздно – одно из этих щупалец выстрелило и ударило Раттера в лицо. Он пошатнулся, перевалился через край выступа и ухнул в глубокую воду внизу.

На какое-то мгновение я был слишком ошеломлён, чтобы двинуть хотя бы пальцем, но затем схватился за канат, и мы вместе с Хансом что есть мочи налегли на него. Мы ощутили, как наша ноша вынырнула из воды и ударилась о выступ, и тут внезапно её вес увеличился. И всё равно мы продолжали тащить канат вверх, пока, спустя, казалось бы, целую вечность, мрачное зрелище не возникло на краю парапета. Это была голова профессора, буквально рассыпавшаяся на части, точно так же, как он в свой черёд раздробил голову Отто фон Унтерзейна. Ханс вскрикнул, я же почувствовал себя очень нездорово, но мы всё же каким-то чудом перетащили тело через парапетный камень. Именно тогда нам открылась та тварь, цеплявшаяся за ноги Раттера. Это было некое склизкое, зелёное существо с кучей щупалец, из семейства каракатиц. На один лишь миг его злобные глазища пронзили нас, и в другой миг оно уже переползло обратно в колодец, и мы услышали громкий всплеск, когда его тело соприкоснулось с водой.

Мы уложили мёртвого профессора на землю и после этого вернули люк на место. По совету Ханса мы утяжелили его большим камнем, взятым из монастырских руин, и восстановили разбитые печати из всех тех кусочков, которые нашлись вокруг. Затем мы оттащили тело профессора Раттера в домик для гостей. Одна его рука по-прежнему сжимала электрофонарь, но Жемчужина Зелло, судя по всему, покоилась на дне колодца, где, как я на то надеюсь, она будет оставаться во веки вечные. Мы условились с Хансом держать увиденное в тайне и говорить, что профессор свалился в колодец во время поисков тайного прохода и разбил себе голову об каменный выступ.

Я взял машину и поехал в Швац, чтобы сообщить о происшедшем в полицию. Ханс был в таком паническом состоянии, что я решил, что было бы не очень разумно оставлять его в монастыре, так что настоял, чтобы он сопровождал меня. Должностные лица выслушали нашу повесть с дружелюбным вниманием, молодой офицер и штатный патологоанатом получили задание сопроводить нас обратно в аббатство св. Дихула. Эти джентльмены оказались исключительно полезными и предусмотрительными людьми, и наша версия трагедии была принята ими без каких-либо оговорок. Несколько других официалов последовали за нами, и внутренняя часть колодца была должным образом проинспектирована. Была вторично обнаружена тайная дверца, но, больше к моему облегчению, нигде не было видно следов той твари. В последовавшем расследовании был вынесен вердикт “смерть от несчастного случая”, и, за исключением обычных некрологов, английская пресса мало что могла присовокупить к этому делу. Обстоятельства преждевременной кончины профессора были почти забыты ко времени, когда я вернулся в Англию.

Ханс Штейнгель остался в аббатстве св. Дихула, верный своим семейным традициям. Он умер около месяца назад, и спустя неделю по его кончине пожар уничтожил монастырскую церковь.

Я так никогда и не смог определиться с мыслью, была ли тварь в колодце на самом деле осьминогом. Мог ли такой монстр прожить в тайнике в течение пяти столетий? Это выглядело невозможным. Однако какой была альтернативная версия? Была ли эта тварь неким страхолюдным элементалом, созданным чёрным искусством колдовства, чтобы сторожить Жемчужину Зелло? Ответы на эти вопросы нам не суждено знать.

Восемь лет прошло с тех пор, как я простился с Хансом и выехал из ворот одержимого аббатства. И всё же, оглядываясь сейчас назад, я так же чётко вижу запущенный монастырский двор и чёрную фигуру безголового монаха, стоящую у колодца смерти.

Конец

***************

ПРИМЕЧАНИЯ

---------------------

*Элементалы — по воззрениям анимизма/шаманизма и средневековой магии и алхимии, стихийные духи, принадлежащие тому или иному Первоэлементу (в зап. традиции — Ignis, Aeris, Terrae, Agua, в вост. — Огонь, Металл, Дерево, Воздух, Вода) и обитающие в нём. Особенно эту тему разрабатывал средневековый маг, врач, шарлатан и алхимик Филипп Ауреол Бомбаст Теофраст Парацельс фон Гогенгейм (1493-1541), он называл их саламандрами, гномами, ундинами и сильфами — см. например, http://a-pesni.org/zona/demon/onimfah.php и http://teurgia.org/index.php?option=com_c.... Существовали даже специальные Молитвы Элементалей. Однако, вопрос со стихийными духами не до конца прояснён до сих пор, так как в эту категорию подпадают также разного рода враждебные genius loci и вампирические обитатели Клипот в форме feral shadows, как явствует из некоторых классических рассказов weird fiction разных авторов. Обыкновенно для экзорцизма данных инфернальных тварей применяются те же средства, что пригодны и для экзорцизма злых духов, демонов и нежити. То же самое мы видим в новелле Коулса — отношение к элементали выражено здесь определённо не как к нейтральному стихийному существу, а как к активной и опасной колдовской манифестации. Впрочем, более подробно тема будет рассмотрена в специальном исследовании данной категории weird tales.

**Алтарная преграда — общий элемент декора в позднесредневековой церковной архитектуре. Это, как правило, богатая перегородка между алтарем и нефом, с более или менее свободными узорами из дерева, камня или кованого железа.

***Место для прогулок, особенно — проходы вокруг апсиды или аркады в католической церкви или монастыре.

****Принц-епископ — епископ, который также является гражданским правителем какого-то светского королевства или суверенитета. См. “Принц-епископы-близнецы Вёрцбурга и Бамберга.”

*****~12 метров.