The Fifth Mask / Пятая Маска

(1957)

Shamus Frazer / Шэймус Фрэзер

(1912-1966)

из сборника

Where Human Pathways End / Там, Где Заканчиваются Человеческие Пути

(Ash-Tree Press, 2001)

Перевод: И. Бузлофф, 2017

****************************

Помнишь, помнишь ли – то 5-ое ноября? Единственное моё желание – это забыть его. Но каждый год в этот день кому-то приходится вспоминать о том, что было – и о том, что будет. Петарды трещат в затянутых туманом аллеях уже в конце октября; острый запах пороха в резком воздухе; пороговые явления памяти, как они есть – заварушка перед началом серьёзной кампании чистейшего зла.

В этот сезон я держусь крупных улиц. Но даже на Стрэнде, среди неоновых огней ты стремишься в эти маленькие мрачные шествия, подальше от крысиных нор в речном тумане. Лица цвета почерневшей пробки, заезженная тележка с мылом, и этот крепко сбитый, раздутый парень в растопыренном поношенном костюме, со шляпой головореза, опущенной на безглазую, обломанную маску; и не имеет значения, как быстро ты пытаешься пройти мимо, тебе не избежать этого по-крысячьи визгливого рефрена: «монетку для штарика, миштер…». Словно ледяным пальцем промеж лопаток – вот как оно меня пробирает.

Я спешу мимо со всех ног, пока не замолкают кинутые мне в спину сквернословия, и я не вхожу в свой прежний ритм и не продолжаю думать о том, как же остановить своё мышление.

О, я пробовал фильмотерапию – но в кинозалах слишком темно и всё время это бормотание и придыхание у тебя за спиной; и даже когда зажигают огни, лица незнакомцев бурлят вокруг тебя… как маски… ожидая темноты, если вы меня понимаете. Так что обычно остаётся паб. К счастью, я нашёл один такой. Я был измотан. Всю дорогу вдоль и поперёк этот чёртов припев: «Помни, помни… монетку для штарика.» Затем, на углу… прямо позади заиндевелого окна с нарисованным на нём козлом и ходулями – ребёнок в маске; он ничего не говорил, но когда я уже проходил мимо него, он сделал так, как будто хотел снять её – маску, то есть. Тут я повернулся, чтобы зайти внутрь – и оступился.

Упал, скажете вы? Что ж, я определённо кувыркнулся через входной ковёр, если вы это имеете в виду. Дурацкое место, чтобы класть здесь ковёр.

Нервы? Что ж, в этом тоже что-то есть – но нет ничего, чтобы не имело бы объяснения. Вот что здесь самое пугающее – а именно, почему это должно было произойти со мной; и если тут есть причина, то говорю вам, что я не желаю знать её.

Почему меня выбрал какой-то малец? Робину Труби и мне не было ещё и десяти, если вообще было, когда… произошёл… тот случай, который я тщётно силюсь стереть из памяти.

Нет, дайте мне пережить это. Два двойных виски, мисс. Джентльмен платит, э? Это хорошо, очень хорошо – но я не вижу причины; падение немного встряхнуло меня, но сейчас я в порядке. Виски и кто-либо, имеющий терпение, помогут мне сейчас.

Робин? Робин теперь мёртв. Это было в Нормандии; одну из тех фосфорных бомб, которые он перевозил, задело пулей – сгорел заживо с фосфором в кишках. Вам не удалось бы его загасить, подобно одному из тех парней, которых они набивают фейрверками; им было просто не подобраться к нему. Остался лишь я, до поры до времени…

Мы были друзьями в детстве, наши родители жили рядом, видите как. Дело было в Фэйлинге, что в Даркшире. Я сам с севера, хотя вы, возможно, и не догадываетесь об этом; со времени войны и жизни здесь я изменился. Житель более несуществующего города, вот он я – и все мы, если дойдёт до этого. Но есть что-то реальное в месте, где ты жил в детстве.

Вам ведь никогда не доводилось посещать Фэйлинг, так? Что ж, там особо не на что смотреть – это вам не Лондон или чего подобное. Индустриальный такой пригород, знаете ли: почернелые от копоти церквушки, и ряд за рядом жёлтокирпичных домов, накрытых крышами из синего шифера. Мои и Робина Труби родные жили бок о бок, как говорится, в одном из этих рядов – и мы всегда были то внутри, то снаружи дома каждого из нас, либо же лазали через стену, перекрывавшую наши задние дворы. Робин был тот ещё прохвост – рыжеволосый и всё такое. Мы звали его Робином Худом, а я был Братец Тук, так как был добротно сложен и ещё носил очки.

Да, я знаю – вы спросите, какое это всё имеет дело с тем, о чём я хочу рассказать, то есть о том парне, 5-ом ноября и всём прочем? Но я сделаю это в своё время, сэр, если хотя бы время всё ещё в нашем распоряжении, а не сдано нам в аренду нарезкой из различных протяжённостей. Я однажды работал у драпировщика и… но это вовсе не то, на что мне надо настроиться для рассказывания.

Мы обычно копили деньги к пятому числу – Робин и я; копили, значит, пенни и покупали в магазинчике фейерверков бирманские огни, пугачи, звёздные ракеты, римские свечи, екатерининские колёса и прочий стафф, но в основном пугачи. И целыми неделями надоедали нашим отцам, выпрашивая у них старую шляпу, пару брюк с заношенной заплатой на седалище, пальто с истёртыми локтями – что угодно из стариковского гардероба. В последние несколько ночей октября мы наряжались… в маски… и шли выклянчивать медяки, как будто у нас их было недостаточно; однако, мы уходили в отдалённую часть города, где нас не могли бы узнать. Когда же нам надо было возвращаться домой, мы должны были прятаться в тенях и вспоминать все наши жизни. Тот район, где жили мы с Робином, был респектабельным, и худшее, что мы могли сделать – это вести себя как простая ребятня. Вот почему мы одевали эти маски… так нас не узнали бы случайно проходящие мимо соседи.

Мы купили их в небольшом газетном киоске под названием Хорробин, где иногда можно было потратиться на анисовые шарики или лакричные конфеты, по дороге к или от Таун-Филдз. Робин выбрал мёртвую голову, зеленовато-белёсую; у меня была голова негроида, лакрично-чёрная, с красными глазными яблоками; демон-ниггер, как вы могли бы описать её. Мы одевали их на улице, и стоит отметить – мне приходилось снимать свои очки, чтобы напялить маску, а потом нацеплять их обратно поверх неё, так, чтобы хоть что-то видеть со своей близорукостью. У Робина был тот ещё скверный видок, с его рыжей шевелюрой, торчащей, как сполохи пламени поверх этого зеленушного, пустого черепа-лица.

— Вот, нацепи-ка свою шляпу, — сказал я, и мы одели наши старые шерстяные шляпы с перьями в лентах, которые взяли с собой. С ними маски держались более крепко на наших головах; они были сделаны из мягкого картона или папье-маше, и довольно неприятно, даже тошнотворно пахли.

Мы решили пересечь Таун-Филдз до того квартала, где стоял новый жилой комплекс для рабочего класса, с магазинчиками, кинотеатром и всем прочим, построенный на месте старого военного аэродрома 1914-18 гг. Тут не было никого из знакомых нам, и мы рассчитывали, что когда доберёмся до туда, уже стемнеет.

Таун-Филдз в Фэйлинге ныне превращены в место отдыха – теннисные корты, павильоны для крикета, такие штуки; однако на то время, о котором идёт речь, это были пашни. Часто мы с Робином играли там, среди кукурузы, в прячущихся индейцев – пока однажды нас не поймал фермер. Но к ноябрю, естественно, кукуруза уже была убрана; не могу вспомнить, что же там росло, помимо нескольких желтоватых стеблей и пней от мангельвурцеля*.

На полях висел туман – не очень плотный, но с завихрениями. Мы держались верхней части полей. Там была широкая дорога, со скамейками и газовыми фонарями; она тянулась вдоль края пашни, с одной стороны огороженная большими виллами, стоящими позади каменных стен и изгородей из просмоленной древесины, и сумрачными садами с высокими деревьями и кустарниками, а с другой – полями, уходящими вниз медленной широкой дугой, как если бы это было море. Настоящая тропа сокровищ для собирателей желудей ранней осенью, хотя после… после того, что произошло, я никогда больше не осмеливался ходить туда.

Время было далеко за полдень, но ещё не стемнело, когда Робин и я вышли на эту дорогу. Мы прошли мимо фонарщика с его длинным шестом; он, однако, уже давно принялся за работу, и в тусклых сумерках цепь из зажжённых газовых ламп, которую он оставил позади, давала больше шума, нежели света; фонари шипели и хлопали, как будто пытались тебе что-то сказать.

Мы уже почти добрались до перелаза, который вёл к пешеходной дорожке, вьющейся вниз около полумили к основанию полей – замечу, что мы отнюдь не спешили – мы уже бывали тут раньше в ноябрьских потёмках, и у нас в карманах лежали фонарики на батарейках; но, что касается меня, когда я услышал тот голос, позвавший нас, то моим первым импульсом было перемахнуть через изгородь и бежать сломя голову, пока не упаду. Это был тонкий и высокий голос, и какой-то холодный, очень холодный. Я уже забросил ногу на перелаз, но от ужаса поскользнулся и упал. Робин поднял меня на ноги.

— Кто это был? – выдохнул я. – Кто это только что говорил?

— Не будь придурком, Фред Такер. Это только лишь леди. Она нас не знает, — прошептал он. – Она вполне может быть нам полезна в деле добычи шестипенсовиков, если постараться – весьма симпатичная дама.

— Смерть, маленькая Смерть, и разве их две? – продолжил тонкий голос. – Смерть дружит с маленьким мальчиком?.. Нет, я вижу – маленьким негритёнком, Нубийцем, эфиопским рабом Смерти…

Она сидела посередь одной из тех скамеек, о которых шла речь выше; аляповатые железные фурнитуры, окрашенные в тёмно-малиновый тон, поставленные здесь вместе с газовыми фонарями, судя по всему, примерно в то же время, когда царица-вдова** сидела в Виндзоре в кринолине. Она была так же тонка, как и её голос, одета во всё чёрное, а на голове у неё красовался своеобразный соломенный капот того же цвета с фиолетовой полосой из вельвета. За её спиной находилась стена из алебастра, пятнистая и выцветшая, словно надгробье, и призраки зимних деревьев вскидывали свои голые ветви над ней и терялись в сумерках. Я был не менее напуган её видом, как до этого – её голосом, и был готов дать драпу, если бы не хватка Робина на моей руке. «Да прекрати ты!» — сказал он и ущипнул меня, как будто хотел заставить меня спеть вместе с ним льстивую песенку: «Пожалуйте монетку, леди, для старого человека?»

— Какому-такому старому? – спросила дама, хихикнув так, что у вас застучали бы зубы. – Я здесь вижу только двух молодых людей, но мои глаза, увы, уже не те, что прежде… в темноте!

Она подманила нас длинным крючковатым указательным пальцем, белым как у больного лепрой:

— Давайте ближе… ближе… пока я не увижу ваши глазные белки… Тогда мы сможем стрелять друг в друга намного эффективнее…

Я хотел было отступить, но Робин крепко держал меня за запястье и потащил перед собой, пока мы не встали в паре шагов от дамы – достаточно близко от неё, чтобы она могла схватить меня, если вдруг резко наклонилась бы.

Робин достал банку для угощений из-под своего плаща и звякнул ею — мы заранее положили туда несколько полпенсовиков, так что звяк вышел отменный:

— Подайте пенни старику, леди.

— И мне надо поднять руки вверх, так ведь? Мои деньги или жизнь? Может быть, и то и другое, господин Смерть, хех? – Она подняла с колен кошмарный ридикюль из чёрной сетки – подобно сетям, которые ставят на кроличьих садках во время охоты, только темнее и больше – и её пальцы стали орудовать у отверстия этой сумки в своеобразной прядильной манере, вроде длинных белых червей, копошащихся в черноте.

— Но вы должны сперва разоблачить себя, иначе получите деньги путём ложного притворства. Итак, с кого первого я должна снять маску? – Она ткнула извивающимся белым пальцем в нашу сторону, — Эники, беники, ели вареники! Схвачу я щас нигру за его коленики!

Палец жёстко застыл, указывая на моё сердце.

— Снимай, — приказал дама. – Снимай эту маску, дитя, и…

Я нащупал свои очки; было ощущение, как будто меня загипнотизировали. Я снял их. Затем снял шляпу и, под конец, маску негра.

— Как я и думала, — добавила она. – Бледнолицый паренёк. Его маска черна, но, о, его душа бела. Лицо как пудинг, а печень, как лилия. – Её палец согнулся обратно, как змея, и выстрелил в грудь Робина. – Следующий парень! – сказала она.

Я слышал тяжёлое дыхание Робина, пока он стаскивал шляпу и ослаблял эластичную ленту у маски.

— Это достойно медной монеты, миссис, — сказал он, и мне никогда не доводилось слышать его голос настолько тревожным.

— Медной? — спросила она. – И это тоже яркая, свежеотчеканенная монета, парень! Мастер Смерть пунцовый, как Купидон, а его голова – это прямо-таки жаровня, у которой можно погреть руки; даже мои руки могут оттаять от такой головы за милую душу…

Было похоже, как если бы она говорила сама с собой; но внезапно она наклонилась вперёд и вытянула руки.

— Дайте мне ваши маски, — сказала она, — и я покажу вам фокус, идёт?... Оптическая иллюзия, если вам нравятся длинные слова.

Она выхватила их у нас прежде, чем мы поняли это, и вернулась в исходное положение с масками, пойманными, как мотыльки – в паутину среди этих траурных кружев, бывших на ней. Её пальцы снова засуетились у рта её ридикюля, и она извлекла оттуда несколько пенни. Это были чёрные викторианские пенни, и она дала нам по одному такому. Мой был холоден как лёд, и сторона решки была зелёного цвета с каким-то налётом вроде ярь-медянки***.

— Теперь положите их мне на глаза, — сказала она. – Вдавите их посильнее. Не бойтесь, что причините мне боль.

Никто из нас не двинулся с места.

— Тогда давайте их мне обратно.

Мы вернули пенни в тишине, и она вжала их в свои глазницы. На этом бледном тонком лице они смотрелись как впадины, из которых давным-давно выпали глаза.

— А теперь маски…

Она покрыла своё лицо сначала моей ниггерской маской, и было похоже, как будто на том месте образовалась чернота и больше ничего не было, или же как с той чёрной тканью, которой закрывают лицо убийцы, когда лезут через потайной ход – у меня были кошмары после одного такого зрелища в игровых автоматах в Блэкпуле. Меня пробрала дрожь при виде её – хотя я даже не мог толком рассмотреть эту даму, так как мои очки по-прежнему были зажаты в пальцах с момента снятия маски.

Затем она взяла маску Робина и приложила её поверх моей – и чернота в глазницах, где были монеты, была похожа… что ж, нужные в тот момент слова пришли ко мне лишь годы спустя… была похожа на вечную ночь, сэр.

— А теперь, детишки, — голос её звучал приглушённо и ещё тоньше, чем ранее, из-за масок, — найдите пенни.

— Давай, Братец Тук, — сказал Робин. – Не будь, как заварной крем. Не стой тут, как тупой лунатик. Леди хочет, чтобы ты снял с неё маску.

Очень осторожно я протянул мою руку к маске – она словно бы сама упала ко мне в ладонь. Я стоял и глазел, как в тумане, пока Робин, воодушевлённый моим успехом, потянулся за второй маской.

Две маски пришли в его руки – и тут же выпали на колени леди. Я услышал, как Робин заскулил, и почувствовал, как моё горло пересохло при виде того, что я увидел. Одна из масок, что лежала лицом вверх на коленях дамы, была её лицом… худым лицом с высокими скулами и красной линией рта, которое теперь отстранённо глядело на меня с её коленей.

Я подумал, что тут дело в моей близорукости, и автоматически я нашарил маску, которую держал, и очки поверх неё.

Затем я тоже начал подвывать. У леди было другое лицо – ужасное шрамированное иссохшее нечто со съеденной гниением плотью носа.

— Прекратить скулёж! – её голос стал ещё резче и холоднее. – Почему бы мне тоже не одевать маски – на Пятое-то ноября? Должно ли мне хныкать и скулить, когда двое маленьких чудовищ выходят ко мне из тумана? Вы, конечно, думаете, что если это было моё лицо, я должна была пережить какой-то ужасный несчастный случай, так что ли? Или, возможно, я отмечена знаком пугающего недуга, эм? Но вы можете перестать хныкать – это всего лишь маска. А если бы и нет, что ж, на этой тёмной земле несчастья – всего лишь элементы Творения, знаете ли, а что касается болезни, ну, она суть такая же обычная эпидемия, как простуда, не так ли, господин Смерть?

Мы слышали слова, но их значение дошло до меня лишь годы спустя – боюсь, я до сих пор не до конца понимаю их значение. Однако звук её голоса словно бы убаюкал нас в некое подобие транса. Мы прекратили ныть – но я слышал, как кто-то клацает зубами, и не мог бы с уверенностью сказать, что это не были моими зубами.

— Вы по-прежнему не нашли пенни. Итак, кто же готов снять эту маску?... Эники, беники, ели вареники. Схвачу я…

Она остановилась, и хотя чёрные пустые глазницы не выказывали никаких признаков жизни, каждый из нас знал, что она смотрит на кого-то ещё, кого-то, стоящего немного позади нас. Это могло выразиться в поднятии этой мерзостной маски – что-то, возможно, какая-то новая настороженность в худом теле, что заставила меня заглянуть за плечо.

— Ещё один молодой человек? – сказала она. – Ещё один маленький мальчик хочет поглядеть на мой фокус с пенни. Что ж, у меня достаточно публики, нет, паствы, нет, собрания. Подойди же ближе, дитя.

Поначалу я подумал, что этот новоприбывший тоже одел маску, потому что его лицо было столь бледным, а глаза – столь зачарованными. Это был малец на год-два помладше нас с Робином, у него были чудесные и аккуратно расчёсанные волосы, а одет он был в ладное серое пальто и серые же гольфы. В одной руке у него была льняная сумка, в которой лежали танцевальные туфли, так как можно было различить пятку из лакированной кожи, торчащую из верхней части сумки. Должно быть, он возвращался из танцевального класса или с какой-нибудь детской вечеринки через Таун-Филдз. Возможно, что он жил в одном из тех больших особняков, чьи мигающие огни мы видели отсюда за накрытыми туманом верхушками садовых деревьев.

Это был не тот типаж, на который Робин или я обратили бы внимание в обычное время. Если бы мы встретили его одного, то наверняка бы прикололи бы, закинув его сияющие туфли в глубь мангельвурцелей и посоветовав ему не замарать ручки в поисках их. «Маленький лорд Фонтлерой?» — мы бы дразнили его (в наших тогдашних словарях не было ещё «неженки»), и стали бы толкать его, втирая ему грязь в волосы и получая от этого свою толику забавы. Но сейчас… Не могу говорить за Робина, но что до меня, то был несказанно рад его прибытию, и ещё сочувствовал ему. Я хотел предостеречь его, хотел сказать: «Беги, парень, беги так быстро, как можешь, прежде чем она пришпилит тебя тут, как она сделала со мной и моим дружбаном. Беги же и приведи подмогу!» Однако всё, на что я был способен, это каркнуть: «Привет, малой.» Я хотел, чтобы это прозвучало дружелюбно, так как был благодарен, что мы больше не были одни.

Пусть даже этот типок был испуган, его не покинуло высокомерие. О, с его бравадой всё было тип-топ.

— Она напугала вас? – спросил он, и голос у него был такой, какой моя матушка называет «настоящий класс». – Я видел её тут раз или два раньше. – и добавил так тихо, что она не могла бы это услышать обычным слухом, — Я думаю, что она, видимо, пациентка, которую отпустили из… какого-то Дома – для людей с повреждённой психикой, знаете ли… Что это у неё на лице?

— Маска! – тонкий приглушённый голос застал его врасплох. – И кто же подойдёт, чтобы снять и найти пенни… Кого мы должны пригласить, чтобы снять уже её?... Не тебя ли, мой маленький сладкоголосый танцевальный партнёр?... Никто?... Тогда мне придётся снять её самой…

Её длинные измождённые пальцы приблизились к её лицу, и она отслоила эту иссохшую мерзость, под которой оказалась маска Робина, черепушка, так же плотно сидящая на физиономии леди, что и раньше.

Теперь уже это был фокус, который я мог оценить. Она должна была каким-то образом переместить маску Робина из своих рук и подсунуть её под другую, чтобы мы вообще не заметили ничего. Это был вполне себе фокус, полагаю – и я немного утратил ощущение… дискомфорта, думая о том, как она это провернула. Тут требовалась ловкость рук реального иллюзиониста, чтобы так вот скрыть маску из вида и подсунуть под другую…

— Она надула тебя, Робин. – сказал я. – Она вновь забрала у тебя твою маску, гляди.

И я не был готов к тому, что произошло дальше. Робин закричал. Он просто стоял и кричал, из-за неимения слов.

— Робин, что за дела? – крикнул я на него, весь в гусиной коже. – Что с тобой такое?

Тогда он прекратил визжать. Его трясло, и когда он заговорил, его голос был выдохшийся, не его.

— Моя маска одета на тебе, Фред. Ты взял её тогда и одел. Она сейчас на тебе – и твои очки поверх неё.

Я положил руку на маску, и прежде, чем я снял её, чтобы взглянуть, то уже знал, что слова Робина были правдой. Я ощутил, что сейчас потеряю равновесие. Кричать уже было поздно.

— Итак, у нас имеется четыре маски, — вклинилось в разговор старое пугало, — и вопрос всё тот же – где же пенни? Может быть, возмездия за грехи кроются под этим? – она постучала по крепкой лобной кости ногтём. – Что вы думаете, мастер Бледнолицая Смерть? Или же это пятая маска, э, Красногрудка? Или ничего из этого, совершенно ничего, мой маленький Нижинский? Что ж, когда-нибудь мы это выясним, не так ли? Так вот, кто готов снять четвёртую маску, мои милые?... Должна ли я попросить добровольца? Эмм?

Длинный крючковатый палец вновь развернулся от её груди и она стала водить им туда-сюда между нами, вновь затянув эту страшную песенку – знакомую всем нам детскую считалку, но интонированную так, как будто это была некая тёмная литания в исполнении этого леденящего высокого тембра:

Эники, беники, ели мы драники!

Схвачу я ниггера за его подштанники.

Если он запищит, ну его веником.

Эники… беники… ели… ВАРЕНИКИ!

Палец застыл и указал на моё сердце – и я двинулся вперёд с щемящим чувством сродни отчаянию. Это было сродни апогею ночного кошмара, и я вытянул мою руку вперёд, навстречу этому костяному ужасу под чёрным соломенным капотом, когда моё запястье перехватили, и голос сказал мне прямо в ухо – словно сквозь тысячи световых лет: «Нет, нет… оставь её. Она – тьма безумия. Пошли отсюда.»

Это был тот самый парнишка с чудесной шевелюрой и туфлями для ирландского танца.

— Мои родные живут неподалёку отсюда вниз по дороге. Вернёмся вместе. Ты не в порядке. Они могут позвонить…

Его прервал этот одиозно-тонкий и острый, как осколок льда, голос:

— Итак, если никто не собирается помочь мне, я должна снять четвёртую маску лично…

Её руки потянулись к той штуке, которая не была лицом и… и Робин и я завизжали. Мы завопили как если бы наши сердца извлекли прямо из-под рёбер. И было похоже на то, что наш общий вопль освободил нас из транса, в котором нас держали.

«Если завопит, ну его веником…» О да, мы завопили что надо, и продолжали кричать, пока бежали очертя головы под трещащими газовыми фонарями. Ужас заставил меня обернуться кругом, чтобы посмотреть, не следует ли она за нами. Нет – она была всё там же, застывшая, как столб, и в руках у неё было что-то белое, возможно, маска. Чудесный парень стоял перед ней как вкопанный – он не двинулся и не издал ни единого крика. Я повернул голову обратно и поддал ещё, крича о помощи.

Уже было достаточно темно, и туман стал плотнее. Робин оставил меня позади, но я нагнал его за несколько мгновений, скорчившегося под покрытой плющом стеной с позывами к рвоте.

Когда мы перевели дыхание, чтобы можно было говорить, Робин всхлипнул:

— Кто она? Кто она, во имя всех святых, Фред?

— Паренёк предположил, что она сбежала… откуда-то, — сказал я.

— А он сам-то сбежал?... Он сделал ноги?

— Он остался там. — ответил я. – Он остался посмотреть, что там под костями… взглянуть на Пятую Маску, Робин.

— Мы не должны были оставлять его, — сказал Робин, — только не с ней… не так.

— Он мог бы сбежать точно так же, как сделали мы.

— Она зачаровала его, вот в чём дело – так же, как и нас.

— Он был отважным малым… — не знаю, почему я говорил про него в прошедшем времени, слова сами шли из меня. – Я думаю, он остался, потому что хотел видеть… была ли она вообще чем-то, живым, я имею в виду.

— Он хотел увидеть…? – воспрянул Робин. – О нет, точно нет. Он бы дал дёру не хуже нашего, если бы смог.

— Возможно, это мы навоображали себе невесть чего, Робин. Она не могла навредить нам, когда ты начал об этом думать. Она малость с приветом, вот и всё, но ничего опасного.

Робин всегда был лидером нашей шайки в школе – и теперь это был тот же старина Робин Худ, вернувшийся к жизни.

— Мы не должны бросать его с ней, Фред. Это неправильно. Только не после того, что он говорил тебе, когда ты собрался… собрался…

— Я знаю, — отрезал я и содрогнулся, — знаю, что мне нужно делать.

— Мы обязаны вернуться назад… и позвать его, Братец.

— Чёрта лысого я туда вернусь, Робин, если только дикие кони не прискачут и не схватят меня… — и я содрогнулся вновь, потому что эти слова вызвали перед моим мысленным оком картину диких лошадей, которые и впрямь были посланы, чтобы схватить меня – лоснящиеся, смолисто-чёрные жеребцы с глазами, полыхающими как раскалённые угли, и с дымными гривами, и с чёрными страусиными плюмажами, покачивающимися на их головах – погребальные кони и стеклянный катафалк, громыхающий позади них.

— Ты должен. — сказал Робин. – Таков приказ; и я пойду с тобой, в любом случае…

— Нет. – сказал я. – Мне нехорошо. Он видел, что мне нехорошо. Если она заговорит со мной снова, я... я просто не вынесу этого, Робин… Ты пойдёшь сам. Я буду ждать тут… тебя вместе с ним.

— Непохоже, что ты хотел бы остаться в одиночестве… в темноте, Фред. И я иду обратно.

Я последовал за ним. Я умолял его не делать этого. Я рыдал и клял его, однако Робин не обращал внимания.

Скамья вырисовывалась с внешнего края лужи газового освещения. Мы осторожно приблизились – но с пятнадцати ярдов можно было увидеть, что там никого не было.

— Всё в порядке. – сказал я. – Её нет. Мы можем идти назад, пожалуйста, Робин.

— Там что-то лежит на дороге, с дальнего конца скамейки, видишь? Ну-ка, сейчас только достану фонарик.

— Это всего-то чучело Гая Фокса****, которое кто-то бросил там. – прошептал я. – Давай возвращаться, Робин, пойдём домой.

— Оно движется. — сказал Робин. – Движется на руках и коленях. Оно волочит что-то, похожее на маску… что-то белое.

Нечто двигалось мучительно медленно по направлению к кольцу лампового света, и пока оно ползло, то ворчало как животное.

— Это она! – крикнул я. – Это она, крадётся к нам.

Но даже когда я выкрикнул это, я знал, что это враньё, что это не может быть той дамой и что я был одновременно трусом и предателем. Но в тот же момент нервы Робина вновь сдали – и с чувством дикого отчаяния в сердце я увидел, как он заколебался, повернулся и бросился обратно по тропе. Я побежал следом в паническом ужасе от того существа, что осталось позади; однако к тому моменту, когда мы выдохлись, я более всего боялся сам себя и того, что я сделал. Робин тоже знал, что за тварь ползала там на границе света – я мог бы сказать это ему в лицо, которое застыло словно маска.

Мы не сказали ничего. 5 ноября началось как надо. В тумане раздавались тяжёлые стуки, там и тут в садах виднелись красные огни и мерцание костров. Один раз над нашими головами пролетела ракета-петарда и взорвалась в небе, превратившись в сноп падающих синих звёзд.

Мы никогда больше не говорили о той ночи – вслух; беседа шла внутри каждого из нас, я полагаю, снова и снова. Но ещё я услышал обрывок разговора между моими родителями ночь или две спустя, когда они думали, что я уже сплю.

— Слабое сердечко, бедный ребёнок, — говорил мой отец. – Он перенапрягся тем же вечером, танцуя. И было что-то ещё, что привело его к шоку – наверное, взрыв петарды. Его нашли на крыльце. Он приполз туда, чтобы умереть. И была одна забавная вещь, Марта – он держал в руках маску Дня Гая Фокса, когда его нашли, сделанную в форме спящего ребёнка, вот как.

— Бедный ребёнок, как ужасно! – сказала матушка. – Что ж, это мог быть и наш Фред. И представь, этого мальчика кремируют – по ним непохоже, чтобы ему не могли подготовить приличные похороны.

Я кусал свою подушку, чтобы удержаться от рыданий, которые сотрясали меня во мраке. Прежде, чем мои предки ушли на покой, она вымокла со всех сторон, как не поверни.

Это могло быть совпадение. После всего, я не хотел знать, был ли это один и тот же мальчик. И я ничего не сказал Робину о том, что услышал; но мне думается, что он и так узнал.

У меня было лишь двое настоящих друзей по жизни – не считая моих родителей – и обоих уже нет. Они знали, что было под масками, если там вообще что-то было.

Вы были прекрасным слушателем, сэр. Был бы вам ещё более признателен, если бы вы проводили меня до двери… и ещё выглянули и сказали, нет ли там тех детей в масках… Нет, со мной всё будет хорошо, сэр… Тут всего один шаг через дорогу до регулярных поездов в Кенсал-Грин.

Fin

ПРИМЕЧАНИЯ

~~~~~~~~~~~~~~~~

*Мангельвурцель — кормовая свекла.

**Имеется в виду знаменитая королева Британии Александрина Виктория (1819-1901), ставшая вдовой 14 декабря 1861 года, когда её мужа принца Альберта унесла тифозная лихорадка; правила страной в одиночестве ещё без малого четыре десятка лет вплоть до 22 января 1901 года, и из-за своего пристрастия к траурным одеяниям получившая в народе прозвище «Царица-вдова Виндзора».

***Ярь-медянка — яркая голубовато-зеленая инкрустация или патина, образующаяся на меди или латуни атмосферным окислением и состоящая из карбоната меди.

****Имеется в виду английский революционер Гай Фокс (1570-1606), которого арестовали как раз на 5 ноября (см. Пороховой заговор). Имя Гая Фокса было увековечено в названиях различных празднеств, посвящённых чудесному избавлению короля («Ночь Гая Фокса» до сих пор отмечается во многих англоязычных странах 5 ноября), в песнях. Слово guy стало обозначать чучело Фокса, сжигаемое в Ночь Гая Фокса, которое несли девушки и парни, затем гротескно или плохо одетого человека, и наконец — любого молодого человека, парня. Маска Гая Фокса, использованная в комиксе, а позже и в фильме «V — значит вендетта», превратилась в интернет-мем и символ протестного движения, в частности, акции «Захвати Уолл-стрит». Дизайн маски разработал художник-иллюстратор Дэвид Ллойд в 1982 году.