«Я спросил его, не будет ли он возражать против того, чтобы я нарисовал вокруг него пентакль на ночь, и получил его согласие. Однако я понял, что он не знал, как ему вести себя по этому поводу – выказать ли суеверность или рассматривать это скорее как глупую болтовню. Но он воспринял это достаточно серьёзно, когда я рассказал ему некоторые подробности о деле "Чёрной вуали", когда погиб юный Астер. Вы помните, он сказал, что это глупое суеверие, и остался снаружи, бедолага!»
У. Х. Ходжсон, «Конь-призрак»
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Все мы видели газетные заголовки, хотя каждый из нас знал, что то, что мы прочитали, могло быть лишь в лучшем случае частью всей истории. Поэтому никто из нас не удивился, когда мы получили карточку в обычной манере Карнакки, и никто из нас не стал бы по своей воле отказываться от приглашения.
Не ранее, чем четверо из нас – Джессоп, Аркрайт, Тэйлор и я – явились к дому № 472, как мы были приглашены к ужину, во время которого наш хозяин был ещё более неразговорчив, чем обычно. После, однако, он удобно расположился в своём большом кресле, как всегда, и стал ждать, пока мы рассядемся по своим привычным местам.
— Могу позволить себе сказать, что вы, парни, уже видели газеты, — заметил он, попыхивая своей трубкой, – хотя и не извлекли особого смысла из них. Однако вы знаете это, конечно. Это всецело относится к тому сорту материалистического скепсиса, из-за которого и погиб Астер. Курьёзное и вместе с тем малоприятное дело, и не могу сказать, что я всецело безупречен.
Чарльз Астер был репортером газеты. Как вы знаете, я, как правило, не имею к ним никакого отношения, но было в его настойчивости что-то довольно... милое, за неимением лучшего слова. Этот человек больше походил на назойливого щенка, чем на кого-либо еще, и он приставал ко мне до тех пор, пока я не подумал, что мне придется взять его с собой в «безопасное» дело — настолько, насколько что-либо в этом случае можно назвать «безопасным». Как вы понимаете, это весьма относительное описание!
Однако прежде, чем представился подходящий случай, Астер сам прислал мне весьма интригующее письмо. Оказалось, что его дядя, некий мистер Джаго, недавно купил недвижимость на западе страны и столкнулся с тем, что Астер назвал «какими-то странными неприятностями», в связи с чем умолял меня приехать и разобраться. Ввиду этих событий я подумал и решил согласиться помочь ему.
Оказалось, что у этого дома уже давно сложилась репутация «странного». Однако Джаго был вовсе не обескуражен этим и, очевидно, рассматривал его как положительный актив! Именно это я имел в виду, говоря о газетах. Однако одной ночи, проведенной в доме, ему оказалось достаточно, чтобы избавиться от этих представлений. Эта ночь превратила его в пылкого верующего в силу потустороннего, поэтому Астер решил связаться со мной.
— Что именно произошло? — спросил я Астера, когда он встретил меня в поезде.
— Я не могу сказать вам точно, — ответил он. — Но есть что-то в тишине этого дома, что приводит в ужас.
Было ясно, что дядя Астера был в полном смятении. Он был из тех крупных, мясистых мужчин — вы знаете такой тип — которые много бушуют, почти трогательно рады видеть вас, когда вы прибываете на вокзал, и нервно болтают всю дорогу до дома.
Когда мы повернули в ворота (дом стоит на собственной территории), Джаго начал бросать на него быстрые, напряженные взгляды, как будто пытаясь застать его врасплох, словно этот особняк делал что-то тайное, о чем подозревал только он сам. И вдруг, он схватил Астера за руку и прошептал: «Смотри, смотри, верхнее окно!» Его голос был голосом человека, ожидающего какого-то ужаса, но всё ещё удивлённого его появлением. Вы понимаете, что я имею в виду?
К тому времени уже наступили сумерки, и с точки зрения логики было совершенно абсурдно предполагать, что кто-то из нас что-то видел, поскольку все окна находились в глубокой тени. Тем не менее, мы с Астером были убеждены, что видели силуэт женщины в окне, на которое указывал Джаго. Мало того, у меня сложилось отчётливое впечатление, что это молодая женщина, хотя её черты и были скрыты длинной чёрной вуалью. Теперь, поскольку ни Астер, ни я не имели никаких указаний на то, какую форму приняло это «привидение», не было и подозрений на самовнушение. Более того, если бы не тот очень странный факт, что мы вообще могли видеть кого-то в этом свете, то, пожалуй, женский силуэт можно было бы принять за экономку.
Однако произведённый её видом эффект на Джаго был чрезвычайным. С воплем «Женщина, женщинааа!» он забился в угол экипажа, а лицо его побелело как сыр. И всё же ни Астер, ни я не ощущали на тот момент никакого чувства страха или отвращения.
Как только мы вошли в дом, меня ошеломила царящая здесь тишина. Было похоже на океанскую зыбь – так накатывали волна за волной этой тишины. Я не способен даже и пытаться описать ту внезапность, с которой это неприятное ощущение ошеломило меня, и тогда я вспомнил слова Астера. Я знал, что в этой тишине было нечто безжалостное, нечто жестокое. Мои руки начали потеть; взглянув на Астера, я мог видеть, что он тоже покрылся испариной. Он повернулся к Джаго, что стоял позади нас снаружи дверного проёма, неспособный перешагнуть порог.
— Что это, дядя? – спросил он, и голос у него был не вполне ровным. – Это та Женщина?
— Не только она, — прошептал Джаго. – Поначалу я подумал, что это только лишь она, и что она не способна причинить мне вреда. Я решил, что неплохо бы скрасить её одиночество. Но это была не просто она.
Он на самом деле решил провести ночь в одержимой комнате из чистой извращённости!
Через некоторое время мы завели его в дом, и я постарался извлечь всю историю из дяди Джаго. Увидев, как и мы только что, фигуру Женщины снаружи, он поднялся по лестнице и нашёл комнату, в чьём окне та появилась, с твёрдым намерением, как уже было сказано, провести там ночь. Я должен сказать, что подивился тогда крепости его нервов, так как сам ещё не пробыл в доме и часа, а меня уже вовсю пробирала здешняя «жуть». Но, согласно Джаго, с ним ничего не происходило до тех пор, пока он не вошёл в саму комнату.
— Как только я вошёл в дверь той комнаты, то начал испытывать сомнения. – сказал он. – Внутри было столь гнетуще тихо, что это заставило меня подумать, хотя я далеко не впечатлительный парень, что Нечто задержало дыхание и выжидает. А затем, знаете, всё вдруг почернело. Я не имею в виду, что хлопнулся в обморок – не думаю, что был для этого достаточно напуган. Нет, это было так, словно меня ослепило, и если бы не моя рука на дверной ручке, то, думаю, вряд ли бы мне удалось оттуда выбраться. Так вот, я выпрыгнул спиной вперёд в коридор и тут же захлопнул дверь. И когда уже был снаружи, я вновь обрёл зрение. С тех пор я ни шагу к этой комнате.
Вы помните, что я говорил вам о «сотворении темноты»? Поначалу я решил, что это Джаго и имел в виду, однако он был довольно настойчив. Его свеча не потухла. Он ещё раз повторил слова: «словно меня ослепило».
К тому моменту стало уже слишком темно, чтобы можно было хотя бы как-то обследовать комнату, хотя по любым стандартам был не такой уж и поздний час. Должен признать, что испытал облегчение в связи с этим оправданием. Ныне я поучаствовал в слишком многих делах, связанных с «призрачными» материями, чтобы меня можно было обвинить в трусости. Однако порой, знаете ли, есть вещи, с которыми ты просто не можешь встретиться лицом к лицу. Это был один из таких случаев. Было что-то поистине нечестивое в том доме, и, возможно, я получил своего рода предупреждение о том, что не стоит иметь дело с этим без должной подготовки. Никогда ведь не знаешь наверняка, не так ли?
Так что я не особо расстраивался из-за подобных пустяков, но решил пойти в постель и начать с утра на свежую голову.
Я не приступал к расследованию до тех пор, пока утро не вступило в полную силу. На этом раннем этапе мои действия состояли попросту в запечатывании комнаты таким способом, чтобы я мог мгновенно заметить, если что-то материальное войдёт в неё следующей ночью. Для начала я проверил каждый дюйм стен, потолка и пола, простукивая их маленьким молоточком. Комната была совершенно лишена мебели, не считая деревянного сиденья-подоконника.
Астер был чрезвычайно заинтересован во всём этом, и я сказал ему, что не возражаю, если он будет наблюдать, до тех пор, пока не мешается под ногами. Даже в дневном свете атмосфера в комнате была весьма отвратной, и я не хотел никаких отвлекающих факторов.
Комната не была особенно большой, всего около двенадцати на десять футов; однако у меня заняло довольно-таки длительное время покрыть каждую поверхность бесцветными липкими облатками, которые я использую для обнаружения материальной активности любого рода. Я нахожу их весьма надёжными для этой цели. Ранее я обыкновенно применял уголь, как вы можете помнить, пока не столкнулся с делом о «Запертой комнате», в коем мистификатор использовал потолочную розетку, чтобы попадать в оную. После этого я натянул волосы вдоль окна и подоконника, который был определённо полым, однако же сопротивлялся всем моим попыткам открыть его. Дому было всего лишь около сотни лет, и потому едва ли в нём могли быть такие штуки, как, скажем, тайник для священника. Тем не менее, выстроивший его человек вполне мог захотеть сделать тайные проходы для своих личных целей. В таких вещах никогда нельзя принимать что-либо за чистую монету.
Представляю интерактивное переиздание вышедшей в 2021 году книги-игры "Дом Медузы", придуманной основателем легендарного журнала химерной прозы "Аконит" Эй-Бором вместе с автором этой колонки, то есть мною, а также с оригинальными иллюстрациями от Екатерины Бренчугиной.
Тогда это любопытное приключение во вселенной Мифоса прошло практически незамеченным фантлабовцами, что данное переиздание должно исправить.
Игра на стадии разработки, делалась в период с февраля по март этого года. Для перевода в интерактивную версию на Twine мне пришлось освоить программирование в html и java практически с нуля.
Особенности:
— атмосферное повествование в духе лавкрафтианского мистического хоррора и оккультных детективов XIX века;
— зловещие тайны нечестивого поместья и его не менее нечестиво одарённой владелицы;
— множество концовок;
— отсылки к античной мифологии и магическим практикам;
— жуткие и смертоносные противники из вселенной Мифоса;
— пошаговая боевая система в стиле D&D и Arkham Horror:
— необычные артефакты и гримуарные ритуалы;
— достаточное количество иллюстраций и звуковых эффектов;
— лампово-хардкорный геймплей в целом;
— контент 18+
В интерактивной версии добавлены следующие фичи:
— тематический саундтрек;
— звуковые эффекты;
— доп. иллюстрации (от нейросетей);
— автоматические расчёты бросков дайса и формул сражений;
— аптечка (при должном везении);
— пасхалки.
Инвентарь сделан не до конца, так как бета-версия. Возврат в основной игровой режим осуществляется с помощью кнопки "Назад".
Также есть возможность сохраняться и загружаться (главное, не переусердствовать с этим, иначе будет слишком легко ).
Далее распакуйте в отдельную папку и запустите файл игры в любом современном браузере (тестировалось в Google Chrome).
Если вам понравилось данное интерактивное произведение и/или вы желаете увидеть новые сюжеты из необычайной жизни Вацлава Энгелькинга, можете поддержать авторов донатами.
Ну и конструктивная критика, замечания по геймплею и просто фидбэк приветствуются!
Спустя два года, в январе 41 года н.э. Симон вновь возвращается в Рим, для поисков ещё одной древнеегипетской реликвии, присвоенной Римской империей, а именно – свитка Тота [вернее, Джехути – прим. пер.]. Что ещё хуже, эта реликвия хранится ни кем иным, как Безумным императором собственной персоной, т.е. Гаем Цезарем, более известным в истории как Калигула.
«Книга Тота», безусловно, одно из наиболее запоминающихся названий в литературе weird fiction. Даже Абдул Аль-Хазред цитирует его в «Некрономиконе» («Врата Серебряного Ключа»). Праздное чтение этого свитка в к/ф «Мумия» поднимает из тысячелетного анабиоза Имхотепа (в исполнении Бориса Карлоффа). Алистер Кроули даже сочинил свою собственную версию «Книги Тота» [вместе с одноимённой колодой таро – прим. пер.].
Тот [Джехути] был древнеегипетским божеством магии. Греки эллинистического периода синкретически отождествили его со своим богом [магии, коммуникаций и трикстерства] Гермесом. Отсюда и пошли такие названия, как «герметические искусства» и «Corpus Hermeticum», свод псевдо-гностических философских текстов. Одним из персонажей «Герметического корпуса» является одновременно и их открыватель, т.е. Гермес Трисмегист (Трижды-Великий Гермес), который уже появлялся ранее в новелле «Изумрудная скрижаль». Ричард Тирни, как можно было ожидать, добавил хайборийский привкус к этому магическому папирусу, а именно — что у древней тауматургии во вселенной Weird Tales имеется стигийское происхождение. Тот, в чью честь назван манускрипт, не кто иной, как Тот-Амон, старинный противник Конана-Варвара.
Пример более «приземлённой» магии, фигурирующей в этом рассказе – это чревовещательство. Дабы читатель не решил, что это чистой воды анахронизм, позвольте мне уверить вас, что эти трюки были хорошо известны и широко практиковались во времена Симона-Мага. По факту они формировали часть репертуара гоэтов, чародеев-шарлатанов [популярное и несколько ошибочное мнение], таких как Иисус, Симон-Маг и Аполлоний из Тианы, как считали их оппоненты. Даже и в Библии находим пример: лже-Пророк Римского Зверя (666 = Цезарь Нерон) заставляет статую своего хозяина будто бы вещать (Откровение 13:15). Провидец Апокалипсиса посему клеймит его как деятеля «лживых чудес» (cf. 2 к Фессалийцам 2:9), т.е. прямо называет его шарлатаном, подделывающим чудеса. Джинни Миллс, ранее адъютант преподобного Джима Джонса, однажды рассказал мне, как Джонс обычно подделывает такие чудеса, как хождение по воде. Так что эти вещи не слишком изменились с тех времён.
«Свиток Тота» снабжает читателя одним из самых откровенно лавкрафтианских утверждений гностической мифологии во всём цикле о Симоне. Мы узнаём о Владыках Боли, которые увеличивают и насыщаются страданиями человеческих существ, да и вообще создали людей для этой цели. «Может быть, они тождественны «ллойгор» Колина Уилсона?» (письмо, август 7, 1984). Владыки Боли могут быть уже знакомы вам из книг про Рыжую Соню авторства Тирни и его соратника, мастера меча и магии Дэвида Смита. Владыки Боли – это те же самые Первобытные Боги, название Тирни для Древних. Эти тёмные сущности также занимают видное место в новелле Тирни «Владыки Боли» (см. “Nightscapes” #3, сентябрь, 1997), где содержится ещё много интересного для адептов Мифоса. «Некрономикон» внушительно вырисовывается во «Владыках», как и нечестивая гемма из «Огня Ашшурбанипала» Р. Говарда. Именно во «Владыках Боли» Тирни впервые вводит Хараг-Колат (упоминается в «Семени Звёздного Божества») как земной пристанище Шуб-Ниггурат.
Охота Симона за свитком Тота-Амона впервые появилась в «Мечах против Тьмы» #2, под ред. Эндрю Оффата, 1977.
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
I
— Ещё удар! — воскликнул Гай, император Рима. — Пусть он почувствует, что умирает!
Стены большой каменной комнаты без окон отдавались эхом от стонов заключенного, когда мучитель снова принялся за свою работу. Несколько зрителей у лестницы вздрогнули, но никто не осмелился отвернуть лицо. Император, в окружении нескольких здоровенных германцев в одежде легионеров, стоял и жадно смотрел на происходящее с ухмылкой, обнажавшей его довольно волчьи клыки. Его глаза блестели, его лысеющая макушка была усеяна каплями пота, а худощавое тело дрожало, казалось, в экстазе.
— Ещё! — его голос был резким лаем, почти визгом.
Мучителем оказался ещё один мускулистый германец, обнажённый по пояс. Его светлые волосы свисали вдоль спины, заплетённые в две большие косы. В правой руке он сжимал кинжал, используемый для добивания павших гладиаторов. Его остриё он приложил к груди коленопреклонённого узника, который боролся и напрягался в агонии между двух каменных столбов, к которым был прикован, истекая кровью от многочисленных ран на теле. Остриё вошло в кожу; пленник стиснул зубы и задрожал; затем, избегая любых жизненно важных мест, лезвие провернулось вдоль поверхности грудной клетки и показало свой блестящий кончик примерно в трёх дюймах от того места, где вошло. Заключённый потерял самообладание и закричал, громко и пронзительно. Лезвие было извлечено.
— Ах! Снова, снова! — воскликнул император.
Лезвие было применено ещё раз, но на этот раз пленник не смог ответить; что-то как будто вышло из него. Когда мучитель схватил жертву за волосы и поднял голову, глаза мужчины закатились к потолку, и его дыхание стало прерывистым.
— Он умирает! — воскликнул Гай. — А теперь мазь — быстро! Быстрее же!
Мучитель вложил кинжал в ножны и отступил назад. Пожилой врач, лысый и одетый в египетские одежды, шагнул вперёд и принял небольшой кувшин, который протянул ему император, затем поспешил в сторону умирающего пленника.
— Постой! — закричал император. — Пусть этим управляет твой раб. Когда ты берёшь Свиток, твои руки должны быть чистыми!
Египетский врач подозвал высокого нубийца в тюрбане, одетого в тунику тёмного цвета. Мужчина шагнул вперёд, опустился на колени и, взяв кувшин у своего хозяина, начал макать большие сгустки зеленоватой мази на пальцы и втирать их в раны заключённого. Пленник уже перестал дышать и висел совершенно расслабленно в своих цепях. Когда наконец нубиец закончил свою работу, врач поднял одно из век пострадавшего, ощупал обмякшее запястье, но пульса не обнаружил, и покачал головой.
— Этот человек мёртв, — заявил он.
— Вы слышали? — крикнул император всем присутствующим в зале. – Слышали? Человек мёртв! Теперь вставай, лекарь, и иди сюда. Возьми этот свиток и прочитай оттуда, как я велел тебе.
— В последний раз я умоляю тебя, Гай Император, — сказал египтянин, — пересмотреть это. Нелегки те силы, ключом к призыву которых является Книга Тота…
— Читай же! — крикнул ему император. — Читай — или разделишь его судьбу!
Лекарь взял объёмистый свиток, повернулся лицом к умершему, что свисал на цепях, и глубоко вздохнул несколько раз, дабы успокоить свою очевидную нервозность. Развернув свиток на длину руки, он начал интонировать слова странного языка высоким, но ровным голосом. Наблюдавшим за этим показалось, что сумрак камеры внезапно сгустился, хотя никто, за исключением императора, египетского мудреца и его раба-нубийца, не знал, что произносимые слова были забытым наречием тёмной, пронизанной колдовством Стигии, легендарной земли, которая процветала даже прежде полночного Египта, старейшего из ныне живущих народов, что поднялся, дабы править землями Нила.
Инвокация не была долгой, но ближе к концу её голос старца начал немного дрожать. Бисеринки пота выступили на его лбу. Когда, наконец, он закончил, император выхватил свиток из его трясущихся рук, вновь свернул и направил его, подобно жезлу, в сторону мертвеца.
— А теперь восстань! – приказал он. – Восстань же!
К ужасу всех зрителей, тело начало слегка подёргиваться. Поначалу они подумали, что это, должно быть, их воображение реагирует на силу внушения. Однако в следующий момент оживление мёртвого стало слишком очевидным, чтобы оставить хотя бы малейшее милосердное сомнение. Глаза его открылись, являя лишь пугающие белки закатившихся орбит. Существо пыталось встать на ноги, но, видимо, ему не хватало силы сделать это. Внезапно оно открыло свой рот и выкрикнуло ужасным голосом:
— Я жив! Я всё ещё жив!
После этого, так же внезапно, оживший труп рухнул и повис на своих цепях, такой же безжизненный, как и прежде. Более он не шевелился.
* * *
Наблюдатели, затаившие дыхание, глядя на несчастного, все одновременно выдохнули.
— Это ужасное и злое событие, свидетелями которого мы стали, — сказал один римский офицер, очевидно, командир немногочисленных присутствующих солдат. — Ты счёл нужным, о Цезарь, наказать этого человека, который обидел тебя, и не моё дело подвергать сомнению твоё суждение. Но подвергнуть свою душу после этого гнусному колдовству не делает чести римскому правосудию, как мне кажется...
— Дурак! — отрезал император Гай. Его тон передавал скорее самоудовлетворение, нежели раздражение. — Ты всегда был брезгливым и женоподобным, Кассий Хэрэа. Ты осмеливаешься упрекать меня, но ты, тем не менее, впечатлён — ха! ха! Твой голос выдаёт, насколько.
Офицер, чья благородная выправка противоречила императорскому обвинению в изнеженности, нахмурился и задрожал от ярости, но могучим усилием воли сдержался.
— Ха-ха! У тебя трясутся сапоги, — продолжал император. — Я знаю тебя, Хэрэа, полный бахвальства и патрицианской важности, однако трус в душе. Но никогда не забывай, что, хотя ты и командир людей, я же -повелитель богов и демонов! То, что увидел ты сегодня здесь — всего лишь рождение моей власти над всем сущим. Долго трудился я для достижения того, что вы только что видели — завоевания смерти! Долго я накапливал оккультную мудрость древних Кема и Месопотамии, и многие эксперименты провёл в этой комнате. И теперь, наконец, как вы видели своими глазами, я изгнал саму Смерть, хотя бы на краткий миг, из безжизненной глины. Скоро я научусь изгонять её совершенно — и тогда я буду жить вечно!
Он осмотрел комнату горящими, ликующими глазами, как будто ожидал вызова. Никто не ответил ему.
— Вечно! – выкрикнул он. — Вы меня слышите? Я буду жить вечно!
Он дважды быстрыми шагами пересёк комнату взад и вперёд.
— Оставьте меня теперь — все вы. Идите и скажите всем насмехающимся и ухмыляющимся, что я, Гай Император, правитель всей земли и всех людей, буду жить вечно!
Не говоря ни слова, все, кто был свидетелем этой странной сцены, направились вверх по каменной лестнице к свету, здравому смыслу и блаженному свежему воздуху, оставив императора одного в темнице, не считая компании окровавленного трупа.
II
— Он безумен! – бросил старый лекарь своему нубийскому рабу, когда они остались наедине в своих покоях в дальнем крыле дворца.
— Так и есть, Мэнофар. — ответствовал тот. – Он безумен, однако, вне сомнений, проницателен и изобретателен. Будет весьма непростым делом уничтожить Книгу Тота.
— Однако это должно быть сделано, или же ничто в этом мире не избежит его безумия! – старик погрузился в кресло. – Налей мне немного вина, Симон. Боюсь, что чтение вслух из этого проклятого свитка не принесло моей душе ничего хорошего.
Нубиец сделал, как ему было велено, потом снял свой тюрбан и удалился в альков, чтобы омыться. Когда вскоре он вернулся, то едва ли его можно было признать тем же человеком. Его кожа побелела до оливкового загара; прядь непослушных чёрных волос свесилась на его широкий лоб, практически доставая до могучих плеч. У него было элегантное, жёсткое телосложение борца и ещё было что-то безжалостное в выражении его широкого, тонкогубого рта и глубоко посаженных глаз. Вместе с этим он, казалось, увеличился в росте после того, как избавился от маскировки.
— Что ж, Симон, — начал старый Мэнофар, — теперь видел ты свиток… как и побывал в темнице, где безумный император применяет его. Как же нам добраться до него?
— Ты был там несколько раз, — ответил ему тот, — прежде чем я пришёл туда сегодня в качестве твоего «раба». Расскажи мне всё, что тебе известно.
— То, что видел ты сегодня, было жертвоприношением, как и примером римского «правосудия». – отвечал ему Мэнофар, вновь наполняя свою уже осушённую чашу для вина. – За пределами комнаты пыток находится другое помещение, чья дверь выглядит как часть каменной стены. Это есть храм Владык Водной Бездны и Властелинов Боли, о чьём существовании Гай узнал из Книги Тота. Император однажды взял меня с собой туда, и это на самом деле странная комната. В неё можно попасть, между прочим, надавив вверх на правую сторону перемычки, которая напоминает каменную плиту, вделанную в стену. Я тщательно запомнил это, хотя Гай и посчитал, что ему удалось скрыть это действие от меня. Внутри скрытой комнаты находится один алтарь, посвящённый Глубоководным и другой – Властелинам Боли.
— Гай ещё безумнее, чем я думал. – сказал человек по имени Симон. – Эти две силы, хотя и одинаково злобны и алчны до человеческих душ, находятся в постоянном конфликте одна с другой.
— Так и есть… но в своём безумии император надеется получить милость обеих сторон, и в финале управлять всеми богами, как и всем человечеством. Важная вещь, которую тебе нужно знать, однако, заключается в том, что свой сундук с зельями и ядами он хранит в этой тайной комнате. И в нём также содержится Книга Тота.
— Продолжай, — сказал Симон, наливая себе кубок вина. – Ты рассказывал мне, как агенты Гая выкрали свиток из храма Тота в Александрии, но не сказал о том, сколь много он уже узнал из него за три года владения.
— Мне мало что известно об этом. Было непросто мне завоевать его доверие, даже пусть я и научен древнему стигийскому наречию, которое желает он освоить. И всё же мне удалось кое-что узнать из дворцовых сплетен, и это кое-что навело меня на дальнейшие догадки. Среди других вещей я знаю, что Гай, спустя несколько недель после приобретения Книги Тота, возглавил военную экспедицию к северному побережью Галлии, якобы для вторжения в Британию. Добравшись же туда, однако, он не сделал ничего подобного. Вместо этого, он отдал своим легионерам поразительный приказ.
— Я, кстати говоря, тоже кое-чего слышал из этих сплетен, — ответствовал Симон, опуская свой кубок на стол. – Будто бы он приказал легионерам собирать на пляжах – ни много ни мало — морские раковины! Те насобирали целые тысячи их, как я понял, и весь Рим судачил о его безумии, когда об этом стало известно. Почему, как ты думаешь, он делал это?
— Я один из немногих, кому это ведомо. – произнёс Мэнофар. – Я видел, что стало с теми морскими ракушками. Они покрыли стены и потолок подземного святилища Глубоководных и Владык Боли. Ты должен увидеть это сам, если твоя миссия будет успешна.
— Гаю известно, что Глубоководные живут уже целые эоны, а возможно, что они вообще вечные. Мазь, которую он повелел тебе использовать на умирающем, были извлечена оккультными средствами из плоти морских существ, неизвестных человеку. Разве не слышал ты слухи о том, что император по редким случаям принимал тёмных эмиссариев, что приходили в Рим под покровом ночи из вод Тибра? Гай надеется жить вечно и создал некие странные альянсы для того, чтобы получить это могущество. Однако он также знает, что жизнь вечная не будет иметь никакой ценности, если боль и болезни будут разрушать телесное вместилище. Поэтому он также стремится ублажить Владык Боли, которые пронизывают всю материю нашей вселенной и черпают свою жизненную силу из страданий всех существ. Такова была природа и предназначение жертвы, что ты видел сегодня.
Симон слегка содрогнулся. Ему уже давно было известно о безумии Гая, однако только сейчас он осознал его во всей полноте.
— Ты был прав, Мэнофар. Книга Тота не должна оставаться в руках этого лунатика, какова бы ни была цена этого. Эта одно из самых опасных из всех магических сочинений, и в руках Гая оно способно сделать его опаснейшим из людей.
— Но ты, Симон из Гитты, возможно, лучший адепт среди всех чародеев – и поэтому ты был избран для этой задачи.
Симон нахмурился, потом сделал ещё один глоток вина.
— Я не истинный маг, — ответил он, — ведь во всём, что я делаю, нет и капли настоящей магии. И всё же ты прав. Я постиг достаточно, чтобы стать опытным фигляром – вероятно, что лучшим в своём роде.
— И бойцом! Твоя бытность на арене может сослужить тебе даже лучшую службу, чем твоё «фиглярство», как ты сам его называешь. Ты видел здешнюю ситуацию. Теперь же решай, что следует делать дальше. Я думаю, ты понимаешь, Симон из Гитты, что судьба всего человечества может зависеть от успеха или неудачи этой авантюры.
— Воистину! – Симон отодвинул в сторону свой винный кубок и поднялся. – Больше никакого вина, мне нужен сейчас хороший ночной отдых. То, что предстоит сделать завтра, требует ясного ума.
III
— Стой, раб! Это имперские казармы. Что тебе здесь надо?
Симон замер перед выдвинутым на него копьём преторианского гвардейца. До сих пор удача была на его стороне. Вновь он был одетым в тюрбан нубийским темнокожим рабом, с искусственным шрамом на его правой мочке уха, что указывало на его статус. Двое стражников позволили ему беспрепятственно пройти, несмотря на ранний час, рассудив, что он здесь, вне сомнений, по какому-то поручению своего хозяина. Третий стражник, небрежно глядящий из окна на город, вообще не увидел, как Симон бесшумно прокрался мимо, словно тень. Теперь же он был обязан объяснить своё присутствие.
— Прощу прощения, добрый солдат. – произнёс Симон тоном, как он надеялся, правдоподобной имитации растерянной почтительности. – Я, кажется, заблудился. Мой хозяин послал меня на кухню, чтобы заказать ему завтрак.
— Ты и в самом деле заплутал! – фыркнул стражник. – Лукулл, должно быть, стал слеп и глух, если позволил тебе забрести аж досюда. Иди обратно тем же путём, каким пришёл.
— Эй! Стража! – голос, приглушённый расстоянием, казалось, шёл по коридору с противоположной стороны к той, которую предлагалось избрать Симону. – Стража! Быстро сюда!
— Проклятье! – рыкнул гвардеец. – Кто-то зовёт. Чтобы тебя здесь не было, раб.
С этими словами он поспешил вниз по коридору и исчез за углом в его дальнем конце. Симон, который начал было идти по обратному маршруту, развернулся и бросился в дверь, которую сторожил этот гвардеец. Он подавил желание посмеяться про себя. Чревовещательство было одним из искусств, которые он изучал под присмотром персидских магов, и он изучил его как следует.
Быстро, однако осторожно он пересёк ещё несколько освещённых факелами залов, затем остановился, чтобы сориентироваться. Симон знал, что находится неподалёку от лестницы, которая вела в подземный храм, в коем он был ещё вчера…
Внезапно он услышал звуки голосов и приближающихся шагов. Он нырнул в занавешенный дверной проём и стал ждать в темноте, надеясь, что место это никем не занято и приближающиеся к нему источники голосов пройдут мимо. Комната ощущалась пустой его напряжённым, обострённым чувствам, однако голоса становились всё ближе. Он двинулся вдоль стены маленькой комнаты, пока не наткнулся на нишу, в которой покоилась высокая статуя богини Афины Паллады. Очевидно, что это место было святилищем. Он спрятался за поддерживающим её пьедесталом, надеясь, что его размеров будет достаточно, чтобы укрыть его при необходимости.
Голоса, как понял Симон, принадлежали двум мужчинам, ведущим самую искреннюю беседу. Они остановились снаружи у двери комнаты, в которой он прятался, и по их тону можно было догадаться, что они не хотят быть услышанными.
— Эти залы не место, чтобы обсуждать подобные вещи, Туллий, — сказал один из них; Симон вздрогнул, узнав голос Кассия Хэрэа. – Входи внутрь. Мы можем обсудить это здесь в большей безопасности.
— Только ненадолго. – ответил второй. – Я уже слишком долго отсутствую на своём посту. Если я не присоединюсь к Лукуллу в скором времени, император может вернуться и узнать о…
— Император! – фыркнул Хэрэа, когда двое мужчин вошли в тёмное святилище. – Император безумен – и все мы потеряем больше, чем просто наши должности, если ничего не будет предпринято, чтобы остановить его. Мы вскорости должны нанести удар!
— Это мне известно, сэр. Я предполагаю, что вы говорили с другими в имперской страже?
— Со всеми, кому я могу доверять. Здесь… дай мне посветить факелом…
— Извольте, сэр, не делайте этого. Нас не должны увидеть.
— Я не осуждаю тебя за трусость, Туллий, — сказал Хэрэа. – Если ты предпочитаешь отсидеться в тихом месте, пока…
— Вовсе я этого не желаю! – пылко возразил ему второй. – С вашей же стороны не слишком достойно предполагать подобное, сэр, прошу меня извинить. Никто не желает увидеть того, как будут прекращены преступления безумца более, чем я. Я видел слишком многих добрых римлян, отправленных им на смерть, включая доброго старого Марка Силания, не вышедшего в море в лютый шторм ради удовольствия безумца. Также я помню трибуна Галлиона вместе с его невестой, которую возжелал император, как и Фракия, что умер не далее как вчера под ножом мучителя лишь потому, что его прекрасная копна волос позорила своим видом лысеющую макушку Гая. Ещё я помню…
— Тихо! – шикнул Хэрэа. – Мы проведём здесь целый день, если ты продолжишь настаивать на перечислении всех бессмысленных преступлений императора. Прими мои извинения, добрый Туллий, что назвал тебя трусом. Слишком часто император предполагал тоже самое про меня, говоря мне это прямо в лицо, пока мне не станет мучительно больно удерживать свой меч в ножнах!
— Что ж, это мне тоже известно, сэр, так как слышал я, что он часто вас изводит. Почему бы нам не убить его этим самым днём?
— Преторианские офицеры всё ещё дискутируют по поводу того, кому же быть следующим императором, — ответил Хэрэа. – Однако решение не должно слишком надолго откладываться. До конца недели, уверен, вопрос будет решён. До тех пор храни спокойствие, какие бы провокации император не обращал на тебя. И знай: когда придёт время его убиения, ты или кто-то ещё из охраны будете проинструктированы, чтобы ответить «Юпитер», когда Гай спросит девиз дня. Не забудь об этом, так как может случиться, что у меня не будет другого шанса инструктировать тебя в дальнейшем. Когда услышишь этот девиз дня – наноси удар!
— Юпитер… кто поражает молнией. — задумался Туллий. – Пусть же услышу я это как можно скорее – ибо в этот день молния не сравнится в быстроте с моим мечом!
* * *
Симон услышал, как стражник ударил себя в грудь в жесте прощания, затем занавеси раздвинулись в стороны и послышались удаляющиеся шаги. Потом наступила тишина. Хэрэа подождал ещё несколько мгновений в темноте, после чего тоже вышел из комнаты и двинулся в направлении, противоположном тому, которое избрал Туллий.
Медленно, осторожно Симон выбрался из алькова и покинул святилище, при этом его ноги не издавали ни тени звука. Он проклинал свою удачу, так как уже прошло какое-то время, и Мэнофар сейчас должен уже эвакуироваться из своих комнат во дворце. Если его отсутствие обнаружится, возникнут подозрения, и Симон надеялся к тому времени уже покинуть это место. Император покинул дворец, чтобы присутствовать на театральном представлении, что значит, что его не будет как минимум до полудня. Симон не терял надежды, что сможет придерживаться своего установленного графика…
Наконец, Симон оказался перед бронзовой дверью, что открывалась на лестницу, ведущую к подземному храму. Дверь никто не охранял, по крайней мере, в данное время, однако она была заперта. Симон повозился со своей правой сандалией и извлёк из неё длинную медную отмычку, которая была спрятана в подошве. После этого он набросился на замок. Не прошло и минуты, как его навык был вознаграждён громким щелчком, и дверь беззвучно отворилась внутрь.
Войдя и закрыв дверь за собой, Симон стал ощупью спускаться по каменным ступеням во мраке. После трёх пролётов и трёх площадок он остановился на полу помещения, которое, как ему было известно, должно было быть комнатой пыток и жертвоприношений. Он стал осторожно нащупывать себе путь вдоль стены, где, как он знал, в дальнем конце темницы была потайная каменная дверь. Его чувствительные пальцы, деликатно скользя по поверхности камня, обнаружили узкую перемычку. Симон осторожно надавил вверх на её правый край.
Внезапно послышался тихий звук металлического скольжения по полированному камню и вместе с ним возникло движение воздушных потоков. И Симон понял, что перед ним в стене зияет открытое пространство. Странный, рыбный запах вливался в его ноздри, и странные звуки зашептали вокруг него, подобно плеску океанских волн на пляже. Медленно, несмотря на растущее чувство страха, он ощупью прошёл через дверь…
Неожиданно появился свет – в комнате позади него зажгли факел. Симон развернулся и встретился взглядом с громадным германским наёмником – тем же самым, который пытал заключённого в этом самом месте. Очевидно, стражник ночевал здесь всегда.
— Клянусь Маннусом, – взревел германец, в то время как в его массивной правой руке блеснул кинжал, – если это не раб старого Мэнофара, шныряющий здеся! Ты медленно умрёшь за это, нубиец!
Симон отшатнулся от него, произнося раболепную мольбу о пощаде. Германец захохотал и бросился на него. Быстро, словно кот, Симон уклонился от атаки, схватил нападающего за запястье и вывернул его назад. Германец издал вопль, когда его рука с громким треском сломалась под влиянием его собственной инерции, и кинжал звякнул об пол. Ревя от боли и ярости, наёмник развернулся и хлестнул Симона своим левым кулаком; однако тот уже оказался под его ручищей, выхватил кинжал и всадил его несколько раз в брюхо и грудину германца. Тот согнулся пополам, сжимая свой толстый живот обеими руками. Его глаза закатились, и массивная туша рухнула на пол подобно сваленному дереву.
— Ты умер намного быстрее, чем жертвы твоего хозяина, — проворчал Симон, тяжело дыша, – быстрее, чем ты того заслужил, я бы сказал!
Он отошёл от дверного проёма, поднял факел, зажжённый германцем, затем вернулся обратно и перешагнул через труп в тайную комнату. Странные звуки были здесь громче. Симон издал возглас удивления, когда его факел осветил комнату.
Это помещение было больше, чем то, из которого он пришёл. Два алтаря, один справа и другой – слева от него, стояли друг напротив друга у стен. На правом алтаре был выгравирован лик, напоминающий осьминога; его круглые, пристальные глаза были окружены щупальцами. На нём покоился труп, по всей видимости, уже давно умершего человека; его кожа была разорвана множеством ножевых ранений. Алтарь по левую руку имел на себе менее узнаваемый лик, если этот барельеф вообще можно было назвать таковым. Ибо лик этот наводил на мысли о нечеловеческих шаблонах, подобных нестабильному вихрю энергии, однако в то же время он будто бы воплощал собой физиономию, исполненную самой отвратительной жестокости. На этом алтаре лежало тело человека, которого вчера замучили до смерти.
Однако самым потрясающим здесь было само помещение, так как все его стены и потолок были покрыты бесчисленными морскими раковинами, их перламутровые вогнутые поверхности были обращены внутрь. Там были веерообразные раковины больших гребешков; раковины моллюсков, напоминающие гигантские розовые уши; раковины улиток, похожие на тонкие спиральные рога; конические блюдечки, тёмные мидии и пёстрые морские ежи. И от всего этого изобилия форм доносился странный, тихий рокот, похожий на звуки забытого подземного моря!
Симон содрогнулся. Он знал, что находится в присутствии странной магии; магии, вызванной заклинаниями из ужасной Книги Тота. Это была внушающая благоговейный страх некромантия, что медленно порождалась в этой тёмной комнате, взрастая в мощи и выжидая день, когда она сможет выйти наружу и сокрушить всю землю…
Совладав со своим страхом могучим усилием воли, Симон неторопливо прошёлся вдоль помещения. У дальней стены его, на полу, покоился сундук, в котором Гай хранил свои зелья и яды – как и Книгу Тота. Симон аккуратно попробовал приподнять крышку. Сундук был заперт.
Присев на колени на каменный пол, он вновь достал свою медную отмычку. Незримые энергии, казалось, извивались вокруг него, пока он работал с замком, кружась подобно холодным, невидимым сквознякам. Никогда Симон ещё не ощущал такой потребности завершить задачу. Порой ему начинало мерещиться, что он трудится где-то на дне тёмного моря, в то время как странные, круглые глаза медленно проплывают мимо, взирая на него в полумраке. Затем он уже ощущал, будто находится в бездонной холодной черноте, где висели, словно мерцающие глаза в жестоких, вихрящихся ликах, звёзды, чьи взгляды пронзали его плоть подобно пыточным иглам…
Внезапно Симон почувствовал, что больше этого ему не вынести. Он подобрал с пола сундук, вышел вместе с ним во внешнюю комнату и поставил его у стены, самой дальней от гулкой ритуальной залы. После того, как факел был ещё раз закреплён, Симон постоял некоторое время без движения, успокаивая разыгравшиеся нервы. Затем он вновь обратил своё внимание на ларец.
Его замок был намного более тонко и затейливо сработан, чем у двери выше. Даже пусть и так, но едва ли прошла четверть часа, как он поддался опытным пальцам Симона. Медленно он приподнял крышку – и увидел перед собой, как и надеялся, толстый, желтоватый свиток Книги Тота.
Едва ли не с благоговением он вынул свиток из сундука. Теперь настало время уничтожить его, как было предложено сделать. И всё же… должен ли он? Здесь была книга, которую любой чародей желал бы иметь. Это, вне сомнений, был редчайший трактат по магии в мире, и его тёмные тайны могут сделать его величайшим магом на этом свете. Почему бы ему, Симону из Гитты, вместо безумного Гая, не стать тем, кто использует его власть, чтобы управлять всем человечеством?
Долгое время он просидел на корточках, пока шла эта безмолвная внутренняя борьба, а морские нашёптывания из комнаты позади него пугающе ползали вдоль стен. Наконец он поднялся, медленно встряхнув головой, когда его разум вновь заявил о себе. Эта вещь была слишком опасной для смертных, чтобы использовать её. Кроме того, он не мог пойти на риск оказаться пойманным со свитком при попытке покинуть дворец. В этом случае Свиток Тота лишь вновь окажется в лапах Гая.
Он быстро развернул папирус на его полную длину, разорвал на несколько частей и собрал их в кучу в центре комнаты. Затем он положил в получившуюся груду факел и, когда сухой древний папирус занялся и запылал, рванулся вверх по каменной лестнице.
Дым тут же заполнил комнату и стал подниматься по лестнице, клубясь позади него. И пока это происходило, Симону показалось, что он замечает странные, монструозные личины, кружащиеся внутри дымной завесы. Многие из них казались лицами мёртвых, изуродованных людей, однако другие напоминали чудовищных лягушек, осьминогов и иглоглазые завихрения бесплотной энергии. Все они будто бы злобно глядели ему вслед, и на какое-то мгновение нервы Симона возопили в безмолвном ужасе от исходящей угрозы. Затем, медленно, формы начали исчезать, по мере того, как книга, чьи заклинания поддерживали их, пожиралась пламенем. Сверхъестественные звуки из храма внизу также стали затихать и наконец были поглощены тишиной. К тому времени, как Симон добрался до самого верхнего лестничного марша, проход позади него стал тих, как гробница, а дымные личины полностью рассеялись.
IV
Дым заполнял лёгкие Симона; он больше не мог медлить здесь. Симон открыл внешнюю дверь – и тут же столкнулся с двумя стражниками, стоявшими прямо напротив коридора. Когда позади него из дверного проёма взметнулся смог, оба гвардейца одновременно выразили своё удивление громким возгласом, после чего опустили копья параллельно полу и двинулись на него.
— На помощь! – возопил Симон. – Помогите! В магической комнате императора произошло убийство!
— И что же в этом нового? – прорычал один из стражников. Симон признал в нём по голосу Туллия. – А что означает этот дым? Стой где стоишь, ты, негодяй! Лепидий, иди вниз и посмотри, что стало причиной этого дыма. Быстрее!
На мгновение Симон напрягся, готовый к схватке, но затем решил изменить тактику, когда в обоих направлениях вниз по коридору послышался быстро приближающийся топот ног других солдат. Он расслабился и вновь отождествился с личностью услужливого раба; сама его внешняя форма, казалось, съёжилась, когда он отпрянул от остриёв копий стражников.
Лепидий, схвативший со стенного крепежа факел и спустившийся с ним во мрак, вернулся несколько мгновений спустя, кашляя и отирая слёзы с воспалённых глаз.
— Виндекс мёртв! – выдохнул он. – Раб убил его, клянусь Палладой!
— Я удивлён, что ты проливаешь слёзы по нему. – ответил другой, издав резкий смех.
— Я не убивал его! – проскулил Симон. – Я нашёл его в том же виде, что и вы. Его погубили демоны!
— Эта проклятая магия императора… — нервно пробурчал стражник.
— Заткнись! Пусть раб расскажет нам, почему он вообще оказался здесь. И лучше бы его истории быть хорошей.
— Меня послал сюда мой хозяин, — ответил Симон, — по приказу императора, как он мне сказал. Мне надо было провести малый ритуал, чтобы подготовить пространство к последующему, который император запланировал исполнить сегодня.
— Это звучит правдиво. — ответил Лепидий. – Этот пёс – прислуга нанятого Гаем египетского мага. Он был на вчерашнем полуденном кровавом ритуале императора.
— Мы вскоре увидим, что это всё означает. – произнёс Туллий. – Иди же, Лепидий, и найди командира Хэрэа. Попроси его прийти как можно скорее.
— Командир Хэрэа сопровождает императора в театре.
— Что ж, тогда командира Сабиния. Торопись! И выгони хозяина этого нубийского пса, пока ты будешь там.
В несколько минут Лепидий вернулся, вместе с дородным римским офицером.
— Египетский змей ускользнул из своей норы, Туллий. У меня ощущение, что мы его больше не увидим. Его имущество исчезло вместе с ним.
— Эта ситуация смердит до самых небес! – прорычал Туллий. – Что нам делать с этим псом-рабом, командир Сабиний?
— Возьмём его с собой. – ответил офицер. – Прежде, чем что-либо предпринимать, мы убедимся, что он надёжно заперт в казарме преторианской стражи. Император сможет сам подтвердить историю этого пса, когда ему будет удобно.
Командир удалился, сопровождаемый несколькими стражниками, образовавшими плотный квадрат вокруг Симона. Они промаршировали вниз по многим коридорам и наконец, спустившись по лестничному пролёту, оказались у подножия дворца. Симон уже обливался потом от тревоги. Его теперешнее положение было отчаянным. Гай давно знал его; в частности, по истории со злым магическим кольцом великой силы, которое, благодаря Симону, не попало в руки безумного императора. Это происходило около четырёх лет тому назад, однако Гай, несомненно, сможет заглянуть за обличье нубийца при более тесном общении – и тогда для Симона всё может закончиться медленной пыткой.
Они вышли за пределы дворцовых земель и двинулись вниз по арочной улице, пройдя некоторое расстояние по ней, а затем повернули на крытую дорогу с колоннадой. Симон выжидал своего шанса, однако гвардейцы также были бдительны и напряжены. Вскоре ему придётся рискнуть всем ради быстрого побега на свободу, каким бы безнадёжным ни казался этот образ действий сейчас…
— О, нам повезло! – неожиданно вскричал командир Сабиний. – Вот идёт Хэрэа со своими людьми, а с ними и император.
Две партии приблизились друг к другу и остановились. Сабиний и его гвардейцы отсалютовали. Симон увидел, что Гая и его стражу сопровождала свита из, вне сомнений, щегольски наряженных патрициев-прихлебателей, а также нескольких рабов, нёсших пустующий паланкин императора. На некотором расстоянии от них держалась группа германских наёмников – личных телохранителей Гая, которым, как известно, он доверял больше, чем своим римским легионерам.
— Эй, Сабиний! – воскликнул внезапно Гай. – Какой сегодня у нас девиз?
Сабиний уже открыл рот, чтобы ответить – и тут столь же стремительно, как полёт мысли, Симон выкрикнул бездвижными, едва раскрытыми губами:
— Юпитер!
— Юпитер, верно? – подал голос Хэрэа, стоявший прямо позади императора. – Тогда отведай это!
Целый фут стали внезапно вышел из передней части шеи Гая. Его неистовый вопль указывал на то, что лезвие не перерезало ему трахею. Стальной клинок был вынут, и император крутанулся на месте, с искажённым болью и страхом лицом, чтобы встретить своего убийцу. Хэрэа взмахнул мечом, и Симон услышал отчётливый лязг, когда тяжёлое лезвие прочно вонзилось в челюстную кость Гая. Затем Гай уже лежал на камнях мостовой, издавая безумные вопли. Сабиний и его гвардейцы ринулись вперёд, игнорируя Симона. Однако вместо того, чтобы атаковать Хэрэа, они присоединились к нему, погружая свои клинки и копья вновь и вновь в тело умирающего императора.
— Я жив! – безумно возопил Гай, до последнего неистово отрицая возможность собственной гибели. – Я буду жить!
Симон сломя голову рванулся прочь, но никто даже не погнался за ним. Ныне все солдаты обоих групп приняли участие в бойне, а германцы-телохранители, поспешившие на выручку к своему поверженному сюзерену, были слишком далеко, чтобы как-то ему помочь. Великая экзальтация заполнила всё существо Симона; Книга Тота была уничтожена, и мир был избавлен от опасного безумца. И он, Симон, был свободен. Прямо перед тем, как броситься вниз по укромной тропе, он замедлил бег, сбросил тюрбан и кинул последний взгляд на группу полных ненависти убийц, яростно пронзающих свою извивающуюся жертву…
И в это мгновение он увидел, или же ему померещилось…
— Баал! – выдохнул Симон.
Ибо в воздухе над убиенным императором и его палачами, казалось, на какой-то миг обрисовались контуры чудовищных личин – мёртвых, изувеченных людей и похожих на лягушек сущностей, осьминогов и иглоглазых вихрей энергии. Все эти личины словно бы сошлись в общем выражении концентрированной злобы по отношению к содрогающемуся телу Гая, прежде чем окончательно исчезнуть за пределами зрения.
— Пусть он почувствует, что умирает! – проворчал Симон, и в следующий миг его фигура уже растворилась среди тёмных, узких аллей старого Рима.
Об авторе:Родившийся в 1918 году в Бриджпорте, Джозеф Пейн Бреннан женился и жил в Нью-Хэвен, где он работал в Йельской библиотеке. Бреннан состоял в штате Theatre News, а также был редактором поэтических журналов Essence и Macabre, в последнем также печаталась химерная проза.
Его собственная проза и поэмы издавались в большом количестве журналов, таких как The American Scholar, The New York Times, Voices, Weird Tales, The Readers Digest, Coronet, Esquire, The Christian Science Monitor, Variegation, The Carolina Quarterly и во многих других.
Бреннан – автор двух книг поэзии, «Сердце земли» и «Гудящая лестница». Среди написанных им брошюр: «Г. Ф. Лавкрафт: библиография», «20.000 футов над историей» и «Г. Ф. Лавкрафт: оценка (его творчества)».
Бреннан признавал ностальгическую привязанность к антикварным районам городов и посёлков старого Коннектикута. Подобно растущему числу его современников, он возражал против замены прекрасных исторических достопримечательностей безликими пустошами бетона и похожих на коробки из-под яиц многоквартирных домов. Сочинения Бреннана часто отражают его проницательное чувство времени.
**********************************
«Для меня непостижимо», — писал мой друг Луциус Леффинг, исследователь парапсихических феноменов, — «чтобы кто-либо, обладающий достаточным уровнем восприятия и чувствительности, мог бы провести долгий период жизни в каком-либо месте и не оставить там часть себя, не впитать свою жизнь в самые камни, дерево и известку своего жилища.»
Сколь живо вспоминалось мне это его утверждение позднее! Но позвольте мне начать с самого начала.
Я был вдали от Нью-Хэвена многие годы, вернулся же, находясь в довольно усталом состоянии, преисполненный воспоминаний и сожалений. Моё здоровье было не в порядке. Ревматическая лихорадка моего детства в конце концов повредила моё сердце. К тому же, у меня были проблемы со зрением. Зрительные нервы были по непонятной причине воспалены. Яркий свет вызывал у меня болезненные ощущения. Тем не менее, в тусклом или приглушённом освещении я мог видеть очень даже сносно. Причём до такой степени хорошо, что я начал приходить к идее, что моё зрение становится неправильным.
После того, как мне удалось арендовать комнату в одном из нескольких ещё оставшихся жилых кварталов города, не охваченных расползающейся заразой человеческой и социальной дегенерации, я начал предпринимать длительные, бесцельные прогулки по городу. Обыкновенно я ждал дня, когда солнце было скрыто за тучами. Когда небо было пасмурным и свет был серым, нежели золотистым, мои глаза переставали дрожать, и я мог прогуливаться в относительном спокойствии.
Город значительно переменился. Временами я едва мог понять, где нахожусь. Целые акры знакомых прежде зданий были снесены. Памятные улицы исчезли. Громадные новые постройки, эффективные, однако безобразные, вздымались тут и там. Новые шоссе загибались в петли и кривые линии во всех направлениях. В недоумении я часто отступал к ещё не захваченному центральному скверу Коммон, или Грин, как его ещё называли. Однако, я понимал, что даже это последнее лиственное убежище уже было в осаде. Разные интересы сходились на том, чтобы покрыть травяной полог цементом, в целях создания гигантской платной автопарковки.
Однажды после полудня в конце октября, когда в воздухе висела угроза дождя, я вышел на прогулку. Мои глаза отдыхали в отсутствии солнца; холодный воздух как-то успокаивал. Час или около того я шатался без какой-либо цели. По внезапной прихоти я решил посетить городской район, которым столь долго пренебрегал. Я жил в этом квартале, когда был совсем ещё ребёнком – больше сорока лет назад. Хотя мне едва ли исполнилось больше трёх, когда наша семья переехала, у меня сохранились яркие воспоминания об окрестностях и о самом доме.
Дом наш был двухэтажным, из красного кирпича, крепкой кладки, расположен он был по адресу Стэйт-стрит, 1248. Когда я жил там, на лужайке перед домом рос большой вяз. В задней части дома находился крупный пустырь, тянущийся до соседней улицы, Сэдар-Хилл-авеню, и бывший идеальным местом для игрищ. Впоследствии вяз срубили, пустырь почти что целиком заполнился дешёвым многоквартирным зданием, и вся округа стала приходить в упадок.
Пока я приближался к старому кварталу, то был потрясён его внешним видом. Некоторые дома были снесены под корень; прочие стояли пустыми, демонстрируя выбитые окна, сломанные двери и рухнувшие веранды. На одной улице пустовал и частично развалился буквально каждый дом. Я был удивлён и расстроен. Мне не доводилось встречать такую заброшенность ещё с военных лет.
Под этим серым октябрьским небом, с уже начавшим опускаться вокруг меня тонким шлейфом тумана, это была, пожалуй, самая мрачная сцена, какую только можно себе вообразить. Я испытал отчётливый упадок духа, и пока продолжалась прогулка вдоль тех странных пустынных улиц, моё настроение подавленности только углублялось.
Наконец мне встретился пешеход, уже закутанный в зимнее пальто. Он подозрительно прищурился на меня, когда я спросил его, почему столь много домов стоят покинутыми и раздолбанными. «Маршрут 91…» — пробормотал он, спеша прочь.
Хотя я узнал, что было вполне себе рациональное объяснение этой разрухе, мне легче не стало. Я был твёрдо убеждён, что всего лишь лёгкое изменение в чертежах нового шоссе могло бы увести его прокладку на несколько миль в сторону, через пустынные болотные просторы. Причём стоимость этих работ, несомненно, равнялась бы всего лишь части общих затрат на обширное судопроизводство по конфискации зданий.
Я всецело ожидал, что кирпичный дом моего раннего детства уже лежит в руинах. Я ощутил тихую радость, найдя его всё ещё стоящим на своём месте. Я сказал «тихую», ибо, конечно же, мне было понятно, что и он тоже обречён. Его окна уже были разбиты, дверь провисла, а часть передней изгороди была сровнена с землёй трактором или бульдозером.
Пока я стоял так, вспоминая отчётливо эпизоды сорокалетней давности, мне пришло на ум соображение о той беспочвенности, отсутствии корней, что является характерной чертой среднестатистического городского жителя. Руководствуясь выбором, или же, что более часто, необходимостью, этот архетипический горожанин движется от одного дома к другому. У него нет якоря, нет никакой преемственности. Когда он навещает свой старый район, то может обнаружить, что его бывшего дома уже и след простыл. На месте того может уже быть какой-нибудь финансируемый городом «проект» для перманентно обеспеченных классов, или же гараж из шлакоблока, или же унылая парковка. Дом, деревья, задний двор, сами бордюры и пешеходные дорожки могут полностью пропасть.
Возвращенец может пережить пугающее чувство утраты, ощущение путаницы, хаоса. Он может наконец начать ощущать, что теряет даже свою собственную идентичность, что, по факту, у него и нет никакой идентичности. Он будет ощущать потерянность во времени, не имея ни будущего, ни прошлого. Нет ничего, к чему он мог бы вернуться, как нет и ничего постоянного, что он мог бы проследить в неопределённом будущем.
Изолированный, мимолётный, бродяга по сути, этот горожанин должен будет пережить одиночество духа, которое ничто не способно утишить. Тысячи ему подобных населяют современный город, и всех их гложет чувство их собственной бескорневищности, и тщётно жаждут они оказаться дома, в обители, где ощущается аромат времени, в постоянном и заветном месте на земле, которые бы связывало их собственное прошлое с каким-либо исполненным надежды будущим.
Одолеваемый этими депрессивными мыслями, я стоял перед покинутым домом моего детства из красного кирпича. У меня был импульс войти, но я предположил, что это может быть небезопасно, и скорее всего, под запретом.
Опустились сумерки. Туман стал плотнее; я же по-прежнему находился в этом квартале. Двигаясь прочь от обречённого дома, который был мне знаком, я бродил вдоль тех пустующих улиц, глядя через треснутые окна, сквозь покосившиеся двери, которые никогда уже не откроются дружественной рукой.
В некоторых окнах видны были истрёпанные, почернелые занавески, оставшиеся висеть в беспорядке по причине принудительного выселения, развевающиеся на холодном октябрьском ветру. Странные кусочки сломанной мебели, столовой посуды и орнаментов валялись повсюду вокруг. В некоторых из этих домов были прожиты целые жизни от начала до конца. Ныне же они стояли подобно пустым скорлупам, в ожидании абсолютной и финальной деструкции.
Вся округа казалась вымершей, безмолвной, лишённой всяких признаков жизни. Даже обычные городские шумы казались здесь странно приглушёнными и отдалёнными.
Я брёл без перерыва на отдых, ошеломлённый запустением, что окружало меня, и одновременно с этим не желая покидать его. Туман уплотнился, и вот уже наступила ночная темнота. А я всё оставался там.
Несмотря на тьму, я мог прекрасно видеть. Эта аномальная способность, очевидно, была связана с необычной чувствительностью моих глаз к сильному свету. Я ощущал, что оба этих состояния происходят от воспалённости оптических нервов; недуга, ранее мною упомянутого.
Я прошёл по аллее, странно поблескивавшей из-за кусочков разбитых оконных стёкол, и стал созерцать покинутое жилище по соседству, которое невероятным образом перекосила просевшая крыша. Это был небольшой белый каркасный дом дешёвой постройки, и всё же я заметил, что кто-то тщательно ухаживал за ним прежде. Краска была яркой; маленький почтовый ящик выглядел так, будто его недавно вымыли. И вытоптанные останки некогда ухоженного садика окружали это строение.
Пока я стоял так и предавался раздумьям, глядя на эту печальную развалюху сквозь всё возрастающий слой тумана, мне почудилось лицо в одном из двух передних окон первого этажа. Это было лицо старика, белёсое, исполненное скорби и невыразимого отчаяния.
Я взирал на него в остолбенении. Моей первой мыслью было, что какой-то пожилой бродяга пробрался в остов белого дома, намереваясь провести там ночь. Вероятно, сырость заставляла его старые кости ныть.
Лицо продолжало глядеть на меня. Я побрёл прочь, испытывая смутное чувство беспокойства. По пути меня передёрнуло, и я тут же списал это на холодный туман.
Я прошёл меньше половины улицы, когда увидел женщину. Ненормально полная, она сидела в плетёном кресле на полуразрушенной веранде двухэтажного особняка. На ней были очки с очень толстыми линзами, которые, казалось, отражали свет, шедший из некого невидимого источника. Луны, разумеется, не было видно, и я не видел каких-либо искусственных источников света вокруг.
Я был изумлён, однако предположил, что, должно быть, несколько жителей всё ещё могли нелегально проживать в своих старых домах, ожидая окончательной договорённости о выселении их в новые апартаменты.
Какой-то импульс заставил меня ускорить шаг, смотреть прямо перед собой, а не по сторонам. Тем не менее, я проявил упрямство и воспротивился этому, пойдя наперекор собственной интуиции.
Вместо этого, я остановился, прочистил горло и заговорил.
— Добрый вечер! – обратился я к женщине.
Толстуха не ответила. Она даже, казалось, не услышала меня. Вероятно, рассудил я, в дополнение к своим слабым глазам, она ещё и тугоуха.
Я прошёл несколько шагов вверх по дорожке, ведущей к её дому, и кивнул.
— Добрый вечер! – повторил я, уже громче.
После чего я моргнул, не веря своим глазам. Плетёное кресло было пусто! Я застыл как вкопанный и вперился в него. На мгновение перед этим я кинул взгляд вниз на дорожку, чтобы убедиться, что не наступаю на обломки. Возможно, что в эти несколько секунд толстуха вскочила с кресла и втиснулась внутрь дома?
Я не знал, что и думать. Для человека её телосложения женщина эта двигалась с непостижимой прытью. Развернувшись, я побрёл обратно на тротуар и продолжил свою прогулку. Мне пришло на ум, что женщина эта была осведомлена о том, что продолжает занимать конфискованную жилплощадь. Поэтому она тут же скрылась в доме, чтобы избежать любой возможности обсуждения этой темы с незнакомцем.
Удаляясь прочь, я обернулся. И вновь я увидел проблески света на тех очках с толстыми линзами. Полная женщина вновь была в своём плетёном кресле.
Что-то помимо вихрящегося тумана заставило меня содрогнуться. Хмурясь, я прибавил шагу. Уже поздно, говорил я себе, и мне лучше бы сейчас покинуть эти заброшенные, заполненные туманом улицы и пойти, наконец, домой, чтобы выпить несколько кружек горячего чая с бергамотом.
Я шёл быстрым шагом, однако не мог противиться желанию смотреть на пустующие остовы домов, мимо которых проходил.
Внезапно я остановился. Моё сердце застучало. Ледяной поток страха вызвал покалывание кожи моей головы. Широко раскрыв глаза, приоткрыв рот, я взирал сквозь эту тонкую пелену тумана и ощущал, что логика и трезвый ум покидают меня.
Около половины тех поломанных и заброшенных домов внезапно наполнились жильцами. Я видел печальные бледные лица, глядящие на меня из дюжины разных окон. Неясные, окружённые туманом фигуры сидели на нескольких скамейках. Какой-то старик, скрюченный от артрита, с трудом занимался своим крошечным садиком перед домом. Женщина средних лет, белая как смерть, однако с выражением безнадёжной ярости, отпечатанной на её лице, глядела на меня, стоя у сломанных ворот.
Ещё хуже, чем это, были другие явления. Я увидел, как кресло-качалка движется туда-сюда на крыльце, хотя в нём никого не было. Я увидел похожую на клешню руку, хватавшуюся за кирпичную стену здания. Рука переходила в смутный рукав, который, в свою очередь, ускользал в пустоту. На заднем дворе полуразрушенного особняка я уловил нечто, что было похоже на отделённую от тела голову женщины в большой соломенной шляпе. Та медленно проплывала над спутанным клубком зачахшего цветка в горшке.
Я ощутил хватку приближающегося безумия. У меня более не было ни малейшего желания находиться здесь. Моим единственным императивом ныне было немедленно убраться прочь отсюда.
Не помня себя от ужаса, я бросился через те заброшенные, хотя и не совсем, улицы, страх же мой был подобен псу, гонящемуся за мной по пятам. Я бежал, пока моё сердце не забилось гулко, и меня не одолело головокружение. Наконец, оставив далеко позади тот проклятый район с глядящими белыми лицами, липнущим туманом и странной тишиной, будто наполненной чем-то, я ввалился в дверной проём.
Спустя часы после того я достиг дома и упал в постель. Я проболел несколько дней. Моё сердце вновь испытало перенапряжение, и вдобавок к этому у меня проявились симптомы плеврита. Пока я лежал в кровати, то размышлял о своём гротескном опыте на той улице, полной молчащих домов. Я говорил себе, что мои глаза, воспалённые и сверхчувствительные, сыграли дурную шутку со мной, что тому виной были дрейфующий туман и моё собственное воображение.
Однако недели спустя, когда я поведал о своём городском приключении моему другу-парапсихологу, Луциусу Леффингу, он только покачал головой в ответ на мои объяснения.
— Я совершенно уверен, — сказал он, — что те фантомы, которые ты описал сейчас, не явились плодом ни твоего воображения, ни твоих воспалённых глазных нервов.
Как я уже писал тебе ранее, для меня невообразимо помыслить, чтобы любая личность, обладающая достаточным уровнем восприятия и чувствительности, могла бы прожить долгий период в каком-либо месте и не оставить после себя хотя бы что-то, запечатлев это что-то в самих камнях, дереве и известке.
То, что ты видел, было психическим остатками несчастных сгинувших душ, которые в совокупности прожили сотни лет в тех конфискованных домах. Их психические скорлупы всё ещё цепляются за свои единственные земные якоря, что у них остались. Причём, как ты описываешь, некоторые из них уже уменьшились и истёрлись до состояния отдельных фрагментов.
Бенджамин Джалмис, известный археолог, провернул ключом в замке и вошёл в свой лондонский дом с чувством огромного облегчения. Эта последняя экспедиция была слишком изматывающей для него, у него было неважное самочувствие с момента отбытия из Каира.
Тяжёло дыша, он поставил свои чемоданы на пол и осмотрелся вокруг. Комнаты казались невероятно пыльными. Толстый слой пыли покрывал полы; ворсистая от пыли паутина гирляндами свисала из потолочных углов; окна были практически слепы от налипшей на них пыли.
Джалмис скорчил гримасу отвращения, закрывая дверь позади себя. Затем он заметил кое-что ещё. Слабое, затхлое зловоние наполняло дом, тягостный душок, сухой, спёртый и отвратительный. Это не был просто запах пыли, покой которой нарушило его прибытие. Это зловоние атаковало его ноздри, как если бы оно просачивалось из самих стен. И хотя это был тошнотворный аромат весьма редкого свойства, но у Джалмиса возникло тревожное чувство, что этот запах ему безусловно знаком.
Джалмис на мгновение застыл на месте, хмурясь в омерзении и гадая, где же он мог встречаться с этой вонью в прошлом. Наконец он передёрнул плечами, прошёл к окнам и широко распахнул их.
К вечеру зловоние испарилось, ну или почти. Он закрыл окна, и после освежающего похода в ванную и лёгкого ужина, проследовал в кабинет.
Но здесь он вновь был озадачен пылью. В кабинете она скопилась в неизмеримом количестве. Она лежала подобно листам отличного морщинистого песка на сиденьях кресел; она собралась в настоящие курганные насыпи по углам комнаты; она полностью покрывала столы.
Сделав мысленную заметку позвонить утром уборщице, Джалмис устроился в своём старом кресле и приготовился расслабиться. Он чувствовал себя измождённым. Он схуднул во время обратной поездки, он не слишком хорошо ел и толком не спал. Имелись физические отметки его нездоровья – бледность кожи и потеря веса. Но, конечно же, вскоре он вновь будет самим собой. Ему нужен лишь отдых и немного лондонского воздуха в лёгкие, тумана и всего прочего. Это вновь сделает его прежним.
Теперь, когда он был вдалеке от беспокойной атмосферы, вызванной египетским солнцем, песком и предрассудками, то был готов признать, что скарабей и впрямь немного докучал ему. Но, конечно же, это была чистой воды чепуха. Джалмис провёл двадцать лет своей жизни, копаясь в египетских гробницах, и ничто прежде не досаждало ему. Он не верил в дикие басни, которые можно слышать каждые несколько лет, о вселяющей страх участи осквернителей могил. Мумии были мумиями и не более чем. Все эти мелодраматические слухи о проклятиях мумий и враждебных невидимых стражниках склепов были самой настоящей галиматьёй.
Скарабей, например. Он достал его из провалившейся груди мумии, куда тот был помещён несчётные столетия прежде, когда сердце недавно почившего было изъято из тела. Конечно же, этика предписывала, чтобы Джалмис отдал свою находку экспедиции. Но это была маленькая вещица, и он, поддавшись импульсу, прикарманил её. Она будет, по мнению Джалмиса, замечательным небольшим сувениром к его поездке.
Он достал её из своего плаща и вновь осмотрел. Это была глазурованная зелёная яшма, примерно дюйм в диаметре, имевшая форму священного древнеегипетского жука. Её спинка была покрыта крохотными иероглифами, а на брюшке было выгравировано схематичное изображение предполагаемого стража гробницы.
Джалмис взял своё увеличительное стекло и перечитал предупреждение, что содержалось в практически микроскопических иероглифах: “И если кто-либо непрошеный войдёт сюда, то кровь его замёрзнет; будет он усыхать, и в конце придёт к нему Ка-Ратх, Хранитель Пыли.”
Каков вздор! Прямо образец той самой чуши, с которой так любят играться самые вульгарные газетёнки. И потом это действительно отвратительное изображение, помещённое на брюшко скарабея. Только нездоровое воображение может произвести на свет нечто подобное. Оно было слишком утрированным, чтобы быть убедительным. Скрученное мерзкое тело недоразвитого младенца, которое венчала морщинистая дряхлая голова зловредного старика!
Так вот каким был Ка-Ратх, Хранитель Пыли! Гм. По крайней мере, Осирис и Сет, Себек и Бастет, и прочие египетские боги имели определённые и хорошо прописанные мифы. Но кто-нибудь когда-либо слышал о Ка-Ратхе? Дальнейший аргумент в пользу того, что он выпрыгнул прямиком из искажённого воображения какого-то древнего храмового жреца-шарлатана!
Джалвис положил скарабея на соседний стол и встал за любимой книгой. Но стоило ему подняться на ноги, как он был атакован неожиданным заклятием слабости. Он пошатнулся на мгновение; казалось, сила ушла из его ног. Он схватился за ручку кресла и быстро сел в него.
Он был встревожен. На несколько секунд его охватила своеобразная паника. Но затем он начал урезонивать себя. Его слабость была, как он заверял сам себя, попросту результатом изматывающей поездки. После всего прочего, он был уже немолод. Его резервы силы, по-видимому, исчерпались в гораздо большем объёме, чем казалось ему самому.
Пока он так сидел, приободряясь, то вновь обратил внимание на невероятные скопления пыли в комнате. Это было нелепо, однако он практически мог вообразить, что её слой стал толще за время этого вечера.
К тому же, начал возвращаться этот отвратный затхлый душок, став притом сильнее, чем прежде.
И неожиданно Джалмис понял, где он прежде встречался с ним. Запах был тем же, что вырывался наружу в подземных переходах под песками пустыни, когда они вскрывали саркофаги древних египтян! Это было то самое зловоние, что поднималось вверх, когда с мумии срезали её покровы!
Тут не могло быть никакой ошибки. Он сидел, поглощённый бездонным омутом ужаса. Глядя в сторону стола, Джалмис видел, что скарабей был чист от пыли. Тот будто мерцал и поблёскивал каким-то своим внутренним светом, что не был вызван электролампой. Пыль плавала над ним и покрывала стол со всех сторон, и всё же поверхность амулета оставалась чистой и ясной.
Джалмис схватился за ручки кресла со всей оставшейся силой. Сейчас в его мозгу была лишь одна мысль. Ему нужно выбраться из комнаты, из самого этого дома, причём немедленно. Место было проклято; оно набиралось сил, питаясь последними остающимися в хозяине дома энергиями. И это не было просто критическим упадком сил, что охватило Джалвиса. Его чувства стали подводить его. Словно бы пелена размывки опустилась на его глаза; в ушах слышалось жужжание; его конечности наполовину онемели.
С ужасным напряжением сил Джалвис предпринял попытку встать. Создав яростное и концентрированное ментальное намерение, он повернул свои стопы к двери и начал бессильно шаркать в её сторону.
Он медленно ковылял вдоль комнаты, делая сознательные усилия, чтобы дышать. Достигнув порога, он сделал краткую остановку, чтобы перевести дух. Но дикий ужас владел им, и Джалвис не позволил себе мешкать.
Комнаты утопали в пыли. Она жгла и царапала его ноздри своей едкой, кислой вонью. Она осаждалась на его одежде и на его лице. Она кружилась вокруг ламп, пока не стало казаться, будто они светят сквозь полупрозрачный туман.
Зловоние непередаваемого разложения неслось из каждого угла. Это было подобно тому, как если бы Джалвис брёл сквозь усыпалище, расположенное глубоко под землёй.
Он вошёл во внешний коридор и побрёл к входной двери. Снаружи был чистый воздух, огни, Лондон, спасение.
Он добрался до двери, открыл её – и издал испуганный взвизг. Как только холодный воздух ворвался внутрь дома, на глаза египтолога упала тьма; гудёж в его ушах перерос в рёв; его сердце застучало, споткнулось, почти что остановилось.
Последним усилием воли он захлопнул дверь. Он прислонился к ней, поражённый слабостью, что была подобна тени приближающейся смерти. Всё его тело постепенно коченело; он вообще уже не ощущал своих ног, и лишь в руках ещё ощущалось слабое покалывание. Удушающие испарения, что кружились вместе с пылью, схватили его за горло и начали сдавливать.
Чистым волевым усилием Джалвис начал мучительное возвращение обратно в холл. Мог быть ещё один выход. Если он сможет добраться до кабинета и как-либо убрать проклятого скарабея из дома, то получит избавление.
Египтолог доковылял до конца холла, осторожно глядя вниз на свои онемелые ноги, чтобы задать им курс на резкий поворот – и спустя мгновение он вскричал в чистом умопомрачительном ужасе.
В пыли виднелись контуры двух маленьких и уродливых отпечатков ног.
Джалвис упал на колени, охваченный неописуемым кошмаром, и когда он поднял глаза на стол, где лежал скарабей, то пыль, клубящаяся над ним, будто бы уплотнилась. Она стала темнеть, закручиваясь в маленький вихрь, и затем стали различимы смутные очертания фигуры.
Пыль постепенно сгущалась, контур становился чётче, и, наконец, там проявилась омерзительная форма, жуткая карикатура на творение, в которой совмещались отталкивающее тельце выкидыша и сморщенная голова зловещего старика.
Джалмис узрел это и издал истошный вопль безграничного, невыразимого ужаса.
— Ка-Ратх! О Великий! Пощады! Пощады!
В совершенном и жалком благоговейном трепете он начал неистово извергать из себя почтительные фразы на языке древнего Египта.
Если то, что звалось Хранителем Пыли, и слышало его, то не обращало на это внимания. Бесшумно заскользило оно вперёд.
облако тэгов
).
