ШЭЙМУС ФРЭЗЕР

(1912-1966)

The Yew Tree / Тисовое Дерево

(1958)

из авторского сборника

под ред. Ричарда Далби

“Where Human Pathways End: Tales of the Dead and the Un-Dead” (2001)

*******************************

Об авторе: Шэймус Фрэзер (1912-66) начал свою карьеру крайне способного новеллиста ещё в годы своей учёбы в Оксфорде. Его первый роман, "Жёлудевый Боров" (1933), был опубликован Чэпменом и Холлом, издателями самого Ивлина Во, и многие критики (включая Ховарда Спринга) незамедлительно объявили Фрэзера" в одном шаге" от Во. Его второй роман, "Фарфоровые Люди" (1934) не замедлил себя ждать, а затем последовали и более зрелые вещи, как, например, первобытное фэнтези "Дуйте, Дуйте в Свои Трубы" (1945). "У м-ра Фрэзера есть свежесть, остроумие, собственный дух", писал Сирил Конноли в журнале New Statesman and Nation; а Ральф Штраус (в Sunday Times) назвал его "имаджинативным писателем с крупными отличиями". Фрэзер провёл большую часть своих последних лет жизни, работая в Сингапуре, и после его кончины осталось несколько неопубликованных вещей: пара-тройка великолепных детских историй, коллекция "рассказов про мёртвых и не-мёртвых", озаглавленная "Там, Где Заканчиваются Человеческие Пути". К сожалению, этот сборник вирда так и не был целиком опубликован, хотя некоторые из его лучших фабул (включая "Флоринду", вошедшую в Chillers for Christmas) возникали в журналах и антологиях. Другая история, "Мелодия в Кафетерии Дэна", была экранизирована в америкосском сериале "Ночная Галерея" в 1971 году.

Ещё об авторе: Когда четыре из сверхъестественных рассказов Шэймуса Фрэзера появились в двух антологиях в 1965 году, редактор Чарльз Биркин приветствовал его как «уверенного новичка». Но этот «новичок» в середине 1930-х годов был уже признан мастером сатирической иронии и естественным преемником Эвелина Во. В течение тридцати лет Фрэзер был учителем в Англии, потом в составе морской пехоты служил в Европе во время Второй мировой войны, и под конец жизни стал преподавателем в Сингапуре, где написал несколько школьных текстов, один из которых, THE CROCODILE DIES TWICE, стал стандартным учебным текстом.

Хотя Фрэзер обратился к сверхъестественному рассказу в конце своей карьеры, его талант к жанру был тут же признан вследствие похвальных отзывов к его рассказам. Пять его странных рассказов были опубликованы ещё до его смерти в 1966 году, но автор завершил еще пять; и он намеревался опубликовать все десять рассказов вместе в одном томе, ТАМ, ГДЕ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ ПУТИ КОНЧАЮТСЯ.

Ash-Tree Press с гордостью предлагает эту коллекцию на поглощение крокодилам вирда в первый раз. В своем вступительном слове Ричард Далби рассматривает разнообразную карьеру Шамуса Фрэзера, а вдобавок вдова автора, Джоан Нил Фрэзер, дает представление о красочной личной жизни писателя. В этих десяти сказках и в одном стихотворении вы узнаете, где заканчиваются человеческие пути, а мертвые и не-мертвые встречаются в домашних и фантастических местах, где странные и ужасные вещи и явления никогда не за горами, и где человеческие протагонисты находят — часто ценой собственной жизни — что им нет там места.

*******************************

Я знаю хорошо тебя, что тисом же зовёшься,

Безрадостное, грюмое растенье! О ты, что любишь жить

Середь гробов, скелетов, червий, эпитафий древних:

Там сень твоя, где легконогих призраков гульба да ведьмовские тени,

Под тусклою, холодною луной (как то молва народная нам сообщает) -

Во плоти тленной там свои мистические чары сотворяют:

И нету для тебя другого развлеченья, о мрачное ты древо привидений!

из «Могилы» Роберта Блэра

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Когда Мартин на прошлой неделе был проездом через Сингапур в Австралию, я взял его с собой в Ботанические сады. Такая уж у меня привычка – показывать Ботанические сады гостям из Англии; они чувствуют здесь себя как дома. Это просто те же наши сады Кью без стекла*.

Но в случае Мартина наш визит был весьма далёк от успеха. Сперва я принял его чудное поведение за боязнь змей. Когда же мы прокладывали путь по верхней оконечности озера, то он держался ближе к центру узкой тропы, беспокойно посматривая на громадные языки листвы, что окаймляла бордюры и ступеньки парка столь же деликатно, как то делал некогда Агаг**. Один раз он стушевался при виде свёрнутого, подобно питону, корня, что лежал поперёк тропы.

– Я был здесь сотню раз, – сказал я, – и ни разу не встречал здесь змей. Тут не опаснее, чем в Ирландии.

Мой компаньон собрался с духом и переступил через корневище, но я заметил, что его руки трясутся, а лицо приняло вид дешёвой статуэтки из мыльного камня – зеленоватая бледность, на которой черты казались размытыми и гротескно искажёнными.

Вы знаете это здоровенное баньяновое дерево, высящееся у деревянного мостика в дальнем углу озера – грот из бугрящихся корней и стволов толщиной с питона, состоящих из волокон, змеящихся вниз с ветвей подобно шевелюре Рапунцеля к самому основанию гиганта, погружённого в почву? Так вот, ничто не могло заставить Мартина пройти мимо этого дерева. Он застыл на краю озера и выглядел нездорово. Мы, в конце концов, возобновили наш путь в обратном направлении.

Если бы только я не додумался тащить его в эту террасную пергойлу, вечер мог бы закончиться в менее неприятной манере для нас обоих – но в то же время мне бы не удалось заполучить весьма странную историю.

Мы поднимались вверх по ступеням под аркой ползучих вьюнов, когда я вдруг услышал исходящий от Мартина вопль. “Милостивый боже!” – выкрикнул он. – “Только не говори мне, что здесь в Малайзии растут тисы.” Он как раз глядел на дерево, стоящее по левую руку от нас в нескольких ярдах на террасе – дерево, которое, в самом деле, имело некоторые схожести с тисом.

– Я думаю, что это синтада***, – сказал я. – Несомненно, сходство есть…

Затем я заметил выражение лица Мартина. Он в ужасе уставился на этот экземпляр синтада, и ещё он шатался на краю ступеней, словно бы собирался упасть в обморок. Я схватил его за руку, помог ему преодолеть последний пролёт и запихнул его в автомобиль. Он был бледен и в полуотключке, как зомби, и я уже всерьёз испугался, что у него мог случиться сердечный удар.

К тому времени, когда мы добрались до дома, он более-менее восстановился; однако зубы его стучали, подобно льдышкам, по краю хайбола, пока он пил двойное виски, что я нацедил ему.

– Мне очень жаль, – сказал он наконец. – Я вёл себя как ужасный осёл только что. Больше ни шагу в это чёртово место. Но откуда же мне было знать… Видишь, хотя это и случилось много лет тому назад, я всё же думаю, что до сих пор не превозмог себя. Возможно, я никогда не смогу это преодолеть.

– Не рассказывай мне тогда, если это вновь расстроит тебя, – сказал я с отвратительным лицемерием – ведь я любопытен по природе, и нет ничего более безрадостного для меня, чем неразрешённые тайны.

Мартин хранил молчание некоторое время, и я уже решил, что он собирается поймать меня на слове. Я налил ему напиток покрепче.

– Говорят, что такие вещи иной раз лучше рассказать отцу-исповеднику, – сказал я. Внезапный вздох ветра вызвал шуршание листвы в саду, и Мартин содрогнулся и со скрипом развернул своё кресло по направлению к источнику звука.

– Ты не поверишь, – произнёс тогда он. – Никто не поверит. Иногда я пытаюсь одурачить сам себя, внушая, что это был лишь сон. Однако этот номер не прокатывает. Это не было сном, видишь ли.

Он вновь заколебался. Затем спросил:

– Тебе знаком Даркшир?

– Я останавливался как-то невдалеке от Думчестера. Приятное местечко.

– Если только ты любишь деревья… – сказал он, без какого-либо выражения, – там есть остатки робинского леса, и ещё эти громадные феодальные наделы, герцогства.

– Всё сейчас распродано. – сказал я.

– Я привык проводить каникулы в тех краях, когда ещё был ребёнком. – сказал Мартин. – Я был влюблён в те угодья. В деревья тоже. Но мне была незнакома западная часть леса вплоть до нескольких прошлых лет, когда меня отправили туда в командировку по работе. Тебе известна та местность в принципе?

– Смутно. Унылая и холмистая – там полным-полно известняковых пещер, и шахт по добыче свинца, и ручьёв, выплёскивающихся на валуны.

– Это место зла, – сказал он и опять провалился в молчание.

– Но там же всего ничего деревьев, Мартин, – решил я призвать его к дальнейшей беседе.

– О, лес уползает вверх в эти пеннинские долины. Холмы достаточно голые, но зато там есть эти тайные мерзотные лощины. Подобно Холлоувейлу, например.

– Никогда там не бывал.

– Можешь быть благодарен судьбе, что тебе не выпало шанса. Ныне она под несколькими миллионами галлонов воды. Меня отправили туда для собирания сведений по местности. Тебе же знакома группа тамошних крупных водохранилищ, что питают Шеффилд и несколько индустриальных городов Йоркшира? Что ж, мои заказчики как раз планировали расширение тарнторпского водохранилища, и Холлоувейл выглядел заманчивым местечком для соответствия всем требованиям. За исключением одного – там никто не жил. Ни души там не было на протяжении доброй сотни лет. Поэтому меня отослали туда для предварительного осмотра.

Для начала я прибыл в Баронсбридж – там есть отличный паб; но это всё же далековато от нужной мне долины, и в продолжении командировки я присматривался к каким-нибудь более подходящим местам.

В итоге нашёлся старый заброшенный фермерский коттедж с видом на западный конец Холлоувейла, и моя фирма дала добро на его аренду для меня. Мои первые отчёты убедили их, что план по освоению Холлоувейла был вполне осуществим, и было решено, что я должен остаться и поохотиться на коряги, особенно в период зимы. Снег и зимние дожди могут опрокинуть даже самые лучшие бумажные калькуляции, насколько это касалось моей работы землемера.

Так вот, коттедж был той ещё корягой: мечта для молодожёнов, но сущая тоска для холостяка. Дорога от него вилась вдоль соседнего холма и затем внезапно ныряла вниз в сторону Баронсбриджа на другой стороне. Этим путём я любил ходить, особенно в вечерних сумерках. Была ещё другая дорога, которая вела прямо в Холлоувейл – через леса – но меня она не особо заботила. Она была тёмной и мрачной, и пройдя около четверти мили от коттеджа, ты оказывался у остова церквушки и ещё неких дереликтовых сооружений, и это всё, что осталось от старой деревни Холлоувейл. Я не явл… я не был никоим образом впечатлительным человеком, но там витала атмосфера своего рода заброшенного осознания, и я избегал того пути, если только мог.

Подрывные работы были начаты в восточном конце долины, и армия лесорубов принялась бодро валить плантации елей и сикамор, под суровым взглядом старика Уайка, который продал нам долину, но оставил себе процент с лесоматериала. Моя работа, с учётом приходящей зимы, состояла в проверке и пересмотре моих прежних подсчётов, и сюда же входила здоровая доля полевых работ: хождение по извилистым траншеям, измерение глубины грунтовых вод, тестирование альтернативных направлений ручьёв с применением флуоресцентного порошка, и так далее. Часто я не возвращался до самой ночи, и иной раз находил пригодным путь через лес и мимо старой деревни Холлоувейл. Тем не менее, я никогда не наслаждался прогулкой. Еловые чащобы заканчивались раньше, чем ты доходил до деревни – но там, среди руин, был знатный подлесок… и… и разные кустарники по дороге, ежевика, полагаю, которые хватали за колени и затрудняли ходьбу. Разрушенная церковная башня делала… она издавала звуки в лунном свете… Совы, надо думать… Потом, около сотни ярдов дальше по дороге, там было своего рода… пустырь… безобразного вида… что-то вроде перекрёстка исчезнувших дорог, если ты понимаешь, о чём я. И оттуда тракт забирал вверх весьма круто в сторону моего коттеджа, располагавшегося под гребнем холма. Именно того самого места я избегал в дневное время и едва ли мог заставить себя пройти мимо ночью. Видишь ли, там росло… тисовое дерево.

Опять этот взгляд мыльного камня. Я налил моему другу ещё один хайбол.

– Тисовое дерево, – повторил он. – кряжистое, чёрное как плюмаж катафалка, и в зимнее время покрытое сверху донизу сыпью кроваво-красных ягод. Возможно, его обкорнал садовник-топиарист столетие тому назад – однако, какую бы форму оно не имело раньше, она пропала. Форма этого тиса внушала мысль о какой-то крылатой твари; да, о сове или летучей мыши, некой летающей ночной штуке с рваными крыльями и бесформенным, распухшим туловищем. Я думаю, оно могло отмечать границу старого погоста – но это должен был быть очень обширный погост, и для его заполнения потребовалась бы не одна тысяча лет для такой деревушки, как Холлоувейл. Возможно и то, что это дерево принадлежало саду давно исчезнувшего дома, – но кто бы ни жил в том доме, они должны были быть дьявольски извращёнными существами, вот что я чувствовал.

Я спросил старого Уайка однажды о том месте, и его ответ не был ободряющим.

“Когда вы захотели приобрести коттедж, я же сказал вам, что вы были бы более счастливы там внизу, в Баронсбридже,” – вот что он сказал. – “И не говорите потом, что я вас не предупреждал. Что вы там слышали, молодой человек? О чём-то, что летает по ночам, знаю. Это всё бабкины сказки, но я не буду отрицать, что здесь, наверху, довольно-таки одиноко.”

Я, однако, ничего такого про коттедж не слыхал, а из старого Уайка невозможно было вытянуть и лишнего слова. Но после его ухода я задумался над его фразой о чём-то, что летает в ночи. Во время осенних бурь я часто воображал себе, будто слышу звук хлопающих крыльев, какое-то хлопанье внизу в лощине, как если бы некая гигантская тварь устраивалась там на насест. Я списывал всё на ветер, выкидывающий фортели на лесоповалах у подножья долины. Одной крайне ветреной ночью хлопанье раздавалось прямо за стенами коттеджа, и меня разбудили стучащие и скользящие звуки во входную дверь и царапанье по ставням.

Одним поздним ноябрьским деньком я отправился по работе в пещеру на северный гребень лощины с намерением проверить, насколько понадобится усилить дно бассейна, если воды планируемого водохранилища достигнут определённого уровня. Я взял с собой рюкзак с провизией; однако работа заняла больше времени, чем ожидалось, и зимнее солнце уже сплющивалось, подобно громадной красной пиявке, среди вершин холмов, раскинувшихся позади моего отдалённого коттеджа, когда я возвращался обратно. Скорейший путь пролегал через лощину, хотя вернуться до наступления ночи в дом я и не надеялся.

Поначалу всё было хорошо. Вскоре я достиг бульдозера, его силуэт вырастал из мрака, напоминая допотопное чудище. Он отмечал границу дневной выработки лесорубов. Один из рабочих – маленький сероволосый тип по имени Уиттейкер из Шеффилда – пожелал мне доброй ночи; сам он, по всей видимости, в этот час занимался расстановкой кроличьих силков, что можно было понять по торчащей из его карманов проволоке. Он запихнул что-то в свой жилет и, судя по всему, вознамерился поправлять свою красную шейную бандану, когда я проходил мимо него. Я решил, что, должно быть, выбрал неверный путь через крутую вырубку, оставшуюся позади, ибо, когда добрался до первого разрушенного здания Холлоувейла, на небе уже красовалась яркая заиндевелая луна, делавшая зияющие оконные рамы домов и лепрозную хохлатую церковную башню неописуемо пугающими.

Кусты ежевики после того, как я поравнялся с церковью, стали особенно навязчивы, и одиножды, а то и дважды я растягивался во весь рост вдоль дороги. Когда я достиг открытого пустыря, ну, того самого перекрёстка, помнишь… что ж, тиса на нём не было. Я просто констатирую факт. Его попросту там не было. На его месте была здоровенная яма, вроде разрытой могилы, с рваными краями на месте корней – но ни следа самого дерева. Я сказал себе, что лесорубы, по ходу, выкорчевали его с помощью лебёдки – хотя никаких признаков подобных действий вокруг не было замечено, одна только осыпавшаяся яма в почве. Это было чудовищное дерево, и я должен был бы радоваться, что его не стало, если бы не эта дыра, которую оно оставило по себе, так как она была невыразимо отвратительнее, прямо-таки кромешный кавардак. Мне показалось, что я вижу что-то белёсое на дне ямы, и вот я уже сделал несколько шагов к краю, когда до моего слуха вновь донеслось это монструозное хлопанье в долине позади меня, и ещё будто тонкий, нечеловеческий, отдалённый крик. Я не стал долее прислушиваться, но сразу рванул с места в карьер и, задыхаясь, одолел последний оставшийся подъём до моего коттеджа.

Я тут же зажёг в камине ревущее пламя и стал жарить тосты с сыром над ним, а после ужина читал вплоть до одиннадцати часов. Не думаю, что меня очень уж затянул триллер, который я читал. Я напрягал слух, пытался уловить в тишине этот чудовищный хлопот крыльев. Один-два раза мне казалось, что я слышал его – но это могла быть просто упавшая ветка.

В ту ночь мой сон был тревожен. Около двух я проснулся из-за скрипов и сотрясений входной двери. Ветер, решил я; однако, стоило мне сесть в постели, и мне стало ясно, что это не мог быть ветер: ночь была вполне себе тиха.

Раздалось шуршащее хлопанье, как если бы циклопическое пернатое устраивалось на своём насесте: звук, который ты слышишь, когда проходишь птичник ночью, но гротескно преувеличенный. Я зажёг ночник на прикроватном столике и стал ждать. Слышны были знакомые шуршащие звуки; на этот раз их источник располагался вверху, на крыше. Затем я услышал, как что-то скользит по каминной трубе, и в следующий момент увидел нечто змеевидное, корчащееся в камине, что-то желтоватое, что поползло вдоль пола к моей постели. Оно на полпути замерло, разочарованно содрогаясь, пробуя удлинить себя ещё чуть-чуть, борясь за каждый дополнительный дюйм. Эта вещь была не чем иным, как древесным корнем – корнем, с налипшим на него землёй. Вся моя комната провоняла кладбищем. На мгновение кончик корня затрепетал, задрожал и будто поманил к себе; затем медленно стал уползать обратно, и я слышал, как он сворачивается внутри дымохода.

После этого я просто провалился в забытьё, как прогоревшая спичка.

На утро я решил поначалу, что это был сон – но ночник на столике за ночь выгорел, а на каминной решётке и на ковре рядом были кусочки земли.

Снаружи стоял жестокий мороз, а на серебристом снегу обнаружились странные следы, словно бы по дёрну проползли змеи. На моём крыльце были разбросаны алые ягоды – и ещё там лежала веточка. Я мог бы назвать её пером тиса.

С дальней оконечности лощины раздавались отзвуки лесоповала. В то утро мне хотелось человеческого общества как никогда, так что я избрал кратчайший путь. И на том перекрёстке уже не имелось никакой ямы; на её месте высился, как и всегда, тис, чёрный, таинственный и зловещий.

Я нашёл Уайка с группой работяг, окруживших бульдозер. Старик буквально рычал от ярости.

– Один из парней пропал. Уиттейкер, тот самый мастер по лебёдкам. Нельзя полагаться на этих шеффилдцев. Просто взял свой багор и был таков. Однако этим всё дело с местными слухами не закончилось. Другие рабочие тоже прислушиваются к историям. Хотели умывать руки часом ранее, значит-с.

Я сказал ему, что вполне солидарен с большинством, и подкинул идею, что им стоило бы начать утренную работу с тиса, стоящего близ устья лощины.

Люди стали шептаться меж собой, а Уайк только и сказал:

– Тисовое дерево, оно самое! Вязанка бабкиных быличек, хех.

– Кумушкины сказки или же нет, мистер Уайк, – ответил я, – но ставлю об заклад десять гиней, что вы не станете ночевать сегодня в коттедже вместе со мной.

Уайк любил гинеи, но тут он заколебался, как лист на ветру, и решил блефануть.

– Это всё чушь собачья. И мне не хотелось бы, чтобы вы беспокоили моих людей своими байками.

Но люди были на моей стороне.

– Отличная ставка, мистер Уайк. – крикнул кто-то.

– Десять гиней, – повторил я, – либо по рукам, либо нет. Если же придёте, то возьмите с собой один из этих ваших топоров. Я возьму один себе тоже, если позволите. А с тисом мы можем начать хоть завтра!

Когда Уайк пришёл ко мне в гости около четырёх пополудни, то захватил с собой топор и ещё священника. Это был мистер Виринг, пастор Баронсбриджа, седоволосый человек с вытянутым, интеллигентным лицом и приятными манерами.

– Пастор тоже интересуется этими баснями, так что я взял его с собой.

– Холлоувейл принято считать частью прихода Всех Святых Баронсбриджа, мистер Кейт. У меня дома имеется журнал, сохранившийся ещё от моего предшественника, м-ра Эндора. Тот отслужил пастором здесь порядка сорока лет и отошёл в мир иной в 1810-ом. Холлоувейл был заброшен в конце восемнадцатого столетия, и мистер Эндор описывает причину случившегося… что ж, он был пожилым человеком, и милосердно предположить, что его ум начал блуждать.

Я рассказал им, что видел и слышал в течение ночи. Виринг несколько раз бросал на меня колючие взгляды, а Уайк беспокойно бормотал:

– Он наслушался праздных сплетен, пастор, вот в чём вся соль. Покойный пастор, полагаю, несколько неразумно распространялся о… вещах, содержащихся в дневнике Эндора.

– Единственная сплетня, которую я слышал, пришла ко мне от Уайка, – ответил я на провокацию, – касаемо чего-то, что летает в ночи.

– Ладно, ладно. Ну-с, видно будет, как говорится.

И мы увидели. Тварь прилетела и захлопала над коттеджем сразу после полуночи. В этот раз оно применило новую тактику. Оно расшатало несколько черепиц, и через открывшуюся щель зазмеились похожие на гадюк корни, которые обвились вокруг лодыжки Уайка. Тот в страхе вскрикнул, в то время как Виринг и я стали молотить по щупальцам нашими топорами. Корни были ужасно тверды, и когда мы прорубили их, отделённые завитки стали извиваться подобно червям на полу. Тяжесть на крыше сместилась в сторону, и мы услышали, как нечто уносится обратно в лощину с унылым хлопаньем.

– Оно вернётся вновь, – хрипло гаркнул Уайк. – Оно вернётся, говорю вам, и расширит эту дыру в крыше.

– Тварь привязана к долине, – произнёс тогда пастор. – Эндор сказал, что оно держится в пределах долины. Оно приходило именно так, и люди пропадали из своих домов.

– Оно вернётся! – взвыл Уайк, – стоило ему найти путь внутрь, оно прилетит вновь!

– Мы можем подняться наверх гряды, – предположил я, – и перевалить через неё вниз, к Баронсбриджу.

– Оно набросится на нас прежде, чем мы хотя бы доползём до верха. Мы обречены.

– Я не согласен тупо ждать, пока оно вернётся, – ответствовал Виринг. – За пределами долины мы находимся в руках Господа. Здесь же… мы можем по крайней мере молиться.

– И затем мы сами набросимся на него. – заключил я.

Долина была очень тиха. Мы опустились на колени – держась как можно дальше от этих по-прежнему корчащихся обрубков на полу – пока мистер Виринг молился, чтобы мы могли быть избавлены от Сил Тьмы. Затем мы вышли наружу через заднюю дверь и стали карабкаться вверх по холму. Тварь учуяла нас и начала охоту. Мы слышали, как оно хлопает позади нас, и порой выхватывали из мрака силуэт наподобии огромной птицы с канатами вместо когтей, кружащей над верхушками деревьев или же неуклюже распластывающейся на склонах долины. Мы делали всё, чтобы скрыть своё продвижение, но деревья заметно поредели, когда мы приблизились к вершине гребня, и стоило нам предпринять последний отчаянный рывок, как оно заприметило нас. Я услышал свистящий шум, когда Тварь начала пикировать на нас, а Виринг издал вопль. Он споткнулся и упал, а позади него я уже мог различить гротескную тёмную массу, скользящую и движущуюся за ближайшим уступом.

Поначалу я решил, что мы его потеряли. Твари оставалось сделать ещё один выпад и… и тут до меня дошло. Оно не могло взлететь ещё выше: оно было поймано в клетку этой нечистой лощины; оно угнездилось на нижнем ярусе гряды и послало вверх свои длинные жёлтые щупальца из змеекорней на захват добычи.

– Вставай же! – закричал я. – Во имя всех святых, Виринг. Ещё несколько шагов и ты спасён.

Тем временем один корень уже затянулся вокруг его ноги, и на подходе через траву уже непристойно извивались более толстые его собратья.

– Используй свой топор, проповедник! – крикнул Уайк. – Твой топор!

Виринг наконец услышал нас: раздался глухой стук, злобный свист, и в следующее мгновение мы вытянули его в безопасное место.

Какое-то время мы все трое лежали на дороге через гряду, полностью вымотанные, прислушиваясь к шороху этих корневищ, вслепую шарящих в поисках ускользнувшей от них жертвы. Затем мы повернули наши спины к Холлоувейлу и начали крутой спуск на ту сторону к Баронсбриджу.

Когда мы добрались до дома приходского пастора, мистер Виринг передал мне увесистый томик ин-кварто, обёрнутый в зелёную марокканскую кожу, и я просидел всю ночь, разбирая паучий почерк старого Эндора в выцветшей туши сепийного оттенка, пока Уайк съёжился в кресле у огня с раскрытой на коленях Библией. Проблема, согласно записям Эндора, началась с момента, когда тис принёс первые ягоды. Была легенда, ходящае в его дни, что в начале семнадцатого столетия некую женщину родом из Холлоувейла повесили за ведьмовство и закопали на том самом перекрёстке с вбитым в сердце тисовым колом. На виселице она якобы поклялась, что вернётся вновь, на крыльях ночи, и изничтожит всю деревню. Последние слова, сказанные ею, прежде чем палач натянул петлю, были следующего содержания: “Когда первая капля крови окропит её перья, сова выйдет на охоту за мышами.”

Утром мы взяли несколько канистр керосина и одну-две палочки гремучего студня**** и двинулись к тому самому тисовому дереву, что стояло как ни в чём не бывало на окраине разрушенной деревни Холлоувейл, и мы спалили проклятую тварь к чертовой бабушке. Оно вскричало, когда рухнуло.

Среди его корней обнаружились вросшие в них некие объекты – черепа и кости, заржавленный меч, старый кремневый пистолет и золотая цепочка, а также несколько кроличьих ловушек и красный нашейный платок-бандана, практически целёхонькие. Но самой ужасной вещью был огроменный розовый слизень, завёрнутый в кокон из серых волос – раздувшееся, пульсирующее существо, напоминавшее женщину, отвратительно распухшую от водянки. Мы вылили керосин между корней и внутрь этой нечестивой ямы и подожгли. Огонь полыхал весь день – и мало чего там осталось от дерева или вещей… или Существа в его корнях…

Когда я последний раз видел Холлоувейл, то лощина выглядела как тускло мерцающее водное зеркало. Опять же, когда моя фирма предложила мне работу, связанную с бурением грунтовых скважин в пределах австралийской Пыльной Чаши*****, я тут же согласился. Ты можешь пройти мили, сказали мне тогда, и не встретить ни единого дерева.

Конец

----------------------------------------

ГЛОССАРИЙ

*Сады Кью — имеются в виду Королевские ботанические сады Кью, расположенные в юго-западной части Лондона между Ричмондом и Кью, исторический парковый ландшафт XVIII-XX вв; "без стекла" — автор имеет в виду, что большая часть парковых растений содержится в крытых стеклянных оранжереях.

*Агаг (/еɪɡæɡ/; иврит: אֲגַג'Ăḡāḡ, арабский: يأجوج) — северо-западное семитское имя или название, применяемое к библейскому царю. Было высказано предположение, что «Агаг» – династическое имя царей Амалека, подобно тому как “фарао” (pr aA – “большой дом”) использовалось как династическое имя для царей древних египтян.

В Торе выражение «выше Агага и его царство будет поднято» было произнесено Валаамом в Цифрах 24: 7 в его третьем пророческом произношении, чтобы описать царя Израиля, который был бы выше царя Амалика, Под этим понимается, что царь Израиля займет более высокое положение, чем сам Амалек, и будет обладать более широкими полномочиями. Писатель использует намек на буквальное значение слова «Агаг», что означает «высокий», чтобы передать, что царь Израиля будет «выше Высокого». Характерной чертой библейской поэзии является использование каламбуров.

** Научные названия: Nageia polystachia, Nageia thevetiaefolia, Podocarpus thevetiaefolius; внешний вид синтады не очень схож с тисом, возможно, автор ошибся.

***Гремучий студень (гелигнит) — мощное бризантное взрывчатое вещество класса динамитов. Получается при растворении в нитроглицерине нитроцеллюлозы в виде пироксилина или коллоидинового хлопка. Впервые получен Альфредом Нобелем в 1875 году.

****Зона сильной ветровой эрозии и пыльных смерчей на австралийском континенте (а также на американском и евразийском: в Китае, Монголии и Северной Африке), особенная активность – 1895-1945 гг. См. Ткж. https://thewalrus.ca/the-chinese-dust-bowl/

-----------------------------------------------

НАУЧНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ

===========================

Taxus baccata (европейский тис) — хорошо известное ядовитое растение. Употребление относительно небольшого количества листьев может быть смертельным для домашнего скота и людей. Токсичность тисовых листьев обусловлена ​​присутствием алкалоидов, известных как таксины, из которых таксин В считается как один из наиболее ядовитых. Известно, что таксины также присутствует в коре и семенах тиса, но отсутствуют в мясистых красных ариллах.

Возникновение таксинов в листьях, семенах и коре тиса часто обобщается в книгах и в интернете, поскольку «все части» тиса ядовиты, за исключением ариллов. Это создало путаницу в том, опасна ли древесина тиса.

Те, кто ищет доказательства токсичности древесины тиса, несомненно, найдут ссылку на наблюдения римского натуралиста и философа Плиния Старшего, который в своей «Естественной истории» (77-79 г. н.э.) отметил, что «даже фляги для путешественников, сделанные из дерева в Галлии, как известно, вызывали смерть». Однако в современной научной литературе доказательство того, что древесина тиса вызывает проблемы со здоровьем, ограничена несколькими случаями раздражения или дерматита.

Когда химики в Кью изучали научную литературу по химии древесины тиса, они обнаружили, что сообщения о таксинах, особенно таксине В, находимого в сердцевине тиса, также были двусмысленными. Заявления не подтверждались ссылкой на оригинальные исследования, демонстрирующие наличие таксинов, хотя были проведены некоторые общие и неспецифические тесты на алкалоиды.

В Kew ранее был разработан чувствительный метод обнаружения таксина B для помощи в исследованиях по отравлению скота. Способ включал изготовление экстракта испытуемого материала в метаноле и его анализ с помощью жидкостной хроматографии-масс-спектрометрии (LC-MS), метод, который способен обнаруживать следовые количества конкретного соединения в химически сложном растворе. Когда химики Кью применили этот метод к тису сердечника, они не смогли обнаружить таксин B.

В листьях тиса, как сообщается, имеются многочисленные алкалоиды в дополнение к таксину В, а основной таксин в коре отличается от такового в листьях. Ещё больше таксинов было обнаружено у других видов Taxus. Таким образом, чтобы расширить поиск таксинов, химики Кью разработали метод LC-MS для обнаружения таксин-алкалоидов в целом, а не только таксина B.

Недавно этот метод был опубликован в Journal of Chromatography B и дополняет специфичный метод для выявления таксина B при исследовании инцидентов, связанных с отравлением крупных рогатых животных листьями тиса. Когда новый метод был применен к тисовой сердцевине, то он обнаружил массив алкалоидов (включая основной алкалоид в коре), хотя концентрация алкалоидов была низкой по сравнению с листьями или корой.

Токсичность таксин-алкалоидов, обнаруженная в тисовой сердцевине, неизвестна. Тем не менее, поскольку химики Кью легко обнаруживали загрязнение в вине, в которое было помещено тисовое дерево, было бы разумно предостеречь от наблюдения Плиния и не пить вино из тисовой посуды.

Статья д-ра Джеффри Кейта (исследователь-фитохимик, RBG Kew)

НЕНАУЧНОЕ ПРИМЕЧАНИЕ

=============================

Одним из трех магических деревьев Ирландии был тис, известный под названием «Древо Росса». Ирландские оллавы почитали тис больше всех остальных деревьев. В сказании о Туатха де Данаан — богоподобной волшебной расе древних ирландцев — последней великой королевой-воительницей была Банба, сестра Фодл и Эйре. Банба была убита и обожествлена как одна из ипостасей Белой Богини, а именно той, что связана со смертью. Тис, как дерево жизни и смерти, был посвящен этой богине и именовался «Слава Банбы». Древние кельты давали тису и другие названия. Имя «Чары познания» говорит само за себя, а название «Королевское кольцо», как утверждают, имеет отношение к броши, символизировавшей смену циклов существования. Брошь носили правители кельтов, чтобы та постоянно напоминала им о неизбежности смерти и последующем возрождении. Тис был символом смены этих циклов. Смерть открывала путь к возрождению и вечному существованию души. Друиды считали, что тис способен преодолевать границы времени.

В ритуалах друидов тис олицетворял собой высокую степень жречества, именовавшуюся Оват (Ovate). Для посвящения в Оват претендент должен был пройти через символическую смерть, чтобы возродиться обладателем новых познаний, не имеющих границ и находящихся за пределами времени. Таким образом, тис становился средством прямой связи с предками и царством духа, где обитают ангелы и заступники, способные оказать помощь каждому из нас — если мы распахнем свои души, дабы принять ее.

С помощью тисовых жезлов маги предсказывали будущее, а на тисовых брусках для длительной сохранности вырезали огамические записи. После соответствующей выдержки и полировки древесина тиса может храниться тысячелетиями, и считалось, что заключенная в записи магия будет действовать до тех пор, пока существует запись. По древним верованиям, особой силой обладали жезлы и посохи, сделанные из тиса, поскольку благодаря своей долговечности они передавали магическую силу духа дерева, могущество богов и волю своего владельца. Во всем мире получили распространение легенды, в которых прикосновение тисового жезла или удар посоха может привести к грандиозным изменениям — как добрым, так и злым. Окружающий тис мистический ореол еще больше усиливал веру в его магическую силу. А становлению предрассудков помогали присущий всем людям страх смерти и использование тиса как оружия и смертельного яда.

Тис, как говорят, охраняет врата между этой жизнью и жизнью будущей, а также защищает нас от злых духов Иномирья. С древних времен тис как священное Древо бессмертия ассоциируется с местами захоронения, где он защищает и очищает мертвых. В Бретани верят, что кладбищенские тисы соединяются корнями со ртом каждого из покоящихся вокруг них тел. Древний обычай класть ветви тиса под саван умершего считался средством защиты бессмертной души покойника на пути в Подземное царство. В древних Греции и Риме тис был посвящен Гекате, культ которой распространялся вплоть до Шотландии. Зелье, булькающее в знаменитом котле ведьм из шекспировского «Макбета», содержит «собранные во время лунного затмения» побеги тиса. Дядя Гамлета, чтобы умертвить короля, наливает ему в ухо ядовитый, «дважды смертельный тис».

Для христианской церкви тис стал деревом воскресения — символом Иисуса Христа, восстающего из гроба после распятия. Тис находится также под управлением планеты Сатурн, а поскольку он связан с луком и стрелами, он ассоциируется с зодиакальным созвездием Стрельца.

Во многих легендах тис выступает в виде символа несчастной любви, когда возлюбленных соединяет только смерть. Примером служит сказание об ирландской даме Изольде, выданной замуж за короля Корнуолла Марка. Своего супруга Изольда не любила, и ее мать приготовила любовный напиток, чтобы приворожить дочь к мужу. Однако вместо Марка напиток выпил его племянник Тристан. Тристан и Изольда страстно полюбили друг друга, и после многих расставаний и перипетий судьбы они умерли, слившись в объятиях. Согласно легенде, Тристана и Изольду похоронили в Корнуолле, в замке Тинтагель чуть выше пещеры Мерлина. Через год над каждой из могил выросло по тису. Три раза король Марк вырубал деревья, и трижды они появлялись снова В конце концов Марк отказался от такого мщения и позволил деревьями расти. Прошло время, и их ветви сомкнулись и переплелись так, что разъединить их стало невозможно.

Источник: ПульсИНФО http://netpulse.ru/info/879.html