Элементалы, или стихийные духи в творчестве классиков жанра weird fiction
Элиас Эрдлунг, 2020-24
******************************************
Содержание
1. Общая характеристика стихийных духов: от низшей народной мифологии и метафизики античности до Парацельса, от Парацельса до современных оккультистов и классиков weird fiction.
2. Огненные элементалы у Э. Блэквуда, С. Ромера, Ст. Грабинского, Р. Тирни.
3. Элементалы-слизни в творчестве Э. Ф. Бенсона, Фр. Коулса, А. Дерлета.
4. Теневые элементалы-оборотни в описаниях Э. О’Доннела, Г. МакКрига, Д. Форчун.
5. Древесные элементалы в творчестве Э. Блэквуда, Р. А. Крэма, Э. Норткота, К. Э. Смита, Ш. Фрэзера.
6. Воздушные элементалы у Дж. П. Бреннана и Л. А. Льюиса.
7. Прочие языческие сущности в описаниях Ч. Ледбитера, А. Мэкена, У. Х. Ходжсона, А. Конан Дойла, Р. Муспретт, С. Куинна, М. Валентайна, Фр. Гарфилд, Р. Четвинд-Хейеса, Р. Холдстока, Р. Уэйхалла.
8. Городские техногенные «параменталы» в творчестве Ст. Грабинского, Фр. Лейбера, Ч. Мьевилла.
9. Магические/искусственные элементалы в описаниях Д. Форчун и Фр. Бардона.
10. Методы работы и экзорцизм враждебных стихийных духов и схожих сущностей.
******************************************
2
…Одним из лучших образчиков кейса про огненного элементала (ифрита) является “Огненная Немезида” Элджернона Блэквуда, повесть из цикла похождений оккультного исследователя м-ра Джона Сайленса, доктора медицины, розенкрейцера и целителя душ, первое издание: “John Silence”, 1908. Эта повесть также прекрасный пример поджанра “древнеегипетские/ориентальные химерные истории”.
В этой новелле белый маг и исследователь разного рода зловредных манифестаций д-р Сайленс вместе со своим ассистентом-секретарем м-ром Хаббардом, от лица которого ведётся повествование, отправляются в уединённую фермерскую усадьбу где-то за Клэпхемом, принадлежащую отставному полковнику Рэгги. В усадьбе происходят разнообразные и нешуточные проявления некой невидимой силы, связанной с элементарным огнём. Расследование начинается с психометрического анализа м-ром Хаббардом письма от полковника (“необычное тепло”) во время поездки на поезде. В самом доме полковника также царит странная удушливая духота, “неприятно ударяющая в голову”. Полковник жалуется на частые случаи случайных воспламенений и разного рода призрачных манифестаций. В итоге выясняется, что это проделки весьма высокоуровневого древнеегипетского элементала.
“- Вы всё время говорите “она”, “её”. Да кто такая эта “она”? – вскипел полковник. – И что это за чертовщина такая – элементарный огонь?
— К сожалению, в данный момент, — ответил д-р Сайленс, поворачиваясь к полковнику, ничуть не смущённый, что его перебили, — я не могу прочитать вам лекцию о природе и истории магии, скажу лишь, что всякая элементарная субстанция – это активная сила, стоящая за стихиями – будь то земля, воздух, вода или огонь. По своей сущностной природе она безлична, но может быть сконцентрирована, персонифицирована или одушевлена теми, кто обладает таким умением, а именно – магами, которые используют её для определённых целей, точно так же, как практичные люди этого столетия используют пар и электричество.
Сама по себе слепая элементарная энергия способна достичь очень малого, но если она направляется тренированной волей могущественного манипулятора, то может весьма эффективно служить целям Добра или Зла. Элементарная энергия – основа всякой магии; в зависимости от вложенного в неё побудительного импульса она может быть “чёрной” или “белой”, может передавать благословения или проклятия; последние есть не что иное, как увековеченные злобные помыслы. В случаях же, подобных нашему, за всеми происходящими явлениями стоит сознательная направляющая воля, которая использует элементарную субстанцию в своих интересах.”
(Здесь и далее цит. по: Э. Блэквуд, "Вендиго", изд-во "Энигма", серия "Гримуар", 2005, сост. и перевод.: Е. Пучкова)
“Нападающий Огонь” здесь лишь слуга некой “мстительной и разгневанной сущности”, а именно – египетской мумии жреца, что направляет его. Элементал манифестирует себя множественными способами: то он проявляется как “огненные шары”, то как “слабо светящиеся бесформенные и странные фигуры, ни человек, ни животное”, то как “ручьи огня, текущие через лес”, то как невидимка, пугающий лесорубов. Также эта сущность ответственна за многочисленные спонтанные возгорания на ферме и лесные пожары.
“Однако некоторые видели необычные явления и днём. Один из дровосеков, человек непьющий и заслуживающий всяческого доверия, однажды отправился пообедать и клянется, что, когда он шёл через лес, следом за ним, от дерева к дереву, кралось что-то невидимое. Этот невидимка раскачивал на своём пути ветви, обламывал сухие сучки и даже производил какой-то шум…”
Полковнику удалось получить даже физическое подтверждение существования ифрита – добытый псом управляющего “белый светящийся волосок”, похожий на асбестовую нить, которую Рэгги отправляет на анализы. Из лаборатории ему приходит извещение, что “волос не имеет отношения ни к животному, ни к минеральному царству…”, и отказ в дальнейшем сотрудничестве. Через неделю завёрнутый в бумагу вещдок странным образом испаряется.
Хозяина ифрита д-ру Сайленсу удаётся выманить с помощью ритуала некромантии в подвальном помещении прачечной. Используется чаша с кровью животного “для материализации”.
“<…> — Для нашей цели вполне достаточно крови какого-нибудь животного; уверен, что эксперимент не принесёт нам ничего неприятного. Единственное условие – кровь должна быть свежепролитая и густая, с той жизненной эманацией, которая привлекает именно этот класс элементарных субстанций. Возможно… в усадьбе найдётся какая-нибудь свинья, предназначенная для продажи на рынке.”
Присутствуют трое – жертва, одержимый духом египетской мумии полковник, помощник Сайленса м-р Хаббард и сам белый маг. Время ритуала: полночь.
“- Тогда, возможно, вы читали, — спросил доктор, — как космические божества некоторых диких народов, примитивных по своей природе, веками поддерживали своё существование с помощью жертвенной крови?
— Нет, ответил полковник Рэгги, — об этом я не читал.
— Во всяком случае, — добавил Сайленс, — я рад, что у вас есть некоторое знакомство с предметом. <…> Повторяю, в нашем случае кровь нужна для того, чтобы выманить существо из его логова и придать ему зримую форму.
<…>
— Я рассчитываю на помощь луны, — добавил доктор. – Ранним утром она как раз будет полной, а подобные элементарные субстанции проявляют наибольшую активность в период полнолуния. Это наблюдение, как вы можете заметить, я почерпнул из вашего же дневника, полковник.”
Из последнего отрывка мы выясняем ещё одну особенность элементалов – их зависимость от лунных фаз.
Манифестация огневика происходит одновременно с одержимостью полковника египетским духом, или Ка, или “повелителем элементарного огня”. Перед непосредственным проявлением элементала участники чувствуют необычное возбуждение и прилив эмоций, граничащий с религиозным экстазом или наркотическим опьянением. Со слов м-ра Хаббарда,
“Между тем мной овладело странное, дурманящее веселье. Жара становилась всё сильнее, но теперь почему-то оказывало приятное действие: в приподнятом настроении я ощущал, как мысли с необычайной быстротой проносились в моей голове, воображение порождало живые картины, в крови играли яростные желания, — все члены моего тела наполняла могучая энергия, сродни энергии молнии. Я не испытывал сильного беспокойства, подобно полковнику, чувствовал лишь смутное опасение, что всё это может достичь чрезмерной интенсивности, которая может спалить меня, превратив мои душу и тело в пламя чистого духа. Темп жизни ускорился настолько, что долго так не могло продолжаться. Это был какой-то утысячерённый экстаз.”
Далее кровь в чаше начинает бурлить, к вящему изумлению и ужасу участников, и происходит явление Великого Огня.
“Тем временем видимая тьма всё текла и текла из пола, она напластовывалась тонкими слоями, застилая наши глаза и лица, и распространилась по всему помещению. Оставалось лишь слабое, призрачное свечение, постепенно уступившее место бледному неземному сиянию, которое перекинулось и на нас. В самом сердце этого сияния я увидел пылающие фигуры – не людей или каких-либо живых существ, а огненные шары, треугольники, кресты и другие геометрические фигуры, которые то вспыхивали, то гасли, создавая видимость пульсации, быстро носились взад и вперёд по воздуху, то поднимаясь, то опускаясь, а в непосредственной близости к полковнику они вели себя особенно странно: часто собирались вокруг его головы и плеч, иногда даже садились на него, как гигантские огненные насекомые. И всё время слышалось слабое шипение, такое же, как днём на плантации.
— Это элементарные огни, — вполголоса сказал доктор. – Готовьтесь к появлению их хозяина.”
Здесь мы видим, что элементал представляет собой не какую-то конкретную антропоморфную или зооморфную форму, но, скорее, некий паззл или калейдоскоп, состоящий из геометрических фигур и символов, что достаточно необычно.
Развязка этого ритуала стихийного экзорцизма в должной мере эпична. Великий Огонь, произнеся подобающие случаю древнеегипетские формулы, вроде “видел я моего божественного Отца, Осирис” и “вырвался я из-под земли и воссоединился со звёздными божествами”, оставляет тело полковника и самостоятельно материализуется, осушив до дна чашу с кровью.
“И хотя существо ещё не успело приобрести нормальных пропорций, в значительной степени оставаясь бесформенным, оно быстро концентрировалось, и я уже мог различить его колоссальные плечи, шею, нижнюю часть тёмных челюстей, ужасный рот, зубы и губы…”
Но до полноценной материализации не доходит, так как д-р Сайленс делает заготовленный выход силы, в стиле средневековой гримуарной магии: “повелительным тоном он произнёс какую-то фразу и, шагнув вперёд, встал между мной и лицом существа…”
Вслед за тем Сайленс резко предостерегает остальных участников об опасности, и спустя пару мгновений из зева печи исторгается огромный сполох пламени, ослепляющий и обдающий жаром всех участников ритуала. Снаружи проносится ураганный шквал, чуть не срывающий крышу, а элементал бесследно исчезает. Комментарий эксперта:
“- Именно то, что я и предполагал, — спокойно произнёс Джон Сайленс. – Это был элементарный огонь, присланный ещё во времена Фив, за многие столетия до Христа, и сегодня ночью, впервые за все тысячелетия, он наконец освободился от магического заклятия.”
Попутно узнаём, что во всём виноват брат полковника, прежний владелец, вывезший мумию фиванского жреца из Египта и несколько раз хоронивший её в пределах усадьбы, включая лес, который для этого был обнесён “круговой оградой с магическими заклятиями”.
“- Мумию какой-то важной особы, скорее всего жреца, защищённую от воров и осквернителей с помощью древней ритуальной магии. В те времена умели использовать для защиты мумий стихийные силы, которые даже по прошествии веков будут преследовать любого, кто посягнёт на святыню. В данном случае это был элементарный огонь.”
Увы, но как и положено в художественной прозе (fiction – “выдумка”), никаких практических подробностей касаемо употреблённых Сайленсом Слов Силы, способных враз изгнать стихийного стража трёхтысячелетней давности, Блэквуд нам не даёт. Остаётся лишь самим изучать данный предмет и экспериментировать с древнеегипетскими формулами ритуальных заклятий.
В эпилоге повести, как принято вообще в жанре occult detective, Блэквуд устами своего альтер-эго Джона Сайленса даёт резюмирующие разъяснения о природе данного феномена, объясняя неизвестные для профанов концепции древнеегипетской веры.
“<…> — В Египте существовала вера, согласно которой сохранность мумии обеспечивает и сохранность её двойника – Ка; можно также предположить, что магическое бальзамирование применялось для предотвращения скорой реинкарнации, ибо сохранение тела препятствовало возвращению духа к суете земной жизни.
<…>
— Путешественник, брат полковника, который привёз сюда эту мумию, несомненно, подвергся преследованию потусторонних сил, призванных защищать доверенное им тело от нечестивых посягательств, потому-то он и пытался захоронить мумию в лесу и обнести место захоронения магическим кругом. Очевидно, он кое-что знал о совершаемых в таких случаях обрядах; светящиеся звёзды, конечно же, были пентаграммами, разложенными через ровные промежутки по кругу. Но он, видимо, знал недостаточно, а быть может, и просто не догадывался, что эту мумию охранял огонь. Огонь нельзя окружить огнём, хотя, как вы видели, его можно высвободить огнём.
— Стало быть, ужасная фигура, которую мы видели в прачечной… — начал было я.
— …это, несомненно, подлинное Ка мумии, действующее, как обычно, через своего посредника – огонь, — закончил за меня фразу мой компаньон.”
Спустя ещё пару страниц наши оккультные исследователи обнаруживают и саму зачарованную мумию, обладающую мощной аурой потустороннего величия, спрятанную в подземном склепе под фермой в свинцовом гробу. Её охраняет последний из оставшихся, слабенький элементарный огонь.
“Около мумии лежали глиняные чаши, а вокруг, в соответствии со сторонами света, располагались четыре кувшина с головами ястреба, шакала, павиана и человека. <…> Были там также амулеты, зеркало, голубые глиняные статуэтки Ка и лампа с семью фитилями, Недоставало лишь священного скарабея.”
Теперь всем становится очевидно, что гнев Ка мумии египетского жреца вызван в первую очередь умыкновением сердечного амулета-скарабея. Его похитительница, сестра полковника, леди Рэгги, колясочная инвалидка, в финале повести также каким-то образом проникает в подземный склеп и возвращает каменного жука на место. Мумия на мгновение оживает, поднимается из футляра и убивает мисс Рэгги, либо же благодарит её так пылко, что опаляет её насмерть. На этом история об Огненной Немезиде завершается.
Итак, в данном случае герои имеют дело с древнеегипетским огненным элементалом-стражем (магически созданным/призванным), обладающим большой силой и способным к различным манифестациям, которого направляет воля мстительного Ка фиванской мумии жреца. Ка спровоцировано непочтительным отношением к его прежнему физическому носителю. Элементал-страж, несмотря на всю свою мощь, изгоняется/освобождается одной лишь магической формулой, произнесённой белым магом Сайленсом в момент неполной манифестации Ка его хозяина.
Происхождение: древний Египет
Элемент: Pyros
Тип: магический страж / ифрит
Степень опасности: высокая
Атака: дистанционная/контактная/магическая
Редкость: редкий
В заключение добавим несколько цитат из книги “Психическая самозащита” соратницы Блэквуда по Герметическому Ордену Золотой Зари, английской оккультистки и писательницы Дион Форчун, касательно древнеегипетской магии.
“Египтяне придавали большое значение сохранению физического тела. Гробницы великих людей, как известно, защищались с помощью так называемых “заклинаний”, а могущество и масштабы египетской магии – это вещи, о которых очень мало кто знает. Современный оккультный исследователь будет поражён, прочтя сочинения Ямвлиха о египетских мистериях.
Однако в большинстве случаев покупателю египетских древностей нечего бояться: наихудшее, что вскрывается в результате их психического обследования, это видения разговоров рабочих, которые изготовляли их. Впрочем, я слышала об одном замечательном психометрическом исследовании некой мумии, а когда её потом распеленали, то она оказалась набитой французскими газетами недавних лет!”
*******************************************
Следующим на очереди у нас идёт огненный элементал из одноимённой главы (под номером XXX) оккультно-приключенческого романа Сакса Ромера “Выводок царицы-колдуньи” (“Brood of the Witch-Queen”) 1918 года. Здесь это также магическое существо, т.е. призванное в физический мир концентрированной волей мага. Здесь магом выступает главный антагонист, молодой человек Энтони Феррара, обладающий недюжинными магическими скиллами, полученными из прошлой инкарнации в древнем Египте (по факту он вообще оказывается возрождённым сыном Царицы-Колдуньи). Феррара планирует натравить элементала на своих преследователей и тем самым покончить с ними раз и навсегда. За главой про нападение огневика (предпоследней) следует финал всего романа (“Книга Тота”), в котором призванный стихийный дух путём грамотной манипуляции доктора Брюса Кеана, профессора археологии, “белого мага” и основного противника Феррары, обращается против своего же хозяина и уничтожает его.
Приведём интересующие нас отрывки из XXX главы.
“Доктор сидел за столом и курил, явно прислушиваясь к чему-то. Он вновь использовал ту же защиту, что и всю предыдущую неделю: всюду – на каждом оконном переплёте в доме, на дверях и каминных решётках – он прикрепил маленькие белые печати с изображением переплетённых между собой треугольников.
Случись это несколько лет назад, Роберт подумал бы, что отец сошёл с ума, начитавшись трактатов по магии; но теперь молодой человек понимал, что подобные мелочи способны уберечь от большой беды, что в стране, лежащей за границе бытия, действуют иные, не объяснимые логикой законы, которые он сам почти не понимал. Поэтому он просто признавал превосходство отцовских знаний и принимал происходящее как данность.”
(Здесь и далее цит. по: С. Ромер, "Ведьмино отродье", изд-во "Salamandra P.V.V.", 2015, перевод: Е. Янко)
Итак, здесь мы видим, что доктор Кеан знает толк в оккультизме и использует методы древней апотропаической магии, применяя для защиты дома восковые (?) печати с гексаграммой, или Magen David (достаточно многозначный символ, как по происхождению, так и по значению).
Далее происходит явление элементала, не менее грозного, чем в “Немезиде” Блэквуда.
“- Бог мой! – прошептал Роберт. – Но снаружи Хаф-Мун-стрит, а там нет таких фонарей.
Он тут же замолк, увидев Нечто, так испугавшее Майру.
В самом центре оконного проёма клубилось серое мерцающее облако, постепенно обретая всё более и более чёткие формы!
Оно отдалённо напоминало человека, но в первую очередь в глаза бросались не очертания, а сама ужасная серая субстанция – серая, как туча, как дым из печной трубы. А там, где должно было быть призрачное лицо, как два костра, горели два глаза!
Из окна дохнуло жаром, будто из плавильни, а дымная фигура, уже почти осязаемая, надвигалась на них, нагоняя волны зноя.
Огненные глаза ослепляли, пекло лишало сил. Роберту стало так страшно, как никогда ранее, хотя в последнее время он видел немало ужасов, сотворённых чудовищным Феррарой. Доктору удалось стряхнуть с себя оцепенение, и одним прыжком он оказался у стола.
Молодой человек успел заметить, что там белеет нечто похожее на шарики из воска: так вот что отец делал, запершись в кабинете! Доктор зажал их в левой руке и теперь ждал приближения элементала, заполнившего собой почти всю комнату: мерзкое создание не двигалось в общепринятом смысле слова, а росло.
Один за одним доктор метал шарики в серое облако. Долетая до окна, они с шипением таяли, будто брошенные в огонь, лишь воск оставлял чуть заметные потёки на прозрачном полотне штор.
Бросая очередной шарик, Брюс делал шаг вперёд и что-то выкрикивал. Роберт никогда не слышал подобного, но чутьё подсказывало ему, что отец говорит на языке древнего Египта.
Под натиском учёного жуткое существо начало исчезать, как развеивается облако дыма, когда тушат пожар. В общей сложности доктор запустил в элементала семь шариков, и последний на лету отскочил от портьер, вновь обретших прежнюю плотность.
Дух огня истаял!”
Итак, доктор Кеан вместе с сыном отваживают дымного ифрита от своего жилища с помощью физико-магического воздействия (бросание “заряженных” восковых шариков) и уже привычных нам древнеегипетских Слов Силы. Как водится в литературе ужасов, подробности магических операций и вербальные заклинания остаются под вопросом.
В следующей главе, “Книга Тота”, под номером XXXI, происходит развязка истории, в которой старший и младший Кеаны пробираются на территорию Феррары, в частности, в его амбар, где тот призывал ифрита с помощью Книги Тота и творил прочие черномагические энвольтации. Там Кеан-старший обезвреживает Книгу (главный древнеегипетский гримуар Феррары), хранящуюся в “квадратном железном ларце”, путём сжигания бесценного манускрипта на свежем воздухе. Затем он разъясняет своему сыну, что таким образом “негодяй обезоружен” и при попытке повторного призыва ифрита он не сможет его контролировать. Ночь проходит спокойно, а на утро Кеаны, “бледные как призраки”, возвращаются по полям к амбару, где пахнет горелой плотью. Как доктор Кеан говорил, так и произошло, и на этом роман, достаточно скомканно, заканчивается.
В предыдущих главах мы узнаём некоторые дополнительные подробности. Например, в XXVIII главе, “Верховный жрец Хортотеф”, Майра, невеста младшего Кеана, описывает свой ночной кошмар, на поверку оказывающийся астральным выходом в жилище нечестивого Феррары.
“- Я опять очутилась в доме, похожем на амбар, — я уже описывала его вам до этого. Черепица кое-где выпала, и на полу лежали неровные пятна лунного света, проникающего сквозь дыры в крыше. В дальнем конце был вход – из-за темноты я с трудом его видела, только поняла, что это ворота, как в конюшне, и они закрыты на тяжёлый засов. Из мебели там были лишь огромный деревянный стол и вполне обычный стул. На столе стояла лампа…
— Какая? – встрепенулся доктор.
— Серебряная, с абажуром…
<…>
— В предыдущем сне, — продолжила девушка странно изменившимся голосом, словно звучащим откуда-то издалека, — я оказалась в том же доме, только под лампой лежала открытая книга, старинная, древняя, с чудным шрифтом. Казалось, что буквы пляшут у меня перед глазами, прямо как живые. – Майра вздрогнула. – На столе стоял тот же сундучок, только открытый, а вокруг него множество шкатулок. Все шкатулки разные: некоторые деревянные, одна, по-моему, из слоновой кости, другая серебряная, ещё одна из какого-то тусклого металла, возможно, даже из золота. За столом на стуле сидел Энтони.
<…>
— А прошлой ночью? – подсказал он.
— Прошлой ночью, — взволнованно рассказывала Майра, — по углам стола я увидела четыре небольшие лампы. На полу светящейся краской были нарисованы ряды каких-то знаков. Они мерцали, гасли, а потом зажигались вновь, словно фосфоресцировали. Надписи тянулись от лампы до лампы, окружая стол со стулом.
На стуле сидел Энтони Феррара. В правой руке он держал жезл, обвитый в нескольких местах медными кольцами, левую руку положил на железный сундучок. <…> Я не слышала ни звука, но по губам Энтони поняла, что он что-то говорит или даже читает заклинание.
<…>
— Вдруг с другой стороны стола появилось что-то жуткое. Сперва это было просто серое облако, смутно напоминающее человека, а потом у него зажглись два красных глаза – ужасные! Ах, до чего ужасные! Оно подняло призрачные руки, приветствуя Энтони. Тот повернулся и что-то спросил у чудовища. А потом он его отпустил, но с такой злобой – я чуть не умерла от страха! – и начал нервно расхаживать вокруг стола, не выходя за пределы освещённого круга.”
Итак, мисс Майра в своём астральном теле сновидения воочию видела процесс эвокации огненного ифрита/саламандра в реальном времени.
Спустя страницу находим скупые размышления доктора Кеана на данную тему. Как ни странно, Парацельса он не упоминает, зато упоминает Генриха Корнелия Агриппу, противоречивого раннеренессансного полиглота, написавшего целую энциклопедию по магии и колдовству (хотя он сам и не особо верил в это) в четырёх томах, под заглавием “Оккультная Философия”, где также описываются духи стихий. Также из “знатоков вопроса” Кеан упоминает Альфонса Луи Констанса и аббата де Виллара.
“- Думаю, что да, сэр. Кажется, это его последний козырь – жуткое, нечестивое Нечто, которое он натравил на нас.
Учёный мрачно кивнул.
— Очень сложно провести границу между тем, что мы зовём внушением, и тем, что зовётся колдовством, и бесполезно обсуждать, к какой из областей принадлежит учение об Элементалях, Духах стихий. Памятуя, с кем мы имеем дело, стоит упомянуть, что 128 глава древнеегипетской “Книги мёртвых” называется “Духи Запада”. Забудем на время, что на дворе XX-ый век, и посмотрим на ситуацию с точки зрения, скажем, Элифаса Леви, Агриппы Неттесгеймского или аббата де Виллара – получится, что человек, известный нам под именем Энтони Феррары, направляет против нас Саламандру, или Духа огня.”
“- Энтони Феррара понимает, что мы намерены уничтожить его, и стремится нанести последний сокрушающий удар. Я знаю, что вы наложили на окна магические печати и что мы никогда их не открываем после наступления темноты. Я видел, что по вечерам на оконных переплётах всех комнат – вашей, моей, спальни Майры, столовой, везде – появляются отпечатки, напоминающие те, что способны оставить горящие руки.”
В последнем отрывке узнаём, что элементал докучал Кеанам уже некоторое время, и если бы не сдерживающая магическая защита окон и дверей (облатки со звездой Давида), то “отпечатки горящих рук” остались бы на их телах.
Также примечательным для более глубокого рассмотрения является то, что Сакс Ромер устами доктора Кеана упоминает про 128 главу знаменитой позднеегипетской Китаб аль-Муут или “Книги выхождения к свету Дня”, сборнику гимнов, инструкций и заклинаний, своего рода рилтайм-квестового путеводителя и мануала для усопших, с описаниями локаций Дуата и населяющих их существ, преимущественно демонов. Нечто подобное пытался создать мистер H. P. Lovecraft, когда сочинял свой «Dream-Quest to Unknown Kadath», до него – У. Х. Ходжсон в своей “Ночной Земле”, и нечто подобное мы встречаем на шаманских картографических схемах путешествия души в Нижний мир. Что ж, мы провели небольшое археологическое расследование и нашли эту главу. В ней даётся гимн к Осирису, богу подземного мира египтян Дуата, и никаких следов “духов Запада”. Приведём далее часть этого гимна и выявим, есть ли в нём хотя бы какая-то связь с “духами Запада”, упомянутыми Ромером. Кстати, столь же сдержанно, как и доктор Кеан, выражается и Джон Сайленс в “Огненной Немезиде”, когда комментирует ритуальные заклинательные формулы, исходящие от одержимого полковника.
“- Слушайте, — шепнул доктор, а глас продолжал вещать:
— Я скрылся среди вас, о неубывающие звёзды. И я помню своё имя – то имя, под которым меня знают в Доме… Огня!
Глас замолк вместе со всеми отголосками. Заметно было, что нечеловеческое напряжение спало с полковника Рэгги. Исчезло и ужасное выражение его лица.
— Великий ритуал, — шепотом объяснил мне доктор Сайленс. – Книга мёртвых. Вселившийся дух покидает его. <…>”
Но вернёмся к 128 Главе "Книги Мёртвых" (на самом деле – "Книги Живых").
Дань тебе, о Осирис Уннефер, торжествующий, сын Нут, ты, первенец Себа, ты, могущественный, вышедший из Нут, Царь, в городе Нифу-ур, ты Губернатор Аментета, Ты, повелитель Абту (Абидос), Ты, властелин душ, Ты могущественный, Ты — повелитель короны атеф Сутен-Хенен, Ты, Господь божественной формы в городе Нифу-ур, господина гробницы, ты могущественный из душ Ат-теу, ты, владыка [заупокойных] жертвований, Ты, чьи праздники многочисленны в Ат-теу. Бог Хор возвышает своего отца (или «святыню») повсюду, и он объединяет [себя] с богиней Исидой и ее сестрой Нефтидой; и бог Тот произносит для него могучие восхваления, которые внутри него [и которые] исходят из его уст, и сердце Хора сильнее сердца всех богов. Восстань же, о Хор, сын Исиды, и отомсти за отца твоего Осириса. Приветствую, о Осирис, я пришел к тебе; Я — Хор, и я отомстил за тебя, и в этот день я питаюсь жертвенными блюдами из быков и птицы с перьями и всеми прекрасными вещами, [предложенными] Осирису. Итак, восстань, О Осирис, ибо Я истребил всех врагов твоих и отомстил им за тебя. Я Хор в этот прекрасный день твоего справедливого восстания в твоей душе, которая возвысит тебя вместе с собой в этот день перед твоими божественными суверенными князьями. Приветствую тебя, О Осирис, Твой Ка пришел к тебе и покоится с тобою, и ты отдыхаешь в нём во имя Твое Ка-Хетеп. Это делает тебя славным в имени Твоём кХу, и делает меня как Утренняя Звезда во имя Твоё Пеху, и открывает для тебя пути во имя Твоё Уп-уат. Приветствую тебя, о Осирис, я пришел к тебе и поставил врагов твоих под тобой во всех местах, и ты торжествуешь в присутствии общества богов и божественных верховных вождей. Приветствую тебя, О Осирис, ты получил скипетр твой и место, на котором ты отдыхаешь, и шаги твои будут под тобою. Ты приносишь пищу богам, ты приносишь жертвенные блюда тем, кто живет в могилах своих. Ты дал свою силу богам, и ты создал Великого Бога; ты имеешь существование с ними в их духовных телах, ты собрал всех себя, всех богов и приблизился к слову правды и истины в тот день, когда подношения этому богу заказываются на праздниках Ука.”
Итак, как мы видим, ни одного упоминания про “духов Запада”, чтд. Однако “духи”, вернее “души Запада” упоминаются в прочих фрагментах "Книги Жизни", что по-египетски звучит как baw n Imenty. Под “бау” египетские натурфилософы понимали манифестации божеств, т.е. отдельные их аспекты, выступающие как вестники, посыльные, либо каратели, что особенно ярко проявлено у богини Сохмет – у неё был целый легион подручных демонов, которых звали то “мясниками”, то “палачами”, то “стрелами”, то “поджигателями” (что особо примечательно для нашего ресёрчинга). Также “бау” присутствуют в "Книге Живых", как группы различных духов (сидящих по трое, с головами разных зверей/птиц) того или иного города, местности или стороны света. В целом, египтяне относились с большим почтением и страхом к “бау” богов и предпочитали от них всячески защищаться. Возможно, что под baw у египтян понимались те же звёздные/природные/стихийные сущности, что и даймоны у греков.
Также в древнеегипетской "Книге Живых" присутствует значительное количество разнообразных титулов, имён, существ и локаций (Дом Огня, Озеро Лавы и пр.), так или иначе связанных с Огнём, поэтому в принципе неудивительно, что сочинители викторианской/эдвардианской химерной прозы и оккультных детективов после чтения египетского сборника заупокойных магических формул в издании египтолога и ассириолога Уоллеса Баджа, приходили к идее создания сюжета именно про огненных духов. Хотя это лишь наши домыслы.
Далее интереса ради мы хотели бы представить несколько примеров древнеегипетских апотропаических (защитно-изгоняющих) заклинаний из английского перевода разнообразных фрагментов папирусов и остраконов Среднего и Нового царств [примерно 2000 гг. до н.э. – 1000 гг. до н.э.] под редакцией J. F. Borghouts (Боргаутса), Лейден, 1978 год. Эти ритуальные формулы, они же Слова Силы, в основном направлены против ночных кошмаров, наваждений мёртвых (мут), укусов скорпионов и головных болей, а также – в меньшей мере – против нескольких видов демонов (они же болезни), злобоглазов и бау Сахмет, связанной с чумой конца года. Однако, это лишь тексты заклинаний, в основном лишённые комментариев относительно физических действий оператора во время ритуала. Но это всё же лучше, чем ничего.
“[… [Для защиты дома] …]
NN, рождённый от NN, заклинает (шэни) окно. Он есть кот.
NN, рождённый от NN, заклинает порог. Он есть соколица.
NN, рождённый от NN, заклинает дверные болты. Он есть Птах.
NN, рождённый от NN, заклинает выгребную яму. Он есть Нехебкау.
NN, рождённый от NN, заклинает скрытое место (кладовку?). Он есть тот, чьё имя сокрыто (имен-рэн-эф).
NN, рождённый от NN, заклинает потолочные балки. Он есть Мастер тайн.
Он заклял своё (собственное) жилище, свою комнату, свою постель. Он заклял четырёх благородных дам (шепсет), в чьих ртах – пламя, и чей огонь следует позади них, чтобы прогнать любого врага мужского пола (хэфти), любого врага женского пола, всех мёртвых мужчин и женщин (мут), что в теле NN, рождённого NN. Они не придут за ним в ночи, днём и в любое другое время. Им не одолеть четырёх благородных дам [… …] с огненными ртами [... …]”
“Заклинание (рэ) для отвращения дыхания (чау) чумы (иадет) года:
О, тот, чьё лицо в огне, первый горизонта! Говорю я Первому Дома духов рождения (?) (хэмусет): “пусть Осирис процветает, Первый на земле! О Нехбет, что подняла землю (джуи — туа) на небо для своего отца! Приди, чтобы могла ты связать два пера вокруг меня. Тогда я буду жить и буду крепок.
Ибо мне принадлежит та Белая Корона на голове Великого, кто в Гелиополе, вторая же – Исиде, а третья – Нефтиде. Я под покровительством Того, Кто имеет власть над Великим, о сын Сахмет, мощь мощей, сын убийства (хаити), яростный (дэнэд), сын Хатхор, госпожи потока, что заставляет реку вздыматься. Да отправишься ты по Нуну, в Барке Дня – когда (только) ты спасёшь меня от любой неприятности (дэхерет) и так далее, этого года, в форме ветра (нэфут) любого злого дыхания.
Хор, отпрыск Сахмет, (помести себя) позади моего тела, чтобы оно было в сохранности для жизни!”
Слова, должные быть сказанными над парой перьев стервятника. Погладить ими человека. Использовать как защиту (сау) для него, в любом месте, куда бы он ни пошёл. Это защита против (напастей) конца года. Это то, что отгоняет неприятности прочь в чумное время.”
“Другое заклинание для защиты от вредоносного (дэхерет) дыхания убийц (хаити) и поджигателей (нэджести), а также эмиссаров (упути) Сахмет:
Прочь, убийцы! Никакой ветер не достигнет меня, так что проходящие (суау) пройдут мимо, ярясь против моего лица. Я Хор, кто проходит среди рыщущих демонов (шэмаиу) Сахмет. Хор, сын Сахмет! Я – Единственный (уати), сын Баст – не погибну я от ваших рук!
Слова, должные быть сказанными человеком с дубиной из дерева-дэс в руке его. Пусть он выйдет наружу и обойдёт дом по кругу. Он не умрёт от чумы конца года.”
“Ещё одна защита (сау) против Чумы конца года:
Я есть Ужас (бут), что приходит от Дэп, богини Рождения (мэсхенет), что выходит из Гелиополя. Люди, боги, духи (аху) и мёртвые, держитесь от меня подальше! Я есть Ужас!”
“Ещё одно заклинание такого рода:
Я тот, кто обезопасил себя на пути, осаждённом проходящими (суау). Буду ли я уязвлён, будучи в безопасности, хотя я уже пересёк (букв. “увидел”) великую бурю? Полыхайте же там себе, не трогайте меня! Я тот, кто избежал грозы! Прочь от меня!”
“Заклинание для лечения ожога (убэдет):
Я есть Хор, спешащий через пустыню к месту, охваченному огнём.
Смотри, огонь! Его верхняя половина тела в огне, его нижняя половина в огне; нет такого места, где бы он мог его избежать!
Вода далеко; огонь говорит: “полыхай же!” Двери закрыты. Вот бы <мне> иметь сейчас со мной богиню Исиду (здесь), чтобы она направила меня на (верный) путь своим могучим заклинанием!
Богиня Исида пришла в место, где был этот бог: “Здесь я, позади тебя с <моей> магией! Некто (?) вознамерился разрушить место твоё. Враги твои будут потушены для тебя – я наполню их водой из рта моего. Таинство в месте огненном! Не беспокойте же его, не беспокойте, не производите зловонный флюид, не производите белый флюид, не производите червей!”
Подлинная защита (мэкет). Слова, должные быть сказанными трижды. Нагрей кипрскую траву, кориандр, фрукт (?), бычий жир, масло и воск. Сделай из них единую массу. Пусть это будет повязкой для него.”
В контексте первого заклинания, “для защиты дома”, вспомним описания военного положения в жилище Кеанов из последних глав романа Сакса Ромера. Заклинание для лечения ожога, кажется, похоже на то, которое мог использовать доктор Кеан, приготовляя свои зачарованные восковые шарики, должные потушить элементала (пусть основной смысл заклинания – это непосредственное лечение ожогов и вызванных ими лихорадок). Основной божественной силой в этом рецепте, как и во многих других заклинаниях вообще, выступает богиня Исида, имеющая гордый титул Ур-Хекау (“Великая своей Магией”). Исида, Хор и Тот – самые могущественные защитники древних египтян от всех видов сверхъестественных напастей, включая, надо думать, и элементалов.
Элементалы, или стихийные духи в творчестве классиков жанра weird fiction
Элиас Эрдлунг, 2020-24
******************************************
Содержание
1. Общая характеристика стихийных духов: от низшей народной мифологии и метафизики античности до Парацельса, от Парацельса до современных оккультистов и классиков weird fiction.
2. Огненные элементалы у Э. Блэквуда, С. Ромера, Ст. Грабинского, Р. Тирни.
3. Элементалы-слизни в творчестве Э. Ф. Бенсона, Фр. Коулса, А. Дерлета.
4. Теневые элементалы-оборотни в описаниях Э. О’Доннела, Г. МакКрига, Д. Форчун.
5. Древесные элементалы в творчестве Э. Блэквуда, Р. А. Крэма, Э. Норткота, К. Э. Смита, Ш. Фрэзера.
6. Воздушные элементалы у Дж. П. Бреннана и Л. А. Льюиса.
7. Прочие языческие сущности в описаниях Ч. Ледбитера, А. Мэкена, У. Х. Ходжсона, А. Конан Дойла, Р. Муспретт, С. Куинна, М. Валентайна, Фр. Гарфилд, Р. Четвинд-Хейеса, Р. Холдстока, Р. Уэйхалла.
8. Городские техногенные «параменталы» в творчестве Ст. Грабинского, Фр. Лейбера, Ч. Мьевилла.
9. Магические/искусственные элементалы в описаниях Д. Форчун и Фр. Бардона.
10. Методы работы и экзорцизм враждебных стихийных духов и схожих сущностей.
******************************************
“- Мудрецы приходят на помощь этим бедным существам, которые без них не могли бы противостоять дьяволу, и когда какой-нибудь сильф научается у нас каббалистически произносить грозное имя Нахмахмихах, <…> все силы мрака бросаются врассыпную…”
“Стало быть, сударь, дети стихийных духов всё-таки изредка рождаются среди нас? И учёный из Сорбонны, цитировавший мне святого Августина, святого Иеронима и Григория Назианзина, крепко ошибался, полагая, что никакого потомства от этих духовных браков не может быть ни у женщин, ни у мужчин, связавшихся с особого рода демоницами, которых он называл ифальтами.
— Лактанций рассуждал куда более здраво, а обстоятельнейший Фома Аквинский убедительно доказал, что подобные браки могут приносить плоды, причём рождённые в таких союзах дети отличаются невиданной щедростью и геройством. Прочтите, когда вам будет угодно, о подвигах этих могучих и славных мужей, коих Моисей именует сынами силы; о них говорится и в 23 главе книги Иисуса Навина, где повествуется о войнах, которые он вёл. И заодно представьте себе, каким был бы наш мир, если бы все его обитатели походили, к примеру, на Зороастра.”
Монфокон де Виллар, “Граф де Габалис”
В данном (уникальном в своём роде) исследовании мы поговорим о таком разряде магических/сверхъестественных существ, как элементалы, или духи стихий.
Изначально они были известны древним людям как природные сущности и персонажи низшей мифологии, как то: русалки, нимфы, ундины, водяные, каппы, лешие, цверги, альвы, сильфы, келпи, турсы, эттины, баргейсты, домовые, мариды, ифриты, кикиморы и пр. В воображении человека они населяли всяческие природные локусы и места силы, что до сих пор присутствует в концепциях японской политеической религии синто (ками, также йокай), и в буддийской мифологии (8 классов существ), а также у неопаганов (wicca, северное язычество, родноверы и пр.) и в традиционном шаманизме (как в Южной Америке, так и в Сибири и Монголии). Некоторых из стихиалей люди считали “добрыми соседями”, других же они опасались и старались защититься от них разными “проверенными” средствами. Одним из лучших проверенных средств являлись железные предметы (металл, связанный с Марсом в магии), лучше всего в форме защитных символов – подков, крестов, ножей и пр. Отсюда неудивительно, что кузнецы считались хорошими знатоками магических чар, ведь в кузницах было множество железных орудий, и они находились под защитой суровых и могучих богов кузнечного дела, крафтинга и металлургии. Соответственно, имеем ассоциативный ряд: элементал – экзорцизм – боязнь – железо – подкова – кузнец – ведьмак – чародей – Марс – Гефест – Птах — Сет.
Многие из этих существ олицетворяли собой, в том же смысле, что и боги/полубоги, одушевлённыё/разумные силы стихий, но представленные в меньшем масштабе, чем у их старших сородичей. То есть это не дух всего океана, либо всего моря, но дух отдельно взятого залива или озерца, или реки, или родника. Не дух Огня вообще, но дух лесного пожара, или костра, или головешки, или восковой свечи. Не целое небо, но отдельная гряда облаков, или грозовая туча, или даже молния или раскат грома. Не дух всех вообще гор, но это дух отдельной горы, скалы или холма, утёса или фьорда, пещеры кристаллов или просто одного самоцветного камня. Хотя такие Силы, как дух всего Океана, дух всего Огня, дух всего Неба и дух всей Земли, тоже присутствуют, но их уровень сознания и манифестации зачастую недоступен человеческому пониманию, и поэтому контакты с такими Силами доступны лишь очень одарённым людям, вроде гениальных поэтов, музыкантов, конструкторов и пр. Соответственно, с приходом Просвещения и научного метода познания природы Реальности вообще вся мифология стала считаться этапом чуть ли не “наивного младенчества” человеческой расы. Однако, как известно, и сэр Исаак Ньютон, и сэр Роберт Бойл увлекались средневековой спагирией и алхимией. В “королевской науке”, которая проникла в Европу через арабские, коптские, еврейские и византийские трактаты, а также переводы греко-египетских/эллинистических оригиналов, в значительной мере присутствует доля пифагорейского учения о четырёх (пяти) Первоэлементах. Это Огонь, Вода, Воздух и Земля, а также Эфир, или Квинтэссенция, или Акаша, или Основа, или Пространство. Из этих первоэлементов составлено вообще всё проявленное, то есть физико-химо-биологическое измерение точно так же, как из отдельных иерограмм, замысловатых символьных систем, идей и концепцией в виде математических формул составлено измерение логическое, которое так любили эксплуатировать средневековые алхимики, создавая свои собственные символьные криптосистемы, энигматические бестиарии и магические языки. Лингво-символьные элементалы – это отдельный разговор, и не на одну сотню цитат.
Необходимо заметить, что в некоторых религиозных и даже магических системах Пятый Элемент, Эфир, может распадаться на Чёрное и Белое, Тьму и Свет, точно так как в символике Дао – противоборство и равновесие двух противоположных фундаментальных сил — Порядка и Хаоса, Мужского и Женского, Горячего и Влажного и т.д. Так, например, можно найти подобный концепт в манихейском космогенезисе. Эти дополнительные дуалистические и диалектические “стихии” также представлены в современных фэнтези-вселенных и популярной эзотерике. Например, имеем абстрактные дихотомии Жизнь/Смерть, Добро/Зло, Свет/Тьма и т.д. Довольно часто в фэнтезийных играх жанра RPG можно наткнуться на таких забавных существ, как Элементаль Тьмы, или Стихийный Джинн Хаоса, и пр. перлы. Однако на фэнтезятине мы не будем в нашем эссе заострять никакого лишнего внимания, ибо это и так переваривается ежедневно в тематических новостных лентах и у всех гиков на слуху. И да, к фэнтези-мирам автор эссе относится достаточно кинично, если не сказать, скептично (хотя уже больше 15 лет интересуется классификациями вымышленных тварей с игральных карточек франшизы MtG, не говоря о чтении таких мастеров визионерского фэнтези, как К. Э. Смит и Д. Линдсей). Да и вообще для всего прочего (фэнтезийного) есть такие проверенные и годные порталы, как Fantlab.ru, ЛКИ, МирФ и пр.
Поэтому в дальнейшем нами будут рассмотрены лишь те литературные прецеденты встреч людей со стихиалами, где это происходит в дефолтном “реалистическом”сеттинге: планета Земля, классическая историческая ветка, XIX-XX вв., страны Евразии, Америки или Африки, психические расследования; то есть доля обычного реализма к магическому реализму составляет в таких рассказах примерно 85% к 15%.
******************************************
1
Систематизация и переосмысление представлений о стихийных духах началась примерно в XVI веке с лёгкой руки гениально одарённого полимата Теофраста Бомбаста фон Гугенхейма, прозванного Парацельсом, чьи медицинские исследования дали начало экспериментальному методу и послужили трамплином к развитию некоторых до сих пор актуальных методов терапии. Например, Парацельс применял для лечения больных ртуть, один из самых опасных для человека ядовитых металлов. Самое известное его сочинение по интересующей нас теме – “Книга о нимфах, сильфах, пигмеях, саламандрах и прочих духах”.
“Они высокоодарённые, и они знают и предупреждают, так что человек может узнать о таких вещах, и видеть их, и верить в существование таких творений. Для этой цели Бог позволил им являться человеку.”
Парацельс, Ibid
Далее мы находим сведения о них у Монфокона де Виллара, Джона Ди, у Поля Седира и Станисласа де Гюайта, у Элифаса Леви и у Папюса, у Блаватской и Рерихов, и т.д., пока мы не подходим вплотную к образцам химерной прозы (weird fiction) XIX-XX вв., например, к рассказам и романам Г. Майринка (“Ангел западного окна”), У. Х. Ходжсона, Э. Ф. Бенсона (написавшему целую серию рассказов об элементалах), Э. Блэквуда (также постоянно о них писавшего), А. Мейчена, Л. А. Льюиса, С. Ромера, С. Куинна и других авторов того времени, включая даже "опытных" исследователей невидимого мира, как, например Эллиот о’Доннел, Гарри Прайс или Дион Форчун.
Вот что пишет по этому вопросу известный в своё время канадо-американский писатель, лектор, философ-мистик, таролог, масон и исследователь оккультизма Мэнли Палмер Холл (1901-1990) :
“Это структурная единица, с которой начинается не только жизнь живых тел, но и из которых она строится дальше. “Протоплазма, — говорит Хаксли, — простая или с ядром, есть формальный базис всей жизни. Это глина Гончара”».
Водный элемент древних философов претерпел метаморфозу и стал водородом в современной науке; воздух стал кислородом; огонь — азотом; земля — углеродом.
Подобно тому, как видимая природа населена бесчисленным количеством живых существ, согласно Парацельсу, невидимый, духовный аналог видимой природы (составленный из разреженных элементов видимого мира) населен сонмами любопытных существ, которых он назвал стихиями и которые потом были переименованы в природных духов. Парацельс разделял их на четыре группы, которые названы им гномами, ундинами, сильфами и саламандрами. Он учил, что они являются на самом деле живыми созданиями, во многом напоминающими по форме человеческие существа и населяющими свой собственный мир, неизвестный людям в силу недоразвитости их чувств, неспособных проникнуть за пределы грубых элементов.”
<…>
“Цивилизации Греции, Рима, Египта, Китая и Индии верили в сатиров, духов, фей и гоблинов. Они населили море русалками, реки и источники — нимфами, воздух — феями, огонь — ларами и пенатами, землю — фавнами, дриадами и гамадриадами. Этим природным духам усиленно поклонялись, что выражалось в соответствующих им подношениях. Иногда, в силу различных атмосферных условий или же своеобразной чувствительности верящих в духов людей, эти духи становились видимыми. Многие люди писали о духах так, как будто они общались с этими обитателями тонких сфер природы. По мнению многих авторитетных писателей, боги античности были на самом деле стихийными духами, потому что многие из этих невидимых существ имели впечатляющую внешность и восхитительные манеры.
Некоторых из этих стихийных духов греки называли демонами, особенно духов высших порядков, и поклонялись им. Вероятно, наиболее знаменитым из этих демонов был таинственный дух, который направлял действия Сократа; именно о нем философ отзывался самыми высокими словами. Те, кто посвятил много времени изучению невидимой конституции человека, полагали вполне вероятным, что демон Сократа и ангел Якова Беме были на самом деле не стихийными духами, а тенями божественной природы самих этих философов. В своих заметках «Апулей о Боге Сократа» Томас Тэйлор говорит:
«То, что демон Сократа был, вне всяких сомнений, духом высших порядков, можно заключить из интеллектуального превосходства Сократа над другими людьми, и поэтому Апулей прав в том, что называл демона Богом. А то, что демон Сократа и в самом деле был божественным, следует из признания самого Сократа в “Первом Алкивиаде”, ведь в ходе этого диалога он ясно говорит: “Я долго придерживался мнения, что Бог еще не направил меня для разговора с тобой”. И в “Апологии” он недвусмысленно говорит о том, что этот демон наделен божественной трансцендентностью, что позволяет заключить о его высоком положении среди демонов».
Бытующее уже долгое время среди людей мнение, что невидимые элементы, окружающие землю и живущие в ней, являются разумными созданиями, кажется невероятным прозаическим умам нашего времени. Однако это мнение считали правдоподобным многие выдающиеся умы. Сильфы Фация Кардана, миланского философа, саламандры, которых видел Бенвенуто Челлини, пан св. Антония и маленький красный человечек, или гном, Наполеона Бонапарта занимают свое место в истории.
Литература также проникнута концепцией природных духов. Озорной Пэк в шекспировском «Сне в летнюю ночь», стихийные духи в розенкрейцеровской поэме А. Поупа «Похищение Локона», таинственные создания в романе лорда Литтона «Занони», бессмертный Оловянный Колокол и знаменитые шляпы в горах Кэтскилл, встретившиеся Рип Ван Винклю, — все это фигуры, хорошо знакомые изучающим литературу. Фольклор и мифология всех народов полны легенд об этих таинственных маленьких существах, населяющих старые замки, сторожащих зарытые в землю сокровища, строящих свои дома под шляпками поганок. Феи являются предметом восхищения детей, и большинство детей неохотно расстается с верой в них. Не так уж давно в них верили и выдающиеся умы, и еще остается под вопросом, в какой степени такие люди, как Платон, Сократ и Ямвлих, были не правы, когда они открыто признавали их реальное существование.”
Чтобы закончить исчерпывающую картину классического понимания стихийных/природных духов в оккультной литературе, процитируем ещё раз мистера М. П. Холла, в свою очередь, далее дословно описывающего концепцию стихийных духов в сочинениях Парацельса:
“Парацельс, описывая субстанции, из которых составлены тела стихийных духов, разделял плоть на два вида, первый из которых мы унаследовали от Адама. Это видимая, телесная плоть. Другая плоть, не унаследованная от Адама, будучи более разжиженной, не столь убога, как первая. Тела стихийных духов состоят из этой транссубстанциальной (sic!) плоти. Парацельс говорит, что разница между телами людей и телами природных духов такая же, как между материей и духом.
«Да — добавляет он, — стихийные духи — это не просто духи, потому что у них есть плоть, кровь и кости, они живут и производят потомство, они едят и говорят, спят и бодрствуют и т. п. и, следовательно, не могут быть названы просто духами (sic!). Они занимают промежуточное место между людьми и духами, напоминая мужчин и женщин по организации и форме, а духов быстротой движения» (см. «Оккультную философию» Агриппы). Позднее тот же автор называет эти создания сложными, поскольку субстанция, из которой они состоят, является смешением духа и материи. Он использует цвет для объяснения этой идеи. Сочетание красного и синего дает новый пурпурный цвет (sic!), новый цвет, не напоминающий ни тот, ни другой и все же составленный из них. Таков и случай с природными духами: они не напоминают ни духовных созданий, ни материальных существ, и все же они состоят из субстанции, которую мы можем назвать духовной материей или эфиром.
Парацельс далее добавляет, что в то время как человек составлен из многих материй (дух, душа, ум и тело), соединенных в одно, стихийные духи имеют в себе только один элемент, или принцип, именно эфир (sic!), из которого они состоят и в котором живут. Читатель должен помнить, что под эфиром подразумевается духовная сущность одного из четырех элементов. Есть столько эфиров, сколько элементов, и есть столько семейств природных духов, сколько есть эфиров. Эти семейства полностью изолированы в своем эфире и не вступают в сношения с обитателями других эфиров, но поскольку человек по своей природе имеет сознание, чувствительное ко всем четырем элементам, при определенных условиях он может вступать в сношения с ними.
Природные духи не могут быть разрушены грубыми элементами, такими как материальный огонь, земля, воздух или вода (sic!), потому что они функционируют на более высоком, чем земные субстанции, колебательном уровне. Будучи составлены только из одного элемента, или принципа (эфира, в котором они обитают), они не обладают бессмертным духом и по смерти распадаются снова на элементные составляющие, из которых они выделились (sic!). После смерти не сохраняется индивидуального сознания, поскольку нет более высокого вместилища для духа, которое бы сохраняло его. Поскольку тела их сделаны из одной субстанции, они не испытывают трения между частями своими и, следовательно, живут больший век. Состоящие из земного эфира живут меньше других, а состоящие из воздушного эфира живут дольше всех. Средняя продолжительность их жизни колеблется от трех сотен до тысячи лет (sic!). Парацельс утверждал, что они живут в условиях, подобных нашему земному окружению, и что некоторые из них подвержены болезням (sic!). Полагают, что эти создания не способны к духовному развитию, но большая часть из них имеет высокую мораль (sic!).
Относительно эфиров стихийных духов Парацельс пишет: «Они живут в четырех элементах: Нимфы — в элементе воды, Сильфы — воздуха, Пигмеи — земли и Саламандры — огня. Они также называются Ундинами, Сильвестрами, Гномами, Вулканами и т. п.
Каждый вид движется только в элементе, к которому он принадлежит и который для него значит то же, что воздух для нас или вода для рыб, и ни один из них не может жить в элементе, принадлежащем другому виду. Для каждого стихийного духа соответствующий ему элемент является прозрачным, невидимым и пригодным для дыхания, как и наша атмосфера». Читатель не должен путать природных духов с истинными волнами жизни, пронизывающими невидимые миры. В то время как стихийные элементы состоят только из одной эфирной сущности, ангелы, архангелы и прочие высшие трансцендентальные сущности являются сложными организмами, весьма похожими на человека, но только без его физического тела (sic!).”
Здесь мы видим следующие важные для нашего исследования пункты.
1. Элементалы состоят из эфирной (транссубстанциональной) плоти;
2. Они смертны и вынуждены есть, пить, спать, болеть и производить потомство, как и люди;
3. Они состоят только из одного принципа, или “эфира” того или иного элемента;
4. Они не могут быть разрушены воздействием грубых физических элементов (огонь, вода, воздух, земля);
5. Они имеют высокие моральные качества;
6. Средняя продолжительность жизни стихиала – от трёх сот до трёх тысяч лет, причем сильфы – самые долгожители, а гномы – самые недолговечные;
7. Не следует путать элементалов с ангелами/даймонами и пр. трансцендентными существами, так как те столь же сложноустроенные, как человек (если не сложнее).
У внимательного читателя, кое в чём сведущего, могут возникнуть следующие вопросы:
— откуда у Парацельса настолько точные сведения об образе жизни, сроке жизни и смертности стихийных духов (что схоже с описанием жизни джиннов в арабских преданиях),
— почему они не могут состоять из нескольких “эфиров”,
— почему они не могут быть разрушены направленным физическим воздействием противоположной стихии (например, тушение огневика пульверизатором, наполненным освящённой водой),
— откуда известно про их высокие моральные качества,
— отчего сильфы живут дольше всех, а гномы – меньше всех, хотя по логике должно бы быть наоборот,
— и что, в конце концов, следует понимать под “ангелами и прочими трансцендентальными сущностями”, ведь известно, что в древности под “ангелос” понимались те же “даймонес”, по сути – мудрые стихийные духи? Остаётся только гадать на кофейной гуще, откуда же у великого Парацельса эти драгоценные и неоднозначные сведения.
Однако Парацельс ни словом не упоминает о таком разряде элементалов, как магические/искусственные. Зато о них мы находим конкретный биографический отрывок в “Психической самозащите” Д. Форчун, а также встречаемся с ними в некоторых рассказах жанра weird fiction, где они выступают как сравнительно редкий тип даже среди элементальной братии.
“Следующий тип психического нападения, который мы должны рассмотреть, проводится посредством искусственных элементалей. Они отличаются от мыслеформ тем, что будучи сформированы творяшим умом мага, получают отдельное и независимое существование, хотя по своему характеру они существенно обусловлены замыслом их творца. Жизнь этих созданий сродни заряду электробатареи – она (жизнь) медленно истекает наружу посредством излучения, и если их периодически не подзаряжать, они в конце концов слабеют и умирают. Связанные с этим проблемы – создание, зарядка, подзарядка или разрушения этих искусственных элементалей является важной частью практического оккультизма.
Искусственный элементаль создаётся так: маг формирует в воображение чёткий (телесматический) образ требуемого творения, одушевляет (оживляет) его соответствующим аспектом своего существа, а затем призывает в него подходящую естественную природную силу. Этот метод можно использовать как для добрых, так и для дурных целей; именно таким путём формируются “ангелы-хранители”. Говорят, что умирающие женщины, тревожась о благополучии своих детей, часто бессознательно формируют их.”
Далее Форчун описывает достаточно криповый self occult report, в котором она собственным спонтанным гневом, возникшим в момент засыпания, создала и материализовала искусственного элементала в образе волка Фенрира. Однако подробности этого кейса мы рассмотрим в отдельной главе.
Но вернёмся к классической теме духов Природы. Интересно мнение одного из плодовитейших авторов золотого века химерной прозы в Америке, а именно Сибери Куинна, вложенное в уста его альтер-эго, оккультного сыщика и доктора медицины из Франции, Жюля де Грандена, высказанное в финале рассказа “Проклятие Эверарда Мунди”:
“Эти потомки Лилит и Адама с тех пор бродят по земле и воздуху, бесплотные, не имея тел, подобных людям; но они всегда наполнены ненавистью к плоти и крови. Потому что они были первой или старшей расой; их иногда называют элементалами в древних знаниях; иногда – неутрарианами, потому что не являются они не людьми, ни полностью бесами”.
<…>
Я думаю, что древние евреи, неверно истолковывающие увиденные ими явления, объясняли их таким фантастическими легендами. Нам говорят, что эти неутрариане или элементалы – нематериальные существа. Абсурд? Не обязательно. Что такое материя? Электричество, возможно, — великая система миропорядка во всей вселенной и в миллионах миров, простирающихся на всю бесконечность.
Очень хорошо, до сих пор; но когда мы говорим, что это электричество, что мы можем сказать, если кого спросят: “Что такое электричество?” Я думаю, это модификация эфира. “Очень хорошо, — скажете вы, — а что такое эфир? Parbleu, я не знаю. Вещества – или материи вселенной мало, есть что-то ещё, больше, чем электроны, текущие во всех направлениях. Здесь электроны балансируют и образуют то, что мы называем твёрдыми камнями и деревьями, а также мужчинами и женщинами. Но могут ли они не сливаться с другой скоростью или вибрацией, чтобы формировать существ, которые являются реальными – с амбициями, любовью и ненавистью, подобными нашим, но по большей части невидимым для нас, как и воздух? Почему нет? Никто не может честно сказать: “Я видел воздух”, но никто не настолько глуп, чтобы сомневаться в его существовании по этой причине.”
Стр-ы 368-9
Парацельс также писал, что “латинские нимфы аналогичны германским ундинам, а русские оккультисты называют их русалками”. Французский мартинист и оккультный писатель Поль Седир (1871-1926) писал о духах стихий следующее: “всякое существо, согласно Каббале, каждая травка, каждый камень имеет своего духа”, перечисляя в том числе троллей, наяд и др.
Элементалам приписывалось производство взрывов газа в шахтах, обвалов, ураганов, циклонов и т.д. То есть в народном воображении они представляли собой разрушительные, опасные для людей в большинстве своём силы. Отдельно стоит упомянуть фольклор шахтёров, где есть целые классификации и иерархии добрых, злых и нейтральных горных духов (по сути, это очень расширенное описание одного лишь царства Земли, по которому можно составить не один десяток гримуаров)[1]. Также считалось, что стихиалы входят в состав человеческого тела, представляя душу разных органов и микроорганизмов (т.н. микроэлементалы).
Некоторые оккультисты считают, что элементалы состоят исключительно из элементов одной своей стихии, но, безусловно, есть также гибридные существа, состоящие из элементов двух или даже трёх стихий (см., например, элементальный бестиарий фэнтезийной ККИ MtG). По логике, такие гибридные сущности должны обладать большей сложностью и развитием, чем их более простые одноэлементные собратья, соответственно, они вполне могут быть разумны и даже мудры. Возможно, таковы магические фамильяры, гомункулы и “гримуарные гоэтические демоны” средневековых некромантов и алхимиков.
Также есть и более интересные теории. Английская писательница-оккультистка, адепт ордена Золотой Зари и автор оккультных детективов про д-ра Тавернера Д. Форчун в VII главе своего хэндбука “Psychic Self-Defence”, целиком посвящённой “патологическим контактам с нечеловеческими сущностями”, пишет, например, что некоторые половые акты могут притягивать “существ из параллельной эволюционной цепи элементальных царств” в физическое воплощение, и эти “нелюди” зачастую сильно страдают в человеческом мире, так как состоят лишь из одного элемента, в то время как человек состоит из всех четырёх (пяти). Многие случаи необъяснимых и странных психических расстройств Форчун, таким образом, объясняет либо нахождением нечеловеческой души в человеческом теле (т.н. “попаданчество”), либо патологическими контактами неуравновешенной человеческой души с элементалами (викторианский поэт Эл. Ч. Свинберн, к примеру), либо прошлыми воплощениями человеческой души в этих царствах. Более подробная развёртка темы бракосочетания и сожительства человека с элементалами дана в ироническом романе аббата Монфокона де Виллара “Граф де Габалис”, где автор, не в пример пессимизму Форчун, напротив, всячески облагораживает союзы и потомство людей и стихийных духов. По его мнению, от них родятся “чуть ли не полубоги и герои”.
Форчун же считает иначе, и это – реалистичный ответ железобетонного рационального XX-го века мифопоэтическому XVII-ому веку. Отношение аббата де Виллара к элементалам – возвышенное и призывное, отношение Дион Форчун – прагматическое и предостерегающее невежд.
“Люди тоже могут войти в контакт с элементальными сущностями, сами рискуя отправиться в сферы элементарной жизни. Такие контакты не обязательно приносят вред обоим царствам, при условии, что те, кто погружается в них, входят в такие контакты либо в ходе исследований, однако, это по плечу только продвинутым посвящённым, а не новичкам.
<…>
Однако есть случаи, когда такой контакт может причинить вред. <…> Нередко можно встретить людей, которые из предыдущих воплощений принесли тягу к контактам с элементальными царствами. В таких случаях может быть такое, что с ними намеренно вступит в контакт элементал, который уже имел опыт сношений с человеческими существами. А это в любом случае нежелательно, так как элементал не обладает знанием человеческих условий, необходимых для того, чтобы позволить ему избежать причинения вреда своему новому другу. В любом случае элементалы имеют односторонний разум, и нежелательно, чтобы они выступали как старшие партнёры при контакте.
<…>
Есть немало людей, для которых Царство Дэв (как иногда называют сферу, в которой обитают элементалы и духи природы) имеет большую притягательную силу, и они пытаются посредством медитации и ритуала войти в контакт с ним. По моему мнению, непосвящённому лицу безусловно рискованно пытаться сделать это. Такой контакт очень легко приводит к нарушению психического равновесия, если вообще не к подлинной одержимости. Дело не в том, что природные контакты вредны, а в том, что они вносят в человеческое сознание глубокое расстройство, так как возбуждают те атавистические глубины, которые психоаналитик стремится вскрыть средствами своей техники.”
Стр. 125-6
Однако дальше Форчун несколько смягчает тон, касаясь вопроса о взаимоотношениях творчески одарённых личностей и гениев со стихиалами.
“Лица, у которых подсознание лежит близко к поверхности, такие, как люди искусства, люди с причудами, неустойчивые личности, а также гении всех профессий, любят элементальные контакты, так как они стимулируют силы стихий в их природе, служащие для них источником способностей и вдохновения. Но среднего гражданина, чьё ментальное содержание организовано в значительной мере на основе подавления и компромисса <…> такие контакты выбивают из седла в большей или меньшей степени, в зависимости от пропорции подавления и компромисса в его воспитании. Компромисс – нормальный удел человечества; подавление – патология компромисса. Личность, которой удалось установить действенный компромисс между различными элементами своей природы, может позволить себе развлечься с Дэвами (sic!), не причиняя никому никакого вреда; но подавленная личность обнаружит, что она активно конфликтует с ними, так как они оказывают на неё такой же эффект, как и жестокий психоаналитик. Мы иногда слышим о трагедиях, которые случаются от принятия осадка из бутылки с тонизирующим, одним из ингредиентов которого является мышьяк. Это вызвано тем, что бутылка не взбалтывалась как следует каждый раз перед приёмом дозы, поэтому весь мышьяк выпал в осадок, собрался на дне и там достиг опасной концентрации. То же и с элементальными контактами; они являются сильным тонизирующим средством, но при неподходящих обстоятельствах могут достигать опасной концентрации.”
Итак, Д. Форчун разрешает уравновешенной, творческой и посвящённой личностям иной раз “развлечься с Дэвами”. Этим мы, пожалуй, и займёмся в дальнейшем ходе рассуждения, то есть как следует зажжём инфополе Евразии, детально проанализировав ряд блестящих оккультных детективов про элементарных атронахов и составив по итогам исчерпывающее резюме характерных черт и способностей элементалов, а также их типологию и средства их эвокации/экзорцизма, чего, насколько мы понимаем, не делалось ранее в принципе. Иначе говоря, мы постараемся как следует взболтать получившийся тонизирующий напиток из стихийных эманаций weird fiction литературы, не дав слишком быстро выпасть ядовитому осадку пресыщения указанной темой, чтобы читатель смог осушить его залпом.
******************************************
Вслед за Парацельсом элементалы начинают появляться в литературе. В XVIII веке — в работах Драйдена и аббата де Виллара. В 1712 году А. Поуп писал об элементалах в своей поэме “Похищение локона”. Также у Гофмана подобное стихийное существо выступает одним из главных героев его иронического романа “Крошка Цахес по прозванию Циннобер”. У Фуке была популярная повесть “Ундина” 1811 года. В конце XIX – начале XX веков про элементалов упоминал Гёте в трагедии “Фауст”, К. Бальмонт в стихотворении “Саламандра” и Вл. Одоевский в новелле “Сильфида”.
“Ты, я чаю, думаешь, что я не только влюбился, но даже женился, — ты ошибаешься. Я занят совсем другим делом; я пью — и знаешь ли что? чего не выдумает безделье! я пью — воду... Не смейся: надобно знать, какую воду.
Роясь в библиотеке моего дядюшки, я нашел рукописную книгу, в которой содержались разные рецепты для вызывания элементарных духов. Многие из них были смешны до крайности; тут требовалась печенка из белой вороны, то стеклянная соль, то алмазное дерево, и по большой части все составы были таковы, что их не отыщешь ни в одной аптеке. Между прочими рецептами я нашел следующий: "Элементарные духи, — говорит автор, — очень любят людей, и довольно со стороны человека малейшего усилия, чтоб войти в сношение с ними; так, например, для того чтоб видеть духов, носящихся в воздухе, достаточно собрать солнечные лучи в стеклянный сосуд с водою и пить ее каждый день.
Этим таинственным средством дух солнца будет мало-помалу входить в человека, и глаза его откроются для нового мира. Кто же решится обручиться с ними посредством одного из благородных металлов, тот постигнет самый язык стихийных духов, их образ жизни, и его существование соединится с существованием избранного им духа, который даст ему познание о таких таинствах природы... но более мы говорить не смеем... Sapient! sat... (Для понимающего достаточно (лат.)) здесь и без того много, много уже сказано для просветления ума твоего, любезный читатель",- и проч. и проч. Этот способ показался мне столько простым, что я вознамерился испытать его, хоть для того, чтоб иметь право похвастаться, что я на себе испытал кабалистическое
таинство. Я вспомнил было ундину, которая так утешала меня в ребячестве; но, не желая иметь дела с ее дядюшкою, я пожелал видеть сильфиду; с этою мыслию — чего не делает безделье? — бросил бирюзовый перстень в хрустальную вазу с водою, выставил эту воду па солнце, к вечеру, ложась спать, ее выпиваю, и до сих пор я нахожу, что по крайней мере это очень здорово; еще никакой элементарной силы я не вижу, а только сон мой сделался спокойнее.”
Вл. Одоевский, “Сильфида”
На протяжении чуть ли не всей хронологии выпусков американского культового палп-журнала Weird Tales (“золотой век” журнала — 1922-1954 гг., учредители: Хеннебергер-Ленсингер) там регулярно проскакивали былички об элементалах разных плодовитых авторов-химеристов. В 1970-ых гг. в США выпускалось несколько комиксов с супергероями-элементалами. В те же годы элементалы появляются в ролевой игре D&D. Затем эта концепция развилась во множестве произведений фэнтези и мистического хоррора, в настольных, коллекционных карточных и ПК-играх этих жанров.
Обыкновенно на страницах остросюжетных историй с элементалами имеют дело пси-сыщики, они же “оккультные” частные детективы, любители или профессионалы непознанных рубежей человеческой психики и вселенной. У каждого третьего, если не второго из них в загашнике непременно найдётся такая фабула.
В рассказах жанра weird fiction и смежных с ним викторианских/эдвардианских оккультных детективах элементалы чаще всего возникают как экто-, психо-, био-, некио-плазменные враждебные сущности, стоящие в эволюционной цепочке где-то на границе всех известных царств и пребывающие частью здесь, частью в ином измерении.
Пограничная природа элементалов хорошо показана в новеллах Э. Ф. Бенсона: “Не слышно пения птиц”, “Тварь в холле”, “Negotium Perambulans”. В этих “быличках” Бенсон описывает их как неких слизневидных магических тварей, в основном, вампирического свойства. Это богомерзкие сгустки нефтяно-чёрной или грязно-серой субстанции, или же аморфные тени, охочие до физических жертв. Хоть они и прирождённые оборотни, элементалы Бенсона в общих чертах принимают форму больших слизней или пиявок. Изгнание этих полуматериальных слизняков-теневиков происходит совершенно по-разному – от полноформатной церемонии экзорцизма по всем правилам до банального выстрела из ружья. Интересно сходство рассказа Бенсона “Не слышно пения птиц…” с “Огненной Немезидой” и “Ивами” Блэквуда. В “Немезиде” одним из локусов повествования выступает зачарованный лес, где наблюдаются манифестации обитающего в этих краях огненного ифрита, “привезённого” из Египта, так вот, там тоже нет никакой фауны на расстоянии в несколько миль. В “Ивах” враждебные людям вампирические сущности, населяющие ивняк островов на реке Дунай, также отваживают от своей территории всю прочую живность. Очевидно, что присутствие элементала ощущается другими живыми, но физическими тварями либо как серьёзная опасность, либо как серьёзный изъян/атавизм Природы, что, впрочем, может идти как один и тот же сигнал.
Таким образом, избранная нами область исследований граничит с одной стороны с криптозоологией, с другой – с церемониальной магией, а с третьей – с фолклором и мифологией. Центральным же элементом является weird fiction/оккультный детектив. Заметим, что элементалы – публика сравнительно редкая даже в произведениях мистического и оккультного хоррора, а потому ещё более ценная для исследователей магических элементов в химерной прозе.
Попробуем выделить основные критерии истинности элементала.
1. Элементалы – это не призраки людей (не путать с элементерами), а полуразумные обитатели природных стихий, локаций и различных объектов, изначально развоплощённые/полуматериальные.
2. По сути, элементалы – это общее семейство стихийных/природных демонов/даймонов, в которое могут входить, помимо классических 4 (5) классов ещё множество других подклассов, подсемейств и отдельных особей. Могут быть и существа, представляющие смеси нескольких элементов в разнообразных пропорциях, вроде Электрического Червя или Радиоволновой Медузы. Также классические христианские бесы, черти, лешие, диаволы и прочая братия, как и арабские джинни, британские фейри, афрокарибские эшу, японские ками и (отчасти) йокай, могут быть переосмыслены нами как стихийные либо природные даймоны. Вспомним, к примеру, классическую английскую историю-с-привидением, “Зелёный Чай” Дж. Шеридана ле Фаню, где фигурирует проявленный злой дух в образе маленькой чёрной обезьянки. Её жертва, католический англиканский священник-скромняга, наработал контакт с ней, занимаясь долгими ночами написанием монографии по пышным языческим культам древних римлян, греков и кельтов, а также читая у Сведенборга о духах воздуха. Кажется, связь налицо, и “злой дух” оказывается ничем иным, как просто неосознанно призванным/привязанным к человеку стихийным даймоном, который, конечно же, не любит христианство и христиан, как и вообще людей.
3. Элементалы – существа глубокой древности, биологические реликты/аномалии либо магически созданные или же призванные в наш трёхмерный мир обитатели иных измерений, как высших, так и низших, однако зачастую враждебные к людям (за исключением теософов) и вообще всем живым существам. Также мы имеем техногенных элементалов-симбиотов, как, например, любители портить машины и быттех, то есть гремлины; они, соответственно, намного моложе своих аналоговых собратьев. “Звёздные демоны” и “Энохианские ангелы” четырёх сторожевых башен также вполне могут считаться элементалами. Возможно, к этой категории стоит отнести также колдовские деревья, големов и гаргойл, как то сделано в бестиарии “Ведьмака”.
4. Элементалы зачастую не персонифицированы, не имеют каких-либо имён (за исключением легендарных, вроде Джеффа, Говорящего Мангуста) и ведут себя стихийно, что вполне соответствует их природе. Это может быть разрушительный полтергейст или непредсказуемая шаровая молния, магический страж клада или вампирический суккуб, однако они по большей части безличны и могут иметь лишь прозвища, которые дают им люди (что, опять же, прекрасно представлено в шахтёрском фольклоре всех стран). Обычно в рассказах, в которых так или иначе присутствует элементал, о нём так и говорится – в реплике главного героя или в отрывке из какого-нибудь гримуара. Однако, есть исключения, например, в рассказе Л. А. Льюиса, “Haunted Air”, где воздушная тварь, похожая больше всего на “огромную обезьяну пульсирующего зелёного цвета”, не называется попросту никак, и читатель сам должен догадаться из контекста, что это за существо.
Процитируем на этот счёт мнение одного из пионеров реальных расследований случаев привидений, полтергейстов, болотных огней и прочих сверхъестественных феноменов Эллиота о’Доннела (1872-1965) :
“По-видимому, оно не было из обычной плоти и крови, но состояло целиком из некой светящейся материи, что напомнило свечение, которое испускает жук-светляк.”
<…>
“Как классифицировать этот феномен, я затрудняюсь сказать. <..> Этот вид призраков, т.е. ваграриан, часто видят дети. Это разновидность элементалов, и с моей т.з., являет собой реликты или потомков самых ранних попыток жизни на этой планете, возможно, результаты экспериментов по созданию полуфизических, полуэфирных тел – первичного по отношению к творению и отбору животного и растительного царств.
Вдобавок к силе материализации и дематериализации по желанию ваграрианы могут время от времени проявлять определённые действия в физическом мире. (см. Полтергейст – прим. пер.) Я слышал, как они, к примеру, двигают мебель, стучат в двери и в стены, и производят все прочие подобные шумы. Я использовал слово “потомки”, потому что ваграрианы, на мой взгляд, смертны и могут иметь репродуктивные способности.
Их можно встретить по большей части в уединённых, заброшенных местах – на сельских трактах, в пустых домах, пустующих скотных дворах и конюшнях, в рощах и, конечно, на болотах, а также на вершинах холмов и утёсов. По виду они являют собой карикатуры людей и зверей, либо же их гибриды, и обладают множество обличий. Я уже описывал их как высокие, худые фигуры с мелкими, шаровидными, либо плоскими, либо прямоуглыми, либо и вовсе звериными головами. Также есть и приземистые, коренастые фигуры с такой же вариативностью голов. Они поистине самые пугающие из всех фантазмов, так как, помимо их гротескности, они имеют совершенно дьявольское выражение своих глаз. Будто бы их оживляет могучая, бесконечная враждебность ко всем формам земной жизни. Возможно, это оттого, что они расценивают и людей, и зверей как узурпаторов их прежних неограниченных владений.”
Э. О’Доннел, “Ghostly Phenomena”
Теперь же позволим себе процитировать куда более старинного автора, а именно, скептически настроенного сэра Реджинальда Скотта, из его сочинения “Открытие Колдовства” 1584 года.
“Но оставим в покое воды и скажем немного о природе пламенных или огненных духов, населяющих горы Гекла, Этна, Пропо Шам и Поконци, где эти могучие воители держат свои дворы и замки. Некоторые полагают, что это не звёздные, но адские духи, проклятые души, прикованные на некий срок к этим пылающим горам за свои грехи. Мнение это достойно уважения, однако, следует отметить, что явления и звуки, шумы, грохот и лязг, слышимые в окрестностях исландской Геклы и в других местах, большею частью производятся отлучёнными (от Эфира?) звёздными сущностями, которые не способны ни на добро, ни на зло, но имеют промежуточную растительную природу и по растворении своего природного носителя снова возвращаются в первозданный Эфир.”
R. Scott, “Discovery of VVitchcraft”, Книга XVI, Глава IV, параграф 24.
“…земные духи <…> подразделяются на семь ступеней согласно местам, в которых они обитают, а именно – в лесах, горах, пещерах, на болотах, в рудниках, в развалинах, заброшенных местах и старинных постройках. Древние язычники знали их под разными именами: нимфы, сатиры, ламии, дриады, сильваны, кобольды и т.д. К ним же, в частности, относятся эльфы, обитающие по большей части в горах и в полостях земли и способные вызывать странные видения на земле, среди лугов или в горах, являясь в образах мужчин и женщин, солдат, королей или детей при высокородной матери, или же как всадники, одетые в зелёное…”
Ibid, Книга XVI, Глава IV, параграф 7-9
******************************************
ПРИМЕЧАНИЯ
[1] Например, персонаж донбасского горняцкого фольклора Добрый Шубин, хозяин шахты и покровитель шахтёров, даже спасающий их от обвалов.
Информация из Сети: “Шубин предстаёт в образе старого шахтёра, кашляющего по-стариковски, с ярко горящими глазами, волосатыми копытами. Шубин любит шутить: пугает шахтеров, внезапно разразившись во тьме смехом, или хватает за ногу. Обитает он якобы в дальних или в давно заброшенных выработках, где может бродить незамеченным. Обладает огромной силой. Шубин — настоящий хозяин подземелий.
Шубин отличается одновременно добротой, щедростью и в то же время чрезвычайной раздражительностью, злобностью. Доброжелателен он к честным труженикам, беднякам, а жесток и мстителен по отношению к наглым людям, особенно к угнетателям шахтёров. Шубин помогает рабочим, попавшим под завалы, но может под землей сбивать людей с дороги.
В апреле 2007 года горный мастер из Луганской области рассказывал: «Я услышал, что стало потрескивать. Мы перестали работать отбойными молотками, но гул все нарастал. Звук такой, будто по потолку кто-то топает ногами. У нас говорят, что это Шубин (дух-хранитель угольных шахт) бегает и предупреждает о беде. Поняв, что сейчас всё обрушится, мы бросились к выходу. И тут нас придавило». Возможно, что данный рассказ соответствует процессу развития динамики такого хорошо изученного явления, как горный удар, однако в данном случае именно поверье всё же спасло жизнь шахтёров, поскольку с физикой процессов горного давления они знакомы не были.
Представляю интерактивное переиздание вышедшей в 2021 году книги-игры "Дом Медузы", придуманной основателем легендарного журнала химерной прозы "Аконит" Эй-Бором вместе с автором этой колонки, то есть мною, а также с оригинальными иллюстрациями от Екатерины Бренчугиной.
Тогда это любопытное приключение во вселенной Мифоса прошло практически незамеченным фантлабовцами, что данное переиздание должно исправить.
Игра на стадии разработки, делалась в период с февраля по март этого года. Для перевода в интерактивную версию на Twine мне пришлось освоить программирование в html и java практически с нуля.
Особенности:
— атмосферное повествование в духе лавкрафтианского мистического хоррора и оккультных детективов XIX века;
— зловещие тайны нечестивого поместья и его не менее нечестиво одарённой владелицы;
— множество концовок;
— отсылки к античной мифологии и магическим практикам;
— жуткие и смертоносные противники из вселенной Мифоса;
— пошаговая боевая система в стиле D&D и Arkham Horror:
— необычные артефакты и гримуарные ритуалы;
— достаточное количество иллюстраций и звуковых эффектов;
— лампово-хардкорный геймплей в целом;
— контент 18+
В интерактивной версии добавлены следующие фичи:
— тематический саундтрек;
— звуковые эффекты;
— доп. иллюстрации (от нейросетей);
— автоматические расчёты бросков дайса и формул сражений;
— аптечка (при должном везении);
— пасхалки.
Инвентарь сделан не до конца, так как бета-версия. Возврат в основной игровой режим осуществляется с помощью кнопки "Назад".
Также есть возможность сохраняться и загружаться (главное, не переусердствовать с этим, иначе будет слишком легко ).
Далее распакуйте в отдельную папку и запустите файл игры в любом современном браузере (тестировалось в Google Chrome).
Если вам понравилось данное интерактивное произведение и/или вы желаете увидеть новые сюжеты из необычайной жизни Вацлава Энгелькинга, можете поддержать авторов донатами.
Ну и конструктивная критика, замечания по геймплею и просто фидбэк приветствуются!
...Нет ничего в природе, что по силе своего воздействия могло бы сравниться с потрясающим и внушающим благоговейный ужас пейзажем, навечно отождествлённым с откровением Бога человеку. Этот рукав Индийского океана, зовущийся Красным морем, разветвляется на западный залив Суэца и восточный – Акабы; сформированный таким образом треугольный полуостров охватывает собой область, носящую имя освящённой небесами горы Синай. Тем, кому когда-либо доводилось с высоты вершины созерцать эти чудеса предвечного земного ландшафта — гряды на грядах, разреженные отдельными пиками, вздымающими свои головы над облаками посреди путаницы бесчисленных ущелий, вади и оврагов, багровых от огромной массы перемешанных порфира и диорита, до конца дней своих помнят, что побывали в самом сердце творческого всемогущества. Вся эта замкнутая система окружена столь призрачным ореолом, столь ужасающим выражением неодобрения, что не находимо более ни в каких других цепях хребтов и ущелий, сколько угодно неприступных или безжизненных. Если суровые скалы, опоясывающие бассейн Красного моря, кажутся нам более пугающими, те же из Хореба захватывают дух своей величавостью; и если то правда при ярком свете дня, то ночь наделяет их невыразимой мистической жутью, к тому же усиленной необъяснимыми грохотом и рёвом, схожими с отдалёнными громами. Но все другие чувства смешиваются в один сплошной ужас, когда, как это иногда происходит, над пустыней Синая разражается вдруг могучая гроза. Ставшие непроницаемыми в силу редко нарушаемой аридности климата, бесплодные скалы сохраняют немногим более воды, чем облицованные скаты пирамиды, так что горные потоки низвергаются с них вниз с неудержимостью циклона, вырывая с корнями деревья и сметая поселения, не оставляя после себя никаких следов деятельности человека и природы.
Был как раз один из таких нерегулярных ураганов в году 1185-ом, когда Мохаммед умчался из Мекки — укутанная фигура, с опаской двигавшаяся в сердце бури, которая сопровождалась ослепляющими вспышками молний и такими громовыми раскатами, которые, казалось, сотрясали самые коренные породы окружающих гористых пустошей. Сторожевые костры бедуинов, видимые ночью на всём протяжении пологих уклонов, ныне были стёрты стихийной яростью; и, хотя равнина аль-Рахе лежала перед ним, одинокий путник повернул своё лицо в сторону Гебель Муса, или Горы Моисея, предавши своё намерение оставаться незамеченным. Ветер и ливень заставили человека искать убежище где-либо поблизости, однако тот, по всей видимости, предпочёл тёмную пещеру несомненному радушию шатра арабов. С горных круч, ревя, будто водопады, устремлялись вниз дождевые потоки, неся с собой перекрученные массы вырванных из земли тамарисков, пальм, а также барахтающихся овец и козлов; даже валуны смывались ими, подобно гальке.
На мгновение приостановившись в замешательстве, какое направление следует избрать, закутанный странник различил вдруг неподалёку человеческий силуэт, ещё более странный, чем его собственный, что был частично скрыт водным потоком и мог в любой момент быть либо заваленным, либо раздавленным насмерть падающими сверху обломками. В спешке, что угрожала его жизни, таинственный странник схватил несчастного безумца и оттащил его от разрушительного течения, и как только это произошло, опустил его наземь неподалёку от пещеры, которой раньше не приметил. “Не прикасайся ко мне!” – возопило тут спасённое существо голосом, который поразил его спасителя. Хотя в сравнении с остальными частями его индивидуальности, этот голос был наименее отталкивающим в его внешности. Перед халифом стояло лысоголовое существо, согнутое возрастом, бледное как привидение, истощённое будто от жестокого голода, морщинистое как древняя карга, косматое как медведь, борода же его спускалась до самых колен, а волосы – до талии. Смерть глядела из его глаз, убогость – из лица его; всё вместе создавало образ безнадёжности, бредущей навстречу могиле; едва имея силы переставлять свои конечности, этот негодяй проковылял в лишённую света дыру, скуля и подвывая.
Суровость погоды едва ли побуждала беглеца разделить пещеру с тем, чей внешний вид напоминал обитателя могилы, однако топот копыт приближающихся коней не оставлял времени для раздумий. Подобно тени укутанная фигура исчезла в проёме как раз вовремя, чтобы избежать взглядов двух конных мамлюков, которые, различивши дыру в скалах, натянули вожжи, клянясь на чём свет стоит:
— Аллах да поразит дьявола! – Если бы не моя бедная кобыла, я бы пробрался в эту чёрную яму, только бы укрыться от этой чёртовой бури.
– Гляди, какой водопад! Что же, он превосходит сам Нил!
– И ястреб, которого мы ищем, может в самом деле быть на расстоянии лиг от этих пустошей, точно так же как и ошиваться где-то поблизости. Если нам не поторопиться в Вади Фейран, в моём животе поселится лихорадка. Холод подкрадывается к моему сердцу. – так сказал один из всадников.
— И наплевать на тысячу кошельков с золотом в награду за голову Али Бея? – спросил его напарник.
— Да, наплевать на погоню за дьяволом! – Нет в этих чёрных кавернах беглого раба-султана, говорю тебе, а мы же будем дурни, если продолжим следовать за нашими носами, покуда дыхание не изойдёт из наших желудков. – ответствовал другой нетерпеливо.
Красная зигзагообразная вспышка рассекла тучи; раскат же заставил коней вскочить на задние ноги. Если бы ошеломлённые мамлюки не обратились тут же в поспешное бегство наперегонки с ветром, молния осветила бы им предмет их охоты, знаменитого по всему Египту Шейха эль Беледа [1], носящего титул, равноценный по мощи и достоинству самому халифу. Таким и был Али Бей, кто, на исходе своей карьеры, полной приключений и романтики, стал пустынным дезертиром, за голову которого его врагами была назначена весьма крупная сумма.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
[1] Арабский титул вождя деревни – прим. пер.
«Ищейки потеряли след, и если мои гонцы добрались до Акры невредимыми, мой друг Дахир соберётся с силами; но где мне прятаться до этого времени?» – так думал Али Бей, после чего приступил к заделыванию входа в своё убежище грудой мусора, лежащего поблизости, темнота же благоприятствовала сему предприятию.
— До тех пор, пока в этой норе нет змей, я могу позволить себе час отдыха. – сказал самому себе Али, закончив с постройкой мусорной стены. Стоны и завывания, донёсшиеся из мрака, напомнили ему, однако, о присутствии другого существа, с которым он добровольно себя заточил, и его настороженность отнюдь не уменьшилась, когда внезапно полутьму пещеры осветило слабое мерцание неизвестной природы. Его нельзя было спутать со вспышкой молнии либо сигнальным огнём снаружи, так как оно пришло из глубины лощины. Ещё один проблеск не оставил сомнения в его источнике.
Али Бей не был человеком, пасующим перед чем-либо; но тут происходил феномен, способный остановить пульс и храбрейшего из сердец. Горящий самоцвет, зажатый не в трясущейся клешне дряхлого старика, но человека в расцвете сил, что напоминал того, другого, как молодой бычок напоминает своего отца. Кем он был? Сыном того? Или тут имело место чудо мгновенного омоложения? Или же это сам Шайтан, исполняющий какой-то нечестивый обряд?
— Человек или демон, добрая или злая сила, кто бы ты ни был, я приказываю тебе именем Аллаха раскрыть мне свою тайну. Ты ли тот, кого я избавил от ярости стихий? Тот, другой, был скорее близок к сотне лет, чем к тридцати; больше к смерти, чем к жизни. Ты выглядишь с ним схоже, но можешь быть его внуком по возрасту и энергии. Есть ли вы с ним одно и то же? Или же ты иллюзия – возможно, дух этой горы? Если же ты дух, тебе должно быть ведомо, кто есть я; если же ты человек, я приказываю тебе отвечать Али Бею, Шейху эль-Беледу Египта, которому требуется любая помощь, чтобы сломить заговор врагов его. – сказал так Али с твёрдостью отчаяния.
— Шейх эль-Белед, – ответил тот, к кому обращались, голосом столь же изменённым, что и его форма, — во мне не менее духа, чем в тебе, хотя я и менее человек, чем кто-либо когда-либо мог быть, бессмертен, хотя и смертен, обречённый скитаться в океане времени от эпохи к эпохе, от века к веку, от цикла к циклу, от тысячелетия к тысячелетию; не имеющий покоя души, удобства надежды, благословения молитвы, сладости забытья, наконец, отдыха в могиле. Не убойся же звучания имени моего. Я – аль-Зэмери, проклятый бродяга времён, несущий свой рок с начала сотворения золотого тельца, возрождающийся каждую сотню лет, дабы обновил я свой проклятый маршрут, бездомный, безбожный, безнадёжный, всеми избегаемый, внушающий страх и ненависть!
— Аль-Зэмери! – воскликнул Али, сделав в страхе несколько шагов назад.
— Таково имя моё, которое народное легковерие сочетает с грехом, жадностью, голодом, войной, наводнениями, ураганами и эпидемиями. Пока ты находишься вблизи моего дыхания, предупреждённый инстинктом, никто не причинит тебе вреда. – пообещал сломленный скиталец.
— Аллах да повергнет дьявола! Ты бы точно погиб в потопе, если бы я не спас тебя. Должно быть некое скрытое значение нашей встречи. Я был рождён рабом, но судьба дала мне силу бросить вызов и побороть халифа ислама. Мой меч сделал меня единоличным правителем империи на берегах Нила. В открытой битве я не боюсь врагов; то, от чего я бегу, это заговоры и кинжал ассассина. То, что ты нарушил мой путь, или же я – твой, кое-что да значит для меня, аль-Зэмери. Я в руках всемилостивого Аллаха. Однако скажи, ты человек бессмертного несчастья, как же тебе удалось навлечь на себя гнев Бога людей твоих? Зачем был изготовлен золотой идол? Почему именно тобой? Что дальше делал ты? Ведь лишь для немногих важны слова Пророка касаемо твоего преступления в Коране, – заключил Али, стараясь извлечь максимум пользы от своего уникального знакомства.
— Шейх эль-Белед, моя признательность вызвана твоей добротой, но не твоей услугой. Твоя помощь была потрачена впустую на человека, который не подвержен смерти. Уже три тысячи лет смерть так же безжалостно избегает меня, как и я ищу её объятий. Моя история – это кошмар трёх тысячелетий, которая возвращает меня в древний Египет, где я, еврей, был рождён в презренном рабстве. Моя горячая кровь вознегодовала на бич надзирателя. В момент ярости я набросился в ответ на одного из моих мучителей, возвращая ему удар за ударом, и вместе с другими повстанцами был обречён работать в одной из фараоновых медных копей на берегу Акаба, в долине Семуд. Здесь было изготовлено много египетских идолов, и здесь же узнал я тайны жрецов, что заставляли металлические формы издавать звук, произносить оракулы. В полые тела идолов были искусно вставлены определённые инструменты, и жрецы манипулировали ими к вящему восторгу простых людей, что лежали простёртые перед их всезнающими, угрожающими или благословляющими богами. Обман охранялся отрубанием языка, выдававшего секрет.
Я был юн и силён, когда радостные слухи проникли в нашу исправительную колонию, будто божий человек насылает на Египет казнь за казнью, настаивая на том, что израильтяне должны быть освобождены от оков, и вскоре мы прочли на лице нашего надсмотрщика, что Египет обречён. Мы устроили заговор, совершили отчаянный прорыв к свободе и окропили наш путь кровью тех, кто оказывал сопротивление. Тоска по давно оставленным родителям побудила меня презреть опасность. Переодетый в египтянина, я решил прокрасться в землю фараонов, когда одной ночью моё продвижение было остановлено пустынным видением, что наполнило меня ужасом. Колонна бледного огня появилась из земли, продвигаясь на восток вращательным движением, а её верхний конец подчинялся звёздной силе. Это был светящийся метеор громадного масштаба и протяжённости, ужасный на вид, повергший землю и небо в огонь и искупавший пустыню в пугающем сиянии. Пока я спешил убраться подальше от колонны, чтобы не быть уничтоженным, то попал в авангард своих освобождённых сородичей, оказавшись в тылу их пламенного вождя. То, что я видел и слышал, вызывало во мне благоговейный страх. Сила, более могучая, нежели Осирис, сравняла Египет с песком, и это был Бог моих людей. Моего отца уже не было в живых; я обнял мою постаревшую мать и выжившую сестру, и мы пролили слёзы радости.
Прежде, чем я успел провести час в грандиозном лагере, что растянулся на многие мили, из губ в губы стала переходить весть: “За нами погоня! Египтяне идут по нашим следам!” Ужас и смятение охватили огромное множество людей, мужчин, женщин и детей, которые метались как одержимые, пока толпа похотливых парней, включая меня, настояла на том, чтобы увидеть, что собирается делать Мессия. Мы нашли его в компании Аарона и Гура, его лицо сияло, как будто оно сконцентрировало пламя пылающего столба, чтобы отразить его в более мягком луче. Это был Моисей, сын Амрама. В руке он держал посох, его серая борода и вьющиеся космы подчёркивали мужественность, умеренную женской грацией и визионерской мечтательностью. Глаза его были неотрывно обращены туда, где в лазури терялась верхушка огненного столба. Как будто в соответствии с его молчаливой молитвой, чудовищный луч отклонился от своего прямого курса, повернул назад и вправо, и, таким образом, перенес своё основание из передней части движущегося лагеря в его тыл, вставив свой объем между преследователем и преследуемым. Это была вторая ночная стража; мы были в часе пути от Ям-Мицраим, или Египетского моря, и плотный туман оставил нас в сомнениях касаемо расстояния до врага позади. Напряжение было невыносимым, и Моисей был осаждён мятежными и бесноватыми, которые оскорбляли воздух упрёками и призывами. Он произнёс несколько слов воодушевления, прося людей покорно ожидать спасения от Господа, но его глас утонул в возгласах угрожающей толпы.
По жесту Аарона пять тысяч вооружённых людей из колена Левита преградило шумящей толпе путь к их лидеру. Это был критический момент. Неустрашимый вождь воздел руки в молитве.
В третью ночную стражу пришёл ледяной вихрь. Он рассеял туман и открыл море, истерзанное яростью нарастающей бури. На рассвете вождь, вдохновлённый свыше, поразил поток своим посохом. Воды высоко вздымались, разбивались, рассыпались пылью, снова поднимались, падали, разделялись и замерзали, оставляя широкую дорогу сухой, как на берегу. Вместе со своим братом вождь вошёл в глубину, сопровождаемый народом, пока вся толпа не оказалась между ледяными стенами и не вышла на противоположный берег счастливая и ликующая.
И случилось так, что румянец утра на востоке был затмён волной сияния к западу от Египетского моря. Когда же мы обратили свой взор туда, то были поражены, увидев горящий столп, который сменила увенчанная солнцем Сила, озарившая небеса ярким светом ослепительного вооружения и многопламенного меча своего. Это Присутствие решило судьбу египтян. В своём неудержимом стремлении вперёд они бросились в пасть смерти. Чудесная дорога не была предназначена для того, чтобы дать им возможность пройти. И не успели египетские орды оказаться в самом сердце сухой бездны, как от прикосновения посоха вождя ледяные стены, растопленные увенчанной солнцем Силой, уступили место всепожирающему морю, разом похоронившему могучую армию Египта. Воздух содрогался от многочисленных радостных криков, издаваемых множеством наших благодарных беглецов. Песня, танец и восхваление ознаменовали это великое событие, за которым вскоре последовало другое, более великое, чем все, известные мне в анналах человечества.
Ах, позволь же мне перейти к причине моего рока! То, что произошло между переходом через Красное море и Днем Откровения, записано, но вечность не сотрёт запечатленную в моей памяти картину того, чему я тысячи лет назад был свидетелем в той пустыне Зин.
После непродолжительной стоянки там наш старейшина, он же глава вождей, объявил, что через три дня Божественное Величество явит Себя и Свою Истину на вершине горы Синай, и это время нужно потратить на очистительные приготовления.
Последовавшее засим явление было подобно тому, как если бы все землетрясения и громы веков решили израсходовать свою яростную энергию в течение одного рассвета. Сотрясённая земля и расколовшийся небосвод разбудили испуганных людей ото сна, призывая их собраться у подножия изрыгающей огонь, трясущейся, окутанной ночной тьмой горы, чтобы получить там первые заповеди Торы, Законов Мироздания. Они подчинились призыву, но поддались сверхъестественным явлениям. Голос незримого вождя был слышен из гущи облаков, сообщаясь со Всемогущим, звуки могучих труб смешивались с рёвом, грохотом и рычанием пробудившейся стихии. Вдруг глубокая тишина сменила всеобщее волнение. Ясно выделялась вершина горы, ясно простирался горизонт; и уши, сердце и душа были очарованы невыразимой мелодией речения, долетавшей из эмпиреев. Подобно симфонии ангельского хора, Десять Заповедей вибрировали в эфирных пространствах, выводя людей из оцепенения, чтобы они были поражены чудом, превосходящим всё, что они когда-либо видели. На лазурном фоне, с тремя вершинами Синайского хребта в качестве основания, в ясной бесконечной синеве простиралось подобие невыразимого Величия в трансцендентной форме владыки, увенчанного божественной славой, — сострадание и милостивая благодать, исходящие от Его смутно различимых черт лица; в Его руке покоился раскрытый свиток, покрывающий половину небосвода и показывающий Декалог в солнечном великолепии, причем каждая буква оказывалась лишь отражением ещё более величественной копии, видимой среди звёзд далеко в самых глубоких небесах.
За завершением этой волнующей душу сцены последовал период бурного ликования, и освобождённые рабы предались потворству, граничащему с распущенностью. В вихре волнения никто не заметил отсутствия почитаемого пророка, которого не видели и не слышали со Дня Откровения, а его семья и ближайшее окружение были так же не осведомлены о его местонахождении, как и весь остальной народ. Но когда прошел целый месяц без каких-либо свидетельств существования или деятельности пророка, малодушная толпа вознегодовала, опасаясь, что их покинули и Моисей, и его Бог. Аарона призвали развеять их опасения, но он оказался неспособен справиться с этой необходимостью. Когда его заставили явить им Силу для поклонения и кого-то, кто возглавил бы их, то вместо того, чтобы приказать им проявить терпение и ждать, в минуту слабости он уступил народу, предложив передать ему все золотые украшения женщин, чтобы он мог сотворить для них бога. Если Первосвященник и надеялся, что женщины не принесут в жертву свои драгоценности, то вскоре он был разочарован. И я был рядом, чтобы вовлечь его в самое отвратительное из человеческих преступлений.
В этом и заключается вся чудовищность моей вины. Аарон никогда бы не выполнил своё обещание, если бы злой дух не побудил меня предложить ему свои услуги по созданию для него золотого тельца по образцу египетского идолопоклонства. Сомневаясь в моей способности воплотить в жизнь то, что я предложил, он дал своё согласие, а мой опыт работы с металлом позволил мне создать золотого тельца, а также заставить его говорить с помощью трюка с чревовещанием.
Когда люди увидели изображение и услышали, как оно объявило себя их богом, они обезумели от восторга, включая и самого Аарона. Был построен алтарь, объявлен пир, принесены жертвы, и народные массы предались оргиям.
Буйство разврата было пресечено неожиданным приездом пророка. С лицом своим, сияющим, как солнце, он бросился вниз с горы, уронил и разбил скрижали, на которых были записаны заповеди, полученные им из руки Божией, и превратил идола в порошок, который разбросал по ветру. Аарон оправдал себя, указав на безумие людей и на меня как на настоящего виновника.
«Этот Азазель навлёк великий грех на голову народа», — воскликнул он, когда его взгляд с лютой ненавистью устремился на меня. Чем мог я аргументировать в ответ ему, дабы преуменьшить своё дьявольское прегрешение?
Последовало суровое наказание. Четыре тысячи видных богохульников пали под мечом, но мне приуготовили особую кару в качестве предостережения грядущим векам.
«Аль-Зэмери не умрёт. Отныне аль-Зэмери будет странствовать, подобно Каину, которого будут избегать, бояться, проклинать и ненавидеть. Аль-Зэмери должен будет по прошествии ста лет вновь посетить место своего преступления, где он будет восстановлен в своем нынешнем состоянии и так будет продолжаться и продолжаться, пока время не сотрёт саму память о его злом поступке.»
Таков был приговор, что вынесли мне. Пророк произнес это под влиянием вдохновения, и я был освобожден.[2]
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
[2] Эта легенда о странствующем еврее (он же — Вечный Жид Агасфер – прим. пер.), которая, насколько мне известно, никогда прежде не печаталась, если не считать нескольких упоминаний в Коране, вероятно, является предшественницей той, которая в настоящее время известна христианам. Имеется в виду некий чудовищный грех, повлекший за собой вечное наказание примерно 1500 лет назад. На мой взгляд, ранняя легенда представляет гораздо больший психологический интерес. Коран говорит:
«Подобным же образом аль-Зэмери также бросил то, что он собрал, и создал им телесного теленка, который мычал. И аль-Зэмери и его товарищи сказали: «Это твой бог и бог Моисея… Моисей сказал аль-Зэмери: каков был твой замысел, о Зэмери?» Он ответил: я знал то, чего они не знали, поэтому я взял пригоршню пыли со стоп посланника Божьего и бросил ее в расплавленного тельца; ибо так направил меня мой разум» (Сура 20).
Присутствие и особенно прикосновение изгоя должно повлечь за собой беду, о которой он обязан предупредить тех, с кем он вступает в контакт; и именно поэтому Аль-Зэмери кричит своему спасителю: «Не прикасайся ко мне!» В Коране говорится: «Моисей сказал: «Уходи же прочь; ибо наказание твоё в этой жизни будет заключаться в том, что ты будешь говорить тем, кто встретит тебя: «Не прикасайтесь ко мне!» (Сура 20)
Скиталец Аль-Зэмери в ближневосточном фолклоре – это своего рода аналог блуждающего Каина, который также обречён жить вечно. – прим. авт.
И был я свободен, свободен скитаться вечно подобно обезумевшему зверю, ведомому сюда яростью, чтобы в назначенный час преобразиться в молодого человека, каким и был, когда в результате злокозненного недомыслия моего заклеймён я был изгоем для всего человеческого рода.
В тот самый час ощутил я необоримое желание изведать ногами обширные, заброшенные земли: пустыню, джунгли, болота. Хотелось мне заползти в тёмную пещеру, в места захоронения, в руины, избегая благословенных прибежищ человеческих, ненавидя солнечный свет и привечая мрак ночной.
Дневной свет ослеплял меня так же, как сову; вид золота смущал, его прикосновение обжигало меня. Свирепые звери бежали прочь при моём приближении, ползучие гады шипели и уползали от меня. Как бы ни изобиловал тот или иной край земной животным миром, какими бы оживлёнными ни были там птичьи трели, моё появление там превращало его в безмолвную, безжизненную пустошь. Я нёсся вместе с ветром, мчался вместе с бурей, приветствовал вспышки молний и рычание грома, бесновался со стихиями, проклинал вместе с отродьями чёрного Абаддона. Логово тигра было моим кровом, а подушкой мне служил клубок из ядовитых рептилий. Я бросался в пасти львов, пожирал вытяжки из ядов – и продолжал существовать. Смерть также отвернулась от меня вместе со всем творением. Если же я, желая положить конец страданиям своим, падал в бездну, то оказывалось, что тело моё легче воздуха. Вода не топит меня, огонь – не обжигает, сталь – может разрезать мою плоть, но не отнимет жизнь. Ужас же для меня – это сама жизнь… это время… бескрайние, безнадёжные, ненавистные лета, десятилетия, циклы, тысячелетия! Такова же судьба, провозглашённая Небом для аль-Зэмери!
— Ужасен же удел твой! Воистину, это есть ад на земле, о сын греха, что привил народу порочный росток – поклонение золоту! Ах, этот блестящий фетиш! И какие только преступления не связаны с его лоснящимися прелестями! Но сила молитвы, слеза раскаяния, что мила Аллаху всемилостивому, Царю Судного Дня, разве же недоступно то тебе? – вопросил тогда Али Бей.
— Молитва, молитва, внутренние небеса человека, елей жизни, утешение души, — молитва, питающий сердце поток, чьим первоисточником является Бог, что набухает неявленными родниками и тщётно взыскуемыми течениями! — воскликнул аль-Зэмери, ударяя ладонями своих рук друг об друга с болезненным хлопком. [3] – Молитве столь же легко слиться с моим существом, как благословенным рекам эдемским – с кипящими потоками ада. Всё, что явлено небом и землёй чудесного и священного, мне недоступно. Всё возвышенное и прекрасное не вдохновляет меня; я всецело наполнен лишь сомнением в том, есть ли где-либо достаточное милосердие, способное превозмочь мою вину.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
[3] Традиционный восточный жест, выражающий болезненные эмоции: человек разводит широко руки, а затем сводит ладони вместе, что сопровождается заметным, часто звонким хлопком. После этого надлежит сжать руки, дрожа от нахлынувших переживаний. – прим. авт.
О да, однажды, и лишь однажды, намного раньше, чем Восток ощутил на себе железную хватку Рима, мои губы, запинаясь, произнесли молитву, вдохновлённые шёпотом херува. И вместе с этим всплеском энтузиазма умерла моя слабая надежда, оставив бурлящий котёл в сердце кремня. Ах, из моего мрака хтонического узрел я проблеск Парадиза. Ты, должно быть, слышал про древнее великолепие Баалбека, о чём говорят его величественные руины. Я же видел его в счастливую пору расцвета: город дворцов, в коих обитали аристократы-торговцы, соперничающий в роскоши с Тиром, Тадмором и Дамаском. Раскинувшийся на склоне Анти-Ливана, высоко над плодородной равниной Сахлат-Ба’албек, окружённый рощами и садами, орошаемыми никогда не иссякающим источником Ра’ас эль-Айн, Баалбек прославился возведением великих сооружений. Храмы же его, посвящённые его богам, числятся среди знаменитых чудес света. На базарах Баалбека можно было найти любые драгоценные, полезные, покрытые затейливым орнаментом вещицы. Караваны ввозили бесценные сокровища через ворота Баалбека; гонорары же, которые город взимал с торговцев, позволяли ему проявлять царскую щедрость во внутреннем своём урегулировании. Принимая к сведению непостоянные успехи Сирии, Баалбек осознавал каждое происходящее изменение в той, однако его заклятым врагом было внушающее страх землетрясение. Часто желал я узреть, как творение погружается в хаос, и сам я погребён под обломками вселенной. Однако моя попытка найти смерть в одной из катастроф Баалбека, вместо того, чтобы принести освобождение, лишь приблизило небеса ко мне, так что я мог к ним прикоснуться, и удвоило мою тоску. Не иначе как сам Иблис забавлялся с аль-Зэмери!
Моя память вспыхивает, когда я вспоминаю тот день: мрачный небосвод, насыщенная гнетущими испарениями атмосфера, зловещее порхание птиц и судорожный грохот, как будто бы от подземных взрывов. Слишком хорошо знакомый с симптомами надвигающегося стихийного бедствия, чтобы неверно их истолковать, я был рад находиться рядом с Баалбеком, в чьих руинах надеялся обрести столь желанное погребение. Настолько быстро, насколько позволяли мне мои ноги, я поспешил к обречённому городу и вошёл через одни из его врат, которые явили мне полную панораму знаменитого Великого Храма Баалбека. Народные толпы были одержимы паническим ужасом, люди носились вокруг да около, сталкиваясь между собой и блея, как испуганные овцы. Повторяющиеся судороги вскрывали зияющие ущелья в земной коре, что пожирали дома и утаскивали людей и скот. Вниз проваливались монументальные обелиски искусной работы; здания массивной каменной кладки либо лежали бесформенными грудами, подобно могилам своих обитателей, либо стояли все в трещинах, готовые рухнуть при следующем потрясении. Повсюду рыскала смерть. Меня мало заботила царящая вокруг сумятица, единственной мыслью моей было загнать смерть в тупик, откуда ей были бы отрезаны все пути к бегству, посему я бросился вверх по лестничному маршу, что привёл меня в восточный портик потрясающего здания. Наконец я вышел к внушительному шестиугольному залу. Он был размерами с дворец, коим он не являлся, но был всего лишь вестибюлем с одним основным входом и двумя боковыми дверями, что вели на огромную площадь. Она представляла собой перистиль, окружённый колоннами искусной резьбы, позади коего располагались бесчисленные ниши, уставленные статуями божеств. Так как никто не заинтересовался моим вторжением в священную обитель, я стоял на месте, лишённый каких-либо мыслей или намерений. Тогда подземная сила сотрясла скальное основание фундамента, и оно стало рушиться с ужасающим грохотом, уничтожая прекрасные изваяния под тяжестью своих обломков. Крик, исполненный неподдельного ужаса, обратил моё внимание в сторону голоса, что исторг его. Там, позади пьедестала, я увидел девушку, что растянулась на полу, содрогаясь в конвульсиях. Склонившись над телом и приподняв его с земли, я обнаружил, что держу в своих руках создание слишком совершенное, чтобы быть смертным, и слишком плотное, чтобы быть божественным. Девица не была ранена, не считая психического потрясения. Дотащив её до открытой квадратной площадки перистиля, я уселся на пол, положив её голову и плечи на свои колени.
«Ты — та богиня, коей храм сей посвящён?» — выдохнул я.
В ответ, к моему неописуемому смущению, пара удивительных глаз широко раскрылись, глаз, что способны были усмирить тигра и очаровать гидру. Но вскоре они закрылись вновь.
Шейх, передо мной была Сизигамбис, госпожа-императрица Персии, супруга Дария, [4] чей румянец мог устыдить украшенную самоцветами тиару. Во время прилива Кидна, на резной, позолоченной и инкрустированной слоновой костью галере, скользящей под ритмичные удары полированных вёсел, под шёлковыми парусами, зрел я Клеопатру, полулежащую на палубе, в тени усеянного звёздами балдахина, одетую подобно Венере. Её слух умащала сладострастная музыка, прислужницы её были наряжены нимфами, а юные пажи – купидонами. Вид Клеопатры тронул моё сердце не более, чем прелести прочих знаменитых царственных красавиц своего времени. Однако я был взволнован и поражён красотой несравненной девушки, по жребию судьбы встретившейся мне в этих руинах, и так я сидел там на треснутых плитах, одурманенный глотком какой-то небесной амброзии, доселе мне неизвестной.
«Если бы ты была моей вечно! Какое мне дело до того, благоволят ко мне небеса или проклинают?» — пробормотал я едва слышно.
цитата
[4] Сизигамбис (ум. в 323 г. до н.э.) — мать Дария III Персидского, правление которого закончилось во время войн Александра Великого. После того, как она была захвачена Александром в битве при Иссе, то стала преданной ему, и Александр называл ее «матерью».
Возможно, она была дочерью царя Артаксеркса II Мнемона или, возможно, его брата Останеса. В последнем случае она вышла замуж за своего брата Аршама (древняя ахеменидская традиция).
Сцена с Сизигамбис, по ошибке преклоняющей колени перед Гефестионом, была популярной темой в западном искусстве, представленной Шарлем ле Брюном, Паоло Веронезе, Юстусом Сустермансом и многими другими. – прим. пер.
И вновь она приподняла свои веки, что обнажили источники наслаждения, и вновь я спросил у неё: «Ты ли та, коей поклоняются жители Баалбека?»
Подобно тому, кто пробуждается от сонной грёзы, она приподняла свою голову, затем встала сама, поднявшись во весь свой величественный рост и, глядя на меня сверху вниз с выражением благоговейного ужаса, ответила мне вопросом на вопрос:
«Ты ли один из тех богов, поклонению коим мой отец посвятил меня? Я жрица девственной Иштар. Лишь бог способен был спасти меня так, как сделал это ты!»
Провозгласив это, дева простёрлась передо мной ниц.
Непродолжительное сотрясение всей храмовой конструкции оставило после себя лишь несколько стоящих колонн. Остальные же обрушились вниз с потрясающим грохотом, низвергая свои коринфские капители и тяжёлый антаблемент. Великая площадь превратилась в одну сплошную массу каменных обломков, разбросанных во всех направлениях.
Восточный портик оказался завален беспорядочной грудой поломанных колонн, и единственный выход остался в западном конце площади. Туда я и понёс ослабевшую жрицу. Выйдя со своим драгоценным бременем из-под руин, я оказался перед другим зданием, что было ещё прекраснее и не столь сильно пострадало. Это был Храм Солнца Баалбека, жемчужина архитектуры и скульптуры, пышно украшенный фигурами божеств и героев и завершённый с великим мастерством и искусством.
Уже вечерело, и, стремясь избежать лишних взглядов, я поднялся по величественной лестнице в поисках более безопасного убежища. Естественно, я искал его не для себя, но для прелестного создания, что ныне было под моей опекой. Пройдя сквозь высокий портал, я оказался у подножия двух лестничных маршей, уходящих направо и налево от меня. Каждый из пролётов вёл в расположенную наверху кладовую, бывшую собственностью Храма. Здесь я остановился, чтобы перевести дыхание, так как моя прекрасная ноша оказалась чрезмерной для моих сил. И здесь я вновь взглянул в те распахнутые очи, что излучали невыразимые для меня вещи.
«Спаси, спаси меня, и я буду молиться и почитать тебя, о бог солнца.» — прошептало введённое в заблуждение создание.
«Не обманывайтесь же, милостивая сударыня, ибо я не бог, но всего лишь человек из плоти и крови, и несказанных скорбей, что неведомы никому из смертных кроме меня самого.» — ответил я ей.
«Ты не бог, но человек несказанных скорбей?» — переспросила она. – «Ты не похож ни на кого из смертных обликом своим, и кто же послал тебя сюда спасти меня, когда все прочие, и жрецы, и жрицы, обратились в бегство из этого храма? Несомненно, что ты превосходишь простых смертных, раз готов столь бесстрашно встретиться со смертью.»
«Не пристало же обременённому чувством вины изгнаннику обманывать тебя, о госпожа, жрица Иштар. Ты права, увы! Я не смертен, однако проклят и обречён скитаться и страдать, ибо великий грех был совершён мною тысячи лет назад!» — воскликнул я, после чего вкратце просветил её относительно моей природы и моего злого рока. Её безупречные черты излучали нежное сострадание, когда она, взявши меня за руку движением, что потрясло всё моё существо волной восхитительного восторга, произнесла следующие слова:
«Позволь же мне облегчить твои страдания, разделив твоё несчастье, о бедный, заблудший человек, что оскорбил Зикару и его потомство! О да, я буду молиться за тебя! Услышь меня, Зикара, всемогущий, и ты, Эа [5], податель жизни и знания, правитель бездны, владыка рек и садов, супруг Баху, что зачала Бэла-Меродаха! [6] Услышьте же меня и отзовите семь злых духов, что преследуют аль-Зэмери, да ниспошлите благих духов, чтобы успокоить совесть его, чтобы он мог обрести покой и мир, после столь долгого и ужасного искупления! О да, прими же мою жизнь вместо его, Зикара, если невозможно иначе добиться твоего умилостивления, поскольку он подверг опасности свою ради спасения моей!»
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
[5] Э́а (шум. Э́нки, Э́йа; аккад. Ха́йа) — в шумеро-аккадской мифологии один из трёх великих богов (наряду с Ану и Энлилем). Божество мудрости, подземных пресных вод и подземного мира, культурных изобретений, создатель реки Тигр; благосклонен к людям. – прим. пер.
[6] Меродах — еврейская транскрипция (Исаия, 46, 1) имени главного бога вавилонян Мардука. Значение имени неясно. Меродах считался сыном Эа, богом-покровителем Вавилона, главой богов, владыкой вселенной, повелителем неба и земли; имел также характер солнечного божества и бога премудрости.
Меродах также считался помощником и защитником от демонов; его заговоры были против них всемогущи, его действия были всецело направлены к победе над злом. Жрецы благословляли его именем; его призывали при грозных явлениях природы и при болезнях. Победитель драконицы хаоса Тиамат. С возвышением Вавилона среди других соседних городов, культ его распространялся все больше и больше и оттеснял на задний план древнего Бэла.
И даже пока эти пылкие слова срывались со сладких уст коленопреклонённой жрицы, мания бродяжничества вновь охватила меня с безумной силой. Я обратился лицом к ближайшему выходу, однако почувствовал, что мои лохмотья удерживают руки, что были сложены в молитве.
«Не убегай же отсюда, пока я не поцелую руки, принёсшие мне спасение!» — воскликнула, страстно придвинувшись ко мне, прекрасная жрица. Обжигающие поцелуи покрыли мои руки; горестное покалывание пронизывало самую суть моего бытия. Я же стал целовать голову, ланиты, уста той единственной в целом мире, что предложила разделить с ней мою судьбу, что предложила свою жизнь взамен моей. Но даже адамантовые цепи не могли бы сдержать моего безумного порыва к продолжению скитаний. Я вырвался из её объятий, и её причитания врезались в моё сердце.
Свора адских гончих, несущаяся с лаем и визгом за мной по пятам, мало бы что добавила к той лихорадочной спешке, которая несла меня к мрачным горным пределам. Рыдания девушки и её образ служили мне новым топливом, разжигающим пламя отчаяния. Сломленный всепоглощающим душевным терзанием, я рухнул там, где крутой утёс преградил мне путь. После череды лишённых слёз циклов я наконец разразился рыданиями и взмолился о прощении, чтобы было оно даровано мне так, как будет угодно Тому, Кому я не угодил!
Вместе со сном ко мне пришла фигура, окутанная сверхъестественным сиянием.
«Метатрон, посланник Величия, внемлющий молитвам человеческим у Престола, обращается к тебе, эль-Зэмери! Между твоей молитвой и Его Прощением раскинут целый мир зла, воспитанный созданным тобой фетишем. Ты развратил народ, избранный, чтобы освободить человечество. Когда люди сочтут погоню за золотым тельцом таким же подлым занятием, как и грабёж, столь же гнусным, как похоть, тогда утихнет жар души твоей. До того времени ты будешь продолжать жить, как символ ненасытной жадности, как воплощение Содома, барахтаясь в зловонной луже духовного застоя.»
И на этих словах аль-Зэмери умолк, спрятав свой скорбный лик в ладонях.
— Воистину, золото само по себе не есть зло. Это корень мирового зла, проказа сердца, столь же неизлечимое, как и истощение лёгких, что окрашивает щёки румянцем, в то время как выпивает из тела жизнь. И твоя вина в отношении всего этого столь же мрачна, сколь и велико твоё наказание. – произнёс Али Бей. – Я господин этой страны, рождённый здесь же рабом. Отвага многое мне дала, но золото – более всего. О да, и самое худшее из его воздействий – сделать женщину грязной, а мужчину – злодеем. Здесь Маммона – царь царей. Али Бей – изгой, скрывающийся от наёмников-ассассинов, купленных за золото, и суверенитет и безопасность халифа исламского мира зависят не столько от доблести и преданности, сколько от взяток. Ты возвёл золото в ранг идола, на чьих алтарях сердце мужчины, его честь и его покой, и женская добродетель столь часто приносятся в жертву. Посему ступай своей дорогой, эль-Зэмери; исполни же приговор великого Аллаха. Пусть же человечество одумается, пока в Своём праведном гневе Он не утопил весь этот мир в кипящем потоке из жидкого золота!
Несколько валунов, убранных со входа в пещеру, позволили проклятому бродяге выскользнуть наружу подобно фантому, и вместе с его уходом прекратилась и буря, оставив после себя холод в сердце Бея.
— Аллах акбар! Боюсь я, что встреча эта предвещает падение Али. Не иначе, как по велению моей злой звезды этот негодяй оказался на моём пути. – так сказал самому себе Али Бей. Последующие события показали, что его предчувствие было пророческим. В спланированной для его устранения засаде знаменитый шейх встретил свою смерть.
...Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете подобно костям чудовищного животного, которое проползло через пустыню, чтобы издохнуть в этой долине. Поломанные стены и поваленные мраморные колонны были выбелены, словно кость, а сугробы из песка, что громоздились вокруг них, ребристые и неровные, напоминали разлагающуюся иссохшую шкуру, лохмотьями свисающую со скелета. Высокая скала на дальней стороне долины была заполнена раскопами (скальные гробницы, я предполагаю), подобно тому, как если бы некое мёртвое чудовище пыталось пробраться наверх из своей могилы.
Мне ещё не доводилось посещать какое-либо место, которое бы вызывало во мне безотчётную ненависть с первого же взгляда, как в случае с этим Хорассимом. Однако, возможно, что мои воспоминания затемнены тем, что я нашёл здесь, а именно, невероятную причину заброшенности города. В этот первый момент я представил, что должен ощущать некую гордость, некое воодушевление, после всех злоключений нашего путешествия в поисках Хорассима; легендарного Хорассима, в котором не бывала нога археолога со времени второй экспедиции Эдварда Монсела в 1881 году, пропавшей в пустыне без вести.
Теории Монсела были дискредитированы современными археологами, даже его добросовестность была поставлена под вопрос. Более чем одним компетентным учёным был выдвинут аргумент, что отчёт о его первом открытии Хорассима являлся чистейшей фальсификацией. По мнению учёных, там не могло быть никакого греческого полиса предполагаемого Монселом периода; греческого города, столь отдалённого от Греции. Монсел в своей красноречивой викторианской манере писал про аргонавтов и тех, кто плавал вместе с Одиссеем, как если бы они были британскими колониалистами 19-го века а-ля Раджа Брук из Саравака, охочими до морских авантюр и основавшими сомнительные царства в отдалённых уголках земли. Однако, исходя из его собственного описания, Хорассим лежал вдали от моря.
Он был один, когда впервые набрёл на руины в этой пустынной долине; посему даже некоторые из числа его современников предполагали, что и само ущелье, и мёртвый город в нём были миражами, иллюзией старого усталого учёного-отшельника, находившегося уже на самом краю своего жизненного срока. Когда Монселу и его компаньонам не удалось вернуться из организованной им экспедиции, идея о том, что Хорассим – это попросту миф, обрела под собой почву. Спасательные группы, прошерстившие пустыню в поисках выживших из числа экспедиции Монсела, не обнаружили каких-либо следов разрушенного города, как и никаких следов самой экспедиции. С тех пор бытовало мнение, что англичанин и те, что были с ним, скорее всего, были убиты пустынными племенами, чьи ранние пророчества авторства Махди из далёкого Кордофана* были доведены в том году до степени безумной ксенофобии.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
цитата
Кордофа́н (араб. كردفان) — историческая провинция в Судане. Существовала до 1994 года, затем была разделена на Южный, Северный и Западный Кордофан.
Средневековой столицей Кордофана был город Нувабия, где останавливались караваны купцов из Египта. Основной статьёй экспорта были рабы. С XIII—XIV века начинается проникновение на территорию области арабизированных африканских племён. До начала XIX в. Кордофан находился под властью султаната Сеннар. В 1821 году был завоёван египетским правителем Мухаммедом Али. До этого времени страна оставалась малоизученной европейцами: одним из первых путешественников, описавших Кордофан, стал австро-венгерский торговец Игнациус Пальме. В 1880-х годах в Кордофане развернулись основные события восстания Махди (Мухаммада Ахмада). После подавления восстания в 1898 году Кордофан стал одной из провинций Судана. Религиозный лидер Мухаммад Ахмад (Мухаммад ибн Абдалла) в 1881 году объявил себя «Махди» (т.е. «мессия») и возглавил восстание против турецко-египетского чиновничества. Махди провозгласил отмену налогов и начал собирать армию для священной войны (джихада) против турок и египтян. Он попытался объединить племена западного и центрального Судана. – прим. пер.
Как я уже говорил, относительно существования Хорассима археологи были настроены весьма скептически. Однако Жюль и я никогда не сомневались в деталях, которыми поделился Эдвард Монсел в своей последней монографии, изданной посмертно, после того, как все надежды на то, что он всё-таки выжил, были исчерпаны. Книга называлась «Хорассим: призрачный город эллинов», и я подозреваю, что подзаголовок принадлежал не Монселу, а его издателю. Оставалась лишь одна неясная для нас деталь, а именно, точное месторасположение города, даваемое автором. Очевидно, что в случае столь значимой находки, какой был его Хорассим, Монсел вряд ли стал бы делать публичным её истинную геолокацию, так как это означало бы приглашение для конкурирующих экспедиций разделить добычу и, возможно, потерю самой пальмы первенства с его стороны, когда находки были бы обнародованы. Более того, в те времена вспыльчивого империализма и проблем с границами раскрытие того, где находится долина Хорассима, могло быть попросту неосмотрительным. У Жюля были свои теории относительно причин этого жульничества м-ра Монсела, однако те, что были даны мною выше, выглядят наиболее очевидными.
У нас была возможность пролететь несколько раз над одной из отдалённых и безлюдных областей юго-восточной Сахары, которая, как мы чувствовали, могла быть реальной целью экспедиции Монсела, и мы вернулись с фотографиями покрытого странными пятнами ущелья. Они подтверждали то, во что мы верили до сих пор.
И вот, наконец, Хорассим лежал у наших стоп, распластавшись под луной в своей мрачной и таинственной ложбине. Да, полагаю, я должен был испытывать гордость в этот первый момент.
И всё же это было, пожалуй, самое заброшенное и отвратительное место, какое мне доводилось видеть. Даже лёгкий викторианский оптимизм Монсела по поводу открывающихся перспектив, его здоровый и мужественный романтизм, были затемнены теми часами, которые он провёл в одиночестве в Хорассиме. К примеру, он использовал необычные слова, чтобы описать царившую там атмосферу: «гнетущая», «тягостная», «пустая, однако всё ещё населённая (кем?)», «каменная тишина». Английские фразы рассеянно роились в моей голове, пока я взирал на руины внизу. Я планировал обследовать их после того, как мы разобьём лагерь. И, разумеется, последний трактат Монсела путешествовал вместе с нами всегда.
Мы растянули наши тенты у основания узкой теснины, вниз по которой, быть может, некогда вилась дорога, вёдшая в город. Даже Жюль, пребывавший в энтузиазме от нашего открытия, считал, что исследовать развалины под убывающей луной вряд ли принесёт сколько-нибудь пользы. Нам следует дождаться рассвета, сказал он, и попытаться немного отдохнуть, так как утром нас ждёт ещё много дел и зрелищ.
Я просидел допоздна, конспектируя из книги Монсела при свете нашей керосиновой лампы, однако, когда я наконец отправился на покой, сон у меня был неспокойный. В теснине ощущался слабый бормочущий ветерок, тем не менее, его нашёптывания служили только лишь в качестве усиления тишины лежащего снаружи остова мёртвого города. И эту самую застылость, эту каменную тишину ощущал мой слух, и каждый мой нерв был натянут, как пружина. Бедняга Жюль лежал, растянувшись во сне на своём походном спальнике, в своей застылости похожий на мраморного крестоносца. Не слышалось никаких звуков со стороны стоянок наших арабов. Каждый раз, когда бы я ни садился, чтобы зажечь ещё одну сигарету, то мог видеть через вентиляционное отверстие в брезентовой стене нашей палатки отдыхающих на песке верблюдов, подобных деформированным сфинксам, и шатры арабов над устьем глубокого оврага, тёмные и своей кажущейся плотностью похожие на группу пирамид. Я желал разбить это затишье, нарушить его музыкой из граммофона, или же истошным воплем, брошенным в ущелье, и поднять по крайней мере эхо из руин. Конечно же, ничего такого я не сделал, помимо того, что растянулся на своей лежанке в тёмной палатке и курил сигарету за сигаретой.
Я заснул перед рассветом, однако почти тут же был разбужен, судя по всему, Жюлем, свежевыбритым, в шёлковой рубашке, новеньких бриджах и сверкающих ботинках.
— Но Жюль, — прорычал я ему, — здесь, в Хорассиме, вряд ли найдутся симпатичные девочки, да и вообще какое-либо социальное одобрение. Зачем ты решил заделаться таким красавцем?
— Есть повод, — ответствовал он, — и я люблю приодеться, если есть повод. Поразмысли как следует, это ведь практически уникальное событие.
— Сомневаюсь, что Монсел брился и начищал свои ботинки перед походом в руины. – отрезал я.
— Ах, Пьер, тогда вспомни, что он набрёл сюда случайно. Мы же – нет. Это всё меняет. И он не брился, потому что, по-любому, носил большую бороду, что было модно среди археологов его эпохи. А вот к своей второй экспедиции он, я уверен, приоделся самым тщательным образом, прежде чем овладеть своим городом.
— Если он вообще добрался сюда. – ответил я. – Откуда тебе известно, что он пришёл снова?
— Абдулла принёс мне это. Один из арабов нашёл сей предмет в скальной расщелине немного ниже по склону этой теснины.
Я взял объект, который Жюль передал мне, и исследовал его. Это была старинная бриаровая трубка с добротным мундштуком из янтаря, обёрнутым выцветшей серебряной полосой, на которой можно было прочесть выгравированные готическим шрифтом инициалы «Э. М.»
— Это же трубка Эдварда Монсела! – воскликнул я. – Но Жюль, он ведь мог обронить её во время своего первого визита.
— Возможно. Это мало что доказывает, я в курсе. Однако, мне нравится думать, что его наследники могут по-прежнему обитать в городе. Это было так похоже на старину Монсела, если бы он попытался высечь жизнь из старых камней, возвести антикварное царство в пустыне. Вообрази же это, Пьер, ахейское царство, новёхонько выстроенное в этой долине, и какую-нибудь сказочную блондинку вроде Елены, ждущую своего демонического возлюблённого.
— В экспедиции Монсела, — парировал я, — не было женщин.
— О, ну он же мог подобрать их по дороге. Он был вроде персонажей Райдера Хаггарда, этот Монсел, если таковые вообще существовали когда-либо. Ты можешь быть уверен, что он нашёл «Её» en route…
— Жюль, — заметил я, — ты, по ходу, изголодался по сексу и вообще неисправимый. Если мы и найдём какую-то женщину в этом мёртвом городе, она будет из камня.
Он пожал плечами.
— Разве не все они таковы? Предполагаю, ты имеешь в виду что-то вроде Венеры Милосской, лишённой рук, чтобы противостоять нашим чарам? Что ж, мой дорогой Пьер, я побрился и сделал себя презентабельным для моего первого свидания с правнучкой Эдварда Монсела, и не какой-то там невозможной «Ею». Поверь мне, дружище, одного взгляда её ясных голубых англосаксонских глаз будет достаточно, чтобы я стал навечно её преданным воздыхателем.
— Ты хотел сказать, её ваятелем-Парисом, — предположил я. – Тем, кто бы доставил её из Менелая-в-оккупации [?] в парижский Лувр. Мы бы поместили твою Елену Хорассимскую на пьедестал рядом с Венерой Милосской. Какая бы тогда развернулась троянская война среди эстетов?
— Что ж, давай поторопимся! Тебе бриться не обязательно, если нет желания. А мне просто нужно прибыть на Акрополь Монсела до восхода солнца, пока моя рубашка не пропиталась потом. Завтрак готов.
* * *
В своей книге Монсел писал:
«Акрополь Хорассима, некогда, несомненно, имевший длинные марши ступеней, ведущие к нему (теперь скрытых регулярными наносами песка), тыльной стороной расположен у могучего южного утёса, что замыкает собой ущелье. Здесь ровный слой песка указывает на то, что некогда широкая площадь раскинулась перед скальным храмом или гробницей, которую я уже описал как одновременно архитектурную и буквально – мастерскую работу в форме цитадели. Вероятно, что в этом храме-мавзолее покоится последний из правителей Хорассима. Внушительный дверной портал заблокирован камнями, скреплёнными известковым раствором. Однако отдельные камни растрескались и обвалились, оставив тут и там зазоры достаточной ширины и высоты. Через них я, при желании, мог бы пролезть внутрь. У меня нет с собой лампы, и, так как сохранение спичек весьма критично в моих уединённых обстоятельствах, я не делал таких попыток. Однако этот царский мавзолей будет моей первейшей целью, когда я вернусь сюда с должным образом снаряженной экспедиционной группой, чтобы исследовать тайны Хорассима.»
Жюль и я решили, что Акрополь и скальный храм, доминирующий на нём, должны стать и нашими собственными «первоочередными целями исследования». По направлению к огромному южному утёсу этой закрытой долины мы как раз и направились, двигаясь через затопленный песком остов города, среди выбеленных костей-колонн, на которые смотрели предыдущей ночью с высоты, мимо храмов, поглощённых по самую крышу пустыней, среди великих бесформенных дюн, скрывавших невесть какие архитектурные красоты, погребённые там подобно игрушкам в песочнице. Скала постепенно становилась всё выше, по мере того, как хребет её сменялся падением в вечно-изменчивую долину, пока, наконец, мы не поднялись по «регулярному песчаному склону» Монсела и не вышли к Акрополю.
Здесь было открытое ровное пространство с утёсом, закрывающим небо перед нами, и демонически огромным дорическим фасадом скального храма или мавзолея, чьи колонны словно бы поддерживали всю красную вселенную над ним. При первом взгляде на него я понял, что всё запустение, что поглотило долину, исходило из этого единственного источника. Казалось, что из него на широкую пустынную площадь веяло злом, подобным холодному ветру. Вероятно, что Жюль тоже ощутил это, ибо он сказал, как будто хотел отвлечь моё внимание от его единственного неотразимого фокуса, тоном менее восторженным, чем обычно:
— Песок здесь не такой глубокий, как внизу. Смотри, Пьер, на этой площади, должно быть, некогда стояли статуи.
Он указал туда, где из песка торчала белая мраморная рука, поднятая вверх, словно бы для отражения удара. Оглядевшись вокруг, мы заметили другие выступы в песочном ковре. Повернувшись, чтобы рассмотреть один из них как следует, мы обнаружили, что это – белая каменная голова молодой женщины, обращённая в сторону храма. Выражение, которым наделил её скульптор, было не самое приятное: неподвижные расширенные глаза, губы, оттянутые от дёсен, словно бы она зашлась в вечном крике, делали её образом панического ужаса в его древнем смысле. Это был страх не смерти, но бессмертного зла – того самого принципа, из которого исходит большая часть религии и всей магии.
— Не вполне Елена Хорассимская, — произнёс я и почувствовал, как по спине побежали мурашки, когда я наклонился, чтобы коснуться искусно уложенных и хитро взлохмаченных каменных локонов, — хотя и по-своему шедевр. Но, конечно, Жюль, это скорее барокко, чем древнегреческий канон – Бернини, а не Пракситель?
Он, казалось, даже не услышал.
— Какая-то нимфа, ожидающая изнасилования олимпийским богом. — сказал он печально. – Европа? Леда? Сиринкс? Посмотрим, когда откопаем её. Давай продолжим.
Мой взгляд вновь обратился к скальной гробнице, находящейся теперь менее, чем в двухстах ярдах от нас. Массивные рифлёные колонны, вырезанные целиком из красного песчаника, поддерживали фронтон, наклонный угол которого венчала скульптурная группа.
— Персей и Горгоны, — поправил я его, — вне сомнений. Видишь этого мужчину слева, в позе бегущего? Не можешь определить, что он там несёт? Вот, возьми мой бинокль.
Он поднёс прибор к глазам и настроил линзы.
— Корзина… — Жюль заколебался, после чего добавил, — что-то вроде сумки… полной змей.
— Это голова Медузы в мешке, Жюль. Змеи… ну, отчаяние растрепало её причёску… Забавно, – я продолжал, — что Монсел не описал эти скульптуры. Он упоминает дорические колонны и фронтон, да – но ни слова про статуи. Возможно, что он скрывал детали, пока не взял с собой камеру, чтобы подтвердить увиденное, однако это на него не очень похоже. Больше похоже на правду, что у него просто закончились чернила, когда он собрался написать про этих ребят. Они представляют довольно ужасную форму жизни-в-смерти, не находишь?
Но Жюль уже опустил бинокль и навёл его на дверной проём, пребывающий в глубокой тени под величественной аркой.
— Боже, — воскликнул он, — Монсел сделал это! Он проник внутрь! Смотри, Пьер, в камнях, закрывающих дверь храма, пробит лаз!
* * *
Его возбуждённая речь отразилась от скалы небольшой лавиной из эхо. Я же мог разглядеть тёмный продолговатый объект в правом нижнем углу заблокированного входа. Он казался крошечным в этом колоссальном портале. Но стоило мне выхватить мой полевой бинокль у Жюля и навести его на то место, я увидел, что в стене, закрывавшей вход в мавзолей, был вырублен прямоугольный проём, по меньшей мере семи футов высотой и четырёх — в поперечнике, и по обе стороны от щели были аккуратно сложены изъятые в ходе работы камни.
— Что ж, пойдём и посмотрим, куда он делся, — сказал Жюль, — нас ничто не остановит.
— Не лучше было бы подождать, пока арабы присоединятся к нам? Внутри нам понадобятся фонари, а ещё кирки и верёвки для подъёма, возможно.
— У меня есть фонарик. Давай, Пьер. Мы же можем, по крайней мере, заглянуть внутрь.
Я водил патрули в камбоджийских лесах и среди поросших кустарником алжирских холмов, однако никогда в жизни я не испытывал большего страха, чем следуя за Жюлем те несколько сотен ярдов по ровному слою песка в сторону скрытой тенью красной дорической арки. Патрулируя вражескую территорию, опасаешься засады, но в девяти случаях из десяти возвращаешься без единого выстрела. Здесь же я точно знал, что Враг, это лишённое возраста и олицетворённое Зло, выжидало в своей силе, чтобы завладеть нами.
Темень, похожая на занавес из чёрного бархата, лежала по ту сторону проёма. Жюль посветил фонариком внутрь: луч его высветил ещё одну стену, на этот раз из красного песчаника, находящуюся в двух шагах вглубь лаза.
— Жюль, — крикнул я, — к нам идут арабы. Нам понадобятся инструменты, чтобы разрушить вторую стену.
— Ерунда! – ответил он, — это проход. Мы просто резко повернём налево, когда пройдём через дыру Монсела. Давай, Пьер!
Спотыкаясь, я поплёлся за ним по узкому проходу. Время от времени он направлял луч фонарика вверх. Потолок, казалось, становился выше по мере того, как мы продвигались вперёд, или, возможно, спускались.
Через несколько минут мы подошли к месту, где проход разветвлялся в трёх направлениях.
— Это конкретный лабиринт, — сказал я. – Может быть, всё-таки стоит сходить за подмогой? Нам нужны нормальные фонари, чтобы исследовать это место.
— Нам сейчас нужно повернуть в левый проход, — сказал Жюль, — и если там начнётся настоящий лабиринт, мы вернёмся обратно, а потом уже возьмёмся заново с компанией рабочих.
Теперь мы как будто поднимались вверх по долгой змеящейся дуге. Я начал считать наши шаги. И насчитал уже девятьсот одиннадцать, прежде чем мы увидели впереди свет. Это было ослепительное сияние, вырывавшееся с левой стороны прохода.
— Ты видишь, — прошептал Жюль, — здесь есть обитатели…
Внезапно он позвал:
— Есть тут кто-нибудь?
— Мы все здесь, эфенди, в ожидании ваших приказов.
Голос принадлежал драгоману Абдулле. Мы сделали полный круг и вновь возвратились к дыре, через которую проникли внутрь. Я смеялся, пока у меня не начали слезиться глаза. Мы вернулись в лагерь, и Враг прекратил огонь. Я испытал огромное облегчение, однако бедный Жюль не насладился этой антикульминацией. Он весьма дорожил своим достоинством, а посему отдал приказ немедленно подготовить команду из семи человек: у них должны быть фонари, кирки и лопаты, стремянка и несколько кусков мела. Наши арабы стояли неловкой кучкой позади портика, оглядывая кругом широкую площадь Акрополя, вытягивая шеи, чтобы посмотреть за возвышающийся склон, который закрывал его, и почти не разговаривали. Однако, когда Абдулла начал передавать приказы Жюля, среди них разразилась болтовня самого меланхолического свойства, нестройная и пронзительная, как крики потревоженных морских птиц, на которых эти люди в своих белых и чёрных одеждах на самом деле немало походили.
— Предложи добровольцам стандартный бакшиш, Абдулла! – крикнул Жюль, — но не позволяй им драться из-за него.
Наш прораб оборвал свою резковатую тираду, с которой было начал, и сладкозвучно запел о золоте и великих сокровищах, ждущих смельчаков в гробнице, но всё равно лишь два-три выступили вперёд из толпы. Затем его голос вновь сделался резким, и ещё двое угрюмых мужчин вышли вперёд, чтобы встать рядом с первыми добровольцами.
— Собаки! – крикнул на остальных Абдулла. – Трусливые псы, боящиеся собственной тени…
Он сотрясал эту кучку испуганных людей, как человек мог бы трясти яблоню, пока седьмой доброволец не выпал на песок. Я прекрасно понимал их нежелание участвовать; я знал, каково это.
Свёртки были развязаны, нужные инструменты выданы, я же тем временем прислонился к основанию одной из высящихся колонн и машинально набил свою трубку табаком. Только когда я затянулся ею, и мои зубы и язык покрылись песком, я осознал, что положил в рот мундштук бриаровой трубки Монсела. Я почувствовал ужасный приступ тошноты. Я не мог объяснить этого. Во время войны никто не привередлив к вещам недавно погибших. Когда я сплюнул песчинки, то мне показалось, будто я смотрю с самого края пропасти, отделяющей время от Безвременья. Я почти что увидел у подножия этой огромной пропасти очертания Врага, что угрожал нам. Ещё секунда, и я, возможно, был бы полностью в курсе, но тут заговорил Жюль, и впечатление исчезло.
— Ты приболел, Пьер? Ты выглядишь ужасно.
— Я проглотил муху, — солгал я. – Со мной всё в порядке.
— Ну хорошо. Люди уже готовы. Абдулла будет помечать наш маршрут мелом.
Он шагнул в проём и исчез, я же снова демонстративно зажал трубку Монсела в зубах и последовал за ним.
— На этот раз мы двинемся по правой стороне развилки, — сказал Жюль, когда мы направились по этому узкому туннелю, — и посмотрим, куда она нас приведёт.
Туннель вывел нас в огромную пещеру с колоннадой, где наши голоса одиноко гремели в ответ нам из впадин крыши. Фонари арабов освещали едва ли больше, чем объёмы ближайших колонн, лучи же наших собственных лишь слабо ощупывали нависшую над нами тьму. Мы медленно продвигались вперёд по похожей на собор необъятности этой залы, и вот свет наших фонарей упал на другой дверной проём, перекрытый, как и внешний вход, известняковым камнем и тоже имеющим у своего подножия продолговатый участок темноты.
— Снова подпись Монсела, — заметил Жюль, освещая лучом фонарика новую щель и груду камней рядом с ней. – Он нашёл путь в саму гробницу.
— Гробница, или святилище, или Нечестивое из нечестивых, — сказал я. – Да, Монсел или другие были здесь до нас.
Что-то хлопнуло высоко на крыше, и мы посветили туда фонарями, силясь увидеть источник звука, однако ничего не смогли разглядеть.
— Совы или летучие мыши? — спросил Жюль, после чего попытался пошутить, — я же говорил, что это место будет обитаемым.
— Тебе незачем было мне это говорить, — ответил я. – Я уже знал.
За второй щелью открывался новый проход с низкой крышей, извивающийся, как умирающая змея. Во время продвижения мы наткнулись на статую обнажённого мужчины в натуральную величину, что лежала лицом вниз в пыли, по-видимому, сброшенная из какой-то ниши или одного из устьев туннеля, заваленных каменным мусором, которые мы проходили на нескольких поворотах этого прохода. Мы попытались перевернуть его, но он был слишком тяжёл для нас.
Теперь же крыша прохода стала несколько выше, а его стены выпирали наружу в виде своеобразного покатого изгиба, который напомнил мне голову гадюки в месте соединения с телом. Здесь наше продвижение вновь замедлилось у другой стены. По крайней мере, начиналась она как стена, однако кладка была завершена только на несколько футов. Сверху были навалены деревянные балки, нагромождения камней и разбитых статуй, образуя баррикаду, однако часть этого грубого заграждения была сдвинута в сторону, и перед нами появилась третья брешь, расчищенная теми, кто был там до нас. Под дебрисом мы могли смутно различить две коленопреклонённые статуи у основания стены. Судя по всему, они изображали каменотёсов, занимавшихся приготовлением цементирующего раствора. Мы не могли разглядеть их лиц, так как они были повёрнуты к барьеру. Однако что-то в их фигурах привело меня к идее, что они принадлежат тому же скульптору, чьи работы мы уже видели в Акрополе.
— Похоже на то, — начал Жюль, — что тот, кто строил эту стену, бросил её в ужасной спешке. Они, должно быть, замуровывали заживо заключённых здесь, а тем удалось вырваться на свободу?
— Не вижу никаких признаков борьбы, Жюль. И если это было дело рук группы Монсела…
— Нет, вон знак Монсела, — ответил Жюль, указывая на щель, — вон там.
Позади нас в коридоре раздались выкрики – это Абдулла подбадривал своих людей. Когда они подошли, там было двое арабов с фонарями, и сам прораб, и больше никого.
— Прочие псы остались в великом храме, — объяснил Абдулла. – Ни уговоры, ни удары не подтолкнули бы их дальше. Кроме того, эти две крысы тоже сделали бы ноги, если бы проход был пошире, и я не шёл бы позади них, и не уговорил бы их идти дальше своей ногой и прикладом пистолета… Идите вперёд и держите свет для эфенди. Вы не видите, что они намерены перелезть через баррикаду и проникнуть в сокровищницу?
Жюль перелез через стену первым, я нехотя стал вторым. Лучи фонарей отбрасывали наши искажённые тени на багровые стены и потолок следующего прохода. Он снова стал сужаться, и через несколько шагов Жюль остановился и посветил фонариком на какие-то предметы, свисающие с потолка туннеля. Это были летучие мыши, висящие вниз головой, как будто во сне, но они не улетели, когда мы подошли к ним. Это были скульптурные формы – чудесно вырезанные из какого-то блестящего тёмно-серого камня. Я поднял руку, чтобы дотронуться до одной фигурки, она покачнулась и тяжело упала в пыль к нашим ногам.
— Металл, — сказал Жюль, — с помощью которого они были подвешены к крыше, проржавел. Осторожнее, Пьер. Мы же не хотим, чтобы всё это добро свалилось нам на головы.
Мы прошли ещё совсем немного, когда наши фонари осветили дверной проём в форме пилона, вырубленный в скале из песчаника. Здесь вновь была предпринята попытка соорудить рудиментарную баррикаду. Ещё одна статуя была обращена лицом к дверному порталу и царящему за ним мраку, как будто бы те, кто возводил это заграждение, оставили её там, а затем отступили, прежде чем успели разбить её для переиспользования в качестве стройматериала.
Мне была видна искусно вырезанная мраморная спина, голова, слегка запрокинутая вверх, и наклонённые вперёд руки, так что создавалась иллюзия, будто фигура опирается локтями на сложенную каменную кладку.
Когда мы подошли ближе, я заметил некоторые любопытные детали. Например, вокруг талии статуи был застёгнут пояс, а к частям туловища и нижним конечностям прилипли лохмотья пыльной одежды. Скульптор изваял ноги наиболее реалистично – можно было разглядеть икроножные мышцы и вены над лодыжками, однако ступней не было видно, пока я не подошёл достаточно близко, чтобы понять, что статуя обута в пару пыльных измятых ботинок.
Жюль быстро шагнул вперёд и коснулся мускулистой сутулой спины.
— Бог мой! – воскликнул он. – Это же не статуя… это человек, Пьер… окаменевший человек!
Я был рядом с ним и теперь мог ясно видеть лохмотья рубашки и бриджей, всё ещё цеплявшиеся за мраморные конечности. Шёлковый шарф был повязан с узлом сзади вокруг нижней части головы, как если бы им пытались сделать кляп или завязать глаза этому каменному человеку. Ибо он был мраморным и таким же холодным, как я обнаружил, когда, содрогаясь, протянул руку, чтобы коснуться пыльных тряпок, наполовину скрывавших его левое плечо.
— Эй там, принесите-ка свои фонари! – крикнул Жюль на арабском, после чего добавил, — Нам в самом деле понадобится свет, чтобы прояснить эту тайну. Что это такое, Пьер, что может превратить человека в камень, как если бы его месяцами погружали в один из тех минерализующих колодцев, которые ты нашёл в Нижних Пиренеях, и при этом не окаменела бы его одежда?
— Возможно, они снова его одели после… после окаменения. – предположил я.
— Встаньте здесь и держите свои фонари вот так, — приказал Жюль арабам. – Я хочу обойти спереди и не поцарапать голени об эти обвалившиеся камни. Помоги мне, Пьер.
Я перегнулся через обломки каменной кладки и поддержал Жюля, пока он балансировал на ней под узким каменным проёмом и отрывал клочья шёлка от мраморного лица. Я уже догадывался, чьё же лицо мы должны будем узреть, однако, именно то выражение, которое на нём запечатлелось, в тот же миг вызвало у нас потрясённый возглас: «Великий Боже! Это не может быть… Эдвард Монсел!»
Это были те самые черты бородатого англичанина, с которыми мы уже давно были знакомы, лицо, которое в стиле помпезной фотографии девятнадцатого века выглядывает с фронтисписа последней монографии Монсела. Но здесь, выполненное в камне, оно было искажено выражением непристойной, пускающей слюни влюблённости. Глаза смотрели мутно, ухмылка сморщила бледные, покрытые бородой щёки, а мраморные губы приоткрылись словно бы в оскале похоти, обнаживши скривившийся язык, как при произнесении им последнего слова. Где-то в итальянском музее я видел скульптуру Пана или Силена с точно таким же выражением страстного эротизма, на которое мы ныне взирали.
— Он был безумен, Пьер! – начал Жюль. – Они свели его с ума раньше…
— Напротив, — ответил я, — он был дьявольски влюблён. Как герой-любовник, ты, конечно, узнаёшь этот взгляд, Жюль?
Что-то блеснуло среди камней у ног Жюля, внезапный тусклый проблеск огня. Я посветил фонариком между барьером и жалкими ботинками Монсела, и оно вспыхнуло вновь, и я увидел, что это был за предмет.
— Осторожнее, Жюль! – сказал я. – Не двигайся вперёд, минутку.
Я наклонился между коленями Монсела и баррикадой и поднял стеклянный объект. Это было овальное викторианское ручное зеркало для бритья, в оправе из слоновой кости, снабжённое короткой латунной подставкой. В тот момент, когда я вытирал пыль со стекла, я с ужасом распознал облик Врага; теперь я точно знал, почему Монсел завязал себе глаза, почему он носил с собой это зеркало для бритья и чем занимался, когда произошёл сей несчастный случай и он превратился в камень.
В темноте за дверью послышалось движение и клацанье, и я закричал:
— Жюль, ради всех святых, не оглядывайся назад! – и по-арабски для остальных:
— Бегите же, спасайте свои жизни!
Но Жюль услышал движение позади себя и обернулся.
— Разве мы не становимся… — начал он, посветив фонариком во мрак над баррикадой. Я закрыл глаза, когда он издал один ужасный каменеющий вопль: «Пьер!!» И я знал, что он выкрикивал не моё имя,** и что он тоже понял, в чём дело, но слишком поздно.
скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)
цитата
**франц. "pierre" означает как мужское имя, так и "камень", по аналогии с греческим "petros" c тем же значением. — прим. пер.
У меня в руке было зажато зеркало для бритья Монсела, и когда я посмотрел в него, то увидел Жюля, застывшего и неподвижного в проёме дверного пилона. Зажжённый фонарь, всё ещё зажатый в его окаменевших пальцах, освещал помещение за его пределами. И сквозь отражение я смутно мог разглядеть, что же содержалось в этой камере. Что-то, или кто-то было приковано там цепью к стене. Я видел скорчившуюся фигуру и блеск дымчато-жёлтых глаз. Существо пыталось спрятать своё лицо под вуалью из колышущегося чёрного вещества. Перья или же щупальца, я не мог сперва толком разобрать, что же это шевелилось и ниспадало на ужасающие глаза. Затем существо подняло голову, и я увидел мертвенно-белое прекрасное лицо и гадюк, извивающихся и шипящих над изогнутыми в отчаянии бровями.
И снова я закричал на арабском:
— Абдулла, быстро уводи своих людей отсюда и не оглядывайтесь. Вспомни о жене Лота и не оглядывайтесь назад, никто из вас.
Я услышал голос Абдуллы, доносящийся издалека:
— Мы не поворачиваем наши головы, эфенди. Вы заперты там, в пасти Ада?
— Пока ещё нет. Ждите меня в главном храме. Я скоро присоединюсь к вам. Профессор потерялся.
Я протиснулся мимо Монсела и вернулся в проход. Ужас заставил меня вновь взглянуть в зеркало, на мраморный профиль Жюля, разинувшего рот в проёме пилона, на то, что находилось за ним в луче его фонаря. Она снова опустила голову, и её жуткие жёлтые глаза скрылись из виду. Она была прикована многими цепями к полу и стенам своей темницы. Однако что-то ещё шевельнулось во мраке той камеры, и в свете неподвижного луча от фонаря появилась другая фигура: эта была лёгкой и стройной, и слепые глаза бледно-голубого цвета поблёскивали под шипящей копной её волос. У пленницы был ребёнок, а, возможно, что и целый выводок, колония горгон, которые, лишённые оков, могли свободно бродить по лабиринту переходов и разрушенному городу снаружи.
Я не стал задерживаться долее, и, спотыкаясь, побрёл прочь по туннелю. Там, где с потолка свисали окаменевшие летучие мыши, один из арабов терпеливо ждал меня со своей лампой. Когда я подошёл к нему, то осознал, что он ждал там всё это время, его керосиновая лампа догорала в холодной сцепленной руке. Я услышал позади себя неописуемое постанывающее хихиканье, и, вновь поднеся зеркало Монсела к глазам, я будто бы увидел две белые тонкие руки, обвившиеся вокруг шеи Жюля, и колышущуюся и извивающуюся темноту на его плече.
Я швырнул зеркало в пыль, а за ним и бриаровую трубку Монсела и, заткнув уши пальцами, с воплем побежал по коридору, вопя во всю мочь лёгких, чтобы больше не слышать этот адский любовный зов за спиной.
Мы взорвали динамитом вход в скальный храм и тщательным образом заделали брешь в портале. Я не желал оставаться здесь, чтобы выкапывать «статуи» на Акрополе. Какой царь Хорассима, спрашивал я себя, привёл сюда это существо, и зачем? Конечно, оно могло быть идеальным секретным оружием – один взгляд этих бессмертных жёлтых глаз, и его враги превращены в камень. Выводили ли её с мешком на голове под присмотром стражников с завязанными глазами в судные дни на Акрополь? Однако, подобно множеству других видов секретного оружия, размышлял я, и в этом случае рано или поздно всё должно было пойти ужасающе неправильным образом. Однажды бестия сбежала, в Хорассиме воцарилась паника, когда она, стеная, бродила по его улицам. Позже её поймали и заковали в цепи. Но насколько позже? Какова была судьба остальных членов отряда Монсела? Возможно ли, что он вступил с ней в сговор против них? Все эти вопросы и полуответы крутились у меня в голове, пока мы двигались в лучах заката над песчаными насыпями мёртвого города.
Я не думал о Жюле. Я не могу думать о нём с печалью или жалостью. Ему повезло больше, чем мне. Когда я посмотрел в зеркало Монсела, я думаю, что моё сердце окаменело. Я уже говорил вам, что никогда больше не смогу испытывать любовь к любой женщине. Я должен буду умереть холостяком. Ещё мне снятся кошмары до сих пор. Я снова иду по тем проходам, вырубленным в красном песчанике, и меня переполняет любопытство самого жалкого вида. Это нечто большее, чем любопытство археолога – я взволнован и ужасно напуган. Была уже ночь, когда мы добрались до устья ущелья. Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете, подобно костям чудовищного ископаемого, которое проползло через пустыню, в эту долину, чтобы издохнуть здесь.