Блог


Вы здесь: Авторские колонки FantLab > Авторская колонка «ludwig_bozloff» облако тэгов
Поиск статьи:
   расширенный поиск »

#weirdfiction #классики #хоррор #мистика #сюрреализм #Aickman #рецензии, #Переводы #Биографии #Винрарное #ПутешествиекАрктуру #Сфинкс #Наваждение #Ведьма #Фиолетовое Яблоко #Химерная проза #Авторы, 1001 Nights, Aftermath, Ars Gothique, Ars Memorativa, Clark Ashton Smith, Connoisseur, Elementals, Fin de Siecle, Fin-de-Siecle, Forbidden, Forgotten, Ghost Stories, Horror, Macabre, New Weird, Occult detective, PC, Pagan, Pulp fiction, Sabbati, Sarban, Seance, Tales, Unknown, Vampires, Walkthrough, Weird, Weird Fiction, Weird Tales, Weird fiction, Weirdовое, Wierd, Wyrd, XIX Век, XX Век, XX Век Фокс, XX век, Авантюрное, Алхимия, Английская Магика, Английское, Англицкие, Англицкий, Англицкое, Англия, Антигерои, Антикварное, Антиутопия, Античность, Арабески, Арабистика, Арабские легенды, Арехология, Арракис, Арт, Артефакты, Артхаус, Археология, Архетипы, Асмодей, Африка, Баллард, Библейское, Благовония, Блэквуд, Бреннан, Буддийское, Бульварное чтиво, Бусби, Валентайн, Вампиризм, Вампирское, Вампиры, Вандермеер, Василиски, Ведьмовство, Вейрд, Ветхозаветное, Вечный Срач, Вещества, Визионерское, Визионерство, Викторианство, Вино из мухоморов, Винтаж, Вирд, Вирдтрипы, Виртуальная Реальность, Возрождение, Волшебные Страны, Вольный пересказ, Высшие Дегенераты, Гарри Прайс, Гексология, Геммы, Гении, Гермес Трисмегистос, Герметизм, Герметицизм, Герои меча и магии, Герои плаща и кинжала, Героическое, Гиперборейское, Гномы, Гностицизм, Гонзо, Гонзо-пересказ, Горгоны, Горгунди, Город, Городское, Грааль, Граувакка, Графоманство, Гримуары, Гротеск, Гротески, Грёзы, Гхост Сториз, Давамеск, Даймоны, Дакини, Далёкое будущее, Дансейни, Демонология, Демоны, Деннис Уитли, Деревья, Детектив, Детективное, Джеймсианское, Джинни, Джинны, Джордано Бруно, Джу-Джу, Джу-джу, Дивинация, Длинные Мысли, Додинастика, Документалистика, Дореволюционное, Драматургия, Древнее, Древнеегипетское, Древние, Древние чары, Древний Египет, Древний Рим, Древности, Древняя Греция, Древняя Стигия, Духи, Дюна, Египет, Египетское, Египтология, Египтомания, ЖЗЛ, Жезлы, Жрецы, Журналы, Жуть, Закос, Закосы, Заметки, Зарубежное, Зарубежные, Злободневный Реализм, Золотой век, ИСС, Избранное, Илиовизи, Иллюзии, Инвестигаторы, Индия, Интерактивное, Интервью, Ирем, Ироническое, Искусство Памяти, Испанская кабалистика, Историческое, История, Ифриты, Йотуны, К. Э. Смит, КЭС, Каббалистика, Карнакки, Кафэ Ориенталь, Квест, Квесты, Квэст, Кету, Киберделия, Киберпанк, Классика, Классики, Классификации, Классические английские охотничьи былички, Книга-игра, Ковры из Саркаманда, Коннекшн, Короткая Проза, Кошачьи, Крипипаста, Криптиды, Критика, Критические, Кругосветные, Кэрролл, Ламии, Лейбер, Лепреконовая весна, Леффинг, Лозоходство, Лонгрид, Лонгриды, Лорд, Лоуфай, Магика, Магический Плюрализм, Магическое, Магия, Маргиналии, Маринистика, Масонство, Махавидьи, Медуза, Медуза Горгона, Медузы, Миниатюры, Мистерии, Мистика, Мистицизм, Мистическое, Мифология, Мифос, Мифы, Модерн, Монахи, Мохры, Мрачняк, Мумии, Мур, Мушкетёры, Мьевил, Мэйчен, Народное, Народные ужасы, Науч, Научное, Научпоп, Нитокрис, Новеллы, Новогоднее, Новое, Новьё, Нон-Фикшн, Нон-фикшн, Норткот, Ностальжи, Нуар, Обзоры, Оккультизм, Оккультное, Оккультные, Оккультный Детектив, Оккультный детектив, Оккультный роман о воспитании духа, Оккультпросвет, Оккультура, Окружение, Олд, Олдскул, Опиумное, Ориентализм, Ориенталистика, Ориентальное, Орнитологи, Осирис, Остросюжетное, Отшельники, Паганизм, Пантагрюэлизм, Пантеоны, Папирусы, Паранормальное, Пауки, Переводчество, Переводы, Пери, Плутовской роман, По, Пожелания, Поп-культура, Попаданчество, Постмодерн, Постсоветский деконструктивизм, Потустороннее, Поэма в стихах, Поэмы, Призраки, Призрачное, Приключения, Притчи, Приходы, Проза в стихах, Проклятия, Проклятые, Протофикшн, Психические Детективы, Психические Исследования, Психоанализ, Психогеография, Психоделическое Чтиво, Публицистика, Пульпа, Пьесы, Разнообразное, Расследования, Резюмирование, Реинкарнации, Репорты, Ретровейрд, Рецензии, Ритуал, Ритуалы, Ричард Тирни, Роберт Фладд, Романтика, Рыцари, Саймон Ифф, Сакральное, Самиздат, Саспенс, Сатира, Сахара, Свежак, Сверхъестественное, Сверхъестестественное, Сибьюри Куинн, Симон, Симон из Гитты, Смит, Сновиденство, Сновидческое, Сновидчество, Сны, Современности, Соломон, Социум, Спиритизм, Старая Добрая, Старая недобрая Англия, Старенькое, Старьё, Статьи, Стелс, Стерлинг, Стилизации, Стихи, Стихотворчество, Сторителлинг, Суккубы, Сущности, Сфинкс, Сюрреализм, Тантрическое, Таро, Теургия, Тирни, Титаники, Трайблдансы, Три Килотонны Вирда, Трибьюты, Трикстеры, Триллеры, Тэги: Переводы, У. Ходжсон, Ультравинтаж, Ура-Дарвинизм, Учёные, Фаблио, Фабрикации, Фантазии, Фантазмы, Фантастика, Фантомы, Фарос, Феваль, Фелинантропия, Фетишное, Фикшн, Философия, Фолкхоррор, Французский, Фрэзер, Фрэйзер, Фрэнсис Йейтс, Фэнтези, Хаогнозис, Хатшепсут, Химерная проза, Химерное, Химерное чтиво, Холм Грёз, Хонтология, Хоронзоника, Хорошозабытые, Хоррор, Хоррорное, Хорроры, Храмы, Хроники, Хронология, Хтоническое, Царицы, Циклы, Чары, Человек, Чиннамаста, Чудесности, Чудовища, Шаманизм, Шеллер, Эдвардианская литература, Эддическое, Эзотерика, Экзотика, Эксклюзив, Экшен, Элементалы, Эльфы, Эпическое, Эротика, Эссе, Эстетство, Юмор, Юморески, Я-Те-Вео, Язычество, андеграундное, городское фэнтези, идолы, инвестигации, магическое, мегаполисное, новьё, оккультизм, оккультура, переводы, постмодерновое, саспенс, старьё, статьи, теософия, химерная проза, химерное чтиво, эксклюзивные переводы
либо поиск по названию статьи или автору: 


Статья написана 27 октября 18:44

Элементалы, или стихийные духи в творчестве классиков жанра weird fiction

Элиас Эрдлунг, 2020-24


******************************************

Содержание

1. Общая характеристика стихийных духов: от низшей народной мифологии и метафизики античности до Парацельса, от Парацельса до современных оккультистов и классиков weird fiction.

2. Огненные элементалы у Э. Блэквуда, С. Ромера, Ст. Грабинского, Р. Тирни.

3. Элементалы-слизни в творчестве Э. Ф. Бенсона, Фр. Коулса, А. Дерлета.

4. Теневые элементалы-оборотни в описаниях Э. О’Доннела, Г. МакКрига, Д. Форчун.

5. Древесные элементалы в творчестве Э. Блэквуда, Р. А. Крэма, Э. Норткота, К. Э. Смита, Ш. Фрэзера.

6. Воздушные элементалы у Дж. П. Бреннана и Л. А. Льюиса.

7. Прочие языческие сущности в описаниях Ч. Ледбитера, А. Мэкена, У. Х. Ходжсона, А. Конан Дойла, Р. Муспретт, С. Куинна, М. Валентайна, Фр. Гарфилд, Р. Четвинд-Хейеса, Р. Холдстока, Р. Уэйхалла.

8. Городские техногенные «параменталы» в творчестве Ст. Грабинского, Фр. Лейбера, Ч. Мьевилла.

9. Магические/искусственные элементалы в описаниях Д. Форчун и Фр. Бардона.

10. Методы работы и экзорцизм враждебных стихийных духов и схожих сущностей.

******************************************




Статья написана 6 октября 14:56

Элементалы, или стихийные духи в творчестве классиков жанра weird fiction

Элиас Эрдлунг, 2020-24


******************************************

Содержание

1. Общая характеристика стихийных духов: от низшей народной мифологии и метафизики античности до Парацельса, от Парацельса до современных оккультистов и классиков weird fiction.

2. Огненные элементалы у Э. Блэквуда, С. Ромера, Ст. Грабинского, Р. Тирни.

3. Элементалы-слизни в творчестве Э. Ф. Бенсона, Фр. Коулса, А. Дерлета.

4. Теневые элементалы-оборотни в описаниях Э. О’Доннела, Г. МакКрига, Д. Форчун.

5. Древесные элементалы в творчестве Э. Блэквуда, Р. А. Крэма, Э. Норткота, К. Э. Смита, Ш. Фрэзера.

6. Воздушные элементалы у Дж. П. Бреннана и Л. А. Льюиса.

7. Прочие языческие сущности в описаниях Ч. Ледбитера, А. Мэкена, У. Х. Ходжсона, А. Конан Дойла, Р. Муспретт, С. Куинна, М. Валентайна, Фр. Гарфилд, Р. Четвинд-Хейеса, Р. Холдстока, Р. Уэйхалла.

8. Городские техногенные «параменталы» в творчестве Ст. Грабинского, Фр. Лейбера, Ч. Мьевилла.

9. Магические/искусственные элементалы в описаниях Д. Форчун и Фр. Бардона.

10. Методы работы и экзорцизм враждебных стихийных духов и схожих сущностей.

******************************************




Статья написана 16 мая 10:03

Представляю интерактивное переиздание вышедшей в 2021 году книги-игры "Дом Медузы", придуманной основателем легендарного журнала химерной прозы "Аконит" Эй-Бором вместе с автором этой колонки, то есть мною, а также с оригинальными иллюстрациями от Екатерины Бренчугиной.

Прикрепляю ссылку на всякий случай: https://fantlab.ru/edition366272.

Тогда это любопытное приключение во вселенной Мифоса прошло практически незамеченным фантлабовцами, что данное переиздание должно исправить.

Игра на стадии разработки, делалась в период с февраля по март этого года. Для перевода в интерактивную версию на Twine мне пришлось освоить программирование в html и java практически с нуля.

Особенности:

— атмосферное повествование в духе лавкрафтианского мистического хоррора и оккультных детективов XIX века;

— зловещие тайны нечестивого поместья и его не менее нечестиво одарённой владелицы;

— множество концовок;

— отсылки к античной мифологии и магическим практикам;

— жуткие и смертоносные противники из вселенной Мифоса;

— пошаговая боевая система в стиле D&D и Arkham Horror:

— необычные артефакты и гримуарные ритуалы;

— достаточное количество иллюстраций и звуковых эффектов;

— лампово-хардкорный геймплей в целом;

— контент 18+

В интерактивной версии добавлены следующие фичи:

— тематический саундтрек;

— звуковые эффекты;

— доп. иллюстрации (от нейросетей);

— автоматические расчёты бросков дайса и формул сражений;

— аптечка (при должном везении);

— пасхалки.

Инвентарь сделан не до конца, так как бета-версия. Возврат в основной игровой режим осуществляется с помощью кнопки "Назад".

Также есть возможность сохраняться и загружаться (главное, не переусердствовать с этим, иначе будет слишком легко ;-)).

Чтобы поиграть, перейдите по этой ссылке на itch.io, где надо будет скачать архив с игрой: https://ozobel.itch.io/the-house-of-medusa

Далее распакуйте в отдельную папку и запустите файл игры в любом современном браузере (тестировалось в Google Chrome).

Если вам понравилось данное интерактивное произведение и/или вы желаете увидеть новые сюжеты из необычайной жизни Вацлава Энгелькинга, можете поддержать авторов донатами.:beer:

Ну и конструктивная критика, замечания по геймплею и просто фидбэк приветствуются!

Приятного чтения и прохождения "Дома Медузы"!


Статья написана 24 октября 2023 г. 23:45

Генри Илиовизи

История аль-Зэмери / The Doom of Al Zameri

из книги

Странный Восток / The Weird Orient

(1900)

Перевод: Элиас Эрдлунг, 2023

All efreets are preserved

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

...Нет ничего в природе, что по силе своего воздействия могло бы сравниться с потрясающим и внушающим благоговейный ужас пейзажем, навечно отождествлённым с откровением Бога человеку. Этот рукав Индийского океана, зовущийся Красным морем, разветвляется на западный залив Суэца и восточный – Акабы; сформированный таким образом треугольный полуостров охватывает собой область, носящую имя освящённой небесами горы Синай. Тем, кому когда-либо доводилось с высоты вершины созерцать эти чудеса предвечного земного ландшафта — гряды на грядах, разреженные отдельными пиками, вздымающими свои головы над облаками посреди путаницы бесчисленных ущелий, вади и оврагов, багровых от огромной массы перемешанных порфира и диорита, до конца дней своих помнят, что побывали в самом сердце творческого всемогущества. Вся эта замкнутая система окружена столь призрачным ореолом, столь ужасающим выражением неодобрения, что не находимо более ни в каких других цепях хребтов и ущелий, сколько угодно неприступных или безжизненных. Если суровые скалы, опоясывающие бассейн Красного моря, кажутся нам более пугающими, те же из Хореба захватывают дух своей величавостью; и если то правда при ярком свете дня, то ночь наделяет их невыразимой мистической жутью, к тому же усиленной необъяснимыми грохотом и рёвом, схожими с отдалёнными громами. Но все другие чувства смешиваются в один сплошной ужас, когда, как это иногда происходит, над пустыней Синая разражается вдруг могучая гроза. Ставшие непроницаемыми в силу редко нарушаемой аридности климата, бесплодные скалы сохраняют немногим более воды, чем облицованные скаты пирамиды, так что горные потоки низвергаются с них вниз с неудержимостью циклона, вырывая с корнями деревья и сметая поселения, не оставляя после себя никаких следов деятельности человека и природы.

Был как раз один из таких нерегулярных ураганов в году 1185-ом, когда Мохаммед умчался из Мекки — укутанная фигура, с опаской двигавшаяся в сердце бури, которая сопровождалась ослепляющими вспышками молний и такими громовыми раскатами, которые, казалось, сотрясали самые коренные породы окружающих гористых пустошей. Сторожевые костры бедуинов, видимые ночью на всём протяжении пологих уклонов, ныне были стёрты стихийной яростью; и, хотя равнина аль-Рахе лежала перед ним, одинокий путник повернул своё лицо в сторону Гебель Муса, или Горы Моисея, предавши своё намерение оставаться незамеченным. Ветер и ливень заставили человека искать убежище где-либо поблизости, однако тот, по всей видимости, предпочёл тёмную пещеру несомненному радушию шатра арабов. С горных круч, ревя, будто водопады, устремлялись вниз дождевые потоки, неся с собой перекрученные массы вырванных из земли тамарисков, пальм, а также барахтающихся овец и козлов; даже валуны смывались ими, подобно гальке.

На мгновение приостановившись в замешательстве, какое направление следует избрать, закутанный странник различил вдруг неподалёку человеческий силуэт, ещё более странный, чем его собственный, что был частично скрыт водным потоком и мог в любой момент быть либо заваленным, либо раздавленным насмерть падающими сверху обломками. В спешке, что угрожала его жизни, таинственный странник схватил несчастного безумца и оттащил его от разрушительного течения, и как только это произошло, опустил его наземь неподалёку от пещеры, которой раньше не приметил. “Не прикасайся ко мне!” – возопило тут спасённое существо голосом, который поразил его спасителя. Хотя в сравнении с остальными частями его индивидуальности, этот голос был наименее отталкивающим в его внешности. Перед халифом стояло лысоголовое существо, согнутое возрастом, бледное как привидение, истощённое будто от жестокого голода, морщинистое как древняя карга, косматое как медведь, борода же его спускалась до самых колен, а волосы – до талии. Смерть глядела из его глаз, убогость – из лица его; всё вместе создавало образ безнадёжности, бредущей навстречу могиле; едва имея силы переставлять свои конечности, этот негодяй проковылял в лишённую света дыру, скуля и подвывая.

"Touch me not!"
"Touch me not!"

Суровость погоды едва ли побуждала беглеца разделить пещеру с тем, чей внешний вид напоминал обитателя могилы, однако топот копыт приближающихся коней не оставлял времени для раздумий. Подобно тени укутанная фигура исчезла в проёме как раз вовремя, чтобы избежать взглядов двух конных мамлюков, которые, различивши дыру в скалах, натянули вожжи, клянясь на чём свет стоит:

— Аллах да поразит дьявола! – Если бы не моя бедная кобыла, я бы пробрался в эту чёрную яму, только бы укрыться от этой чёртовой бури.

– Гляди, какой водопад! Что же, он превосходит сам Нил!

– И ястреб, которого мы ищем, может в самом деле быть на расстоянии лиг от этих пустошей, точно так же как и ошиваться где-то поблизости. Если нам не поторопиться в Вади Фейран, в моём животе поселится лихорадка. Холод подкрадывается к моему сердцу. – так сказал один из всадников.

— И наплевать на тысячу кошельков с золотом в награду за голову Али Бея? – спросил его напарник.

— Да, наплевать на погоню за дьяволом! – Нет в этих чёрных кавернах беглого раба-султана, говорю тебе, а мы же будем дурни, если продолжим следовать за нашими носами, покуда дыхание не изойдёт из наших желудков. – ответствовал другой нетерпеливо.

Красная зигзагообразная вспышка рассекла тучи; раскат же заставил коней вскочить на задние ноги. Если бы ошеломлённые мамлюки не обратились тут же в поспешное бегство наперегонки с ветром, молния осветила бы им предмет их охоты, знаменитого по всему Египту Шейха эль Беледа [1], носящего титул, равноценный по мощи и достоинству самому халифу. Таким и был Али Бей, кто, на исходе своей карьеры, полной приключений и романтики, стал пустынным дезертиром, за голову которого его врагами была назначена весьма крупная сумма.

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[1] Арабский титул вождя деревни – прим. пер.

«Ищейки потеряли след, и если мои гонцы добрались до Акры невредимыми, мой друг Дахир соберётся с силами; но где мне прятаться до этого времени?» – так думал Али Бей, после чего приступил к заделыванию входа в своё убежище грудой мусора, лежащего поблизости, темнота же благоприятствовала сему предприятию.

— До тех пор, пока в этой норе нет змей, я могу позволить себе час отдыха. – сказал самому себе Али, закончив с постройкой мусорной стены. Стоны и завывания, донёсшиеся из мрака, напомнили ему, однако, о присутствии другого существа, с которым он добровольно себя заточил, и его настороженность отнюдь не уменьшилась, когда внезапно полутьму пещеры осветило слабое мерцание неизвестной природы. Его нельзя было спутать со вспышкой молнии либо сигнальным огнём снаружи, так как оно пришло из глубины лощины. Ещё один проблеск не оставил сомнения в его источнике.

Али Бей не был человеком, пасующим перед чем-либо; но тут происходил феномен, способный остановить пульс и храбрейшего из сердец. Горящий самоцвет, зажатый не в трясущейся клешне дряхлого старика, но человека в расцвете сил, что напоминал того, другого, как молодой бычок напоминает своего отца. Кем он был? Сыном того? Или тут имело место чудо мгновенного омоложения? Или же это сам Шайтан, исполняющий какой-то нечестивый обряд?

— Человек или демон, добрая или злая сила, кто бы ты ни был, я приказываю тебе именем Аллаха раскрыть мне свою тайну. Ты ли тот, кого я избавил от ярости стихий? Тот, другой, был скорее близок к сотне лет, чем к тридцати; больше к смерти, чем к жизни. Ты выглядишь с ним схоже, но можешь быть его внуком по возрасту и энергии. Есть ли вы с ним одно и то же? Или же ты иллюзия – возможно, дух этой горы? Если же ты дух, тебе должно быть ведомо, кто есть я; если же ты человек, я приказываю тебе отвечать Али Бею, Шейху эль-Беледу Египта, которому требуется любая помощь, чтобы сломить заговор врагов его. – сказал так Али с твёрдостью отчаяния.

— Шейх эль-Белед, – ответил тот, к кому обращались, голосом столь же изменённым, что и его форма, — во мне не менее духа, чем в тебе, хотя я и менее человек, чем кто-либо когда-либо мог быть, бессмертен, хотя и смертен, обречённый скитаться в океане времени от эпохи к эпохе, от века к веку, от цикла к циклу, от тысячелетия к тысячелетию; не имеющий покоя души, удобства надежды, благословения молитвы, сладости забытья, наконец, отдыха в могиле. Не убойся же звучания имени моего. Я – аль-Зэмери, проклятый бродяга времён, несущий свой рок с начала сотворения золотого тельца, возрождающийся каждую сотню лет, дабы обновил я свой проклятый маршрут, бездомный, безбожный, безнадёжный, всеми избегаемый, внушающий страх и ненависть!

— Аль-Зэмери! – воскликнул Али, сделав в страхе несколько шагов назад.

— Таково имя моё, которое народное легковерие сочетает с грехом, жадностью, голодом, войной, наводнениями, ураганами и эпидемиями. Пока ты находишься вблизи моего дыхания, предупреждённый инстинктом, никто не причинит тебе вреда. – пообещал сломленный скиталец.

— Аллах да повергнет дьявола! Ты бы точно погиб в потопе, если бы я не спас тебя. Должно быть некое скрытое значение нашей встречи. Я был рождён рабом, но судьба дала мне силу бросить вызов и побороть халифа ислама. Мой меч сделал меня единоличным правителем империи на берегах Нила. В открытой битве я не боюсь врагов; то, от чего я бегу, это заговоры и кинжал ассассина. То, что ты нарушил мой путь, или же я – твой, кое-что да значит для меня, аль-Зэмери. Я в руках всемилостивого Аллаха. Однако скажи, ты человек бессмертного несчастья, как же тебе удалось навлечь на себя гнев Бога людей твоих? Зачем был изготовлен золотой идол? Почему именно тобой? Что дальше делал ты? Ведь лишь для немногих важны слова Пророка касаемо твоего преступления в Коране, – заключил Али, стараясь извлечь максимум пользы от своего уникального знакомства.

— Шейх эль-Белед, моя признательность вызвана твоей добротой, но не твоей услугой. Твоя помощь была потрачена впустую на человека, который не подвержен смерти. Уже три тысячи лет смерть так же безжалостно избегает меня, как и я ищу её объятий. Моя история – это кошмар трёх тысячелетий, которая возвращает меня в древний Египет, где я, еврей, был рождён в презренном рабстве. Моя горячая кровь вознегодовала на бич надзирателя. В момент ярости я набросился в ответ на одного из моих мучителей, возвращая ему удар за ударом, и вместе с другими повстанцами был обречён работать в одной из фараоновых медных копей на берегу Акаба, в долине Семуд. Здесь было изготовлено много египетских идолов, и здесь же узнал я тайны жрецов, что заставляли металлические формы издавать звук, произносить оракулы. В полые тела идолов были искусно вставлены определённые инструменты, и жрецы манипулировали ими к вящему восторгу простых людей, что лежали простёртые перед их всезнающими, угрожающими или благословляющими богами. Обман охранялся отрубанием языка, выдававшего секрет.

Я был юн и силён, когда радостные слухи проникли в нашу исправительную колонию, будто божий человек насылает на Египет казнь за казнью, настаивая на том, что израильтяне должны быть освобождены от оков, и вскоре мы прочли на лице нашего надсмотрщика, что Египет обречён. Мы устроили заговор, совершили отчаянный прорыв к свободе и окропили наш путь кровью тех, кто оказывал сопротивление. Тоска по давно оставленным родителям побудила меня презреть опасность. Переодетый в египтянина, я решил прокрасться в землю фараонов, когда одной ночью моё продвижение было остановлено пустынным видением, что наполнило меня ужасом. Колонна бледного огня появилась из земли, продвигаясь на восток вращательным движением, а её верхний конец подчинялся звёздной силе. Это был светящийся метеор громадного масштаба и протяжённости, ужасный на вид, повергший землю и небо в огонь и искупавший пустыню в пугающем сиянии. Пока я спешил убраться подальше от колонны, чтобы не быть уничтоженным, то попал в авангард своих освобождённых сородичей, оказавшись в тылу их пламенного вождя. То, что я видел и слышал, вызывало во мне благоговейный страх. Сила, более могучая, нежели Осирис, сравняла Египет с песком, и это был Бог моих людей. Моего отца уже не было в живых; я обнял мою постаревшую мать и выжившую сестру, и мы пролили слёзы радости.

Прежде, чем я успел провести час в грандиозном лагере, что растянулся на многие мили, из губ в губы стала переходить весть: “За нами погоня! Египтяне идут по нашим следам!” Ужас и смятение охватили огромное множество людей, мужчин, женщин и детей, которые метались как одержимые, пока толпа похотливых парней, включая меня, настояла на том, чтобы увидеть, что собирается делать Мессия. Мы нашли его в компании Аарона и Гура, его лицо сияло, как будто оно сконцентрировало пламя пылающего столба, чтобы отразить его в более мягком луче. Это был Моисей, сын Амрама. В руке он держал посох, его серая борода и вьющиеся космы подчёркивали мужественность, умеренную женской грацией и визионерской мечтательностью. Глаза его были неотрывно обращены туда, где в лазури терялась верхушка огненного столба. Как будто в соответствии с его молчаливой молитвой, чудовищный луч отклонился от своего прямого курса, повернул назад и вправо, и, таким образом, перенес своё основание из передней части движущегося лагеря в его тыл, вставив свой объем между преследователем и преследуемым. Это была вторая ночная стража; мы были в часе пути от Ям-Мицраим, или Египетского моря, и плотный туман оставил нас в сомнениях касаемо расстояния до врага позади. Напряжение было невыносимым, и Моисей был осаждён мятежными и бесноватыми, которые оскорбляли воздух упрёками и призывами. Он произнёс несколько слов воодушевления, прося людей покорно ожидать спасения от Господа, но его глас утонул в возгласах угрожающей толпы.

По жесту Аарона пять тысяч вооружённых людей из колена Левита преградило шумящей толпе путь к их лидеру. Это был критический момент. Неустрашимый вождь воздел руки в молитве.

В третью ночную стражу пришёл ледяной вихрь. Он рассеял туман и открыл море, истерзанное яростью нарастающей бури. На рассвете вождь, вдохновлённый свыше, поразил поток своим посохом. Воды высоко вздымались, разбивались, рассыпались пылью, снова поднимались, падали, разделялись и замерзали, оставляя широкую дорогу сухой, как на берегу. Вместе со своим братом вождь вошёл в глубину, сопровождаемый народом, пока вся толпа не оказалась между ледяными стенами и не вышла на противоположный берег счастливая и ликующая.

И случилось так, что румянец утра на востоке был затмён волной сияния к западу от Египетского моря. Когда же мы обратили свой взор туда, то были поражены, увидев горящий столп, который сменила увенчанная солнцем Сила, озарившая небеса ярким светом ослепительного вооружения и многопламенного меча своего. Это Присутствие решило судьбу египтян. В своём неудержимом стремлении вперёд они бросились в пасть смерти. Чудесная дорога не была предназначена для того, чтобы дать им возможность пройти. И не успели египетские орды оказаться в самом сердце сухой бездны, как от прикосновения посоха вождя ледяные стены, растопленные увенчанной солнцем Силой, уступили место всепожирающему морю, разом похоронившему могучую армию Египта. Воздух содрогался от многочисленных радостных криков, издаваемых множеством наших благодарных беглецов. Песня, танец и восхваление ознаменовали это великое событие, за которым вскоре последовало другое, более великое, чем все, известные мне в анналах человечества.

Ах, позволь же мне перейти к причине моего рока! То, что произошло между переходом через Красное море и Днем Откровения, записано, но вечность не сотрёт запечатленную в моей памяти картину того, чему я тысячи лет назад был свидетелем в той пустыне Зин.

После непродолжительной стоянки там наш старейшина, он же глава вождей, объявил, что через три дня Божественное Величество явит Себя и Свою Истину на вершине горы Синай, и это время нужно потратить на очистительные приготовления.

Последовавшее засим явление было подобно тому, как если бы все землетрясения и громы веков решили израсходовать свою яростную энергию в течение одного рассвета. Сотрясённая земля и расколовшийся небосвод разбудили испуганных людей ото сна, призывая их собраться у подножия изрыгающей огонь, трясущейся, окутанной ночной тьмой горы, чтобы получить там первые заповеди Торы, Законов Мироздания. Они подчинились призыву, но поддались сверхъестественным явлениям. Голос незримого вождя был слышен из гущи облаков, сообщаясь со Всемогущим, звуки могучих труб смешивались с рёвом, грохотом и рычанием пробудившейся стихии. Вдруг глубокая тишина сменила всеобщее волнение. Ясно выделялась вершина горы, ясно простирался горизонт; и уши, сердце и душа были очарованы невыразимой мелодией речения, долетавшей из эмпиреев. Подобно симфонии ангельского хора, Десять Заповедей вибрировали в эфирных пространствах, выводя людей из оцепенения, чтобы они были поражены чудом, превосходящим всё, что они когда-либо видели. На лазурном фоне, с тремя вершинами Синайского хребта в качестве основания, в ясной бесконечной синеве простиралось подобие невыразимого Величия в трансцендентной форме владыки, увенчанного божественной славой, — сострадание и милостивая благодать, исходящие от Его смутно различимых черт лица; в Его руке покоился раскрытый свиток, покрывающий половину небосвода и показывающий Декалог в солнечном великолепии, причем каждая буква оказывалась лишь отражением ещё более величественной копии, видимой среди звёзд далеко в самых глубоких небесах.

За завершением этой волнующей душу сцены последовал период бурного ликования, и освобождённые рабы предались потворству, граничащему с распущенностью. В вихре волнения никто не заметил отсутствия почитаемого пророка, которого не видели и не слышали со Дня Откровения, а его семья и ближайшее окружение были так же не осведомлены о его местонахождении, как и весь остальной народ. Но когда прошел целый месяц без каких-либо свидетельств существования или деятельности пророка, малодушная толпа вознегодовала, опасаясь, что их покинули и Моисей, и его Бог. Аарона призвали развеять их опасения, но он оказался неспособен справиться с этой необходимостью. Когда его заставили явить им Силу для поклонения и кого-то, кто возглавил бы их, то вместо того, чтобы приказать им проявить терпение и ждать, в минуту слабости он уступил народу, предложив передать ему все золотые украшения женщин, чтобы он мог сотворить для них бога. Если Первосвященник и надеялся, что женщины не принесут в жертву свои драгоценности, то вскоре он был разочарован. И я был рядом, чтобы вовлечь его в самое отвратительное из человеческих преступлений.

В этом и заключается вся чудовищность моей вины. Аарон никогда бы не выполнил своё обещание, если бы злой дух не побудил меня предложить ему свои услуги по созданию для него золотого тельца по образцу египетского идолопоклонства. Сомневаясь в моей способности воплотить в жизнь то, что я предложил, он дал своё согласие, а мой опыт работы с металлом позволил мне создать золотого тельца, а также заставить его говорить с помощью трюка с чревовещанием.

Когда люди увидели изображение и услышали, как оно объявило себя их богом, они обезумели от восторга, включая и самого Аарона. Был построен алтарь, объявлен пир, принесены жертвы, и народные массы предались оргиям.

Буйство разврата было пресечено неожиданным приездом пророка. С лицом своим, сияющим, как солнце, он бросился вниз с горы, уронил и разбил скрижали, на которых были записаны заповеди, полученные им из руки Божией, и превратил идола в порошок, который разбросал по ветру. Аарон оправдал себя, указав на безумие людей и на меня как на настоящего виновника.

«Этот Азазель навлёк великий грех на голову народа», — воскликнул он, когда его взгляд с лютой ненавистью устремился на меня. Чем мог я аргументировать в ответ ему, дабы преуменьшить своё дьявольское прегрешение?

Последовало суровое наказание. Четыре тысячи видных богохульников пали под мечом, но мне приуготовили особую кару в качестве предостережения грядущим векам.

«Аль-Зэмери не умрёт. Отныне аль-Зэмери будет странствовать, подобно Каину, которого будут избегать, бояться, проклинать и ненавидеть. Аль-Зэмери должен будет по прошествии ста лет вновь посетить место своего преступления, где он будет восстановлен в своем нынешнем состоянии и так будет продолжаться и продолжаться, пока время не сотрёт саму память о его злом поступке.»

Таков был приговор, что вынесли мне. Пророк произнес это под влиянием вдохновения, и я был освобожден.[2]

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[2] Эта легенда о странствующем еврее (он же — Вечный Жид Агасфер – прим. пер.), которая, насколько мне известно, никогда прежде не печаталась, если не считать нескольких упоминаний в Коране, вероятно, является предшественницей той, которая в настоящее время известна христианам. Имеется в виду некий чудовищный грех, повлекший за собой вечное наказание примерно 1500 лет назад. На мой взгляд, ранняя легенда представляет гораздо больший психологический интерес. Коран говорит:

«Подобным же образом аль-Зэмери также бросил то, что он собрал, и создал им телесного теленка, который мычал. И аль-Зэмери и его товарищи сказали: «Это твой бог и бог Моисея… Моисей сказал аль-Зэмери: каков был твой замысел, о Зэмери?» Он ответил: я знал то, чего они не знали, поэтому я взял пригоршню пыли со стоп посланника Божьего и бросил ее в расплавленного тельца; ибо так направил меня мой разум» (Сура 20).

Присутствие и особенно прикосновение изгоя должно повлечь за собой беду, о которой он обязан предупредить тех, с кем он вступает в контакт; и именно поэтому Аль-Зэмери кричит своему спасителю: «Не прикасайся ко мне!» В Коране говорится: «Моисей сказал: «Уходи же прочь; ибо наказание твоё в этой жизни будет заключаться в том, что ты будешь говорить тем, кто встретит тебя: «Не прикасайтесь ко мне!» (Сура 20)

Скиталец Аль-Зэмери в ближневосточном фолклоре – это своего рода аналог блуждающего Каина, который также обречён жить вечно. – прим. авт.

И был я свободен, свободен скитаться вечно подобно обезумевшему зверю, ведомому сюда яростью, чтобы в назначенный час преобразиться в молодого человека, каким и был, когда в результате злокозненного недомыслия моего заклеймён я был изгоем для всего человеческого рода.

В тот самый час ощутил я необоримое желание изведать ногами обширные, заброшенные земли: пустыню, джунгли, болота. Хотелось мне заползти в тёмную пещеру, в места захоронения, в руины, избегая благословенных прибежищ человеческих, ненавидя солнечный свет и привечая мрак ночной.  

Дневной свет ослеплял меня так же, как сову; вид золота смущал, его прикосновение обжигало меня. Свирепые звери бежали прочь при моём приближении, ползучие гады шипели и уползали от меня. Как бы ни изобиловал тот или иной край земной животным миром, какими бы оживлёнными ни были там птичьи трели, моё появление там превращало его в безмолвную, безжизненную пустошь. Я нёсся вместе с ветром, мчался вместе с бурей, приветствовал вспышки молний и рычание грома, бесновался со стихиями, проклинал вместе с отродьями чёрного Абаддона. Логово тигра было моим кровом, а подушкой мне служил клубок из ядовитых рептилий. Я бросался в пасти львов, пожирал вытяжки из ядов – и продолжал существовать. Смерть также отвернулась от меня вместе со всем творением. Если же я, желая положить конец страданиям своим, падал в бездну, то оказывалось, что тело моё легче воздуха. Вода не топит меня, огонь – не обжигает, сталь – может разрезать мою плоть, но не отнимет жизнь. Ужас же для меня – это сама жизнь… это время… бескрайние, безнадёжные, ненавистные лета, десятилетия, циклы, тысячелетия! Такова же судьба, провозглашённая Небом для аль-Зэмери!

— Ужасен же удел твой! Воистину, это есть ад на земле, о сын греха, что привил народу порочный росток – поклонение золоту! Ах, этот блестящий фетиш! И какие только преступления не связаны с его лоснящимися прелестями! Но сила молитвы, слеза раскаяния, что мила Аллаху всемилостивому, Царю Судного Дня, разве же недоступно то тебе? – вопросил тогда Али Бей.

— Молитва, молитва, внутренние небеса человека, елей жизни, утешение души, — молитва, питающий сердце поток, чьим первоисточником является Бог, что набухает неявленными родниками и тщётно взыскуемыми течениями! — воскликнул аль-Зэмери, ударяя ладонями своих рук друг об друга с болезненным хлопком. [3] – Молитве столь же легко слиться с моим существом, как благословенным рекам эдемским – с кипящими потоками ада. Всё, что явлено небом и землёй чудесного и священного, мне недоступно. Всё возвышенное и прекрасное не вдохновляет меня; я всецело наполнен лишь сомнением в том, есть ли где-либо достаточное милосердие, способное превозмочь мою вину.      

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[3] Традиционный восточный жест, выражающий болезненные эмоции: человек разводит широко руки, а затем сводит ладони вместе, что сопровождается заметным, часто звонким хлопком. После этого надлежит сжать руки, дрожа от нахлынувших переживаний. – прим. авт.

О да, однажды, и лишь однажды, намного раньше, чем Восток ощутил на себе железную хватку Рима, мои губы, запинаясь, произнесли молитву, вдохновлённые шёпотом херува. И вместе с этим всплеском энтузиазма умерла моя слабая надежда, оставив бурлящий котёл в сердце кремня. Ах, из моего мрака хтонического узрел я проблеск Парадиза. Ты, должно быть, слышал про древнее великолепие Баалбека, о чём говорят его величественные руины. Я же видел его в счастливую пору расцвета: город дворцов, в коих обитали аристократы-торговцы, соперничающий в роскоши с Тиром, Тадмором и Дамаском. Раскинувшийся на склоне Анти-Ливана, высоко над плодородной равниной Сахлат-Ба’албек, окружённый рощами и садами, орошаемыми никогда не иссякающим источником Ра’ас эль-Айн, Баалбек прославился возведением великих сооружений. Храмы же его, посвящённые его богам, числятся среди знаменитых чудес света. На базарах Баалбека можно было найти любые драгоценные, полезные, покрытые затейливым орнаментом вещицы. Караваны ввозили бесценные сокровища через ворота Баалбека; гонорары же, которые город взимал с торговцев, позволяли ему проявлять царскую щедрость во внутреннем своём урегулировании. Принимая к сведению непостоянные успехи Сирии, Баалбек осознавал каждое происходящее изменение в той, однако его заклятым врагом было внушающее страх землетрясение. Часто желал я узреть, как творение погружается в хаос, и сам я погребён под обломками вселенной. Однако моя попытка найти смерть в одной из катастроф Баалбека, вместо того, чтобы принести освобождение, лишь приблизило небеса ко мне, так что я мог к ним прикоснуться, и удвоило мою тоску. Не иначе как сам Иблис забавлялся с аль-Зэмери!

Моя память вспыхивает, когда я вспоминаю тот день: мрачный небосвод, насыщенная гнетущими испарениями атмосфера, зловещее порхание птиц и судорожный грохот, как будто бы от подземных взрывов. Слишком хорошо знакомый с симптомами надвигающегося стихийного бедствия, чтобы неверно их истолковать, я был рад находиться рядом с Баалбеком, в чьих руинах надеялся обрести столь желанное погребение. Настолько быстро, насколько позволяли мне мои ноги, я поспешил к обречённому городу и вошёл через одни из его врат, которые явили мне полную панораму знаменитого Великого Храма Баалбека. Народные толпы были одержимы паническим ужасом, люди носились вокруг да около, сталкиваясь между собой и блея, как испуганные овцы. Повторяющиеся судороги вскрывали зияющие ущелья в земной коре, что пожирали дома и утаскивали людей и скот. Вниз проваливались монументальные обелиски искусной работы; здания массивной каменной кладки либо лежали бесформенными грудами, подобно могилам своих обитателей, либо стояли все в трещинах, готовые рухнуть при следующем потрясении. Повсюду рыскала смерть. Меня мало заботила царящая вокруг сумятица, единственной мыслью моей было загнать смерть в тупик, откуда ей были бы отрезаны все пути к бегству, посему я бросился вверх по лестничному маршу, что привёл меня в восточный портик потрясающего здания. Наконец я вышел к внушительному шестиугольному залу. Он был размерами с дворец, коим он не являлся, но был всего лишь вестибюлем с одним основным входом и двумя боковыми дверями, что вели на огромную площадь. Она представляла собой перистиль, окружённый колоннами искусной резьбы, позади коего располагались бесчисленные ниши, уставленные статуями божеств. Так как никто не заинтересовался моим вторжением в священную обитель, я стоял на месте, лишённый каких-либо мыслей или намерений. Тогда подземная сила сотрясла скальное основание фундамента, и оно стало рушиться с ужасающим грохотом, уничтожая прекрасные изваяния под тяжестью своих обломков. Крик, исполненный неподдельного ужаса, обратил моё внимание в сторону голоса, что исторг его. Там, позади пьедестала, я увидел девушку, что растянулась на полу, содрогаясь в конвульсиях. Склонившись над телом и приподняв его с земли, я обнаружил, что держу в своих руках создание слишком совершенное, чтобы быть смертным, и слишком плотное, чтобы быть божественным. Девица не была ранена, не считая психического потрясения. Дотащив её до открытой квадратной площадки перистиля, я уселся на пол, положив её голову и плечи на свои колени.

«Ты — та богиня, коей храм сей посвящён?» — выдохнул я.

В ответ, к моему неописуемому смущению, пара удивительных глаз широко раскрылись, глаз, что способны были усмирить тигра и очаровать гидру. Но вскоре они закрылись вновь.

Шейх, передо мной была Сизигамбис, госпожа-императрица Персии, супруга Дария, [4] чей румянец мог устыдить украшенную самоцветами тиару. Во время прилива Кидна, на резной, позолоченной и инкрустированной слоновой костью галере, скользящей под ритмичные удары полированных вёсел, под шёлковыми парусами, зрел я Клеопатру, полулежащую на палубе, в тени усеянного звёздами балдахина, одетую подобно Венере. Её слух умащала сладострастная музыка, прислужницы её были наряжены нимфами, а юные пажи – купидонами. Вид Клеопатры тронул моё сердце не более, чем прелести прочих знаменитых царственных красавиц своего времени. Однако я был взволнован и поражён красотой несравненной девушки, по жребию судьбы встретившейся мне в этих руинах, и так я сидел там на треснутых плитах, одурманенный глотком какой-то небесной амброзии, доселе мне неизвестной.

«Если бы ты была моей вечно! Какое мне дело до того, благоволят ко мне небеса или проклинают?» — пробормотал я едва слышно.

цитата
[4] Сизигамбис (ум. в 323 г. до н.э.) — мать Дария III Персидского, правление которого закончилось во время войн Александра Великого. После того, как она была захвачена Александром в битве при Иссе, то стала преданной ему, и Александр называл ее «матерью».

Возможно, она была дочерью царя Артаксеркса II Мнемона или, возможно, его брата Останеса. В последнем случае она вышла замуж за своего брата Аршама (древняя ахеменидская традиция).

Сцена с Сизигамбис, по ошибке преклоняющей колени перед Гефестионом, была популярной темой в западном искусстве, представленной Шарлем ле Брюном, Паоло Веронезе, Юстусом Сустермансом и многими другими. – прим. пер.


И вновь она приподняла свои веки, что обнажили источники наслаждения, и вновь я спросил у неё: «Ты ли та, коей поклоняются жители Баалбека?»

Подобно тому, кто пробуждается от сонной грёзы, она приподняла свою голову, затем встала сама, поднявшись во весь свой величественный рост и, глядя на меня сверху вниз с выражением благоговейного ужаса, ответила мне вопросом на вопрос:

«Ты ли один из тех богов, поклонению коим мой отец посвятил меня? Я жрица девственной Иштар. Лишь бог способен был спасти меня так, как сделал это ты!»

Провозгласив это, дева простёрлась передо мной ниц.

Непродолжительное сотрясение всей храмовой конструкции оставило после себя лишь несколько стоящих колонн. Остальные же обрушились вниз с потрясающим грохотом, низвергая свои коринфские капители и тяжёлый антаблемент. Великая площадь превратилась в одну сплошную массу каменных обломков, разбросанных во всех направлениях.

Восточный портик оказался завален беспорядочной грудой поломанных колонн, и единственный выход остался в западном конце площади. Туда я и понёс ослабевшую жрицу. Выйдя со своим драгоценным бременем из-под руин, я оказался перед другим зданием, что было ещё прекраснее и не столь сильно пострадало. Это был Храм Солнца Баалбека, жемчужина архитектуры и скульптуры, пышно украшенный фигурами божеств и героев и завершённый с великим мастерством и искусством.

Уже вечерело, и, стремясь избежать лишних взглядов, я поднялся по величественной лестнице в поисках более безопасного убежища. Естественно, я искал его не для себя, но для прелестного создания, что ныне было под моей опекой. Пройдя сквозь высокий портал, я оказался у подножия двух лестничных маршей, уходящих направо и налево от меня. Каждый из пролётов вёл в расположенную наверху кладовую, бывшую собственностью Храма. Здесь я остановился, чтобы перевести дыхание, так как моя прекрасная ноша оказалась чрезмерной для моих сил. И здесь я вновь взглянул в те распахнутые очи, что излучали невыразимые для меня вещи.

«Спаси, спаси меня, и я буду молиться и почитать тебя, о бог солнца.» — прошептало введённое в заблуждение создание.

«Не обманывайтесь же, милостивая сударыня, ибо я не бог, но всего лишь человек из плоти и крови, и несказанных скорбей, что неведомы никому из смертных кроме меня самого.» — ответил я ей.

«Ты не бог, но человек несказанных скорбей?» — переспросила она. – «Ты не похож ни на кого из смертных обликом своим, и кто же послал тебя сюда спасти меня, когда все прочие, и жрецы, и жрицы, обратились в бегство из этого храма? Несомненно, что ты превосходишь простых смертных, раз готов столь бесстрашно встретиться со смертью.»

«Не пристало же обременённому чувством вины изгнаннику обманывать тебя, о госпожа, жрица Иштар. Ты права, увы! Я не смертен, однако проклят и обречён скитаться и страдать, ибо великий грех был совершён мною тысячи лет назад!» — воскликнул я, после чего вкратце просветил её относительно моей природы и моего злого рока. Её безупречные черты излучали нежное сострадание, когда она, взявши меня за руку движением, что потрясло всё моё существо волной восхитительного восторга, произнесла следующие слова:

«Позволь же мне облегчить твои страдания, разделив твоё несчастье, о бедный, заблудший человек, что оскорбил Зикару и его потомство! О да, я буду молиться за тебя! Услышь меня, Зикара, всемогущий, и ты, Эа [5], податель жизни и знания, правитель бездны, владыка рек и садов, супруг Баху, что зачала Бэла-Меродаха! [6] Услышьте же меня и отзовите семь злых духов, что преследуют аль-Зэмери, да ниспошлите благих духов, чтобы успокоить совесть его, чтобы он мог обрести покой и мир, после столь долгого и ужасного искупления! О да, прими же мою жизнь вместо его, Зикара, если невозможно иначе добиться твоего умилостивления, поскольку он подверг опасности свою ради спасения моей!»               

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

[5] Э́а (шум. Э́нки, Э́йа; аккад. Ха́йа) — в шумеро-аккадской мифологии один из трёх великих богов (наряду с Ану и Энлилем). Божество мудрости, подземных пресных вод и подземного мира, культурных изобретений, создатель реки Тигр; благосклонен к людям. – прим. пер.

[6] Меродах — еврейская транскрипция (Исаия, 46, 1) имени главного бога вавилонян Мардука. Значение имени неясно. Меродах считался сыном Эа, богом-покровителем Вавилона, главой богов, владыкой вселенной, повелителем неба и земли; имел также характер солнечного божества и бога премудрости.

Меродах также считался помощником и защитником от демонов; его заговоры были против них всемогущи, его действия были всецело направлены к победе над злом. Жрецы благословляли его именем; его призывали при грозных явлениях природы и при болезнях. Победитель драконицы хаоса Тиамат. С возвышением Вавилона среди других соседних городов, культ его распространялся все больше и больше и оттеснял на задний план древнего Бэла.

И даже пока эти пылкие слова срывались со сладких уст коленопреклонённой жрицы, мания бродяжничества вновь охватила меня с безумной силой. Я обратился лицом к ближайшему выходу, однако почувствовал, что мои лохмотья удерживают руки, что были сложены в молитве.

«Не убегай же отсюда, пока я не поцелую руки, принёсшие мне спасение!» — воскликнула, страстно придвинувшись ко мне, прекрасная жрица. Обжигающие поцелуи покрыли мои руки; горестное покалывание пронизывало самую суть моего бытия. Я же стал целовать голову, ланиты, уста той единственной в целом мире, что предложила разделить с ней мою судьбу, что предложила свою жизнь взамен моей. Но даже адамантовые цепи не могли бы сдержать моего безумного порыва к продолжению скитаний. Я вырвался из её объятий, и её причитания врезались в моё сердце.

Свора адских гончих, несущаяся с лаем и визгом за мной по пятам, мало бы что добавила к той лихорадочной спешке, которая несла меня к мрачным горным пределам. Рыдания девушки и её образ служили мне новым топливом, разжигающим пламя отчаяния. Сломленный всепоглощающим душевным терзанием, я рухнул там, где крутой утёс преградил мне путь. После череды лишённых слёз циклов я наконец разразился рыданиями и взмолился о прощении, чтобы было оно даровано мне так, как будет угодно Тому, Кому я не угодил!

Вместе со сном ко мне пришла фигура, окутанная сверхъестественным сиянием.

«Метатрон, посланник Величия, внемлющий молитвам человеческим у Престола, обращается к тебе, эль-Зэмери! Между твоей молитвой и Его Прощением раскинут целый мир зла, воспитанный созданным тобой фетишем. Ты развратил народ, избранный, чтобы освободить человечество. Когда люди сочтут погоню за золотым тельцом таким же подлым занятием, как и грабёж, столь же гнусным, как похоть, тогда утихнет жар души твоей. До того времени ты будешь продолжать жить, как символ ненасытной жадности, как воплощение Содома, барахтаясь в зловонной луже духовного застоя.»

И на этих словах аль-Зэмери умолк, спрятав свой скорбный лик в ладонях.

— Воистину, золото само по себе не есть зло. Это корень мирового зла, проказа сердца, столь же неизлечимое, как и истощение лёгких, что окрашивает щёки румянцем, в то время как выпивает из тела жизнь. И твоя вина в отношении всего этого столь же мрачна, сколь и велико твоё наказание. – произнёс Али Бей. – Я господин этой страны, рождённый здесь же рабом. Отвага многое мне дала, но золото – более всего. О да, и самое худшее из его воздействий – сделать женщину грязной, а мужчину – злодеем. Здесь Маммона – царь царей. Али Бей – изгой, скрывающийся от наёмников-ассассинов, купленных за золото, и суверенитет и безопасность халифа исламского мира зависят не столько от доблести и преданности, сколько от взяток. Ты возвёл золото в ранг идола, на чьих алтарях сердце мужчины, его честь и его покой, и женская добродетель столь часто приносятся в жертву. Посему ступай своей дорогой, эль-Зэмери; исполни же приговор великого Аллаха. Пусть же человечество одумается, пока в Своём праведном гневе Он не утопил весь этот мир в кипящем потоке из жидкого золота!

Несколько валунов, убранных со входа в пещеру, позволили проклятому бродяге выскользнуть наружу подобно фантому, и вместе с его уходом прекратилась и буря, оставив после себя холод в сердце Бея.

— Аллах акбар! Боюсь я, что встреча эта предвещает падение Али. Не иначе, как по велению моей злой звезды этот негодяй оказался на моём пути. – так сказал самому себе Али Бей. Последующие события показали, что его предчувствие было пророческим. В спланированной для его устранения засаде знаменитый шейх встретил свою смерть.

Конец            


Статья написана 5 декабря 2022 г. 13:57

Шеймус Фрэзер / Shamus Frazer

Хорассим / Khorassim

из авторского сборника

Where the Human Pathways Ends (1965)

Перевод: И. Волзубъ (C) 2022

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

...Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете подобно костям чудовищного животного, которое проползло через пустыню, чтобы издохнуть в этой долине. Поломанные стены и поваленные мраморные колонны были выбелены, словно кость, а сугробы из песка, что громоздились вокруг них, ребристые и неровные, напоминали разлагающуюся иссохшую шкуру, лохмотьями свисающую со скелета. Высокая скала на дальней стороне долины была заполнена раскопами (скальные гробницы, я предполагаю), подобно тому, как если бы некое мёртвое чудовище пыталось пробраться наверх из своей могилы.

Мне ещё не доводилось посещать какое-либо место, которое бы вызывало во мне безотчётную ненависть с первого же взгляда, как в случае с этим Хорассимом. Однако, возможно, что мои воспоминания затемнены тем, что я нашёл здесь, а именно, невероятную причину заброшенности города. В этот первый момент я представил, что должен ощущать некую гордость, некое воодушевление, после всех злоключений нашего путешествия в поисках Хорассима; легендарного Хорассима, в котором не бывала нога археолога со времени второй экспедиции Эдварда Монсела в 1881 году, пропавшей в пустыне без вести.

Теории Монсела были дискредитированы современными археологами, даже его добросовестность была поставлена под вопрос. Более чем одним компетентным учёным был выдвинут аргумент, что отчёт о его первом открытии Хорассима являлся чистейшей фальсификацией. По мнению учёных, там не могло быть никакого греческого полиса предполагаемого Монселом периода; греческого города, столь отдалённого от Греции. Монсел в своей красноречивой викторианской манере писал про аргонавтов и тех, кто плавал вместе с Одиссеем, как если бы они были британскими колониалистами 19-го века а-ля Раджа Брук из Саравака, охочими до морских авантюр и основавшими сомнительные царства в отдалённых уголках земли. Однако, исходя из его собственного описания, Хорассим лежал вдали от моря.

Он был один, когда впервые набрёл на руины в этой пустынной долине; посему даже некоторые из числа его современников предполагали, что и само ущелье, и мёртвый город в нём были миражами, иллюзией старого усталого учёного-отшельника, находившегося уже на самом краю своего жизненного срока. Когда Монселу и его компаньонам не удалось вернуться из организованной им экспедиции, идея о том, что Хорассим – это попросту миф, обрела под собой почву. Спасательные группы, прошерстившие пустыню в поисках выживших из числа экспедиции Монсела, не обнаружили каких-либо следов разрушенного города, как и никаких следов самой экспедиции. С тех пор бытовало мнение, что англичанин и те, что были с ним, скорее всего, были убиты пустынными племенами, чьи ранние пророчества авторства Махди из далёкого Кордофана* были доведены в том году до степени безумной ксенофобии.

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

цитата
Кордофа́н (араб. كردفان‎) — историческая провинция в Судане. Существовала до 1994 года, затем была разделена на Южный, Северный и Западный Кордофан.

Средневековой столицей Кордофана был город Нувабия, где останавливались караваны купцов из Египта. Основной статьёй экспорта были рабы. С XIII—XIV века начинается проникновение на территорию области арабизированных африканских племён. До начала XIX в. Кордофан находился под властью султаната Сеннар. В 1821 году был завоёван египетским правителем Мухаммедом Али. До этого времени страна оставалась малоизученной европейцами: одним из первых путешественников, описавших Кордофан, стал австро-венгерский торговец Игнациус Пальме. В 1880-х годах в Кордофане развернулись основные события восстания Махди (Мухаммада Ахмада). После подавления восстания в 1898 году Кордофан стал одной из провинций Судана. Религиозный лидер Мухаммад Ахмад (Мухаммад ибн Абдалла) в 1881 году объявил себя «Махди» (т.е. «мессия») и возглавил восстание против турецко-египетского чиновничества. Махди провозгласил отмену налогов и начал собирать армию для священной войны (джихада) против турок и египтян. Он попытался объединить племена западного и центрального Судана. – прим. пер.

руины Хорассима
руины Хорассима

Как я уже говорил, относительно существования Хорассима археологи были настроены весьма скептически. Однако Жюль и я никогда не сомневались в деталях, которыми поделился Эдвард Монсел в своей последней монографии, изданной посмертно, после того, как все надежды на то, что он всё-таки выжил, были исчерпаны. Книга называлась «Хорассим: призрачный город эллинов», и я подозреваю, что подзаголовок принадлежал не Монселу, а его издателю. Оставалась лишь одна неясная для нас деталь, а именно, точное месторасположение города, даваемое автором. Очевидно, что в случае столь значимой находки, какой был его Хорассим, Монсел вряд ли стал бы делать публичным её истинную геолокацию, так как это означало бы приглашение для конкурирующих экспедиций разделить добычу и, возможно, потерю самой пальмы первенства с его стороны, когда находки были бы обнародованы. Более того, в те времена вспыльчивого империализма и проблем с границами раскрытие того, где находится долина Хорассима, могло быть попросту неосмотрительным. У Жюля были свои теории относительно причин этого жульничества м-ра Монсела, однако те, что были даны мною выше, выглядят наиболее очевидными.

У нас была возможность пролететь несколько раз над одной из отдалённых и безлюдных областей юго-восточной Сахары, которая, как мы чувствовали, могла быть реальной целью экспедиции Монсела, и мы вернулись с фотографиями покрытого странными пятнами ущелья. Они подтверждали то, во что мы верили до сих пор.

И вот, наконец, Хорассим лежал у наших стоп, распластавшись под луной в своей мрачной и таинственной ложбине. Да, полагаю, я должен был испытывать гордость в этот первый момент.

И всё же это было, пожалуй, самое заброшенное и отвратительное место, какое мне доводилось видеть. Даже лёгкий викторианский оптимизм Монсела по поводу открывающихся перспектив, его здоровый и мужественный романтизм, были затемнены теми часами, которые он провёл в одиночестве в Хорассиме. К примеру, он использовал необычные слова, чтобы описать царившую там атмосферу: «гнетущая», «тягостная», «пустая, однако всё ещё населённая (кем?)», «каменная тишина». Английские фразы рассеянно роились в моей голове, пока я взирал на руины внизу. Я планировал обследовать их после того, как мы разобьём лагерь. И, разумеется, последний трактат Монсела путешествовал вместе с нами всегда.

Мы растянули наши тенты у основания узкой теснины, вниз по которой, быть может, некогда вилась дорога, вёдшая в город. Даже Жюль, пребывавший в энтузиазме от нашего открытия, считал, что исследовать развалины под убывающей луной вряд ли принесёт сколько-нибудь пользы. Нам следует дождаться рассвета, сказал он, и попытаться немного отдохнуть, так как утром нас ждёт ещё много дел и зрелищ.

Я просидел допоздна, конспектируя из книги Монсела при свете нашей керосиновой лампы, однако, когда я наконец отправился на покой, сон у меня был неспокойный. В теснине ощущался слабый бормочущий ветерок, тем не менее, его нашёптывания служили только лишь в качестве усиления тишины лежащего снаружи остова мёртвого города. И эту самую застылость, эту каменную тишину ощущал мой слух, и каждый мой нерв был натянут, как пружина. Бедняга Жюль лежал, растянувшись во сне на своём походном спальнике, в своей застылости похожий на мраморного крестоносца. Не слышалось никаких звуков со стороны стоянок наших арабов. Каждый раз, когда бы я ни садился, чтобы зажечь ещё одну сигарету, то мог видеть через вентиляционное отверстие в брезентовой стене нашей палатки отдыхающих на песке верблюдов, подобных деформированным сфинксам, и шатры арабов над устьем глубокого оврага, тёмные и своей кажущейся плотностью похожие на группу пирамид. Я желал разбить это затишье, нарушить его музыкой из граммофона, или же истошным воплем, брошенным в ущелье, и поднять по крайней мере эхо из руин. Конечно же, ничего такого я не сделал, помимо того, что растянулся на своей лежанке в тёмной палатке и курил сигарету за сигаретой.

пейзажи юго-восточной Сахары, где примерно происходят события рассказа
пейзажи юго-восточной Сахары, где примерно происходят события рассказа
 

Я заснул перед рассветом, однако почти тут же был разбужен, судя по всему, Жюлем, свежевыбритым, в шёлковой рубашке, новеньких бриджах и сверкающих ботинках.

— Но Жюль, — прорычал я ему, — здесь, в Хорассиме, вряд ли найдутся симпатичные девочки, да и вообще какое-либо социальное одобрение. Зачем ты решил заделаться таким красавцем?

— Есть повод, — ответствовал он, — и я люблю приодеться, если есть повод. Поразмысли как следует, это ведь практически уникальное событие.

— Сомневаюсь, что Монсел брился и начищал свои ботинки перед походом в руины. – отрезал я.

— Ах, Пьер, тогда вспомни, что он набрёл сюда случайно. Мы же – нет. Это всё меняет. И он не брился, потому что, по-любому, носил большую бороду, что было модно среди археологов его эпохи. А вот к своей второй экспедиции он, я уверен, приоделся самым тщательным образом, прежде чем овладеть своим городом.

— Если он вообще добрался сюда. – ответил я. – Откуда тебе известно, что он пришёл снова?

— Абдулла принёс мне это. Один из арабов нашёл сей предмет в скальной расщелине немного ниже по склону этой теснины.

Я взял объект, который Жюль передал мне, и исследовал его. Это была старинная бриаровая трубка с добротным мундштуком из янтаря, обёрнутым выцветшей серебряной полосой, на которой можно было прочесть выгравированные готическим шрифтом инициалы «Э. М.»

— Это же трубка Эдварда Монсела! – воскликнул я. – Но Жюль, он ведь мог обронить её во время своего первого визита.

— Возможно. Это мало что доказывает, я в курсе. Однако, мне нравится думать, что его наследники могут по-прежнему обитать в городе. Это было так похоже на старину Монсела, если бы он попытался высечь жизнь из старых камней, возвести антикварное царство в пустыне. Вообрази же это, Пьер, ахейское царство, новёхонько выстроенное в этой долине, и какую-нибудь сказочную блондинку вроде Елены, ждущую своего демонического возлюблённого.

— В экспедиции Монсела, — парировал я, — не было женщин.

— О, ну он же мог подобрать их по дороге. Он был вроде персонажей Райдера Хаггарда, этот Монсел, если таковые вообще существовали когда-либо. Ты можешь быть уверен, что он нашёл «Её» en route…

— Жюль, — заметил я, — ты, по ходу, изголодался по сексу и вообще неисправимый. Если мы и найдём какую-то женщину в этом мёртвом городе, она будет из камня.

Он пожал плечами.

— Разве не все они таковы? Предполагаю, ты имеешь в виду что-то вроде Венеры Милосской, лишённой рук, чтобы противостоять нашим чарам? Что ж, мой дорогой Пьер, я побрился и сделал себя презентабельным для моего первого свидания с правнучкой Эдварда Монсела, и не какой-то там невозможной «Ею». Поверь мне, дружище, одного взгляда её ясных голубых англосаксонских глаз будет достаточно, чтобы я стал навечно её преданным воздыхателем.

— Ты хотел сказать, её ваятелем-Парисом, — предположил я. – Тем, кто бы доставил её из Менелая-в-оккупации [?] в парижский Лувр. Мы бы поместили твою Елену Хорассимскую на пьедестал рядом с Венерой Милосской. Какая бы тогда развернулась троянская война среди эстетов?

— Что ж, давай поторопимся! Тебе бриться не обязательно, если нет желания. А мне просто нужно прибыть на Акрополь Монсела до восхода солнца, пока моя рубашка не пропиталась потом. Завтрак готов.

* * *

В своей книге Монсел писал:

«Акрополь Хорассима, некогда, несомненно, имевший длинные марши ступеней, ведущие к нему (теперь скрытых регулярными наносами песка), тыльной стороной расположен у могучего южного утёса, что замыкает собой ущелье. Здесь ровный слой песка указывает на то, что некогда широкая площадь раскинулась перед скальным храмом или гробницей, которую я уже описал как одновременно архитектурную и буквально – мастерскую работу в форме цитадели. Вероятно, что в этом храме-мавзолее покоится последний из правителей Хорассима. Внушительный дверной портал заблокирован камнями, скреплёнными известковым раствором. Однако отдельные камни растрескались и обвалились, оставив тут и там зазоры достаточной ширины и высоты. Через них я, при желании, мог бы пролезть внутрь. У меня нет с собой лампы, и, так как сохранение спичек весьма критично в моих уединённых обстоятельствах, я не делал таких попыток. Однако этот царский мавзолей будет моей первейшей целью, когда я вернусь сюда с должным образом снаряженной экспедиционной группой, чтобы исследовать тайны Хорассима.»

портрет британского археолога XIX в. Флиндерса Питри
портрет британского археолога XIX в. Флиндерса Питри

Жюль и я решили, что Акрополь и скальный храм, доминирующий на нём, должны стать и нашими собственными «первоочередными целями исследования». По направлению к огромному южному утёсу этой закрытой долины мы как раз и направились, двигаясь через затопленный песком остов города, среди выбеленных костей-колонн, на которые смотрели предыдущей ночью с высоты, мимо храмов, поглощённых по самую крышу пустыней, среди великих бесформенных дюн, скрывавших невесть какие архитектурные красоты, погребённые там подобно игрушкам в песочнице. Скала постепенно становилась всё выше, по мере того, как хребет её сменялся падением в вечно-изменчивую долину, пока, наконец, мы не поднялись по «регулярному песчаному склону» Монсела и не вышли к Акрополю.

Здесь было открытое ровное пространство с утёсом, закрывающим небо перед нами, и демонически огромным дорическим фасадом скального храма или мавзолея, чьи колонны словно бы поддерживали всю красную вселенную над ним. При первом взгляде на него я понял, что всё запустение, что поглотило долину, исходило из этого единственного источника. Казалось, что из него на широкую пустынную площадь веяло злом, подобным холодному ветру. Вероятно, что Жюль тоже ощутил это, ибо он сказал, как будто хотел отвлечь моё внимание от его единственного неотразимого фокуса, тоном менее восторженным, чем обычно:

— Песок здесь не такой глубокий, как внизу. Смотри, Пьер, на этой площади, должно быть, некогда стояли статуи.

Он указал туда, где из песка торчала белая мраморная рука, поднятая вверх, словно бы для отражения удара. Оглядевшись вокруг, мы заметили другие выступы в песочном ковре. Повернувшись, чтобы рассмотреть один из них как следует, мы обнаружили, что это – белая каменная голова молодой женщины, обращённая в сторону храма. Выражение, которым наделил её скульптор, было не самое приятное: неподвижные расширенные глаза, губы, оттянутые от дёсен, словно бы она зашлась в вечном крике, делали её образом панического ужаса в его древнем смысле. Это был страх не смерти, но бессмертного зла – того самого принципа, из которого исходит большая часть религии и всей магии.  

      — Не вполне Елена Хорассимская, — произнёс я и почувствовал, как по спине побежали мурашки, когда я наклонился, чтобы коснуться искусно уложенных и хитро взлохмаченных каменных локонов, — хотя и по-своему шедевр. Но, конечно, Жюль, это скорее барокко, чем древнегреческий канон – Бернини, а не Пракситель?

Он, казалось, даже не услышал.

— Какая-то нимфа, ожидающая изнасилования олимпийским богом. — сказал он печально. – Европа? Леда? Сиринкс? Посмотрим, когда откопаем её. Давай продолжим.

Мой взгляд вновь обратился к скальной гробнице, находящейся теперь менее, чем в двухстах ярдах от нас. Массивные рифлёные колонны, вырезанные целиком из красного песчаника, поддерживали фронтон, наклонный угол которого венчала скульптурная группа.

— Персей и Горгоны, — поправил я его, — вне сомнений. Видишь этого мужчину слева, в позе бегущего? Не можешь определить, что он там несёт? Вот, возьми мой бинокль.

Он поднёс прибор к глазам и настроил линзы.

— Корзина… — Жюль заколебался, после чего добавил, — что-то вроде сумки… полной змей.

— Это голова Медузы в мешке, Жюль. Змеи… ну, отчаяние растрепало её причёску… Забавно, – я продолжал, — что Монсел не описал эти скульптуры. Он упоминает дорические колонны и фронтон, да – но ни слова про статуи. Возможно, что он скрывал детали, пока не взял с собой камеру, чтобы подтвердить увиденное, однако это на него не очень похоже. Больше похоже на правду, что у него просто закончились чернила, когда он собрался написать про этих ребят. Они представляют довольно ужасную форму жизни-в-смерти, не находишь?

Но Жюль уже опустил бинокль и навёл его на дверной проём, пребывающий в глубокой тени под величественной аркой.

— Боже, — воскликнул он, — Монсел сделал это! Он проник внутрь! Смотри, Пьер, в камнях, закрывающих дверь храма, пробит лаз!

* * *

Его возбуждённая речь отразилась от скалы небольшой лавиной из эхо. Я же мог разглядеть тёмный продолговатый объект в правом нижнем углу заблокированного входа. Он казался крошечным в этом колоссальном портале. Но стоило мне выхватить мой полевой бинокль у Жюля и навести его на то место, я увидел, что в стене, закрывавшей вход в мавзолей, был вырублен прямоугольный проём, по меньшей мере семи футов высотой и четырёх — в поперечнике, и по обе стороны от щели были аккуратно сложены изъятые в ходе работы камни.

— Что ж, пойдём и посмотрим, куда он делся, — сказал Жюль, — нас ничто не остановит.

— Не лучше было бы подождать, пока арабы присоединятся к нам? Внутри нам понадобятся фонари, а ещё кирки и верёвки для подъёма, возможно.

— У меня есть фонарик. Давай, Пьер. Мы же можем, по крайней мере, заглянуть внутрь.

Я водил патрули в камбоджийских лесах и среди поросших кустарником алжирских холмов, однако никогда в жизни я не испытывал большего страха, чем следуя за Жюлем те несколько сотен ярдов по ровному слою песка в сторону скрытой тенью красной дорической арки. Патрулируя вражескую территорию, опасаешься засады, но в девяти случаях из десяти возвращаешься без единого выстрела. Здесь же я точно знал, что Враг, это лишённое возраста и олицетворённое Зло, выжидало в своей силе, чтобы завладеть нами.

Темень, похожая на занавес из чёрного бархата, лежала по ту сторону проёма. Жюль посветил фонариком внутрь: луч его высветил ещё одну стену, на этот раз из красного песчаника, находящуюся в двух шагах вглубь лаза.

— Жюль, — крикнул я, — к нам идут арабы. Нам понадобятся инструменты, чтобы разрушить вторую стену.

— Ерунда! – ответил он, — это проход. Мы просто резко повернём налево, когда пройдём через дыру Монсела. Давай, Пьер!

Спотыкаясь, я поплёлся за ним по узкому проходу. Время от времени он направлял луч фонарика вверх. Потолок, казалось, становился выше по мере того, как мы продвигались вперёд, или, возможно, спускались.

Через несколько минут мы подошли к месту, где проход разветвлялся в трёх направлениях.

— Это конкретный лабиринт, — сказал я. – Может быть, всё-таки стоит сходить за подмогой? Нам нужны нормальные фонари, чтобы исследовать это место.

— Нам сейчас нужно повернуть в левый проход, — сказал Жюль, — и если там начнётся настоящий лабиринт, мы вернёмся обратно, а потом уже возьмёмся заново с компанией рабочих.

Теперь мы как будто поднимались вверх по долгой змеящейся дуге. Я начал считать наши шаги. И насчитал уже девятьсот одиннадцать, прежде чем мы увидели впереди свет. Это было ослепительное сияние, вырывавшееся с левой стороны прохода.

— Ты видишь, — прошептал Жюль, — здесь есть обитатели…

Внезапно он позвал:

— Есть тут кто-нибудь?

— Мы все здесь, эфенди, в ожидании ваших приказов.

Голос принадлежал драгоману Абдулле. Мы сделали полный круг и вновь возвратились к дыре, через которую проникли внутрь. Я смеялся, пока у меня не начали слезиться глаза. Мы вернулись в лагерь, и Враг прекратил огонь. Я испытал огромное облегчение, однако бедный Жюль не насладился этой антикульминацией. Он весьма дорожил своим достоинством, а посему отдал приказ немедленно подготовить команду из семи человек: у них должны быть фонари, кирки и лопаты, стремянка и несколько кусков мела. Наши арабы стояли неловкой кучкой позади портика, оглядывая кругом широкую площадь Акрополя, вытягивая шеи, чтобы посмотреть за возвышающийся склон, который закрывал его, и почти не разговаривали. Однако, когда Абдулла начал передавать приказы Жюля, среди них разразилась болтовня самого меланхолического свойства, нестройная и пронзительная, как крики потревоженных морских птиц, на которых эти люди в своих белых и чёрных одеждах на самом деле немало походили.

— Предложи добровольцам стандартный бакшиш, Абдулла! – крикнул Жюль, — но не позволяй им драться из-за него.

Наш прораб оборвал свою резковатую тираду, с которой было начал, и сладкозвучно запел о золоте и великих сокровищах, ждущих смельчаков в гробнице, но всё равно лишь два-три выступили вперёд из толпы. Затем его голос вновь сделался резким, и ещё двое угрюмых мужчин вышли вперёд, чтобы встать рядом с первыми добровольцами.

— Собаки! – крикнул на остальных Абдулла. – Трусливые псы, боящиеся собственной тени…

Он сотрясал эту кучку испуганных людей, как человек мог бы трясти яблоню, пока седьмой доброволец не выпал на песок. Я прекрасно понимал их нежелание участвовать; я знал, каково это.

Свёртки были развязаны, нужные инструменты выданы, я же тем временем прислонился к основанию одной из высящихся колонн и машинально набил свою трубку табаком. Только когда я затянулся ею, и мои зубы и язык покрылись песком, я осознал, что положил в рот мундштук бриаровой трубки Монсела. Я почувствовал ужасный приступ тошноты. Я не мог объяснить этого. Во время войны никто не привередлив к вещам недавно погибших. Когда я сплюнул песчинки, то мне показалось, будто я смотрю с самого края пропасти, отделяющей время от Безвременья. Я почти что увидел у подножия этой огромной пропасти очертания Врага, что угрожал нам. Ещё секунда, и я, возможно, был бы полностью в курсе, но тут заговорил Жюль, и впечатление исчезло.

— Ты приболел, Пьер? Ты выглядишь ужасно.

— Я проглотил муху, — солгал я. – Со мной всё в порядке.

— Ну хорошо. Люди уже готовы. Абдулла будет помечать наш маршрут мелом.

Он шагнул в проём и исчез, я же снова демонстративно зажал трубку Монсела в зубах и последовал за ним.

— На этот раз мы двинемся по правой стороне развилки, — сказал Жюль, когда мы направились по этому узкому туннелю, — и посмотрим, куда она нас приведёт.

Туннель вывел нас в огромную пещеру с колоннадой, где наши голоса одиноко гремели в ответ нам из впадин крыши. Фонари арабов освещали едва ли больше, чем объёмы ближайших колонн, лучи же наших собственных лишь слабо ощупывали нависшую над нами тьму. Мы медленно продвигались вперёд по похожей на собор необъятности этой залы, и вот свет наших фонарей упал на другой дверной проём, перекрытый, как и внешний вход, известняковым камнем и тоже имеющим у своего подножия продолговатый участок темноты.

— Снова подпись Монсела, — заметил Жюль, освещая лучом фонарика новую щель и груду камней рядом с ней. – Он нашёл путь в саму гробницу.

— Гробница, или святилище, или Нечестивое из нечестивых, — сказал я. – Да, Монсел или другие были здесь до нас.

Что-то хлопнуло высоко на крыше, и мы посветили туда фонарями, силясь увидеть источник звука, однако ничего не смогли разглядеть.

— Совы или летучие мыши? — спросил Жюль, после чего попытался пошутить, — я же говорил, что это место будет обитаемым.

— Тебе незачем было мне это говорить, — ответил я. – Я уже знал.

За второй щелью открывался новый проход с низкой крышей, извивающийся, как умирающая змея. Во время продвижения мы наткнулись на статую обнажённого мужчины в натуральную величину, что лежала лицом вниз в пыли, по-видимому, сброшенная из какой-то ниши или одного из устьев туннеля, заваленных каменным мусором, которые мы проходили на нескольких поворотах этого прохода. Мы попытались перевернуть его, но он был слишком тяжёл для нас.

Теперь же крыша прохода стала несколько выше, а его стены выпирали наружу в виде своеобразного покатого изгиба, который напомнил мне голову гадюки в месте соединения с телом. Здесь наше продвижение вновь замедлилось у другой стены. По крайней мере, начиналась она как стена, однако кладка была завершена только на несколько футов. Сверху были навалены деревянные балки, нагромождения камней и разбитых статуй, образуя баррикаду, однако часть этого грубого заграждения была сдвинута в сторону, и перед нами появилась третья брешь, расчищенная теми, кто был там до нас. Под дебрисом мы могли смутно различить две коленопреклонённые статуи у основания стены. Судя по всему, они изображали каменотёсов, занимавшихся приготовлением цементирующего раствора. Мы не могли разглядеть их лиц, так как они были повёрнуты к барьеру. Однако что-то в их фигурах привело меня к идее, что они принадлежат тому же скульптору, чьи работы мы уже видели в Акрополе.

— Похоже на то, — начал Жюль, — что тот, кто строил эту стену, бросил её в ужасной спешке. Они, должно быть, замуровывали заживо заключённых здесь, а тем удалось вырваться на свободу?

— Не вижу никаких признаков борьбы, Жюль. И если это было дело рук группы Монсела…

— Нет, вон знак Монсела, — ответил Жюль, указывая на щель, — вон там.

Позади нас в коридоре раздались выкрики – это Абдулла подбадривал своих людей. Когда они подошли, там было двое арабов с фонарями, и сам прораб, и больше никого.

— Прочие псы остались в великом храме, — объяснил Абдулла. – Ни уговоры, ни удары не подтолкнули бы их дальше. Кроме того, эти две крысы тоже сделали бы ноги, если бы проход был пошире, и я не шёл бы позади них, и не уговорил бы их идти дальше своей ногой и прикладом пистолета… Идите вперёд и держите свет для эфенди. Вы не видите, что они намерены перелезть через баррикаду и проникнуть в сокровищницу?

Жюль перелез через стену первым, я нехотя стал вторым. Лучи фонарей отбрасывали наши искажённые тени на багровые стены и потолок следующего прохода. Он снова стал сужаться, и через несколько шагов Жюль остановился и посветил фонариком на какие-то предметы, свисающие с потолка туннеля. Это были летучие мыши, висящие вниз головой, как будто во сне, но они не улетели, когда мы подошли к ним. Это были скульптурные формы – чудесно вырезанные из какого-то блестящего тёмно-серого камня. Я поднял руку, чтобы дотронуться до одной фигурки, она покачнулась и тяжело упала в пыль к нашим ногам.

— Металл, — сказал Жюль, — с помощью которого они были подвешены к крыше, проржавел. Осторожнее, Пьер. Мы же не хотим, чтобы всё это добро свалилось нам на головы.

Мы прошли ещё совсем немного, когда наши фонари осветили дверной проём в форме пилона, вырубленный в скале из песчаника. Здесь вновь была предпринята попытка соорудить рудиментарную баррикаду. Ещё одна статуя была обращена лицом к дверному порталу и царящему за ним мраку, как будто бы те, кто возводил это заграждение, оставили её там, а затем отступили, прежде чем успели разбить её для переиспользования в качестве стройматериала.

Мне была видна искусно вырезанная мраморная спина, голова, слегка запрокинутая вверх, и наклонённые вперёд руки, так что создавалась иллюзия, будто фигура опирается локтями на сложенную каменную кладку.

Когда мы подошли ближе, я заметил некоторые любопытные детали. Например, вокруг талии статуи был застёгнут пояс, а к частям туловища и нижним конечностям прилипли лохмотья пыльной одежды. Скульптор изваял ноги наиболее реалистично – можно было разглядеть икроножные мышцы и вены над лодыжками, однако ступней не было видно, пока я не подошёл достаточно близко, чтобы понять, что статуя обута в пару пыльных измятых ботинок.

Жюль быстро шагнул вперёд и коснулся мускулистой сутулой спины.

— Бог мой! – воскликнул он. – Это же не статуя… это человек, Пьер… окаменевший человек!

Я был рядом с ним и теперь мог ясно видеть лохмотья рубашки и бриджей, всё ещё цеплявшиеся за мраморные конечности. Шёлковый шарф был повязан с узлом сзади вокруг нижней части головы, как если бы им пытались сделать кляп или завязать глаза этому каменному человеку. Ибо он был мраморным и таким же холодным, как я обнаружил, когда, содрогаясь, протянул руку, чтобы коснуться пыльных тряпок, наполовину скрывавших его левое плечо.

— Эй там, принесите-ка свои фонари! – крикнул Жюль на арабском, после чего добавил, — Нам в самом деле понадобится свет, чтобы прояснить эту тайну. Что это такое, Пьер, что может превратить человека в камень, как если бы его месяцами погружали в один из тех минерализующих колодцев, которые ты нашёл в Нижних Пиренеях, и при этом не окаменела бы его одежда?

— Возможно, они снова его одели после… после окаменения. – предположил я.

— Встаньте здесь и держите свои фонари вот так, — приказал Жюль арабам. – Я хочу обойти спереди и не поцарапать голени об эти обвалившиеся камни. Помоги мне, Пьер.

Я перегнулся через обломки каменной кладки и поддержал Жюля, пока он балансировал на ней под узким каменным проёмом и отрывал клочья шёлка от мраморного лица. Я уже догадывался, чьё же лицо мы должны будем узреть, однако, именно то выражение, которое на нём запечатлелось, в тот же миг вызвало у нас потрясённый возглас: «Великий Боже! Это не может быть… Эдвард Монсел!»

Это были те самые черты бородатого англичанина, с которыми мы уже давно были знакомы, лицо, которое в стиле помпезной фотографии девятнадцатого века выглядывает с фронтисписа последней монографии Монсела. Но здесь, выполненное в камне, оно было искажено выражением непристойной, пускающей слюни влюблённости. Глаза смотрели мутно, ухмылка сморщила бледные, покрытые бородой щёки, а мраморные губы приоткрылись словно бы в оскале похоти, обнаживши скривившийся язык, как при произнесении им последнего слова. Где-то в итальянском музее я видел скульптуру Пана или Силена с точно таким же выражением страстного эротизма, на которое мы ныне взирали.

— Он был безумен, Пьер! – начал Жюль. – Они свели его с ума раньше…

— Напротив, — ответил я, — он был дьявольски влюблён. Как герой-любовник, ты, конечно, узнаёшь этот взгляд, Жюль?

Что-то блеснуло среди камней у ног Жюля, внезапный тусклый проблеск огня. Я посветил фонариком между барьером и жалкими ботинками Монсела, и оно вспыхнуло вновь, и я увидел, что это был за предмет.

— Осторожнее, Жюль! – сказал я. – Не двигайся вперёд, минутку.

Я наклонился между коленями Монсела и баррикадой и поднял стеклянный объект. Это было овальное викторианское ручное зеркало для бритья, в оправе из слоновой кости, снабжённое короткой латунной подставкой. В тот момент, когда я вытирал пыль со стекла, я с ужасом распознал облик Врага; теперь я точно знал, почему Монсел завязал себе глаза, почему он носил с собой это зеркало для бритья и чем занимался, когда произошёл сей несчастный случай и он превратился в камень.

В темноте за дверью послышалось движение и клацанье, и я закричал:

— Жюль, ради всех святых, не оглядывайся назад! – и по-арабски для остальных:

— Бегите же, спасайте свои жизни!

Но Жюль услышал движение позади себя и обернулся.

— Разве мы не становимся… — начал он, посветив фонариком во мрак над баррикадой. Я закрыл глаза, когда он издал один ужасный каменеющий вопль: «Пьер!!» И я знал, что он выкрикивал не моё имя,** и что он тоже понял, в чём дело, но слишком поздно.

скрытый текст (кликните по нему, чтобы увидеть)

цитата
**франц. "pierre" означает как мужское имя, так и "камень", по аналогии с греческим "petros" c тем же значением. — прим. пер.

У меня в руке было зажато зеркало для бритья Монсела, и когда я посмотрел в него, то увидел Жюля, застывшего и неподвижного в проёме дверного пилона. Зажжённый фонарь, всё ещё зажатый в его окаменевших пальцах, освещал помещение за его пределами. И сквозь отражение я смутно мог разглядеть, что же содержалось в этой камере. Что-то, или кто-то было приковано там цепью к стене. Я видел скорчившуюся фигуру и блеск дымчато-жёлтых глаз. Существо пыталось спрятать своё лицо под вуалью из колышущегося чёрного вещества. Перья или же щупальца, я не мог сперва толком разобрать, что же это шевелилось и ниспадало на ужасающие глаза. Затем существо подняло голову, и я увидел мертвенно-белое прекрасное лицо и гадюк, извивающихся и шипящих над изогнутыми в отчаянии бровями.

И снова я закричал на арабском:

— Абдулла, быстро уводи своих людей отсюда и не оглядывайтесь. Вспомни о жене Лота и не оглядывайтесь назад, никто из вас.

Я услышал голос Абдуллы, доносящийся издалека:

— Мы не поворачиваем наши головы, эфенди. Вы заперты там, в пасти Ада?

— Пока ещё нет. Ждите меня в главном храме. Я скоро присоединюсь к вам. Профессор потерялся.

Я протиснулся мимо Монсела и вернулся в проход. Ужас заставил меня вновь взглянуть в зеркало, на мраморный профиль Жюля, разинувшего рот в проёме пилона, на то, что находилось за ним в луче его фонаря. Она снова опустила голову, и её жуткие жёлтые глаза скрылись из виду. Она была прикована многими цепями к полу и стенам своей темницы. Однако что-то ещё шевельнулось во мраке той камеры, и в свете неподвижного луча от фонаря появилась другая фигура: эта была лёгкой и стройной, и слепые глаза бледно-голубого цвета поблёскивали под шипящей копной её волос. У пленницы был ребёнок, а, возможно, что и целый выводок, колония горгон, которые, лишённые оков, могли свободно бродить по лабиринту переходов и разрушенному городу снаружи.

Я не стал задерживаться долее, и, спотыкаясь, побрёл прочь по туннелю. Там, где с потолка свисали окаменевшие летучие мыши, один из арабов терпеливо ждал меня со своей лампой. Когда я подошёл к нему, то осознал, что он ждал там всё это время, его керосиновая лампа догорала в холодной сцепленной руке. Я услышал позади себя неописуемое постанывающее хихиканье, и, вновь поднеся зеркало Монсела к глазам, я будто бы увидел две белые тонкие руки, обвившиеся вокруг шеи Жюля, и колышущуюся и извивающуюся темноту на его плече.

Я швырнул зеркало в пыль, а за ним и бриаровую трубку Монсела и, заткнув уши пальцами, с воплем побежал по коридору, вопя во всю мочь лёгких, чтобы больше не слышать этот адский любовный зов за спиной.

Мы взорвали динамитом вход в скальный храм и тщательным образом заделали брешь в портале. Я не желал оставаться здесь, чтобы выкапывать «статуи» на Акрополе. Какой царь Хорассима, спрашивал я себя, привёл сюда это существо, и зачем? Конечно, оно могло быть идеальным секретным оружием – один взгляд этих бессмертных жёлтых глаз, и его враги превращены в камень. Выводили ли её с мешком на голове под присмотром стражников с завязанными глазами в судные дни на Акрополь? Однако, подобно множеству других видов секретного оружия, размышлял я, и в этом случае рано или поздно всё должно было пойти ужасающе неправильным образом. Однажды бестия сбежала, в Хорассиме воцарилась паника, когда она, стеная, бродила по его улицам. Позже её поймали и заковали в цепи. Но насколько позже? Какова была судьба остальных членов отряда Монсела? Возможно ли, что он вступил с ней в сговор против них? Все эти вопросы и полуответы крутились у меня в голове, пока мы двигались в лучах заката над песчаными насыпями мёртвого города.

Я не думал о Жюле. Я не могу думать о нём с печалью или жалостью. Ему повезло больше, чем мне. Когда я посмотрел в зеркало Монсела, я думаю, что моё сердце окаменело. Я уже говорил вам, что никогда больше не смогу испытывать любовь к любой женщине. Я должен буду умереть холостяком. Ещё мне снятся кошмары до сих пор. Я снова иду по тем проходам, вырубленным в красном песчанике, и меня переполняет любопытство самого жалкого вида. Это нечто большее, чем любопытство археолога – я взволнован и ужасно напуган. Была уже ночь, когда мы добрались до устья ущелья. Руины Хорассима лежали под нами в лунном свете, подобно костям чудовищного ископаемого, которое проползло через пустыню, в эту долину, чтобы издохнуть здесь.    





  Подписка

Количество подписчиков: 62

⇑ Наверх