— Какой путь нам теперь избрать? – спросил Спаргос.

— Не имеет значения. Каждый из проходов ведёт к длинной нисходящей лестнице, что заканчивается у входа в гипостильный зал далеко внизу. Идём сейчас направо, в сторону северного маршрута. И двигайся осторожно.

Несколько мгновений спустя они начали спуск по лестничному маршу, по-видимому, вырезанному прямо из цельной породы. Ступени, казалось, продолжались бесконечно.

— Откуда ты узнал про эти проходы, Сину... Симон? – спросил в изумлении Спаргос.

— Из древних книг, хранящихся в библиотеке моего учителя Менофара. Не повышай голос громче шёпота – нам неведомо, насколько впереди нас сейчас могут быть римляне, а эти проходы разносят эхо далеко.

Ступени продолжали вести их вниз, всё глубже вниз в черноту, и Спаргос всё больше ощущал ползущий страх по мере их нисхождения. Он слышал истории, рассказываемые охочими до наживы проводниками, о громадных пещерах под Сфинксом, однако никогда не принимал их всерьёз до сих пор.

Наконец лестница, описав полный оборот вокруг своей оси, начала новый виток, продлившись ещё немного далее – и внезапно оборвалась в просторном зале. Пустая стена по левую руку от них, как заметил Спаргос, уходила вперёд до едва различимых ступеней ещё одной нисходящей лестницы, такой же, как и та, по которой они только что спустились. По правую руку во тьме исчезал двойной ряд высоченных каменных колонн.

Симон сделал жест, и Спаргос последовал за ним в западном направлении, между двумя рядами колонн. Их факелы освещали лишь нижние части громадных столбов, уходящих наверху в неизмеримую черноту.

— Это – Приёмная зала, — произнёс Симон, — в которой служители древнего стигийского жречества проходили инициацию десять тысяч лет назад. Ныне мы находимся глубже под поверхностью, чем Сфинкс уходит в высоту над ней, и эти колонны вместе с крышей, которую они держат, вырезаны из твёрдой скалы.

Факел Спаргоса задрожал в его руке. Впервые за всё время он задумался, были ли просто людьми те, кто построили пирамиды, Сфинкса и эту чудовищную подземную галерею. Однако его следующий вопрос к Симону оказался практическим:

— А где же римляне?

— Впереди, судя по всему, и движутся они довольно бодрым шагом. Следуй за мной.

Колонный зал простирался на запад примерно на две сотни шагов, после чего расширялся в огромную закруглённую область около сотни шагов в диаметре. Колонны окружали её стены. Центральное пространство было пустым; подобно величественному гипостильному залу, его потолок терялся во мраке.

— Это храм, — сказал Симон, — где древние служители получали наставления в древнейших мистериях Стигии и Ахерона. За пределами этого места, как говорится в древних писаниях, непосвящённых ожидает смерть.

— Это на самом деле так? – Меч Спаргоса задрожал, когда он сильнее его сжал. – Если так, тогда римляне, должно быть, уже обречены, и – о горе! – моя бедная Катэлла вместе с ними, ведь, со всей очевидностью, они уже ушли за пределы этого поля! Скажи же мне, Симон – ты – один из посвящённых?

— Нет, — тревожно ответил Симон, — мне известно лишь то, что я читал в старых книгах, которыми владеет мой учитель.

Спаргос нервно сглотнул.

— Те же старые книги, по всей видимости, кто так любила собирать и читать Катэлла.

Здесь, в этой тысячелетней тьме его рациональное мировоззрение стало покидать его. Спаргос ощущал давление древней, нависающей над ними угрозы.

— Что же нам теперь делать, Симон?

— Я продолжу путь. Я должен спасти своего учителя, если смогу, но предполагаю, что тебе лучше будет вернуться обратно.

— И не подумаю, пока есть шанс, что моя жена жива!

Симон кивнул, затем двинулся вперёд; его симпатия к маленькому, но храброму греку увеличилась. Он тоже однажды потерял возлюбленную женщину из-за римлян, но тогда у него не было даже шанса сразиться с ними, чтобы спасти её. Теперь же, хотя обстоятельства и были против этого, Симон обнаружил, что надеется на то, что сможет как-либо помочь Спаргосу и его жене...

Они покинули огромный круглый храм и направились по короткому коридору, который внезапно расширился в пещеру, в западной стене которой зияло пять чёрных дверных проёмов. Здесь они почувствовали странный аромат, будто бы нафта и битум были смешаны с бальзамирующими специями, а также ощутили прохладное дуновение воздуха из тех порталов.

— Боги! – пробормотал Спаргос в отчаянии. – Куда же нам теперь?

Симон напряг свою память.

— Три средних туннеля ведут в области под Тремя пирамидами. Верной смертью будет следовать по любому из них, так как за ними расположены Пещеры Сетха. Оставшиеся пути ведут к парным лестницам, что нисходят в Логово Сфинкса. Боюсь, что идти по ним – также верная погибель, но мы должны это сделать, если хотим спасти моего учителя и твою жену. Смотри – в самом правом проёме капает свежая смола. Здесь наверняка проходили римляне в своём безумном поиске сокровища Хорэмху!

— Безумном. – повторил Спаргос. – Ты думаешь, значит, что никакого такого сокровища нет?

— Оно есть, — ответил Симон, — однако никто из людей, нашедших его, не сможет жить.

Грек вгляделся в затенённые глаза Симона и не увидел в них безумия, но лишь мрачную озабоченность с привкусом страха.

— Тогда поспешим, — потребовал он, — и будем надеяться, что они ещё не обнаружили его.

Симон кивнул, после чего кинулся в самый крайний туннель. На этот раз проход оказался круто наклонённой плоскостью, нежели лестницей. Это был прямой коридор, вырезанный в толще каменной породы; он плавно опускался, время от времени делая петли вокруг себя по мере того, как вёл двух смельчаков всё глубже во мглу внутренней земли...

Катэлла озиралась вокруг в благоговейном ужасе. Она и её похитители из Рима спускались через гипостильные залы и бесконечные наклонные коридоры в невероятные бездны до тех пор, пока ей уже не стало казаться, что они приближаются к царству Гадеса и никогда уже более не выйдут на свежий воздух. Наконец, они спустились по длинному, прямому пролёту ступеней; справа от них вздымалась утёсоподобная стена, слева зияло обширное ущелье с колоннадой. И вот они оказались на каменном полу посреди леса из выстроившихся в шеренги колоссальных каменных колонн, чьи верхушки не были видны во мраке, а на основаниях были вырезаны странные и громадные иероглифы. Широченные колонны, каждая диаметром примерно в три мужских роста, уходили рядами в непроглядную даль, куда не мог достичь свет от двадцати зажжённых факелов. Ветер с нотками натрона, усиливавшийся по мере их нисхождения, теперь приобрёл практически кладбищенский душок.

— Во имя всех богов, командир Эмилий! – выкрикнул Спор. – Разве не будет конца этим залам и пещерам? Где же это проклятое сокровище?

— В моей рукописи об этом не говорится. Будь неладен Аргоний за то, что не перевёл её целиком! Женщина – ты ведь также читала отрывки из неё. Что тебе известно об этом? Не скрывай от нас ничего, если желаешь вновь узреть внешний мир.

Сейчас Катэлла сделала бы что угодно, лишь бы покинуть это внушающее священный ужас царство тьмы. Она искала в своей памяти, пытаясь вспомнить всё, что прочла на греческом языке эпохи Птолемеев в пожелтелых обрывках, которые продали её грабители могил.

— Я... я помню, что читала о том, что ищущему надлежит спуститься к «пропасти колонн и ветров», и затем, что «величайшее сокровище Египта явит себя ему». Вот и всё, что я могу...

— Что ж, это уже что-то полезное. Это место определённо является «пропастью колонн и ветров», так что нам уже недалеко осталось. Теперь, парни, положите этого чёртова старого жреца наземь, и давайте посмотрим, сможем ли мы привести его в чувство.

После безуспешных попыток вернуть Менофара в сознание с помощью криков и расталкиваний, декурион сказал:

— Он по-прежнему в своём трансе, если вообще ещё жив.

— Тогда разделитесь и исследуйте этот зал. Сокровище должно быть где-то здесь.

Легионеры рассеялись по пространству, их факелы светились, подобно жукам-светлякам в необъятной тьме. Однако не прошло и минуты, как один из них прокричал:

— Командир, тут ещё большая пещера!

Когда отряд вновь собрался, римляне увидели, что описание солдата было скорее преуменьшением. Ущелье, перед которым они стояли ныне, было такой величины, что высочайшее жилое здание в Риме могло бы с лёгкостью в него войти. По левую сторону от него, вдоль стены размером со скалу, из которой открывался вход в пещеру, шла длинная лестница, по которой они спустились. Её дальний нижний конец терялся в тенях. По правую сторону вверх уходил такой же лестничный марш. Из колоссальной расщелины сквозил погребальный ветер, более сильный, чем прежде. У самого же порога этого монструозного портала беспорядочной массой громоздилось настоящее изобилие жутких объектов – черепов, костей, частей доспехов и пожухлых льняных бинтов.

— Это же сама пасть Гадеса! – выдохнул декурион. – Командир, возможно, нам не следует оставаться здесь...

— Успокойся, Спор. – с этими словами центурион твёрдым шагом прошёл вперёд к устью пещеры, намеренно игнорируя зловонный ветер, и стал осматривать кости. Все они были человеческие; большая часть из них были сломаны или раздроблены. Древние щиты и фрагменты брони, самые поздние из них – времён Птолемеев, были странным образом погнуты и смяты. На мгновение Эмилию подумалось, что его декуриону, возможно, пришла не такая уж плохая мысль. Что, если под этими пещерами зияли ещё более громадные пространства? Из каких невообразимых бездн происходил этот затхлый могильный ветер? И какого рода чудовищные твари могли скрываться в тех безднах?

Услышав, как несколько его солдат издали возгласы удивления, Эмилий обернулся и увидел, что Менофар уже оказался на ногах. Жрец, отвернувшись от изрыгающей ветер пещеры, бездвижно стоял, а его руки были вытянуты по направлению к чёрной лощине с колоннадой. Белое одеяние египтянина полоскалось в потоке кладбищенского ветра.

— На ка ку-тхо итумус! – вскричал Менофар. – Ку-нокомис инкубу!

Эмилий не смог распознать смысл заклинания, но понял, что слова не были египетскими. Он бросился вперёд, схватил жреца за плечо и развернул его к себе – после чего быстро отшагнул назад в изумлении, когда увидел, что глаза Менофара теперь переливаются неестественной жёлтой люминисценцией.

— Идиот! – прошипел жрец. – Ты искал величайшее сокровище Египта – и теперь должен будешь обрести его!

Уже во время того, как он произносил эту тираду, сквозь шёпот погребального ветра прорвался новый звук – отдалённый звук, что исходил из-за пределов колонной пропасти и медленно становился громче. Эмилий ощутил покалывание по позвоночнику, ибо то, что он слышал, было просто невозможно: размеренные и отчётливые звуки будто бы барабанов, флейт и систрумов, постепенно усиливающиеся, наводящие на мысли о некой приближающейся ритуальной процессии.

— Гадес и Персефона! – ахнул Спор. – Что же это?

Невероятным образом далеко вдали между колоннами стали различимы слабые проблески света. По мере того, как они делались ярче, стали слышны новые звуки – медленные шаги, позвякивания, поскальзывания, шарканье, как если бы множество странных ног приближалось в ритме барабанов и флейт.

Эмилий вытащил меч.

— Стройтесь, солдаты!

Затем, обернувшись к Менофару:

— Кто это те, что движутся сюда? Кто обитает здесь внизу?..

— Идиот! – повторил жрец. – Ты что, не догадался ещё? Что есть то, что древние стигийцы и хемиты желали сохранить и защитить пуще всего прочего на протяжении веков? По какой причине превыше всех других народов они трудились, дабы воздвигнуть свои могучие склепы и храмы? Что прятали они внутри них, чтобы сберечь это вплоть до Второго Пришествия? Вы глупцы! Величайшее сокровище Египта – это его мёртвые! И теперь мёртвые идут к вам!

Затем в свете приближающихся факелов стали проступать движущиеся фигуры – и Катэлла закричала.

Симон осторожно вышел из прохода на скальный выступ и посмотрел вниз во тьму. Ветер с ароматом натрона казался здесь сильнее. Далеко внизу он увидел мерцающие огоньки факелов римлян и в их свете – смутные контуры колоссальных колонн, чьи верхушки терялись в обширной темноте вверху.

Самаритянин содрогнулся, и не только по причине пробирающего до костей ветра. Оправдались его худшие опасения. Ущелье колонн существовало на самом деле, как говорилось в старых писаниях, и эта пещера была огромной за пределами его воображения. Никакие людские инженеры не могли бы вырубить это чудовищное пространство из твёрдого камня, равно как и ещё более громадные каверны, что, как утверждалось в текстах, находились глубже. И какие твари могли бродить внутри этих пещер и выползать наверх в определённые ночи в году – ночи, подобные этой?..

Симон резко отбросил эту мысль и прокрался обратно, где ждал Спаргос с обоими факелами.

— Оставайся здесь, — сказал он, — я собираюсь пойти вниз и понять, смогу ли я освободить Менофару и твою жену. Будь готов бежать вверх по проходу, что перед нами, освещая нам путь, когда мы придём.

— Я бы лучше пошёл с тобой, Симон.

— Я знаю, но римляне с такой же лёгкостью могут убить нас двоих, как и одного. Здесь требуется навык скрытности. Держись внутри прохода – эти факелы не должны быть увидены.

Затем, прежде чем грек смог ответить, Симон поспешил прочь и начал спуск по правосторонней лестнице так быстро, как только мог в темноте, держась правой рукой за гладкий камень искуственной скалы. Он надеялся, что тут не будет никаких ям – римляне, по-видимому, вполне безопасно спустились перед ним...

Когда Симон достиг дна, то оказался в практически полной темноте. Отдалённый свет от римских факелов лишь слабо обрисовывал массивные ряды колонн впереди него. Стремительно, однако и осторожно он покрался вперёд между мощными базами этих столпов. И пока он делал это, ему стали слышны странные звуки, слабые, однако становящиеся всё громче: удары в барабаны, пение флейт и позвякивание систрумов – или же что-то очень похожее на них. А затем, далеко впереди, между массивными колоннами, за римлянами, Симон увидел тусклое свечение странных огней, бледнее, чем от факелов солдат, похожее на трупные огни...

Симон замер, волосы у него на голове зашевелились. В «Свитке Бубастиса» Лювех-Керафа, очевидно, говорилась правда о том, что происходит внутри этих тысячелетних пещер каждое ближайшее к солнцестоянию или равноденствию полнолуние. А именно, что Процессия мёртвых шествует по ним, дабы воздать хвалу Хорэмху, Богу Смерти. Римляне были обречены, так же, как и он сам, Симон, если сейчас же не отступится...

Затем он услышал женский крик.

Гнев частично переборол страх Симона, и он рванулся вперёд, уже мало заботясь о том, чтобы скрыть звук своего приближения. Римляне, как он чувствовал, были нацелены на других, неспешно приближающихся к ним.

В следующий миг он достиг последней колонны, отделявшей его от солдат. Выглядывая из теней, он видел, что римляне выстроились в двойную линию, спинами к нему. Каждый из них держал факел в левой руке и меч – в правой, повернувшись в направлении, откуда надвигались звуки странной музыки, шаркающие шаги и трупные огни. Прямо позади них стоял Менофар, с вытянутыми руками и мерцающими зловещим светом глазами. Неподалёку от жреца Симон увидел Катэллу, со связанными за спиной руками пятившуюся в ужасе к той самой колонне, за которой прятался он сам.

Затем Менофар начал распевать гимн на языке, в коем Симон признал давно позабытое стигийское наречие, в ритме приближающейся жутковатой процессии.

— Ко итаму нокомис иту...

— Будь ты проклят, чародей! – взревел Эмилий, вылетая из шеренги солдат с обнажённым клинком. – Пришла твоя смерть!

Симон выпрыгнул из укрытия, пронёсся мимо оторопевшей Катэллы и достиг их двоих как раз вовремя, чтобы успеть вставить клинок своего меча между рукой Эмилия и лысым черепом Менофара. Клинки резко зазвенели, а затем кулак Симона врезался в лицо римлянина, отшвырнув его наземь.

Спор и несколько других легионеров, весьма изумлённые всем этим, развернулись и бросились на Симона. С отчаянной попыткой самаритянин обхватил худосочное тело своего наставника за талию согнутой левой рукой, поднял его и понёсся к теням среди колонн.

— Беги! – крикнул он Катэлле, пока та, замерев у ближайшего столпа, взирала в ужасе на римлян и того, что надвигалось на них. Мгновенно она развернулась и, невзирая на связанные руки, неуклюже заспешила прочь, во тьму между колоннами.

Затем Симон услыхал рёв Эмилия:

— Стоим насмерть, парни! Вырежем этих ублюдков! Никакая вражина не выстоит против солдат Рима!

В тот же момент, услыхав шаги позади себя, Симон выпустил Менофара и крутанулся на месте. Большинство преследователей, очевидно, вернулось обратно по команде Эмилия, чтобы встать в строй; однако один из них всё же продолжил погоню, а именно – декурион Спор.

— Чёрт тебя дери, колдун! – выкрикнул Спор, бросаясь вперёд. – Ты и твой демонический жрец умрёте за то, что заманили нас в эту адскую яму!

Симон, мгновенно среагировав со всем своим гладиаторским мастерством, едва избежал яростного выпада декуриона. Он рубанул своим коротким мечом, и его острый клинок рассёк шею Спора, послав одетую в шлем голову декуриона с его плеч прямиком на каменные плиты. Та с грохотом укатилась в тени; тело тут же рухнуло, и кровь захлестала из шейных артерий, пятная мощёный пол.

Симон наклонился и поднял Менофара с земли. Глаза жреца более не светились жёлтым, но метались туда-сюда, будто бы в замешательстве. Симон хлопнул его по лицу, встряхнул, а затем побежал к Катэлле и быстро перерезал связывавшую её запястья верёвку.

— Следуйте за мной, оба! – скомандовал он. – Живо!

Они повиновались, лишь частично осознавая, что делают. Пока они так бежали, то услышали раздававшиеся позади вопли римлян, полные гнева и ужаса. Затем раздались яростные звуки металла, звенящего о металл, и металла, вонзающегося во что-то вроде сухой и хрупкой древесины. И вместе с тем леденящие кровь звуки барабанов и флейт всё усиливались, вместе с размеренным и приглушённым шарканьем множества ступней, словно бы обёрнутых в слои льна...

После того, что показалось напряжённым и бесконечным блужданием на ощупь сквозь заполненную колоннами тьму, Симон и два его компаньона нашли начало лестничного марша и поспешили вперёд. По мере того, как они приближались к верху, Симон осознал, что Менофар полностью восстановил сознание.

— Нам нужно спешить, Симон. – выдохнул жрец. – Действие экстракта лотоса закончилось, и я более не способен удерживать контроль над входом в это место.

— Не волнуйся. Дверь была заклинена обломком колонны...

— Скорее же! – настаивал Менофар.

Затем они увидели, как Спаргос поспешил вниз по ступеням к ним навстречу, с факелом в каждой руке. Это было приятное зрелище, так как внизу вовсю гремела битва между римлянами и их незримыми противниками, и свет от их факелов значительно ослабел. Завывания ярости и ужаса по-прежнему доносились из той низины.

— Катэлла! – воскликнул маленький грек. – Это правда ты? Хвала всем богам!

— Мы всё ещё не снаружи, — прорычал Симон. – Давайте поторапливаться, веди же нас!

Спаргос кивнул, повернулся и повёл их за собой, освещая путь двумя факелами.

Как только они достигли широкого выступа на вершине лестницы, Симон на мгновение помедлил и выглянул с края. Далеко внизу по-прежнему бушевало сражение, хотя факелы римлян ныне поредели, а трупные огни их оппонентов значительно выросли в числе. Последние были неестественно безмолвны, не считая звуков жутковатых барабанов и флейт, и Симон ощутил, как его страхи вернулись – глубокие, атавистические страхи, которые временно были подавлены гневом. Римляне, вопя в ярости и животном ужасе, медленно отступали к расположенной прямо внизу области перед ныне скрытым зевом пещеры, что изрыгала свой зловонный ветер в огромный колонный зал. И римляне, и их противники выглядели смутными формами в дрожащем свете огней, однако в это мгновение силуэты последних показались Симону чем-то отличным от человеческих. Желтоглазые, завёрнутые в льняные пелены гуманоидные формы, некоторые с головами, напоминающими соколиные, ибисовые и шакальи, другие – вообще безголовые...

А затем, что было ещё ужаснее, чем всё, что произошло ранее, из зева зловонной пещеры внезапно протянулось гигантское, пятиконечное, хватающее нечто и опустилось на сражавшихся, как на римлян, так и на отродий той лощины. Симону оно показалось желтовато-серым и волосатым, и его титанические когти скрежетали по камню, когда это нечто тащило свою безумно визжащую добычу в усеянную костями пасть своего логова. Тут же все искорки-факелы римлян внизу потухли, а вопли легионеров, когда их тащили вниз в хтонические бездны, поднялись дикие рокотания мрачных барабанов и завывания жутких флейт. И в этот миг Симон осознал, что он был проклят кратким зрелищем передней лапы Хорэмху, Бога Смерти, в чью монструозную честь был изначально изваян Великий Сфинкс.

— Глядите! – охнул Менофар, указывая на движущееся скопление трупных огней. – Они движутся в сторону лестницы. Мы должны бежать!

Спаргос, стройный и проворный, несмотря на свои шестьдесят, продолжил вести их с факелами в обеих руках, и трое его компаньонов бежали вслед за ним по невероятно наклонным плоскостям, вдоль коридоров с колоннами и, наконец, вверх по последней лестнице, что вела наружу.

Здесь, на этой последней лестнице, задыхаясь и обливаясь потом от неистовых и длительных усилий, четверо беглецов в испуге приостановились, когда услышали новый звук впереди – медленный, резонирующий бум... бум... бум...

— Быстрее! – закричал Менофар. – Я более не управляю этим... Сфинкс пытается закрыть дверь перед нами!...

Они бросились ещё стремительнее вперёд, и страхи Симона ещё усилились. Самая каменная порода под их стопами сейчас вибрировала, отзываясь на каждый увесистый удар двери. Были ли позади них к тому же легионы мертвецов, движущихся навстречу биению Барабанов Хорэмху?...

Они достигли вершины лестницы – и замерли, застыв в страхе. Высоченная каменная дверь, максимально качнувшись назад, медленно и гулко закрылась...

БУМ!

...после чего отскочила обратно, ударившись о блокировавший проём обломок известняковой колонны.

— Быстро, через дверь! – вскричал Менофар. – Колонна трескается, она долго не выдержит.

Спаргос отбросил один факел, схватил Катэллу за руку и протащил её сквозь дверной проём. Громадный каменный портал, целенаправленно и сверхъестественно раскачиваясь, будто живое существо, вновь врезался в колонну, от чего та ещё больше растрескалась и посыпалась.

БУМ!!

И вновь каменная дверь широко распахнулась, и теперь через проём прыгнул Менофар. Симон, готовясь последовать за ним, услышал стремительно приближающееся шарканье из нижней части прохода. Он обернулся – и был поражён ужасом при виде обёрнутых в льняные бинты существ, ковыляющих к нему из тьмы, со светящимися неестественным жёлтым глазами. В левых руках мумии несли странные факелы, мерцавшие зеленовато-жёлтым трупным светом, а впереди всех двигалась фигура, увенчанная высокой двойной короной страны Кем. Буро-коричневый лик этой иссохшей мумии, тем не менее, был точной копией лица Менофара.

Симон, вскрикнув в ярости и ужасе, метнул свой короткий римский меч со всей силой. Клинок, сделав несколько оборотов, крепко вошёл в грудь фигуры кладбищенского фараона. Умертвие пошатнулось и споткнулось, пронзённое насквозь, однако затем восстановило равновесие и продолжило движение, а его глаза демонически светились.

Великая каменная дверь вновь начала свой тяжеловесный размах, стремясь закрыться. Симон прыгнул через узкую щель с бешеной прытью, ощущая ветер от проносящегося мимо камня...

БУМ!!!

Обломок колонны треснул, раскрошился и откатился в сторону, расколовшись надвое. Симон, прокатившись кубарем по плитам внешнего прохода, услышал, как дверь оглушительно захлопнулась позади него. Поднявшись, он обернулся к порталу, боясь, как бы он вновь не открылся и не выпустил наружу умертвий с огненными глазами...

Но портал оставался закрытым, по-видимому, опять ставши «ложной дверью». Симон задрожал, когда осознал, насколько близко все они были к тому, чтобы оказаться запертыми навеки внутри тёмного царства Хорэмху.

— Клянусь именем Мота, бога Судьбы! – воскликнул он, содрогаясь. – Я думаю, Менофар, что только что видел твоего двойника, фараона Хефрена, и нескольких его прислужников из числа нежити, преследовавших меня подобно огнеглазым демонам...

— Они служат Хорэмху, Владыке мёртвых, – ответил Менофар, — и поэтому обладают своего рода бессмертием. Эти не-мёртвые Избранные и есть «сокровище», коего столь глупо домогались Эмилий и его легионеры, и кое они нашли на свою погибель.

— Катэлла, — нервно произнёс Спаргос, пытаясь улыбнуться, — я надеюсь, что это послужит тебе уроком. Впредь не стоит зачитываться дурацкими старыми документами...

Затем, видя страдальческое лицо и протянутые к нему руки, Спаргос расплылся в полном слёз облегчении и, всхлипывая, привлёк жену к себе.

Несколькими минутами позже четверо спасшихся, пошатываясь, вышли из коридора на залитую лунным светом, усеянную трупами площадь перед Великим Сфинксом. Спаргос и Катэлла по-прежнему сжимали руки друг друга, будто недавние влюблённые.

— Что ж, Симон, — сказал Менофар, — ты вновь доказал, что являешься моим способным учеником, коим я могу гордиться. На этот раз, по факту, я вообще сейчас едва ли был жив, если бы ты не выучил как следует вещи, которым я тебя обучал. Теперь же давай проводим эту отважную пару, спасённую тобой, к берегу Нила, и увидим, как они в сохранности взойдут на лодку, идущую до Александрии. То направление будет намного более им по душе, я уверен! После же тебе надобно вернуться со мной в Мемфис, где мы займёмся твоей подготовкой к путешествию вверх по реке и укрытию там в одном из храмов Птаха...

— Нет. – Симон взглянул вверх на освещённый луной лик Сфинкса, столь схожий с лицом его старого наставника, затем яростно встряхнул головой. – Нет уж. Я сопровожу эту достойнейшую пару в Александрию, а после, если мне будет благоволить Тюхе-Фортуна, сяду на корабль, идущий в неизведанные земли. Я опасаюсь угрозы Калигулы, однако теперь я ещё более опасаюсь тёмного зла Египта. Кем – страна древних ужасов, как довелось мне неоднократно узнать в течение последних месяцев, и этой ночью – более всего. Без сомнений, Хорэмху, бог Смерти, однажды предъявит права на меня, как он сделал это по отношению к Эмилию и всем его легионерам этой ночью. Да, он сделает это так же, как предъявляет права на души всех вообще, кто жили и будут жить. Однако ж, когда этот день придёт, то я надеюсь, что буду далеко от тёмного Египта, обдуваемый свежими ветрами под лазурными небесами.

Конец

Он прищёлкнул пальцами, обращаясь к юноше, очевидно, рабу.

— Принеси-ка вина нашему самому превосходному из проводников.

— О, Синухет! – молодая темноволосая женщина, которую Симон признал женой коренастого мужчины, схватила обе его руки своими. – Ты пришёл, как и обещал.

— А вы разве думали обратное?

— Разумеется, нет. – она понизила свой голос в шуточно-заговорщическом тоне. – Однако Спаргос думал над тем, можешь ли ты это сделать. Он сказал, что я дура, раз заплатила тебе треть суммы в качестве аванса. Я рада, что он ошибался.

Спаргос вежливо рассмеялся.

— Что ж, ты всё-таки пришёл, Синухет, – сказал он, потрясая руку Симона, — точно так, как моя маленькая Катэлла и говорила. Я рад, что ты не разочаровал её. Эта так называемая вечеринка требует оживления.

— Вы что же, ожидали, что я смоюсь с вашим авансом?

— Честно говоря, я не был уверен. Пойдём, присоединяйся к нам.

Симон не заметил никакого сарказма в комментариях Спаргоса, тот говорил совершенно искренне. «Синухет» принял кубок из рук юного слуги и сделал большой глоток из него. Вино было высокого качества, оно освежало его иссохшую гортань. Спаргос из Мегалополиса, очевидно, не был любителем, когда дело касалось финансирования мероприятий, и Симон решил, что ему нравятся и он, и его жена. Они были чистосердечны в общении и, несмотря на некоторую порцию благородной сдержанности, уважительны и дружественны по отношению к их проводнику и даже к своим собственным рабам. Это выгодно отличало их от большинства надменных римских и греческих туристов, которых он водил по руинам за последние несколько недель. Более того, и муж, и жена были равно глубоко и искренне заинтересованы в древних монументах Египта, как и в историях, которые рассказывал им Симон о них.

— Да, давай к нам. – Катэлла потянула его за руку. – Твой плащ весь в песке – должно быть, ты преодолел многие мили вдоль пустыни, и я вижу, что ты испытываешь жажду. Удалось ли тебе собрать ещё историй о древностях из свитков, спрятанных в пыльных склепах? Вот – закончи с этим кубком и держи следующий.

Симон кивнул, улыбаясь. Когда он впервые встретился с Катэллой, то был несколько озадачен её прямолинейностью. Сейчас же он понимал, что, хотя эта юная особа и была вдвое моложе своего учёного мужа, но она была всецело предана ему. Её энтузиазм к историям Симона, а не к нему самому – то была лишь грань её страсти к таинственной древности, и ничего более. Необычная женщина, прелестная и жизнерадостная, однако в её характере, как и у её мужа, преобладали научные интересы, нежели кокетливость или материнское чувство.

— Моя жена очень постаралась, чтобы сделать это торжественным событием. – сказал Спаргос, экономно потягивая из своей чаши. – Тем не менее, большая часть приглашённых нами гостей не пожаловало, и атмосфера этого места, кажется, мало способствует праздничному настроению. Сколько, говоришь, лет этому Сфинксу, Синухет?

— Никто не знает. Кто-то говорит, что он и пирамиды старше Египта, старше самого человечества.

— Это едва ли вероятно. – ответствовал Спаргос, криво усмехнувшись. – Геродот говорит нам, что пирамиды были построены фараонами Хеопсом, Хефреном и Микерином...

— Но существует и более древние писания, — прервала его Катэлла, — которые объясняют, как эти три фараона попросту присвоили пирамиды, что уже существовали, добавив к ним свои собственные различные постройки. И Сфинкс, о котором Геродот странным образом умалчивает в принципе, описан в этих древних документах как ещё более древнее сооружение.

Симон, уже наполовину осушивший вторую чашу вина, ощутил лёгкое беспокойство, что притупило приятное возбуждение от напитка.

— Могу ли я поинтересоваться, моя госпожа, что это за писания, в коих вы прочли подобные вещи?

— Что ж, они и в самом деле очень древние; по крайней мере, так мне поведал александрийский торговец, продавший их. Полагаю, что они были выкрадены из гробниц, так как у них имеется лёгкий запашок специй для бальзамирования, и они очень жёлтые и хрупкие.

— Папирусу весьма легко придать аромат и оттенок желтизны, – сухо прокомментировал Спаргос, — особенно тем, кто желает продать его доверчивым коллекционерам. Твои документы написаны по-гречески, моя дорогая, и потому не могут быть датированы ранее Птолемеев. Любой мог бы написать их.

— Я так не думаю, муж мой, — невозмутимо возразила Катэлла, — ибо я сильно сомневаюсь в том, что твой усреднённый фальсификатор обладает подобным воображением или искусством, чтобы сочинить подобные вещи. Писания эти предположительно являются фрагментами таких легендарных трудов, как «Тексты Мейдума» и «Свиток Бубастиса»...

Спаргос, изящно потягивая своё вино, обратил внимание, что Симон слегка опешил. Тем не менее, он лишь произнёс:

— Подобные заглавия хорошо известны из египетского фолклора о магических чудесах. Кто угодно мог использовать их.

Симон взглянул вверх, на залитый лунным сиянием лик Сфинкса, который высился столь близко и массивно, а затем сделал ещё небольшой глоток из своего кубка. Он читал из тех самых книг в библиотеке Менофара, что в храме Птаха, и теперь его беспокойство усиливалось. Могло ли быть так, что некие странные силы сплетали нити судьбы вокруг Сфинкса этой ночью?

— Сейчас может быть не лучшее время и место, чтобы обсуждать подобные вещи. – отважился сказать он.

— Почему же? – Спаргос окинул Симона резким взглядом. – Я только что заметил, Синухет, что чем больше ты пьёшь вина, тем трезвее ты становишься! Твои глаза уже не мечутся туда-сюда, и ты, кажется, утратил ту обольстительную, хотя и малость придурковатую ухмылку, которую обычно носишь на лице. И ты говоришь по-гречески лучше, чем делал это вчера. Вероятно, ты набрался этих диких историй из старых книг, схожих с теми, что собирает моя дорогая жёнушка? Конечно же, никто из числа прочих здешних проводников не рассказывает истории, хотя бы наполовину столь же увлекательные. Меня даже не удивит, Синухет, если окажется так, что ты умеешь читать.

Симон пожал плечами, решив, что отрицание не стоит того. В конце концов, к восходу он будет уже далеко отсюда.

— Ты проницательный наблюдатель, Спаргос. Это правда – я не тот, кем кажусь. Но не спрашивай меня, кто я или почему избрал этот путь жизни на какое-то время. Однако, ты ошибаешься насчёт старых книг. Они подлинные. Я читал их – не просто на греческом, но на изначальном египетском.

Тёмные глаза Катэллы расширись в изумлении.

— Ты можешь это? – она вновь схватила его за руку и потянула вперёд. – О, Синухет, смотри же! Только лишь сегодня рабочие, которых мы наняли, извлекли из земли эту каменную плиту, что, как видишь, прислонена к алтарю. До сих пор мы не нашли никого, способного прочесть её. Можешь ли ты?

Симон посмотрел вниз на небольшую стелу, на которой были выбиты тесные ряды египетской иероглифики.

— Она весьма древняя, но... да, я могу.

— О! – Катэлла, вне себя от радости, хлопнула в ладоши. – Пожалуйста, Синухет, прочитай их нам на греческом. Ну пожалуйста!

Симон кивнул. В свете мерцающих факелов, вместе со Спаргосом и другими участниками вечеринки, внимающими в зачарованной тишине, он медленно прочитал вслух:

«Я, Хафра, фараон страны Кем, повелитель Двух Земель, возлюбленный Хорэмху, сделал так, чтобы это было записано, дабы те, кто будут искать здесь в позднейшие времена, могли быть предупреждены или же получили наставление, согласно их сути и сути того, что они ищут. Ибо знайте же, о искатели, что мои глаза даже сейчас смотрят на вас, и что они читают намерения ваших душ.

Тем же, что взыскуют старинной мудрости, я скажу: мои сны да наставят вас, пока вы будете спать здесь на песке под луной. И сделав именно так, как я наставляю вас, вы сможете достичь царства чудес и богов, как сделал и я сам. Но тем, кто желает ограбить мою усыпальницу, думая лишь набрать сокровищ для своего личного земного возвеличивания, я скажу: ослеплённые глупцы, отступитесь! Ибо верная гибель вас ожидает. Ваши тела будут пожраны Пожирателем, самим Хорэмху, Владыкой Смерти, а ваши потерянные души будут блуждать в его чёрных чертогах навеки.

Ибо я, Хафра, подобно фараонам, жившим до меня, глубоко погрузился в тайны Тех, кто в древности выстроил пирамиды, и даже Тех, кто на заре времён спустились в Кем из звёздного лона Нут. И подобно тем, что были до меня, я стал Их слугой. И затем, копая ещё глубже старинное знание, чем делал до меня любой другой фараон, я узнал наконец секрет Хорэмху, Владыки Смерти, и тех первичных, что высекли Его образ, и помещения под ним, прежде чем строители пирамид спустились со звёзд. И, принеся жертвы Хорэмху таким способом, какого Он не ведал с забытых дней Стигии и Ахерона, я сделался его Избранником, что не умрёт, как умирают прочие люди, но будет охранять величайшее сокровище Кема во имя Его во веки вечные.

Посему Хорэмху наставил меня заменить Его прежние черты на черты человека, даже на мои собственные, чтобы поклонение Ему могло бы продолжаться человечеством с большей готовностью.

И ныне я, Хафра, скажу тем, кто когда-нибудь станут искать величайшее сокровище страны Кем, как делал я сам, и будут пытаться понять его истинную природу: исполните кровавое жертвоприношение и обряды, даже те, о коих я наставлял моих жрецов, дабы те хранили их в священных храмах Кем на протяжении столетий. И после того, исполнив их, вы должны будете войти...»

Симон сделал паузу. Его рука, мягко двигаясь по вырезанным иероглифам, слегка дрожала.

— Продолжай! – возопила Катэлла, хватая его за руку. – Прошу тебя, Синухет...

— Не могу. Последние несколько строк сбиты; судя по всему, намеренно. Вероятно, это вполне разумно.

— Как ты можешь думать так? Я так хотела бы узнать концовку!

— Ты восхитителен, Синухет! – вмешался Спаргос. – И это правда, даже если ты только лишь подделывал то, что якобы читал. Странно, насколько близко это соотносится с вещами, о которых ты нам рассказывал и теми, что моя Катэлла прочла в своих «старинных» папирусах. И, кстати, что насчёт «величайшего сокровища страны Кем»?

— Ага, сокровища! – провизжал хриплый голос. – К ним, парни – вырезать их всех!

Симон резко обернулся в сторону угрожающего визга, выхватывая свою остро заточенную сику. Около двух дюжин худощавых, смуглокожих негодяев неслись вниз по песчаному откосу, размахивая ножами и вращя верёвками с петлями. В первом же ряду этой ватаги Симон различил двух его знакомцев – Арфада и Кабира.

— Спаргос, сплочайте своих слуг, живо! – крикнул он. – Обороняйтесь!

Затем на них нахлынула эта крысиная стая, коля и рубя направо и налево. Несколько гостей Спаргоса, блея от ужаса, развернулись и бросились между лап Сфинкса. Худые скачущие фигуры погнались за ними, блестя ножами, и в следующие мгновения смертельные вопли раздались из теней. Спаргос и его жена, защищаемые четырьмя своими преданными рабами с посохами в руках, скорчились в ужасе, прижавшись спиной к камню левой лапы Сфинкса.

Всё это Симон успел ухватить прежде, чем волна нападающих обрушилась на него. Он увернулся от удара и парировал; изогнутое лезвие его сики, примерно той же длины, что и римский короткий меч, и созданное для боёв на арене, прошло полпути сквозь шею бандита. Человек хлопнулся на песок, его горловые артерии выплёскивали две струи крови.

— Взять его живьём, идиоты! – завопил Арфад. – И этих греков-богатеев тоже, они все достойны выкупа!

На шею Симона закинули петлю. Как раз тогда, когда она стала затягиваться, он разорвал её, и последовавший за этим выпад сикой выплеснул кишки ещё одного разбойника. Однако другие верёвки последовали за первой, и Симон не мог достаточно быстро уворачиваться или разрезать их. Он услышал крики, понимая, что это убивают рабов Спаргоса. Затем две петли одновременно затянулись на его теле, одна вокруг плеч, другая – вокруг запястья его руки с мечом. После этого его рывком сбили с ног.

Мгновенно вся стая набросилась на него. Левый кулак Симона врезался в челюсть третьего нападавшего, однако у него не было никаких шансов против банды из примерно двадцати жилистых варваров. В следующий момент его руки были заломлены за спину, колени — максимально согнуты, а запястья и лодыжки крепко связаны вместе прочными веревками.

После этого негодяи отступили, и Симон увидел, что Спаргос и его жена также были связаны, хотя и не столь тщательно, как он. Их слуги лежали бездвижно вместе с трупами двух бандитов, и кровь окрасила песок вокруг них.

— Отличная работа, парни! – сказал Арфад, развязно выступая вперёд. Он наклонился и отвязал кошель с монетами с пояса Симона. Его люди поступили так же со Спаргосом, Катэллой и убитыми гостями, избавив их от денег и ценных вещей.

— Вы же не уйдёте с этим, вы... вы разбойники! – пробормотал маленький грек с ощетинившейся бородкой.

— Разбойники? – хихикнул Арфад. – Римляне не подумают такого, когда мы представим им вашего... эм, проводника. Я думаю, они сочтут вас виновными в сокрытии преступника. Несомненно, что они заплатят нам огромное вознаграждение, когда мы передадим им вас троих.

— Ты безумен!

— Ты так думаешь? Тогда гляди! – Арфад схватил тюрбан Симона одной рукой, его бороду – другой, а затем рывком сорвал их и отбросил в сторону. Катэлла издала возглас. Человек, которого она знала Синухетом, был чисто выбрит, имел квадратную челюсть и тёмные волосы. И ещё он был по крайней мере на десять лет моложе, чем казался прежде. Более того, теперь она видела тёмный, зловещий разум в его глубоко посаженных глазах, что в ненависти застыли на низкорослом египтянине, вожаке этой разбойничьей шайки.

— Разве вам не ведомо, кто есть сей? – выкрикнул Арфад. – Это же Симон из Гитты, самаритянский чародей, за чью голову император Калигула назначил великую цену. Он был хитёр в своей маскировке, однако недостаточно, чтобы облапошить меня. Несколько недель назад, после совершения изрядного преступления в Мемфисе, он прибыл сюда, претендуя на должность проводника, однако отказываясь платить честный взнос Братству проводников. Он выдавал себя за полудурка, при этом рассказывая странные истории про пирамиды своим нанимателям – истории, которые никто из наших никогда не слышал. Он не жил ни в какой местной деревне, предпочитая ночевать в пустыне, и каждые несколько дней он вообще исчезал из виду на день-другой. По одному такому случаю мы с Кабиром последовали за ним и обнаружили, что этот лиходей отправился к храму Птаха в Мемфисе, что подтвердило мои подозрения. Теперь они дважды подтверждены, так как известно, что этот Симон – также беглый гладиатор, и он в самом деле сражается не хуже!

— Возможно, нам следует прикончить его. – произнёс Кабир, скалясь и касаясь пальцами своего ножа. – Колдун, который к тому же дерётся, как гладиатор, вдвойне опасен. Уверен, что римляне заплатят за него мёртвого не меньше, чем за живого...

— Нет, ибо Калигула имеет к нему личную обиду и желает увидеть, как он сдохнет под пытками. Но довольно этой болтовни. Поднимите его, вместе с этими глупыми греками, что наняли его. При любом раскладе, наша Гильдия будет вознаграждена имением Спаргоса в Александрии за то, что мы схватили Симона. Мы передадим эту троицу римским должностным лицам на рассвете, если, — Арфад близко склонился к связанному телу Симона, склабясь и ухмыляясь, — если только они не решат вместо этого поведать нам секрет величайшего сокровища Египта.

Симон, натягивая свои путы, воззрился на крысоподобное лицо Арфада снизу вверх.

— Глупец! Нет никакого сокровища...

— Нет, есть! – Арфад яростно пнул связанного. – Разве ты и эти богатые греки не обсуждали его, пока мы слушали? Не отрицай этого. Каждый египтянин слышал о сокровище, спрятанном под Сфинксом, и, очевидно, эта женщина обнаружила древние писания, в коих раскрывается путь к нему. Что ж, вот моё предложение. Веди нас к сокровищу и, так и быть, мы позволим вам троим уйти; может, даже дадим вам большой куш. Откажите, и мы всё равно обогатимся, передав вас римлянам...

— В этом нет необходимости! – проревел зычный голос. – Расправьтесь с ними, солдаты Рима!

Симон, болезненно извиваясь в своих путах, увидел два десятка, если не больше, легионеров с мечами наизготовку, несущихся вниз по склону. Безумие! Это было уже второе такое событие в пределах нескольких минут...

Затем две группы людей схватились. Несколько мгновений бушевала безумная ярость битвы – звенели клинки, раздавались проклятия и предсмертные вопли. Тело упало на камень всего лишь на расстоянии руки от лежащего Симона. Он увидел, что это был Кабир, лицо которого было искажено в смертельной агонии, а из огромной раны на груди хлестала кровь...

Внезапно банда египетских головорезов рассеялась и дала дёру, оставив по крайней мере треть своих лежать, истекая кровью, на каменной мостовой. Они бросились врассыпную вдоль Сфинкса с обеих сторон, а дисциплинированные римляне немедля разделились на две группы и ринулись вдогонку за ними.

Когда зазвучал рёв и шум возобновлённого боя, Симон принялся за стягивающие его верёвки. Несмотря на то, что он обучался у персидских мастеров избавления от пут, он мог судить, что ныне столкнулся со сложной задачей. Египетские разбойники – некоторые из них были, вне сомнений, любителями в деле похищения людей и торговли рабами – связали его настолько надёжно, насколько это вообще возможно было. Это займёт время, а его у Симона было мало...

Неожиданно он осознал, что у него вообще его не было. Четыре человека стояли над ним. Двое из них были легионерами, третий – римским официалом, а четвёртый – к изумлению Симона – оказался его старым учителем Менофаром.

— Прости меня, Симон. – сказал жрец. – Я надеялся, что ты уже будешь далеко отсюда. У меня не было выбора.

Легионеры быстро схватили Спаргоса и Катэллу и разрезали путы на их ногах, но не на руках. Затем они грубо препроводили пару греков к своему командиру.

— Как нам следует поступить с ними, начальник?

— Что ж, попридержите их. – ответил Эмилий. – Разве вожак этой крысиной стаи не сказал, что женщина открыла путь к сокровищу?

— И в самом деле так, командир.

Звуки битвы, которые уже затихали, сейчас полностью пропали. Римляне, судя по всему, загнали оставшихся бандитов в тупик позади Сфинкса и зарубили их всех. Минуту спустя подозрения Симона подтвердились, когда два десятка легионеров возникли из тени Сфинкса, выйдя на свет факелов, поодиночке или небольшими группами. Их клинки были тёмными от крови. Их число, кажется, не уменьшилось вовсе, что не показалось Симону чем-то удивительным. Римские легионеры были наиболее опасными войсками в мире, а эти люди Эмилия, без сомнений, были отобраны им вручную. Так что ничего удивительного, что они одержали сокрушительную победу над недисциплинированной шайкой египетских головорезов, не понеся никаких потерь.

Декурион вышел вперёд; его правая рука держала за волосы человеческую голову, с обрубка шеи которой капала кровь. В свете факелов Симон узнал черты похожего на грызуна Арфада.

— Мы вырезали всех бандитов, командир Эмилий, – доложил декурион, — и казнили их вожака, как ты и приказал.

— Отлично, Спор. – ухмыльнулся Эмилий. – Хорошо. Дай её мне.

Он выхватил голову из руки подчинённого, прошёлся между гигантскими лапами Сфинкса и швырнул её прямо на каменный алтарь, стоявший там. Затем, повернувшись, он вскричал:

— Так что, Менофар, как тебе это в качестве жертвы старому Хорэмху? Более двадцати разбойников убиты и истекли кровью у его образа, а голова их лидера украшает ныне его алтарь! Держу пари, что он не наслаждался такими жертвованиями со времён фараона Хефрена, когда тот возродил ритуалы Стигии здесь.

— Ты можешь быть прав в этом. – произнёс старый жрец мрачно.

Катэлла, дрожа в тисках двух римлян, внезапно воскликнула:

— Боги! Этот злой жрец! У него черты Сфинкса!

— Ерунда, моя дорогая. – спокойно сказал Спаргос. – Есть некоторое слабое сходство, возможно, однако не более, чем можно ожидать от египтянина из древней династии.

Спаргос повернулся к Эмилию.

— Я благодарю вас, командир, что спасли нас. Будете ли вы теперь столь любезны, чтобы освободить наши руки? Эти верёвки крайне неудобны.

Эмилий проигнорировал его реплику.

— Декурион Брут, ты и двое других оставайтесь здесь. Охраняйте Симона из Гитты и этого богатого грека как следует. Они будут достойной наградой для нас, если египетское сокровище окажется дурацкой затеей.

Затем он повернулся к Менофару.

— Что ж, жрец, теперь веди нас. Что касается женщины, мы возьмём ей с собой. Если она на самом деле много прочла в старинных текстах, то может оказаться весьма полезной.

Менофар кивнул, обернулся к Сфинксу и сделал несколько кратких, замысловатых пассов руками, после чего сказал Эмилию:

— Следуйте за мной.

Римляне, ведомые жрецом, исчезли за северной стороной песчаного холма.

Когда они ушли, Симон вновь принялся за свои путы. Эти сложные жесты Менофара, якобы ритуально направленные к Сфинксу, на самом деле были жестовым языком и несли послание Симону. От их смысла его прошиб холодный пот.

Ибо Менофар намеревался открыть Путь.

Затем Симон услышал, как Спаргос жалобно обращается к стражникам.

— Зачем они увели мою жену? Почем вы не развяжете нас? Если нужен выкуп, то я прослежу, чтобы вам хорошо заплатили. Освободите же меня, солдаты, и я заплачу вам больше, чем вы можете ожидать, преследуя какую-то дурацкую египетскую легенду...

Кулак декуриона звонко ударил по лицу Спаргоса. Маленький грек тяжело повалился на камень, после чего несколько мгновений дрожал и дёргался. Его лицо было поблизости от лица Симона, и тот констатировал шок в глазах грека; кровь сочилась из его губ и окрашивала его забавную козлиную бородку.

— Моя Катэлла! – простонал он. – Почему они забрали её? Что командир намеревается с ней делать?

Трое легионеров, беспокойно вышагивая, проигнорировали его. Их сапоги скрипели по песку и мелким камням. Их тени становились короче по мере того, как луна поднималась к зениту.

Силой прогнав все мысли из своего ума, Симон сфокусировал внимание на своих путах и продолжил работать над ними.

Около часа, под руководством Менофара, солдаты расчищали основание древней стены от щебня и булыжников. Труд этот происходил в поту и тесноте, так как они находились внутри узкого прохода, к которому привёл их жрец через скрытую расщелину в руинах снаружи. Лишь один человек за раз мог протиснуться сквозь неё.

— Что это за место? – спросил Эмилий по мере продвижения работы.

— Храм, некогда стоявший перед Сфинксом. Он также был построен предшественниками человечества; как ты можешь видеть по громадным размерам обтёсанных камней, из коих сложены эти стены. После того, как Стигия пала, пески поглотили этот храм на десять тысяч лет. Фараон Хефрен обнаружил его вместе со Сфинксом, однако со времени окончания его династии он вновь погрузился в песок ещё на три тысячи лет.

Эмилий, внешне сама невозмутимость, почувствовал, как его внутренняя надменность пошатнулась. Рим мог похвастаться разве что несколькими пустячными столетиями в мировой истории.

— Зачем мы расчищаем эту стену? – потребовал он. – Ниша перед нами выглядит как просто ещё одна из множества «ложных дверей», вырезанных древними в качестве символических врат в измерение вечности.

— Именно так, и большинство из них – это просто символы. Однако же самые древние, вроде этой, не просто символы. Фараон Хефрен и его предшественники всё ещё знали кое-что из утраченных искусств, что стигийцы унаследовали от Тех, Кто спустились со звёзд на заре времён. Они знали, как сконструировать врата в другие измерения, в другие миры. Подобные врата находятся сейчас перед тобой, командир Эмилий. Даже легион ваших самых искусных осадных инженеров не сможет так уж легко их разрушить, и лишь адепт Древнего Пути, как, например, я, может заставить их открыться для вас.

— Что ж, тогда давай за дело, — ответил нетерпеливо центурион, — так как я вижу, что мои солдаты уже расчистили весь завал целиком.

Менофар кивнул, после чего прошёл вперёд и уселся на земле, скрестив ноги, перед высокой нишей, вырезанной в скале. Из своей накидки он извлёк небольшое бронзовое кадило и поставил его на пол перед собой, затем наполнил его тем, что выглядело сушёными травами.

— Итак, командир, — сказал он, — дай мне свой факел.

Удивлённый Эмилий исполнил его просьбу. Менофар приложил факел к травам, и те начали тлеть и светиться. Резковатый аромат заполнил узкий проход.

— Что это за вещество ты жжёшь? — потребовал центурион подозрительно.

— Семена и лепестки Жёлтого лотоса. Они позволят моему духу выйти и войти в тело Хорэмху, великого Сфинкса, и тогда я смогу управлять открытием этого портала. А теперь соблюдайте тишину, ибо мне нужно сконцентрироваться.

Склонившись над маленьким кадилом, Менофар глубоко вдохнул дым, поднимавшийся из него, после чего выпрямился и пристально вперился в высокий проём в камне. Долгие минуты он сидел так, бездвижный как статуя. Эмилий, поначалу нервозный, мало-помалу расслабился. Испарения не были ядовиты, судя по всему, иначе жрец не стал бы вдыхать их в свои лёгкие в такой концентрированной форме. Центурион почувствовал внутреннюю расслабленность, даже ликование; вскоре величайшее сокровище Египта станет его...

Внезапно, без предупреждения, в каменной стене перед римлянами возникла вертикальная линия черноты. Она расширялась. «Ложная дверь», очевидно, вовсе не ложная, подалась вовнутрь практически бесшумно, не считая лёгкого шуршания песчинок под ней. Затем перед ошеломлёнными солдатами возник высокий, зияющий чернотой проём.

— Клянусь Палладой! – выдохнул один из них. – Что это за магия? Неужто жрец открыл врата в самый Гадес?!

— Нет! – возбуждённо выкрикнул Эмилий. – Скорее, врата к богатству, славе, власти!

Он повернулся к Менофару.

— Вставай, жрец, и веди нас к...

Однако Менофар более не сидел с прямой спиной в духовном созерцании. Вместо этого он распластался на каменном полу, будто при смерти.

— Вставай! – закричал Эмилий, нагнувшись вперёд и тряся жреца за плечо. – Вставай же!

— Он что, умер? – спросил Спор.

Эмилий выпрямился в полный рост.

— Похоже на то, однако я подозреваю, что нет. Он в трансе – в состоянии, в котором эти хитроумные египетские жрецы опытные мастера. Но это не имеет значения – он открыл нам Путь. Всё, что нам нужно сейчас – это идти вперёд и найти сокровище.

— И оставить его здесь? – сказал декурион. – А что если его дух заставит дверь захлопнуться позади нас, тем самым запечатав нас в той черноте навеки?

— Хорошая мысль, Спор. Мы можем взять его с нами. Тогда, если мы окажемся в ловушке, то и он тоже. К тому же, мы задвинем эту сломанную часть колонны в щель, чтобы заблокировать дверь, если она попытается закрыться сама. А теперь поспешим, парни – я хочу найти это сокровище и думаю, что и вы тоже.

продолжение ожидается

Мы продолжаем исследовать древний Египет в «Сокровище Хорэмху» (из «Pulse-Pounding Adventure Stories» #2, декабрь, 1987), действие которого происходит в марте 38 г. н. э. Вы можете помнить, как Лавкрафт написал историю на заказ для иллюзиониста Гарри Гудини, претендующую быть хроникой его приключений в Египте, «Под пирамидами». (Среди лавкрафтологов принято именно так именовать эту историю, по названию, данному ей самим ГФЛ, нежели «Погребённый с фараонами», под каким заглавием она была опубликована в «Weird Tales».) Хотя ничего в этом рассказе не связывает его эксплицитно с Мифосом Ктулу, однако все его элементы служат для связи его с другими отсылками Лавкрафта к Египту, как, например, в «Изгое». Тирни заставляет Симона Мага столкнуться с теми же самыми подземными ужасами девятнадцатью веками ранее, что вполне подходяще, ведь Симон – мастер сценических иллюзий и трюков с освобождением, подобно его коллеге из XX века Гудини.

Лавкрафт, непоколебимый рационалист, меж тем, вне сомнений, весьма увлекался псевдонаукой как сырьём для его наукообразных вымыслов. Он свободно черпал из липовых исследований Чёрчуорда потерянного континента Му и чудаковатых историй Чарльза Форта о добыче полезных ископаемых Земли инопланетянами. Тирни привык писать для журналов «Fate» и «Gnostica News», он даже составляет гороскопы; при всё при этом он не менее упёртый рационалист, как и ГФЛ. В «Сокровище Хорэмху» Тирни совмещает некоторые дикие домыслы о Большом сфинксе с идеями из «Лестницы в Небо» Захарии Ситчина.

Римский губернатор Флакк не изобретён Тирни. Философ 1-го века н. э. Филон Еврей написал трактат для Цезаря, жалуясь на чудовищные поступки этого человека, особенно что касается его несправедливого отношения к евреям. Филон описал его как высокоодарённого управленца, озлобившегося после смерти своего покровителя Калигулы, а после одолеваемого страхами впадения в немилость у своих новых начальников. Именно тогда он начал прислушиваться к коварным наущениям своих советников: а именно, сделать евреев козлами отпущения.

Среди прочих несправедливостей, которые Филон приписывает Флакку, числится его неспособность остановить позорное оскорбление недавно провозглашённого царём Ирода Агриппы I, возвращавшегося в Палестину из Рима через Египет. Похоже на то, что александрийские хулиганы устроили сатирический спектакль вдоль всего маршрута следования свиты Ирода Агриппы. Они поймали местного недоумка по имени Карабас и сделали из него фальшивого царя с папирусным колпаком вместо короны и дверным ковриком вместо царской мантии. Ему также дали стебель тростника в качества скипетра и чествовали его как «мар» («господин» на арамейском); данным титулом должны были приветствовать Агриппу по его возвращении на родину. Это должно было показать, что египтяне думают о еврейском «царе». Вспоминаются сцены евангельских Страстей, в которых Иисус был приговорен к смерти вместо Вараввы. Его нарядили в пурпурную мантию и терновый венец, как мнимого царя, а затем отправили по велению Пилата к Ироду Антипе. Последний, хотя и был всего лишь тетрархом, называл себя царём Иродом; посему и прислали ему версию «царя Иудейского» от Пилата. Или же можно задуматься, была ли вообще вся евангельская история извлечена из отчёта Филона?

* * *

Менофар, высший жрец Птаха в Мемфисе, напряжённо выглядывал из окна своей расположенной высоко комнаты, в то время как сандалии двух дюжин римских легионеров ритмично топали по плитам двора внизу. Свет раннего утра бликовал на железных шлемах солдат, равно как и на лысом и натёртом маслом черепе жреца.

— Они вернулись, о учитель, — произнёс глухой голос сбоку от старого жреца, — точно как мы того ожидали в течение прошедшего месяца.

Менофар повернулся и посмотрел на высокого молодого человека с мрачным лицом.

— И всё же мы не вполне беззащитны, Симон. Быстро – надевай свою маскировку и уходи через тайный северный проход. Проведи вечер, развлекая туристов в качестве гида по гробницам древних, как обычно. Когда ты вернёшься завтра, здесь всё будет хорошо.

— Ты уверен? – блеск в тёмных, глубоко посаженных глазах молодого человека отражал его беспокойство. – Эти римляне безжалостны, брутальны.

— Я справлюсь с ними. Они ищут тебя. Поспеши же, давай!

Молодой человек слегка поклонился, после чего исчез в тенях.

Несколько секунд спустя Менофар услыхал резкие удары, раздававшиеся снизу – рукояти мечей стучали по створкам высокого главного входа в храм. Старый жрец наклонился вперёд и крикнул из окна:

— Вам чего надо, солдаты?

Их офицер посмотрел вверх и выкрикнул в ответ:

— Я думаю, тебе это хорошо известно, жрец. Я – центурион Эмилий Ацер. Я пришёл сюда с ордером на арест некого Симона из Гитты, самаритянского ренегата, подозреваемого в убийстве Валерия Аргония, номарха Фив, и поджоге его корабля. Открывайте сейчас же!

Менофар нахмурился в сомнении. Затем ответил:

— Человек, которого ты называешь Симоном, невиновен. Личное зло Аргония привело его к гибели, как хорошо тебе известно, Эмилий Ацер. Ибо разве не ты был главным прихвостнем сумасшедшего номарха, когда тот планировал низвергнуть владычество Рима над Египтом средствами тёмной магии?

Римский офицер кратко оглядел храмовой двор, пустующий, не считая его легионеров, но затем ответил твёрдым голосом:

— Нечего уклоняться, лысоголовый. Открывайте ворота. Мои солдаты здесь отобраны мною лично за свою преданность. Более того, я пришёл с ордером власти.

— Чьим ордером?

— Авла Флакка, губернатора Египта; а его мандат получен от Гая, императора Рима. Флакк наделил меня властью делать всё, что нужно – и я имею в виду что угодно – дабы схватить Симона из Гитты. Смотри же!

Эмилий помахал в воздухе пергаментом.

— Пошли вниз одного из своих жрецов, чтобы прочесть это, Менофар, и ты узнаешь, что я говорю истинно.

Вновь старый жрец застыл в безмолвии, колеблясь в нерешительности столько, сколько осмеливался, пока его тонкие пальцы сжимали каменный подоконник. Это оказалось серьёзнее, чем он думал. Менофар надеялся, что Симон, его бывший ученик, сейчас быстро отдаляется к северу через узкие аллеи Мемфиса, направляясь в сторону пустыни.

— Довольно упрямиться! – крикнул Эмилий. – У тебя крепкий храм, но я могу приказать выслать сюда целый легион из Александрии, если понадобится. Ты готов к подобной осаде, старый жрец?

Менофар не был готов к такому. Он отправил вниз младшего жреца, и когда тот ему сообщил, что грамота Эмилия выглядит подлинной, неохотно согласился впустить солдат.    

Пока солдаты обыскивали храм, Эмилий Ацер, в сопровождении двух своих легионеров, встретился с Менофаром наедине в его высоких покоях.

— Не бойся, египтянин. – начал центурион, усаживаясь в единственном кресле, имевшемся в комнате – скромном, однако древнем и ценном экземпляре. – Мне нужен лишь волшебник Симон, а не ты. Расскажи мне, где он, и ты будешь щедро вознаграждён.

— Мне неизвестно, где он. Он был здесь, а теперь ушёл. Более того, он обучен искусству перевоплощения; ты едва ли найдёшь его, даже если бы я мог сказать тебе его местоположение.

— Даже если бы я предложил тебе значительную сумму денег?

Менофар сделал вид, что задумался на мгновение.

— Сколько? – спросил он наконец.

Статные, хотя и жёсткие черты лица Эмилия расслабились в усмешке.

— Назови свою цену. Император Гай предложил огромную награду за этого Симона Гиттянина. И даже больше – только между тобой и мной – губернатор Флакк несколько утерял императорскую милость после смерти императора Тиберия, бывшего его другом и патроном. Флакк был бы весьма рад презентовать Симона Гаю, тем самым обязав его перед собой и упрочив своё будущее в качестве наместника Египта.

— Никакая власть не защищена, не считая той, что исходит изнутри. – ответил Менофар, в его голосе и тёмных глазах не было и тени эмоциональности.

— Клянусь Гадесом, только не надо пудрить мне мозги своим мистическим вздором! – прорычал Эмилий, вставая. – Этот Симон, которого ты укрываешь, приложил руку не только к недавней смерти Аргония, но также и к смерти императора Тиберия в прошлом году. Я предполагаю, что ты знаешь кое-что об этом, Менофар, но я не буду настаивать. Я лишь скажу, что если ты не представишь мне Симона из Гитты, я уполномочен обыскать этот храм и убить каждого жреца и служку в нём – и именно это я и сделаю.

Менофар слегка побледнел, хотя черты его лица оставались бесстрастными.

— Это один из древнейших и самых почитаемых храмов Египта. – ответил он строго. – Стоит тебе подвергнуть его профанации, и люди этой земли восстанут против вас.

— Люди? – Эмилий сплюнул на плиточный пол. – Что ж, это будет позором, ибо тогда наши легионы начнут вырезать их тысячами, и это будет стоить Риму огромной суммы денег. Возможно, Риму даже придётся ввозить сирийских рабов, чтобы те собирали для него египетское зерно. Гай не хотел бы, чтобы Рим понёс такие расходы, и он не особо сдержан в припадках гнева. Как и я, старый жрец.

Хотя Менофар и поддерживал внешнее самообладание, сердце его упало. Ястребиные черты центуриона были жёсткими, безжалостными. Менофар хорошо читал людей и знал, что этот тип не блефует.

— Что ж, Менофар, выбор за тобой – передашь ли ты Симона мне или же желаешь утопишь Египет в алой крови?

Тут мог быть только один ответ. С усилием, подобным едва ли не агонии, старый жрец произнёс:

— Я отведу тебя к Симону, если смогу.

Римлянин ухмыльнулся, затем уселся обратно и рассмеялся.

— Полагаю, что данная дилемма немного скрутила тебе кишки, сфинксоликий! Однако ты мудрый человек, и, вероятно, искренний. Теперь, когда я объявил свою официальную миссию, мы можем расслабиться. Прикажи подать нам вина, и, возможно, мы сможем уладить сделку больше по твоему вкусу – так, чтобы не подвергать угрозе ни Египет, ни твоего драгоценного Симона.

Менофар выказал удивление против своей воли.

— У нас здесь нет вина…

— Неважно. Мы лучше договоримся на трезвую голову.

Эмилий Ацер снял большой кошель с пояса и извлёк туго скрученный свиток.

— Номарх Аргоний в самом деле изучал тёмную магию, как ты столь громко упоминал во дворе, и, ассистируя его, я увидел достаточно, чтобы узнать о том, что силы, которые он преследует, не были иллюзиями. Как управитель Фив, он был способен приобрести ряд древних книг, содержащих магическое знание из древнейших дней Египта. Большинство из них погибло, я предполагаю, в таинственном пожаре, уничтожившем его корабль несколько недель назад.

Центурион улыбнулся и ударил по левой ладони свитком, который держал в правой руке.

— Большая часть, но не все.

Менофар, уже начавший испытывать некоторое облегчение, внезапно ощутил покалывающий озноб.

— Что за свиток в твоей руке?

— Частичный греческий перевод труда, который, полагаю, тебе хорошо известен. Он находился в ящике с личными вещами, которые Аргоний оставил мне накануне того самого дня, как погиб. Несомненно, он как-то проглядел его. Папирус этот написан был давным-давно неким Лювех-Керафом, жрецом кошачьей богини Баст.

Дрожь, пробирающая старого жреца, усилилась. В «Свитке Бубастиса» Лювех-Керафа содержались тёмные и тревожные знания, передававшиеся с древнейших эпох страны Кем и даже с забытых стигийских времён, предшествовавших им. Лишь самые образованные из числа египетского жречества могли что-то знать о его существовании, не говоря уже о содержании. На полках со свитками самого Менофара хранилась практически полная копия, написанная оригинальным хемитским иератическим письмом. Там в том числе имелся раздел «Чёрные обряды», вымаранный с большинства копий, однако Менофар был достаточно дисциплинирован, чтобы не заглядывать в него.

— Я… я слышал об этом труде. – ответил он, позволив вкрасться в свой голос нотке сожаления. – Если номарх Аргоний пробовал исполнить какие-либо магические заклинания из него, это было опрометчивым поступком. Вероятно, именно поэтому он и его корабль сгорели в огне. Лишь адепт может осмелиться испытывать подобные тёмные вещи – или же дурак.

— Ты рассуждаешь в верном направлении, — произнёс ухмыляющийся Эмилий, — и не стоит держать меня за дурака. Я не сомневаюсь, Менофар, что у тебя имеется полная копия этого текста, спрятанная где-то здесь. Как сам ты заметил ранее, это же один из старейших храмов в Египте. Что ж, я оставлю эту копию тебе, не беспокойся.

Вновь римлянин ударил по своей левой ладони свитком, зажатым в правой.

— Я заинтересован лишь в этой части папируса, который добрый номарх ненароком мне оставил.

У Менофара не было сомнений, что Эмилий выкрал свиток. Внутренне он содрогнулся при мысли о подобной вещи, пусть даже в частичном переводе, находящейся в руках этого безжалостного, необученного центуриона, которому туповатый наместник Египта даровал столь много власти. Затем его поразила мысль.

— Как смог Аргоний, римский конник, умудриться перевести этот свиток с египетского на греческий?

— Он нанял подчинённого жреца из Фив, который сейчас мёртв. – ответил Эмилий. – А теперь давай вернёмся к нашему делу. В этом свитке говорится, что величайшее сокровище Египта сокрыто в нескольких милях к северу отсюда, под великим Сфинксом. Ты поведёшь нас к нему.

Менофар выдохнул, его невозмутимость была поколеблена.

— Сокровище Хорэмху! Но ты не понимаешь…

Достаточно. – Эмилий Ацер сурово нахмурился. – Не пытайся меня дурачить, жрец. Каждый египетский полевой батрак слышал о громадном сокровище, что спрятано где-то под Сфинксом или пирамидами. Я привык подвергать сомнению эти байки, считая их обычным фольклором наивных и невежественных крестьян. Но теперь, прочитав в этом древнем документе, написанном одним из самых учёных чародеев вашей земли, о сокровище, я уже более не сомневаюсь.

— Ты идиот! – прошипел Менофар, уже даже не пытаясь поддерживать свою невозмутимость. – Чернейшие тайны истории страны Кем сокрыты под Сфинксом и тремя пирамидами, что были вырезаны и выстроены прежде фараонов, прежде стигийцев… даже прежде, чем первый человек построил свою первую хижину из речного ила!

Римлянин грубо расхохотался.

— Ты хороший актёр, Менофар, но я – не один из твоих суеверных крестьян. Лювех-Кераф писал, что тайна Сфинкса – тайна величайшего сокровища Египта – передавалсь через высочайших жрецов в самых древних храмах этой земли. Что означает и тебя тоже, друг мой – не надо отрицать этого. Итак, веди же нас к сокровищу, и я позабуду про обыск этого храма и про награду, что Гай предложил за Симона из Гитты.

Менофар вновь собрался с духом, приложив усилия.

— Ты что же, выкажешь открытое неповиновение Флакку, губернатору Египта, и даже императору?

— Почему нет? Имея величайшее сокровище Египта, я смогу выкупить легионы Гая у него же. Кроме того, — Эмилий постучал пальцем по свитку в руке, — с теми силами, которые Аргоний пытался приручить, никакие армии не смогут мне противостоять. Или, скорее, против нас, Менофар – ибо для тебя было бы глупо лишить меня своей поддержки. Мы сможем достичь великой власти, работая вместе.

— Ты безумен, подобно столь многим из профанов, что погружались в древние мистерии гораздо глубже, чем было для них полезно.

Римлянин внезапно поднялся и прошагал к открытому окну; его черты вновь затвердели и посуровели.

— Иди сюда, жрец, и выгляни наружу.

Менофар сделал это, ощущая недоброе предчувствие в своём сердце. Внизу, на храмовом дворе, он увидел компанию солдат, штук двадцать, с обнажёнными мечами. Рядом с ними вдоль стены, одетые в белое, выстроились бездвижно все жрецы и служители, что были сегодня на своих постах в главном храме, около тридцати человек.            

— Взгляни как следует на своих подчинённых, Мэнофар, так как ежели ты не согласишься исполнить моё приказание, ты не увидишь их более живыми.

Старый жрец сглотнул.

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?

— Этой ночью ожидается полнолуние, ближайшее к весеннему равноденствию. Это будет ночь, когда, согласно «Свитку Бубастиса», обученный адепт может открыть тайный проход, ведущий в глубины под Сфинксом. Кровавое жертвоприношение также требуемо…

— Ты не знаешь о том, чего просишь! Силы могут быть выпущены на свободу…

— Молчать! Я предостерёг тебя о том, что не следует играть со мной, как с суеверным болваном.

Эмилий поднял руку и выкрикнул стоящему внизу офицеру:

— Декурион Спор, начинайте исполнение назначенной вам задачи!

Декурион отсалютовал, затем сделал жест двум легионерам, которые тут же схватили одного из самых юных служек – паренька лет шестнадцати – и потащили его прочь от стены, крепко держа за каждую руку. Офицер вышел вперёд, короткий клинок меча блеснул в его правой руке. Юнец безумно закричал, отбиваясь и лягаясь, когда солдаты стали наклонять его вперёд. Затем декурион умело размахнулся; клинок рассёк воздух, и крики внезапно оборвались, когда голова юноши отлетела в сторону и покатилась по каменным плитам.

Солдаты, как ни в чём не бывало, отбросили тело; оно слегка содрогалось, пока кровь хлестала из его обрубленной шеи.

— Как тебе это в качестве жертвоприношения кровью? – рявкнул Эмилий. – Должен ли я приказать моим людям продолжать?

На какое-то мгновение в тёмных глазах Мэнофара полыхнула ярость. В следующий миг, однако, эти глаза сделались столь же тверды, как и у римлянина, а его черты сделались столь же невыразительными, как и у вырезанной из камня статуи фараона.

— Нет, центурион. – ответил он ровным голосом. – Никаких больше убийств. Я вижу, что ты – командир, которому нужно повиноваться. Этой ночью я открою тебе путь к сокровищу Хорэмху.

Симон из Гитты, закутанный в лохмотья и с тонкой тростью в руке, быстро шёл в сторону севера, ступая длинными, плавными шагами, которые практически не отнимали энергию. Уже более полдня он спешно продвигался в этом темпе, пока мимо него, вдалеке за полями, по правую руку, проплывал илистый Нил, а по левую расстилались скалы, отмечающие ближний край Ливийской пустыни. Его угловатое, высокоскулое лицо, прежде чисто выбритое, теперь было наполовину скрыто всклокоченной коричневой бородой, тогда как его тёмные пряди волос были упрятаны под складки грязного льняного тюрбана.

Маршрут, которым он следовал, внезапно привёл его на пустынное плато, открывающее широкую панораму на три грандиозных пирамиды, что высились на нём. Несмотря на их привычный вид, Симон, как обычно, почувствовал трепетное благоговение при их надвигающемся присутствии. Благоговение это было внушено не только их ошеломляющим, сверхчеловеческим величием, но также и вещами, о которых он читал в зловещих древних текстах из библиотеки Менофара. Сразу же к востоку от них, по-видимому, наполовину погребённый в песках, улёгся огромный, с львиным туловом и головой человека, эйдолон Хорэмху, которого греки и римляне именовали Сфинксом.

Симон увидел двоих приближающихся мужчин. Когда они подошли ближе, он признал в них проводников, которые зарабатывали себе на хлеб в дневное время показами пирамид путешественникам и декламированием им того, что якобы было историей Египта. По ночам же, как он подозревал, они занимались намного более зловещими делами. Оба проводника были одеты в грязные льняные кафтаны и тюрбаны, схожие с одеянием Симона.

Когда они подошли ближе, самаритянин позволил своей походке стать немного ковыляющей, глубоко посаженные глаза же его стали несколько смущённо блуждать.

— Так-так, Синухет. – произнёс один из них, небольшого роста, с неряшливой бородой мужчина, чьи похожие на бусины тёмные глаза и выдающийся изогнутый носище делали его похожим на крысу. – Какая удача! Кабир и я весь день надеялись тебя встретить.

— Точно! – подал голос Кабир, человек столь же высокого роста, что и Симон, худой и жилистый, чьё щетинистое лицо одновременно было мрачно красиво и зловеще. – Месяц вышел. Сегодня день, когда ты должен заплатить.

— Заплатить? Заплатить? – Симон нервно затряс головой, избегая глаз этих двоих. – Я же никого не нанимал.

— Не валяй дурака. – ответил коротышка. – Думаю, что ты умнее, чем хочешь казаться, Синухет – если только это твоё настоящее имя. Мы же говорили тебе достаточно часто за последнее время, что половина твоего дохода идёт в Братство проводников. Так что давай, снимай этот кошелёк с пояса, и мы взглянем, сколько там есть.

Симон распознал вымогательство, однако он просто прикоснулся левой рукой к кошелю и произнёс дрожащим голосом:

— Это моё, Арфад. Прошу тебя, позволь мне сохранить его, ибо завтра я должен буду отправиться в странствие. Я уйду и уже не вернусь. Вы и другие больше не будете терять покупателей из-за меня.

— Нет, мы воистину не будем их терять. – Арфад резко рассмеялся. – Когда ты впервые прибыл сюда, Синухет, мы подумали, что ты черезчур туповат, чтобы быть грамотным надувателем туристов. Однако мы ошибались. Мы думали, что у нас есть отменные истории, но твои превзошли их все. И теперь каждый богатый болван, охочий до достопримечательностей, если уж нанимает тебя, то потом возвращается за добавкой. Они приходят к тебе, кто даже не египтянин, несмотря на твоё имя! Где ты вообще слышал подобные истории, Синухет? К примеру, эту, о Пожирателе мёртвых, что обитает под Сфинксом?

— Я… я не слышал эти истории. Они мне пригрезились.

— Ха! – рявкнул Кабир, доставая из-за пазухи длинный, изогнутый нож. – Ты кажешься безумным, шакал, но твоя сумасбродность принесла тебе много деньжат за прошедший месяц – больше, чем удалось добыть любому из нас, невзирая на весь наш опыт. Ты хороший актёр, кто бы ты ни был там, но недостаточно хороший, чтобы дурачить нас вечно.

— Я… я уезжаю завтра.

— Да, мы в курсе, – сказал Арфад, доставая нож, схожий с тем, что у Кабира. – так как сегодня нам стало известно, что тебя нанял богатый грек, Спаргос из Мегалополиса, чтобы послушать твои басни на ночь глядя. Он планирует вечеринку прямо перед Сфинксом. Такие вечеринки – явление нечастое, Синухет, и они приносят хороший навар.

— Именно, — прорычал Кабир, — денежки, должные попасть в кошельки честных египтян. Посему, Синухет, давай-ка сюда этот кошель, а мы позволим тебе взять половину суммы, которую Спаргос заплатит тебе за эту ночь. Одного этого будет достаточно, чтобы ты мог путешествовать куда вздумается.

— Вы… вы хотите ограбить меня? – вскричал Симон, изображая удивление и возмущение. Он неуклюже отступил на шаг, потрясая своей тонкой тростью перед этой парочкой, словно бы грозящим пальцем.

— Что ж, очень хорошо. – сказал Арфад, и его зубы блеснули в широкой ухмылке меж завитков его неопрятной бороды. – Если ты не желаешь путешествовать, тогда ты останешься здесь – навеки!

— Навеки! – выкрикнул Кабир.

Двое бандитов прыгнули вперёд, и в это мгновение неуклюжесть Симона испарилась. Его короткая трость для ходьбы, крутанувшись с мастерством гладиаторской подготовки, резко ударила по запястью Арфада и послала его изогнутый нож в воздух. Арфад пронзительно взвизгнул и отпрыгнул. В ту же секунду Симон плавно извернулся, едва избежав лезвия Кабира, остриё которого прорвало ткань его туники. Его левый кулак звонко треснул по голове египтянина, после чего тот упал на песок без сознания.

Схватив кинжал Кабира, Симон вновь повернулся и присел – но Арфад уже нёсся прочь среди валунов вдоль вершины утёса, повизгивая подобно испуганному горному кролику. Симон бросился за ним, но приземистый карманник почти тут же исчез за краем холма; звук его карабкающегося улепётывания слабо доносился из узкой лощины, что круто уходила вниз.        

— А он быстро бегает для такого мелкого грубияна. – пробормотал Симон, размышляя вслух. – Что ж, может быть, я и раскрыл своё прикрытие, но уже не долго до заката. Арфад вряд ли прекратит бегство ещё какое-то время, а этот второй головорез будет в отключке пару часов. Я же спрячусь среди гробниц до наступления темноты, затем присоединюсь к Спаргосу и его компании, когда взойдёт луна. При любом раскладе он заплатит мне ещё до полуночи, и я уже буду на пути в Мемфис до зари.

Менофар вместе с римлянами оставил лодку, когда солнце коснулось западного горизонта. Его лучи блеснули мельком на множестве золотых монет, перешедших из руки Эмилия Ацера в руку сухопарого, одетого в грязную накидку капитана. После этого обмена лодка бесшумно отчалила и медленно поплыла вниз по реке.

Вновь в сердце старого жреца зашевелилась тревога. Ацер со всей очевидностью нанял самое отъявленное судно, которое только смог найти среди верфей Мемфиса, чтобы привезти сюда своих людей; после чего он как следует им заплатил, чтобы те исчезли. Несомненно, центурион не хотел оставлять никаких следов для прочих римских официалов, дабы те не последовали за ним. Менофар сомневался, что ему самому будет позволено вернуться в его мемфисский храм или даже что ему сохранят жизнь, чтобы он мог увидеть завтрашний рассвет.

Они двигались на запад в полной тишине, проходя мимо дамб, что окружали поля и каналы, где коричневокожие феллахин, слишком усталые от дневных забот, чтобы проявлять особое любопытство по отношению к проходящей военной процессии, готовились возвращаться в свои хижины. Две дюжины легионеров сохраняли плотный строй с обеих сторон старого жреца — как для того, чтобы спрятать его белое одеяние от крестьян, так и для того, чтобы не дать ему убежать, думалось Менофару.

Наконец поля остались позади и дамбы уступили место скалистому подъёму – краю Ливийской пустыни, где, с неприкаянной внезапностью, самая плодородная земля в Римской империи превращалась в голую пустошь из камня и песка. Несколькими минутами позже они поднялись на вершину и увидели три монструозных пирамиды, величественно вырисовывающиеся в пурпурных тенях на фоне последних красных лучей заходящего солнца. Эти громады высились здесь веками, уходя за пределы человеческого понимания.

Отряд внезапно и спонтанно, безо всякой команды вожака, остановился. Несколько солдат начали бормотать благоговейные воззвания к различным богам, и Менофар увидел, что даже центурион Эмилий был под впечатлением, хотя и пытался не показывать этого.

— Очевидно, что ты прежде не посещал этого места .- произнёс жрец. – Каменная масса справа от нас – это Хуфу Хут, «Престол Хеопса». Средняя, хотя и не менее величавая, пирамида – Ур, «Великий», присвоенная фараоном Хефреном в качестве его мемориала. Меньшая из всех – Хур, «Самый южный», избранная фараоном Менкаура в качестве усыпальницы и защищённая его же внушающим ужас проклятием.

— Юпитер! – воскликнул один из легионеров. – Никакие смертные не могли бы построить их... эти горы! Несомненно, что сами титаны воздвигли их!..

— Тишина! – отрезал Эмилий.

— Однако этот человек прав. – спокойно сказал Менофар. – Не людьми были построены эти гигантские громадины. Три фараона, которых я упомянул, попросту присвоили их себе для личного пользования и выстроили храмы, кладбища и дороги вдоль них. Нет, они и Сфинкс, так же, как проходы и пещеры глубоко под ними, были созданы чудовищными существами далёкого прошлого, и входы их охраняются могучими предчеловеческими проклятиями.

— Заткнись! – повторил Эмилий. – Если ты пытаешься взвинтить нервы моих людей, у тебя этого не выйдет. Где Сфинкс?

— Там. – Менофар указал прямо перед собой, где нечто выпирало из-под песка.

Центурион, прикрыв глаза ладонью, вглядывался в сторону того, что показалось ему сперва естественной скальной формацией. Затем он осознал, что смотрит на отдалённый человеческий лик в головном уборе фараона, вырезанный из скального массива – спокойно взирающий лик, чьи непомерные черты, хотя и не вполне различимые в силуэте, каким-то образом вселили холод в его душу. Хотя статуя находилась от них всё ещё в одной трети мили, Эмилий ощутил странное нежелание приближаться к ней ближе.

— Мы отдохнём здесь, парни. – импульсивно скомандовал он, после чего повернулся и встретился взглядом с Менофаром. Солнце только что зашло, хотя его сияние всё ещё наполняло мир сумеречным светом. Полная луна уже взошла на востоке, отливая золотом над дальними пустынными холмами за Нилом. Её зловещий свет, казалось, окружал голову старого жреца подобно ореолу.

— Это каменное лицо прямо впереди – это и есть Сфинкс?

— Верно. Его гигантское тело, высеченное из цельного куска скального утёса, было создано даже прежде, чем поднялись эти могучие пирамиды. Это есть эйдолон Хорэмху, Обитающего-Над-Горизонтом, чей культ предшествует человечеству и чьё подземное царство получает все человеческие души в конце их земной жизни.

— Ха! Тогда почему, жрец, у него человеческое лицо? – римлянин повернулся, указывая в сторону отдалённой маячащей в сумерках головы, а затем вдруг издал изумлённый возглас. Свет уходящего солнца позади неё стал слабее, тогда как лунный свет на её лике усилился...

— Гадес! – выпалил декурион Спор. – Эти черты – они те же самые, что и у жреца!

Полдюжины солдат нервно схватились за рукоятки мечей. Эмилий сделал то же самое – ибо, как он мог теперь ясно видеть, слова декуриона были истинными. Те далёкие каменные черты, холодные, благородные и богоподобные, справедливые и угрожающие в своём титаническом величии, были точной копией черт жреца Менофара!

Когда он коснулся рукояти своего меча, Эмилий услышал, как старый жрец мягко, насмешливо хихикнул.

— Не бойтесь. — сказал Менофар. – Этот лик имеет схожесть с фараоном Хэфреном, что повелел стереть изначальные черты статуи и вырезать на их месте свои. Возможно, что и к лучшему – ибо какой мужчина или какая женщина смогут вынести созерцание лика Хорэмху, Бога Смерти?

— Тогда почему, — спросил Эмилий напряжённо, всё ещё сжимая рукоять меча, — почему те черты столь напоминают твои собственные?

— Разве? – Менофар пожал плечами. – Возможно, это оттого, что Хефрен был моим предком и его черты по-прежнему текут в моей крови. Хотя храм Птаха открыт служителям из множества родословных, некоторые из нас, египтян по происхождению, имеют весьма древние корни. Кто может полностью отследить подобные вещи?

Он огляделся вокруг, заметив беспокойство на лицах нескольких легионеров.

— Вы, римляне, разумеется, отнюдь не подвержены суевериям!

— Довольно! – твёрдо сказал Эмилий. – Я вижу твою игру, Менофар, однако для тебя же будет намного лучше сотрудничать со мной, нежели пытаться вывести из равновесия моих людей. Идём же – нам осталось пройти меньше мили.

Менофар кивнул.

— Очень хорошо, центурион. Как бы то ни было, нам следует подождать пока здесь. Любители старины порой слоняются вокруг Сфинкса до захода солнца, чтобы оставить на его алтаре подношения. Поклонение Заходящему Ра доказало свою полезность для обогащения местного населения. Однако мало кто из них задерживается здесь после наступления темноты. В любом случае, то, что ты хочешь от меня, не может быть сделано прежде, чем луна пройдёт половину своего пути к зениту.

Эмилий нахмурился на какое-то время, размышляя, можно ли этому жрецу доверять. Менофар знал слишком много древних тайн. И всё же, ставки были высоки – величайшее сокровище Египта...

— Что ж, прекрасно. – сказал он наконец. – Доставайте свои рационы, парни. Ешьте и отдыхайте. Мы пробудем здесь ещё два-три часа.

продолжение следует

Ещё со времён самого раннего чтения книг я помню две, произведшие сильное впечатление на меня: собрание удивительных историй под названием «Tales of Long Ago», и объёмный том серо-серебристого цвета, повествующий о якобы подлинных случаях призрачных явлений, «Casebook of Ghosts» Эллиота о’Доннела. Соответственно, когда я начал формировать свой собственный вкус, то естественным образом направлял внимание к схожим текстам. Со временем у меня появилась идея, что в этой области литературы существовало пять великих писателей: Артур Мэкен, Элджернон Блэквуд, Эдвард Дансейни, Уолтер де ла Мар и Уильям Хоуп Ходжсон.* И я искал и прочитывал их книги с энтузиазмом и наслаждением. Они стали моими спутниками по жизни. Другие авторы, разумеется, постепенно присоединялись к этим домашним кумирам; но никто из них так и не смог до конца взойти к высшему пантеону изначальной квинтархии.

Вскоре после этого я заинтересовался писателями 1890-ых, начавши с увядающих, однако заклинательных стихов Эрнеста Доусона, затем увлёкшись отточенным, тонированным реализмом коротких историй и виньеток Хьюберта Крэкенторпа и, наконец, погрузившись в загадочную и великолепно витиеватую прозу Мэтью Фиппса Шила. Таковы были чудесные, призрачные и эстетические флюиды, что парили вокруг меня, когда я начал думать о том, можно ли сделать один шаг дальше от чтения и попробовать сочинить что-то самому в том жанре, который мне так нравился. Жанр «психического детектива» был для меня в особенности привлекательным; в частности, это рассказы о князе Залесском авторства Шила, м-ре Дайсоне авторства А. Мэкена и Томасе Карнакки авторства У. Х. Ходжсона. Как бы странно это сейчас не казалось, для меня тогда самой естественной вещью в мире было попытаться написать что-то, похожее, на мой взгляд, хотя бы немного на их приключения.

Я уже пробовал это сделать, написав небольшой сборник рассказов с участием Ральфа Тайлера, исследователя сверхъестественных явлений из Нортхэмптоншира, который курит отвратительные сигареты и живёт в многоэтажке. Однако идеи, которые я вынашивал для дальнейших эпизодов, казалось, имели мало общего с ним. И вот однажды, когда я прогуливался по аллее старых буков, больших и серых, ко мне едва ли не разом пришли заглавие, образ главного героя и сюжеты первых двух историй о Знатоке. Джефф Дэмпси и Дэвид Коупертвэйт устроили моему новому персонажу дебют в их небольшом добротном печатном журнале, «Тёмные грёзы».

Тем не менее, потребовалось довольно много времени, чтобы составить сборник – опять же, довольно тонкий – его приключений, который был азартно издан «Тартарус Пресс». Этот сборник получил название «В фиолетовых вуалях» (1999). Эпизоды карьеры Знатока становятся немного полнее и, вероятно, разнообразнее во втором томе, «Маски и цитадели» (2003). К этому моменту мне посчастливилось заручиться поддержкой своего доброго друга, с которым я был знаком в течение многих лет, посвящённых фантастической литературе. Им был Джон Говард. Так началась коллаборация, в достаточной мере позволившая Знатоку продолжить рассказывать свои истории. При этом некоторые из них становились продолжительнее и своеобразнее, чем оригинальные наброски. Кое-какие из них были любезно приняты новым издательством «Экс Окциденте Пресс» в Бухаресте, Румыния, и опубликованы в третьем томе вместе с прочим материалом, под заглавием «Обряд Требизонда» (2008). Знаток же к тому времени приобрёл нескольких союзников. Большая их часть собралась, чтобы поддержать его в противостоянии, возможно, величайшему шедевру чертовщины в «Нисхождении огня». Эта новелла впервые появилась в «Странных историях» (2003) под редакцией Розали Паркер.

Все эти истории следует расценивать как вотивные свечи в святилищах тех литературных божеств, которых я почитал столь давно. И весь тот причудливый свет, что имеется в этих рассказах – не что иное, как проблески тех великих идолов; и вся та беспокойная темнота, что присутствует в них, отброшена длинными тенями тех писателей.

Марк Валентайн

Килдвик, Йоркшир

Январь, 2010

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Образы

Знаток, как я должен буду его называть, проживает в скромных меблированных комнатах в одном из наших тихих кафедральных городов. Он, вне сомнений, весьма обеспечен, однако дополняет своё и без того приличное наследство жалованьем от постоянной, хотя и не слишком подходящей ему административной работы. И, поскольку он избегает многих излишеств современной жизни, то может полноценно наслаждаться всеми формами искусства. Его вкус настолько привередлив, что едва ли его можно назвать коллекционером. Он не собирает огромные коллекции по крупицам из одного лишь побуждения к приобретению и накоплению; он делает выбор, применяя исключительно личную проницательность. Поэтому среди друзей он известен под тем прозвищем, которое я ему дал. Однако я не думаю, что многие так же, как и я, понимают, что он также, в своём роде, знаток всего необычного, а именно тех проблесков иной области реальности, которых удостаиваются лишь определённые люди и в определённых местах. Вкупе с его условным согласием – основанном на анонимности и всех необходимых нюансах – я намереваюсь пересказать некоторые из его встреч с этим измерением бытия.

Я часто обращал внимание на кувшин из тёмного фаянса, весьма совершенной формы, стоящий на каминной полке моего друга. Время от времени он была наполнен водой, хотя я ни разу не видел, чтобы его украшали цветы. Знаток, должно быть, замечал мои растерянные взгляды, обращённые к этому предмету, потому что одним вечером он поведал мне, как этот кувшин попал к нему.

— Я не предполагаю, — начал он, — что ты помнишь ту внезапную моду, которая вывела на первый план керамические работы Остина Блэйка. Гончарное мастерство долгое время считалось и считается бедным родственником искусств — я зову его более, чем ремеслом – и посему весьма необычно для любого из его практиков, если ему удаётся-таки достичь известности. Однако Блэйк был молодым человеком необычайного таланта. Он творил элегантные амфоры и деликатные сосуды, у которых, как считают некоторые, нет равных со времен античности. Спустя нескольких лет непризнанного труда, общественность в конце концов догнала его, и какое-то время было просто «самым большим достижением» иметь произведение Остина Блэйка в своей гостиной. Он стал любимцем болтливых модных салонов и вскорости заработал больше – намного больше – чем во все прежние неурожайные годы. Однако Блэйк никогда не был на своём месте на коктейльных вечеринках и в арт-салонах, так что, когда фурор начал утихать, он вложил кое-какие средства, полученные от его признания, чтобы приобрести уединённый коттедж в Херефордшире, и переделать часть его в студию, где мог бы спокойно творить.

Потом последовало продолжительное молчание. Я, следивший за его работой с самого начала, заметил это, как мне думается, прежде большинства других. Акционеры и агенты продолжали снабжать публику изделиями Блэйка, однако я знал, что это были его ранние работы, ныне вновь попавшие на рынок. Проходили месяцы, и из его рук не появлялось вообще ничего нового. Я практически начал думать – к своему стыду, признаю это – что он принимал участие в какой-то тщательно продуманной уловке, призванной создать искусственный дефицит и тем самым внушить новый стимул к вящему любопытству и алчности коллекционеров. Мои письма к нему оставались без ответа.

Наконец, я положился на своё раннее знакомство с ним, чтобы нарушить его сельский ретрит, более-менее вынудив его принять приглашение от меня. Я придумал какое-то оправдание по поводу того, что нахожусь в его краях, и сказал, что позвоню. Блэйк же с очевидной неохотой позволил мне погостить у него какое-то время.

Мой путь к его месту отшельничества пролегал вдоль спокойной, мечтательной Золотой долины, но немногим позднее я уже проходил мимо стройного шпиля Питерчёрч. Его указания заставили меня свернуть в клубок узких переулков, лежащих в тени Чёрных гор. После нескольких поворотов я вышел к его коттеджу, одиноко стоящему на опушке дремучего леса. Его выбеленные стены и обновлённый облик должны были бы быть весьма обнадёживающими. Однако же у этого места ощущалась мрачноватая атмосфера, которую я никак не мог не заметить. Блэйк рассказал мне, что коттедж какое-то время пустовал, и думаю, что дело было именно в этом самом отсутствии «обитаемости», которое я ощутил. Казалось, будто дом так никогда и не смог привыкнуть к людям…

Блэйк приветствовал меня вполне радушно, хотя поначалу у меня и не было никаких зацепок на тему внезапной остановки его продуктивности. Он провёл для меня экскурсию по коттеджу, который был столь уединён, что в нём отсутствовало большинство современных удобств. В доме имелось рудиментарное электроснабжение, но не было газа; вода качалась из местного колодца; телефона тоже не было. Я мог понять, какое это имело очарование заброшенности для Блэйка, и вместе с тем не мог понять, почему оно не вдохновляло его. Студию он оставил напоследок и едва позволил мне заглянуть внутрь. Однако я увидел безошибочные признаки недавнего труда, так как инструменты и материал лежали там повсюду, и гончарный круг всё ещё был влажным. И всё же печь и некоторые шкафы для хранения были закрыты и, на моё удивление, даже заперты на замок. Я сделал какую-то лёгкую ремарку касаемо ценности его работы, ныне требующей дополнительных мер безопасности, но он не снизошёл до ответа.

Казалось, мы каким-то образом играли партию в психические шахматы, в которых каждый шаг, сделанный мной в попытках узнать о его текущей работе, перекрывался ловким изменением темы или прямым уклонением от ответа. Наконец, когда стало вечереть, я извлёк взятый с собой подарок – футляр с двумя бутылками старого бренди, которое он некогда оценил – и стал с усердием потчевать его этим. После я упрекнул его в том, что он почивает на лаврах. Я сказал, что раньше считал его истинным творцом, создающим лишь потому, что должен, не имеющим никакого другого мотива. Но что мне думать о его кажущемся уходе на пенсию? Что он исчерпал свои силы? Или попросту купается в своём новом богатстве?

Поначалу он принял это за простую болтовню и подшучивание. Так что я сделался торжественным и подчеркнул, что имел в виду то, что сказал. Я подстрекал его, размышляя, не хранит ли теперь он свои изделия только для богатых клиентов и не забыл ли о старых друзьях. Моя достаточно циничная уловка сработала. Блэйк сделался оживлённым, а его рыжеватые волосы, обыкновенно довольно всклокоченные, стали положительно вулканическими. Он гневно взорвался против моего вероломства. Затем он попритих, и на него будто бы опустилась невидимая тяжесть. Блэйк взглянул на меня и пробормотал:

— Я бы избавил тебя от этого, но вижу, что ты хочешь достать меня своими расспросами. Так что ты узнаешь правду.

И он двинулся в сторону своей студии, вошёл туда, щёлкнул замком и широко распахнул дверцу шкафа. Полка за полкой были уставлены работами многих часов; меж тем это не были светлые и прекрасные творения, что принесли ему такую славу. Там громоздились иссушённые чёрные абстракции, каждая из которых казалась жестокой насмешкой над фигурой человека в моменты мучения. Там были тёмные, отвратительные сучья, похожие на искривлённые ветви деревьев, которые избегают солнечного света, или на влажные наросты плесени. Там были формы, подобные тем, что мог создать безумец, не подлежащий излечению; или же, скорее, похожие на обрубки, оставленные демиургом, уставшим от попыток создать совершенное зло.

Я воззрился на Блэйка.

— Ты видишь? – прошептал он. – Видишь?

Я закрыл дверь и повторно защёлкнул замок.

— Почему? – было единственное, что смог спросить я.

— Почему? Почему? – Блэйк разразился диким, ироническим хохотом. – Хотел бы я знать, почему. – Он пожал плечами и налил ещё бренди. – Каждый раз, когда я возвращаюсь к кругу, то не мои руки формуют глину. Сама земляная масса создаёт свои собственные формы. Вновь и вновь я возвращался к этому, пробуя всё, что мог, чтобы вернуть себе контроль – и всякий раз изделие проявляло свой собственный облик. Я пробовал менять глину, но безрезультатно. И когда эти уродливости выходят из печи, то они все одинаково и совершенно чёрные, не важно, что я делаю с ними. Однако я не могу оставаться в стороне. Оно – они – не позволят мне…

— Они?

— Да. Я даже начал видеть эти инфернальные сущности в тенях, что сгущаются по вечерам. И слышать их тоже, в криках грачей и писке летучих мышей. И обонять их, когда земля раскаляется перед дождём. Понимаешь ли ты меня, чёрт подери? Это похоже на то, словно бы они завладели изнутри каждым отдельным моим чувством. Даже вкус местной воды отдаёт ими.

Знаток сделал паузу в повествовании, встал со своего кресла с подголовником и облокотился о каминную полку, глядя в сторону огня.

— Вот что он говорил. Редко мне доводилось видеть человека в столь же отчаянном положении.

продолжение следует

Девушка чувствовала, что ею пренебрегают и неправильно понимают. Следует отметить, что ею пренебрегали не в том смысле, в котором это применимо к тем, кто находится в бедности или нужде. Напротив, она, вне всяких сомнений, была объектом зависти для многих, и она сама это знала. У неё не было проблем с личным комфортом, ею не пренебрегали в умственном плане. Гувернантки обогатили её тем, что мы называем знаниями, любящие родители щедро одаряли её вниманием и заботой. За ней присматривали, её наставляли и обучали со всем возможным тщанием. Она знала всё это. Также она знала, что стоит ей сформулировать разумное желание по какой-либо конкретной вещи, и она непременно получит это. И всё же девушка ощущала, что ею пренебрегают. Одинокое чадо, лишённое брата или сестры и не имеющее силы или же воли найти близких друзей среди прочих девочек в своей округе, она была вынуждена полагаться на родителей и их друзей. В детские годы она ощущала себя счастливой, однако теперь, по мере того, как проходили годы, девушка стала чувствовать, пускай ещё смутно и неясно, что она изолирована от всех и одинока.

Она двинулась дальше, направляясь в самую чащу леса. Огромный сенбернар шёл рядом с ней, уверенно ступая по хорошо знакомой тропе. Девушка позволяла своим глазам останавливаться на величественной красоте деревьев, а её усталые мысли находили отдохновение в их глубинном спокойствии. Её путь постепенно вёл вверх по гребню хребта, покрытого тёмным величием шотландских елей. Через несколько мгновений после того, как девушка вошла в лес, деревья сомкнули свои ряды за её спиной, закрыв все проблески долины, откуда она пришла. Впереди и по бокам от неё поднимались они, прямые и высокие, с оголёнными стволами, вверх, туда, где разветвлялась их тёмно-зелёная листва, практически скрывая за собой небо. То здесь, то там появлялись редкие просветы, и в них пробивался папоротник-орляк, тянущийся к солнцу. Его зелёные листья колыхались под лёгким ветерком. Ноги девушки бесшумно ступали по сухим сосновым иголкам, пока она спешила дальше, упиваясь свежим чувством отдыха, покоя и мира великого леса.

Наконец деревья начали редеть впереди неё, зазоры среди них делались чаще и больше, и вскоре, выйдя из елового леса, девушка стала глядеть вниз на счастливую долину, лежащую меж двух горных хребтов. За пределами долины, под лучами медленно заходящего солнца, вновь возникали массы еловых деревьев, чёрных и зловещих. Исключение составляла левая сторона панорамы от местоположения девушки, где нисходящий горный кряж мягко переходил в более открытую местность и можно было увидеть позади деревьев прекрасную перспективу свободных от леса лугов. Когда девушка вышла из-под покрова сосен, перед ней возник пруд со стоячей водой, питаемый небольшим ручьём, который извивался внизу вдоль зелёной лесистой долины. Там росли вербы, ивы и орешник, а дно долины в этом сезоне было устлано ковром из лютиков и кукушкиного цвета. Окаймлялось же всё это великолепие высокими соцветиями наперстянки, а также цветущей бузиной и рябиной. Среди этих небольших растений периодически попадался высоченный дуб, корявый и бесформенный, напоминавший по сравнению со статными елями какого-то неуклюжего великана древних эпох.

Лес был совершенно недвижен, послеполуденное затишье лежало на нём. Не было никаких звуков помимо мягкого шёпота ветра в верхушках елей, да случайного резкого крика сойки, удивлённой редким видом человека, да металлической ноты шотландской куропатки, плывущей вдоль пруда своими странными, будто у заводного механизма, движениями. С этими звуками смешивался мягкий шум воды, вытекающей из озерца через старинную плотину в сторону возделываемых полей внизу. Всё остальное было безмолвно и бездвижно, и девушка, усевшись на пень от давно сгинувшего дерева, погрузилась в абсолютную тишину, а столь же тихий пёс улёгся у её ног.

Умиротворённость пейзажа успокоила неприятные мысли, которые смущали девушку. Постепенно последний дар Пандоры вновь заявил о себе. Девушка стала ощущать себя и своё будущее более уверенно. Путь её был поистине утомительным и длинным, недостаток сочувствия и интереса мешал ей, однако она ощущала, что внутри неё сокрыты семена великих деяний. Мир ещё услышит о ней, успех рано или поздно будет у её ног. Грёзы её были бесформенными, непонятно было даже, в каком направлении они могут быть реализованы, однако главенствовала над всеми мечта о музыке, её любимой музыке. Девушка с горечью понимала, что пути ко множеству амбиций закрыты для женщин, но по крайней мере врата музыки открыты для них. Видения становились более отчётливыми; журчащая вода, шелест сосен распадались в волнующие ритмы и переплетающиеся гармонии. В своём восхищении девушка слегка пошевелилась. Крупная собака, открыв глаза, подняла их на неё и лизнула руку своей хозяйки. Это напомнило девушке о ней самой; она удивлённо поглядела сперва на вечерние небеса, а потом на свои часы. Издав негромкий возглас из-за позднего времени, девушка поспешила возобновить свою прогулку сквозь хвойный лес. Вот она вновь возникла на открытом склоне холма и быстро спустилась вниз. Деревья, сгибаясь под растущим ветром, казалось, вытягивали свои длинные сучья за ней.

Леса зачаровали её.

Свои дни девушка проводила всё больше и больше в мечтательности среди укромных лесных мест. Она была всё больше одна. Её отец, человек занятой, завтракал и уходил до самого вечера, прежде чем его дочь спускалась вниз. Давняя традиция, вызванная её хрупким здоровьем, сделала её любительницей поспать подольше. Вечером, по возвращении с работы, отец был обыкновенно уставшим, хотя и добрым. Её мать, с давних пор инвалид, находилась вдали от дома на бесконечном лечении, и в её отсутствие даже редкие визиты унылых местных соседей прекратились совсем. И так вот она и жила, окружённая комфортом, забытая всеми девушка!  

Она становилась всё более отвлечённой и мечтательной; пренебрегала своими обязанностями, даже своим внешним видом. Слуги, давно уже считавшие её чудачкой, начали беспокоиться и даже тревожиться. Девушка сделалась непредсказуема в своих привычках; она уходила в лес и часами была там, не обращая внимание на время. В своих прогулках она знакомилась с каждым уголком леса. Также она свела знакомство с бдительным егерем и старым лесничим во время их работы. С ними девушка была на дружеской ноте. Убедившись, что сенбернар не питает злых намерений по отношению к фазанам, смотритель вёл себя достаточно учтиво. После пары слов приветствия он стоял на месте и смотрел, как гибкая, одинокая, одетая в бурое фигура ускользает от него среди таких же бурых стволов деревьев, со странной смесью сочувствия и недоумения.

Но со старым лесничим молодая девушка подружилась ещё ближе. Ей нравилось наблюдать за его одинокой работой и замечать на его морщинистом лице выражение человека, который прожил свою жизнь в полном одиночестве среди лесных красот и познал их величие, а также частицу их тайны. Она мало разговаривала со стариком, в те дни девушка вообще делала это лишь с немногими и в редких случаях, но её наблюдение за ним было сочувственным, и она, казалось, пыталась вытянуть из него что-то от той лесной тайны, в которую он был погружён.

И находясь в лесу одна, девушка становилась всё ближе к ним; деревья стали для неё больше, чем просто живыми растениями. Они становились личностями. Сначала только некоторые из них были наделены личностью, но постепенно она осознала, что каждое дерево было живым и разумным существом. Она любила их всех, даже корявые дубы были её друзьями. Девушка лежала ничком в своём любимом уголке, нависающим над прудом, лес становился всё больше и больше живым, а ели, что колыхались и шуршали на ветру, были душами, возносящими свои голоса к Богу. Она представила каждую из них живой, отдельной душой, и скорбела об упавшем гиганте, как если бы он был её другом. Девушка делалась всё более и более увлечённой, всё более и более молчаливой и почти не обращала внимания на своих близких. Временами её отец внимательно вглядывался на сидящую напротив него безмолвную девушку, одетую в простое белое платье, однако он не мог выявить в ней ничего тревожного. Мать её писала, и девушка отвечала ей. Письма выражали привязанность, однако в них не выражались скрытые внутри неё глубокие тайны и томные стремления её сердца.

Леса завладели ею.

Находясь в них, прогуливаясь туда-сюда или отдыхая на поваленном стволе какого-нибудь дерева, слушая шелест ветвей вокруг, девушка осознавала, что эти звуки были пронизаны мелодией. Она чувствовала, что здесь, и только здесь, в одиночестве среди деревьев, она может создавать ту божественную музыку, которую её душа оставляла без выражения внутри неё. Тщётно она пыталась в своей музыкальной комнате достичь даже самых нижних террас дворца музыки, чьи величайшие залы свободно открывались ей среди уединения лесов.    

Мало-помалу она увлеклась ими; она еще не осмеливалась посещать их по ночам из-за некоторой досады отца, но днем она почти жила в них, и ее вера в души деревьев становилась все сильнее и сильнее. Она часами сидела неподвижно, надеясь, веря, что в любой момент к ней может прийти откровение и что она увидит танцующих дриад и услышит свирель Пана. Но ничего не происходило. «Еще один день разочарования», — плакала она.

Прошло лето, одно из тех редких лет, которые слишком редко посещают нашу английскую землю, но которые, когда они появляются, своей чудесной красотой и восторгом заставляют нас быть благодарными за то, что мы живы, хотя бы ради того, чтобы наслаждаться радостями природы.

В один из таких славных дней девушка, как обычно, забрела в лес. Был полдень, небо было безоблачным, ветер почти стих, но временами легкое дуновение с запада тихо шуршало сосновыми ветвями высоко над головой. Двигаясь дальше, девушка оглядела вокруг себя хорошо знакомые ей деревья. Все было как обычно. Природа раскинула перед собой свои красоты, славные, загадочные, сокрытые от познания человеческой души. Девушка остановилась.

— Неужели за этим ничего нет, — воскликнула она, — ничего?! Природа — всего лишь нарисованное зрелище? О, я так жаждала Природы, обрести покой и проникнуть в тайну леса, но ничто не отвечает на зов моей души!

Она снова двинулась дальше, страстная, нетерпеливая, тоскующая, со всей тоской молодости и роста к новому, прекрасному. Вскоре она достигла своего местечка над прудом и, сев, закрыла лицо руками. Её плечи вздымались, её ноги ударяли по земле в торопливом волнении, её душа кричала от тоски.

Внезапно она перестала двигаться, ещё мгновение находясь в своей прежней позе, затем, подняв лицо, огляделась вокруг. Что-то случилось! Что-то, в эти несколько мгновений! Для её внешнего взора всё оставалось неизменным: заводь по-прежнему молчала в солнечном свете, ветерок всё ещё шелестел в верхушках деревьев, золотарник всё еще кивал на солнце на краю заводи, и вереск всё еще пылал на нижних склонах хребта напротив неё. Но произошла перемена! Невидимая перемена! И в мгновение ока девушка поняла. Лес знал о ней, деревья знали о её присутствии и следили за ней, даже цветы и кусты знали о ней! Чувство гордости, радости и небольшого страха овладело ею; она протянула руки.

— О, мои любимые друзья, — воскликнула она, — вы наконец пришли!

Она прислушалась, и лёгкий ветерок среди сосен, казалось, изменился, и она могла услышать их голоса. Нет, даже сами фразы этих голосов, обращающихся друг к другу на языке, всё еще чуждом для её слуха, но который, как она чувствовала, был ей знаком и скоро станет понятен. Она знала, что за ней наблюдают, обсуждают, оценивают, и её охватило лёгкое чувство разочарования. Где была любовь и красота Природы? Эти леса, были ли они дружелюбны или враждебны, наверняка такая красота не могла означать ничего, кроме любви? Она начала бояться; что же будет дальше? Она знала, что грядёт что-то великое, что-то впечатляющее, что-то, может быть, ужасное! Она уже начала чувствовать, как к ней приближаются невидимые, неслышимые существа, и уже начала понимать, что постепенно из неё вытягиваются её силы, её воля. И чем всё это закончится? Ужас начал овладевать ею, когда внезапно на дальнем берегу пруда она увидела старого лесника, медленно идущего домой. Знакомая фигура, одетая в грубую вельветовую одежду, сутулилась под вязанкой свежего хвороста, к которому были привязаны ярко-красный носовой платок и ведёрко для ужина. Вид этого старика, ярким пятном выделявшегося на зелёном фоне у пруда, был как струя холодной воды на теряющего сознание человека. Она собралась с духом и наблюдала за фигурой вдалеке, делая это так же бесшумно и внезапно, как и та таинственная дверь, что открылась и вновь закрылась. Лес снова уснул, с полным безразличием игнорируя молодую девушку.

Но ночью, спустя продолжительное время после того, как домочадцы уснули, девушка стояла у окна и смотрела на долину, туда, где густой лес окутывал противоположный холм. Она долго наблюдала за тем, как возвышаются деревья, редкие и загадочные, нависая над серыми, залитыми лунным светом полями и спящей деревней под ними. То они казались ей сильной, крепкой стеной, защищающей тихую долину внизу и охраняющей её от зла, а теперь стали словно бы вражеским авангардом, нависшем над её мирным деревенским домом и ожидающим одного лишь слова, чтобы наброситься и сокрушить его.

Леса завладели ею.

Она чувствовала, что вот-вот проникнет в их тайну. Ей был дан проблеск, и теперь она колебалась и сомневалась, разрываясь между многими эмоциями. Пугающее очарование овладело ею, она боялась и всё же любила эти леса. В течение дня или двух после своего приключения она избегала их, но они заманивали её к себе, и она снова и снова уходила, ища, надеясь, страшась того, что, как она знала, должно было произойти. Но её поиски были тщетны. Молча и слепо лес принимал её, хотя она вновь и вновь чувствовала, что во время каждого посещения её замечают, её обсуждают, и что за её приходом следят. Мечта и страх росли. Она пренебрегала едой и своими немногочисленными обязанностями. Девушка пренебрегала вообще всем. Она чувствовала, знала, что её глаза скоро откроются.

Лето закончилось. Сентябрь наступил в лесном мире. Папоротник-орляк окрасился в тысячу оттенков жёлтого и коричневого, вереск увял, листья ранних деревьев потемнели, камыши повесили увядающие головки, цветы почти увяли. Один только золотарник, казалось, бросал вызов смене года. Молодые кролики, птенцы, молодая жизнь — всё исчезло. Время от времени можно было увидеть величественного фазана или его более скромную жену, прогуливающихся по лесным тропам. Время от времени, громко хлопая крыльями, из пруда поднималась дикая утка. В кустах орешника белки были заняты сбором зимнего провианта, и из далеких полей молодая девушка, сидя в своем любимом уголке леса, могла слышать далекое мычание скота. День был тяжёлым и угнетающим. Тусклое ощущение надвигающихся изменений висело над лесом, грезящим свои последние летние сны. Ели стояли тёмные и неподвижные, в их сгруппированных рядах чувствовалась лёгкая угроза. Среди них не перемещались птицы, ни один кролик не перескакивал с одного участка желтеющего папоротника на другой. Всё было тихо, пока молодая девушка сидела и размышляла у своего любимого пруда.

Внезапно она вскочила, прислушиваясь. Далеко, в зелёной долине, за тем местом, где кучка ив скрывала изгиб, ей показалось, что она услышала звуки свирели. Они казались очень слабыми и далекими, вместе с тем очень приятными и завораживающими. Они казались ей сладкими, но с привкусом горечи, захватывающими, но с оттенком угрозы. Пока она стояла, жадно прислушиваясь, с видом человека, который слышит то, что он надеялся, жаждал и боялся услышать, та самая хорошо запомнившаяся ей внезапная, тонкая перемена произошла в лесу. Она снова почувствовала, что деревья живы, что они наблюдают за ней. И на этот раз девушка почувствовала, что они ближе, что их присутствие было для неё более родственным, чем раньше. И ей показалось, будто повсюду фигуры, лёгкие, стройные, одетые в коричневое, ходили взад и вперед, выходя из коричневых стволов деревьев и вновь растворяясь в них. Она не могла ясно различить эти фигуры. Когда девушка повернулась, чтобы посмотреть, они исчезли, но, казалось, сбились в кучу и кружились в головокружительном танце. Звук свирели приближался, принося с собой странные мысли, непреодолимые ощущения; ощущения роста, жизни, мысли о земле, смутные желания, нечестивые, сладкие, но смертоносные. По мере приближения звуков свирели смутные, неуловимые фигуры танцевали всё проворнее, они, казалось, устремлялись к девушке, окружали её сзади, со всех сторон, никогда не выходя на передний план, никогда не проявляясь ясно, но всегда смещаясь, всегда затухая. Девушка почувствовала, что меняется. Дикие порывы прыгнуть в воздух, громко закричать, спеть новую странную песню, присоединиться к дикому лесному танцу овладели ею. Радость наполнила её сердце, но, тем не менее, к радости этой примешивался страх. Страх, сначала скрытый, сдерживаемый, но постепенно усиливающийся; страх, естественный страх перед развернувшимися перед ней скрытыми тайнами. И всё же свирели приближались… Оно приближалось, всё ближе и ближе! Оно спускалось по тихой долине, сквозь дубы, которые, казалось, вытянулись по стойке смирно, чтобы приветствовать его, как солдаты приветствуют прибытие своего короля. Звуки стали громче и отчётливее. Это было красиво и чарующе, но вместе с тем злобно и угрожающе. Девушка знала в глубине своего подсознания, знала, что, когда это появится, в нём соединится зло и красота. Её ужас и чувство беспомощности росли. Оно было уже совсем близко. Танцующие, неуловимые формы сближались вокруг девушки, еловый лес позади неё смыкался, не давая ей убежать. Она была подобна птице, очарованной змеёй, её ноги отказывались служить ей, не отвечая на сознательное желание двигаться. И Ужас приближался всё ближе. В отчаянии она огляделась вокруг и издала отчаянный крик беспомощной агонии.

Большой сенбернар, лежавший у её ног, обеспокоенный её криком, поднялся на четвереньки и посмотрел ей в лицо. Движение пса напомнило ей о нём. Она посмотрела на него сверху вниз, заглянув в его мудрые старые глаза. Те глядели на неё с любовью и спокойным взглядом пожилого, опытного существа, того, у кого давно уже померкли все иллюзии Жизни. В мирном, здравомыслящем и любящем взгляде собаки девушка увидела безопасность, спасение.

— О, Бран, спаси же меня, спаси! — закричала она и вцепилась в шею старой собаки. Медленно сенбернар поднялся, потянулся и, пока его хозяйка крепко держала его за воротник, повернулся к дому. По мере того, как они вместе двигались вперед, кружащиеся формы как будто тускнели и удалялись. Грозные сгруппированные ели отступали. Звуки менялись, становясь резкими и диссонирующими, растворяясь в свисте поднимающегося ветра. Само небо как будто становилось светлее, а воздух делался менее тяжелым.

И вот они вместе прошли через лес обратно к выходу. И, выбравшись из его всё еще цепляющихся к ним теней, девушка и собака стояли, глядя через темнеющую в вечернем свете долину на ворота дома, освещённые весёлыми лучами заходящего солнца.

* * * * * * *

Старуха, подпирая ноющую спину, подняла глаза и увидела девушку, спускающуюся из леса быстрыми лёгкими шагами.

— Хотелось бы мне быть такой же молодой и свободной, как она… — прокряхтела она и снова склонилась над своими овощами.