The Fifth Mask / Пятая Маска

(1957)

Shamus Frazer / Шэймус Фрэзер

(1912-1966)

из сборника

Where Human Pathways End / Там, Где Заканчиваются Человеческие Пути

(Ash-Tree Press, 2001)

Перевод: И. Бузлофф, 2017

****************************

Помнишь, помнишь ли – то 5-ое ноября? Единственное моё желание – это забыть его. Но каждый год в этот день кому-то приходится вспоминать о том, что было – и о том, что будет. Петарды трещат в затянутых туманом аллеях уже в конце октября; острый запах пороха в резком воздухе; пороговые явления памяти, как они есть – заварушка перед началом серьёзной кампании чистейшего зла.

В этот сезон я держусь крупных улиц. Но даже на Стрэнде, среди неоновых огней ты стремишься в эти маленькие мрачные шествия, подальше от крысиных нор в речном тумане. Лица цвета почерневшей пробки, заезженная тележка с мылом, и этот крепко сбитый, раздутый парень в растопыренном поношенном костюме, со шляпой головореза, опущенной на безглазую, обломанную маску; и не имеет значения, как быстро ты пытаешься пройти мимо, тебе не избежать этого по-крысячьи визгливого рефрена: «монетку для штарика, миштер…». Словно ледяным пальцем промеж лопаток – вот как оно меня пробирает.

Я спешу мимо со всех ног, пока не замолкают кинутые мне в спину сквернословия, и я не вхожу в свой прежний ритм и не продолжаю думать о том, как же остановить своё мышление.

О, я пробовал фильмотерапию – но в кинозалах слишком темно и всё время это бормотание и придыхание у тебя за спиной; и даже когда зажигают огни, лица незнакомцев бурлят вокруг тебя… как маски… ожидая темноты, если вы меня понимаете. Так что обычно остаётся паб. К счастью, я нашёл один такой. Я был измотан. Всю дорогу вдоль и поперёк этот чёртов припев: «Помни, помни… монетку для штарика.» Затем, на углу… прямо позади заиндевелого окна с нарисованным на нём козлом и ходулями – ребёнок в маске; он ничего не говорил, но когда я уже проходил мимо него, он сделал так, как будто хотел снять её – маску, то есть. Тут я повернулся, чтобы зайти внутрь – и оступился.

Упал, скажете вы? Что ж, я определённо кувыркнулся через входной ковёр, если вы это имеете в виду. Дурацкое место, чтобы класть здесь ковёр.

Нервы? Что ж, в этом тоже что-то есть – но нет ничего, чтобы не имело бы объяснения. Вот что здесь самое пугающее – а именно, почему это должно было произойти со мной; и если тут есть причина, то говорю вам, что я не желаю знать её.

Почему меня выбрал какой-то малец? Робину Труби и мне не было ещё и десяти, если вообще было, когда… произошёл… тот случай, который я тщётно силюсь стереть из памяти.

Нет, дайте мне пережить это. Два двойных виски, мисс. Джентльмен платит, э? Это хорошо, очень хорошо – но я не вижу причины; падение немного встряхнуло меня, но сейчас я в порядке. Виски и кто-либо, имеющий терпение, помогут мне сейчас.

Робин? Робин теперь мёртв. Это было в Нормандии; одну из тех фосфорных бомб, которые он перевозил, задело пулей – сгорел заживо с фосфором в кишках. Вам не удалось бы его загасить, подобно одному из тех парней, которых они набивают фейрверками; им было просто не подобраться к нему. Остался лишь я, до поры до времени…

Мы были друзьями в детстве, наши родители жили рядом, видите как. Дело было в Фэйлинге, что в Даркшире. Я сам с севера, хотя вы, возможно, и не догадываетесь об этом; со времени войны и жизни здесь я изменился. Житель более несуществующего города, вот он я – и все мы, если дойдёт до этого. Но есть что-то реальное в месте, где ты жил в детстве.

Вам ведь никогда не доводилось посещать Фэйлинг, так? Что ж, там особо не на что смотреть – это вам не Лондон или чего подобное. Индустриальный такой пригород, знаете ли: почернелые от копоти церквушки, и ряд за рядом жёлтокирпичных домов, накрытых крышами из синего шифера. Мои и Робина Труби родные жили бок о бок, как говорится, в одном из этих рядов – и мы всегда были то внутри, то снаружи дома каждого из нас, либо же лазали через стену, перекрывавшую наши задние дворы. Робин был тот ещё прохвост – рыжеволосый и всё такое. Мы звали его Робином Худом, а я был Братец Тук, так как был добротно сложен и ещё носил очки.

Да, я знаю – вы спросите, какое это всё имеет дело с тем, о чём я хочу рассказать, то есть о том парне, 5-ом ноября и всём прочем? Но я сделаю это в своё время, сэр, если хотя бы время всё ещё в нашем распоряжении, а не сдано нам в аренду нарезкой из различных протяжённостей. Я однажды работал у драпировщика и… но это вовсе не то, на что мне надо настроиться для рассказывания.

Мы обычно копили деньги к пятому числу – Робин и я; копили, значит, пенни и покупали в магазинчике фейерверков бирманские огни, пугачи, звёздные ракеты, римские свечи, екатерининские колёса и прочий стафф, но в основном пугачи. И целыми неделями надоедали нашим отцам, выпрашивая у них старую шляпу, пару брюк с заношенной заплатой на седалище, пальто с истёртыми локтями – что угодно из стариковского гардероба. В последние несколько ночей октября мы наряжались… в маски… и шли выклянчивать медяки, как будто у нас их было недостаточно; однако, мы уходили в отдалённую часть города, где нас не могли бы узнать. Когда же нам надо было возвращаться домой, мы должны были прятаться в тенях и вспоминать все наши жизни. Тот район, где жили мы с Робином, был респектабельным, и худшее, что мы могли сделать – это вести себя как простая ребятня. Вот почему мы одевали эти маски… так нас не узнали бы случайно проходящие мимо соседи.

Мы купили их в небольшом газетном киоске под названием Хорробин, где иногда можно было потратиться на анисовые шарики или лакричные конфеты, по дороге к или от Таун-Филдз. Робин выбрал мёртвую голову, зеленовато-белёсую; у меня была голова негроида, лакрично-чёрная, с красными глазными яблоками; демон-ниггер, как вы могли бы описать её. Мы одевали их на улице, и стоит отметить – мне приходилось снимать свои очки, чтобы напялить маску, а потом нацеплять их обратно поверх неё, так, чтобы хоть что-то видеть со своей близорукостью. У Робина был тот ещё скверный видок, с его рыжей шевелюрой, торчащей, как сполохи пламени поверх этого зеленушного, пустого черепа-лица.

— Вот, нацепи-ка свою шляпу, — сказал я, и мы одели наши старые шерстяные шляпы с перьями в лентах, которые взяли с собой. С ними маски держались более крепко на наших головах; они были сделаны из мягкого картона или папье-маше, и довольно неприятно, даже тошнотворно пахли.

Мы решили пересечь Таун-Филдз до того квартала, где стоял новый жилой комплекс для рабочего класса, с магазинчиками, кинотеатром и всем прочим, построенный на месте старого военного аэродрома 1914-18 гг. Тут не было никого из знакомых нам, и мы рассчитывали, что когда доберёмся до туда, уже стемнеет.

Таун-Филдз в Фэйлинге ныне превращены в место отдыха – теннисные корты, павильоны для крикета, такие штуки; однако на то время, о котором идёт речь, это были пашни. Часто мы с Робином играли там, среди кукурузы, в прячущихся индейцев – пока однажды нас не поймал фермер. Но к ноябрю, естественно, кукуруза уже была убрана; не могу вспомнить, что же там росло, помимо нескольких желтоватых стеблей и пней от мангельвурцеля*.

На полях висел туман – не очень плотный, но с завихрениями. Мы держались верхней части полей. Там была широкая дорога, со скамейками и газовыми фонарями; она тянулась вдоль края пашни, с одной стороны огороженная большими виллами, стоящими позади каменных стен и изгородей из просмоленной древесины, и сумрачными садами с высокими деревьями и кустарниками, а с другой – полями, уходящими вниз медленной широкой дугой, как если бы это было море. Настоящая тропа сокровищ для собирателей желудей ранней осенью, хотя после… после того, что произошло, я никогда больше не осмеливался ходить туда.

Время было далеко за полдень, но ещё не стемнело, когда Робин и я вышли на эту дорогу. Мы прошли мимо фонарщика с его длинным шестом; он, однако, уже давно принялся за работу, и в тусклых сумерках цепь из зажжённых газовых ламп, которую он оставил позади, давала больше шума, нежели света; фонари шипели и хлопали, как будто пытались тебе что-то сказать.

Мы уже почти добрались до перелаза, который вёл к пешеходной дорожке, вьющейся вниз около полумили к основанию полей – замечу, что мы отнюдь не спешили – мы уже бывали тут раньше в ноябрьских потёмках, и у нас в карманах лежали фонарики на батарейках; но, что касается меня, когда я услышал тот голос, позвавший нас, то моим первым импульсом было перемахнуть через изгородь и бежать сломя голову, пока не упаду. Это был тонкий и высокий голос, и какой-то холодный, очень холодный. Я уже забросил ногу на перелаз, но от ужаса поскользнулся и упал. Робин поднял меня на ноги.

— Кто это был? – выдохнул я. – Кто это только что говорил?

— Не будь придурком, Фред Такер. Это только лишь леди. Она нас не знает, — прошептал он. – Она вполне может быть нам полезна в деле добычи шестипенсовиков, если постараться – весьма симпатичная дама.

— Смерть, маленькая Смерть, и разве их две? – продолжил тонкий голос. – Смерть дружит с маленьким мальчиком?.. Нет, я вижу – маленьким негритёнком, Нубийцем, эфиопским рабом Смерти…

Она сидела посередь одной из тех скамеек, о которых шла речь выше; аляповатые железные фурнитуры, окрашенные в тёмно-малиновый тон, поставленные здесь вместе с газовыми фонарями, судя по всему, примерно в то же время, когда царица-вдова** сидела в Виндзоре в кринолине. Она была так же тонка, как и её голос, одета во всё чёрное, а на голове у неё красовался своеобразный соломенный капот того же цвета с фиолетовой полосой из вельвета. За её спиной находилась стена из алебастра, пятнистая и выцветшая, словно надгробье, и призраки зимних деревьев вскидывали свои голые ветви над ней и терялись в сумерках. Я был не менее напуган её видом, как до этого – её голосом, и был готов дать драпу, если бы не хватка Робина на моей руке. «Да прекрати ты!» — сказал он и ущипнул меня, как будто хотел заставить меня спеть вместе с ним льстивую песенку: «Пожалуйте монетку, леди, для старого человека?»

— Какому-такому старому? – спросила дама, хихикнув так, что у вас застучали бы зубы. – Я здесь вижу только двух молодых людей, но мои глаза, увы, уже не те, что прежде… в темноте!

Она подманила нас длинным крючковатым указательным пальцем, белым как у больного лепрой:

— Давайте ближе… ближе… пока я не увижу ваши глазные белки… Тогда мы сможем стрелять друг в друга намного эффективнее…

Я хотел было отступить, но Робин крепко держал меня за запястье и потащил перед собой, пока мы не встали в паре шагов от дамы – достаточно близко от неё, чтобы она могла схватить меня, если вдруг резко наклонилась бы.

Робин достал банку для угощений из-под своего плаща и звякнул ею — мы заранее положили туда несколько полпенсовиков, так что звяк вышел отменный:

— Подайте пенни старику, леди.

— И мне надо поднять руки вверх, так ведь? Мои деньги или жизнь? Может быть, и то и другое, господин Смерть, хех? – Она подняла с колен кошмарный ридикюль из чёрной сетки – подобно сетям, которые ставят на кроличьих садках во время охоты, только темнее и больше – и её пальцы стали орудовать у отверстия этой сумки в своеобразной прядильной манере, вроде длинных белых червей, копошащихся в черноте.

— Но вы должны сперва разоблачить себя, иначе получите деньги путём ложного притворства. Итак, с кого первого я должна снять маску? – Она ткнула извивающимся белым пальцем в нашу сторону, — Эники, беники, ели вареники! Схвачу я щас нигру за его коленики!

Палец жёстко застыл, указывая на моё сердце.

— Снимай, — приказал дама. – Снимай эту маску, дитя, и…

Я нащупал свои очки; было ощущение, как будто меня загипнотизировали. Я снял их. Затем снял шляпу и, под конец, маску негра.

— Как я и думала, — добавила она. – Бледнолицый паренёк. Его маска черна, но, о, его душа бела. Лицо как пудинг, а печень, как лилия. – Её палец согнулся обратно, как змея, и выстрелил в грудь Робина. – Следующий парень! – сказала она.

Я слышал тяжёлое дыхание Робина, пока он стаскивал шляпу и ослаблял эластичную ленту у маски.

— Это достойно медной монеты, миссис, — сказал он, и мне никогда не доводилось слышать его голос настолько тревожным.

— Медной? — спросила она. – И это тоже яркая, свежеотчеканенная монета, парень! Мастер Смерть пунцовый, как Купидон, а его голова – это прямо-таки жаровня, у которой можно погреть руки; даже мои руки могут оттаять от такой головы за милую душу…

Было похоже, как если бы она говорила сама с собой; но внезапно она наклонилась вперёд и вытянула руки.

— Дайте мне ваши маски, — сказала она, — и я покажу вам фокус, идёт?... Оптическая иллюзия, если вам нравятся длинные слова.

Она выхватила их у нас прежде, чем мы поняли это, и вернулась в исходное положение с масками, пойманными, как мотыльки – в паутину среди этих траурных кружев, бывших на ней. Её пальцы снова засуетились у рта её ридикюля, и она извлекла оттуда несколько пенни. Это были чёрные викторианские пенни, и она дала нам по одному такому. Мой был холоден как лёд, и сторона решки была зелёного цвета с каким-то налётом вроде ярь-медянки***.

— Теперь положите их мне на глаза, — сказала она. – Вдавите их посильнее. Не бойтесь, что причините мне боль.

Никто из нас не двинулся с места.

— Тогда давайте их мне обратно.

Мы вернули пенни в тишине, и она вжала их в свои глазницы. На этом бледном тонком лице они смотрелись как впадины, из которых давным-давно выпали глаза.

— А теперь маски…

Она покрыла своё лицо сначала моей ниггерской маской, и было похоже, как будто на том месте образовалась чернота и больше ничего не было, или же как с той чёрной тканью, которой закрывают лицо убийцы, когда лезут через потайной ход – у меня были кошмары после одного такого зрелища в игровых автоматах в Блэкпуле. Меня пробрала дрожь при виде её – хотя я даже не мог толком рассмотреть эту даму, так как мои очки по-прежнему были зажаты в пальцах с момента снятия маски.

Затем она взяла маску Робина и приложила её поверх моей – и чернота в глазницах, где были монеты, была похожа… что ж, нужные в тот момент слова пришли ко мне лишь годы спустя… была похожа на вечную ночь, сэр.

— А теперь, детишки, — голос её звучал приглушённо и ещё тоньше, чем ранее, из-за масок, — найдите пенни.

— Давай, Братец Тук, — сказал Робин. – Не будь, как заварной крем. Не стой тут, как тупой лунатик. Леди хочет, чтобы ты снял с неё маску.

Очень осторожно я протянул мою руку к маске – она словно бы сама упала ко мне в ладонь. Я стоял и глазел, как в тумане, пока Робин, воодушевлённый моим успехом, потянулся за второй маской.

Две маски пришли в его руки – и тут же выпали на колени леди. Я услышал, как Робин заскулил, и почувствовал, как моё горло пересохло при виде того, что я увидел. Одна из масок, что лежала лицом вверх на коленях дамы, была её лицом… худым лицом с высокими скулами и красной линией рта, которое теперь отстранённо глядело на меня с её коленей.

Я подумал, что тут дело в моей близорукости, и автоматически я нашарил маску, которую держал, и очки поверх неё.

Затем я тоже начал подвывать. У леди было другое лицо – ужасное шрамированное иссохшее нечто со съеденной гниением плотью носа.

— Прекратить скулёж! – её голос стал ещё резче и холоднее. – Почему бы мне тоже не одевать маски – на Пятое-то ноября? Должно ли мне хныкать и скулить, когда двое маленьких чудовищ выходят ко мне из тумана? Вы, конечно, думаете, что если это было моё лицо, я должна была пережить какой-то ужасный несчастный случай, так что ли? Или, возможно, я отмечена знаком пугающего недуга, эм? Но вы можете перестать хныкать – это всего лишь маска. А если бы и нет, что ж, на этой тёмной земле несчастья – всего лишь элементы Творения, знаете ли, а что касается болезни, ну, она суть такая же обычная эпидемия, как простуда, не так ли, господин Смерть?

Мы слышали слова, но их значение дошло до меня лишь годы спустя – боюсь, я до сих пор не до конца понимаю их значение. Однако звук её голоса словно бы убаюкал нас в некое подобие транса. Мы прекратили ныть – но я слышал, как кто-то клацает зубами, и не мог бы с уверенностью сказать, что это не были моими зубами.

— Вы по-прежнему не нашли пенни. Итак, кто же готов снять эту маску?... Эники, беники, ели вареники. Схвачу я…

Она остановилась, и хотя чёрные пустые глазницы не выказывали никаких признаков жизни, каждый из нас знал, что она смотрит на кого-то ещё, кого-то, стоящего немного позади нас. Это могло выразиться в поднятии этой мерзостной маски – что-то, возможно, какая-то новая настороженность в худом теле, что заставила меня заглянуть за плечо.

— Ещё один молодой человек? – сказала она. – Ещё один маленький мальчик хочет поглядеть на мой фокус с пенни. Что ж, у меня достаточно публики, нет, паствы, нет, собрания. Подойди же ближе, дитя.

Поначалу я подумал, что этот новоприбывший тоже одел маску, потому что его лицо было столь бледным, а глаза – столь зачарованными. Это был малец на год-два помладше нас с Робином, у него были чудесные и аккуратно расчёсанные волосы, а одет он был в ладное серое пальто и серые же гольфы. В одной руке у него была льняная сумка, в которой лежали танцевальные туфли, так как можно было различить пятку из лакированной кожи, торчащую из верхней части сумки. Должно быть, он возвращался из танцевального класса или с какой-нибудь детской вечеринки через Таун-Филдз. Возможно, что он жил в одном из тех больших особняков, чьи мигающие огни мы видели отсюда за накрытыми туманом верхушками садовых деревьев.

Это был не тот типаж, на который Робин или я обратили бы внимание в обычное время. Если бы мы встретили его одного, то наверняка бы прикололи бы, закинув его сияющие туфли в глубь мангельвурцелей и посоветовав ему не замарать ручки в поисках их. «Маленький лорд Фонтлерой?» — мы бы дразнили его (в наших тогдашних словарях не было ещё «неженки»), и стали бы толкать его, втирая ему грязь в волосы и получая от этого свою толику забавы. Но сейчас… Не могу говорить за Робина, но что до меня, то был несказанно рад его прибытию, и ещё сочувствовал ему. Я хотел предостеречь его, хотел сказать: «Беги, парень, беги так быстро, как можешь, прежде чем она пришпилит тебя тут, как она сделала со мной и моим дружбаном. Беги же и приведи подмогу!» Однако всё, на что я был способен, это каркнуть: «Привет, малой.» Я хотел, чтобы это прозвучало дружелюбно, так как был благодарен, что мы больше не были одни.

Пусть даже этот типок был испуган, его не покинуло высокомерие. О, с его бравадой всё было тип-топ.

— Она напугала вас? – спросил он, и голос у него был такой, какой моя матушка называет «настоящий класс». – Я видел её тут раз или два раньше. – и добавил так тихо, что она не могла бы это услышать обычным слухом, — Я думаю, что она, видимо, пациентка, которую отпустили из… какого-то Дома – для людей с повреждённой психикой, знаете ли… Что это у неё на лице?

— Маска! – тонкий приглушённый голос застал его врасплох. – И кто же подойдёт, чтобы снять и найти пенни… Кого мы должны пригласить, чтобы снять уже её?... Не тебя ли, мой маленький сладкоголосый танцевальный партнёр?... Никто?... Тогда мне придётся снять её самой…

Её длинные измождённые пальцы приблизились к её лицу, и она отслоила эту иссохшую мерзость, под которой оказалась маска Робина, черепушка, так же плотно сидящая на физиономии леди, что и раньше.

Теперь уже это был фокус, который я мог оценить. Она должна была каким-то образом переместить маску Робина из своих рук и подсунуть её под другую, чтобы мы вообще не заметили ничего. Это был вполне себе фокус, полагаю – и я немного утратил ощущение… дискомфорта, думая о том, как она это провернула. Тут требовалась ловкость рук реального иллюзиониста, чтобы так вот скрыть маску из вида и подсунуть под другую…

— Она надула тебя, Робин. – сказал я. – Она вновь забрала у тебя твою маску, гляди.

И я не был готов к тому, что произошло дальше. Робин закричал. Он просто стоял и кричал, из-за неимения слов.

— Робин, что за дела? – крикнул я на него, весь в гусиной коже. – Что с тобой такое?

Тогда он прекратил визжать. Его трясло, и когда он заговорил, его голос был выдохшийся, не его.

— Моя маска одета на тебе, Фред. Ты взял её тогда и одел. Она сейчас на тебе – и твои очки поверх неё.

Я положил руку на маску, и прежде, чем я снял её, чтобы взглянуть, то уже знал, что слова Робина были правдой. Я ощутил, что сейчас потеряю равновесие. Кричать уже было поздно.

— Итак, у нас имеется четыре маски, — вклинилось в разговор старое пугало, — и вопрос всё тот же – где же пенни? Может быть, возмездия за грехи кроются под этим? – она постучала по крепкой лобной кости ногтём. – Что вы думаете, мастер Бледнолицая Смерть? Или же это пятая маска, э, Красногрудка? Или ничего из этого, совершенно ничего, мой маленький Нижинский? Что ж, когда-нибудь мы это выясним, не так ли? Так вот, кто готов снять четвёртую маску, мои милые?... Должна ли я попросить добровольца? Эмм?

Длинный крючковатый палец вновь развернулся от её груди и она стала водить им туда-сюда между нами, вновь затянув эту страшную песенку – знакомую всем нам детскую считалку, но интонированную так, как будто это была некая тёмная литания в исполнении этого леденящего высокого тембра:

Эники, беники, ели мы драники!

Схвачу я ниггера за его подштанники.

Если он запищит, ну его веником.

Эники… беники… ели… ВАРЕНИКИ!

Палец застыл и указал на моё сердце – и я двинулся вперёд с щемящим чувством сродни отчаянию. Это было сродни апогею ночного кошмара, и я вытянул мою руку вперёд, навстречу этому костяному ужасу под чёрным соломенным капотом, когда моё запястье перехватили, и голос сказал мне прямо в ухо – словно сквозь тысячи световых лет: «Нет, нет… оставь её. Она – тьма безумия. Пошли отсюда.»

Это был тот самый парнишка с чудесной шевелюрой и туфлями для ирландского танца.

— Мои родные живут неподалёку отсюда вниз по дороге. Вернёмся вместе. Ты не в порядке. Они могут позвонить…

Его прервал этот одиозно-тонкий и острый, как осколок льда, голос:

— Итак, если никто не собирается помочь мне, я должна снять четвёртую маску лично…

Её руки потянулись к той штуке, которая не была лицом и… и Робин и я завизжали. Мы завопили как если бы наши сердца извлекли прямо из-под рёбер. И было похоже на то, что наш общий вопль освободил нас из транса, в котором нас держали.

«Если завопит, ну его веником…» О да, мы завопили что надо, и продолжали кричать, пока бежали очертя головы под трещащими газовыми фонарями. Ужас заставил меня обернуться кругом, чтобы посмотреть, не следует ли она за нами. Нет – она была всё там же, застывшая, как столб, и в руках у неё было что-то белое, возможно, маска. Чудесный парень стоял перед ней как вкопанный – он не двинулся и не издал ни единого крика. Я повернул голову обратно и поддал ещё, крича о помощи.

Уже было достаточно темно, и туман стал плотнее. Робин оставил меня позади, но я нагнал его за несколько мгновений, скорчившегося под покрытой плющом стеной с позывами к рвоте.

Когда мы перевели дыхание, чтобы можно было говорить, Робин всхлипнул:

— Кто она? Кто она, во имя всех святых, Фред?

— Паренёк предположил, что она сбежала… откуда-то, — сказал я.

— А он сам-то сбежал?... Он сделал ноги?

— Он остался там. — ответил я. – Он остался посмотреть, что там под костями… взглянуть на Пятую Маску, Робин.

— Мы не должны были оставлять его, — сказал Робин, — только не с ней… не так.

— Он мог бы сбежать точно так же, как сделали мы.

— Она зачаровала его, вот в чём дело – так же, как и нас.

— Он был отважным малым… — не знаю, почему я говорил про него в прошедшем времени, слова сами шли из меня. – Я думаю, он остался, потому что хотел видеть… была ли она вообще чем-то, живым, я имею в виду.

— Он хотел увидеть…? – воспрянул Робин. – О нет, точно нет. Он бы дал дёру не хуже нашего, если бы смог.

— Возможно, это мы навоображали себе невесть чего, Робин. Она не могла навредить нам, когда ты начал об этом думать. Она малость с приветом, вот и всё, но ничего опасного.

Робин всегда был лидером нашей шайки в школе – и теперь это был тот же старина Робин Худ, вернувшийся к жизни.

— Мы не должны бросать его с ней, Фред. Это неправильно. Только не после того, что он говорил тебе, когда ты собрался… собрался…

— Я знаю, — отрезал я и содрогнулся, — знаю, что мне нужно делать.

— Мы обязаны вернуться назад… и позвать его, Братец.

— Чёрта лысого я туда вернусь, Робин, если только дикие кони не прискачут и не схватят меня… — и я содрогнулся вновь, потому что эти слова вызвали перед моим мысленным оком картину диких лошадей, которые и впрямь были посланы, чтобы схватить меня – лоснящиеся, смолисто-чёрные жеребцы с глазами, полыхающими как раскалённые угли, и с дымными гривами, и с чёрными страусиными плюмажами, покачивающимися на их головах – погребальные кони и стеклянный катафалк, громыхающий позади них.

— Ты должен. — сказал Робин. – Таков приказ; и я пойду с тобой, в любом случае…

— Нет. – сказал я. – Мне нехорошо. Он видел, что мне нехорошо. Если она заговорит со мной снова, я... я просто не вынесу этого, Робин… Ты пойдёшь сам. Я буду ждать тут… тебя вместе с ним.

— Непохоже, что ты хотел бы остаться в одиночестве… в темноте, Фред. И я иду обратно.

Я последовал за ним. Я умолял его не делать этого. Я рыдал и клял его, однако Робин не обращал внимания.

Скамья вырисовывалась с внешнего края лужи газового освещения. Мы осторожно приблизились – но с пятнадцати ярдов можно было увидеть, что там никого не было.

— Всё в порядке. – сказал я. – Её нет. Мы можем идти назад, пожалуйста, Робин.

— Там что-то лежит на дороге, с дальнего конца скамейки, видишь? Ну-ка, сейчас только достану фонарик.

— Это всего-то чучело Гая Фокса****, которое кто-то бросил там. – прошептал я. – Давай возвращаться, Робин, пойдём домой.

— Оно движется. — сказал Робин. – Движется на руках и коленях. Оно волочит что-то, похожее на маску… что-то белое.

Нечто двигалось мучительно медленно по направлению к кольцу лампового света, и пока оно ползло, то ворчало как животное.

— Это она! – крикнул я. – Это она, крадётся к нам.

Но даже когда я выкрикнул это, я знал, что это враньё, что это не может быть той дамой и что я был одновременно трусом и предателем. Но в тот же момент нервы Робина вновь сдали – и с чувством дикого отчаяния в сердце я увидел, как он заколебался, повернулся и бросился обратно по тропе. Я побежал следом в паническом ужасе от того существа, что осталось позади; однако к тому моменту, когда мы выдохлись, я более всего боялся сам себя и того, что я сделал. Робин тоже знал, что за тварь ползала там на границе света – я мог бы сказать это ему в лицо, которое застыло словно маска.

Мы не сказали ничего. 5 ноября началось как надо. В тумане раздавались тяжёлые стуки, там и тут в садах виднелись красные огни и мерцание костров. Один раз над нашими головами пролетела ракета-петарда и взорвалась в небе, превратившись в сноп падающих синих звёзд.

Мы никогда больше не говорили о той ночи – вслух; беседа шла внутри каждого из нас, я полагаю, снова и снова. Но ещё я услышал обрывок разговора между моими родителями ночь или две спустя, когда они думали, что я уже сплю.

— Слабое сердечко, бедный ребёнок, — говорил мой отец. – Он перенапрягся тем же вечером, танцуя. И было что-то ещё, что привело его к шоку – наверное, взрыв петарды. Его нашли на крыльце. Он приполз туда, чтобы умереть. И была одна забавная вещь, Марта – он держал в руках маску Дня Гая Фокса, когда его нашли, сделанную в форме спящего ребёнка, вот как.

— Бедный ребёнок, как ужасно! – сказала матушка. – Что ж, это мог быть и наш Фред. И представь, этого мальчика кремируют – по ним непохоже, чтобы ему не могли подготовить приличные похороны.

Я кусал свою подушку, чтобы удержаться от рыданий, которые сотрясали меня во мраке. Прежде, чем мои предки ушли на покой, она вымокла со всех сторон, как не поверни.

Это могло быть совпадение. После всего, я не хотел знать, был ли это один и тот же мальчик. И я ничего не сказал Робину о том, что услышал; но мне думается, что он и так узнал.

У меня было лишь двое настоящих друзей по жизни – не считая моих родителей – и обоих уже нет. Они знали, что было под масками, если там вообще что-то было.

Вы были прекрасным слушателем, сэр. Был бы вам ещё более признателен, если бы вы проводили меня до двери… и ещё выглянули и сказали, нет ли там тех детей в масках… Нет, со мной всё будет хорошо, сэр… Тут всего один шаг через дорогу до регулярных поездов в Кенсал-Грин.

Fin

ПРИМЕЧАНИЯ

~~~~~~~~~~~~~~~~

*Мангельвурцель — кормовая свекла.

**Имеется в виду знаменитая королева Британии Александрина Виктория (1819-1901), ставшая вдовой 14 декабря 1861 года, когда её мужа принца Альберта унесла тифозная лихорадка; правила страной в одиночестве ещё без малого четыре десятка лет вплоть до 22 января 1901 года, и из-за своего пристрастия к траурным одеяниям получившая в народе прозвище «Царица-вдова Виндзора».

***Ярь-медянка — яркая голубовато-зеленая инкрустация или патина, образующаяся на меди или латуни атмосферным окислением и состоящая из карбоната меди.

****Имеется в виду английский революционер Гай Фокс (1570-1606), которого арестовали как раз на 5 ноября (см. Пороховой заговор). Имя Гая Фокса было увековечено в названиях различных празднеств, посвящённых чудесному избавлению короля («Ночь Гая Фокса» до сих пор отмечается во многих англоязычных странах 5 ноября), в песнях. Слово guy стало обозначать чучело Фокса, сжигаемое в Ночь Гая Фокса, которое несли девушки и парни, затем гротескно или плохо одетого человека, и наконец — любого молодого человека, парня. Маска Гая Фокса, использованная в комиксе, а позже и в фильме «V — значит вендетта», превратилась в интернет-мем и символ протестного движения, в частности, акции «Захвати Уолл-стрит». Дизайн маски разработал художник-иллюстратор Дэвид Ллойд в 1982 году.

Рецензия на Observer

Элиас Эрдлунг

***************************

...Автор статьи не так давно случайным образом наткнулся в торрент-раздачах (respect to Xatab-repack) на интереснейший киберпанковый квест “Наблюдатель” / “Observer”, вышедший ещё в 2017 году (вот ведь слоупок, такое пропустить!), от польской студии Bloober Team (Краков), также известной играми “Layers of Fear” 1 & 2. В отличие от последних, которые представляют собой классические психологические триллеры от первого лица в стандартном сеттинге “викторианского дома с привидениями, отягчённого плохой кармой главного героя”, “Observer” – это нечто особенное, неонуар-киберпанк-хоррор-детектив, сплав Уильяма Гибсона с Клайвом Баркером и Филиппом Диком. Игра вышла шикарная, атмосфера продумана и реализована на 10+, поэтому грех не черкануть реценз.

Что порадовало с первых минут игры – в главной роли Наблюдателя, или кибердетектива с расширенным функционалом, засветился сам покойный Рутгер Улсен Хауэр (1944-2019), вернее, его оцифрованный виртуальный двойник с авторской озвучкой на инглише. Рутгер Хауэр, кстати говоря, исполнял роль командира репликантов Роя Батти в классическом киберпанковом нуаре “Бегущий по Лезвию” по мотивам Филиппа Дика. В Observer'е его героя зовут Дэниел Лазарский, он – техномодифицированный коп из будущего. Лазарский служит в спецотделе Наблюдателей Кракова, аугментированных сыщиков, занимающихся киберпреступностью и способных внедряться в сознания чипированных граждан (даже мёртвых) через головные биопорты для выяснения подробностей того или иного дела. Сюжет начинается с того, что Лазарский прибывает на своём смарткаре в спальный район для маргиналов и нарколыг класса C по личному делу: с ним связался его блудный сын, этичный хакер Адам. Теперь вкратце о синопсисе.

Синопсис: на дворе 2084-ый, Восточная Европа, Польша, Краков, период “ренессанса” после т.н. нанофагии, сопровождавшейся Третьей мировой войной. Нанофагия — разновидность цифровой чумы, вызванная мутацией программного кода наноботов в модифицированных человеческих организмах. Данная мутация программного кода привела к появлению убийственного алгоритма AA Glitch, посредством которого бывшие нанослуги киборгизированных людей с разного рода полезными имплантами превратились в их злейших врагов и начали планомерно пожирать своих хозяев; своего рода цифровой гибрид аналогового рака и/или ВИЧ. Нанофагия имеет один уникальный аспект – она поддаётся одновременно биологическому и цифровому лечению. На ранних стадиях нанофагия передавалась через беспроводные сети, на поздних стала полностью физиологической. Внедрённые в биоорганизмы микроботы множатся на миллионы себе подобных, и если возникает малейшая ошибка в коде, этот баг репродуцируются ботами в геометрической прогрессии. Единственный способ выявить нанофагию на ранней стадии – сделать полное биометрическое сканирование, однако, это не доступно большинству населения районов класса С, в силу их бедности, многочисленности и обилию дешёвых китайских дефектных имплантов. Заражение нанофагией чаще всего выявляется на поздней стадии, когда на теле пациента появляются ранки в виде пунктурных сеток, обычно на местах вживления кибернетических гаджетов. Далее следуют: жестокие боли, лихорадка, делириум, неконтролируемая агрессия, необратимые мутации и летальный исход, когда легионы взбесившихся наноботов добираются до жизненно важных органов. Ко всему прочему, на поздних стадиях вирус нанофагии распространяется через открытые ранки тактильным и воздушно-капельным путями. Основное буйство нанофагии разразилось в 2047 году, когда погибло несколько миллионов людей по всей планете. В этот страшный период медико-айтишной мегакорпорацией “Хирон Inc.” были сформированы спецотряды “чистильщиков”, получившие недобрую славу. После Великой чумы 2047 года нанофагия всегда встречалась с крайней тревогой со стороны общественности, и неудивительно, учитывая, что средний процент кибернетически дополненных граждан не спускался ниже 86% за последние сорок лет. Особенно это верно для районов класса C, где при любом упоминании о нанофагии народ бунтует, так как люди достаточно наслышаны о карантинных методах “чистильщиков”, скорее, занимающихся исследованиями заражённых вирусом, чем их лечением. Лечение же может подразумевать под собой радикальную ампутацию аугментированных частей и органов тела, что совсем не айс в принципе, а то и вообще летальный исход. Блочные спальные многоэтажки класса C при малейшем намёке на нанофагию берутся под карантин и полностью отрезаются от внешнего мира, включая wi-fi связь.

Да, и после Великой чумы была основана Пятая Польская Республика, в которой и были санкционированы такие блюстители порядка, как Наблюдатели, киберсыщики, имеющие полное право хакнуть твой мозг и всё его содержимое для сбора информации.

Такие вот весёлые дела. Далее немного поспойлерим по сюжету.

Итак, наш киберсыщик Даниэл Лазарский (почти что Порфирий Петрович из “Ай-фака” Пелевина, только что не литературный алгоритм) с лицом и голосом Рутгера Хауэра прибывает на место действия в невзрачный многоэтажный хостел для маргиналов на задворках мегаполиса Кракова. Вид от первого лица, картинка очень приличная и мультидетальная, при движении мышью вниз виден стильный костюм, руки и ноги главгероя. Периодически всю зримую реальность Обсервера начинает нешуточно глитчить (на экране возникают разного рода компрессионные помехи/искажения текстур объектов), и бодрый цифровой женский голос сообщает Лазарскому о низком уровне синхразина (очевидно, антидот либо допинг, позволяющий киберкопам успешно бороться с штаммами вредоносного кода в их крови), который можно пополнить нажатием средней кнопки мыши. По этой команде наш детектив вытягивает свою правую аугментированную руку вперёд, сгибает её в локте, и на экран выводится глючная информационная панель героя, своего рода паспорт, с фотографией и кратким ID Лазарского, ходом расследования, потоком бегущих по консоли скриптов (непременный атрибут классического киберпанка) и клавишей-иконкой для ввода очередной дозы синхразина. Нажатие на иконку – и наш детектив получают свою ежечасную дозу синей капсулы синхразина, которая выводится откуда-то из запястья прямо в его проводные вены; Лазарский сопровождает это дело возгласом то ли облегчения, то ли прихода.

Поговорив со своей напарницей либо шефом через видеосвязь в смарткаре и бахнувшись синхразином, Лазарский получает неожиданный звонок от своего потерянного сына Адама, который ему удаётся отследить по Caller-ID. Поиски приводят его в злачный квартал класса C, в лучших традициях “Бегущего по лезвию”. На улице постоянно льёт дождь, вдали за заборами и стенами видны хайтековые небоскрёбы, окна и подъезды пестрят неоновыми надписями и голографической пост-модерновой рекламой. Лазарский заходит в дом и первым делом встречает робота Руди и его хозяина, консьержа Януша Юрковского, ветерана Третьей мировой, наполовину киборгизированного и слегка тронутого, но приятного в общении дядьку. Януш, по сути, единственный живой человек (интерактивный персонаж), с которым общается наш киберкоп. Остальные действующие лица пребывают либо в статике (мертвы), либо в виртуальности (Адам). После диалога о том о сём с Янушом Лазарский поднимается в подозрительные апартаменты (107), откуда поступил вызов с ID Адама, и находит там безголовый труп парня. От этого его чуть не хватает инфаркт, и наш герой падает на пол в судорогах. Реалистичности этой сцене не занимать. Однако, Лазарский – тёртый калач, так что он вскоре приходит в себя. Ввиду отсутствия головы невозможно идентифицировать личность молодого человека, а потому наш детектив в сомнениях – может, это и не его Адам, к тому же он недавно ему звонил, а тело уже несколько часов, как остыло. Тут-то и начинается расследование.

Все Наблюдатели (а может, и не все, а только Лазарский) обладают дополненными биологическим (инфракрасным) и электромагнитным зрением, и ещё прибором ночного видения. Биологический режим помогает идентифицировать органические объекты, электромагнитный – цифровую технику (биочипы, компы, серверы, прочие гаджеты). Таким образом, киберсыщик обладает весьма широким спектром сбора информации, это настоящий инспектор Гаджет. Просканировав труп всеми возможными способами, Лазарский обнаруживает имплант ComPass, с помощью которого получает следующую наводку: пропущенный вызов от <инициалы> H.N. Покопавшись в журнале регистрации на личном компе консьержа Януша (разрабы тут малость перестарались – некоторые тексты с компов читать практически невозможно из-за плохого качества и излишнего мерцания виртуального экрана), наш детектив узнаёт, что инициалы принадлежат Хелен Новак, проживающей в 104 хате. К этому времени по всему жилому дому происходит блокировка всех цифровых систем по неизвестным причинам (вирус нанофагии?) и ты-геймер понимаешь, что всё оставшееся игровое время тебе предстоит бродяжничать по этой невзрачной многоэтажке, похожей на наши советские хрущёвки с зелёными подъездами, и её окрестностям. Что ж, всё не так уж и плохо, с учётом фантастической детализации и смысловой проработанности каждого этажа и коридора. Кое-где можно даже выбраться на лестничный балкон и обозреть нуарно-техногенный пейзаж типового краковского дворового колодца с неоновой вывеской местного тату-салона внизу, анимированными баннерами японских красоток на стенах ближайших небоскрёбов, циклопическими руинами автомоста, как в “Джонни-Мнемонике”, и стаями сизокрылых голубей-стервятников на фоне нависающих свинцовым покрывалом туч. В общем, не будущее, а прямо мрачная сказка.

Так вот. Если не тратить время на разговоры по видеосвязи с каждым NPC-обитателем этих съёмных клоповников по дороге – а это занятие хоть и увлекательное, но в целом не очень продуктивное, местные неразговорчивы и подозрительны к Наблюдателям – то мы вместе с Лазарским приходим в 104 хату, где находим не Хелен, но её мужа, маргинала Амира, причём при смерти. Да, периодически кодовые замки на дверях приходится взламывать – но и тут Наблюдатель не даст слабину: можно выбрать опцию автовзлома пароля, инспектор Гаджет при хорошем раскладе вполне способен раскодировать все 4 цифры шифра, на худой конец – 2 цифры из 4-ёх. Бритоголовый экс-зек и нарк в завязке Амир Новак, с виду тот ещё киберпанкер, кажется, подвергся нападению какого-то психа – у него повреждён встроенный синтезатор речи и вдобавок глубокая рана брюшной полости, из-за чего внутренности выпали наружу. Лазарский находит его в тёмном помещении вроде душевой, прислонившегося сидя к квадратной ванне, полной крови. Недолго думая, киберсыщик извлекает из своей правой руки кабель с джеком, похожим на хирургическое сверло (по-умному называется “Пожиратель Грёз”) и вштыривает его в головной биопорт умирающего человека. Тут происходит наш первый выход в сновидческую область бессознательного другого персонажа – этим-то и славятся Наблюдатели, и слава эта недобрая, так как они лицензированно хакают даже не твои личные гаджеты, но твои воспоминания и саму твою личность. Здесь разрабы постарались просто на отлично, создав совершенно правдоподобные фантасмагории-калейдоскопы из фрагментов будничного мира социально-бытовой суеты и бредоподобных галлюцинаторных завихрений знакомых мест, ситуаций и предметов, как то мы с вами еженощно наблюдаем в сновидческом измерении. Однако даже Наблюдателю следует быть осторожным в этих санкционированных странствиях по чужой частной территории – там ему могут попасться крайне опасные вирусняки (они же демоны), и чувство реальности после такого трипа может нефигово исказиться, слившись с ирреальностью, так что будет непонятно, вышел Лазарский из головы подозреваемого или по-прежнему находится в ней. Тут наблюдается тот самый психеделический эффект, которым так любил поиграться с читателями Филлип К. Дик (и ещё Роберт Шекли), он же “спасбросок на проверку степени реальности твоей кажущейся реальности”. Помимо Амира, Лазарскому предстоит залезть в голову (или в душу) к его жене Хелен (тоже убиенной), к пластическому хирургу Джэку Карнасу (убиенному), к маньяку-вервульфу-сплайсеру Виктору Мадерскому (-//-), к своему сыну Адаму (-//-) и к некоей Пьете Саган (житель класса A, физически мертва, сознание находится в виртуальности и слито воедино с сознанием её подруги-девочки из семьи класса C), выполняя сайдквест.

Но не будем слишком уж спойлерить. Лазарский понимает, что ему нужно спуститься вниз и посетить тату-салон во дворике, что он и делает. Пройдя через загаженный и сырой от вечного дождя дворовый пустырь метров десять, наш киберкоп попадает в субкультурный оазис. Тату-салон выполнен в стиле ретровинтажа: приглушённое у/ф-освещение, кожаные диванчики, арт-постеры на стенах и в голографических рамках, приятный поскрипывающий нуар-джаз от композитора Przemek Laszczyk, льющийся из невидимых динамиков. На ПК можно посмотреть небольшую коллекцию раритетных татуировок конца XX-го века. Далее Лазарский проходит в операционную и находит лежащую на полу Хелен Новак, вернее, её мёртвое спортивное тело, одетое в стильный обтягивающий киберпанковый кэжуал образца 1990-ых гг. Эта девушка с дредлоками-проводами тоже убита каким-то психом, как и Амир, и у психа этого, судя по всему, ещё и вживлённые бионические когти, на что указывает зверский характер ранений. Лазарскому это нравится всё меньше и меньше. Тем не менее, он, несмотря на все предписания, производит несанкционированный некро-нейро-хакинг мозга Хелен и узнаёт много нового, в частности, что девица работала в мегакорпорации “Хирон” и промышляла там шпионажем данных для Адама. В дополнении к этому, Лазарский продирается через гротескный ландшафт разнородных воспоминаний мёртвого мозга Хелен, где в итоге встречается с некими отродьями Варпа, жуткими вирусами-демонами Хаоса (привет, Немезис и Тиран из Redisent Evil!), рыскающими по сновидческой версии офиса корпорации “Хирон”. Здесь начинается survival horror с элементами stealth (звуковая эмбиент-составляющая также на уровне), с этими образинами шутки плохи и на их паучьи окуляры им лучше не попадаться. На этом месте проходить Observer становится уже реально жутковато, потому что неизвестно, с чем ещё можно повстречаться в мёртвых сознаниях других людей. Любопытно, что разрабы заранее готовят игрока ко встрече с этими демонюгами, потому что чуть ли не на всех ПК-станциях в посещаемых офицером Лазарским апартаментах имеется встроенная 8-битная игрушка-аркада “Мечом и Огнём!”, где надо бегать фэнтезийным персом по лабиринтам, мочить сидящих по углам монстропауков огненным мечом, грести монеты и спасать принцесс. Апофеоз всего этого веселья с пауками и демонами Варпа произойдёт ближе к концу игры, в путешествии по голове Адама Лазарского, устроившего своему батьке знатную головомойку – аркада превратится в полноценное 3D, и сперва детективу Дэниелу придётся улепётывать от восьмибитных монстропауков, а после отключения от сознания Адама в логове убийцы-вервольфа, — уже от реальных материализованных демонов-охотников в канализациях. К этому моменту у вас уже должны окончательно съехать мозги набекрень, как и у самого Лазарского.

Но мы опять отвлеклись. Инспектор Дэниел расследует место преступления, в это время выходы из операционной кто-то блокирует, судя по звукам, это тот самый маньяк-вервольф, так что после нехитрых манипуляций с местными устройствами Лазарскому удаётся пролезть в напольный люк и спуститься в канализацию. Теперь ему нужен Джэк Карнас, пластический хирург. Помыкавшись по подвальным трущобам Нижнего мира, пообщавшись с местными обитателями и нахватавшись хоррорных галлюцинозов, наш бравый киберсыщик выбирается, в конце концов, на лестницу и поднимается в апартаменты хирурга под номером 210. Там он находит богатое голографическое убранство и тело убиенного медика-татуировщика. Инспектор Гаджет хакает его мозг, в очередной раз погружается в лютый сновидческий трип с трансформирующимся из кровати техно-манекеном и тюнингом радиочастот винтажной магнитолы, выныривает из него, как щука, и несётся на чердак, по пути запутываясь в голографической ловушке, расставленной на него маньяком-вервольфом. На чердаке-голубятне в полумраке происходит неравная схватка между Сплайсером и Наблюдателем – первый просто накидывается на Лазарского, и оба летят вниз головой с чердака в машинное отделение. Лазарский – крепкий орешек, он приходит в себя невредимым, отряхивается и видит висящего перед ним на оголённых проводах вервольфа-убийцу. Хакнув его несчастный мозг, Лазарский – и мы вместе с ним – понимаем, что у Сплайсера, он же Виктор Мадерский, было тяжёлое детство и не менее тяжёлое юношество, что вылилось в психотравму, или “хроническое недовольство своим телом”. Тот фанател от старинных кинолент про оборотней и решил модифицировать себя в соответствии с данным архетипом фильмов ужасов, чтобы наводить страх на проклятых соседей, смеющихся над его уродствами. Так Виктор Мадерский стал клиентом корпорации “Хирон” и техногенным фриком с протезированными бионическими суставами и когтями, что, однако, каким-то образом повысило его самооценку, хотя и снесло напрочь крышу. Так что в истории с Виктором Сплайсером Bloober Team мастерски обыграли ещё одну извечную проблематику философии киберпанка – этику взаимодействия человека и технологий, проблему телесности и бодимодификаций на фоне социальной адаптации.

Тем временем двери вокруг опять все позаклинивало на хрен, так что надо немного помудрить с пультом управления и выбитыми транзисторами. После успешного выполнения сей логической задачи Лазарский выбирается в коллекторы и спускается прямиком в логово Виктора Мадерского, техновервольфа. Здесь он находит дополнительные вещдоки вроде криповых самодельных масок а-ля Джейсон, личный ПК Виктора, постеры сисястых ретровервольш и голову своего физически мёртвого сына Адама, так что Лазарского опять плющит. Одновременно включается аудиосвязь, и голос его сына говорит ему не подключаться к голове (и найти ещё некий Санктуарий). Если же вы всё-таки решите провести очередной сеанс некронейрохакинга, то это будет именно то, что описано выше – Адам заготовил отцу сюрпрайз. Бедняга Лазарский на некоторое время нехило так повредится рассудком.

Далее Лазарский спасается по канализации от демонических охотников Варпа и выходит на свет неоновых вывесок в удалённом от многоэтажки месте, а именно, у входа в Святилище, расположенное под мостом. Внутри Святилища темно, грязно, безлюдно и гностично. Кажется, это реальный католический костел, переоборудованный под голографический VR-салон. Центральный неф-проспект с VR-капсульными отсеками по обеим сторонам, по бокам слева и справа – тёмные бездны с проводами, впереди – опутанный силовыми кабелями каменный архангел. На тёмных стенах видны фрески по мотивам Страстей Христовых. Лазарский входит в одну такую капсулу и погружается в голограммную реальность, где его встречает телевизор с лицом сына на нём, висящий на кабельно-проводном древе (вообще, в игре ужасное количество катодно-лучевых кинескопов, плазменных панелей, ЖК-дисплеев и видеокамер всех сортов, они буквально повсюду – эстетика киберпанка и намёк на глобальную вуйаропаранойю). Адам сообщает, что он выжил после атаки вервольфа и теперь обитает в цифровой среде, но он всё ещё не защищён от преследований “Хирона”, поэтому от его отца требуется отключить блокировку здания, дабы освободить сознание сына. Для этого старший Лазарский выходит из голограммы, поднимается на лифте на верхний этаж этого “Святилища”, который оказывается филиалом корпорации “Хирон”, вернее, его карантинником с заражёнными нанофагией людьми, сидящими в стеклянных клетках-отсеках. Тут происходит финальный прорыв Лазарского через огонь, воду и оптоволокно, реальность полностью дефрагментирует в ирреальность. После survival stealth horror-беготни от демонов Варпа в энный раз, бравый сыщик Лазарский проваливается в собственные хорошо забытые воспоминания. Это, наверное, главный момент истины в игре, потому что мы узнаём семейную подноготную самого главного героя, в частности, его непростые отношения со своим сыном-вундеркиндером, который возненавидел Лазарского-старшего за то, что тот якобы угробил свою жену и его мать, когда позволил ей умирать от тяжёлой болезни, не настояв на биоимплантах. Тем не менее, мать Адама сама приняла такое решение. Далее выясняется, что сам Дэниел Лазарский стал техномодифицированным вследствие какой-то суровой катастрофы, возможно, автоаварии (“От него мало что осталось, но попробуем собрать заново, будет как новенький”). В сознании его сына Адама чётко запечатлелся образ ненавистного отца-легавого как чудовища, убившего его мать (“Ты позволил ей вот так просто умереть, а что же до себя любимого, то тут ты оказался на редкость практичным”). Этот образ и проявляется в сознании бедняги Лазарского-старшего, когда нам показывают вставной видеоролик, где в разбитом зеркале попеременно появляется главный герой, проверяющий свой аугментированный протез правой руки, и чудовищная образина, однорукий демон Варпа, помесь мутировавшей плоти и ракетной установки. Также эта идея акцентируется в последующей сцене в аппаратной комнате карантинника “Хирона”, где за стеклянной панелью демон Варпа жестоко убивает некую женщину, в реальности или же в голографической иллюзии – не ясно. Так что можно придти к выводу, что эти самые порождения Варпа суть не что иное, как проекции подсознательного Адама либо самого Дэниела.

Далее – заключительная сцена гностического откровения: мы сталкиваемся с реальной версией Адама (вспоминается дилогия фильмов о Газонокосильщике) – это уже не его, детектива Лазарского, сын, а суперинтеллидженс-аватара, созданное его сыном цифровое чудовище – или божество – с некоторыми чертами личности его создателя. Однако, как и всегда в таких историях, создание оказалось недовольно создателем и грохнуло его, потому как Адам-творец пытался грохнуть, в свой черёд, Адама-создание, испугавшись его совершенности и вычислительной мощности и напустив на своё детище вирусняк. Новый Адам отвественен за блокировку здания на карантин, тем самым он заманил Лазарского в Святилище. Вот и вся история. Далее мы имеем два финала:

1. Адам предлагает Лазарскому стать его хостом – для этого он войдёт в сознание своего не-биологического отца и возьмёт его под контроль;

2. Лазарский отвергнет цифрового Адама; тогда этот гадёныш перенесёт сознание киберсыщика в служебного дрона, а сам попросту завладеет его телом. Лазарский попытается сопротивляться и нападёт на Адама в его теле, но будет застрелен своими же сослуживцами после разблокировки здания.

Вот такой вот сплав киберпанка, антиутопии, постапокалипсиса, нуарного детектива и психеделического саспенс-хоррора.

Помимо основного сюжета стоит упомянуть сайдквест о Пьете Саган, старушки-топкодера из "Хирон", гоа-трансерши и цифронаркоманки из зажиточного класса A, оставившей своё тело в спортивном бикини вечно отдыхать в ультрахайтековом VR-кресле с километрами проводов взамен на симбиоз с сознанием своей малолетней подруги в виртуальной среде. Но это уже отдельная тема. Другой запоминающийся эпизод в расследовании — жутковатые апартаменты генного инженера, торгующего выращенными из плавающей в его домашних аквариумах биомассы различными человеческими органами, например, сердцами. Ну и ещё много всего любопытного узнаётся о Кракове 2084-го года по мере продвижения сюжета, особенно в трагикомическом общении с местными жителями через внешние устройства видеосвязи, прикреплённые к бронированным дверям-шлюзам, в основном представляющие собой ЭЛТ-кинескопы с двигающимися на них низкопиксельными глазами. Чем не кривое зеркало нашей с вами актуальной современности многоэтажного существования, когда у каждого второго гражданина есть свой видео-домофон вдобавок ко всем прочим экранам и гаджетам? Тут невольно приходят на ум мысли об иллюзорности какой-либо частной жизни в условиях безумного мегаполисного медиа-муравейника, где каждый/-ая житель/-ница может стать объектом наблюдения другого/-их лиц, для сбора личных сведений либо просто ради развлечения. Как пишет Герд Леонгард в "Технологии VS Человека", "нахождение офф-лайн скоро может стать особой платной привилегий для богатых; для всех остальных мещан онлайн-статус будет необходим на постоянной основе, чтобы, по крайней мере, не быть уволенными с работы".

Отдельное внимание в игре заслуживают коллекционные карточки разработчиков, выполненные в форме персонажей-маргиналов, разбросанные по всему зданию. Автор статьи, к сожалению, собрал их далеко не все.

Вердикт: нынешние игры делаются как интерактивные фильмы, и это, с одной стороны, здорово и хорошо, потому как говорит о творческом потенциале независимых студий, состоящих из молодых и талантливых ребят-единомышленников, а с другой, заставляет, задуматься, насколько далеко может зайти цифровой прогресс, с учётом уже доступных любому геймеру VR-технологий. Игры, или интерактивные графические произведения, жанра cyberpunk ставят подобные вопросы наиболее остро, потому что, как пишут в своих книгах футурологи и исследователи медиакультуры, такие как Эрик Дэвис (“Техногнозис”), Майкл Дери (“Скорость Убегания”) и Герд Леонгард (“Технологии VS Человека”), где та грань, по которой мы сможем в будущем определить свою человечность и независимость от гаджетов, есть ли она вообще или она уже стёрлась? Киберпанк пытается понять, насколько этично использовать и развивать VR/AR, нейронные сети, машинное обучение, импланты, чипирование, пластическую хирургию, генную инженерию, биометрическое сканирование и т.д. Обретут ли в недалёком будущем облачные хранилища и поисковые системы собственное сознание? Ожидаются ли новые цифровые эпидемии, вызванные цифровыми вирусами? Какие новые цифровые наркотики нас ожидают? Возможен ли гармоничный симбиоз человека и созданных им технологий или же нет? Будут ли IT-мегакорпорации править балом в недалёком будущем? Станут ли роботы-андроиды и аугментированные индивиды замещать обычных людей на рынке труда? Станут ли люди киборгизированные счастливее обычных людей? Есть ли смысл развивать любые технологии, только потому, что это идёт в ногу со временем и с природой познания? На эти и многие другие парадоксальные этические дилеммы и пытается ответить эстетика и философия киберпанка.

P.S. У нас тоже есть даровитые разработчики – например, Сергей Носков, сделавший в одиночку (вернее, на пару с композитором Алексеем Трофимовым) не менее мрачный и любопытный дистопийный киберпанковый платформер 7th Sector. Та же атмосфера недалёкого хайтек-лоулайфного будущего, засилие японо-китайских корпораций и постеры с псевдо-советской IT-пропагандой. Рекомендую.

P.P.S. Саундтреком к Обсерверу занимался Аркадиуш Рейковский. Он вдохновлялся такими фильмами, как Акира (1988), Призрак в Доспехе (1995) и, конечно же, Blade Runner-ом. Дабы выдержать стиль, Аркадиуш сочинял свой атмосферный электронный нейроэмбиент на аналоговом синтезаторе, к тому же задействуя диегетную (источниковую) музыку псай-трансового артиста Mirror Me. Саундтрек можно найти и послушать на ютубе.

2019-10-14

Geraldine Pinch

--

Magic in Ancient Egypt

(1994)

Перевод: И. Бузлов (2017)

*******************

Глава Третья. Демоны и Духи

Тексты и рельефы великих храмов Египта второго тысячелетия до н.э. описывают космос, населённый богами, царями и человечеством.

Божества представлены могучими, однако щедрыми сущностями, которых народ одаривает всеми видами почестей на благословенной земле египетской. Царь – это посредник, стоящий между богами и благодарным египетским народом. Царские Книги Подземного мира и погребальные папирусы жрецов и сановников представляют нам обширную галерею сверхъестественных существ, при этом большинство из них выглядят странно и ужасающе (Илл. 11, 31). Погребальная литература зачастую воспринимается исследователями оторванной от повседневной жизни древнего Египта. Однако свидетельства магических текстов, используемых в жизни, позволяют нам предположить, что внушающие страх пейзажи Дуата могли быть ближе к мировоззрению большинства египтян, чем безмятежное храмовое пространство.

Первые детальные отображения царства мёртвых появляются в виде части Книги Двух Путей на деревянных саркофагах в начале II-ого тысячелетия до н.э. (Илл. 14). На карте отмечены дома Тота и Осириса и маршруты следования солнечного бога с востока на запад по воде и с запада на восток – по суше. Оба пути охраняются чудовищными тварями. В царских Подземных Книгах конца II-ого тысячелетия до н.э. солнце путешествует через анфиладу из двенадцати пещер внутри земли.

[Илл. 14. Внутренняя часть деревянного саркофага с Книгой Двух Путей. На карте показаны два пути, которыми пользуется солнечный бог, проходя сквозь Дуат. Саркофаг приказчика Сени, эль-Берша, ~2000 г. до н.э.]

Некоторые из этих пещер являются мирами в миниатюре, вмещая в себя пустыни, лавовые озёра, реки и острова.

Эти пещеры Дуата населены фантастическим многообразием существ. Они показаны с человеческими телами и головами животных, птиц, рептилий или насекомых (Илл. 5, 31). У некоторых из них две головы или же голова, обращённая назад. Некоторые вместо головы имеют угрожающие предметы, такие как нож или факел. Они имеют настораживающие или гротескные имена, к примеру "Кровопийца, который приходит со Скотобойни", "Глядящий-Назад, который приходит из Бездны" или "Тот, кто поедает собственные экскременты". Эти сущности обыкновенно расцениваются как демоны, однако египетский Подземный мир не следует смешивать с христианским Аидом. Большинство обитателей Дуата по своей природе не были однозначно злобными. Они могли быть опасны для человечества, но они же находились под управлением высших богов.

Каждый умерший египтянин был обречён войти в этот подземный мир. Одной из первичных функций погребальной магии была помощь умершему при контактировании с демонами, которых она или он повстречают там. Когда усопший/-ая достигал/-а зала суда, сердце испытуемого/-ой взвешивалось на весах, на другой стороне которых находилось перо Маат, символизирующее истину и справедливость. Чудовище, помесь гиппопотама, крокодила и львицы, сидело рядом с весами (Илл. 15). Её звали "Пожирательница". Её обязанностью было пожирать умерших грешников, проваливших тест на праведность. Эта вторичная смерть означала аннигиляцию тех частей личности, которые, по египетскому мировоззрению, переживали первую смерть. Любой же, кто успешно проходил итоговую аттестацию, становился "просветлённым духом", ах, и мог присоединиться к вечному движению божественной барки в космическом цикле (см. Главу XI).

Всё это, казалось бы, целиком должно принадлежать к погребальной ритуальной сфере, однако Бруклинский Магический Папирус (4-3 вв. до н.э.) наставляет мага, как следует защищать живых от Пожирательницы. Книги Подземного мира – не просто продукт метафизических измышлений интеллектуальной жреческой элиты. Они включают также элементы популярных верований. Ещё в начале XX века в среде египетских феллахин (крестьян) наблюдалась устойчивая традиция суеверий, что якобы под землёй обитает раса джиннов или ифритов. По слухам, эти существа также населяют реки, каналы и пруды, которые служат вратами в сверхъестественное измерение. Существует доказательства схожих убеждений и в древнем Египте.

Во многих египетских гробницах погребальная камера расположена глубоко под землёй, на дне отвесной шахты. Эта камера, в противовес всем остальным элементам гробницы, понималась египтянами как часть Дуата. Ба, манифестация души усопшего, иногда изображалась в форме птицы, взлетающей вверх по шахте гробницы наружу, чтобы навестить мир живых. Истинным названием Книги Мёртвых на египетском языке было Книга Выхождения Днём (prt iti m hrw ra — "Главы о выхождении к свету дня"). Подобные визиты не всегда были желательны. В одном литературном тексте (Состязание! Хора и Сетти), Осирис угрожает всему совету божеств, что пришлёт своих демонических вестников из Дуата в царство богов, если его сына Хора не сделают царём Египта. Это, по-видимому, отражает древнее верование египтян, в котором Осирис предстаёт мрачным правителем демонических сил, угрожающих живущим.

[Илл. 15. Взвешивание сердца усопшего в Зале Правосудия. Бог Анубис настраивает баланс весов. Тот записывает результаты взвешивания. "Пожирательница" сидит на корточках рядом с весами. Из Книги Мёртвых фиванской жрицы Анхаи, ~1100 до н.э.]

Книга Небесной Коровы отсылает нас к подземным змеям хаоса, представляющим опасность как для человечества, так и для богов. В условиях пустыни змеи зарываются в песок или ютятся под камнями, так что вполне естественно было ассоциировать их с подземным миром. Великий змей хаоса и архидемон Апоп (Илл. 8, 86) был самым опасным обитателем этого подземелья. Как считалось, он был тридцати кубитов в длину и его громовой глас заставлял содрогаться самого солнечного бога. Одним из его эпитетов был "Сотрясающий землю" и, по-видимому, именно Апопа винили в землетрясениях. Земные катаклизмы являются мощным символом хаоса, так как способны превратить храмовые сооружения, символизирующие Порядок, в руины за считанные секунды.

Апоп иной раз сталкивался с солнечным богом на земле, либо на небесной реке, по которой плыла солнечная барка. С ним отождествляли песчаные берега, бывшие главной опасностью при навигации по Нилу, также змей хаоса мог принимать обличье гигантского крокодила. Для любого египтянина рыскающий под водой крокодил, всегда готовый утянуть замешкавшегося в глубины навстречу ужасной смерти, выступал как эмоционально заряженный образ внезапных ударов судьбы.

В египетской литературе II-ого тысячелетия до н.э. демоны в наибольшей степени соотносятся с водной стихией. В одной такой истории юный царевич оказывается втянут в схватку между демоном и крокодилом в глубинах водоёма. В другой истории пастух встречается с неким существом, которого расценивает как демонессу, на краю озера. Страх перед подобными встречами не был ограничен лишь вымыслом. Рукописные амулеты I-го тысячелетия до н.э. (Илл. 16) обещают защитить носителя против сверхъестественных сущностей, обитающих в речных рукавах, каналах, прудах и колодцах.

Эти амулеты и другие магические тексты I-го тысячелетия до н.э. дают нам пространный список сверхъестественных врагов, от которых человеку необходима защита. Приравненными к врагам человечества наряду с демонами и призраками предстают сущности, называемые бау того или иного божества. Египетское слово бау иногда означает божественную манифестацию, уникальную для отдельного бога . Божественное недовольство могло быть выражено в форме болезни или панической атаки. В других контекстах бау соотносится с конкретным вестником божества. Египетские божества имели способность разделять себя, поэтому такие вестники могли пониматься как эманации бога или богини для решения какого-либо вопроса. Демоны и минорные божества также действовали как эмиссары старших богов, выполняющие их приказы на земле.

Хотя царь выступал как посредник в храмовых культах, к нему не испытывалось особенно большого доверия со стороны простонародья в деле защиты людей от персональных манифестаций или вестников божеств. Чтобы сражаться с врагами такого рода, маг часто прибегал к вызову экстраординарных композитных форм божеств. Они изображались как фантастические сущности, имеющие множество различных голов, в сопровождении разнообразных символов власти (Илл. 17). В магическом папирусе из Гелиополя мы находим изображение крылатого, итифаллического божества с девятью головами животных, увенчанных бараньими рогами, змеями и ножами. Это экзотическое божество, снабжённое к тому же скипетрами, змеевидными жезлами и окружённое иероглифами огня , попирает ногами опасных животных.

Непохоже, чтобы гелиопольские жрецы представляли своих богов в таких причудливых формах. Иллюстрация объединяет в себе все аспекты творческой божественной мощи, могущие быть пригодными в защитной магии. Эти комплексные сущности, часто называемые "пантеистическими" божествами, могут комбинировать качества и атрибуты множества различных богов. Здесь мы имеем не столько теологическую наработку, сколько продвинутую магическую технику.

Были и другие божественные сущности, которые призывались главным образом в защитной магии. Неясный бог греко-римского периода, зовущийся Туту, являлся сыном могущественной богини-демиурга Нейт, почитавшейся в Саисе. Туту совмещает атрибуты сфинкса и грифона (Илл. 18). У него человеческая голова, львиное туловище, птичьи крылья и хвост с головой змеи. Наиболее распространённым эпитетом Туту был "Тот, кто держит врагов на расстоянии". Его чудовищная сила могла направляться на защиту людей от демонов или враждебных манифестаций других богов. Другим защитным богом, чей культ процветал в конце II-ого тысячелетия до н.э., был Шед. Его часто изображали как ребёнка или юношу, торжествующего над опасными зверями и рептилиями (Илл. 77). Зачастую Шед не более чем специальная форма Хора. Его функциями были защита и магическое лечение. В апогее, Шед был божественным магом и мог именоваться "Зачарователь".

[Илл. 18. Бронзовая фигурка бога-защитника Туту, конец I-го тысячелетия до н.э., 26 дин. Этот бог имел эпитет "Тот, кто держит врагов на безопасном расстоянии".]

Магия была не просто защитой от сил хаоса и зла. Она могла также использоваться для уклонения от божеств, насылающих страдания на смертных в силу небесного промысла. Частные манифестации или вестники таких божеств вызывали великий страх. Одной из подобных сущностей являлась богиня-скорпион Серкет. Обычно она изображается женщиной со скорпионом на голове (Илл. 7). Вполне разумно ждать от богини, ассоциируемой с таким ядовитым существом, зловещей репутации, однако, начиная с Текстов Пирамид, Серкет появляется как дружественная богиня. Она помогает при родах царей и богов и выступает как одна из четырёх богинь, традиционно защищающих забальзамированные тела усопших. Её имя означало "Та, кто заставляет (кого-либо) дышать". Это типичнейший пример того, как египтяне пытались нейтрализовать опасную силу путём умиротворения и лести. Если ядовитая богиня задобрена до такой степени, чтобы проявить свой благожелательный аспект, её сила может быть направлена против укусов скорпионов по принципу "клин клином вышибают".

В мифе, записанном на некоторых магических стелах и статуях, богиню Исиду во время её бегства в нильскую Дельту сопровождают семь скорпионов. Это не что иное, как эманации Серкет. Они защищают богиню с её нерождённым сыном, но наказывают женщину, отказавшую Исиде в убежище. Один из скорпионов пробирается в жилище негостеприимной женщины и жалит её ребёнка до смерти. Исида сокрушается из-за такого отмщения и силой своей магии возвращает дитяте жизнь. Даже здесь сила скорпиона остаётся опасной в силу своей двусмысленности.

Число семь имело невероятную важность в магии. Бау часто появляются в группах из семи сущностей. Хатхор и Сехмет обе имеют по семь аспектов. В истории об "Уничтожении Человечества" (см. Главу II) две этих богини представляют контрастные аспекты одного божества. Хатхор – утончённая и прекрасная женщина; Сехмет – пугающая, кровожадная львица. Семь Хатхор обыкновенно имеют позитивное значение в магии. К ним обращаются в любовных заклинаниях и их красными волосяными лентами можно связывать опасных духов. Они были также богинями-оракулами, провозглашающими судьбу каждому новорождённому. Так как основным назначением магии являлось избегание или изменение ударов судьбы, маг должен иногда противостоять Семи Хатхор.

Судьба, объявленная Семью Хатхор, может быть как хорошей, так и дурной. Их тёмный эквивалент, Семь Стрел Сехмет, всегда приносят злую судьбу, часто в форме инфекционных заболеваний. Наряду с этой специфической группой семи стрел существовали ещё "палачи Сехмет". Демоны-посланники этой богини были особенно опасны в определённые времена года. Древнеегипетский календарь был поделён на три четырёхмесячных сезона, называвшихся Наводнение, Произрастание и Урожай. Летом или в сезоне Урожая уровень воды в Ниле был наиболее низок. Испепеляющий зной делал это время года превосходным для прихода "дыхания ежегодной чумы". Две формы бога Хонсу в образе бабуинов вели учёт в Книгах Конца Года. В них содержались списки тех, кто должен был умереть и тех, кто оставался жить.

[Илл. 17. Иллюстрация пантеистического божества из магического папируса, 4-3 вв. до н.э. Опасные животные и рептилии попираются ногами этого композитного божества.]

Новый Год отмечался в канун ожидаемого наводнения. Приближение Нового Года могло иметь напряжённый характер. Наводнение могло оказаться слишком низким, из-за чего люди могли голодать, или, наоборот, слишком высоким, отчего люди могли тонуть. Свирепствовали чума и другие инфекционные эпидемии. На высшем плане, весь космический цикл мог прийти к обновлению либо к концу. В поворотной точке этого ежегодного кризиса находились пять "эпагоменальных дней" (с греч. ἐπαγομένη ἡμέρα — "добавочный день").

Египетский календарный год был поделён на 36 десятидневных периодов, с пятью дополнительными днями в конце. Согласно мифу, эти интеркалярные дни были созданы для того, чтобы пять детей богини неба Нут и бога земли Геба могли появиться на свет. Календари Счастливых и Несчастливых Дней со всей очевидностью доказывают, что не стоит что-либо делать в течение этого опасного периода. Предполагаемый день рождения Сета считался особенно дурным, однако все пять назывались "днями демонов".

Заклинание, известное как Книга Последнего Дня Года цитировалось на льняных отрезах ткани, оборачиваемых вокруг горла для защиты носителя против Сехмет и её мясников. В сам же Новый Год египтяне обменивались подарками, часто в форме амулетов Сехмет или её кошачьего двойника Бастет (Илл. 61, 62). Эти действия были направлены на умиротворение внушающий ужас богини, чьи демонические посыльные несли чуму, голод или потоп. Египетские астрономы не сумели разработать систему съезжающего (високосного) года, поэтому гражданский календарь зачастую не согласовался с сезонами. Это могло представлять сложности для специалистов в ритуальной магии. Страх перед Сехмет, по-видимому, всё же оставался привязанным к позднему лету и раннему сезону разлива Нила.

Пугающая природа Стрел Сехмет делала их мощным оружием на стороне мага, сумевшего принудить их к сотрудничеству. В одном заклинании они используются против Дурного Глаза. Другим божеством, способным действовать как за, так и против человечества, был Анубис, бог-шакал (Илл. 80). В реальной жизни шакалы и дикие псовые занимаются преимущественно извлечением останков из неглубоких захоронений и пожиранием их . Сделав Анубиса стражем кладбищ и богом бальзамирования, египтяне тем самым предоставили нам ещё один пример того, как можно преобразить негативную силу в положительную.

Анубис был хранителем всех видов магических секретов. В Папирусе Жумильяк он выступает лидером вооружённых сподвижников Хора. Его свирепость равноценна жестокости Сета. В магических текстах того же периода Анубис назван "Владыкой Бау". Под его началом – целые батальоны посыльных-демонов. В магических папирусах римского периода Анубис действует в роли исполнителя проклятий. Грациозные божества храмовых культов едва ли узнаваемы в безжалостных богах и богинях, встречающихся в повседневной магической практике.

Большая часть письменных источников, свидетельствующих об этой мрачной иерархии враждебных божеств и демонических посланников, датируется только начиная с 20-го века до н.э. и далее. Расщепление бога на враждебные эманации и обратное соединение божественных аспектов в пантеистическую форму – противоположные стороны одной медали. Для некоторых учёных весь этот феномен целиком является частью увеличивающегося пессимистического напряжения в египетской культуре, вызванного деформацией государственного политического аппарата. Кажется также возможным, что подобный взгляд на божеств является весьма древней частью народных верований, но государственная цензура религиозного искусства и литературы пресекала их выражения вплоть до указанного периода. Определённые типы магических объектов позволяют предположить длительную историю опасных божественных манифестаций и композитных божеств.

Поразительным визуальным свидетельством может служить иконография одной из страннейших богинь Египта, гиппопотамихи Таурет. Её имя означает "Великая", что является умиротворительным обращением к грозному божеству. Богиня может изображаться в человеческой или гиппопотамьей форме, однако имя Таурет чаще всего соотносится с гротескной композитной сущностью (илл. 19, 20, 67). Она имеет форму беременного гиппопотама с отвисшими женскими грудями, хвостом крокодила и львиными лапами. Иногда она изображается с целым крокодилом на спине, челюсти которого покоятся на верхушке её бегемотьей головы. Звучит вполне схоже с чудовищными пантеистическими богами конца I-го тысячелетия до н.э., однако композитная форма Таурет появляется на амулетах уже в конце III-го тысячелетия до н.э.

[Илл. 19. Обратная сторона жезла-бумеранга (Среднее царство), показанного на Илл. 20 (ниже). Среди существ изображены львиноголовый демон-карлик Бес, богиня-гиппопотамиха Таурет и двойной сфинкс, известный как Акер. Этот жезл-бумеранг мог быть нарочно сломан пополам прежде, чем его клали в гробницу.]

Таурет представляет сравнительно ранний пример практики совмещения яростных и охранительных качеств божества в одном изображении. Она часто держит нож или опирается на иероглифические знаки, означающие "защита" (Илл. 19), в частности, когда богиня появляется на магических жезлах-бумерангах. Такие жезлы имеют формы плоских, изогнутых объектов, обычно вырезанных из клыка гиппопотама. Эти примечательные артефакты декорированы одними из самых ранних образчиков развёрнутых галерей фантастических существ (бестиариев) и божественных манифестаций (Илл. 19, 20, 38, 70).

Эти объекты иногда называют магическими ножами, однако они никак не соотносятся с ножами, зажатыми в руках божеств-защитников. Свою форму эти жезлы могли перенять от метательных палок (бумерангов) для охоты на птицу. Стаи диких птиц в египетском искусстве были одним из символов сил хаоса, поэтому метательные палки, могущие убить или оглушить их, и сети-ловушки для ловли уток символизировали победу Порядка над Хаосом. В приватной магии они выступали эмблемами контроля заклинателя над духами и его способности к экзорцизму.

Другой термин для описания этих объектов – "апотропаический жезл". Данный эпитет означает нечто, способное отвращать зло, в частности, зловредных духов. Кость гиппопотама, из которой сделаны большинство этих жезлов, передавала практикующему магу грозную силу этого зверя. Самые ранние из известных на сегодняшний момент жезлов-бумерангов датируются ~2800-ыми гг. до н.э. Их края оканчиваются головами животных, шакалов либо пантер, однако прочая декорировка отсутствует. Около 2100 г. до н.э. в обиходе появляется новый тип жезлов с тщательно вырезанными или врезанными миниатюрами с одной или обеих сторон. На них шествуют сонмы существ, сопровождаемые краткими надписями (Илл. 20).

В список защитных существ входят львы, пантеры, кошки, бабуины, быки, черепахи, змеи, жуки-скарабеи, лягушки и крокодилы. Присутствуют также и вымышленные звери, как, например, животное Сета, грифон (Илл. 20), похожее на пантеру существо с длинной, как у жирафа, шеей, двойной сфинкс (Илл. 19), композитная форма Таурет и голый кривоногий карлик с львиными ушами и гривой (Илл. 20). Этот львиноголовый демон позднее станет известен как Бес, а его женская ипостась – Бесет (Илл. 38). В период изготовления этих жезлов демоны данного типа имели общее название Аха ("боец").

Это имя может быть применимо к большинству существ, появляющихся на жезлах. Бойцы часто размахивают ножами, факелами или лампами. Некоторые из них удушают или расчленяют змей и других опасных гадов. Бестиарий жезлов имеет много общего с животными и чудовищами, появляющимися на сланцевых палетках конца IV-ого – начала III-ого тысячелетий до н.э. Судя по всему, такие палетки могли применяться в церемониях ритуальной магии, в которых правитель повергал врагов Египта.

Некоторые из этих сущностей на жезлах-бумерангах могут быть связаны с определёнными божествами. Странное четырёхногое животное с длинной изогнутой мордой, стоячими ушами и раздвоенным хвостом было композитной формой Сета. Грифон также мог быть манифестацией этого бога. Грифоны и прочие чудовища обычно изображались в пустынных игровых и охотничьих сценах на росписях египетских гробниц. За пределами нильской долины Хаос имел такую же мощь, что и Порядок. По поверьям, пустыня была прибежищем призраков и демонов, особенно в ночное время. Магу могло потребоваться совершить духовное путешествие в это призрачное измерение, чтобы получить необходимую силу.

Экспедиция Тота в пустыню для нахождения солярного ока иллюстрируется на жезлах в форме бабуина, стоящего позади уджата. Эта группа могла также символизировать Тота, восстанавливающего лунный глаз Хора (см. Главу II). Увенчанная короной баранья голова могла репрезентировать бога-демиурга Херишефа. Лягушка была символом богини рождения Хекет (Илл. 19). Кот с ножом в позднейших Книгах Подземного мира отождествляется с Ра, или с его дочерью Богиней Ока, повергающих Апопа. Двойной сфинкс/лев был хтоническим богом Акером, который охранял врата подземного царства. Среди этих фигур встречаются и символы власти, такие как скипетры (Илл. 19).

Сходный диапазон существ и символов появляется на прямоугольных или цилиндрических стержнях, сделанных из эбонита или глазурованного стеатита (Илл. 39). Объёмные фигуры черепах, львов, крокодилов или других магических животных иногда прикреплялись к верхней стороне таких стержней. Являясь падальщиком, скрывающимся в глубоких водах, черепаха в Египте имела статус нечистого и опасного животного, однако она часто призывалась в магии . Львы и крокодилы внушали страх, но были уважаемы как символы силы и мощи. В древнем Египте жезл или посох был показателем авторитета, они имелись у царей, жрецов и сановников. Декорированные жезлы, по всей видимости, использовались магами для установления власти над существами, изображёнными на них.

Надписи на таких жезлах разделяют всех существ на аха, "бойцов", сау, "защитников" и нечеру, "богов". Примером типичной надписи может служить:

Слова, сказанные этими богами: Мы пришли для защиты Госпожи Дома, X.

Объектами защиты всегда выступают либо женщина, либо ребёнок. Некоторые из поименованных особ были принцессами, но остальные были очевидно более низкого социального статуса. На нескольких жезлах с более пространными надписями мать и дитя идентифицируются с божественной матерью и солярным младенцем (см. далее Главу IX).

Некоторые из сущностей, изображённых на жезлах, появляются в мифах как защитники бога-солнца или Хора и Исиды в болотах. Подобные отождествления можно найти в современных жезлам папирусных заклинаниях для защиты матери и потомства. Нахождение в подобной компании Сета может нам показаться несколько странным, в частности, в его внушающих страх проявлениях "животного Сета" и грифона. Как бы то ни было, роль Сета в защите солнечной барки от Апопа делает его подходящим "бойцом" на стороне заклинателя. Призывание Сета или любой другой монструозной сущности должно было пониматься как достаточно опасный процесс, позволительный лишь для тех, кто имел необходимые навыки и был умудрён в магическом искусстве.

Для большей части периода, во время которого изготовлялись жезлы (2800-1650 гг. до н.э.), доступ в государственные храмы главных богов был ограничен жречеством. Установленные частными лицами, вотивные стелы начинают изображать божеств лишь начиная с семнадцатого столетия до н.э. Божества вообще не появляются на изображениях или рельефах, за исключением царских гробниц, ранее шестнадцатого века до н.э. Однако магические объекты могут включать широкий спектр божественных манифестаций. Более того, жезлы-бумеранги даже предваряют появление многих богов и демонов из царских Книг Подземного мира. Похоже, что в этот период простые люди имели более близкий контакт со своими богами в ходе магических обрядов, чем они могли бы его получить через официальные культы государственных храмов. Немаловажно отметить тот факт, что жезлы постепенно исчезают ко времени, когда двери государственных храмов становятся более открытыми для простых людей.

Кое-кто из воинства жезлов-бумерангов продолжает появляться в течении второго тысячелетия до н.э. на предметах домашнего обихода, таких как шкатулки для хранения краски для глаз и подголовники (Илл. 21). Последние замещали функцию подушки в египетских спальнях. Некоторые подголовники происходят из жилищ; другие были специально изготовлены для помещения в гробницы, где они клались под голову мумии. Оба типа подголовника могли быть декорированы фигурами Беса и Таурет, размахивающими ножами и удушающими или кусающими змей. Такие подголовники были особенно распространены в Дейр эль-Медине, деревне мастеров, расписывавших царские гробницы в Долине Царей. Острака (фрагменты битой керамики или камней) из этой археологической зоны дают нам редкую и специфическую информацию о враждебных личных манифестациях Таурет и других божеств.

Зачастую не вполне понятно, почему жертва обстоятельств приходила к выводу, что всему виной была манифестация того или иного божества. Они могли советоваться с божественным оракулом или же с мудрой деревенской женщиной, чтобы выяснить, какому божеству они обязаны сделать подношения (см. Главу IV). В одном случае очевидно, что подношение необходимо для Таурет. Житель деревни недосчитался пирога из своего семейного святилища во время фестиваля этой богини. Вор признался лишь после того, как претерпел страдания от бау (манифестации), предположительно, Таурет.

[Илл. 21. Известняковый подголовник из Дейр эль-Медины с защитными фигурами Беса, 13-ый век до н.э. Бес изображён сжимающим и кусающим змей, которые символизировали опасности ночи. Надпись позволяет определить владельца – им был царский писец Кенхерхепшеф.]

В другом случае, мастер потерял ценный металлический инструмент. В конце концов, одна деревенская женщина объявила, что её преследует бау, так что теперь ей необходимо сознаться в том, что она видела, как другая женщина взяла инструмент. Искомый объект был надлежащим образом найден и извлечён из-под полы дома обвиняемой. Здесь бау имеет сознательную персонификацию: справедливое воздаяние, нежели случайная напасть. Нарушение клятвы, скреплённой именем того или иного бога, по-видимому, было распространённой причиной для манифестаций божественного негодования.

Ряд воздвигнутых мастерами Дейр Эль-Медины стел несёт на себе покаянные молитвы (к примеру, Илл. 4). В них описывается то, как донатору пришлось "увидеть темноту посреди дня" после того, как он обидел божество. Это могло означать физическую слепоту или же размытое зрение, или же это могло быть просто метафорой для передачи ужаса от переживания божественного негодования. Некоторые из надписей описывают страдания от бау. Мастера приносили публичные покаяния путём установки стелы, после чего уповали на божественное провидение. Это могло расцениваться как религиозный ответ проблеме страдания. Альтернативным вариантом могла быть консультация у мага и использование какого-либо вида экзорцизма. Направление выбранных действий должно было соответствовать верованиям клиента.

Острака из Дэйр эль-Медины позволяет предположить, что какая-то часть жителей пыталась применять – и применяла – методы магической самообороны. Один поселянин написал мастеру, прося его сделать изображение Таурет, дабы оградить его от бау Сета. Его собственное изображение было украдено и он боялся злоумышлений с помощью неё. Тут мы имеем типичный пример того, как одно и то же божество может быть одновременно и потенциальным защитником, и потенциальной угрозой. Возможно, было общераспространённой практикой отвечать на подобные угрозы более чем одним путём. Религиозный ответ увековечен в камне, магический ответ гораздо менее склонен фиксировать себя.

Из всех сил, какие могут быть посланы против демонов и бау божеств, Таурет и львиноголовый карлик Бес имеют, по-видимому, наибольшую популярность. Оба божества особенно ассоциировались с помощью людям в преодолении великого кризиса рождения (см. Главу IX). В течение первого тысячелетия до н.э. Бес понимался как жизненная сила. Он был равноценен Шу, богу воздуха, заполнявшему космос дыханием жизни. Пантеистическая форма Беса вобрала в себя защитные атрибуты многих других божеств (см. Илл. 17).

В дворцах и домах, порой даже на храмовых зданиях, фигурки Беса выполняли ту же функцию, что и отвратительные и иногда обсценные гаргойлы, находимые во многих христианских церквах. Его обнажённость, итифаллическая форма, отталкивающий лик и высунутый язык понимались в совокупности как средство для отпугивания враждебных влияний (Илл. 69, 92). Пляски и шумное звукоизвлечение Беса понимались аналогичным образом, то есть помогающими прогнать злые силы (Илл. 43). И мужчины, и женщины, похоже, облачались в маски бога Беса, чтобы исполнить защитный танец (Илл. 71, см. далее Главу IX).

Любопытные физиологические особенности Беса, а также тот факт, что его лицо часто – если не чаще всего – показано анфас, в пику нормальным правилам египетского искусства, привело к предположениям о его иноземной природе. Некоторые учёные сравнивают Беса с танцующими пигмеями, которые, как известно, привозились в Египет для защитных и похоронных ритуалов в третьем тысячелетии до н.э. Другие предполагают, что Бес пришёл из Месопотамии (современный Ирак). Он имеет много общих черт с месопотамским львиным демоном Ла-Тараком, который призывался для защиты от колдовства.

Со второй половины второго тысячелетия до н.э. и далее демоны, имеющие чужестранные имена, становятся обычным делом в египетских магических папирусах. Обыкновенно это враждебные сущности, не имеющие каких-либо полезных функций и должные быть изгнанными прочь. Упоминаются в заклинаниях и нубийские, ливийские и сирийские маги, однако чужеземные демоны практически все имеют имена, производные из семитской языковой группы, употребляемой в Сирии-Палестине. Класс демонов самана был повинен в разного рода болезнях, в частности – лихорадках и инфекционных вирусах. Знание чужеземных мифов и магии могло проникнуть в Египет вместе с иммигрантами и пленными из означенных стран.

В заклинаниях для противодействия этим демонам часто призываются сирийские божества. Одной из основных техник для успешного экзорцизма одержимости было нахождение сущности, достаточно мощной, чтобы вытолкать демона наружу, или по крайней мере пойти с ним на мировую. Этот тип египетской магии успешно работал против чужеземных демонов, даже на их собственной территории. Стела примерно 4-го века до н.э., установленная в храме Хонсу в Карнаке, описывает события, произошедшие во время правления царя Рамсеса II (1279-1213 до н.э.). В ней рассказывается, как Бентреш, самая младшая из сестёр хеттской супруги Рамсеса, серьёзно заболевает. Обученный писец посылается в землю Бахтанскую, чтобы справиться о здоровье принцессы. Писец диагностирует духовную одержимость и просит выслать в помощь статую египетского бога. Рамсес направляет в ответ специальную статую бога Хонсу, имеющего репутацию демоноборца. Хонсу создаёт "магическую защиту" для принцессы, тем самым заставляя духа выйти вон. В обмен на приношения от её отца, дух обещает держаться подальше от Бентреш. Царь Бахтана совсем не спешит возвращать чудодейственную статую в Египет.

В этом тексте сила, которой одержима Бентреш, описывается как ах. В период, во время которого была записана эта история, слово ах обозначало демонов в самом широком смысле. Ранее его адресовали в основном усопшим, которые получили статус просветлённых духов средствами погребальной магии (см. далее Главу XI). Семьи совершали регулярные подношения своим предкам, ставшим аху, и возносили им молитвы, как если бы те были божествами. Египтяне иногда писали своим усопшим письма. В одном таком письме изложена просьба к покойному сражаться на стороне своей семьи. Мёртвые тоже могли быть "бойцами", точно так же, как и божественные манифестации на апотропаических жезлах.

Вмешательство мёртвых в проблемы живых было не всегда благожелательным. Письма к усопшим иной раз обвиняют аху в вызывании болезни, правовых неурядицах и прочих напастях. Как эмоциональные, так и физические проблемы могут быть переложены на сверхъестественных существ. В одном подобном тексте подразумевается, что разлад в доме вызван воздействием аху, который вселяется в домочадцев и делает их раздражительными и спесивыми. Общим местом в мировоззрении египтян было то, что усопшие ревниво относятся к живущим. Другое египетское наименование мёртвых, мут, практически всегда относится к зловредным и опасным призракам. Многие магические заклинания обещают обеспечить защиту от любого усопшего, мужского или женского пола, могущего причинить вред. Мёртвые женского пола вызывали, по всей видимости, наибольший страх.

Определённые категории людей, по поверьям, могли контактировать с умершими, в целях обнаружения их недовольства и способов его компенсации. Данный вид коммуникации не подразумевал зловещего подтекста некромантии. По-видимому, в Египте в принципе не существовало как такового запрета на "поднимание мёртвых". Сходным образом практика призыва существ из подземного мира не подразумевала "чёрную магию". Взаимодействие с подобными силами почиталось, вне сомнения, как занятие опасное, однако к этому не примешивалось никакого страха морального разложения.

Некоторые заклинания, бывшие в ходу в Египте в начале первого тысячелетия до н.э. направлены на подчинение божественной или иной сверхъестественной сущности в целях создания постоянного компаньона для заклинателя. Эта практика напоминает нам использование "духов-фамильяров" в позднейшем средневековом ведовстве. При помощи такого помощника могла быть произведена агрессивная магия, включая наведение безумия и летальный исход. Таковые действия, естественно, могут быть классифицированы как "чёрная магия", однако здесь скорее дело в мотивах практикующего/-ей магию, чем в сношениях с конкретными сверхъестественными сущностями. Набожные египтяне могли чувствовать, что некоторые магические практики подразумевают отсутствие веры в доброту Создателя, но в вере в демонов или во враждебные манифестации божеств не было ничего еретического.

Египетский заклинатель должен был иметь дело с обширным сонмом сверхъестественных существ, начиная с главных богов и их эманаций или вестников и заканчивая обитателями подземного царства, зарубежными демонами и злонамеренными призраками. Эти силы могли быть источником проблемы либо же её решением. Одна и та же сущность могла быть враждебной в одном контексте и полезной – в другом. Некоторые из них были не более чем удобными персонификациями, которые, возможно, и не существовали нигде, помимо воображения заклинателя; другие имели отличительную форму и личностные качества и входили в народный пантеон. Методы, посредством которых подобные существа могли быть управляемы, частично являлись следствием мышления того типа людей, что чаще всего практиковали магическое искусство в древнем Египте.

ДОП. ЧТЕНИЕ

~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Дж. Борхаус. Дурной Глаз Апофиса. Журнал Египетской Археологии №59, 1973.

Д. Микс. Гении, ангелы и демоны в Египте. // Гении, ангелы и демоны; Источники Востока, Париж, 1971.

С. Сонерон. Бруклинский иллюстрированный магический папирус. Бруклин, 1970.