ВОСТОЧНЫЕ ИСТОРИИ // S. ROHMER -- BREATH OF ALLAH (1919)

Сакс Ромер

Дыхание Аллаха

Из авторского сборника

Tales of Secret Egypt

(1919)

Перевод: И. Волзуб (2023)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

I

Почти неделю бродил я по окрестностям Муски, одетый как респектабельный драгоман, с лицом и руками, окрашенными в более глубокий оттенок коричневого цвета с помощью акварельной краски (мне пришлось использовать что-то, что можно было смыть, так как жирная краска бесполезна для настоящей маскировки). Также у меня были аккуратные черные усы, приклеенные к губе спиртовой смолой. В своём рассказе «За чертой оседлости» Редьярд Киплинг сурово осуждает человека, который слишком глубоко исследует местную жизнь. Но если бы все думали вместе с Киплингом, у нас никогда не было бы ни Лейна, ни Бертона, и я продолжал бы оставаться в непоколебимом скептицизме относительно реальности магии. Между тем, из-за вещей, которые я собираюсь здесь изложить, на целых десять минут своей жизни я оказался дрожащим рабом неизвестного.

Поясню сразу, что мой недостойный маскарад не был вызван простым любопытством или же поисками пресловутого сада земных услад.* Он был предпринят как естественное продолжение письма, полученного от господ Мозес, Мерфи и К°, фирмы, которую я представлял в Египте. В письме этом содержались любопытные материалы, дающие достаточно пищи для размышлений.

«Мы просим вас, — говорилось в письме, — возобновить ваши изыскания относительно конкретного состава духов «Дыхание Аллаха», образец которого вы приобрели для нас по цене, которую мы сочли чрезмерной. Оно, по-видимому, составлено из смеси некоторых малоизвестных эфирных масел и каучуковых смол; и природа некоторых из них до сих пор не поддается анализу. Было проведено более сотни экспериментов, чтобы найти заменители недостающих эссенций, но безуспешно. И так как теперь мы в состоянии наладить производство восточных духов в широких масштабах, то готовы в полной мере вознаградить вас за потраченное время (последняя фраза была подчеркнута красными чернилами), если вы сможете получить для нас грамотную копию оригинального рецепта».

Далее в письме говорилось, что для эксплуатации новых духов предлагается создать отдельную фирму с зарегистрированным адресом в Каире и «производственным отделом» в каком-нибудь труднодоступном месте на Ближнем Востоке.

Я глубоко задумался над этими вопросами. Схема была хорошей и не могла не принести значительных прибылей; ибо, с учётом продуманной рекламной кампании, всегда найдётся многочисленная и богатая публика для нового диковинного аромата. Конкретная смесь жидких благовоний, о которой говорилось в письме, гарантировала хорошие продажи по высокой цене не только в Египте, но и во всех столицах мира, если бы её удалось вывести на рынок; но предложение о мануфактуре столкнулось с чрезвычайными трудностями.

Крошечный флакон, который я отправил в Бирмингем почти двенадцать месяцев назад, обошелся мне почти в 100 фунтов стерлингов, поскольку «Дыхание Аллаха» было тайной собственностью старой аристократической египетской семьи, чье огромное богатство и исключительность сделали их по сути неприступными. Путем тщательного расследования я нашёл одного аттара, которому были поручены некоторые заключительные процессы приготовления духов, — и то лишь затем, чтобы узнать от него о том, что он не знал их точного состава. Но хотя он уверял меня (и я не сомневался в его словах), что до сих пор ни одного зёрнышка не выходило из-под владения семьи, мне удалось-таки добыть небольшое количество драгоценной жидкости.

Господа Мозес, Мерфи и К° предприняли все необходимые приготовления для размещения аромата на рынке только для того, чтобы узнать, как сообщалось в этом насыщенном событиями письме, что самые опытные химики, чьи услуги были им доступны, не смогли его проанализировать.

Однажды утром, в своём вымышленном образе, я шел по Шариат эль-Хамзави, придумывая какой-нибудь план, с помощью которого я мог бы завоевать доверие Мухаммеда эр-Рахмана, аттара, или парфюмера. Несколько минут назад я вышел из дома в Дарб-эль-Ахмар, который был моим временным жилищем, и когда я приблизился к углу улицы, из окна прямо над моей головой раздался голос: «Саид! Саид!»

Не предполагая, что зов относится ко мне, я взглянул вверх и встретил взгляд старого египтянина почтенной наружности, смотревшего на меня сверху. Прикрывая глаза корявой рукой, он прокряхтел:

— Конечно, это не кто иной, как Саид, племянник Юсуфа Халига! Эс-селям алейкум, Саид!

— Алейкум, эс-селам, — ответил я ему и стоял, глядя на него.

— Не окажешь ли ты мне небольшую услугу, Саид? – продолжил старик. — Это займет у тебя всего час, и ты сможешь заработать пять пиастров.

— Охотно, — ответил я, не зная, к чему может привести меня ошибка этого, очевидно, полуслепого старика.

Я вошел в дверь и поднялся по лестнице в комнату, в которой он находился, и обнаружил, что этот старик лежит на скудно прикрытом диване у открытого окна.

— Хвала Аллаху, чьё имя возвышено, — воскликнул он, — что я, к счастью своему, имею возможность выполнить свои обязательства! Порой страдаю я от старого укуса змеи, сын мой, и этим утром он заставил меня воздержаться от всякого движения. Меня зовут Абдул-Носильщик, о ком ты, наверное, слышал от своего дяди. И хотя сам я уже давно ушёл с активной работы, зато теперь заключаю я контракты на поставку носильщиков и курьеров любого рода и для всех целей. Будь то перевозки прекрасных дам в хаммам, молодожёнов на свадьбы и мертвецов — в могилы. Так вот, было написано, что ты должен будешь прийти в этот своевременный час.

Я считал весьма вероятным, что было также написано, что я вскоре уйду, если этот болтливый старик продолжит навязывать мне подробности своей нелепой карьеры.

— У меня есть контракт с торговцем Мухаммедом эр-Рахманом из Сук эль-Аттарин, — продолжал старик, — который я всегда выполнял лично.

От этих слов у меня почти перехватило дыхание, и моё мнение об Абдуле Носильщике необычайно изменилось. Воистину, в то утро моя счастливая звезда направляла мои стопы!

— Не пойми меня неправильно, — добавил он. — Я не имею в виду транспортировку его товаров в Суэц, Загазиг, Мекку, Алеппо, Багдад, Дамаск, Кандагар и Пекин, хотя все эти обширные предприятия и поручены никому иному, как единственному сыну моего отца. Сейчас я говорю о переносе небольшого, но тяжёлого ящика из главного магазина и мануфактуры Мухаммеда эр-Рахмана, что находится в Шубре, в его лавочку на Сук эль-Аттарин. Дело это я организую для него накануне Молид ан-Неби (дня рождения Пророка) в течение последних тридцати пяти лет. Каждый из моих носильщиков, кому я мог бы поручить это особое поручение, занят чем-то другим. Отсюда моё наблюдение о том, что было записано, что никто иной, как ты будешь проходить под этим окном в определённый счастливый час.

Действительно, этот час был для меня удачным, и мой пульс подскочил высоко за пределы нормального ритма, когда я задал вопрос:  

— Почему, о отец Абдул, вы придаёте такое большое значение этому, казалось бы, тривиальному вопросу?

Лицо Абдула-Носильщика, напоминавшее морду интеллигентного мула, приняло выражение низкой хитрости.

— Вопрос хорошо продуман, — прокряхтел старый плут, подняв длинный указательный палец и погрозив им мне. — И кто во всём Каире знает столько же тайн великих, сколько Абдул Всезнайка, Абдул Молчаливый! Спроси меня о легендарном богатстве Карафа-бея, и я назову тебе все его владения и развлеку тебя подсчётами его доходов, которые я вычислил в пределах до нусс-фадда!** Спроси меня о янтарной родинке на плече принцессы Азизы, и я опишу её тебе так, что она восхитит душу твою! А теперь ближе, сын мой. — Абдул доверительно склонился ко мне. — Раз в год купец Мухаммед эр-Рахман готовит для госпожи Зулейки некоторое количество духов, которые нечестивая традиция называет «Дыханием Аллаха». Отец Мухаммеда эр-Рахмана приготовлял эти духи для матери леди Зулейки, а его отец – для дамы того времени, которая хранила тайну. Тайну, которая принадлежала женщинам этой семьи со времён правления халифа эль-Хакима, от любимой жены которого они и происходят. Ей, жене халифа, великий чародей и врач Ибн-Сина из Бухары преподнёс в золотой вазе первый дирхем этого удивительного парфюма, когда-либо полученный!

— Справедливо зовут вас Абдул Всезнайка! — воскликнул я в неподдельном восхищении. — Значит, секрет принадлежит Мухаммеду Эр-Рахману?

— Это не так, сын мой, — ответил Абдул. — Некоторые используемые эссенции привезены в запечатанных сосудах из дома леди Зулейки, как и медный сундук, содержащий рукописи Ибн-Сины; и во время измерения величин тайное писание никогда не покидает её руки.

— Выходит, леди Зулейка присутствует при этом лично?

Абдул-Носильщик безмятежно склонил голову.

— Накануне дня рождения Пророка леди Зулейка посещает магазин Мухаммеда эр-Рахмана в сопровождении имама одной из великих мечетей.

— Почему имама, отец Абдул?

— Существует магический ритуал, который необходимо соблюдать при дистилляции духов, и каждая эссенция благословляется именем одного из четырех архангелов; и вся операция должна начаться в полночь накануне Молид ан-Неби.

Он торжествующе посмотрел на меня.

— Неужели, — возразил ему я, — такой опытный мастер, как Мохаммед эр-Рахман, с готовностью не признал бы эти секретные ингредиенты по их запаху?

— Большая кастрюля с горящим углем, — драматично прошептал Абдул, — ставится на пол комнаты, и на протяжении всего этого действа сопровождающий леди Зулейку имам бросает в неё острые специи, в результате чего природа тайных сущностей становится неузнаваемой. Пришло время тебе, сын мой, отправиться в лавку Мухаммеда, и я дам тебе письмо, сообщающее ему о тебе. Задача твоя будет заключаться в том, чтобы доставить материалы, необходимые для тайной химической операции, которая, кстати, состоится сегодня вечером, из большого магазина Мухаммеда эр-Рахмана в Шубре в его лавку на Сук эль-Аттарин, как я уже говорил. У меня плохое зрение, Саид. Пиши, как я тебе скажу, и я помещу своё имя в конце письма.

II

Слова «готовы вознаградить вас в полной мере за потраченное время» воодушевляли ритм моих шагов, иначе я сомневаюсь, что мне удалось бы пережить это отвратительное путешествие из Шубры. Никогда не смогу я забыть форму, цвет и особенно вес запертого сундука, который был моей ношей. Старый Мохаммед эр-Рахман принял мою службу на основании письма, подписанного Абдулом, и, конечно, не узнал в «Саиде» того достопочтенного Невилла Кэрнеби, который имел с ним определенные конфиденциальные отношения год назад. Но как именно я воспользовался счастливой случайностью, которая заставила Абдула принять меня за кого-то по имени Саид, становилось всё более неясным по мере того, как ящик становился всё более и более тяжёлым. Так что к тому времени, когда я действительно подошёл со своей ношей ко входу на улицу Парфюмеров, моё сердце ожесточилось к Абдулу Всезнайке. И, поставив ящик на землю, я сел на него, чтобы отдохнуть и на досуге попроклинать эту молчаливую причину моего нынешнего измождённого состояния.

Через некоторое время мой смятённый дух успокоился, пока я сидел там, вдыхая коварное дыхание тонкинского мускуса, аромат розового масла, сладость индийского нарда и жгучую остроту мирры, опопонакса и иланг-иланга. Я едва мог уловить аромат, который всегда считал самым изысканным из всех, за исключением одного — восхитительного аромата египетского жасмина. Но мистическое дыхание ладана и эротические пары амбры не тронули меня; ибо среди этих запахов, через которые, как мне постоянно казалось, мажорной нотой просачивается запах кедра, я тщётно искал хоть какой-нибудь намёк на «Дыхание Аллаха».

Модная Европа и Америка, как обычно, были широко представлены на базаре Сук-эль-Аттарин. Тем не менее, маленькая лавочка Мохаммеда эр-Рахмана была совершенно пуста, хотя он и торговал самыми редкими эссенциями из всех. Мохаммед, однако, не искал западного покровительства, и в сердце маленького седобородого купца не было никакой зависти к его, казалось бы, более зажиточным соседям, в магазинах которых весь бомонд Нью-Йорка, Лондона и Парижа курили янтарные сигареты и чьи товары перевозились в самые отдалённые уголки земли. Нет ничего более иллюзорного, чем внешний облик восточного купца. Самый богатый человек, с которым я был знаком в Муски, имел вид нищего. И в то время как соседи Мухаммеда продавали склянки с эфирными маслами и крошечные коробочки с пастилками покровителям гг. Куков, разве молчаливые караваны, шедшие по древним дорогам пустыни, не были нагружены огромными ящиками сладостного парфюма с мануфактуры в Шубре? Только в город Мекку Мухаммед ежегодно отправлял благовония на сумму две тысячи фунтов стерлингов; он изготовил три вида благовоний исключительно для царского дома Персии; и его товары были известны от Александрии до Кашмира и одинаково ценились в Стамбуле и Тартарии. Он мог бы с терпимой улыбкой наблюдать за более эффектными действиями своих менее удачливых конкурентов.

Лавочка Мохаммеда Эр-Рахмана находилась в конце улицы, вдали от Хамзави (Тканевого базара), и когда я встал, чтобы возобновить движение, моё настроение мрачной абстракции сменилось некой атмосферой ожидания — я не могу иначе описать это — например, по знакомым запахам этого места. Я сделал не более трёх шагов вперёд по базарной улице, прежде чем мне показалось, что все дела внезапно приостановились. Только европейская часть толпы осталась вне какого-либо влияния, что завладело жителями Востока. Затем гости Каира, также почувствовав эту выжидающую тишину, как и я почувствовал её ранее, почти единодушно повернулись и, следуя направлению взглядов торговцев, посмотрели вверх по узкой улочке в сторону мечети эль-Ашраф.

И здесь я должен отметить любопытное обстоятельство. Имама Абу Табаха я не видел уже несколько недель, но в этот момент я внезапно поймал себя на мысли об этом замечательном человеке. Хотя любое упоминание его имени или прозвища (поскольку я не мог поверить, что «Табах» является отчеством) среди простого народа вызывало лишь благочестивые восклицания, свидетельствующие об уважительном страхе, официальный мир молчаливо отрёкся от него. Однако у меня были неоспоримые доказательства того, что немногие двери в Каире, да и вообще во всём Египте, были для него закрыты; он приходил и уходил, как призрак. Я ни разу не удивился бы, если, войдя однажды в свои личные апартаменты в отеле Шепард, обнаружил его сидящим там, и не усомнился бы в правдивости местного знакомого, который уверял меня, что он встретил таинственного имама в Алеппо в то же утро, когда пришло письмо от его партнёра из Каира, в котором упоминалось о визите Абу Табаха в эль-Азхар. Но в родном городе он был известен как чародей и считался повелителем джиннов. Ещё раз положив свою ношу на землю, я вместе с остальными посмотрел в сторону мечети.

Этот момент ароматной тишины представлял собой любопытное явление, и моё воображение, несомненно, вдохновлённое памятью об Абу Табахе, перенеслось во времена великих халифов, которые никогда не казались далекими на этих средневековых улицах. Меня словно бы перенесло в Каир Харуна аль-Рашида, и я подумал, что великий вазир, посланный сюда с какой-то миссией из Багдада, посетил сегодня Сук эль-Аттарин.

Затем сквозь молчаливую толпу величественно прошла фигура в чёрной мантии и белом тюрбане, внешне похожая на многих других мужчин на базаре, за исключением того, что её сопровождали два высоких негра в куттанах. Место было настолько тихим, что я мог слышать постукивание его черной палки, пока он шел по центру улицы.

У лавки Мухаммеда эр-Рахмана он остановился, обменявшись несколькими словами с торговцем, затем продолжил свой путь, направляясь ко мне по главной улице базара. Его взгляд встретился с моим, когда я стоял возле сундука. И, к моему изумлению, он поприветствовал меня с улыбкой и достоинством, после чего прошёл дальше. Неужели он тоже принял меня за Саида — или его всевидящий взгляд обнаружил под моей маскировкой черты лица Невилла Кэрнеби?

Когда имам свернул с узкой улочки на Хамзави, торговый шум тут же возобновился, так что, если бы не это ужасное сомнение, заставившее моё сердце биться с неприятной быстротой, его приезд мог бы быть сном, судя по всем имеющимся у меня свидетельствам.

III

Полный опасений, я понёс ящик в магазин; но в приветствии Мохаммеда эр-Рахмана не было и намека на подозрение.

— Быстроногостью ты никогда не завоюешь Рай. — сказал он.

— Я не буду сбивать других с пути неблаговидной поспешностью, — парировал я.

— Бесполезно спорить с кем-либо из знакомых Абдула-Носильщика. — вздохнул Мохаммед. — Ну, это мне знакомо. Возьми ящик и следуй за мной.

Ключом, который он носил на цепочке на поясе, парфюмер отпер древнюю дверь, которая одна отделяла его магазин от выступающей стены, обозначающей поворот улицы. Локальная египетская лавка обычно представляет собой не что иное, как двойную ячейку; но спустившись по трем каменным ступеням, я очутился в одной из тех комнат, похожих на подвал, которые нередки в этой части Каира. Окна не было, если не считать небольшого квадратного проёма высоко в одной из стен, который, очевидно, выходил в узкий двор, отделяющий жилище Мухаммеда от дома его соседа, но пропускавший скудный свет и меньшую вентиляцию. Через это отверстие я мог видеть нечто, похожее на поднятые оглобли телеги. С одной из грубых балок довольно высокого потолка свисала на цепях медная лампа, а все помещение было прямо-таки завалено множеством примитивных химических приспособлений. Старомодные перегонные кубы, загадочно выглядящие банки и что-то вроде переносной печи, а также несколько треножников и пара-тройка больших плоских медных кастрюль придавали этому месту вид логова какого-то олдового алхимика. Довольно красивый стол из чёрного дерева, украшенный замысловатой резьбой и инкрустированный перламутром и слоновой костью, стоял перед мягким диваном, занимавшим ту сторону комнаты, где находилось квадратное окно.

— Поставь ящик на пол, — приказал Мохаммед, — но постарайся сделать это без неоправданной спешки, чтобы не причинить себе вреда.

С каждым словом все яснее становилось, что он с нетерпением ждал прибытия шкатулки и теперь горячо хотел стать свидетелем моего отбытия.

— Есть ослы, которые быстро ходят, — сказал я, неторопливо кладя свою ношу к его ногам. — Но мудрый человек регулирует свой темп в соответствии с тремя вещами: солнечным теплом, благополучием других и характером его ноши.

— Я не могу сомневаться в том, что ты часто останавливался по пути из Шубры, чтобы поразмыслить над этими тремя вещами, — ответил Мохаммед, — ступай же и обдумай их на досуге, ибо я вижу, что ты великий философ.

— Философия, — продолжал я, усаживаясь на ящик, — поддерживает ум, но деятельность ума зависит от благополучия желудка, поэтому даже философ не может себе позволить трудиться без найма.

При этом Мохаммед эр-Рахман обрушил на меня давно сдерживаемый поток оскорблений и снабдил меня информацией, которую я искал.

— О сын кривоглазого мула! — вскричал он, потрясая надо мной узловатыми кулаками, — не намерен терпеть я более твою идиотскую болтовню! Вернись же к Абдулу-Носильщику, который нанял тебя, ибо я не дам тебе ни единого фадда, несчастная ты дворняга! Уходи! Ибо только что я был проинформирован о том, что дама высокого положения собирается навестить меня. Уходи же, чтобы только она не приняла мой магазин за свинарник!

Но пока он произносил эти слова, я почувствовал смутное волнение на улице и:

— Ах! — вскричал Мохаммед, подбежав к подножию лестницы и глядя вверх. — Теперь я совершенно погиб! Позор твоим родителям, что ты такой кретин, теперь госпожа Зулейка неизбежно найдет тебя в моей лавке. Послушай теперь меня, злобное насекомое, ты — Саид, мой помощник. Не произнеси ни единого слова; или вот этим, — к моей великой тревоге он вытащил из-под мантии опасный на вид пистолет, — я проделаю дыру в твоём пустом черепе!

Поспешно спрятав пистолет, он поспешно поднялся по ступенькам, чтобы успеть низко поклониться женщине в чадре, которую сопровождали суданская служанка и негр. Обменявшись с ней несколькими словами, которых я не смог уловить, Мохаммед эр-Рахман повёл всю компанию в комнату, где стоял я. За парфюмером шла эта грациозная женщина, за которой, в свою очередь, следовал её слуга. Негр же остался наверху. Заметив меня, когда вошла, дама, одетая с необычайной элегантностью, остановилась, взглянув на Мохаммеда.

— Миледи, — сразу начал он, склоняясь перед ней, — это Саид, мой помощник, ленивость привычек которого превосходит только дерзость его разговоров.

Она колебалась, одарив меня взглядом своих прекрасных глаз. Несмотря на мрачность этого места и чадру, которую она носила, было видно, что дама была весьма хороша собой. Слабый, но изысканный аромат проник в мои ноздри, благодаря чему я понял, что очаровательная гостья Мохаммеда была ни кем иным, как леди Зулейкой.

— И всё же, — сказала она тихо, — он выглядит как активный молодой человек.

— Его деятельность, — ответил торговец духами, — полностью сосредоточена на его языке.

Госпожа Зулейка села на диван и оглядела комнату.

— Все готово, Мохаммед? – спросила та.

— Всё, миледи.

Снова прекрасные глаза обратились в мою сторону, и, когда их непостижимый взгляд остановился на мне, план, который, поскольку он так и не был осуществлен, нет необходимости здесь описывать, представился моему разуму. После короткого, но красноречивого молчания – ибо мои ответные взгляды были полны значения:

— О Мухаммед, — лениво сказала леди Зулейка, — каким образом купец, такой как ты, наказывает своих слуг, когда их поведение ему не нравится?

Мохаммед эр-Рахман, казалось, несколько растерялся и стоял, глупо глядя на него.

— У меня есть кнуты, — пробормотал мягкий голос. — Это старый обычай моей семьи.

Медленно она снова посмотрела в мою сторону.

— Мне показалось, о Саид, — продолжала она, изящно положив украшенную драгоценностями руку на стол из эбенового дерева, — что ты осмелился бросать на меня любовные взгляды. Наверху ждет тот, чья обязанность — защищать меня от подобных оскорблений. Миска! – бросила она служанке, — позови Эль-Кимри ("Голубь" с араб.).

Пока я стоял, ошарашенный и смущенный, девушка, стоя у подножия лестницы, позвала:

— Эль-Кимри! Иди сюда!

Мгновенно в комнату ворвался тот отвратительного вида негр, которого я видел ранее.

— О Кимри, — приказала госпожа Зулейка и томно протянула руку в мою сторону, — выбрось этого зарвавшегося клоуна на улицу!

Моё замешательство зашло достаточно далеко, и я понял, что, несмотря на риск быть раскрытым, я должен действовать немедленно. Поэтому в тот момент, когда Эль-Кимри достиг подножия ступенек, я ударил левым кулаком в его ухмыляющееся лицо, приложив весь свой вес к удару, за которым последовал короткий правый, совершенно нарушивший кулачные приличия, поскольку был он нацелен значительно ниже пояса. Эль-Кимри обрушился на пыльный пол под аккомпанемент человеческого диссонанса, состоящего из трёх нот. Я же вскочил по ступенькам, повернул налево и побежал вокруг мечети эль-Ашраф, где вскоре быстро затерялся в многолюдной Гурии.

Мои щёки пылали под наигранной сумрачностью. Мне было стыдно за свою отвратительную артистичность. Ведь помощнику аптекаря не так-то просто заняться любовью с герцогиней!

IV

Остаток утра я провёл у себя дома в Дарб эль-Ахмаре, проклиная свою собственную глупость и почтенную голову Абдула Всезнайки. В какой-то момент мне показалось, что я бессмысленно уничтожил прекрасную возможность, в следующий — что кажущаяся возможность оказалась всего лишь миражом. С наступлением полудня и приближением вечера я отчаянно измысливал план, так как знал, что, если мне не удастся придумать хоть что-нибудь подходящее к полуночи, другого шанса увидеть знаменитый рецепт, вероятно, не представится в течение двенадцати месяцев.

Около четырех часов дня меня осенила смутная идея. Поскольку она потребовала посещения моих комнат в Шеппарде, то я смыл краску с лица и рук, переоделся, поспешил в гостиницу, наспех пообедал и вернулся в Дарб эль-Ахмар, где возобновил маскировку.

Некоторые довольно резко критиковали меня за мою коммерческую деятельность в то время, и ни одно из моих дел не вызвало большей озлобленности, чем то, что касалось парфюма под названием «Дыхание Аллаха». И все же я не могу понять, в чем заключалось мое вероломство. Мировоззрение моё достаточно социалистично, чтобы заставить меня с неудовольствием относиться к сохранению отдельным человеком чего-то, что без ущерба для него самого могло бы разумно быть разделено сообществом. По этой причине меня всегда возмущало то, как мусульманин закрывает лица жемчужин своего гарема. И хотя успех моего нынешнего предприятия не сделает леди Зулейку беднее, он обогатит и украсит мир, усладив чувства мужчин ароматом более изысканным, чем любой известный до сих пор.

Таковы были мои размышления, пока я пробирался через тёмный и пустынный базарный квартал, следуя по Шариа эль-Аккади к мечети эль-Ашраф. Там я повернул налево в сторону Хамзави, пока, подойдя к узкому переулку, ведущему из неё в Сук эль-Аттарин, не погрузился в его темноту, похожую на темноту туннеля, хотя верхние части дома наверху и были посеребрены луной.

Я направлялся к тому тесному дворику, примыкающему к лавке Мохаммеда эр-Рахмана, в котором я заметил присутствие одной из тех узких повозок с высокими колесами, характерных для этого района. И, поскольку вход туда со стороны базара был закрыт грубым деревянным забором, я ожидал, что к нему будет немного сложно получить доступ. Однако была одна трудность, которую я не предвидел и с которой не столкнулся бы, если бы мне удалось прибыть сюда, как легко я мог бы сделать, немного раньше. Подойдя к углу улицы Парфюмеров, я осторожно высунул голову, чтобы обозреть перспективу.

Абу Табах стоял прямо возле магазина Мохаммеда эр-Рахмана!

Моё сердце сильно подпрыгнуло, когда я отступил в тень, поскольку я посчитал его присутствие злым предзнаменованием для успеха моего предприятия. Затем внезапное откровение, истина ворвалась в мой разум. Он присутствовал там в качестве имама и сопровождающего мага на мистическом «благословении благовоний»! Осторожно ступая, я вернулся по своим следам, обогнул мечеть и направился к узкой улице, идущей параллельно улице Парфюмеров и в которую, как я знал, должен был выходить двор рядом с магазином Мохаммеда. Чего я не знал, так это того, как я собираюсь войти в него с этого конца.

Я испытал неожиданные трудности с определением этого места, так как высота зданий вокруг меня не позволяла найти какой-либо знакомый ориентир. Наконец, дважды повторив свои шаги, я определил, что дверь старой, но прочной работы, вставленная в высокую и толстую стену, должна сообщаться с двором; ибо я не видел другого отверстия ни справа, ни слева, через которое можно было бы проехать повозке.

Машинально я попробовал открыть дверь, но, как и ожидал, обнаружил, что она надежно заперта. Вокруг меня царила глубокая тишина, и не было видно окна, из которого можно было бы наблюдать за моими действиями. Поэтому, спланировав свой маршрут, я решил взобраться на стену. Моей первой точкой опоры стал тяжёлый деревянный замок, выступавший на целых шесть дюймов*** из двери. Над ними была перекладина, а затем зазор в несколько дюймов между верхом ворот и аркой, в которую они были встроены. Над аркой выступал железный стержень, на котором висел крюк; если бы я смог добраться до перекладины, можно было бы перелезть через стену.

Я успешно добрался до перекладины, и, хотя она оказалась не слишком прочно закрепленной, я всё же рискнул. И вот, не производя особого шума, я обнаружил, что уже сижу наверху и смотрю вниз, на маленький дворик. У меня вырвался вздох облегчения, ибо узкая тележка с непропорциональными колесами стояла там, где я видел её утром. Её оглобли были направлены вверх, туда, где в безоблачном небе плыла луна Рождества Пророка. Тусклый свет лился из квадратного окна подвала Мохаммеда эр-Рахмана.

Очень внимательно изучив ситуацию, вскоре я, к своему большому удовлетворению, заметил, что, хотя хвост тележки был зажат под перекладиной, которая удерживала её на месте, одна из оглоблей находилась в пределах досягаемости моей руки. После этого я доверил свой вес этой оглобле, раскачивающейся над колодцем во дворе. Я был настолько успешен, что раздался лишь слабый скрип; и я почти бесшумно спустился в повозку.

Убедившись, что Абу Табах не заметил моего присутствия, я осторожно встал, опершись руками о стену, и заглянул в комнату через маленькое окошко. Её внешний вид несколько изменился с того времени. Лампа была зажжена и бросала странный приглушённый свет на грубый стол, стоящий почти под ней. На этом столе стояли весы, меры, колбы причудливой формы и странного вида химические аппараты, которые могли быть изготовлены во времена самого Авиценны. На одном конце стола стоял перегонный куб над маленькой кастрюлей, в которой горел спиртовой огонь. Мохаммед эр-Рахман раскладывал подушки на диване прямо подо мной, но в комнате больше никого не было. Взглянув вверх, я заметил, что высота соседнего здания не позволяла лунному свету проникать во двор, так что мое присутствие не могло быть обнаружено никаким светом снаружи. И, поскольку вся верхняя часть комнаты была затемнена, я не видел особых причин для опасений.

В этот момент послышался звук приближающегося по Шариа эш-Шаравани автомобиля. Я слышал, как он остановился возле мечети эль-Ашраф, и в почти совершенной тишине извилистых улиц, откуда днём поднимается настоящий вавилонский хаос языков, я услышал приближающиеся шаги. Когда шаги приблизились, я присел в своей тележке. Вот они миновали конец двора, примыкающий к улице Парфюмеров, и остановились перед магазином Мохаммеда эр-Рахмана. Музыкальный голос Абу Табаха заговорил, а голос леди Зулейки ответил. Послышался громкий стук и скрип открывающейся двери.

— Спуститесь по ступенькам, поставьте сундук на стол, а затем оставайтесь сразу за дверью! — продолжал властный голос дамы. – И проследите за тем, чтобы никто не подслушивал.

Через маленькое окошко до моих ушей донёсся слабый звук, будто какой-то тяжёлый предмет положили на деревянную поверхность, затем приглушённый шум, будто несколько человек вошли в комнату. Наконец, я услышал приглушённый хлопок захлопнувшейся и запертой двери... и тихие шаги на соседней улице!

Скрючившись в телеге и почти затаив дыхание, я наблюдал через дыру в боку ветхой телеги за забором, о котором я уже упоминал как закрывающим конец двора, примыкающего к Сук эль-Аттарин. Копьё лунного света, проникнув сквозь какую-то щель в окружающих зданиях, посеребрило его отдалённый край. Под аккомпанемент сильных пинков и тяжелого дыхания в этом естественном свете всеобщего внимания возникло чёрное лицо «Голубя». К своей безграничной радости я заметил, что нос его щедро заклеен лейкопластырем, а правый глаз временно не работает. Восемь толстых пальцев схватились за верхнюю часть деревянной конструкции, пока одутловатый негр в течение примерно трёх секунд осматривал явно пустой двор, прежде чем снова опустить своё неуклюжее тело на уровень улицы. Последовал слабый хлопок и совершенно безошибочное бульканье. Я услышал, как охранник пошёл обратно к двери, поэтому осторожно привстал и снова осмотрел внутреннюю часть комнаты.

V

Египет, о чём свидетельствуют древнейшие исторические записи, всегда был страной волшебства, и, согласно местным верованиям, до сего дня он является театром многих сверхъестественных драм. Что касается меня, то до эпизода, о котором я собираюсь рассказать, мой личный опыт такого рода был ограниченным и неубедительным. Я знал, что Абу Табах обладал своего рода сверхъестественной силой, похожей на второе зрение, но считал её просто формой телепатии. Его присутствие при приготовлении тайных духов меня не удивило, поскольку вера в эффективность магических действий преобладала, как мне было известно, даже среди наиболее культурных слоёв мусульман. Однако скептицизм мой вскоре был грубо поколеблен.

Подняв голову над подоконником и заглянув в комнату, я увидел леди Зулейку, сидящую на мягком диване, её руки покоились на раскрытом свитке пергамента, лежавшем на столе рядом с массивным латунным сундуком с антикварными предметами местного изготовления. Крышка сундука была поднята, и внутри казалось пусто, но возле него на столе я заметил несколько сосудов из венецианского стекла с золотыми пробками, каждый из которых был особенного цвета.

Возле жаровни, в которой пылали угли, стоял Абу Табах. Он бросал в огонь попеременно полоски бумаги с какими-то надписями и маленькие тёмно-коричневые пастилки, которые имам вынул из сандаловой коробки, стоящей рядом с ним на своего рода треножнике. Они состояли из какой-то ароматной смолы, в которой, казалось, преобладал бензоин, а пары жаровни наполняли комнату голубым туманом.

Имам своим мягким, музыкальным голосом читал главу Корана под названием «Ангел». Диковинная церемония началась. Я понял, что для достижения своей цели мне придется подтянуться к узкой амбразуре и полностью опереться всем своим весом на карниз окна. В этом манёвре не было большой опасности, при условии, если я не произведу лишнего шума, ибо висячая лампа из-за своей формы не освещала верхнюю часть комнаты. Достигнув желаемого положения, я осознал болезненную остроту аромата, которым была наполнена квартира.

Лёжа на выступе в крайне неприятной позе, я дюйм за дюймом пробирался внутрь комнаты, пока не смог более или менее свободно пользоваться правой рукой. Предварительная молитва завершилась, отмеривание ингредиентов уже началось, и я легко понял, что без обращения к пергаменту, от которого госпожа Зулейка ни разу не оторвала рук, раскрыть тайну действительно невозможно. Ибо, сверяясь с древним рецептом, она выбирала одну из бутылей с золотой пробкой, отвинчивала ее, приказывала взять из неё столько-то зерен, и не сводила взгляда с Мохаммеда эр-Рахмана, пока он отмерял правильное количество. После чего леди Зулейка затыкала сосуд пробкой, и всё начиналось заново. Когда парфюмер поместил все ингредиенты в стеклянную банку с широким горлышком, Абу Табах, протянув руки над ёмкостью, произнёс имена:

— Габраил, Микаил, Израфил, Израил!

Я осторожно поднёс к глазам небольшой, но мощный бинокль, за которым ходил в свою комнату в отеле Шепард. Сосредоточив линзы на древнем свитке, лежавшем на столе подо мной, я, к своей радости, обнаружил, что вполне могу разбирать надписи. Пока Абу Табах декламировал какое-то заклинание, в ходе которого часто встречались имена сподвижников Пророка, я начал чтение сочинения Авиценны.

«Во имя Бога Милостивого, Милосердного, Высокого, Великого...»

Дойдя до этого места, я приостановился, когда заметил любопытное изменение в форме арабских букв. Они как будто бы двигались, хитро меняли места друг с другом, словно желая не дать мне уловить их смысл!

Иллюзия сохранялась, и я решил, что это происходит из-за неестественного напряжения моего зрения. И, хотя я и осознавал, что время драгоценно, однако обнаружил, что вынужден временно отказаться от чтения. Нельзя было вовсе извлечь никакого смысла, наблюдая за этими буквами, которые танцевали из стороны в сторону по всей длине пергамента, иногда группами, а иногда поодиночке. Я проследил за движением одной стройной арабской буквы алиф полностью по всей странице, снизу до верха, где она наконец исчезла под большим пальцем госпожи Зулейки!

Опустив бинокль, я в изумлении посмотрел на Абу Табаха. Он только что подкинул в огонь свежие благовония. С детским, беспричинным ужасом до меня дошло, что египтяне, называвшие этого человека Чародеем, были мудрее меня. Хотя голос его не был мне слышен, однако, я мог видеть слова, исходящие из его рта! Они медленно и изящно формировались в голубых облаках дыма примерно в четырех футах над его головой, раскрывали мне своё значение золотыми буквами, а затем исчезали под потолком!

Прежние убеждения мои начали изменяться, когда я услышал несколько тихих бормочущих голосов в комнате. Это были голоса духов благовоний, горящих в жаровне. Один сказал гортанным тоном:

«Я — Мирра. Мой голос — голос могилы».

Другой, приглушённо: «Я — Амбра. Я соблазняю сердца мужчин».

И третий, хрипло: «Я — Пачули. Мои обещания — ложь».

Обоняние, казалось, покинуло меня и сменилось слухом. И вот эта комната колдовства начала расширяться прямо у меня на глазах. Стены отступали и отступали, пока квартира не стала больше, чем внутренняя часть мечети Цитадели; крыша взметнулась так высоко, что я понял, что в мире нет собора и вполовину столь высокого. Абу Табах, вытянув руки над жаровней, уменьшился до крошечных размеров, а леди Зулейка, сидевшая подо мной, стала почти невидимой.

Проект, который заставил меня оказаться в центре этого чародейского праздника, уже выветрился из моей головы. Я желал только одного — уйти, прежде чем разум совершенно покинет меня. Но, к своему ужасу, я обнаружил, что мои мышцы превратились в жёсткие железные ленты! Фигура Абу Табаха приближалась; его медленно двигающиеся руки стали змеевидными, а глаза превратились в озёра пламени, которые, казалось, призывали меня. В то время, когда это новое явление прибавилось к остальным ужасам, меня как будто непреодолимая сила побудила дернуть головой вниз: я услышал металлический щелчок мышц шеи; я увидел, как из моих губ вырвался крик агонии... И ещё я увидел на небольшом выступе непосредственно под квадратным окном маленькую мибхару, или курильницу, которую до сих пор не замечал. Густая маслянистая коричневая струя дыма выходила из перфорированной крышки и липким дурманом омывала моё лицо. Обоняние у меня отсутствовало; однако, слух мой уловил, как из мибхары раздался посмеивающийся демонический голос:

«Я — Хашиш! Я свожу мужчин с ума! Пока ты лежал там, как полный дурак, я направил свои испарения в твой мозг и украл у тебя твои чувства. Именно с этой целью меня поместили здесь, под окном, где ты не мог не насладиться всеми преимуществами моего ядовитого аромата...»

Соскользнув с подоконника, я упал вниз... и тьма сомкнулась вокруг меня.

VI

Мое пробуждение представляет собой одно из самых болезненных воспоминаний о моей карьере, не лишённой событий; ибо, мучимый болью в голове и затёкшими конечностями, я восседал прямо на полу крохотной, душной и грязной кельи! Единственный свет проникал через маленькую решётку в двери. Я был пленником. И в тот же момент, когда я осознал факт своего заключения, то понял также, что меня обманули. Странные события в квартире Мохаммеда Эр-Рахмана были галлюцинациями из-за того, что я надышался паров какого-то препарата хашиша, или индийской конопли. Характерный неприятный запах снадобья был скрыт остротой других, более пахучих духов; и из-за расположения кадила с горящим хашишем никто в комнате не пострадал от его паров. Могло ли быть так, что Абу Табах знал о моем присутствии с самого начала?

Я неуверенно поднялся и выглянул через решётку в узкий проход. В одном его конце стоял местный констебль, и за ним мне удалось увидеть вестибюль. Я сразу понял, что нахожусь под арестом в полицейском участке Баб-эль-Халк!

Великая ярость овладела мною. Подняв кулаки, я яростно забарабанил в дверь, и по коридору прибежал египетский полисмен.

— Что это значит, шавеш? — потребовал я. — Почему меня здесь задержали? Я англичанин. Немедленно пришлите ко мне суперинтенданта.

Лицо полисмена выражало попеременно гнев, удивление и изумление.

— Вас привезли сюда вчера вечером, причём самым отвратительнейшим образом пьяного, на телеге! – ответил он.

— Я требую встречи с суперинтендантом.

— Конечно, конечно, эфендим! — крикнул человек, теперь уже совершенно встревоженный. — Мгновенно, эфендим!

Такова магическая сила слова «инглизи» («англичанин»).

Почти сразу же появился крайне встревоженный и извиняющийся местный чиновник, которому я объяснил, что был на костюмированном балу в отеле «Гезира Палас» и, неосмотрительно направляясь домой в поздний час, подвергся нападению и лишился сознания. Он был чрезвычайно вежлив со мной. Выслушав мои оправдания, сей добрый человек отправил гонца в Шепард с моими письменными инструкциями о сменной одежде, после чего предложил мне снять мой ныне излишний грим и привести себя в презентабельный вид. Тот факт, что он явно не поверил моей истории, ни на йоту не уменьшил его обеспокоенность.

Я обнаружил, что время уже приближается к полудню. Снова став самим собой, я уже собирался было покинуть площадь Баб эль-Хальк, когда в комнату суперинтенданта вошёл Абу Табах! Когда он приветствовал меня, на его красивом аскетичном лице отразилась серьёзная озабоченность.

— Как мне выразить свою скорбь, Карнаби-паша, — сказал он на своем мягком, безупречном английском, — что с вами случился столь малоприятный и неприличный случай? О вашем присутствии здесь я узнал лишь несколько минут тому назад и поспешил передать вам уверение в своём глубочайшем сожалении и сочувствии.

— Более чем любезно с вашей стороны, — ответил я. — Я в большом долгу.

— Мне грустно, — продолжал он учтиво, — узнать о том, что улицы Каира кишат разбойниками и что английский джентльмен не может безопасно вернуться домой с бала. Я надеюсь, что вы предоставите полиции подробный отчет о любых ценностях, которые вы могли потерять. У меня здесь, — он запустил руку в свою мантию, — единственная найденная на данный момент вещь из вашего имущества. Вы, конечно, несколько близоруки, Карнаби-паша, как и я, и испытываете определённые трудности с распознаванием имен партнёров в вашей танцевальной программе.

И с одной из тех милых улыбок, которые могли так преобразить его лицо, Абу Табах вручил мне мой оперный бинокль!

Fin

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

В скором времени планируется издание сборника переводной восточной химерной прозы разных писателей XX века силами самого автора данного блога, то есть мною. Кто желает поддержать издание, как говорится, не лайком, а донатом, буду крайне признателен. Будет около 400 стр., ч/б иллюстрации, мягкая обложка, скорее всего, тираж ~10-20 экз. Разумеется, поддержавшим будут высланы подарочные экземпляры, если всё срастётся с изданием. — прим. пер.