Ричард Тирни. Семя Звёздного бога (Симон из Гитты 3)

О «Семени Звёздного бога»

Четыре года спустя мы снова выходим на след Симона. События этой истории (впервые опубликованной в «Крипте Ктулху» № 24, рождественский выпуск 1984 года) занимают период с осени 31 года до летнего солнцестояния следующего года (32 год н. э.).

По всем рассказам о Симоне видно, что Тирни очень серьёзно отнёсся не только к попытке Дерлета объединить лавкрафтовских Старцев с подлинными богами из многочисленных мифологий, но и лавкрафтовской методике придания правдоподобия, давая имена Древних в лингвистически вариативных формах, чтобы намекнуть на древнюю передачу Старейших Таинств по скрытым каналам в древних культурах и религиях. В частности, Г. Ф. Лавкрафт попытался придать нескольким именам египетское, древнееврейское, арабское и татарско-тибетское звучание, чтобы намекнуть на их происхождение, будто бы они были упомянуты в документах, описанных Идрисом Шахом в его книге «Тайные знания о магии: книги чародеев» (1957).

«Семя Звёздного бога» является прекрасной иллюстрацией этого принципа в действии. Тирни органично вплетает Шуб-Ниггурат, богиню плодородия Лавкрафта, которую он называет «Шупниккурат», придавая ей шумерский оттенок, в сеть средиземноморских богинь-матерей. Она рассматривается как единое целое с Астартой, Изидой, Иштар, Кибелой (Великой Матерью, упомянутой Лавкрафтом в «Крысах в стенах») и т. д. В первую очередь потребовалась небольшая адаптация, поскольку название Шуб-Ниггурат основано на книге лорда Дансени «Шеол-Нугганот», в которой уже содержится древнееврейское окончание множественного числа, столь любимое ГФЛ — «-от». «Шеол» — это название загробного мира мёртвых, часто упоминаемое в Ветхом Завете и в эпосе о Гильгамеше, именно туда спускается Иштар, чтобы спасти своего возлюбленного Таммуза. Многогрудая статуя Артемиды, описанная в этой истории, действительно существует, и какой богине могло понадобиться такое изобилие молочных желез, если только у неё не было тысячи детей, которых она должна была вскармливать грудью?

Но паутина мифических ассоциаций, окружающих два других древних имени ещё более завораживает. Злой колдун изо всех сил стремится вызвать звёздного бога Кайвана, и когда тот откликается на зов, колдун называет себя Саккутом. Эти имена взяты из книги Пророка Амоса 5:26: «Мне ли не знать, что ты приносил жертвы и приношения в течение этих сорока лет в пустыне, о Израиль? Нет, но ты выбрал Саккута, своего царя, и Кайвана, своего звёздного бога...» Оба этих имени являются ассирийскими именами бога Сатурна, хотя «скктх» может звучать немного по-другому, в результате чего получаются «шатры» или святилища, святыни, как в еврейском священном дне Суккоте, празднике шатров. В этом случае фраза может быть переведена как «Ты взял святыни своего Молоха», где «Молох» — это божественный титул, обозначающий «царь». Таким образом, когда Кайван прибывает, чтобы совершить ритуальный акт планетарной сексуальной магии, его человеческий носитель получает соответствующее имя «Саккут», ещё одно имя Сатурна и каламбур, обозначающий человека, как святилище его присутствия.

Отрывок из книги Амоса ясно подтверждает то, что учёные предполагали на основании многих других свидетельств: во время своего существования в качестве кочевников-скотоводов в пустыне народ Израиля поклонялся небесному воинству, луне и звёздам. Макс Мюллер и его ученик Игнац Гольдзихер («Мифология у евреев и её развитие», 1877) демонстрируют, как под влиянием солнечных, звёздных и лунных интерпретаций мифов многочисленные библейские сказания начинали свою жизнь в виде символических описаний относительного движения небесных тел, что совершенно очевидно в случае с Самсоном (чьё имя просто означает «солнце» на иврите), Хелалом, сыном Шахара, в 14 главе книги Пророка Исаии, и некоторыми другими. Авраам, «отец множества», то есть звёзд, был Луной, которая всегда стремилась вытеснить своего солнечного соперника Исаака, как мы видим, символически изображённого в Книге Бытия 22. Отрывок из книги Амоса говорит нам, что еврейские кочевники также поклонялись Сатурну, что является намёком на происхождение семидневной недели у евреев. Она была основана на семи планетах, перечисленных древними, по одному дню на каждую планету, и в каждый день почитали бога этой планеты. Особая святость Шаббата, субботы, дня Сатурна, как мы его до сих пор называем, может быть связана с поклонением Кайвану.

Обратите внимание, что Тирни даёт этому звёздному богу ещё одно имя «Ассатур» или «Хастур». «Каракосса» (Каркоза) фигурирует в литургии призыва. Таким образом, Тирни вернулся от дерлетовского образа Хастура Невыразимого к его источнику, Хастуру Роберта У. Чемберса, а до него — к Хастуру Амброза Бирса. Возможно, вы помните, что Бирс представил Хастура как бога пастухов в своём рассказе «Пастух Гайта». Чемберс смутно ассоциирует Хастура с Гиадами и с озером Хали. Тирни унаследовал все эти мифемы и многое другое. Его воображаемое происхождение слова «Хастур» выглядит следующим образом: «Я подозреваю, что Ха-Сет-Ур означает что-то вроде “Сет Великий” по-стигийски» (письмо от 22 мая 1983). Тирни связывает Хастура с Сетом, основываясь на деталях исторического романа Роберта Грейвза «Царь Иисус». «Грейвз также упоминает, что гиксосы основали Иерусалим, где они поклонялись Сету как “богу пастухов”, поэтому я решил приравнять Сета к Хастуру и таким образом включить его в Мифос» (там же).

В результате мы получаем интереснейшую картину. Для тех, кто изучает соответствующую мифологию, всё это звучит правдоподобно. Древние пастухи-кочевники поклонялись луне и звёздам, при мягком серебристом свете которых они могли пасти свой скот. Яростное немигающее солнце они ненавидели. Богом-пастухом могла быть луна, звезда, планета, тёмное ночное небо и т.д. Таким образом, Сет и/или Хастур, как боги-пастухи, были бы именно богами ночи и пустыни (каковым Сет, безусловно, является в египетском мифе). Почему Хастур, бог пастухов, ассоциируется с «озером Хали» и с Гиадами? Кочевники поклонялись Гиадам в частности и звёздам в целом, потому что они представляли, что из них выпадает дождь. Озеро Хали — это подходящий образ, символизирующий освещённый луной пруд в оазисе, объект поисков пастуха. Но помните, что Дерлет также говорит, что Хастур заключён под поверхностью озера Хали. Это типичная повествовательная аллегоризация небесного явления, в данном случае отражённого образа луны в озере. Таким образом, Хастур и Хали — это два имени бога луны пустынных пастухов, причём Хали — это имя собственное, а Хастур — либо эпитет (Сокрытый, то есть находящийся в глубинах озера — см. ниже), либо призыв (Великий Сет!).

Но дальше всё становится ещё интереснее. Тирни отождествляет Сета с Хастуром, а того, в свою очередь, с Сатурном, намекая на астромифическое изображение колец Сатурна под символом Червя Уробороса, змея, опоясывающий мир.

Кроме того, Сатурн — это, конечно же, римское название титана, известного в Греции как Кронос. Как довольно пространно несколько лет назад отметил специалист по исламу Пьер де Капрона («Письмо о Мифосе Лавкрафта» в Крипте Ктулху №14, канун дня Святого Иоанна, 1983), в мифе о Кроносе, известном арабам благодаря Плутарху, говорится о том, что Кронос — изгнанный титан, спящий долгие века связанным в подземелье, глубоко в море. В своём вековом сне, навязанном Зевсом, Кронос время от времени ворочается с боку на бок, заставляя море над его местом заключения периодически пениться и кипеть. Капрона отверг возможность того, что это было простым совпадением, что имя «Ктулху» оказалось хорошим переводом арамейского «кетул ху», «Тот, кто заключён в тюрьму», то есть Кронос; «Р’льех» — приемлемая транскрипция арабского «галлиех» (или «р`алиех», поскольку «г» — это гортанное «р», иногда переводящееся как «r» или «r’»), что означает «кипящее», то есть «кипящее море». Не может быть простой случайностью и то, что имя Кабири («кабирим» по-арабски), которые, как говорят, служат Кроносу, означает «Старшие» и/или «Великие», то есть «Великие Древние». Его гипотеза заключалась в том, что Лавкрафт и Дерлет почерпнули большую часть этих слов из перевода какого-то древнего арабского текста, в котором излагался миф о Кроносе. Капрона полагает, что мадам Блаватская, скорее всего, видела копию настоящей Книги Дзян и впоследствии сплела из неё паутину собственной фантазии. Если Тирни делает Хастура тем же самым, что Кайван/Сатурн, а Капрона отождествляет Ктулху с Кроносом/Сатурном, то разве Ктулху и Хастур не должны быть мифологическими вариантами Сатурна? Если мы ставим знак равенства между Хастуром и Ктулху, то не отходим ли мы таким образом гораздо более радикально от традиционных рамок Мифоса, чем это сделал Тирни? Нет, потому что сам Дерлет первоначально представлял Хастура как огромное водное осьминогоподобное существо на дне озера Хали, образ, весьма близкий к образу Ктулху, обитающего под волнами Тихого океана. Капрона получил название «Хастур» от древнееврейского «хас-гатур», что означает «покрытый вуалью, сокрытый, укрытый от посторонних глаз», то есть пребывающий под поверхностью озера Хали. Тот факт, что Дерлет сделал Ктулху и Хастура враждующими сводными братьями, а значит, разными персонажами, не должен смущать никого, кто знаком с творчеством Рене Жирара. Жирар показывает, что литературные близнецы обычно олицетворяют враждующие стороны одного и того же человека или общества. Отдельный индивид или группа людей демонизируются, их зло абстрагируется, извлекается и переносится на другого, который становится его «злым близнецом» или «чудовищным двойником». Стоит отметить, что Дерлет сначала пытался навязать Лавкрафту термин «Мифология Хастура», а затем, как только ГФЛ ушёл и Дерлет получил полную свободу действий, он назвал это «Мифосом Ктулху», как будто считал, что эти два понятия являются синонимами. Даже скрытая логика его рассказа «Возвращение Хастура», несмотря на последнюю битву, подразумевает, что Ктулху и Хастур — это одно и то же существо. Это ключ к тому, чтобы придать этой истории хоть какой-то смысл.

Другие рассказы цикла:

Роберт Прайс Предисловие. Меч Аватара

1. Ричард Тирни Меч Спартака — лето 27 года н. э.

2. Ричард Тирни Пламя Мазды — осень 27 года

3. Ричард Тирни Семя Звёздного бога — осень 31 года

4. Ричард Тирни Клинок Убийцы (ранняя версия с Каином-Кейном К. Э. Вагнера) — январь 32 года

4. 1 Ричард Тирни Клинок Убийцы (переработанная версия с Нимродом) — январь 32 года

5. Ричард Тирни, Роберт Прайс. Трон Ахамота — осень 32 года

6. The Drums of Chaos (роман) — весна 33 года

7. Роберт Прайс Изумрудная скрижаль

8. Ричард Тирни Душа Кефри — весна 34 года

9. Ричард Тирни Кольцо Сета — март 37 года

10. Ричард Тирни Червь с Ураху, части 1, 2, 3, 4 — осень 37 года

11. The Curse of the Crocodile — февраль 38 года

12. Ричард Тирни Сокровище Хорэмху — март 38 года ч. 1, 2, 3

13. The Secret of Nephren-Ka

14. Ричард Тирни Свиток Тота — январь 41 года

15. Ричард Тирни Драконы Монс Фрактус — осень 41 года

16. Гленн Рахман, Ричард Тирни Свадьба Шейлы-на-гог — день летнего солнцестояния 42 года

17. Ричард Л. Тирни, Глен Рахман Сады Лукулла (роман) — осень 48 года (пополняется)

18. Ричард Л. Тирни Столпы Мелькарта — осень 48 года

19. Ричард Тирни В поисках мести (стихотворение)

Семя Звёздного бога

Ричард Тирни

I. Персеполис

Тебя я видел раз, один лишь раз.

Ушли года с тех пор, не знаю, сколько…

…Вся в белом, на скамью полусклонясь,

Сидела ты, задумчиво-печальна,

И на твоё открытое лицо

Ложился лунный свет, больной и бледный.

Эдгар По. «К Елене». Перевод К. Бальмонта

Молодой человек стоял на ступенях разрушенного дворца и смотрел на запад, на далёкие горы. К этим серым, покрытым снегом вершинам опускалось солнце, отблеск его белого золота выделялся на фоне безоблачного лазурного неба. На мгновение налетел порыв холодного ветра, отчего чёрные локоны мужчины упали ему на лицо, и он плотнее запахнул на своей стройной фигуре тёмную, украшенную звёздами мантию.

— Елена... — пробормотал он, глядя на закат.

— Не бойся, Симон, скоро ты получишь о ней весточку.

Мужчина повернулся лицом к седобородому старику, который застиг его врасплох. Новоприбывший носил мантию, похожую на ту, что носил молодой человек, а в левой руке держал длинный деревянный посох. Его глаза блеснули, когда старик заметил, как человек, которого он назвал Симоном, сжал рукоять наполовину вытащенного меча.

— Досифей! Не подкрадывайся ко мне так!..

Старик дружелюбно усмехнулся.

— Рефлексы, которые ты обрёл в школе гладиаторов, хороши, Симон. Однако ты пришёл сюда, чтобы научиться более тонким вещам. Если бы твой разум и тело были едины, я не смог бы застать тебя врасплох.

Симон вложил свою остролезвийную сику в ножны, затем снова посмотрел на заходящее солнце, убирая с глаз пряди прямых чёрных волос.

— Твой тёмный фамильяр сильно опаздывает, наставник.

— Всего на два дня или около того. Многое может задержать полёт ворона, преодолевающего огромное расстояние, которое лежит между нами и Римом. Не бойся, Карбо умён; ни буря, ни орёл, ни ловушки человека не помешают ему — так говорят мне мои прорицания. Если он не прилетит сегодня вечером, то появится завтра, и тогда я получу новости от сенатора Юния, а ты — от своей Елены.

Симон, по-прежнему сохраняя серьёзное выражение лица, коротко кивнул, повернулся и зашагал вниз по широкой лестнице. В это время он не хотел разговаривать ни со своим наставником Досифеем, ни с кем-либо ещё.

Обогнув с севера огромный разрушенный дворцовый комплекс, он начал подниматься на первый из восточных холмов. Мускулистые ноги, которым он помогал руками, легко несли его вверх по коричневым склонам, где сухие пучки травы гнулись и трепетали на холодном ноябрьском ветру. Достигнув первого невысокого гребня горного хребта, он обернулся и ещё раз посмотрел на закат. Под ним раскинулись величественные руины Персеполиса с колоннами, некогда бывшие дворцами и храмами персидских царей, ныне дававшими приют лишь таинственному магу-отшельнику Дарамосу и тем, кого он обучал тайным искусствам и знаниям. На западе солнце скрылось за дымкой далёких гор, превратившись в багровое око, чьи неяркие лучи заливали широкую равнину Аракса словно кровью. Далеко на севере вздымались огромные снежные вершины, отливающие красным в угасающем свете, похожие на холодные троны приспешников Ангра-Майнью, Владыки Ночи...

Симон вздрогнул, затем яростно тряхнул головой, словно пытаясь избавиться от мрачного настроения. В последние дни с ним всё чаще и чаще случались такие тягостные вспышки — предчувствия? — и они ему не нравились. Усевшись под защитой валуна, он сунул руку под мантию и вытащил несколько небольших листков пергамента, затем наклонился, чтобы в тусклом свете дня прочитать начертанные на них греческие письмена.

— Елена, — снова пробормотал он.

Ибо это были послания от неё — странной, почти сверхъестественно очаровательной молодой женщины, с которой он расстался в Риме чуть больше четырёх лет назад. Женщина? Нет, тогда она была всего лишь пятнадцатилетней девочкой, а ему исполнилось девятнадцать — примерно столько же, сколько ей сейчас. Девушка, и всё же в её тёмных волосах и глазах таилась тень вечной тайны...

Письма были короткими, небольшого размера, поскольку они должны были преодолеть расстояние, равное половине известного мира, на крыльях ворона. Он перечитал первое, как делал это бесчисленное количество раз до этого.

Елена из дома Юния в Антиуме приветствует Симона из Гитты в Персеполисе. Пусть моя любовь прилетит к тебе на быстрых крыльях! Месяцы, прошедшие с тех пор, как ты бежал из Рима, показались мне долгими, Симон, хотя я очень счастлива здесь, в своём новом доме, служа своей новой госпоже. Со мной обращаются скорее как с дочерью, чем со служанкой.

Хотела бы я, чтобы оставшееся время нашей разлуки пролетело так же быстро, как те несколько недель, что мы провели вместе в Антиуме! Эти недели были самыми счастливыми в моей жизни...

Симон быстро поднял взгляд, воспоминания стёрли озабоченные морщины с его лица. Он просмотрел вторую записку, которая добралась до него через несколько месяцев после первой.

Радостные новости, Симон! Мою младшую сестру, Илиону, спасли из дома нашего отца в Эфесе и привезли сюда, как и меня. Госпожа, зная о моём несчастье, убедила сенатора Юния выкупить её, а когда это не удалось, он нанял людей, чтобы похитить её. Радости Илионы не было предела, потому что наш отец готовил ей ту же мрачную судьбу, что и мне...

На лице Симона снова появилось выражение озабоченности. Что это могла быть за судьба? И что это был за отец, дочери которого жили в страхе перед ним и радовались тому, что навсегда сбежали из его дома? Елена мало рассказывала о своей жизни в Эфесе, но Симон знал, что у её отца, Продикоса, были похотливые и противозаконные намерения по отношению к ней. При этом он, по общему мнению, являлся одним из самых богатых людей Ионии, и были те, кто утверждал, что он использовал тёмную магию, чтобы разбогатеть.

Симон пропустил два или три других кратких послания и перешёл к самому последнему, которое пришло более четырёх месяцев назад.

...Сенатор Юний обеспокоен. Он пытается скрыть это, Симон, но среди слуг ходят слухи, что он боится Сеяна, который, предположительно, был союзником тех, кто хочет восстановить республику. Юний опасается, что Сеян, на которого Тиберий почти полностью возложил управление империей, на самом деле замышляет сам стать императором и, возможно, даже использует тёмную магию для достижения этой цели...

Вот оно — снова «тёмная магия». Слишком большая часть его жизни в последнее время, размышлял Симон, была связана с тёмной магией. Конечно, выросший в своей родной Самарии, он с детства знал о таких вещах. Но только после того, как его наставник Досифей спас его из римской школы гладиаторов, он узнал о них из первых рук...

Задумчиво нахмурившись, он встал, сунул пергаменты обратно в сумку на поясе, и в сгущающихся сумерках зашагал вниз, по продуваемому всеми ветрами склону, к руинам.

Под бледным светом звёзд и растущего серпа луны Симон вернулся к заброшенным руинам и прошёлся по немногим нетронутым комнатам, оставшимся от того, что столетия назад было дворцом царя Дария. Здесь в строгой простоте, жил маг Дарамос и его немногочисленные ученики тоже были вынуждены жить тут, получая всё необходимое из близлежащей деревни от благочестивых поклонников великого Владыки Мазды и бога огня Атара. Странное место для жизни — уже не в первый раз подумал Симон. И всё же годы, проведённые им здесь и в других частях Парфии, были совсем не скучными.

— Симон, это ты?

Он повернулся и увидел приближающуюся к нему фигуру с факелом. Это был юный ученик Досифея — парень лет пятнадцати, одетый в расшитую символами мантию, обычную для всех, кто учился под руководством Дарамоса.

— Да, Менандр? В чём дело?

— Наставник желает поговорить с тобой, Симон. Он ждёт в своих покоях.

Симон озадаченно нахмурился. Не в привычках Дарамоса было искать разговора после дневных занятий, когда он обычно уединялся в своей комнате или отправлялся в одинокие странствия по холмам.

— Он сказал, чего хотел?

Менандр покачал головой. В свете факела его тёмные глаза, казалось, загорелись любопытством.

Симон повернулся и зашагал по длинному коридору, потолок которого был почти полностью открыт небу. В конце коридора он подошёл к занавешенному дверному проёму и отвёл ткань рукой, входя внутрь. Комната, в которую он вошёл, была большой, но совсем без мебели, если не считать очень низкого стола и убогого соломенного тюфяка. На дальней стене, рядом с широким открытым окном, горел одинокий факел, а в центре на полу, лицом к нему стоял маг Дарамос.

Сколько бы Симон ни встречал наставника, он никак не мог к нему привыкнуть. Дарамос был самым странным человеком, которого он когда-либо видел, — ростом едва ли в четыре фута, чрезвычайно коренастый, с удивительно широкой и приплюснутой головой, довольно большой по сравнению с его ростом. У него был широкий безгубый рот, плоский нос и слегка заострённые уши. Его кожа, обычно сероватая при дневном свете, в мерцающем свете факела казалась слегка зеленоватой. Несмотря на такую странную, даже гротескную внешность, его большие миндалевидные глаза сияли из-под морщин на лице с выражением спокойной мудрости и тихого юмора, и Симон, увидев их, сразу же успокоился.

— Садись, Симон. — Голос наставника был глубоким, обладавшим почти нечеловеческим тембром, но в то же время странно мягким.

Молодой человек повиновался и сел, скрестив ноги, лицом к низкому столику. Дарамос уселся напротив него, сгорбившись и кутаясь в складки своего плаща, как будто у него не было костей. Симон, как и много раз прежде, задался вопросом: был ли его странный наставник в полной мере человеком? До него доходили слухи, что один из предков Дарамоса вышел из глубин Персидского залива, чтобы сочетаться браком с женщиной из Элама.

— Вы хотели меня видеть, наставник?

— Да, Симон. Настало время. Завтра ты должен отправиться в своё долгое путешествие обратно в Рим.

— Рим? Но почему?.. — начал Симон.

— Потому что там творятся тёмные дела — дела, которые я почувствовал в последнее время. Думаю, ты тоже это ощутил, Симон. Поднимаются силы, которые угрожают всему человечеству, и их центр в настоящее время находится в Риме. Настало время тебе начать использовать всё то, чему ты здесь научился. Сегодня вечером ты должен собрать свои пожитки и утром отправиться в путь. Карбо объяснит тебе, почему.

— Карбо? Но он ещё не вернулся из Рима.

— Он появится с рассветом.

Симон почувствовал волнение. Он подумал о Елене — прекрасной Елене, с волосами цвета ночи, алебастровой кожей и глазами, похожими на тёмные озёра, в которых отражаются звёзды Вселенной, сияющие обещанием чего-то большего, чем земные радости. Годы превратили её в сон, или она действительно была такой, какой он её помнил? Скоро он узнает!

Дарамос прикрыл глаза, затем медленно открыл их вновь.

— Да, твоя Елена, — сказал он. — Однажды ты увидишь её снова.

Симон почувствовал озноб.

— Как вы узнали?..

— Нетрудно уловить мысли такой интенсивности. Ты увидишь её, но должно пройти много времени.

— Да, конечно. Путь до Рима долог — месяцы... — Симон наклонился вперёд, его глубоко посаженные глаза горели ещё ярче в свете факелов. — В последнее время, наставник, я чувствую тёмные страхи, подобные бесформенным кошмарам. Что это такое? Иногда я ощущаю их как чёрную стену, стоящую между мной и Еленой, и задаюсь вопросом, увижу ли её снова? В такие моменты я боюсь потерять её, как боялся бы смерти.

— Человек может потерять только то, за что цепляется, — ответил Дарамос.

— Да, вы часто говорили мне это. И всё же Досифей предупреждал меня, что может пройти ещё много лет, прежде чем для нас с Еленой настанет время встретиться снова. Именно его магия свела нас вместе — преждевременно, как он утверждает.

— И поэтому ты боишься потерять её. Послушай, Симон из Гитты, ты и Елена не можете потерять друг друга, как ночь не может потерять день. Разве Досифей не говорил тебе много раз о твоей истинной природе?

— Да, мы с Еленой — Истинные Духи, предназначенные друг для друга вне времени и материальности. Более того, мне казалось, что я почувствовал эту истину, когда был с Еленой, хоть и знаю, что мы всего лишь люди. И всё же Досифей считает, что я должен потерять её — будто бы наше воссоединение каким-то образом несёт в себе опасность.

— Не обращай внимания на Досифея. Он прожил меньше семидесяти лет — меньше лет, чем я видел десятилетий. Ты не можешь потерять свою Елену, и ваше воссоединение с ней произойдёт тогда, когда это будет предначертано судьбой, не раньше и не позже. Что касается опасности — без неё мир потерял бы свою привлекательность в глазах Бога и Богини, для которых он был создан. Более того, именно ты создаёшь этот мир, Симон — ты, я, и многие другие. Мы всего лишь временные формы, в которых Единый остаётся неизменным. И мы создаём для него этот мир, полный опасностей, потому что именно это доставляет удовольствие ему — и нам.

— А как же боль и ужас?

— Да, и это тоже.

Cимон нетерпеливо поднялся, качая головой. Он уже слышал всё это раньше — концепции, порой до боли знакомые, но, несомненно, безумные.

— Завтра я уезжаю в Рим, о Дарамос. Я надеюсь, что римляне уже забыли, какую роль я сыграл в разрушении их арены в Фиденах и сожжении Целийского холма, хоть и сомневаюсь в этом.

— Это не имеет значения, Cимон. Если ты будешь практиковаться в искусстве, которому я тебя обучил, тебя никто не узнает.

— Тогда каковы будут указания для меня?

— Тебе они не понадобятся. Ты отправишься в Рим с целью, которую определишь только ты сам.

Озадаченный, Cимон коротко поклонился, затем вышел из комнаты и направился по тёмному коридору в свою комнату, чтобы собрать немногочисленные пожитки.

В тяжёлой бесформенной тишине чувствовался страх — осознание древней угрозы, вновь пробуждающейся в тенях Древней Ночи.

Казалось, что он стоит на тёмной равнине. Над ним мерцали холодные звёзды и тонкие рожки полумесяца. Потом каким-то образом звёзды превратились в зеркальный блеск прекрасных тёмных глаз, небесных и вечных, а луна — в диадему, украшающую локоны, чёрные, как ночь, и столь же необъятные. Он ощутил, как в его душе странным образом смешались ужас и экстаз.

Мы встретились и расстались навсегда, Симон из Гитты.

Он затаил дыхание в вечной тишине, напрягаясь, чтобы услышать этот тихий, но в то же космический голос в своём разуме — голос, такой знакомый и в то же время столь непохожий ни на один голос Земли:

Мы расстаёмся, но никогда не сможем потерять друг друга, ибо в своё время, через много эонов, встретимся вновь. Вечно это обещание, и оно же — исполнение, навеки и сквозь все бесконечные изменения…

Тьма немного рассеялась, и он увидел, что стоит у бассейна в перистиле особняка сенатора Юния в Антиуме. Но тишина была столь же гнетущей, как и прежде, и странные тени и страхи, казалось, обступили его со всех сторон.

Затем он увидел её, полулежащую на кушетке у края тёмного бассейна напротив него. Она была так же прекрасна, какой он её запомнил, но в её позе чувствовалась какая-то томность, а тончайшее белое одеяние, что было на ней, напоминало о могильной бледности. Её белизна резко контрастировала с окружающими тенями — тенями, которые, казалось, всё плотнее смыкались вокруг неё, шелестя, точно чудовищные крылья. Его охватил ужас, и он вскрикнул:

— Елена!

Его голос звучал приглушённо, будто он стоял в тесной гробнице. Тёмные глаза женщины были открыты и печально смотрели на опускающиеся тени, которые быстро окутывали её.

— Елена!

Его разбудил собственный крик. Cимон обнаружил, что сидит, выпрямившись, на тюфяке в своей маленькой комнате. Воздух был неподвижен, первые лучи рассвета проникали сквозь открытое окно. В окружающем воздухе всё ещё витали отголоски ночного кошмара — ему всё ещё казалось, что он слышит удары тёмных крыльев.

Но он действительно слышал это! Обернувшись, Симон увидел большую чёрную птицу, с хлопаньем крыльев опустившуюся на широкий подоконник.

— Карбо! — воскликнул Cимон. — Ты вернулся!

Он быстро поднялся в холодном воздухе, надел свою тёмную тунику и пояс, затем зажёг масляную лампу. Ворон запрыгнул в комнату и опустился рядом с ним на грубый деревянный стол. Cимон увидел, что на шее птицы нет привычного маленького мешочка со свитками. Внезапно он ощутил укол дурного предчувствия.

— Тёмная птица, почему ты не несёшь никаких посланий? — спросил он. Затем, понизив голос, добавил более напряжённым тоном: — Карбо, что с Еленой? Говори!

Ворон, казалось, колебался. Его правый глаз смотрел на Cимона, как сверкающая бусинка жемчуга. Затем он отчётливо каркнул:

— Морта!

Симон выхватил свой гладиаторский нож и яростно полоснул птицу. Ворона спасла лишь его сверхъестественная быстрота. С пронзительным криком ужаса птица, отчаянно хлопая крыльями, вылетела обратно в окно, навстречу серому рассвету.

— Нет! — снова закричал Симон, швыряя свой бесполезный клинок вслед быстро исчезающему ворону. Затем, резко развернувшись, он внезапно столкнулся с приземистой фигурой Дарамоса в мантии, стоявшего в дверном проёме.

— Это правда, — тихо сказал маг.

Ненависть и ярость исказили залитое слезами лицо Симона. Его руки сжимались и разжимались, и он шагнул вперёд, намереваясь разорвать Дарамоса на части, но затем, взглянув в глаза наставника, такие спокойные, мудрые и печальные, он понял, что не сможет. Его гнев улетучился, оставив только ледяную муку растущего горя и отчаяния.

— А сейчас ты должен отправиться в Рим, — сказал Дарамос, — ибо цель твоего путешествия теперь ясна для тебя.

II. Антиум

…А вы,

Чудовищные формы, — что вы, кто вы?

Ещё ни разу Ад, всегда кишащий

Уродствами, сюда не высылал

Таких кошмаров гнусных, порождённых

Умом Тирана, жадным к безобразью;

Смотря на эти мерзостные тени,

Как будто бы я делаюсь подобен

Тому, что созерцаю, — и смеюсь,

И глаз не отрываю, проникаясь

Чудовищным сочувствием.

Шелли. «Освобождённый Прометей». Перевод К. Бальмонта

Смотритель Амброний тихонько поднялся со своей постели и снял крышку с маленькой масляной лампы, которую он всегда зажигал на ночь. Он слышал, как за стенами заброшенного особняка поздний весенний дождь стучит по каменным плитам, а вдали раздавались глухие раскаты грома.

Худощавый старик осторожно прокрался из своей комнаты в атриум, и свет лампы заиграл на его лысеющей голове и в бегающих глазах. Он зажёг прикреплённый к стене факел и напряжённо оглядел большое пространство с колоннами. Что-то было неправильно. Хотя он не слышал ни звука, Амброний провёл в этом доме достаточно много лет, чтобы почувствовать, если что-то идёт не так.

Внезапно, испытав дурное предчувствие, он понял, в чём дело: стук дождя по черепице звучал громче, чем следовало бы, потому что дверь в перистиль была слегка приоткрыта.

— Амброний, не кричи, это я, Симон из Гитты.

Старик в ужасе обернулся и увидел, что всего в нескольких футах от него из тени появился человек в тёмном плаще. Капюшон мокрого плаща был откинут, открывая моложавое, но угловатое лицо, на котором пристально горели глубоко посаженные глаза.

— Симон! Что... как?..

— Я вернулся из Парфии, чтобы узнать о том, что случилось с Еленой.

— Но как тебе удалось проникнуть сюда? У каждой двери стоит стража.

— Они должны были хотя бы увидеть меня, чтобы остановить. Тот, что стоял у задних ворот, задремал; я пошептал ему на ухо, и его сон стал ещё крепче. Он проснётся на рассвете, ничего не помня.

Снова прогремел гром, и Амброний вздрогнул. Очевидно, Симон научился в Парфии странным вещам.

— Пойдём, — сказал он, вынимая факел из держака. — В моей комнате нет окон — мы можем поговорить там.

Войдя внутрь, Симон оглядел довольно просторное помещение, пока Амброниус закрывал дверь и ставил факел на место.

— Это была спальня твоего хозяина, — произнёс он.

— Да, но ему больше не доведётся ею пользоваться. Сенатор Юний был сослан на Лесбос по сфабрикованному обвинению, после его участия в заговоре Сеяна против императора; его домочадцы предпочли разделить с ним изгнание. Тиберий конфисковал всё его имущество, и я, как главный управляющий Юния, остаюсь здесь, в Антиуме, лишь до тех пор, пока этот особняк не будет продан.

— Сенатору повезло, — сказал Симон. — Я слышал в Риме, что большинство тех, кто участвовал в этом заговоре, были заключены в тюрьму или казнены.

Амброний кивнул и, поставив лампу на стол, сел.

— Мне так жаль Елену, Симон, — сказал он, положив руку на плечо молодого человека. — Все мы знали, насколько вы сблизились здесь.

Симон сел на стул напротив старого управляющего. В его глазах не было печали, только мрачная твёрдость.

— Расскажи мне всё, — попросил он.

Амброний глубоко вздохнул.

— Ты знаешь, что у Юния не было от меня секретов, — начал он. — Несколько раз я был с ним, когда он и несколько других выдающихся римлян встречались с Сеяном в его особняке на Палатинском холме. Ты, Симон, разумеется, знаешь, насколько мой господин предан делу свержения жестокого правления Августов и восстановления республики.

— Он часто говорил об этом моему наставнику Досифею, — кивнул Симон.

— Я помню. Досифей однажды даже участвовал в заговоре...

— Ты должен помнить, что его тёмное магическое вмешательство привело к уничтожению Целийской части Рима в пожаре и вынудило меня бежать с ним в Антиум и, в конечном итоге, в Парфию. Но я пришёл сюда, чтобы узнать о Елене. Избавь меня от подробностей.

Амброний вздохнул.

— Тёмная магия — похоже, она, как пропитанная ядом нить, тянется через все наши судьбы! Ибо Сеян в конце концов тоже прибегнул к чёрному искусству в своём заговоре против Тиберия.

— Что? Сеян?..

— Да. Мой хозяин был встревожен, узнав об этом — ты ведь помнишь, как он о том же самом спорил с Досифеем. Более того, он постепенно начал подозревать, что Сеян вовсе не заинтересован в восстановлении республики, а только в том, чтобы стать императором вместо Тиберия. Похоже, что бывшая императрица Ливия серьёзно занималась магией и собрала солидную библиотеку древних книг по этому предмету. По словам Сеяна, она использовала эти тёмные знания, чтобы уничтожить некоторых врагов своего сына Тиберия и таким образом проложить ему путь к власти. Тиберий, столь же подозрительный и мстительный, как сама Ливия, отплатил ей тем, что лишил её всякой власти и, в конце концов, заключил под домашний арест. Для него такое было весьма типично, как в отношении друзей, так и врагов. По иронии судьбы, он доверял только Сеяну, передавая ему всё больше и больше власти, и когда наконец растущие страхи безумного императора заставили его искать уединения на острове Капри, именно Сеян остался заниматься делами в Риме. Сеян хвастался, что именно его колдовство разожгло страхи Тиберия и заставило императора искать уединения и безопасности вдали от Рима — ведь после заключения Ливии Сеян утверждал, что обнаружил её коллекцию тайных книг и решил овладеть зловещими искусствами, о которых в них рассказывалось. Более того, он обратил их против самой Ливии, заявив, что не только стал причиной её смертельной болезни, но и заключил её душу в тело ласки, которую он теперь использует в качестве своего фамильяра. Я сам слышал, как Сеян рассказывал об этом сенатору Юнию и в то время считал, что этот человек стал таким же сумасшедшим, как сам Тиберий. Три года назад умерла Ливия, и после этого могущество Сеяна росло не по дням, а по часам. Его власть в Риме была абсолютной, за всеми следили шпионы, и одного слова этого человека в Сенате было достаточно, чтобы обречь на гибель любого из его врагов, какими бы богатыми или могущественными они ни были. Всё очевиднее становилось его дерзкое стремление стать императором, и я часто указывал на это своему господину, но надежда сенатора на восстановление республики была так сильна, что он продолжал обманывать себя, полагая, что Сеян тоже хочет этого. Затем, менее года назад, хвастливая и уверенная манера поведения Сеяна постепенно начала сменяться нервной молчаливостью. Он становился всё более подозрительным и раздражительным. И вот однажды, когда мы с моим господином и несколькими другими людьми собрались в доме Сеяна, на нас внезапно нахлынуло чувство подавленности и напряжения, столь же осязаемое, как холодный туман. Я ощутил ужас, как будто какое-то чудовищное злое существо незаметно появилось среди нас, и знаю, что все остальные чувствовали то же самое. Комната, казалось, слегка завибрировала, так что лампы и статуи задребезжали и закачались, и вдруг большая кушетка, на которой сидело несколько человек, развалилась, и все они растянулись на полу. Напряжение сразу же исчезло, и некоторые даже рассмеялись, будто всё это оказалось отличной шуткой, но Сеян был бледен, как призрак, и вскоре нашёл предлог прервать нашу встречу. Когда он выводил нас из дома, большая серая ласка внезапно пробежала между нами, издавая звуки, похожие на пронзительный смех. Сеян так побледнел, что мне показалось, будто он сейчас упадёт в обморок, и невольно вспомнил его рассказы насчёт Ливии. После этого мы реже виделись с Сеяном, но в один из последующих дней сенатор Юний поделился со мной своими опасениями, что этот человек действительно сходит с ума. Похоже, что после званого ужина, последовавшего за жуткими событиями в его доме, Сеян поговорил о них с моим хозяином наедине. Он утверждал с явной нервозностью, сквозившей в каждом его слове и жесте, что Тиберий заподозрил заговор против себя и нанял могущественного колдуна, чтобы тот выяснил его природу и боролся с ним. Присутствие этого колдуна мы и почувствовали тогда в комнате перед тем, как рухнула кушетка; более того, этот колдун вывел душу Ливии из-под контроля Сеяна и сделал ласку собственным фамильяром. И теперь, сказал Сеян, мстительная императрица работает против него, рыщет и шпионит по ночам в его особняке, шныряет и хихикает, не давая ему покоя.

— Всё это, конечно, интересно, — перебил его Симон, — но какое отношение это имеет к Елене?

— Я как раз подхожу к этому. Сеян сказал моему хозяину, что он послал шпиона на Капри и таким образом узнал о колдуне, которого недавно нанял Тиберий. На самом деле, этот человек сам пришёл к императору и предложил свои услуги. Он был из Эфеса, города, столь же богатого тёмной магией, как Египет зерном, и звали его Продикос.

— Продикос! — воскликнул Симон. — Но ведь так звали отца Елены?..

— Да. Это он и есть.

Симон задумчиво нахмурился.

— Елена как-то говорила мне, что он занимался магией, но... колдун?

— Самый могущественный в Эфесе, если верить тому, что рассказывал Юний. Сеян смертельно боялся этого человека, и не без оснований, судя по тому, что последовало за этим. Мой господин получал об этом всё меньше сведений, потому что со временем Сеян становился всё более молчаливым и замкнутым. Однако я узнал от одного из его доверенных слуг, что Сеян совершал сложные магические обряды, чтобы защитить себя от тёмных сил, которые, как он полагал, были направлены против него. Однажды, в начале октября прошлого года, как рассказал мой информатор, Сеян совершал

— Да, Искушение Фортуны, — пробормотал Симон, — чрезвычайно могущественный и опасный ритуал, доступный только для наиболее искусных адептов.

Амброний пристально посмотрел на него.

— Вполне возможно, поскольку что-то явно пошло не так. Статуя заговорила с Сеяном глухим тихим голосом, возвещая о его неминуемой гибели, а затем отвернулась от него на своём пьедестале, встав лицом к стене. Сеян был в ужасе. На следующий же день он отправился в Антиум и преподнёс статую в дар моему господину, надеясь тем самым отвести от себя беду. Разумеется, в то время мы не знали его мотивов — он назвал эту вещь семейной реликвией и выразил желание, чтобы сенатор Юний принял её в знак крайнего уважения. Лишь через несколько дней мне рассказали о чудовищном ритуале, проведённом Сеяном, и к тому времени он уже был мёртв. Никакие ухищрения не спасли его от неминуемой гибели. Рок настиг его внезапно, в виде обличительного письма от Тиберия в Сенат. Без предупреждения Сеяна отвели в тюрьму, и ещё до наступления вечера он был казнён. Его труп сбросили с Гемониевой террасы и оставили лежать на улице в течение трёх дней, на потеху и издевательства толпы, прежде чем выкинуть в Тибр. Как ни стремительна была гибель Сеяна, похоже, что Тиберий и нанятый им чародей планировали это в течение некоторого времени, одурманивая разум сенатора с помощью колдовства и ужаса, и постепенно отстраняя его друзей от власти. И теперь Тиберий начал мстительную чистку своих врагов, которая оказалась ещё более ужасной, чем та, которую устроил Сеян. Имущество десятков людей, знакомых с Сеяном лишь случайно, было конфисковано и продано, десятки подозреваемых в участии в заговоре против императора были убиты, ещё десятки были заключены в тюрьму или сосланы. Всю семью Сеяна казнили, причём палач сначала изнасиловал его маленькую дочь, потому что по закону нельзя предавать смерти девственницу. И в разгар всей этой безумной кровавой суматохи отец Елены, Продикос, однажды вечером пришёл с несколькими преторианскими гвардейцами в этот самый особняк, требуя, чтобы мы выдали Елену и её сестру Илиону.

Симон вцепился в край стола.

— Почему? Как он узнал?

— Очевидно, возвращение его дочерей было платой, которую он потребовал от Тиберия за предотвращение заговора. Многие друзья Сеяна бывали здесь и знали о двух сёстрах — возможно, кто-то из них проболтался. Или, может быть, Продикос обнаружил их присутствие здесь с помощью своей собственной магии. Думаю, он был способен на это — я почувствовал вокруг него ауру мрачной угрозы.

— И... и тогда?

— Они ворвались внутрь. Мы не смогли их остановить, и в любом случае у них было письменное разрешение императора. Елена и Илиона находились в перистиле и были застигнуты врасплох; я никогда не забуду выражение шока на их лицах. Илиона в ужасе упала на колени, бедная девочка! Но Елена, оправившись от первого потрясения, поднялась, посмотрела отцу в лицо с гордым гневом и воскликнула:

— Чудовище, ты не добьёшься своего!

Затем, прежде чем кто-либо успел пошевелиться, она схватила острый стилус, которым писала, и вонзила его себе в сердце.

Симон вздрогнул и обхватил лицо обеими руками. Когда он наконец снова поднял голову, в его глубоко посаженных глазах горел мрачный огонь.

— Расскажи мне остальное, — сказал он напряжённым, но ровным голосом.

— Продикос забрал Илиону — двое стражников унесли её, потерявшую сознание. Он ушёл, едва взглянув на Елену, которая лежала мёртвой у бассейна в перистиле.

— Она будет отомщена, — пробормотал Симон. — Скажи мне, что ты знаешь об этом Продикосе?

— Больше мне ничего не известно, кроме того, что он, как говорят, вернулся в Эфес со своей оставшейся в живых дочерью. Симон, какой отец мог бы...

Симон резко поднялся.

— Благодарю тебя, Амброний. Есть ещё кое-что, что ты можешь сделать для меня, если захочешь.

Старый слуга тоже поднялся, в его глазах была печаль.

— Я сделаю для тебя всё, что смогу.

— Хорошо. Покажи мне статую Фортуны, которую Сеян подарил твоему хозяину.

Амброний некоторое время молча смотрел на молодого человека, затем взял лампу и жестом пригласил его следовать за собой.

Они пересекли широкий атриум и поднялись по лестнице на верхний этаж дома. В конце коридора Амброний остановился, чтобы отпереть дверь, затем провёл Симона в маленькую захламлённую комнату. Какое-то время старый слуга рылся в куче пыльной мебели и безделушек у дальней стены.

— Вот она, — сказал он через мгновение, указывая пальцем.

Симон шагнул вперёд и осторожно поднял предмет. Он был около двух футов в длину — женская фигура в мантии, со строгим выражением лица, вырезанная из тёмно-серого камня. Он почувствовал в ней ауру древней таинственности — загадочности и, возможно, даже некоторой угрозы...

Симон натянуто, почти свирепо улыбнулся, глядя в лицо изображению. Тёмная Фортуна. Это было уместно. Он отправится в Эфес, неся с собой тёмный жребий.

— Спасибо тебе, Амброний, — пробормотал он, и в его голосе прозвучали зловещая дрожь. — Я приехал в Рим в поисках цели, и теперь, думаю, нашёл её.

— Симон... — Старик, казалось, колебался. — Симон, в твоей душе ненависть. Я помню, что однажды, после разрушения арены и Целийского холма, ты поклялся, что никогда больше не будешь иметь ничего общего с подлинным колдовством...

— Это было раньше. Взгляд Симона был затуманенным, отсутствующим, как будто он вглядывался в далёкие тёмные глубины. — Это было раньше...

III. Эфес

Что шевелится в этом храме сумрачном,

Тревожит пыль, вдыхает затхлый воздух

И стонет по ночам, живых тревожа слух,

Безумное, на холме демонов оскверненном?

Фантина, «Шуб-Ниггурат»

Белые стены и колонны города окрасились в алый цвет заката, когда вёсла корабля медленно несли его по узкой гавани к причалам. Симон, облокотившись на носовой фальшборт, пристально смотрел вперёд. Тёплый морской бриз нежно трепал его чёрные локоны и складки тёмной туники.

Эфес, стены которого окрашены в красный цвет, словно кровью, а за ним, величественный даже на большом расстоянии, многоколонный храм великой Матери-Земли, которую греки называли Артемидой...

Но его мысли были заняты вовсе не архитектурными чудесами. Это был город его врага, колдуна Продикоса, отца Елены. Воспоминания о ней не давали покоя его душе после долгих месяцев путешествия из Парфии в Италию и наконец сюда, и всё же он испытывал сейчас другое чувство, которое никогда не успокоится, пока не свершится месть.

Елена — сейчас она казалась почти нереальной, достаточно далёкой, чтобы о ней можно было вспоминать спокойно. Он задумался, какой могла бы оказаться его жизнь, сумей они воссоединиться, и обнаружил, что не может себе этого представить. Чего, в конце концов, он хотел от неё? Брака? Детей? Нет, ничего из этих бессмысленных вещей, составляющих вечный мрачный водоворот бесчисленных человеческих жизней, поколение за поколением. Его любовь к Елене не имела ничего общего со всем этим. То состояние, когда он был с ней, являлось совершенством само по себе, превыше любых мечтаний и стремлений — и всё же в то же самое время оно каким-то образом содержало в себе обещание грядущего блаженства превыше любых земных благ. К чему это могло привести, он никогда не узнает...

Его размышления были прерваны звуком удара корпуса корабля о каменный пирс. Не дожидаясь, пока матросы пришвартуют корабль или уберут сходни, Симон ухватил свой небольшой узел с пожитками, легко перелез через борт и, преодолев небольшое расстояние до причала, быстро зашагал прочь, сквозь толпу у причала.

— Симон!

Он обернулся и с изумлением узнал спешащего к нему Менандра. Юноша был одет в простую греческую тунику, а рядом с ним шёл седобородый Досифей с вороном Карбо, сидящим у него на плече.

— Баал! — выругался Симон. — Как... что ты здесь делаешь?

— Дарамос сказал нам, что ты прибудешь сегодня, — сказал Досифей.

— Боги! И как он узнал?

— Тебе ли спрашивать, Симон? Дарамос многое знает. И сейчас он хочет поговорить с тобой. Следуй за нами.

— Ты хочешь сказать, что он здесь?

— Да, в некотором роде. Пожалуйста, идём скорее.

Симон покачал головой.

— У меня нет желания видеть Дарамоса — никогда больше.

— Он говорит, что это очень важно.

— Не настолько важно, как то, что я должен сделать.

Досифей пристально вгляделся в мрачное лицо своего бывшего ученика.

— Тогда, по крайней мере, пойдём со мной и Менандром. Нам нужно поговорить.

Симон коротко кивнул, закинул свой узел на плечо и последовал за ними по широкой улице с колоннадами, которая вела от гавани в центр многолюдного города. Вскоре они подошли к гостинице, которая выглядела довольно большой и удобной. Слуга провёл их в заднюю комнату, отгороженную занавесками, где стояли грубый деревянный стол и несколько табуретов.

— Садись, Симон. Нам нужно многое тебе рассказать.

Вошли служанки, принявшись расставлять на столе блюда с фруктами, мясом и чечевичной похлёбкой. Симон понял, что проголодался; он сел и без лишних слов разломил хлебец. К нему присоединились остальные. Ворон спрыгнул с плеча старого Досифея, принявшись расхаживать с важным видом и поклёвывать съестное.

— Я знаю, зачем ты пришёл, — сказал Досифей, когда слуги ушли. — Дарамос догадался об этом. В том, что ты собираешься сделать, Симон, кроется большая опасность.

— Дарамос солгал мне. Он сказал, что я снова увижу Елену.

Глаза старого адепта сузились, он наклонился вперёд.

— Ты увидишь её, Симон. Когда наступит время, она снова придёт к тебе

Симон нетерпеливо фыркнул.

— Принесите вина! — крикнул он слугам, затем вновь вернулся к разговору. — Я расскажу тебе, Досифей, чему я научился в Риме. Но не надейтесь, что вам удастся уговорить меня вернуться с вами в Парфию. У меня здесь много дел.

— Думаю, я знаю, чему ты научился. Вычищение врагов Тиберия не является секретом, и Карбо недавно принёс мне ещё одно сообщение от сенатора Юния, которого отозвали из ссылки на Лесбосе под домашний арест в Риме. Сенатор рассказал мне о Продикосе и его дочери, и гораздо больше я выяснил здесь, в Эфесе.

Симон перестал есть.

— Что ты узнал о Продикосе?

— Многое, Симон, но главным образом то, что в этом городе, известном своими колдунами, он самый могущественный и страшный из всех.

Вошла служанка с амфорой вина, и Досифей замолчал. Когда она ушла, Симон наполнил свой кубок.

— Продолжай, — сказал он.

— У Продикоса имелось несколько детей от разных рабынь, но все они были сыновьями, за исключением Елены и Илионы. Этих сыновей он давным-давно продал в рабство, но дочерей оставил себе — как оказалось, с дурными намерениями. Симон, Продикосом движет не просто кровосмесительная страсть. Он хочет заставить Илиону присоединиться к нему в чудовищном ритуале, который высвободит силы, невиданные этому миру с тех пор, как он вышел из последней великой тьмы Предвечной Ночи.

Симон осушил свой кубок, поставил его на стол и снова наполнил.

— Откуда ты всё это знаешь?

— Дарамос многое выяснил после того, как ты покинул Персеполис. Поверь мне, Симон! Именно такой была судьба, которую уготовил для неё отец Елены; она спаслась единственным доступным ей способом, и хорошо, что она это сделала! Но теперь Илиону ждёт та же чудовищная участь.

Симон продолжил есть.

— Какая?

— Обряд Зачатия и Умерщвления — акт симпатической магии, который заставит семя Звёздного бога соединиться с Великой Матерью, тем самым породив ужасное отродье, которое сокрушит этот мир.

Симон напряжённо сжал свой кубок. Он невольно вздрогнул, когда вспомнил, что читал о таком чёрном ритуале в «Sapientia Magorum» древнеперсидского мага Останеса.

— Боги Аида! Как мог родной отец девушки даже подумать о таком извращённом безумии?

Досифей глубоко вздохнул.

— Возможно, он больше не является её подлинным отцом, Симон. Разве ты не читал о Саккуте, царе Ночи, и его злом Повелителе?

Симон почувствовал, как по спине у него пробежали мурашки. Саккут, царь, слуга Кайвана, Звёздного бога — два злобных существа, проклятые древними пророками, но всё ещё тайно почитаемые колдунами в его родной Самарии...

— Чародеи Ахерона, Стигии и ещё более древних цивилизаций знали их под другими именами, — продолжал Досифей. — Для народов первобытного Аттлума они были Коссутом и Ассатуром. Говорят, что каждую тысячу лет Саккут пытается уничтожить цивилизацию, и что ему это удаётся, если только не использовать могущественную магию, чтобы остановить его. Именно он погрузил мир в Предвечную Ночь после катаклизмов в Атлантиде и Хайбории. И чтобы положить начало таким временам, его учитель Кайван, который обитает среди звёзд вблизи Ока Тельца*, посылает на землю своё семя, чтобы соединиться с Великой Матерью, тем самым позволяя ей порождать Тысячи Мерзостей, которые захлестнут мир.

* Альдебаран. Из-за своего расположения в созвездии Тельца (Небесного Быка) именовался Оком Тельца (Oculus Tauri, лат.).

— Но... какое отношение всё это имеет к?..

— К Продикосу? Послушай, Симон. Пятнадцать лет назад Продикос отправился в Сарды, чтобы принять участие в празднестве в честь Кибелы. Он был там, когда произошло великое землетрясение, унёсшее жизни десятков тысяч людей в городе и окрестных поселениях. Ты был тогда ещё ребёнком.

Симон кивнул.

— Я помню. Мне было восемь лет. Об этом много говорили даже в Самарии.

— Несколько лет спустя Дарамос догадался, что это событие означало возвращение Саккута в этот мир — и вскоре после того, как ты покинул Персеполис, его прорицания открыли ему, что тёмный дух Саккута вселился в тело не кого иного, как Продикоса из Ионии. Я разговаривал со многими здесь, кто помнит, как изменился характер этого человека после его возвращения из Сард. Именно тогда он продал своих сыновей в рабство. Кроме того, он всё чаще и чаще приносил жертвы в великом храме Артемиды, которая, в конце концов, является всего лишь аватарой Кибелы, Великой Матери, и его состояние весьма приумножилось, а через несколько лет Продикос сделался самым богатым человеком во всей Ионии. И в итоге он стал верховным жрецом самого храма Артемиды — возможно, обретя самое высокое положение, которое только мог предложить Эфес. Итак, теперь, Симон, ты видишь, с каким врагом мы столкнулись.

— Не «мы», Досифей. Продикос принадлежит только мне.

— Не будь опрометчивым! Это опасность, с которой мир не сталкивался по меньшей мере тысячу лет. Послушай, и я расскажу тебе остальное из того, что узнал Дарамос. Много веков назад, ещё до разрушения Хайбории, в диких дебрях нынешней Сарматии на землю упал огненный камень под названием Аджар-Алазват — семя Звёздного бога. В течение многих лет ему поклонялись в храме, построенном для него чародеями, его зловещая сила опустошала окружающие земли, пока наконец благотворному колдовству не удалось разрушить то святилище и отправить камень обратно к звёздам. Однако там сохранились его остатки, которые столетия спустя стигийские чародеи извлекли из руин и отвезли на юг, в храм на вершине того, что сейчас известно как Сару Йери — Звёздная гора — в Понте. И там, в течение многотысячелетней Великой Ночи, последовавшей за уничтожением хайборийских народов, ему поклонялись тёмные адепты, дикари и демоны. Затем, более тысячи лет назад, хеттским чародеям вновь удалось предотвратить возвращение Саккута в этот мир. Тёмные адепты, бежавшие со Звёздной горы, принесли с собой Аджар-Алазват и установили его в святилище Матери-Земли в стране амазонок, неподалёку от того места, где сейчас находится Эфес. Страна процветала, и когда царь Крёз перестроил святилище в огромный храм, его состояние также неимоверно возросло. Почти четыреста лет назад человек по имени Герострат сжёг этот храм дотла, почувствовав его зловещую природу. Жрецы называли его безумцем, утверждая, что он сделал это только для того, чтобы его имя запомнилось навсегда, но в книге Останеса записаны истинные и благородные мотивы этого человека. Эфесцы отстроили храм, сделав его ещё более огромным, чем прежде, и воздвигли внутри него колоссальное изображение многогрудой Артемиды, в короне которой был сокрыт Аджар-Алазват — и там он покоится по сей день, и тысячи людей, сами того не подозревая, поклоняются ему.

Симон задумчиво нахмурился.

— Я слышал легенду о том, что первое изображение Артемиды Эфесской спустилось с неба. Но также говорят, что оно исходило от Юпитера, а не от лика Небесного Быка…

— А разве бык не является аватарой Юпитера? Поверь мне, Симон, то, что давным-давно упало на землю — это семя Кайвана, Звёздного бога.

— Но это безумие! Как великая Мать-Земля связана со звёздным существом?

— Вот какое: она тоже родом из звёздных пустот — с тёмной планеты Иадит, вращающейся вокруг Козьей звезды*. Она и чёрный Кайван являлись супругами на протяжении бесчисленных эпох, а Саккут был их слугой. Задолго до возникновения человечества Она пришла в этот мир и основала город Хараг-Колат в обширных пещерах далеко под южными пустынями Аравии — и там ждёт по сей день, с прислуживающими ей собственными бесчисленными демоническими отродьями, готовая возродиться снова.

* Капелла, звезда покровительствовавшая Вавилону. В Аккаде её называли звездой Мардука (Юпитера).

Симон отодвинул от себя еду и вино. Он больше не был голоден.

— Этот ритуал, который соединит звёздное семя с Великой Матерью — когда Продикос собирается провести его?

— Этой ночью, Симон. За три часа до рассвета, когда взойдут Око Тельца и Козья звезда, он откроет врата в Хараг-Колат и совершит отвратительный обряд.

— Тогда у меня есть работа. — Симон встал, порылся в своём узле и вытащил большой продолговатый предмет, завёрнутый в ткань.

— Оставь себе мои пожитки, Менандр. Если я не вернусь, они твои.

— Симон, подожди... — крикнул юноша.

Но прежде чем он или Досифей успели сказать что-либо ещё, молодой человек выскочил за занавешенный дверной проход и исчез в темноте.

Симон торопливо шагал по широкой улице в сгущающихся сумерках. Толпа поредела, и вдоль бесконечных колоннад горело множество факелов. Примерно через милю аллея заканчивалась у огромного театра в форме чаши, высеченного в склоне холма. Неподалёку отсюда, спросив дорогу, Симон нашёл небольшую библиотеку, открытую для публики, и вошёл внутрь.

— Мы скоро закрываемся, — сообщил ему учёный грек в длинной тунике.

Симон протянул мужчине несколько монет.

— Это не займёт много времени. Я хочу свериться с Sapientia Magorum. Здесь есть копия?

Мужчина кивнул и ушёл, вскоре вернувшись с объёмистым пожелтевшим свитком. Симон положил его на стол и развернул, немного удивляясь тому, с какой лёгкостью он достиг своей цели. Древняя книга Останеса являлась редкостью и во многих местах была запрещена. Найти её в Италии было почти невозможно, и даже в родной Самарии Симона это было бы непросто, но здесь, в пронизанном волшебством Эфесе, она оказалась легко доступной даже в публичной библиотеке.

Симон быстро нашёл формулу, касающуюся Искушения Фортуны, и переписал её на клочок пергамента. Затем, возвращая свиток бдительному библиотекарю, он спросил:

— Как мне найти дом Продикоса?

Грек нервно начертал в воздухе перед собой некий знак.

— Его вилла находится к северо-западу от города, по дороге к великому храму Артемиды. Но почему именно в эту ночь из всех ночей вам понадобилось отправиться туда?

— Эта ночь особенная?

— Середина лета? Конечно. И сегодня Продикоса не будет дома, в полночь, он должен проводить первый обряд Великого Созревания.

— Может быть, мне придётся на нём поприсутствовать.

— Это невозможно. Было объявлено, что на церемонии будет присутствовать лишь небольшое количество избранных жриц. Публика будет допущена только завтра.

Симон поблагодарил мужчину, вручил ему ещё одну монету и поспешил в ночь. Улицы были темны, но свет растущего полумесяца позволял ему видеть достаточно хорошо.

Менее чем через час он вышел из западных ворот города, а ещё через несколько минут увидел перед собой тёмную громаду особняка Продикоса. Внутри, насколько можно было видеть, не горело ни огонька, но стена, окружавшая дом, скрывала нижние окна.

Симон осторожно двинулся вдоль этой стены, стараясь держаться в тени деревьев и кустарников, насколько это было возможно, пока не подошёл к главным воротам. Там, прямо под аркой, он заметил двух стражников в тёмных одеждах.

Мягко, как леопард, Симон подкрался к ним на расстояние нескольких футов, пока не услышал их приглушённые шутки и тихий смех. Копья были прислонены к стене арки, в воздухе витал слабый запах вина.

Симон подождал несколько мгновений, чтобы убедиться, что других охранников поблизости нет. Затем один из мужчин наклонился и протянул другому бурдюк с вином — и в этот момент Симон бросился вперёд и схватил их обоих сзади, сдавив руками горла. Он мгновенно сжал пальцы — и стражники обмякли, даже не успев вскрикнуть.

Симон поспешно затащил их бесчувственные тела за ворота и спрятал в кустах, размышляя о том, что иногда гладиаторские тренировки приносят больше пользы, чем те искусства, которым его обучали наставники в Персии. Затем он снял с одного из стражников плащ и железный шлем, и быстро надел их. Внезапно в воротах послышались тихие шаги.

Симон развернулся, выхватывая свою остролезвийную сику. К нему приближалась стройная фигура, одетая в тёмную тунику, похожую на его собственную.

— Симон, не надо, это я!

— Баал! — прошипел Симон, узнав молодого ученика Досифея и чёрное пятно Карбо на его плече. — Менандр, ты что, хочешь, чтобы тебя убили?..

— Нет. Я хочу помочь тебе.

— И тебя прислал Досифей? Отвечать не обязательно — я вижу, его тёмный фамильяр составляет тебе компанию.

— Но я действительно хочу помочь! Можно?

— Что ж, — нехотя сказал Симон, — я вижу, ты неплохо овладел некоторыми навыками, иначе не смог бы пройти за мной незамеченным весь этот путь. Поторопись, надень плащ другого стражника и шлем, затем возьми одно из этих копий и следи за воротами. И убери Карбо с глаз долой. Я попытаюсь проникнуть в особняк.

Однако не успел юноша выполнить приказание, как двойные двери дома внезапно распахнулись, и наружу хлынул свет множества факелов. Послышались тихие звуки песнопений, и из особняка начала выходить процессия людей в мантиях.

— Бежать слишком поздно, — шепнул Симон. — Стой смирно и надейся, что эти шлемы достаточно хорошо скрывают наши лица!

IV. Хараг-Колат

Когда шёл чрез пустыню — вот, багрян,

Вдруг холм явился, огнем обуян,

Там, завиваясь, чадны и легки,

Плясали пламен злые языки —

Змеиный шабаш, дьявольский содом,

Под праздник адский отданный внаём…

Джеймс Томсон. «Город страшной ночи». Перевод Валерия Вотрина

Шестеро гвардейцев в чёрных мантиях, с копьями и факелами в руках медленно вышли по двое в ряд, и Симон напрягся, увидев высокую внушительную фигуру, которая следовала за ними. Мужчина был стройным, но в его походке чувствовалась огромная сила, а во взгляде — царственность. Он был одет в тёмную мантию, украшенную колдовскими знаками, в которых Симон признал египетские и стигийские символы. Черты его смуглого лица были тонкими, голова выбрита, коротко подстриженная борода черна как смоль, а тёмно-жёлтые глаза горели каким-то жутким светом, словно угасающие солнца. В правой руке он держал чёрный посох в форме змеи, а на левом плече у него свернулась большая серая ласка с такими же жёлтыми глазами, как у него самого.

Симон сразу понял, что это Продикос, потому что даже в этих зловещих аскетических чертах он заметил некоторое сходство с Еленой. На мгновение он подумал о том, чтобы броситься вперёд и пронзить копьём чёрное сердце колдуна, но что-то его удержало. От этого человека исходила аура угрозы, и Симон почувствовал, что его могут охранять силы, более могущественные, чем простое оружие солдат. Кроме того, он не осмеливался рисковать Менандром...

В этот момент колебания Продикос прошёл мимо них. За ним следовали ещё стражники с факелами в руках, числом около двадцати, маршируя двумя рядами. Меж них шла стройная молодая женщина, очевидно, пленница. Ростом немного ниже Елены, с волосами скорее светлыми, чем тёмными, но Симон отметил в её чертах некоторое сходство с Еленой. На ней были только серебристые сандалии с высокими ремешками и короткая туника, белая и прозрачная. Её руки были связаны за спиной белыми шнурами, а длинные волосы золотистой волной спадали на обнажённые плечи. Она шла с мечтательной безмятежностью, словно околдованная.

— Это, должно быть, Илиона, — прошептал Менандр. — Боги, она прекрасна! Симон, мы не можем позволить им причинить ей вред...

— Тихо! Мы сделаем всё, что в наших силах. Следуй за последним из этих стражников, когда они будут выходить из ворот.

Менандр кивнул. Как только последний солдат вышел, парень повернулся и издал тихий птичий крик, а затем последовал приказанию Симона. Когда они незаметно присоединились к колонне, Симон услышал, как кто-то порхает над стеной, и понял, что ворон последовал за ними сквозь ночь.

Дорога, по которой они медленно двигались под луной на север, была прямой, как стрела, и пока они шли, солдаты в чёрных мантиях скандировали в такт их шагам, снова и снова:

Йа, Ассатур! Йа, Шупниккурат!

Кумат Каракосса ут Араг-Колат!

Симон подавил дрожь, узнав в этом напеве то, что он некогда прочёл на древней эламской глиняной табличке — часть месопотамского ритуала, призывающего Звёздного бога и Великую Мать, чтобы те вышли из своих тёмных обителей.

Примерно через милю им повстречалось ещё большее скопление стражников в чёрных одеждах, стоявших по краям дороги, и вскоре они прошли через ворота в высокой стене. Внутри была высокая ограда, окружавшая храм Артемиды, и у Симона перехватило дыхание при виде того, как его колоннообразная громада колоссально вздымается ввысь в ночи. Даже в тусклом свете заходящей красной луны его грандиозность казалась ошеломляющей.

Ещё через несколько мгновений они уже поднимались по широким ступеням платформы, почти в два человеческих роста, на которой возвышался храм. Пение солдат отдавалось эхом, когда они маршировали между огромными колоннами и проходили через огромные высокие двери, а затем у Симона снова перехватило дыхание от представшей перед ним картины. Впереди, за ещё одним огромным четырёхугольником колонн, на многих из которых в креплениях горели факелы, простиралось огромное пространство с мраморным полом, частично открытое небу — внутреннее святилище, целла, а в крытой части здания почти до потолка возвышалась мрачная ужасающая статуя.

Симон уставился на неё, не веря своим глазам. Никогда ещё он не видел ничего столь подавляющего, столь зловещего.

Она лишь отчасти походила на человека. Лицо, ужасное в своём классическом греческом спокойствии, казалось, взирало прямо вниз на смотрящего; полураскинутые руки словно угрожали ужасными объятиями. По этим рукам словно бы ползали жуткие изваянные существа, а сужающиеся нижние конечности выглядели необычно сомкнутыми, будто находясь в покрытом символами саркофаге, как у египетской мумии. Самым странным было то, что всю

Две линии стражников разделились, когда они вышли из зала за колонны на просторную площадку, расположившись по её краям лицом к нависающему идолу. Симон быстро схватил Менандра за руку и потянул его назад в тень.

— Симон, что мы собираемся делать?

— Погоди, — прошептал Симон в ответ. — Давай посмотрим, что будут делать они.

Большинство стражников заняло позиции перед колоннами, окружавшими громадную целлу, в то время как Продикос двинулся прямо по широкому мраморному полу, сопровождаемый Илионой и двумя стражами, которые шли рядом с ней. Симон заметил, что ласка больше не сидит на плече колдуна. Ему не хотелось думать о том что она рыщет сейчас в окрестных тенях.

Эти четверо остановились неподалёку от высокого идола, рядом с алтарём, задрапированным чёрной тканью, который стоял меж двух пылающих жаровен. Продикос взмахнул рукой. Илиона тут же присела на край алтаря, затем откинулась назад и вытянулась на нём во весь рост, причём, судя по всему, добровольно. Двое стражников быстро привязали её лодыжки ещё одним белым шнуром к кольцам, вделанным в бока алтаря, а затем отошли, чтобы присоединиться к своим товарищам у колонн.

Продикос повернулся лицом к возвышающейся статуе, подняв свой змеиный посох, и запел на языке, в котором Симон узнал древнее наречие эламитов. Очевидно, несмотря на то, что сказал библиотекарь, Продикос позаботился о том, чтобы сегодня вечером здесь не было ни одной из обычных жриц-девственниц. Теперь Симон понял, почему публика держалась в стороне — ведь это был необычный ритуал, и если Останес писал верно, то мир не видел его по меньшей мере тысячу лет.

— Следуй за мной, — прошептал Симон, а затем, когда они остановились в тёмном юго-западном углу, подальше от охранников, добавил: — Теперь, Менандр, оставайся здесь, у подножия лестницы, и наблюдай. Если кто-нибудь появится, спрячься и пошли Карбо предупредить меня.

— Но где же Карбо?

Симон раздражённо огляделся вокруг.

— Чёрт возьми, если тебе это неизвестно, то я уж точно не знаю! Думаю, тебе просто придётся прокрасться и предупредить меня самому, если это понадобится.

С этими словами он повернулся и принялся осторожно подниматься по винтовой лестнице.

Через минуту Симон достиг вершины и осторожно двинулся вперёд, прячась в тени других колонн, пока не добрался до балюстрады, откуда мог выглянуть наружу и посмотреть вниз, на огромное центральное пространство. Высокий ярус, на котором он стоял, представлял собой широкий карниз, опоясывающий весь храм, но, несмотря на его высоту, полуоткрытая крыша была ещё выше, и голова колоссального изображения Астарты, казалось, всё ещё смотрела на него с огромной высоты.

Какое-то мгновение Симон прикидывал расстояние до поющей фигуры Продикоса, поглаживая древко своего копья, но в конце концов решил отказаться от броска. Было слишком далеко, особенно при таком неверном освещении, и он мог даже по ошибке попасть в девушку. Кроме того, у него снова возникло неприятное чувство, что колдун может каким-то образом быть защищён заклинаниями от материального оружия.

Он осторожно опустился на колени и положил копьё, затем развязал шнурок, который удерживал длинный свёрток из ткани на его ножевом поясе. Развернув ткань, Симон взял древнюю статуэтку Фортуны и посмотрел на неё. Теперь она казалась вполне обычной, просто куском камня в его руках. Он закрыл глаза, позволив своему разуму опустеть, как учил его Дарамос — и через мгновение снова почувствовал ту смутную ауру таинственности и угрозы, которую впервые ощутил в Антиуме. Эта статуэтка использовалась при попытке навлечь несчастье на Продикоса, и хотя тёмному колдуну удалось обратить заклятие Сеяна против него, часть силы этого заклинания всё ещё сохранилась.

Медленно, стараясь держаться как можно дальше в тени колонны, Симон поставил статую на балюстраду так, чтобы она была обращена к Продикосу и кумиру, возвышавшемуся за его спиной. Затем, достав из сумки на поясе клочок пергамента, на который он переписал ритуал Останеса, Симон перечитал его про себя в тусклом свете. Теперь его нужно прочитать вслух, но не настолько громко, чтобы это могли услышать те, кто находился ниже. Более того, каждый слог архаичной латыни должен был произноситься правильно, а последнее слово формулы — имя богини Фортуны — следовало произнести точно в нужный момент.

Симон глубоко вздохнул. Большинство вещей, которым он научился в Персии, были всего лишь искусством иллюзии, и никогда прежде он не пытался выполнить столь мощное и опасное магическое действо, как это. И всё же попытка должна была быть предпринята...

Но затем, прежде чем он успел произнести хотя бы первое слово обряда, что-то вылетело в его сторону из освещённого факелами пространства внизу, нечто длинное и чёрное, и с резким жужжанием устремилось прямо ему в лицо.

Менандр беспокойно прождал в темноте многие долгие минуты, слушая пение Продикоса и вспоминая, что старый Досифей рассказывал об этом ритуале. Судьба Илионы вызывала у него всё большее беспокойство. Наконец, решив, что не будет большой беды, если он ненадолго оставит лестницу без присмотра, юноша медленно прокрался вперёд между рядами колонн, пока не смог ясно разглядеть освещённое факелами центральное пространство. Он бесшумно присел в тени, едва осмеливаясь дышать, потому что ближайшие стражники были теперь всего в нескольких футах от него, сразу за последним рядом колонн.

Илиона лежала неподвижно, белая на фоне чёрной драпировки алтаря и теней за ним. Продикос, отвернувшись от неё, глядел на возвышающегося кумира, подняв змеиный посох. Он громко пел, и Менандр содрогнулся, вспомнив то немногое, что он слышал об этом отвратительном обряде — оплодотворении дочери-девственницы семенем её отца, за которым следует жертвоприношение, открывающее Врата и позволяющее соединиться Матери-Земле и Звёздному богу...

Внезапно он осознал, что великий идол Астарты претерпевает небольшие изменения. Корона над его высоким лбом — корона, в которой находился древний звёздный камень, — слегка светилась. Кроме того, прямо перед идолом появился необычный свет другого рода — клубящееся сероватое свечение, которое медленно расширялось.

— Открой врата в свой мир, Великая Мать, — пел Продикос на греческом. — Выйди из Хараг-Колата, пещерного города твоего, и стань свидетелем этого обряда во славу твою. Я прошу об этом от многих твоих имён: Кибела, Великая Мать, Астарта, Ашторет, Артемида, Иштар, Нинту, Шупниккурат...

Свечение у подножия идола значительно усилилось, и по спине Менандра пробежали мурашки, когда он понял, что это дыра в пространстве, врата в другой мир. Казалось, он смотрит в огромное, похожее на пещеру место, заполненное тусклым свечением, какое могут испускать грибы, а вдалеке в нём виднелось что-то похожее на линии и углы странной архитектуры. Боги! Неужели это и впрямь был Хараг-Колат, легендарный подземный город, где обитала Великая Мать и её бесчисленный кишащий расплод?..

Затем из сияния появился чёрный объект — летающий предмет длиной примерно с человеческую ладонь с предплечьем, который с глубоким жужжанием кружил над алтарём. Затем появился ещё один, и ещё, и вскоре несколько таких созданий наполнили целлу своим резким жужжанием. В тусклом свете Менандру подумалось, что они походят на гигантских ос. Затем ему показалось, что он заметил нечто ужасное и тёмное, медленно поднимающееся из далёкой иномирной архитектуры за Вратами

И Продикос — несомненно, он тоже менялся! Его высокая фигура, казалось, несколько укоротилась и расширилась, плечи ссутулились, уши заострялись...

— И к тебе я взываю, о Звёздный бог, — нараспев произносил колдун. — Услышь слугу своего, коего ты назначил царём над этой планетой. Преврати меня сейчас из твоего Тёмного Слуги в Золотого Царя, как ты и обещал. О Безымянный, о Безвестный Боже, я молю тебя теми именами, которые ты дал своим верным поклонникам: Кайван! Ассатур!

Внезапно самым невероятным образом тёмное одеяние Продикоса посветлело и засияло ярко-жёлтым цветом, затмевая свет факелов. У Менандра перехватило дыхание от этого зрелища — и он чуть не вскрикнул от ужаса, когда колдун распахнул плащ и повернулся лицом к алтарю. Хотя Продикоса всё ещё можно было узнать, он превратился в пугающую пародию на самого себя — волосатое смуглое существо, похожее на сатира, с заострёнными ушами, рогами и клыками, явно охваченное вожделением.

Он подошёл к Илионе и когтистой рукой сорвал с неё тонкую тунику. В то же мгновение Менандр поднялся и занёс копьё для броска. Он не мог этого допустить.

И в тот же миг острая боль пронзила его правую лодыжку. Он прикусил язык, едва сдерживаясь, чтобы не закричать, и, обернувшись, увидел, как укусившее его существо — большая серая ласка — бросилось прочь. Существо на мгновение остановилось и повернулось, чтобы посмотреть на него своими злобными жёлтыми глазами; затем, издав высокий тихий звук, который был до жути похож на человеческий, скрылось между колоннами.

Фамильяр Продикоса! Менандр почувствовал слабость, осознав, что существо обнаружило его. И теперь оно торопливо пробиралось между стражниками по широкому мраморному полу прямо к своему преобразившемуся хозяину, пронзительно пища.

Симон выхватил сику и одним движением нанёс удар по жужжащей твари, которая метнулась ему в лицо. Его клинок рассёк что-то похожее на фрукт с твёрдой коркой, и он почувствовал, как несколько капель жидкости брызнули ему на лицо. Жужжание прекратилось, и тварь с приглушённым сухим стуком упала на плитку.

Он присел и уставился на неё, держа нож наготове, но хотя тварь всё ещё шевелила лапками, её тело было разрублено почти надвое, и она, очевидно, умирала. Приглядевшись, Симон понял, что это была огромная чёрная пчела, размером с его ладонь и предплечье. Её многогранные глаза тускло поблёскивали в слабом свете, а жало длиной с палец то и дело судорожно высовывалось из конца толстого брюшка, словно всё ещё пытаясь причинить смерть.

Симон тихо выругался. Создание было не сверхъестественным, а вполне реальным физическим существом. Это означало, что Продикос уже открыл врата в Хараг-Колат и некоторые из роящихся слуг Великой Матери проникли в храм. Поднявшись и осторожно заглянув в просторную келью, он увидел, что так оно и было — у основания огромного идола образовалось клубящееся свечение, и ещё несколько гигантских пчёл кружили над алтарём, к которому была привязана Илиона. К счастью, пока его заметила только одна из них.

Не обращая внимания на пение Продикоса, Симон снова спрятался в тени колонны и постарался очистить свой разум. Успокоившись в достаточной степени, он нашёл пергамент и поднёс его к свету, просмотрел в последний раз, а затем медленно и внимательно начал читать вслух архаичные слова. Он знал, что не может позволить себе ни единой оплошности...

Через несколько мгновений он закончил, оставалось только произнести имена богини на греческом и латыни. Громкое пение Продикоса заглушало его собственное. Симон взглянул на статую, стоявшую на каменных перилах; казалось, она слегка светилась. Он глубоко вздохнул. Настало время…

Нет, Симон, ещё рано!

Он повернулся и посмотрел в тени. Эти слова не были произнесены вслух, но они определённо не являлись плодом его воображения. К своему удивлению, он, казалось, смутно видел перед собой приземистую, светящуюся фигуру мага Дарамоса.

— Ты! — прошипел он. — Как ты сюда попал?..

Я здесь только в своём астральном обличье. Досифей ждёт снаружи, направляя меня. Не произноси пока этих имён, Симон, или ты будешь уничтожен, как это произошло ранее с Сеяном. Охранные заклинания Продикоса всё ещё окружают его.

— Тогда когда же?..

Через мгновение колдун отвлечётся. Быстрее, иди и посмотри через балюстраду!

Симон так и сделал, стараясь не приближаться к светящемуся изображению Фортуны слишком близко. Внизу он увидел Продикоса в жёлтом плаще, который срывал с Илионы белое одеяние. Колдун претерпел жуткую трансформацию, и теперь его когтистые лапы сжимали девушку.

Внезапно по плиткам под ним пробежало серое существо — ласка Продикоса, понял Симон. Она остановилась рядом с колдуном и присела на задние лапы, попискивая и указывая передней в ту сторону, откуда пришла. Продикос выпрямился и повернулся — и в этот момент из тени вылетело чёрное пернатое существо и ударило ласку сзади, заставив её кувыркаться и визжать.

— Карбо! — невольно вскрикнул Симон.

Ворон, громко каркая, стремительно взмыл вверх. Симон увидел, как он пронёсся мимо него, бешено взмахивая крыльями, и наконец исчез в вышине звёздного неба. Несколько чёрных пчёл устремились в погоню, но затем снова вернулись с жужжанием к алтарю, очевидно, не желая покидать храм.

А теперь, Симон, произнеси имена богини!

Но в этот момент он услышал, как внизу раздался юношеский голос:

— Колдун, ты не получишь её!

В тот же миг через широкий зал к Продикосу устремилась фигура гвардейца в чёрном плаще, с поднятым копьём. Нет, это был не гвардеец, а Менандр, за которым гналось множество настоящих стражников!

Произнеси имена, Симон. Поторопись!

Симон открыл рот и закричал:

— Тихе! Фортуна!

Затем он схватил своё копьё и метнул его в целлу, удовлетворённо зарычав при виде того, как оно пронзило одного из преследователей Менандра. В тот же миг он с изумлением увидел, как статуя Фортуны медленно поворачивается на своём пьедестале. В следующее мгновение она остановилась лицом к нему, отвернувшись от Продикоса.

Дело сделано! — сказал Дарамос. — А теперь покиньте храм — быстро!

Симон бросился назад между колоннами и вниз по лестнице так быстро, как только мог в полутьме. Он слышал нарастающий шум, ругательства, а затем женский крик ужаса. В следующее мгновение он достиг подножия лестницы, но вместо того, чтобы повиноваться Дарамосу, повернулся и бросился через нижний ярус колонн в освещённую факелами целлу.

— Менандр! — закричал он. — Я иду!

Здесь он увидел юношу, бросившегося на Продикоса, и окружавших их стражников. Колдун схватил древко копья одной рукой и дёрнул, отчего Менандр растянулся на земле. Кольцо стражников сомкнулось, скрыв их обоих из виду.

Симон с разбегу врезался в группу солдат, крича и нанося удары. Трое упали, получив глубокие раны, и умерли прежде, чем поняли, что их поразило. Ещё один повернулся и нанёс удар, но промахнулся. Симон пронзил копьём одного из их товарищей. Затем он ворвался в самую гущу, яростно рубя и убивая врагов, зная, что они с Менандром обречены, сражаясь с настолько превосходящими силами врага. Сверху он слышал угрожающее жужжание приближающихся гигантских пчёл.

Невероятно, но смертельного удара не последовало. Враги Симона казались странно неуклюжими, они шатались, спотыкались и ругались, задевая друг друга при этих неверных атаках, причём намного чаще, чем можно было бы ожидать в такой ситуации. Затем один из них закричал, когда гигантская пчела села на его шлем и вонзила своё жало ему в лицо.

Симон уклонился от удара мечом, перерезал горло противнику и прорвался сквозь кольцо стражников. Всё больше людей кричали, когда пчёлы атаковали их, а большинство остальных, завывая от ужаса, начали разбегаться в сторону колонн. Затем Симон увидел, как Менандр увернулся от неуклюже атакующего гвардейца и пронзил его копьём. В следующее мгновение юноша схватил упавший меч и бросился к алтарю, где Илиона, уже окончательно очнувшаяся, кричала и отчаянно сопротивлялась.

— Убирайся отсюда, Менандр! — закричал Симон. — Я освобожу её!

Но юноша уже перерезал одну из верёвок, которыми девушка была привязана к алтарю, а Продикос в облике сатира с грохотом приближался к нему на раздвоенных копытах, направляя на него змеиный жезл. Симон с рёвом прыгнул вперёд, подняв сику. Колдун развернулся к нему лицом, сверкая жёлтыми глазами, а затем с оглушительным хохотом швырнул свой жезл на мраморные плиты. Симон едва успел отскочить в сторону, потому что посох тут же превратился в живую чёрную змею, которая, свернувшись кольцом, бросилась к нему, оскалив ядовитые клыки.

Змея метнулась, нанося новый удар, но на этот раз нож Симона встретил её, и отрубленная голова твари полетела в сторону. Резко развернувшись, он во второй раз встретился взглядом с Продикосом. Глаза колдуна пылали сверхъестественной мощью; Симон, попытавшись продвинуться вперёд, обнаружил, что не может этого сделать. За злыми жёлтыми глазами чародея скрывалась гипнотическая сила.

— Дурак! — завопил Продикос неестественно раскатистым голосом. — Хоть ты и отвернул от меня Фортуну, ты умрёшь!

Он двинулся вперёд, и гигантские пчёлы спустились и закружились вокруг него ещё плотнее. Высоко над ним корона чудовищного идола сияла всё ярче. Симон отчаянно напрягся, не в силах сдвинуться ни на дюйм под гипнотическим взглядом врага, понимая, что на этот раз он действительно обречён. Всё больше гигантских пчёл неслись, роясь, через Врата, а далеко за их тучами, среди иномирной архитектуры что-то вздымалось горбом —

Затем, к изумлению Симона, пчёлы начали садиться на Продикоса. Колдун закричал, когда они принялись вонзать свои чёрные жала в его плоть.

— Нет! Нет! Я Саккут! — безумно вопил он. — Я служу Кайвану, супругу вашей госпожи!

Симон мгновенно обрёл свободу движений. Он бросился к алтарю, где Менандр только что освободил Илиону, и накинул свой плащ на её дрожащее тело.

— Бежим! — крикнул он.

Вдвоём они потащили перепуганную девушку к колоннам, в то время как позади них вопли колдуна переросли в вой безумной агонии. Подняв глаза, Симон увидел на высокой балюстраде статую Фортуны, сияние которой, встречавшееся с тенями, угасало. Затем они втроём побежали по главному проходу между колоннами к открытому храмовому порталу.

Добравшись до порога, они остановились, чтобы оглянуться — и ахнули, увидев огромный жужжащий рой пчёл, парящих над алтарём. Хотя не было видно ни фигуры, ни даже светящегося плаща, из этого жужжащего роя по-прежнему доносились безумные вопли колдуна:

— Нет! Я Саккут!..

Затем гудящий чёрный ком медленно поплыл к колоссальному идолу и через открытые врата исчез в сером сиянии, где его ожидало далёкое чёрное чудовище, пульсирующее и мерцающее, точно живой холм с тысячью глаз. Вслед за ним вылетели две последние пчелы, неся между собой извивающийся комок шерсти, который сопротивлялся и визжал — серую ласку. Крики колдуна и визг его фамильяра становились всё тише, а затем и вовсе прекратились, когда Врата, казалось, внезапно обрушились сами в себя и исчезли.

— Баал! Те самые демонические отродья, которых он вызвал, забрали его, — пробормотал Симон. — Поторопитесь, вы оба, прочь из этого безумного храма!

Луна уже зашла, и огромный двор, по которому они мчались, казался пустынным. Очевидно, оставшиеся в живых стражники покинули это место. Но когда они приблизились к внешним воротам, Симон увидел стоящую там фигуру в тёмном одеянии и крепче сжал свою сику.

— Симон, Менандр, не бойтесь! Я здесь, чтобы помочь вам!

Он узнал голос этого человека и увидел чёрный силуэт Карбо, сидящего у него на плече.

— Досифей! Как тебе удалось пройти мимо стражи?

Старый чародей указал на широкую дорогу, белевшую под звёздами.

— Они бежали. Некоторые выскочили из храма, словно за ними гнался дракон, а остальные последовали за ними. Признаюсь, что я применил небольшое заклинание паники, чтобы поторопить их...

Илиона внезапно обернулась к возвышающемуся храму, обхватив лицо бледными руками.

— Боги! Мой отец! — всхлипнула она. — Что с ним случилось? Во что он превратился?..

— Он не был твоим отцом, — мягко сказал Досифей. — Твой отец умер пятнадцать лет назад, когда тёмная душа Саккута вернулась в этот мир и поселилась в его теле. Но сейчас ты в безопасности. Пойдём, мы отвезём тебя в Эфес...

В этот момент Симон заметил вспышку света высоко над храмом. Подняв глаза, он увидел, как светящийся объект быстро поднялся в ночное небо, затем внезапно повернул и устремился прочь, на юго-восток.

— Баал! Ещё дьяволы?

— Нет, — сказал Досифей. — Это семя Звёздного бога. Выпущенное заклинанием Саккута, теперь оно ищет Великую Мать, чтобы соединиться с ней.

— Тогда мы потерпели неудачу! — воскликнул Симон. — Эта тварь разродится снова, и её новый выводок обрушит на мир Вечную Ночь.

— Не бойся. Врата закрылись. Семя в своём слепом поиске найдёт только пески Аравийской пустыни, под которые оно не сможет проникнуть, и потому лишь напрасно потратит свои силы.

— Значит, оно умрёт? — спросил Менандр.

— Увы, нет, Аджар-Алазват не может умереть. Но он будет оставаться в спящем состоянии по меньшей мере тысячу лет, пока Саккут снова не вернётся, чтобы побудить людей поклоняться ему. До тех пор мир будет в безопасности от него. А теперь идём — мы должны вернуться в Эфес.

V. Эпилог. Aurora Novatrix*

* Заря Обновительница (лат.).

Я не по звёздам о судьбе гадаю…

…Но вижу я в твоих глазах предвестье,

По неизменным звёздам узнаю,

Что правда с красотой пребудут вместе,

Когда продлишь в потомках жизнь свою.

А если нет — под гробовой плитою

Исчезнет правда вместе с красотою.

Шекспир. Сонет 14. Перевод С. Маршака

— Значит, Дарамоса вообще не было с вами в Эфесе? — спросил Симон

— Нет. — Досифей сделал ещё глоток из своего кубка с вином и поставил его на грубый стол. — Во всяком случае, не во плоти. Его тело остаётся в Парфии, но иногда он впадает в транс и является нам. Он говорит, что в его преклонном возрасте никому не следует покидать свою родину и путешествовать через полмира.

— Понимаю. А что насчёт неуклюжести охранников, напавших на Менандра и меня, а затем нападения пчёл на них, Продикоса-Саккута и его фамильяра? Было ли всё это вызвано заклинаниями, наложенными тобой и Дарамосом?

— Нет, Симон, это произошло исключительно из-за твоего чародейства. Ибо, как только Фортуна отвернулась от Саккута и тех, кто ему помогал, ничто не могло с тех пор пойти у них на лад. И — слава богам! — Саккут не сможет попытать счастья ещё тысячу лет.

Они снова находились в задней комнате гостиницы в Эфесе, на этот раз впятером, наслаждаясь вином, фруктами и хлебом, Симон и Досифей сидели за столом, а расположившийся между ними Карбо клевал гранат. Симон посмотрел туда, где на низком диване у дальней стены сидели Менандр и Илиона, по-видимому, увлечённые беседой. На девушке теперь была белая юбка с голубой отделкой, которую Досифей купил у одной из служанок. Она выглядела довольно красивой в свете лампы, хотя всё ещё немного уставшей и измождённой после недавнего испытания. Симон сочувствовал ей. Он и все остальные тоже устали, и хотя ночь они провели весьма плодотворно, никто из них ещё не чувствовал сонливости. Это произойдёт позже, после того, как вино достаточно расслабит их.

— Может быть, Илиона и потеряла отца, — с улыбкой сказал Досифей, — но я думаю, что в лице нашего юного Менандра она обрела друга.

— Возможно, даже больше. Значит, ты возьмёшь её с собой, когда вы отправитесь обратно с Менандром на Восток?

Досифей кивнул.

— Куда ещё ей идти? — Затем, поразмыслив над словами Симона, добавил: — Означает ли это, что ты с нами не вернёшься?

— Я многому научился, о наставник, обучаясь у тебя и Дарамоса, но теперь чувствую, что должен идти своим путём. — Он сделал последний глоток вина из своего кубка и поднялся. — Я должен отправиться в странствования.

Досифей тоже поднялся.

— Сегодня вечером? Но, конечно...

— Нет, не сегодня, — улыбнулся Симон. — Я останусь с тобой здесь, в Эфесе, может быть, даже доплыву с вами на корабле до Антиохии. Но после этого я должен пойти своим путём. У меня много дел.

— Понимаю. — Глаза Досифея были мрачны. — Ты отправишься в Самарию и отомстишь римлянам, которые убили твоих родителей семь лет назад. Что ж, я могу это понять, хотя мне было бы неприятно лишиться твоего общества, пусть даже ненадолго. Удачи тебе, Симон.

— Спасибо. А теперь я отправляюсь спать.

Он также пожелал спокойной ночи Менандру и Карбо, взял Илиону за руку, пожелав ей всего хорошего, затем вышел из комнаты и поднялся по лестнице на верхний этаж. Однако вместо того чтобы зайти в свою комнату, он поднялся ещё на один пролёт и вскоре вышел на плоскую крышу гостиницы. Факелы Эфеса были погашены; весь город мирно спал под звёздами. Луна давно скрылась за горизонтом, Бычья Морда и Козья звезда поднимались к пурпурному зениту, а небо на востоке начинало светлеть перед наступающим рассветом.

— Я буду странствовать, — тихо сказал он себе.

Он вспомнил лицо Илионы, прикосновение её руки, и его пронзила острая боль. Она слегка напоминала ему Елену, но никогда не смогла бы заменить её в его душе — это он хорошо понимал. Он всё же предпочёл бы странствовать, надеясь, что пророчество Дарамоса сбудется и что каким-то образом, где-нибудь он снова встретит Елену, когда придёт урочный час. И, конечно, если эта надежда не была пустой мечтой, его странствия увеличат шансы на эту встречу — так она произойдёт быстрее, чем в любом другом случае.

Нет, Симон, приближение этого дня нельзя ускорить, но он обязательно настанет.

Он повернулся и почти без удивления увидел светящуюся фигуру похожего на карлика Дарамоса, стоящую рядом с ним.

— Скажи мне, о мастер Таинств, когда придёт этот день?

В своё время. Его нельзя ни ускорить, ни задержать. Он наступит, когда ты меньше всего будешь этого ожидать. А до тех пор, Симон из Гитты, живи своей жизнью, как хочешь. Странствуй далеко, ищи тайные знания, убивай столько римлян, сколько пожелаешь, но не ищи Елену. Ты найдёшь её, когда придёт время, потому что вы с ней никогда не сможете расстаться. Однажды ты поймёшь, о чём я говорю.

Фигура Дарамоса потускнела и исчезла, и Симон, снова оставшись один под звёздами, почувствовал, как на душе у него немного полегчало, несмотря на печаль, которая всё ещё не покидала его. И внезапно он снова ощутил то странное единение с Космосом, которое он часто чувствовал раньше в присутствии Елены, и когда обратил свой взор на восток, на мгновение ему показалось, что он видит её глаза и очертания её лица в разгорающейся рассветной заре.

Перевод В. Спринский, Е. Миронова