В своей недавно вышедшей книге «Новая география ада» (1960) известный английский писатель Кингсли Эмис дает поистине убийственную характеристику господствующей тенденции в фантастической литературе на Западе. Эта область литературного творчества, конкурирующая с подлинно научной фантастикой, справедливо отмечает он, «условно обозначается как космическая оперетта, напрашивающаяся на сравнение с ковбойской опереттой... В космической оперетте Марс занимает место Аризоны с небольшими видоизменениями, герой убивает не из шестизарядного кольта, а извергателем взрывов, злодеи подменяются злокозненными чужеземцами, во всем похожими на них, но наделенными зеленой кожей и, быть может, дополнительным шестым пальцем, а индейцы превращаются в исправленный образ того, что технически известно как жукоглазые чудовища, или, по начальным буквам, просто ЖГЧ, в соответствии с психологическим законом, по которому часто употребляющиеся понятия подвергаются сокращению».

Подобная «космическая оперетта» — хота и преобладающий, но не единственный вид современной фантастической литературы на Западе. Наряду с ним существуют и процветают «космический детектив», «космическая эротика», «космическая мистика» и прочий космический бред. Иначе говоря, под модным покровом «научной» фантастики мы легко обнаруживаем все традиционные жанры низкопробной литературы нашего времени, спекулирующей на интересе к Космосу, пробужденном среди читателей спутниками.

Типичным примером «космической оперетты» может служить книга Бена Бова «Завоеватели звезд» (1959), повествующая о том, как юный янки Джеффри Ноуленд пришелся не ко двору Повелителям Млечного Пути и что из этого вышло. Действие повести происходит в XXIII веке, «триста лет спустя после начавшейся колонизации Луны». К этому времени, как сообщает автор, люди проникли на сто световых лет в Космос и организовали Земную Конфедерацию, простирающуюся на двести звездных систем и имеющую населения свыше ста миллиардов жителей. Насколько можно судить по наивным представлениям автора, эта Конфедерация продолжает сохранять отличительные признаки капиталистического общества: существуют деньги и собственные космические яхты, продовольствие на Землю поставляют колонии, на Титане — спутнике Сатурна — функционирует частная школа для детей из состоятельных семей и т. д. Внезапно на Конфедерацию обрушиваются завоеватели из Космоса, Повелители Млечного Пути, наделяемые традиционными в американской литературе атрибутами тоталитарного строя.

Автор не утруждает себя сколько-нибудь подробным описанием технических достижений и образа жизни людей XXIII века, ибо его внимание целиком поглощено перипетиями военного похода Джеффри Ноуленда в сердце Галактики, его личными подвигами в бесчисленных сражениях с ящероподобными сорьянами, наделенными клешнями вместо рук, с медузообразными разумными гидрами, с похожими на людей великанами-команами и карликами-морьянами, а также с прочими подданными бесплотных Повелителей Млечного Пути, «питающихся чистой энергией голубых звезд». Экспедиция Джефа превращает в космическую пыль одну вражескую армаду звездолетов вслед за другой, целые планеты испепеляются или подвергаются повальному ограблению со стороны команов. Повелители Млечного Пути, отступая, взрывают и превращают в ничто оставленные ими звезды и т. д. Словом, война в Космосе, как ее излагает Бен Бова, удивительно похожа на знаменитый проект покорения земного шара, составленный на военном совете у короля Пикрошоля перед походом на владения Гаргантюа.

При этом оказывается, что нападение Повелителей Млечного Пути на Земную Конфедерацию было не первым нашествием разумных существ из Космоса на людей. Исследуя другие планеты и ближайшие звездные системы, астронавты с Земли, как сообщает автор, обнаружили на некоторых из них людей, несомненно, земного происхождения, руины величественной цивилизации, которая некогда простиралась на огромное пространство в Космосе и была буквально сметена миллион лет тому назад некими «Другими», таинственными пришельцами из Космоса. Гибель этой цивилизации в описании героя книги Бена Бова выглядит следующим образом: «Произошла грандиозная война, и мы потерпели поражение. Человеческая жизнь была выполота почти на каждой планете, где она существовала. Атмосфера Марса была сдута прочь; планета между Марсом и Юпитером была разорвана на куски; сама Земля, как они («Другие».— Э. А.) полагали, была очищена от человеческой жизни. И чтобы быть уверенными в этом, они подвергли Землю насильственным климатическим изменениям... которые мы обычно называем ледниковым периодом. Но мы выжили... Мы были снова низведены до уровня животных, нам пришлось учиться сызнова всему... Мы вели борьбу за существование против мамонтов и саблезубых тигров, мы вновь открыли земледелие, возродили цивилизацию... и мы всегда стремились к звездам. Мы вернулись на них, ибо в этом была наша судьба».

Сражениям, осадам, ультиматумам, дипломатическим переговорам посвящено по крайней мере девять десятых книги. Но что бросается в глаза при ее чтении, так это своеобразное «объяснение» причин ведущихся войн. Сначала жители Земли предполагают, что Повелители Млечного Пути и есть те «Другие», которые учинили им погром миллион лет тому назад, и Джеф руководствуется прежде всего желанием отомстить. Затем выясняется, что «Другие» были пришельцами из соседней Галактики, напавшими на Повелителей Млечного Пути. Тогда Джеф выдвигает новый довод для продолжения войны: «Нет, если мы расселимся на территории, которую сейчас выиграли, Повелители поглотят нас всех за несколько поколений. И, кроме того, я не могу пойти на то, чтобы поставить предел экспансии жителей Земли. Мы, люди, — странные создания, Аллан... мы должны расширяться... в нашей культуре заложена динамическая стабильность. Если мы прекратим экспансию, мы превратимся в пассивных поедателей лотосов вроде морьян и прочих».

А вот причины, которые побудили Повелителей Млечного Пути напасть на людей. Книга заканчивается диалогом между Джефом и представителем поверженных им Повелителей. Разговор этот любопытен главным образом потому, что дает представление о психологии авторов подобных сочинений:

«— Но почему вы напали на нас? — настаивал Джеф.

— Потому что мы — древняя раса и всегда выигрывали войны, которые вели. Мы не могли оставить вас в покое, ибо вы юны и мужественны. Еще два-три поколения, вы сами напали бы на нас. Мы должны были завоевать и поглотить вас прежде, чем вы завоевали бы нас...»

Не правда ли, странное впечатление производят представления автора книги о причинах войн? Можно было бы только посмеяться над его наивностью в этом вопросе, если бы за нею не скрывалась проповедь вечности войн.

Изображение чудовищных военных катастроф, вызванных применением наиболее утонченных средств массового истребления людей, за последние годы буквально заполнило страницы фантастических романов, повестей и рассказов. Необычайная привлекательность подобных сюжетов для буржуазных писателей-фантастов, несомненно, вызвана господствующей на Западе атмосферой военной истерии, когда значительная часть населения живет в постоянном ожидании ужасов ядерной войны. Литература космических кошмаров одновременно и спекулирует на этом страхе и подогревает его.

-

Космические кошмары.

-

«Завоеватели звезд» опубликованы в США и Канаде издательской фирмой «Джон К. Уинстон энд компани», которая специализируется на массовом выпуске фантастической литературы. Только за последнее время она «осчастливила» читателей десятками книг такого же рода: «Битва на Меркурии» Эрика Ван Лина (солнечный шторм проносится над Меркурием и ставит пот угрозу существование людей); «Затерянная планета» Пола Долласа (два мира на грани войны); «Люди, пропавшие на Сатурне» Филиппа Латэма (экипаж межпланетного корабля попадает в плен к лягушкообразным существам на Сатурне); «Таинственная установка» Кеннета Райта (молодой пленник на планете X предотвращает гибель Земли); «Сын звезд» Раймонда Ф. Джонса (дружба между обитателями планет приводит Землю на край гибели); «Тревога на Титане» Алена И. Наурса (испытатель ракет открывает заговор, ставящий под угрозу существование Земли); «Вандалы в безвоздушном пространстве» Джека Ванса (повесть о космических пиратах); «Прыжок во время» Пола Андерсона (жизнь пятьсот лет спустя после гибели цивилизации XX века в пламени); «Мир, прижатый к стенке» Паула Кейнона (люди с другой планеты нападают на Землю); «Год, когда выпала звездная пыль» Раймонда Ф. Джонса (выпадение таинственных осадков парализует цивилизацию).

Таковы одиннадцать книг (включая «Завоевателей звезд») из двадцати одной, которые рекламируются журналом «Нью-Йорк таймс бук ревью». И подобный космический бред преподносится журналом как «прославленная уинстоновская серия научной фантастики»! Реклама уверяет, что все книги «полны действия, интригуют и содержат много авторитетных научных сведений, основанных на точных исследованиях. То, что с е г о д н я является научной фантастикой, з а в т р а вполне может стать научным фактом!» В последнее, конечно, поверить трудно, ибо в подобной фантастике нет ни на грош научности, а стало быть, невозможно представить, чтобы она когда бы то ни было превратилась в реальность.

Фирма «Джон К. Уинстон энд компани» — далеко не единственный рассадник космических кошмаров. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть сборник рассказов Джона У. Кемпбелла-младшего, выразительно озаглавленный «Мертвое небо». В сборнике семь рассказов. В одном из них чудовище, прибывшее на Землю из Космоса, поочередно переселяется в членов обнаружившей его антарктической экспедиции, заставляя их перебить друг друга; другой повествует о бессмысленности космического подвига великого ученого; сюжет третьего — погром, произведенный на Земле пришельцами с другой планеты; в четвертом «разумные молекулы», проникающие в организмы людей, вынуждают покончить самоубийством население целой планеты; пятый проповедует идею о вреде изобретений; в шестом построенные людьми машины обрекают их на вымирание; в седьмом описывается мир будущего, где перестают функционировать и сами машины. А ведь Кемпбелл не только плодовитый и популярный писатель-фантаст, он во многом диктует вкусы, определяет моду в фантастической литературе на Западе как редактор журнала «Удивительная научная фантастика» — одного из наиболее распространенных в США.

Справедливость требует признать, что космический бред, конечно, не исчерпывает собой содержания фантастической литературы, выходящей на Западе, хотя и явно преобладает в ней. За последнее время в творчестве ряда писателей-фантастов все больше дает себя знать здоровая тенденция противопоставить космическому бреду космический юмор. Одной из блестящих пародий на «космический детектив» является, например, «Рассказ о шпионах» молодого американского писателя Роберта Шекли. Удачной сатирой на «космическую оперетту» является рассказ Эдмунда Гамильтона «Невероятный мир», в котором описывается, как земные астронавты, попав на Марс, к своему ужасу, обнаруживают, что он заселен воплотившимися в плоть и кровь персонажами из фантастических произведений, написанных на Земле. Благодаря странному капризу природы все, что ни выдумают земные писатели про Марс, немедленно там и появляется. Марсианские города представляют собой лабиринты самой невероятной архитектуры; марсианские космодромы забиты причудливыми ракетами, ни одна из которых, увы, не может подняться по той элементарной причине, что выдумавший их писатель ничего не смыслил в технике. Марсиане сначала радушно встретили астронавтов, приняв их за персонажей очередного фантастического рассказа, однако, узнав, что те действительно прибыли с Земли, они чуть не растерзали их в отместку за все невзгоды, причиненные Марсу земными писателями.

Научно-фантастическая литература не просто вид бездумного развлечения. По своему социальному назначению она призвана в художественной форме помочь осмыслить будущее человечества и цивилизации. Недаром она получила общепринятое и само по себе достаточно выразительное наименование «литературы предвосхищения» (la litterature d'anticipation), «перенесения будущего в настоящее» (presence du future) и т. п. Но именно поэтому проповедь космических кошмаров, осуществляющаяся под покровом научной фантастики, требует анализа и опровержения. Подобная фантастика нисколько не обогащает нас знаниями ни о других мирах, ни о космическом будущем человечества. Но зато, как ни странно покажется на первый взгляд, она нам сообщает кое-что любопытное о нашем собственном мире и о нашем времени.

Дело в том, что космический бред не составляет монополии авторов фантастических романов. Их сочинения — лишь один из каналов той разнузданной кампании запугивания обывателя, которую предпринимают реакционные круги на Западе в связи с начавшимся проникновением человечества в Космос. Кстати, следует заметить, что, по свидетельству писателя Стефана Сприля, «американские промышленные тресты, лаборатории и управления национальной обороны находятся в постоянной и интимной связи с элитой научно-фантастической литературы». Монополистическая буржуазия по соображениям конкуренции, военного потенциала, наконец, просто престижа не может отказаться от осуществления различных проектов овладения межпланетным пространством. В этой связи весьма показательно то, что заявил на пресс-конференции один из основателей «Британской компании по овладению космическим пространством», Роберт Ренуик: «Образовав нашу компанию, мы верим, что в Космосе таится больше богатств, чем об этом когда-либо грезил любой человек. Богатство это колоссально. Мы убеждены, что джентльмены, искатели приключений в пространстве, обладают гораздо большими шансами приобрести себе огромное состояние, чем это делали в прошлом авантюристы из Компании Гудзонова залива или Ост-Индской компании. Космос — подлинное Эльдорадо будущего. Если мы не проникнем в Космос, то Лондон утратит свое значение мирового центра в области средств сообщения».

Отдавая себе отчет, хотя бы и подсознательно, в том, что развитие науки и техники перерастает узкие рамки частной собственности, монополистическая буржуазия, тем не менее, не может примириться с мыслью, что она сама в нашу эпоху все больше становится историческим анахронизмом. Проповедь повсеместности и бесконечности войн, неизбежности социальной несправедливости и беспощадной борьбы за существование во всем пространстве Вселенной как раз и призвана, по замыслу идеологов реакции, дополнить и подкрепить обоснование ими естественности этих явлений и вечности их во времени, в частности, и на Земле.

-

Кто живет в стране Оз?

-

Вот почему обращает на себя внимание оживленная полемика в западной прессе вокруг так называемого проекта Озма (которая, собственно говоря, и побудила написать эту статью). Окрещенный так по имени королевы из неведомой страны Оз, куда американский писатель Лаймен Фрэнк Боум (1856—1919) перенес действие ряда своих фантастических повестей («Удивительный чародей страны Оз», «Изумрудный город Оз», «Сумасбродная книга», «Пугало страны Оз» и др.), этот проект имеет в виду поиски разумной жизни во Вселенной с тем, чтобы впоследствии попытаться установить связь с другими мирами.

Современная астрономия располагает дополнительными данными, подтверждающими гениальную догадку Джордано Бруно и логическое умозаключение Камилла Фламмариона о том, что наша Земля далеко не единственная планета, на которой обитают разумные существа. Из-за громадных расстояний ни одну планету за пределами солнечной системы пока непосредственно увидеть не удалось. Однако имеется ряд косвенных подтверждений, что звезды, обладающие спутниками-планетами, — отнюдь не случайное и не исключительное явление во Вселенной, в противоположность тому, что пытался доказать еще в 30-х годах нашего века английский астроном Дж. Джинс. И как бы ничтожен ни был среди их спутников процент планет с подходящими условиями для возникновения органической жизни, а затем и разумных существ, все же можно предполагать, что их очень много, притом часть их находится в радиусе ста световых лет вокруг Солнца.

История Земли свидетельствует, что для того, чтобы разумная жизнь, возникнув, достигла нашего уровня и вступила в космический век, требуется по астрономическим масштабам не так уж много времени. И, следовательно, на многих планетах разумные существа, возможно, не только ищут, подобно нам, своих собратьев во Вселенной, но и, вполне вероятно, опередили нас по состоянию науки и техники. Не исключено, что они уже посылают с этой целью радиосигналы в пространство и даже обмениваются информацией друг с другом, как поступили бы и мы, если бы располагали соответствующими средствами. Ученые также выяснили, что наиболее подходящей для этого была бы волна в 21 см — длина радиоволн, излучаемых атомами водорода, наиболее распространенного во Вселенной элемента.

Авторы проекта Озма, два молодых американских астронома, Фрэнк Дрейк и Уильям Уотмен, предложили начать систематическое «прослушивание» пространства с помощью радиотелескопов, чтобы выявить в потоке радиосигналов членораздельные сообщения, могущие принадлежать разумным существам с других планет. Все полученные сигналы они собирается записать на пленку, многократно усилить и затем проанализировать с помощью электронных вычислительных машин. Заручившись поддержкой видных ученых, Дрейк и Уотмен добились, чтобы в их распоряжение ежедневно на шесть часов в разное время суток был предоставлен огромный 85-футовый радиотелескоп, принадлежащий национальной обсерватории в Грин-Бэнк (штат Западная Виргиния). И весной 1960 года под руководством профессора Отто Струве (правнука основателя Пулковской обсерватории) поиски начались: телескоп попеременно направляется на звезды Эпсилон в созвездии Эридана и Тау в созвездии Кита, которые находятся на расстояния в одиннадцать световых лет от Земли и, по предположениям астрономов, обладают планетными системами.

Этот смелый проект внушает гордость за человеческий разум. Для идеологов же реакции он стал лишь поводом к тому, чтобы начать очередную кампанию запугивания «в космическом масштабе». Астрономам не удалось еще получить никаких сообщений из легендарной «страны Оз», а прыткие журналисты уже успели заселить ее чудовищами, которые нетерпеливо ждут, чтобы с вожделением наброситься на жителей Земли, как только узнают об их существовании.

«Должны ли мы отвечать им?» — так озаглавил журналист Эрл Абелл свою статью, в которой отвечает на этот вопрос категорическим «нет». Ссылаясь на соображения, высказанные насчет проекта Озма профессором астрономии Корнеллского университета Томасом Голдом, он пишет: «Способность посылать радиоволны на огромные расстояния подразумевает фантастическое развитие радиотехники...

Вероятно, их ракетная техника намного выше нашей. Для них полеты в пределах собственной солнечной системы стали обычным явлением, и, возможно, они могут также достигнуть нашей планеты, если того захотят. Но встает вопрос: действительно ли мы хотим, чтобы они посетили нас? По всей вероятности, они являются представителями другого вида, быть может, в десять раз больше или в десять раз меньше нас. Нам они покажутся чудовищами. Мы не питали бы никакого расположения к ним, а они — к нам. Мы и они могли бы считать друг друга насекомыми. Поскольку они так далеко ушли вперед, их оружие вполне может оказаться намного лучше нашего. Это навлекло бы на нас бедствие... Наша проницательность подсказывает нам не издавать ни малейшего писка по радио, если мы уловим ряд членораздельных сигналов. Лучшее, что мы можем сделать, — это всего лишь слушать. Теперь перенесемся на звезду Тау в созвездии Кита. Они тоже, возможно, слушают и задают себе такой же вопрос: послать им сигналы или нет? И резонно могут предположить, что вовне должен быть «кто-то» с лучшей техникой, чем на Тау. Опять-таки наиболее разумным для обитателей Тау Кита было бы сохранять безмолвие».

Проникнутый психологией капиталистических джунглей, Абелл заключает: «Как замечает доктор Голд, разбросанные по Вселенной существа уподобились бы зверям, живущим в джунглях. Итак, мы живем во Вселенной, где каждый слушает, но никто не отвечает. Всякий, кто пошлет сигнал вовне, тем самым навлечет на себя катастрофу. Радиотелескопы будут вслушиваться тщетно».

Эта статья в газете «Нью-Йорк геральд трибюн» — одна из целой серии аналогичных материалов, опубликованных в американской печати в 1960—1961 годах.

Проповедь космических ужасов, попав на удобренную фантастической литературой почву, в основном достигла своей цели. В редакции газет и журналов стали поступать панические письма и заявления запуганных читателей. Заклиная ради бога не отвечать на сигналы с других планет, сотрудник Калифорнийского технологического института Алберт Хиббс утверждал: «Как люди на протяжении истории относились к другим людям с чуждой культурой? Они сражались с ними! Риск, сопряженный с ответом, поистине ужасен. Может оказаться, что для них мы будем просто лакомым мясным скотом». По мнению читателя Д. М. Блэка, «каждый вид в природе будет защищать себя и свою пищу против захватчика, будь то явного или подозреваемого. Только крайне извращенное милосердие учит любить своих врагов. Отсюда, исходя из единственно возможной аналогии для нас, мы вправе заключить, что наша «боязнь воинственных наклонностей» выглядит вполне оправданной».

Что, кроме естественного чувства возмущения, может вызвать весь этот космический бред реакции? Именно этим чувством и были продиктованы, например, письма доктора Сэмюела Бармака в редакцию газеты «Нью-Йорк геральд трибюн». Полемизируя с Абеллом и прочими проповедниками войн в Космосе, Бармак выразил уверенность, что общение с более развитыми мирами обогатит нашу цивилизацию и ускорит процесс развития человечества.

Взгляды Бармака, несомненно, разделяют миллионы непредубежденных читателей фантастической литературы на Западе, хотя их протестующие голоса не находят себе места на страницах печати.

Проповедь космических войн не имеет под собой никакого разумного основания. Никто никогда не сражается просто «из любви к искусству». Война как социальное явление в антагонистическом обществе есть способ насильственного решения действительных, а не мнимых противоречий. Для того, чтобы война приобрела какой-то смысл, она должна сулить нападающему определенную выгоду. Нам хорошо известны причины, из-за которых велись войны в истории человечества: притязания на чужие охотничьи угодья и скот, захват рабов, земли и ценностей, созданных человеческим трудом, соперничество из-за источников сырья и рынков сбыта и т. п. Честолюбие, национализм, религиозная нетерпимость всегда были не самостоятельными причинами войны, а лишь преломлением в сознании людей ее подлинных причин.

Но спрашивается: из-за чего могли бы вести друг с другом войну разумные существа с разных планет? Даже золото и алмазы, не говоря о других ценностях, не оправдали бы затрат, связанных с их перевозкой на такие расстояния. Столь же несостоятельны и опасения насчет того, что разумные существа с других планет могут иметь намерение переселиться на Землю. И не только потому, что необитаемых планет в Галактике во много раз больше, чем обитаемых, и не только потому, что наши земные условия, вероятно, окажутся для них совершенно неподходящими. Дело в том, что средств, необходимых для переселения лишь одной такой семьи на Землю, хватило бы с избытком, чтобы обеспечить тысячам семей поистине роскошную жизнь на родной планете.

В мире существует, однако, один груз, который окупит любой фрахт на межпланетные и межзвездные перевозки. Этот груз — информация, прежде всего научные сведения и достижения духовной культуры, ибо они, как правило, материально почти невесомы и вместе с тем бесконечно ценны. Но такие ценности можно приобрести никак не войной, а благодаря дружественным отношениям.

Читателей научно-фантастической литературы можно смело заверить в том, что человечеству никак не грозит встреча с гангстерами и милитаристами в Космосе. К тому времени, когда люди наконец смогут предпринять управляемые полеты за пределы солнечной системы, антагонистические отношения между людьми, а с ними гангстеры и милитаристы наверняка исчезнут с лица Земли. И мы можем предполагать, что это уже произошло или непременно произойдет и на других планетах.

-

Карлики и великан.

-

Кошмары представителей уходящего общественного строя приобретают такие гигантские размеры просто потому, что на фоне великих достижений науки и техники бесконечно мелкими, ничтожными выглядят их корыстные интересы и стремления, низменные побуждения и страсти. Экскурсы идеологов реакции в Космос невольно заставляют вспомнить увлекательную сказку Яна Ларри «Необыкновенные приключения Карика и Вали», в которой описываются похождения в мире насекомых двух детей, выпивших по неосторожности волшебный эликсир и уменьшившихся в тысячу раз. Все привычные масштабы сразу же сместились в их сознании: муравейник приобретает размеры египетской пирамиды, луг превращается в непроходимые джунгли, трехсантиметровая медведка выглядит динозавром, и они сами чуть не попадают на обед паучку-аргирогенту. Между детьми в сказке происходит следующий разговор:

«— А что это такое? — спросила Валя, указывая на чудовище, которое неподвижно лежало на подоконнике

— Это?.. Стрекоза!

— Такая громадная?

— Совсем не громадная, — уныло сказал Карик, — она такая же, как была. Зато мы с тобой стали крошечные... Вроде блохи...»

Да, именно такими ничтожными блохами, затерявшимися в межпланетном пространстве, чувствуют себя представители тех общественных сил, которые отживают свой век! Правда, в отличие от героев сказки Ларри физически они не изменились, их рост и вес остались прежними, зато неизмеримо возросло могущество человечества в раздвинулись пределы известного ему мира. И психологически это оказывает на них тот же эффект, как если бы они выпили волшебный эликсир.

Прекрасно сказал однажды знаменитый немецкий философ: если карлик даже заберется на плечи великана, все равно он не увидит того, что видит великан, ибо для этого ему надо было бы обладать сердцем и мозгом великана. Как похожи на такого карлика проповедники космических кошмаров! Взгромоздившись на плечи великана, каким является человечество, они смертельно боятся упасть и разбиться. У них кружится голова, захватывает дух от испуга. Но они не оставляют попыток надеть шоры на глаза человечества и настойчиво требуют, чтобы оно двигалось, следуя их указаниям. Каждая канава на пути великана, через которую он легко может перемахнуть, кажется им бездонной пропастью, каждый холм — краем света, каждый порыв ветра — ураганом. Великану ничего не стоит преодолеть эти препятствия; карлики же стремятся заставить его обойти их стороной и даже уговаривают повернуть вспять.

Перспективы, открывающиеся перед человечеством на пороге космического века, слишком грандиозны, чтобы попасть в ограниченное поле зрения реакционных идеологов. Они продолжают жить традиционными представлениями антагонистического общества, где отношения между людьми являются либо господством, либо подчинением, где каждая встреча людей — либо выгодная сделка, либо беспощадная борьба, где сильный либо порабощает, либо истребляет слабого. Не удивительно, что и ко всей Вселенной они подходят с подобными же мерками.

Заглядывая в космический век, они находят там гигантские корпорации — «Ин-терсолер Траст», «Юньон де Планет», — поделившие между собой межзвездную торговлю, берущие на откуп целые планеты и не останавливающиеся перед самыми чудовищными преступлениями, лишь бы устранить конкурента (см. Э. Норт «Потерпевшие кораблекрушение в пространстве»). Они с вожделением описывают, как предприимчивые дельцы, идя по стопам своих предков, выменивавших в Африке стеклянные бусы на слоновую кость, завладевают необыкновенными алмазами в обмен на валерьянку, которой спаивают на планете Саргол дикарей, происшедших от кошек (см. Э. Норт «Звездолет в карантине»). Им мерещатся контрабанда наркотиками в масштабе Галактики, баснословные страховые премии за погибшие звездолеты, астрономические аферы (см. К. М. Нокс «Заговор против Земли») и т. п.

Их фантазия одновременно и неуемна и убога. В сущности, они видят в Космосе то же самое, что окружает их на Земле, только в астрономических размерах. Все чудовища, которыми их больное воображение заселяет Вселенную, явно «земного происхождения». И способ их изготовления элементарно прост, столь же прост, как изготовление ведьм и чертей в средние века: из земной фауны отбираются наиболее отталкивающие и опасные для человека животные и насекомые, которые затем многократно увеличиваются и для устрашения дополнительно наделяются еще какими-либо органами и качествами, заимствованными от других подобных им животных. Так в Космосе появляются рогатые пауки ростом со слона, трехглавые змеи величиной с поезд, исполинские спруты о шестнадцати щупальцах.

Если, по представлениям буржуа-эгоиста, люди на Земле от природы порочны, злы и коварны, то и разумные существа, с которыми они опасаются встретиться во Вселенной, должны быть трижды такими же. Собственно говоря, со стороны обитателей других планет они ожидают проявления таких же чувств к себе, какие сами затаили по отношению к ним. А о том, что это за чувства, лучше всего написал профессор Кембриджского университета Ч. С. Льюис в своей книге очерков «Последняя ночь мира» (1960):

«Мы знаем, как наша раса поступила с чужеземцами... Цивилизованный человек убивает, порабощает, обманывает и развращает дикаря. Даже неодушевленную природу он превращает в пыльные бури и отвалы шлака. Конечно, есть люди, которые не поступают так. Но не они будут среди тех, кто, по всей вероятности, станет нашими пионерами в пространстве. Нашим посланцем в иные миры будет жадный и алчный авантюрист или бездушный технический эксперт. И они будут совершать то же самое, что всегда совершала их порода. О том, что произойдет, если они встретятся с существами слабее себя, могут рассказать чернокожие и краснокожие люди; если же они столкнутся ( более сильными существами, то будут уничтожены, как того и заслуживают...

Поэтому я опасаюсь практических, а не теоретических проблем, которые возникнут, если мы когда-либо встретим разумные существа, не являющиеся людьми. Против них мы совершим, если сможем, все преступления, уже совершенные нами против несомненно человеческих существ, которые отличаются от нас только чертами лица и цветом кожи. И звездное небо станет зрелищем, на которое добродетельные люди смогут взирать лишь с чувством невыносимой вины, мучительного сожаления и жгучего стыда».

Скажем прямо, нелестного мнения профессор Льюис о своих собратьях. Но единственно, в чем он заблуждается, — так это в неоправданном распространении на весь человеческий род отвратительных черт собственника-индивидуалиста, нога которого, можно поручиться, не ступит на планеты других миров.

Ни спектральный анализ, ни мощные зеркальные телескопы, ни помещенные на спутниках фотокамеры сами по себе не в состоянии рассеять оптический обман, который порожден антагонистическими общественными отношениями, на протяжении веков господствовавшими на Земле. Рассматривая звездное небо в 200-дюймовый телескоп-рефлектор, представители обреченного историей класса отшатываются в испуге, ибо на вогнутой поверхности сферического зеркала они видят не раскрытые тайны природы, а лишь свое собственное уродливое отражение, увеличенное в тысячу крат. Они уподобляются обезьяне из басни Крылова, которая, глядя на себя в зеркало, наивно восклицала:

Что это там за рожа?

Какие у нее ужимки и прыжки!

Я удавилась бы с тоски,

Когда бы на нее хоть чуть была похожа.

-

На другой чаше весов.

-

Какой разительный контраст по сравнению с похождениями гангстеров в межпланетном пространстве являют собой научно-фантастические произведения передовых писателей современности! И этому не приходится удивляться. В Космосе, на других обитаемых мирах они ищут подтверждения благородных идеалов разумного общественного устройства, гармоничного развития личности, расцвета науки и культуры. Своими произведениями они стремятся вдохновить читателей на овладение стихийными силами природы, на борьбу против всех форм насилия и гнета здесь, на Земле, за социальную справедливость и прогресс человечества. Можно назвать целый ряд содержательных и по-настоящему увлекательных романов, повестей и рассказов, описывающих первую встречу людей с другими разумными существами во Вселенной. Этой теме, занимающей воображение нашего поколения, посвящены «Туманность Андромеды» и «Сердце Змеи» Ивана Ефремова, «Каллисто» и «Каллистяне» Георгия Мартынова, сочинения польского писателя Станислава Лема, романы французского фантаста Франсиса Карсака, отдельные произведения известных американских авторов Рэя Брэдбери, Айзека Азимова и ряда других.

Неодинаковы обстоятельства предполагаемой авторами встречи обитателей двух миров. Различны художественные достоинства, научный уровень и, разумеется, фабула этих фантастических произведении. Однако все они убедительно свидетельствуют о том, что научно-фантастическая литература может быть захватывающей по сюжету и без традиционных убийств и преследований, без стереотипных любовных коллизий, перенесенных ради занимательности в космическое пространство.

Ярким подтверждением тому может служить творчество Франсиса Карсака, продолжающего гуманистическую традицию Жюля Верна во французской научно-фантастической литературе. В одном из своих первых романов, «Робинзоны Космоса», он описывает, как фрагмент земного шара вместе с его обитателями был в результате странного катаклизма заброшен на одну из планет в другой солнечной системе. Первоначально во взаимоотношениях этих космических робинзонов оказались воспроизведенными в миниатюре социальные конфликты, присущие Земле. Однако затем они овладели чуждой и враждебной им стихией, сумели преодолеть противоречия, доставшиеся им в наследие от земного общества, и наладили мирные отношения и сотрудничество с аборигенами. Если люди оказались в состоянии ликвидировать причины взаимных конфликтов на осколке планеты, то что мешает им устранить социальные антагонизмы на всем земном шаре — вот вывод, над которым автор хочет заставить задуматься читателя.

Другой роман Карсака, «Пришельцы из ниоткуда», посвящен солидарности разумных существ Вселенной в борьбе против угрожающего им всем стихийного бедствия — угасания звезд. В эту Лигу Человеческих Миров, однако, принимаются исключительно те планеты, которые уже прошли через стадию войн. Как суровое предостережение читателю о необходимости отстоять мир выглядит упоминание автором в романе о погибших в результате «адской войны» цивилизациях на планетах Аур и Жен. И, напротив, планета Элла (где уже исчезли социальные и национальные различия, где установилось полное равенство мужчин и женщин, где отмерло государство и запрещено носить оружие, где «нашли решение проблемы машин: пользоваться ими, не бояться их и не быть их рабами») предстает прообразом будущего Земли, за которое стоит и необходимо бороться современному поколению.

Сюжетом последнего романа Карсака, «Земля в бегстве», является подвиг ученых, которые, предвидя превращение Солнца в «сверхновую звезду», угрожающую гибелью человечеству, переводят земной шар на орбиту вокруг соседней звезды. И даже использованная автором в качестве завязки романа мистическая идея переселения душ, ставшая банальной в фантастической литературе на Западе, приобретает символический характер в прощании героя с читателем: «Перед тем как покинуть вашу эпоху, я хочу обратиться к вам с последним призывом, люди далекого прошлого. Никогда не отчаивайтесь. Даже если будущее покажется вам совершенно мрачным, даже если вы узнаете, что ваши цивилизации будут погребены подо льдом нового палеолита, не отказывайтесь от борьбы».

Произведения прогрессивной фантастической литературы проникнуты одной, главной идеей: встреча разумных существ во Вселенной в огромной степени взаимно обогатит их научными знаниями и культурными ценностями. Герои этих книг не опасаются встречи с представителями других планет, а, напротив, настойчиво ищут этой встречи и радуются ей. В уста одного из своих героев автор романа «Каллисто» Г. Мартынов вкладывает следующие слова: «Я не сомневаюсь, что межзвездный полет, осуществленный прилетевшими к нам людьми... был предпринят ими с единственной целью — расширить научный кругозор, обогатить сокровищницу знания, разрешить ряд вопросов, стоящих перед их наукой... Я не верю, что такое исполинское предприятие, как межзвездный полет, может быть осуществлено в условиях вражды народов, в условиях классовой борьбы, в условиях капитализма».

Замечательным образцом полемики с проповедниками космических ужасов может служить рассказ И. Ефремова «Сердце Змеи». Автор переносит действие своего рассказа в середину третьего тысячелетия нашей эры. На борту звездолета «Теллур», летящего со сверхсветовой скоростью на поиски других обитаемых миров, между членами экипажа в предвидении встречи с разумными существами происходит интересный разговор:

«— У нас есть несомненные доказательства существования множества населенных миров, но никакое другое мыслящее существо еще не скрестило своего взгляда с глазами людей Земли! Сколько мечтании, сказок, книг, песен, картин в предчувствии такого великого события, и оно не сбылось! Не сбылась великая, смелая и светлая мечта человечества, рожденная давным-давно, едва рассеялась религиозная слепота!

— Слепота! — вмешался Мут Анг.— А знаете, как наши недавние предки уже в эпоху первого выхода в Космос представляли осуществление этой «великой мечты»? Военное столкновение, зверское разрушение кораблей, уничтожение друг друга в первой же встрече».

И вслед за этим автор рассказа искусно вплетает в его сюжет краткое изложение содержания одного из типичных произведений литературы космических ужасов. Этот остроумный прием позволяет Ефремову дать подобного рода литературе устами своих героев убийственную характеристику, заслуживающую быть воспроизведенной хотя бы частично:

«— ...Космическое познание и космическое могущество пришли в противоречие с примитивной идеологией собственника-индивидуалиста. Здоровье и будущность человечества несколько лет качались на весах судьбы, пока не победило новое и человечество в бесклассовом обществе не соединилось в одну семью... Там, в капиталистической половине мира, не видели новых путей и рассматривали свое общество как незыблемое и неизменное, предвидя и в будущем неизбежность войн и самоистребления...

— Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло Космоса, также высоко совершенно, универсально, то есть прекрасно! Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть! Не знаю, как это выглядит в действительности, встретимся ли мы со сходством формы или красотой в каком-то другом отношении, но это неизбежно! — закончила свое выступление Афра Деви...

— Только недавно я думал об этом, — сказал командир, — и понял, что на высшей ступени развития никакого непонимания между мыслящими существами быть не может... две разные планеты, достигшие Космоса, легче сговорятся, чем два диких народа одной планеты!

— Мне кажется, есть какая-то стихийная мудрость в историях цивилизаций разных планет, — сказал с загоревшимися глазами Тэй Эрон. — Человечество не может покорить Космос, пока не достигнет высшей жизни, без войн, с высокой ответственностью каждого человека за всех своих собратьев!»

И вот наконец происходит долгожданная встреча... Но такова была ирония судьбы (и, добавим мы, произвол автора), что случайные попутчики в Космосе внешне похожие на жителей Земли, оказались «фторными существами», иначе говоря, в обмене веществ, происходящем в их организме, элемент фтор играл такую же роль, как кислород для людей. Оба эти химически чрезвычайно активных газа были взаимно смертельны для обитателей разных планет. Ни один из авторов космических кошмаров, можно поручиться, не устоял бы перед соблазном просмаковать роковые последствия подобной встречи. Однако в рассказе Ефремова это обстоятельство, хотя и затруднило непосредственное общение экипажей двух звездолетов, вместе с тем не вызвало никакой враждебности по отношению друг к другу. Они поделились научными сведениями, и жители Земли, в частности, узнали о местоположении планет, населенных подобными им людьми, которых встретили «фторные существа» во время своих странствий. В свою очередь, люди подали «фторным существам» идею — путем воздействия на механизм наследственности изменить фторный обмен организма на кислородный, если они больше не встретят себе подобных во Вселенной.

Проникнутый жизнеутверждающим оптимизмом и гуманностью рассказ И. Ефремова внушает читателю уверенность в том, что лучшие черты человека, его наиболее благородные побуждения и чаяния в конечном счете неизбежно восторжествуют и в масштабе одной планеты и во Вселенной в целом.

-

Собратья по разуму.

-

Следует заметить, однако, что у большинства авторов прогрессивной научной фантастики имеется одна общая слабость. При описании встречи жителей Земли с обитателями других планет они исходят из предположения, что все разумные существа во Вселенной по своему внешнему облику и образу жизни должны быть подобны людям. При этом в подкрепление своих предположений они ссылаются на философское положение о единстве и всеобщности биологической эволюции и общественного развития во Вселенной. Эта мысль, например, определенно проведена в романах Г. Мартынова, который считает, что различия между разумными существами с разных планет могут касаться лишь таких второстепенных деталей, как рост, цвет кожи, овал и черты лица, форма глаз и т. п.

Подобные предположения, однако, весьма произвольны и в определенном смысле представляют собой, по-видимому, такую же крайность, как и образы мифических человеко-ящеров или людей-осьминогов из литературы космических ужасов. Не приходится оспаривать, что формам жизни и общественного устройства во Вселенной должны быть присущи определенные общие черты. Но каковы пределы этой общности? Было бы несколько наивно полагать, что разнообразие форм органической жизни во Вселенной исчерпывается теми, которые существовали и существуют на Земле. Экстраполируя на Вселенную наши представления, почерпнутые из земного опыта, следует проявлять исключительную осторожность, чтобы не уподобиться тому провинциалу из китайской пословицы, который «видит верблюда, а думает, что это горбатая лошадь».

Можно смело утверждать лишь то, что жизнь везде предполагает постоянный обмен веществ с окружающей средой и представляет собой определенную эволюционную лестницу, завершающуюся появлением разумных существ. Но разве обязательно, чтобы их предками были приматы, человекообразные обезьяны? Даже на Земле в условиях длительной изоляции животный мир на каком-либо острове или материке имеет тенденцию к своеобразному развитию, к возникновению иных форм, как это случилось в Австралии (появление подкласса сумчатых животных). И если это положение верно в отношении разных материков, то тем более оно будет справедливо по отношению к разным планетам.

У нас поэтому не может быть уверенности в том, что, перелетев через межзвездный океан на другую планету, астронавты с Земли увидят там то же самое, что увидел Колумб в Америке. Разумные существа на других мирах могут походить на людей не более, чем австралийские кенгуру на африканских антилоп. Их представления о социальной справедливости могут, разумеется, отличаться от наших. Однако так или иначе они, несомненно, будут нашими собратьями по разуму. И коль скоро они разумные существа, мы вправе ожидать, что на определенной ступени своего развития они уже построили или построят разумный общественный строй и что в своем поведении по отношению друг к другу и к жителям Земли они будут руководствоваться не животными инстинктами, а разумом, не алчностью и жестокостью, а благоразумием и любознательностью.

Отдельные недостатки прогрессивной научной фантастики не могут, конечно, умалить огромного идейного, воспитательного и общеобразовательного значения этого жанра. Но существует один главный недостаток, который ей нельзя простить, — ее слишком мало. Ежегодно на Западе, преимущественно в Соединенных Штатах и Англии, появляется до 150—200 фантастических романов и сборников рассказов. Кроме того, в США публикуется ряд журналов и альманахов, специально посвященных этой же тематике: «Странные истории», «Мир фантастики», «Журнал фантастики и научной беллетристики» (печатающийся также во Франции под названием «Фантастика»), «Галактическая научная фантастика», «Удивительная научная фантастика» (параллельно издающаяся в Англии) и даже «Сверхнаучная фантастика». Причем каждое издание выходит тиражом часто свыше 100 тысяч экземпляров.

В потоке этой литературы попадаются, разумеется, и действительно талантливые, содержательные книги, но в лучшем случае не больше одной на каждые десять похождений гангстеров в межпланетном пространстве. Укором для передовых ученых и писателей, для прогрессивных издательств должен служить тот факт, что представители реакции гораздо активнее используют естественную тягу современного читателя к научной фантастике. Они при этом прекрасно отдают себе отчет в том, что фантастическая литература предоставляет им исключительно благодатное поле для идеологической обработки широких масс населения. И это, во-первых, потому, что данный жанр дает им возможность воздействовать на многомиллионную аудиторию читателей, до которых иначе не дойдет апология капитализма ни в форме политических статей, ни в форме научных трактатов. Во-вторых, этот жанр обладает в их глазах и тем преимуществом, что позволяет прививать читателю реакционные взгляды исподволь в форме художественного произведения, не утруждая себя поисками логических доводов, в которых защитники капитализма испытывают явный недостаток. Обосновать вечность капиталистических отношений, неустранимость порожденных ими социальных противоречий и конфликтов, убить веру масс в возможность иного, лучшего мира — в этом-то и состоит, по замыслу идеологов реакции, социальное назначение такой псевдонаучной литературы.

Конечно, не все авторы космических кошмаров проповедуют реакционные взгляды сознательно. По-видимому, таких писателей меньшинство. Но именно среди них, как правило, находятся наиболее рекламируемые и наиболее влиятельные в этом жанре авторы; им создают имя в печати, в их руках находятся журналы, их балуют издатели. Подавляющее же большинство писателей-фантастов растрачивает свой талант и время на описание похождений гангстеров в Космосе стихийно, в силу обстоятельств. Как во всяком товарном обществе, они изготовляют тот товар, на который имеется спрос на рынке, то есть в издательствах. И это тем легче, что подобный вид литературы не требует от них большой изобретательности, своих героев и свои сюжеты они черпают из окружающей их среды, из знакомых им с детства капиталистических джунглей, которым лишь придают космические масштабы.

Характерно, что поставщики космического бреда часто не в меньшей степени, чем их читатели, боятся того, о чем пишут. «Мы, писатели, работающие в жанре научной фантастики, — во всяком случае большинство из нас — даем людям лишь крупицу знания, столь малую и в столь смутном и безрассудном виде, что лишь в сознании очень немногих она превращается в правду и в фактическую информацию, — откровенно заявил Филипп Уайли в сборнике «Современная научная фантастика» (1953). — Больше того, мы учим людей бояться, потому что большинство из нас боится, хотя и не сознает этого. О том же, что человек — позитивная сила, возрастающая и зреющая, что он ответствен за свои поступки и способен, если придется, справиться с их последствиями, мы умалчиваем». И это не удивительно, ибо капитализм с его роковыми социальными последствиями научно-технического прогресса порождает эту боязнь столь же неизбежно, как он порождает антагонистические отношения между людьми, буржуазное сознание вообще.

Космос — это своеобразный экран, на который научно-фантастическая литература проецирует идеологическую борьбу, происходящую в нашем мире между силами реакции и прогресса. У кого нет будущего на Земле, тот со страхом взирает и на бездны Космоса. Тот же, кому принадлежит будущее, с уверенностью и надеждой смотрит на звездное небо, на далекие и еще неведомые нам миры.

-

Вопросы философии № 3, 1962, с. 109-119.

И все же не по звездам судим мы о будущем мире. Нет, не движение звезд определяет наши гороскопы. Мы ведь вовсе не маги, которые изучали движение планет и формы внутренних органов животных для того, чтобы переступить порог вечной тайны. Ничего не осталось в нас от астрологов средневековья, хотя именно со звездами мы, величайшие из рационалистов, связываем свои будущие судьбы.

О мире, каким он будет через пятьдесят или сто лет, мне постоянно напоминают наши земные дела и люди, создающие космические корабли и посылающие их в звездные странствия. Мне напоминают о нем и те, кто строят и приводят в движение атомные реакторы и циклотроны. Итак, нас заставляют думать о будущем мире, формы и границы которого, как я уже говорил, определяет современная наука и техника и машины и аппараты, удивительные по своей точности и полному подчинению воле человека. Один поворот рычага заменяет груд сотен людей! А чудесный электронный мозг, который уже не только производит сложнейшие вычисления и расчеты, но и все более приближается к тому (как это ни прискорбно!), чтобы переводить строки поэтов с одного языка на другой.

Эти мысли, набегая как волны, пробуждают мою фантазию и вызывают в моем воображении картину жизни наших потомков. И хотя картину эту я создаю сам, она меня опьяняет.

Но, думая о будущем, я всегда остаюсь человеком, чья профессия является одной из старейших в мире. В этом, собственно, нет ничего особенного, так как подобных профессий множество. Ведь и профессии врача и бухгалтера, а быть может, и редактора толстого журнала существуют испокон веков. Вся разница заключается лишь в том, что мое ремесло не привыкло пользоваться благами техники и не изменилось ни на йоту с самых незапамятных времен. Моя профессия – профессия формирования чувств и восторгов, профессия определения линией или цветом тех или иных переживаний как бы игнорируется наукой, которая отлично знает, что не может ничего добавить к ее величию. Вот почему нет сегодня для людей моего ремесла никаких аппаратов и приборов, которых бы не знали уже много веков назад. Ни одного нового цвета не прибавилось и на нашей палитре. Так же, как в пещерах Альтамиры, в древней Греции, далеком Файюме, Византии, Риме, Новгороде или оазисах Сахары, рука художника вооружена самым примитивным приспособлением — пучком волос, прикрепленным к гладко оструганной палочке.

Что же принесла нам, художникам, цивилизация или наука? У писателя, например, еще имеется иллюзия технического прогресса, так как девяносто девять из ста писателей выстукивают свои произведения на пишущей машинке. Пользуясь дарами теле-, радиосвязи, это дело можно довести и до такого совершенства, что писатель будет выстукивать свой текст дома в Варшаве, а буквы станут отбиваться на чистом листе бумаги на улице Горького в Москве. Впрочем, это не будет оказывать никакого влияния ни на смысл, ни на стиль, ни даже на орфографию. Так и композитор от имени людей своей профессии может выражать благодарность цивилизации, но вовсе не потому, что открыты способы записи и передачи на расстояние голоса — ведь и нам, художникам, предоставлены средства механического воспроизведения наших картин, — а потому, что время от времени конструктор изобретает новый музыкальный инструмент, обладающий неизвестным до сих пор регистром или окраской звука. Вибрирующий, металлический голос электронных органов, резкие и хохочущие звуки саксофонов — все это, быть может, позволяет музыкантам, несколько иначе, чем художникам, верить в будущее и в собственную роль в этом будущем.

И все же самое удивительное и чудесное то, что художники и скульпторы — именно художники и скульпторы – отлично знают: и в будущей эпохе, независимо от открытия новых синтетических материалов, они будут все той же старой кисточкой (в крайнем случае — полихлорвиниловой) и стальным резцом, по которому ударяют обязательно деревянным молотком, создавать самые прекрасные произведения из тех, какие только открывались человеческому взору. Самые прекрасные потому, что они самым неизмеримым и непредвиденным образом расширят границы нашего познания и восприятия, а глаз художника откроет новый арсенал форм, новые взаимосвязи и пропорции вещей и ритмов, новые темы и новые функции произведения искусства, определяемые еще неизвестной сегодня силой воображения.

-

Поэзия новых открытий.

-

Я уже говорил, что думаю о приметах будущего мира, а также о том, что мысль эта, отличаясь необыкновенным упорством, стала у меня почти повседневной. Однако возникла она сравнительно недавно и как бы мимоходом, точно заметки на полях технической энциклопедии, с которой мне хочется сравнить наш век. На полях потому, что я ничего не смыслю во всей этой технике, не понимаю законов, которые управляют современной механикой. Я способен уловить ее поэзию, но законы, управляющие ею, совершенно чужды мне. Восторгаясь кибернетикой, я не умею объяснить себе всей ее сложной механики; так же обстоит дело и с проблемами ядерной физики и других родственных отраслей знаний. На меня больше воздействуют гуманитарные аспекты этих явлений или их следствия в сфере этической.

И все же независимо от этого мое воображение оплодотворяют реальные факты работы чудесных машин, так же как поистине фантастические полеты спутников и лунников, вычерчивающих великолепные эллипсы установленных человеком орбит. Точно так же пробуждают мысль художника первые корабли и ледоколы, движимые атомной энергией, и ступени ракет, отделяющиеся от корпуса по сигналу, переданному с земли, и черная магия изотопов. Да, в своем понимании техники я отстал по крайней мере на целую сотню лет (надеюсь, что в этом я вовсе не одинок ), хотя связываю с ней все мои надежды и все опасения. Но при всех своих недостатках я все же имею смелость называть себя человеком ХХ века и даже присваивать себе право фантазировать на темы будущего — XXI столетия.

***

Новая поэзия, поэзия до сих пор не высказанная, будет порождением фактов — ведь дело заключается вовсе не в том, чтобы найти гладкую рифму к слову «спутник», — поэзией межпланетных пространств, среди которых будет парить человек, поэзией новых открытий, по сравнению с которыми покажутся бледными все путешествия Магеллана, Колумба и Писарро, являющиеся не больше чем детской игрой рядом с полетом в космическом безвоздушном пространстве. Это будет поэзия познанного голубого лунного света и таких форм жизни, которые я предчувствую, но, к великому моему сожалению, совершенно не умею представить в их реальных очертаниях.

Ведь формы жизни, столь разнородные даже на нашей планете, готовят нам самые непредвиденные сопоставления, когда человек окажется на других планетах вселенной. Эти сопоставления будут особенно непредвиденными и необычными, поскольку каждый человек теоретически, хотя и без каких-либо научных оснований, представляет себе, что если где-нибудь еще существует жизнь – а существует она обязательно, — то она вовсе не должна и, возможно, даже и не может быть похожей на нашу жизнь. Открытие других измерений в рамках все той же управляющей всем гармонии — в том числе, быть может, и пресловутого «четвертого измерения» — возможно, опрокинет все новые существующие понятия, особенно же по вопросу о том, что мы видим и как мы видим. Быть может, там мы, вечные дети, найдем и сказочную шапку-невидимку, и скатерть-самобранку, и чудесные деревья, на которых растут пироги с ананасами или капустой, в зависимости от нашего вкуса.

Развитие науки, как мы это отлично знаем, — процесс бесконечный, и именно благодаря этому всегда будет жить величайшая из страстей человека – страсть познания. Результатом этой страсти может быть открытие и новых источников энергии, и новых средств питания, вплоть до посадки чудо-деревьев с их плодами-пирогами.

Ведь каждый мечтает о будущем по-своему, в соответствии со своими потребностями. Я, например, мечтаю о картинах, о неизвестных еще цветовых сочетаниях, другой — о полной автоматизации жизни, а третий — о пирогах. И, пожалуй, самое смешное, что каждое из этих желаний, с точки зрения нашей науки, является одинаково реальным.

-

Автоматизация и благоухание цветов.

-

Вы видите, я доказываю, что каждый из нас, исходя из собственных наклонностей, носит в себе образ будущего мира. И чем более развита фантазия человеческой особи, тем полнее идеи и формы ее видения будущего. Для меня оно равнозначно с эпохой, когда человечество будет окончательно освобождено, когда не будет больше классовых, национальных и религиозных различий, когда исчезнет все, что являлось причиной большинства конфликтов. Будущее для меня — это золотой век искусства и чтобы уж все было ясно — искусства, ищущего вовсе не каких-то подпорок в развитии техники, а наиболее индивидуального, наиболее гуманного и совершенно неповторимого. Итак, оно будет чем-то напоминать письмо, адресованное самым близким людям. Это будет для искусства самая индивидуалистическая из всех индивидуалистических эпох в самой коллективной из всех коллективных форм общественной жизни.

Вот почему я так уверен, что, несмотря на угрюмые пророчества некоторых скептиков, никогда не исчезнет веселое племя художников, так же как не исчезнут и поэты. Люди останутся людьми, несмотря на то, что нам, быть может, суждено познакомиться с другими, совершенно на нас не похожими разумными и интеллигентными существами, которых мы уже разыскиваем при помощи наших гигантских телескопов; раньше или позже они подадут нам знак при помощи понятных для всех символов или значений, вернее всего математических. Люди останутся людьми, и постоянно напоминать им об этом будет искусство, так как оно глубже всего хранится в тайниках души.

Я лично не верю в это, но шутя мог бы предположить, что искусство способно поставить человечество даже перед серьезными конфликтами. Ведь чем больше в нем заложено страсти и душевного жара, тем меньше можно будет гарантировать, что по его поводу не будут вестись ожесточенные баталии, подобные войнам иконокластов с иконодулами. Как видите, это довольно грозная мысль, но высказанная лишь ради шутки.

Что же касается сферы влияния будущего «уникального» искусства, то в зародыше оно видно уже и сейчас. Сегодня, в век печатного слова, репродуцированных картин и механически записанной музыки, число художников не только не уменьшается, а растет с невиданной быстротой.

Пусть же электронный мозг сочиняет стройные сонеты, пишет музыку и добивается безошибочного распределения цветовых пятен — все это будет лишь условностью, так как подлинная правда жизни останется в области чувств человека, так же как это происходит сегодня и как это было всегда.

Быть может, именно поэтому я не люблю и не читаю столь модной сегодня «фантастики». В большинстве подобных произведений образ будущего мира чрезвычайно сужен и лишен человечности. Фантасты рисуют его доведенным до абсолютного порядка, но пустым и холодным. Я же верю, что в наш будущий мир мы внесем с собой немного беспорядка и старых привычен, таких, например, как привычку нюхать живые цветы, а не их нейлоновые, пропитанные запахом духов заменители. Я верю, что известная толика этого беспорядка позволит нам, усыновляющим для своих нужд иные планеты вселенной, не растерять своей натуры. Я мечтаю, что нам удастся создать нечто подобное эллинским Садам академии, продолжить ее традиции и сохранить достижения нашей цивилизации. Ведь в основе ее в числе прочих лежит принцип, сформулированный еще древними греками: человек должен быть «калос кай агатос», то есть прекрасным душой и телом.

Искусство позволит нам сохранить также и то, о чем говорит, называя это поэзией, старый и мудрый (а такими обычно бывают сказочники) Корней Чуковский. Он рассказывает о том, как ребенок впервые открывает рифму и ритм, ударяя камнем о камень и вслушиваясь в тот отзвук, который приобретает для него особое значение и смысл.

-

Воспоминание о прошлом и видение будущего.

-

Это было в Париже осенью 1959 года. До краев наполненный живописью, я не интересовался тогда ничем, проводя целые дни в скитаниях по музеям, преодолевая километры залов Лувра, посещая выставки, галереи и галерейки. Мир красок, ошеломляющий, единственный и неповторимый, поглотил меня без остатка, поглотил настолько, что даже на чудесный Париж я смотрел сквозь какую-то особую непокорную призму. Непрерывная

экскурсия, во время которой я метался от керамических львов Ассирии к «Лилиям» Клода Моне, как бы сотканным из тончайших туманов, пресыщение яркостью красок или их бесконечной нежностью требовало минут полнейшего спокойствия. В такие минуты я садился обычно на террасе какого-нибудь маленького кафе, с наслаждением отпивал небольшими глотами кофе, затягивался дымом сигарет «Голуа» и всматривался в проплывавшую перед моими глазами толпу парижан, на которую можно глазеть целыми часами хотя бы только из-за одних девушек, которые вовсе не нуждаются в моей рекламе.

В тот день я сидел на террасе кафе «Селент» в самом сердце Монпарнаса, где он сливается с бульваром Распай, в треугольнике, образованном «Ротондой» и «Кафе дю дом». Там в начале нашего века любили посидеть молодой Пикассо, молодой Аполлинер, молодой Макс Жакоб, там рисовал свои грустные и потрясающие портреты с длинными шеями и овальными лицами божественный Модильяни. Здесь происходили все крупные художественные скандалы, здесь Тристан Тзара читал свои дадаистские поэмы, здесь провозглашались сюрреалистические манифесты и здесь же, дымя своей неизменной трубкой, писал удивительные повести Илья Эренбург, а также сидели Элюар, Арагон и сотни других, кого я любил или люблю.

В конце этой улицы окруженный листвою деревьев и освещенный бликами лунного света проплывал роденовский памятник Бальзаку.

Здесь вызывал я, словно духов, тени эпохи, живописной, но сегодня уже музейной. Ко всему остальному я был равнодушен. Вот уже десять дней я совсем не читал газет, выключился из хода событий и до конца погрузился в свое созерцание. Но меня удивило вдруг, что все вокруг меня держат в руках не такие, как обычно, листы газет. На первой их странице чернел огромный снимок с белым кругом посередине.

Я купил «Франс суар». Это была фотография Луны, но Луны с другой, никогда не виденной стороны. Фотография была сделана советским лунником. Побледнели, поблекли краски моих воспоминаний. Разбуженная мысль направила свой полет в другую область, в область фантастики. Я проникся признательностью к людям, которые окрыляют мечту, покоряют космос и подчиняют себе материю.

***

Я думал об этом огромном, невероятном подвиге и его значении для будущего. Потом возвращался мыслью к тому, что произошло в мире. Я представил себе тот путь, который надо было пройти, чтобы так приблизить к нам небо. Я посмотрел на луну, она была такой же, как семнадцать лет назад, когда освещала своим мертвенным блеском заснеженные степи под Сталинградом. Мне вспомнилось, как ожидали мы ее появления, чтобы совершать наши ночные фронтовые марши. Я видел луну — нашего солдатского друга, который вел нас вперед, к родимой Висле.

Это была все та же луна, но уже и не та, так как она позволила луннику с выгравированным на его борту серпом и молотом открыть одну из основных своих тайн, которая была так долго скрыта от человека.

-

И Луна не та, и Земля не та.

-

И вот, как бы вопреки моей воле, Луна стала лейтмотивом очерка, который я пишу, вернее, не очерка, а некоторых высказываний и наблюдений. Но все же я прощаюсь с ней — моим «солдатским Другом» и «бледноликим Нико» из бульварных романсов. Луна вошла теперь в разряд повседневных понятий, и ее круглый сверкающий щит символизирует сегодня новый этап процесса познания.

Процесс познания… Достижения науки… Победы советских ученых, срывающих одну за другой завесы непознаваемого, — все это, как я уже говорил, этапы величайшего и неизбежного общественного переустройства мира. В то же время это конкретная форма защиты от разлагающего влияния пессимизма, который присущ тем, кто не понимают революционных перспектив. Это защита от мрачного образа будущего мира. Это защита от апокалиптического видения Земли со все возрастающим числом ее жителей, которым для того, чтобы поместиться на ее континентах, придется через шестьсот лет стоять плечом к плечу, не имея возможности даже присесть. Это защита от призрака голода, полного исчерпания энергетических ресурсов и лишенной жизненных сил почвы, то есть призрака той Земли, которая будет не в состоянии прокормить разросшееся человеческое племя. Это защита от такого образа будущего мира, который мог возникнуть только в воображении людей, совершенно лишенных фантазии и веры в творческие силы человека.

Этим малодушным умам не хватает фантазии, свойственной современной науке, особенно той, которая базируется на коммунистической основе, — науке советской.

Быть может, в современных условиях это идет порой в ущерб достижению наших некоторых временных целей. Но, так же как в период первых пятилеток, в период индустриализации и электрификации необходимо было ценою огромного напряжения и серьезных жертв построить могучую промышленность, чтобы не быть побежденным, так и теперь, когда в каких-то бытовых вопросах мы немного отстаем от некоторых богатых капиталистических стран, мы сознательно и самоотверженно направляем свой труд на благо наших потомков.

Высокоразвитая система научной работы, сотрудничество науки и производства, централизация научно-технических исследований, направленных к единой цели, — все это почти неизвестно капиталистическому обществу и к тому же не может быть там осуществлено. И, как мне кажется — а я не ученый и не экономист, — система «свободной конкуренции», несмотря на любые усилия, не в состоянии добиться большего. А социалистический лагерь дает гарантии осуществления нашего идеала, все более близкого каждому из нас, — создания счастливой жизни для потомков.

Современная наука строит фундамент этой будущей жизни, и для нас вовсе не безразлично, на как их научных принципах он будет покоиться.

Порой наша натура сопротивляется сознательному самоограничению ради достижения общих целей. И вовсе не из

чувства противоречия, а благодаря укоренившейся на протяжении веков привычке мы предпочитаем иногда превозносить ученого, который в своем изолированном от мира кабинете, напоминающем монашескую елью, склоняет голову над абстрактными проблемами науки. Но таких ученых больше не существует. Сегодня их творческим поприщем стали огромные лаборатории и целые города науки. Одной из научных целей является мирное использование атомной энергии, той энергии, которая может либо ввергнуть мир в катастрофу, либо направить его по пути бурного развития. Итак, здесь перед нами альтернатива. Задача заключается в том, чтобы победило то, что предотвратит смерть и разрушение.

* * *

Эти странички написаны в стиле, не совсем обычном для меня. Ведь чаще всего я пишу о художниках и их картинах. А тут перемешано все: немного улыбки, немного серьезного, немного воспоминаний, надежд и неумелой литературной фантазии.

Эти странички, где перемешано все, я, признаюсь, писал с трудом. В них нет ни порядка, ни системы. Но они искренни. Вот почему, желая говорить о науке и будущем мире, я начал с искусства, как та девица, которая умеет танцевать только от печки.

Основными для меня были размышления над проблемами науки, подчиненными идеалам, над фантазией и действительностью, берущими свое начало в социалистическом понимании окружающих нас явлений.

*

Как ни старался я избежать излишнего пафоса, мне все же не удалось это сделать. Я не терплю сусальности и поэтому позволил себе разбавить некоторые свои лирико-публицистические пассажи юмористическими рисунками. Это, быть может, как-то дополнит то, о чем я здесь размышлял.

Вначале скупщик наталкивается на сопротивление, но он очень быстро находит «ключ» к каждому из сопротивляющихся, и сделка, которая сперва почти всем казалась невероятной, ненормальной, отвратительной, — совершается.

О намерениях Висси Джонса, о мальчике Барри Радде, которого хотят купить, о том, как и чему учат и как воспитывают детей в маленьком американском городке Пекот, читатель узнает из протоколов сенатской комиссии. В форме протоколов этой комиссии написан весь роман.

«Я не вижу, почему стремиться извлечь хоть какую-либо пользу из этого неестественно», — говорит на сенатской комиссии отец Барри, подразумевая выдающиеся способности сына.

И действительно, почему неестественно? Если в обществе продаются честь и совесть, политические убеждения и религиозные верования, то почему бы и не продать талантливого ребенка? Где здесь предел, граница?

Только в самом конце романа выясняется, что одаренных детей хотят превратить в живые вычислительные машины. Сначала, чтобы заставить ребенка потерять память, его запирают в «комнату забвения», где своеобразно сочетают методы фашистского концлагеря и американской суперцивилизации. Обнаженного ребенка насильно пичкают особыми лекарствами, ему непрерывно показывают специальные телепередачи и кинофильмы, дают читать специальные книги. Ребенка лишают органов чувств — ведь вычислительной машине не надо ни осязать, ни обонять, ни видеть, ми слышать и уж тем более не надо ни радоваться, ни печалиться. Созданные таким образом живые счетные машины полностью изолируются от других людей. Большинство детей подвергаются стерилизации.

Маленьких роботов приучают поклоняться новому божеству — «Юнайтед лимфо». Корпорация становится предметом культа, трепетного обожания, в котором, как в некоторых древних восточных религиях, сочетаются мистические и сексуальные элементы. Впрочем, в изображении этой новой религии автор не слишком преувеличивает: ведь и в реальной Америке уже давно доллар стал национальным божеством.

Когда один из членов комиссии сенатор Менсфилд опрашивает у скупщика, не кажется ли ему такой процесс превращения человека в машину несколько страшноватым, тот очень удивлен. Он, Висси Джонс, напротив, убежден, что это великое изобретение «Юнайтед лимфо» может сравниться лишь с расщеплением атомного ядра.

Так, фантастический гротеск помогает Хэрси лучше раскрыть некоторые черты реальной действительности. Скупщику Джонсу, как и многим другим «продуктам» буржуазной цивилизации, нет надобности проходить специальную обработку в «Юнайтед лимфо» — они и так уже лишены многих черт простой человечности. Поэтому они не видят преступления в том, что «расчеловечивают» одаренных детей.

В ряду общих социальных институтов буржуазной цивилизации в романе Хэрси наиболее конкретно раскрывается система образования в городе Пекот. Джон Хэрси более десяти лет был в своем штате участником различных комиссий, изучавших работу учителей, родительских комитетов, занимался учебными пособиями, программами, вопросами работы с отстающими и одаренными детьми и т. д. Этот живой реальный опыт автора повсюду проступает в книге.

Сенатская комиссия вызывает на заседания педагогов города Пекот. Биолог Фредерика Гозар — энтузиастка своего дела, образованная, умная преподавательница, которая учит детей по-настоящему любить науку. Учительница Перрин — добрая, хотя и невероятно запуганная женщина, вначале она, как и другие, возмущена продажей ребенка, однако агент фирмы очень быстро покупает ее согласие за крупную сумму. И она счастлива, ибо впервые в жизни она может не бояться потерять работу.

Непоколебимой остается только библиотекарша Клауд, которая заявляет сенатору Скайпеку, главному охотнику за крамолой: «Если вы только приблизитесь к городской общественной библиотеке, чтобы выискивать какие-то книги и устраивать из них костры, я встречу вас на пороге с ружьем в руках». Но так отвечает сенатской комиссии только она. Даже Фредерика Гозар в конце концов примирилась с продажей мальчика, утешая себя тем, что он не поддастся превращению в машину.

Большинство же преподавателей — глупцы и трусы. Не удивительно, что и сам мальчик готов бежать от них куда угодно, хоть в объятия «Юнайтед лимфо».

Расследователи вполне могут соревноваться со свидетелями: интеллектуальный и нравственный уровень тех и других весьма убог. В комиссии три сенатора. Только один из них, Менсфилд, пытается объективно разобраться в том, что происходит, только он отвергает саму возможность продажи и покупки ребенка. Его коллега сенатор Войолко — совершенно ничего не понимающий кретин; время от времени другие члены комиссии «переводят» ему, растолковывают то, что происходит.

Наиболее активен в комиссии сенатор Скайпек. На всем его облике словно поставлено клеймо: «Сделано в США в 1960 году». Самоуверенный, наглый, преклоняющийся перед бизнесом, ненавидящий не только всякое проявление самостоятельной мысли, но и простую образованность, интеллигентность, он постоянно занят поисками крамолы. Он презирает все народы мира. Скайпек с самого начала считает, что мальчишку надо продать и не о чем долго разговаривать: дело связано с большим бизнесом и национальной обороной. Никакие соображения гуманности для него просто не существуют.

Сатирический гротеск? Да, и вместе с тем реалистический коллективный портрет правящего класса.

В конце концов сделка заключена. Невероятное событие произошло, и с ним примирились даже неплохие по существу люди. И в этом писатель верен жизненной правде.

Разгул маккартизма в США, преследования выдающегося физика Оппенгеймера или талантливого драматурга Артура Миллера, позорный судебный процесс и казнь супругов Розенберг тоже вначале казались многим простым людям США невероятными. Но не многие осмелились по-настоящему противостоять реакционерам. И об этой трагической и постыдной деморализации Джон Хэрси рассказывает в своем романе.

Но когда дочитана последняя страница, все же не остается ощущения безнадежности. Потому что в книге ясно и недвусмысленно выражена авторская позиция. Писатель-гуманист не приемлет общественного порядка, в котором продажа ребенка — не столь уже далекий от действительности вымысел.

Хэрси был на фронте и хорошо знает, что такое война и фашизм. Он первым из иностранных корреспондентов попал на пепелища Хиросимы; он разговаривал с жителями этого города и ясно представляет себе, что несет человечеству атомная война. Внимательный и зоркий наблюдатель, он видит вокруг себя немало страшного и уродливого.

Многих писателей по-настоящему тревожили, пугали сложные, трудно обозримые противоречия действительности.

Больше трети века прошло с тех пор, как был написан страшный рассказ Франца Кафки «Превращение», рассказ о том, как человек стал насекомым и погиб одиноким в равнодушном враждебном мире. Кафка сам был смертельно напуган обществом, в котором жил, он предчувствовал фашизм, который пришел к власти уже после смерти писателя. В его творчестве запечатлен судорожный ужас человека, не способного противостоять гибельному и, как ему казалось, неотвратимому наступлению жестоких, мрачных сил зла.

Совсем недавно на сценах Парижа, Западного Берлина, Нью-Йорка была показана пьеса Эжена Ионеско «Носороги». В этой пьесе люди тщетно пытаются оставаться людьми. В них гибнет все человеческое, они с неумолимой последовательностью превращаются в диких, тупых животных. В этом чудовищно фантастическом сюжете — отражение реальных процессов современной истории, напоминание об уродливой бесчеловечности капитализма, и в особенности фашизма. Но автор сам боится «носорогов» и мало верит в способности людей противостоять наступлению бесчеловечности.

Фантастика в романе Джона Хэрси — тоже отражение мучительно трудных проблем действительности. Но в отличие от Кафки и Ионеску он верит, что, даже отступая в страхе или недоумении перед этими проблемами, человек не перестанет мыслить и чувствовать, не превратится в насекомое, не станет ни носорогом, ни живой вычислительной машиной и не вернется к торговле людьми.

Роман «Скупщик детей» по форме во многом неожидан для творческой манеры Хэрси. В жанре сатирического гротеска он выступает впервые. Но это не просто карикатура, беллетризованный памфлет, а интеллектуальный роман, воздействующий примерно так же, как и эпический театр Брехта: прежде всего на разум, а уж потом через разум на чувства читателя.

Характерен, например, такой эпизод: Висси Джонс организует нападение мальчишек-школьников на дом Раддов, чтобы устрашить мать Барри, сорвать с нее тонкую пленку респектабельности и обнажить перед глазами окружающих, и прежде всего самого Барри, тупое животное. Этот погром — один из важных этапов для достижения цели, поставленной Висси Джонсом.

Но смысл эпизода шире. Хэрси касается здесь очень современной, больной проблемы — организованное сверху насилия, использования низменных инстинктов и направления их против разума, против человечности, по существу — проблемы фашизма.

Причем эта сцена не рассчитана на непосредственную эмоциональную реакцию — гнев, отвращение. В книге нападение не изображается, а пересказывается разными персонажами, которых допрашивает сенатская комиссия. Уже этим ослаблена непосредственность воздействия, и это не случайность: прежде всего автор хочет заставить читателя не просто возмущаться, а думать.

Для этого Хэрси как бы вводит читателя за кулисы событий, по нескольку раз возвращается к одному эпизоду, изображает его с точки зрения разных действующих лиц и, так сказать, раскрывает механизм. Раскрывает для того, чтобы вооружить разум читателя, помочь ему понять причины уродства.

Таким образом всемерно усиливается активность читателя, становящегося как бы соавтором, — активность прежде всего интеллектуальная.

Подобно Брехту, Хэрси прибегает к условной форме не для эстетических экспериментов, а для того чтобы нагляднее воплотить сложные противоречия определенных участков действительности.

С точки зрения нормального, честного человека, фантастичны и сами заседания комиссии и нападение на дом Раддов. Но в конкретно-исторических условиях середины XX века в США эта фантастика — вместе с тем почти натуралистическое следование действительности.

Несмотря на известную монотонность основного приема — к концу книги автору несколько изменяет чувство художественной меры, нарушается магическое «чуть-чуть» — книге свойствен большой внутренний драматизм.

Роман — зеркало, проносимое по большой дороге. Но дорога меняется, и это не может не сказаться и на отражающих приборах. Все больше усложняется жизнь, и, чтобы отразить не только ее поверхность, теперь мало простого зеркала. Нужна и лупа, и телескоп, и рентгеновские аппараты... Неизбежно меняется и форма романа.

Избранная на этот раз писателем форма полно, глубоко, художественно убедительно служит именно реалистическому раскрытию главных закономерностей действительности.

Ведь в самой жизни ведущие тенденции часто скрыты, выступают в зародыше, переплетены с другими, соседствуют с прямо противоположными.

Основные процессы общественного развития в наше время завуалированы и мистифицированы еще в большей степени, чем в то время, когда Маркс писал о товарном фетишизме.

В самом деле, ведь даже самая простая, основная экономическая закономерность буржуазного общества — получение прибавочной стоимости — не видима простому глазу, не может быть сфотографирована, ее нельзя потрогать, она недоступна восприятию органов чувств. Еще сложнее обстоит дело с процессами интеллектуального или нравственного развития. Они не поддаются простому описанию, иной раз необходима более сгущенная, сжатая, более условная форма для их наиболее реалистического воплощения.

Книга Хэрси — смелый поиск в этом направлении.

------------------------------------------------------ ----------------------------------------------------

Из месяца в месяц // Иностранная литература № 5 1961, стр. 275

Три литературных премии

. . .

Наконец, в Лечче премия «Саленто» присуждена писателю Итало Кальвино за сборник «Наши предки» (в эту книгу вошли три его известные историко-фантастические повести «Несуществующий рыцарь», «Виконт, разрубленный пополам» и «Барон, лазающий по деревьям»).