Симон почувствовал, как по его позвоночнику пробежал холодок.

— Не бойся же их, Симон из Гитты. – продолжила Туэрис. – Даже великая армия Камбиса не смогла безнаказанно напасть на этот храм. Ты здесь в безопасности, тебя защищают не только каменные стены, но также и рука Судьбы. Теперь идём. Тебе нужны вода, пища и отдых.

Она провела Симона через зал в один из незанавешанных дверных проёмов. Они вошли в освещённый факелами коридор; пройдя по нему, стали подниматься по слегка изгибающемуся лестничному маршу. Спустя несколько мгновений они оказались в более широком проходе. Наконец, Симон вместе с Туэрис вошёл в большую комнату, лишённую какого-либо убранства. В центре её находился прямоугольный бассейн с водой, окружённый каменным бордюром примерно в фут или чуть больше высотой. Увидев водоём, Симон поспешил к нему практически непроизвольно; у его края он наклонился, зачерпнул прохладную жидкость сложенными ладонями и стал жадно пить.

— Утоли же свою жажду, Симон. – сказал женщина. – Затем наполни один из тазов и омойся, если пожелаешь. Я пойду пока приготовлю закуски в своих комнатах в другом конце этого коридора. Приходи ко мне, как закончишь.

Сказав это, Туэрис повернулась и вышла из комнаты. Симон достал пустой бронзовый таз из одной из стенных ниш, указанных жрицей, зачерпнул в него до верха воды и поставил на пол; затем снял свои сандалии и красную, с чёрной вышивкой тунику. Он почувствовал внезапный импульс нырнуть в каменный пруд и напитать свою горящую плоть прохладой, но осознал, что не стоит столь щедро расходовать воду в этом засушливом регионе. В любом случае, омовение из таза оказалось достаточно освежающим, едва ли не экстатическим.

Потом ему пришла ещё одна мысль, и он наполнил свой питьевой бурдюк из бассейна, а затем закутал его в плащ с остатками провизии. После чего Симон оделся и вышел из комнаты, пойдя вниз по вырезанному в скальной породе, освещённому факелами коридору.

Комнаты Туэрис были прекрасно декорированы толстыми коврами и подушками для отдыха. Имелся также низкий стол, уставленный яствами, хотя и без табуретов. Факелы и масляные лампады горели на стенах, а в одном углу мерцала курильница, из которой доносился странный пряный аромат, который Симон не мог определить. По приглашению жрицы Симон уселся, скрестив ноги, за стол и хищно атаковал еду. Пища была простой – финики и другие фрукты, орехи и зерновая каша, приправленная специями, вкус коих показался схожим с запахом из курильницы. Однако Симон поглощал всё это с большим аппетитом, думая, что никогда не пробовал ничего вкуснее. Туэрис сидела напротив него и ела более изящно. Симон обратил внимание, что чёрной голубки уже не было на её плече, как и нигде в комнатах, насколько он мог судить.

— Я послала Куру наружу, чтобы она сторожила с вершины скал. – произнесла жрица, словно прочтя это в его уме. – Она предупредит нас, если появятся враги.

Симон порылся в памяти и нашёл искомое.

— Геродот пишет, что оракул Зевса-Амона в северном оазисе был найден чёрным голубем, прилетевшим туда из Фив.[5]

— Именно, святилище Амона, Сокрытого.[6] – Туэрис улыбнулась. – Это был последний из Двадцати Одного Пилона, что стояли вдоль этой реки, отмечая этапы Великого Паломничества.[7]

— Реки?

— Стикс[8], что текла через земли Стигии[9] более десяти тысяч лет назад, прежде, чем даже древний Кем поднялся вдоль Нила. Потрясения, что уничтожили Стигию, также перенаправили русло Стикс, ставшее ныне каналом Нила. Цепь ливийских оазисов[10] – всё, что осталось от русла давно исчезнувшей Стикс. Но, конечно же, Симон, тебе ведь доводилось читать об этих вещах в «Книге Тота».[11]

Симон содрогнулся. Лишь единожды ему довелось увидеть копию этого древнего свитка, как считалось, написанного самим Тотом-Амоном, величайшим из стигийских колдунов.[12] Осторожные жрецы, охраняющие его, не позволили Симону прочесть больше нескольких строк.

— Нет, Туэрис. Однако, что касается Двадцати Одного Пилона – они упоминаются в «Текстах саркофагов» как остановки, которые душа должна пройти в своём странствии через землю мёртвых.

— Да. – улыбка Туэрис была глубокой, загадочной. – А разве Стигия – не земля мёртвых на самом деле? Греки помещали Стикс в свой Гадес, так была темна их память об этом. Двадцать один храм, что стояли на берегах её, помнились египтянами лишь как остановки в их загробном Дуате. Таков путь человечества: нынешние факты обречены превратиться в мифы и легенды завтрашнего дня.

Она наполнила две золотых чаши тёмным вином и поставила одну перед Симоном. Он сделал маленький глоток, отметив, что вино было приправлено тем же неопределимым ингредиентом, что и каша. Он отставил в сторону пустую миску и начал уплетать финики и орехи.

— Но, Туэрис, ты говоришь, что это – храм Шестого Пилона?

Она кивнула.

— Он и Оракул Амона – всё, что осталось от целой храмовой цепи. Святилище в оазисе Амона ныне известно, как ты знаешь, но лишь немногие из жрецов знают о его стигийском происхождении, как и о существовании этого храма. Даже великий Александр, завоевавший Египет и бросивший вызов пустыне, чтобы получить совет у оракула Амона, так и не узнал о Храме Шестого Пилона.

— Вероятно, эти жрецы из храма Амона и приносят тебе провизию?

— Дважды в год они посылают караван из северного оазиса. Даже люди Большого оазиса к востоку не знают о моём существовании.

— А твоя вода?

— Те же караваны доставляют и её. Таким образом, запас воды достаточно пополняется для одной женщины, у которой не бывает других посетителей.                    

— Выходит… ты живёшь здесь одна.

— Многие годы, не считая Куру. Я — потомственная хранительница этого святилища. Так будет продолжаться и со мной, и с моими потомками, пока его предназначение не будет исполнено. Но довольно об этом. Я желаю узнать что-либо о человеке, которого привела ко мне Судьба.

Симон колебался. Ему хотелось постичь тайну слов этой женщины, её улыбки, её странных глаз. У него немного подкруживалась голова. Был ли то наркотик в дыме курильницы, в странно пахнущей каше и в вине? Если так, жрица также вдыхала и переваривала его…

— Это — пыльца Жёлтого Лотоса.[13] – изрекла Туэрис, чувствуя невысказанный вопрос. – Она отличается от любых других известных тебе наркотических веществ. Куру и я используем её уже многие годы, так как она позволяет видеть прошлое и даже будущее до некоторой степени. Скоро ты поймёшь, что я имею в виду, Симон. Пыль поможет тебе отдохнуть, а также увидеть многие вещи – многие истины.

Симон кивнул, так как он уже видел это. Её слова, её жесты приходили к нему подобно эхам вещей, что имели место быть мгновением ранее. Он отставил в сторону свой кубок, и каждая деталь его действия была столь же знакома ему, как недавнее воспоминание.

— Твоё видение правдиво, Туэрис. – произнёс он. – В моём прошлом была трагедия. Двадцать лет назад римляне ворвались в дом моей семьи в Себасте, убили родителей и продали меня в рабство. Меня тренировали для схваток на аренах. Спустя два года я совершил побег и отправился в Персию, где изучал искусства магов. С тех пор я странствовал по многим землям, изучая эзотерические вещи и, как ты неким образом заметила, убивая многих римлян. И да, я был вовлечён в смерть императора Тиберия, хотя и не убивал его лично.

Туэрис кивнула.

— Я знаю. Его пожрал Сет, что вышел из Кольца Тота-Амона.[14]

Симон вновь вздрогнул.

— Твоё внутреннее зрение поистине остро!

Жрица рассмеялась.

— Мне не должно обманывать тебя, Симон. Моё видение лишь подтверждает то, что жрецы Амона рассказали мне три месяца назад. Они говорили, что ты вернул кольцо на то место, откуда оно было украдено, а затем совершил путешествие в тот фиванский храм Птаха, где был служителем. Именно тогда я почувствовала, что ты можешь быть тем, кто вскоре придёт сюда; преследуемый людьми, что надеются получить награду, предложенную за тебя новым императором.

— Именно так. – Симон услышал свой собственный голос как эхо. – Я вовремя получил предупреждение, когда римская когорта прибыла на рейд в храм Птаха в Фивах. К счастью, я был на другом берегу Нила, изучая гробничные надписи в Долине царей. Служитель нашёл меня и предупредил о том, что мне нужно бежать. Я присоединился к каравану, что взял меня к Большому оазису, затем нанял проводника, чтобы довёл меня до меньшего оазиса на северо-западе. Проводник бросил меня – он, должно быть, слышал о щедрой награде, предложенной за мою поимку.

Эхо-чувство казалось Симону сильнее, когда он говорил. Внезапно ему стало казаться, будто он ощущает небольшие фрагменты прошлого и будущего, о котором повествует.

— Калигула должен неистово желать заполучить Кольцо. Однако ему не преуспеть в этом. Мне каким-то образом это известно.

— Ты знаешь. – ответила Туэрис. – Ты начинаешь видеть.

— Лотосовая пыль… — пробормотал Симон. Комната словно бы расширялась, и всё же картинка оставалась чёткой и резкой, бездвижной. Нет, это время раздувалось и сжималось. Теперь он мог видеть перспективы ландшафта снаружи – не пески пустыни, но широкую реку, по которой плыли лодки с квадратными парусами. На переднем плане виднелись дворцы и храмы из тёмного камня, окружённые экзотическими деревьями и садами…

— Тебе нужно сейчас отдохнуть, Симон. Поспать. Ты будешь грезить – и узнавать.

Он воздел вверх правую руку, и этот жест показался ему полным великого символического смысла.

— Госпожа Света, написано так о Шестом Пилоне: «Есть червь на нём, никто не знает, какой величины. Рождён он был в присутствии Спокойного Сердца.»

— Червь – это Шаи-урэт-аб, — сказала Туэрис, вставая, — кого египтяне также называют Апофисом, а греки – Тифоном. Эоны назад стигийцы поклонялись его хозяину Шаддам-Элю,[15] известному хемитам как Пожиратель Земли. Я – слуга слуги, и ты им тоже станешь, Симон. Ибо это есть предназначение, для коего Судьба привела тебя ко мне. И однажды, когда звёзды будут в должных положениях, дитя наше или его дитя призовёт слугу, и слуга освободит своего владыку. А теперь отдыхай, Симон.

Методично она погасила большинство лампад и факелов, затем повернулась и вышла из комнаты. Симон глядел ей вслед, пока каждое величавое и вместе с тем гибкое движение её тела – как и эхо от каждого слова, произнесённого ею – вызывало к жизни далеко идущие ассоциации. Те же, казалось, реверберировали в его уме, подобно видениям, отражающимся в коридорах времени…

* * *

Воздух дрожал над раскалёнными песками. Рабдос из Скифополя ругнулся и вытер лоб вспотевшим предплечьем, выглянув из-под большого шатра, под укрытием которого сидели он и несколько его офицеров. Белое солнце прошло уже две трети своего пути вниз по западному небу. Среди дюн сотни легионеров искали тени, где могли – под плащами и одеялами, натянутыми на древки копий, или под острыми гребнями закрученных ветром песчаных гряд. Некоторые спали, другие поедали свои рационы или попивали воду из бурдюков.

— Гадес! Даже ветерка никакого. – прорычал Рабдос.

— Может быть, тебе стоит благодарить богов, сириец. – произнёс худощавый офицер с чёрной повязкой над левым глазом. – Говорят, что именно песчаная буря уничтожила армию персидского Камбиса.

— Ты весёлый малый, Лэканий Скутула! – Рабдос сделал большой глоток из своего бурдюка. – Я вот что тебе скажу. Я оставлю тебя здесь главным, сам же возьму десять добровольцев и пойду по следу самаритянина. Ангвикул говорит, что этим вечером не будет ветра, так что я гарантирую, что приведу Симона сюда живым следующим утром.

— Разумеется, шельма. – Ухмылка одноглазого римлянина был жёсткой, безрадостной. – Только что ты ведь не пойдёшь тем же путём обратно. Этот хитрый проводник отведёт вас назад в оазис другим маршрутом, и так ты получишь всё вознаграждение один.

— И как же я устрою это в открытой пустыне?

— Легко. Пытался когда-нибудь охотиться на кочевников среди дюн в лунном свете? Неа, Рабдос. Если ты набираешь добровольцев, то вот перед тобой четыре сотни их. Никто из этого отряда не пойдёт на риск потерять свою долю.

Рабдос сплюнул на песок.

— Это же безумие, Скутула! Снаряжать целую когорту в пустыню ради одного человека…

Скутула кивнул.

— Ты прав. Но я получил свои приказы от Валерия Аргония, номарха Фив. Не от тебя.

— От этого жирного сибарита? Да он залился бы жиром от марширования в этих песках прежде, чем прошёл бы всего один день! Легко ему сидеть там, глядя вдоль Нила, и приказывать нам…

— Он получил свои приказы от префекта Флакка. А Флакк, в свой черёд – от императора.

— И Калигула поручил мне эту экспедицию, чёрт подери! – вскричал Рабдос. – Я здесь главный!

Скутула поднялся со скрипом поношенных доспехов и кожи. Он стоял, высокий, одна рука легко покоилась на навершии его меча – худощавый, крепкий ветеран, скалистое лицо которого не выражало ничего, помимо застывшей ухмылки, а единственный глаз блестел зловещим светом.

— Ты же не думаешь драться со мной за командование, не так ли, Рабдос?

Четыре центуриона также поднялись на ноги. Широкие черты лица Рабдоса боролись с гневом.

— Нет… конечно же, нет. – проворчал он наконец. – В конце концов, ты искушённый командир. Ты знаешь, что я прав.

Центурионы расслабились. Скутула ухмыльнулся ещё шире.

— Очень хорошо, Рабдос. Я признал, что ты в чём-то прав. Я назначу десяток своих людей сопровождать тебя. Вы отправитесь сразу же перед заходом солнца.

— Мои благодарности… командир. – произнёс Рабдос практически насмешливо. – Я знал, что у тебя есть понимание.

— Но я не доверяю тебе. Я всё равно думаю, что Калигуле нужно было бы оставить тебя гнить на том невольничьем острове вместо того, чтобы доверять что-то подобное…

— Он знал, что я лучший человек для этой работы, клянусь Гефестом!

— …что ж, я обозначил условия. Декурион Ацилий и восемь его легионеров пойдут с тобой; он крепкий пустынник, и не особо щепетилен, когда требуется извлечь информацию из заключённых.

— Я могу и лучше. – прервал его один из центурионов – приземистый человек со шрамом на лице, с выбритой практически наголо макушкой. – Я собирал много налогов для номарха Аргония; мне известно несколько способов убеждения, о которых вряд ли слышал даже сам Калигула!

— Нет, Каска. Я хочу, чтобы ты остался здесь и принял управление когортой. Я желаю пойти добровольцем вместе с Рабдосом и Ацилием.

— Ты! – воскликнули одновременно Рабдос и центурион.

Насмешливая гримаса Скутулы стала даже ещё шире.

— Это же лучший способ не спускать глаз с этого избранца Калигулы, э, Каска?

— Может быть. — сказал Каска, хмурясь. – Но кто тогда будет присматривать за тобой?

Рабдос расхохотался, его прищуренные глаза заблестели от мстительного удовольствия.

— Я вижу, что ты имеешь в виду, Скутула – целая когорта легионеров собираются стать добровольцами!

Худое лицо Скутулы потемнело от гнева.

— Подобное отсутствие доверия – не есть хорошо для морали! Что ж, прекрасно. Каска, прикажи Ацилию и его людям дать отчёт. Полные рационы и бурдюк воды – каждому. Мы соберём одиннадцать человек – достаточно мало, чтобы красться за этим Симоном незамеченными, чего никак не сможет сделать целая когорта. И – о да, ты можешь заплатить этому проводнику, Ангвикулу. Он не идёт с нами.

— Однако, какая у нас есть уверенность?... – начал Каска.

— Ты приготовишь когорту. Часом позже после того, как мы уйдём вы свернёте лагерь и последуете за нами. Наши следы будут ясно видны даже в лунном свете. Расположитесь веером и покройте как можно большую площадь пустыни, если ты реально думаешь, что мы попытаемся сделать обходной манёвр и проскользнуть мимо вас. Говорю тебе, что я не участвую ни в каких таких вероломных делах, и если Рабдос попробует провернуть нечто подобное, то обнаружит гладиус у себя в кишках.

Каска и другие центурионы выразили одобрение, и со стороны многих из ближайшего числа легионеров, слушавших речь Скутулы, послышались аплодисменты.

— Молодцы ребята! – выкрикнул Рабдос солдатам, кривая ухмылка исказила его грубые черты. – Здесь не замышляется никакого предательства. Это хорошая стратегия, и ничего более, а ваш командир Лэканий Скутула достаточно мудр, чтобы понять её. Доверьтесь нам, солдаты, и вы увидите, что щедрость императора Гая велика настолько, чтобы сделать каждого из вас богачом!

to be continious...

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Примечания переводчика

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

[2] Фамилья́р (англ. familiar, фр. familier; в русском языке — приживала) — териоморфный дух, согласно средневековым западноевропейским поверьям, служивший ведьмам, колдунам и другим практикующим магию. Ср. тотемное животное в шаманизме. Считалось, что фамильяры служили и помогали колдунам и ведьмам по хозяйству, в различных бытовых делах, но также при случае могли помочь околдовать кого-нибудь. Фамильяр обладал разумом на уровне обычного человека, имел собственное имя и чаще всего принимал форму животного. Так как они выглядели как обычные животные, то вполне могли шпионить за врагами хозяина и не только. Некоторые колдуны полагались полностью на фамильяра, как если бы он был их ближайшим другом.

Фамильяры упомянуты в шекспировском «Макбете» и других известных литературных произведениях. В большинстве из них фамильяры предстают в образе кошки (особенно чёрной, а как же!), совы, собаки, и иногда лягушки или жабы. Совсем редко фамильяров представляют в формах, не имеющих прямой аналогии в мире зоологии (например, гомункулусы или стихийные элементалы).

[3] Очевидно, Тирни использовал здесь древнеегипетские лексемы. Попробуем разобрать это имя по словам. ShAy – на самом деле означает «судьба»; wrt – «великое/-ая; весьма, очень»; ib – «сердце». В целом, всё верно, кроме «урэт», которое лучше было бы заменить на «гэр» — «быть спокойным, умиротворённым, безмолвным».

[4] Ближайшее сходство с данной цитатой, которое мне удалось найти в оригинальных др.-ег. источниках — «Тексты саркофагов», 12-ый час (по изданию «The Ritual of the Hours of the Night on the coffins of Heresenes and Nespaqashuty from Deir el-Bahari»); текст несколько иной, чем у Тирни, который, очевидно, пользовался собственной фантазией при его составлении, что не есть плохо.

«Декламация Двенадцатого Часа Ночи.

«Владычица Света, Который Не Есть Тьма» — имя её, она олицетворяет Быка Нун.

Пещера открыта для тех, кто в Нун.

Ступени открыты для тех, кто в свете.

Пещера открыта для Шу, и он выходит наружу.

Да спустится NN из дыры в земле к своим тронам, которые находятся в передней части ладьи Ра.

Да не пострадает она от того, что оказалась в затруднительном положении, трон NN, который находится в передней части ладьи Ра, великого, который сияет и поднимается из окна.»

[5] Геродот и в самом деле писал об этом. Приведём здесь цитату из его «История. Книга II. Евтерпа» в переводе Стратановского (изд-во «Наука», СПб, 1972):

«54. О прорицалищах в Элладе и о ливийском оракуле рассказывают в Египте вот что. Жрецы Зевса в Фивах рассказывали мне, что две женщины, жрицы из Фив, были увезены финикиянами и одна из них, как узнали, была продана в Ливию, а другая — в Элладу. Эти-то женщины и положили основание первым оракулам у упомянутых народов. На мой вопрос, откуда у них такие точные сведения, жрецы отвечали, что они тщательно разыскивали этих женщин, но, правда, безуспешно, а впоследствии узнали то, что и рассказали мне. Так мне передавали фиванские жрецы.

55. А жрицы в Додоне сообщили вот что. Две черные голубки однажды улетели из египетских Фив, одна — в Ливию, а другая к ним в Додону. Сев на дуб, голубка человеческим голосом приказала воздвигнуть здесь прорицалище Зевса. Додонцы поняли это как волю божества и исполнили ее. Голубка же, прилетевшая в Ливию, как говорят, приказала основать там прорицалище Аммона. И это также — оракул Зевса. Это мне рассказывали додонские жрицы. Старшую из них звали Промения, среднюю Тимарета, а младшую Никандра. И другие люди из Додоны, из числа храмовых служителей, подтвердили мне их рассказ.

56. Мое собственное мнение об этом вот какое. Если финикияне действительно похитили тех женщин из храма и одну продали в Ливию, а другую в Элладу, то, по-моему, эта последняя прибыла в Феспротию в Элладе (тогда Эллада называлась еще Пеласгией). Здесь в плену, будучи рабыней, она основала под мощным дубом святилище Зевса, так как она, естественно, помнила о Зевсе также и на чужбине, куда приехала, будучи служительницей его храма в Фивах. Когда она научилась затем эллинскому языку, то устроила прорицалище и рассказала, что ее сестру продали в Ливию те же самые финикияне, которые продали и ее.

57. Голубками же, как я думаю, додонцы называли этих женщин потому, что те были из чужой страны и, казалось, щебетали по-птичьи. Когда затем голубка заговорила человеческим голосом, то это значит, что они теперь стали понимать женщину. Пока же она говорила на чужом языке, им казалось, что она щебечет по-птичьи. Действительно, как же может голубка говорить человеческим языком! Когда же они называют голубку черной, то этим указывают на то, что женщина была египтянкой.»

[6] Амон (др.-ег. Imn – «тайное, скрытое», ткж. «творить, формировать») — бог небес, «таинственнейший из божеств» в мифологии Древнего Египта. Баран и гусь — священные животные Амона. С эпохи Среднего царства его изображали в антропоморфном облике, с перьями шути на головном уборе, заимствованными у бога плодородия Мина (Коптос). Первоначально Амон — местный бог Фив. Помимо этого локального культа, Амон считался также одним из сокрытых божеств гермопольской Огдоады, состоя в паре со своей женской ипостасью (Амунет). Мифологическая проработка образа Амона скудна. Считалось, что его супругой является Мут, хотя в более ранних источниках в этом качестве фигурировала Усерет (что касается Амунет, то она была лишь женским воплощением Амона и собственного образа не имела). Сыном Амона и Мут являлся бог луны и экзорцист Хонсу. Амон, Мут и Хонсу вместе составляли фиванскую триаду. Так как Амон отождествлялся с Мином, к нему прилагался эпитет «Камутеф». Уже в Первый переходный период появляются первые упоминания об Амоне не просто как о самостоятельном божестве, а как о демиурге и верховном боге. Появляется титул «Супруга бога Амона», которым обладали поначалу верховные жрицы, а позже исключительно женщины царской крови. В результате политического возвышения Фив в период Среднего царства культ Амона приобретает большую популярность, а при XVIII династии фиванских фараонов становится главным государственным богом. В русле синкретизма он был отождествлён с древним гелиопольским солнечным богом Ра в образе бога Амона-Ра, царя богов и старшего божества Эннеады ("Девятерицы").

[7] Сразу же приходит на ум 21 старший аркан Таро. Весьма интересная трактовка ступеней посвящения Тирни в форме остановок-святилищ, каждое из которых посвящено некому древнейшему Архетипу. Соответственно, 6 старший аркан Таро – «Влюблённые», очевидно, не случайно был выбран Тирни, что явствует из дальнейшего сюжета. «Влюблённые», помимо самой очевидной символики, означает также и необходимость выбора.

[8] Стикс (др.-греч. Στύξ «чудовище», лат. Styx) — в древнегреческой мифологии — олицетворение первобытного ужаса (στυγεϊν, слав. стужаться) и мрака, из которых возникли первые живые существа, и персонификация одноимённой мифической реки Стикс. Это одна из пяти рек (вместе с Летой, Ахероном, Коцитом и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида, Гадесе.

"Воды Стикс, текущие из скалы в Аиде, Зевс сделал залогом клятв, предоставив ей эту честь за то, что Стикс со своими детьми была его союзником в борьбе с титанами."

Аполлодор. Мифологическая библиотека. Книга I

[9] Стигия — вымышленное доисторическое царство, преимущественно фигурировавшее в цикле произведений Роберта Говарда о Конане. Название государства происходит от названия реки Стикс из греческой мифологии. Как и многие имена собственные, использованные при создании Хайборийской эры, по мнению исследователей творчества автора, Роберт Говард почерпнул Стигию из «Очерков мифологии» Булфинча. Она создавалась в качестве предшественницы древнеегипетской цивилизации, в общем контексте Хайборийской Эры.

Как сказано в эссе Хайборийская Эра, Стигия зародились ещё до катаклизма, разрушившего Атлантиду и Лемурию. Жителями страны были представители дочеловеческой цивилизации. Что эта за «дочеловеческая цивилизация», не уточняется, однако в романе «Час дракона» говорится, что многие древние постройки Стигии сделаны не людьми. Кроме того, в «Боге из чаши» говорится, что некогда Стигией правили короли-гиганты, поклоняющиеся разумным змеям. Далее, как сообщает Говард в эссе «Хайборийская эра», спустя многие века с дальнего востока континента некий загадочный народ, пришедший из безымянного южного материка (по-видимому из Австралии), был вынужден бежать на запад из-за бунта своих рабов, выходцев с затонувшей Лемурии. Опальные беженцы поселились у реки Стикс, ассимилировавшись с местными жителями.

Стигия была расположена вдоль южного берега реки Стикс, также называемой Нилусом, давшей название государству. В Хайборийскую эпоху, река отделяла земли хайборийцев от Чёрных королевств. Истоки реки начинались там же, где и современный Нил. Река текла от истока на юге прямо на север до земель Шема, а затем сворачивала перпендикулярно, устремляясь на запад и впадая около города Кеми в Западный океан. После завершения Хайборийской эры очередной виток катаклизмов превратил часть Стикса, впадающую в океан, в Средиземное море. Столицей Стигии являлся город Луксур, он был административным центром за 10000 лет до событий «Часа дракона», вплоть до начала исторического периода. Название города заимствовано Говардом из названия египетского города Луксор. Другой крупный город, Кеми — религиозный центр Стигии. Кеми ещё древнее, чем Луксур, он был построен дочеловеческой расой. Является резиденцией ордена магов Чёрный круг.

Несмотря на неприязнь к чужим народам, стигийцы весьма преуспели в культурном плане. Они были развитой цивилизацией ещё, когда катастрофа не уничтожила Турийскую культуру вместе с Атлантидой и Лемурией. Письменность представляет собой подобие египетских иероглифов.

Религия в Стигии играла одну из важнейших ролей, каста священнослужителей обладает огромным влиянием на государственном уровне. Главенствующим культом в Стигии являлся культ Змея, представленного верховным божеством стигийского пантеона Сетом, которому по-видимому, поклонялись ещё в Турийскую эру. Характер верований в Сета имеет зоолатрическую форму. Известный стигийский обряд предписывает с наступлением темноты выпускать из храмов священных питонов, которые могут беспрепятственно ползать по городу и убивать прохожих. Убийство такого священного змея считается святотатством и карается смертью. «Детьми Сета» зовутся говорящие змеи, фигурирующие в рассказе «Бог из чаши». Образ древнеегипетского Сета явно не совпадает с образом змееподобного Сета у Говарда, по-видимому автор частично использовал иконографию другого древнеегипесткого божества, змея хаоса Апопа. Согласно рассказу «Долина червя» Сета позднее стали идентифицировать с Сатаной. Возможно, Роберт Говард черпал вдохновение от высказываний Рене Генона, который говорил о демонопоклонском характере верований древних египтян, в частности касаясь идентификации Сета и Сатаны.

Также известен культ Ибиса, конкурирующего за власть с культом Сета. Предположительно, Ибис являлся единственным добрым божеством в Стигии.

[10] Ливийская пустыня расположена в Северной Африке (северо-восточная часть Сахары) и занимает две трети территории всего Египта, а также частично Ливии и Судана. В огромных впадинах на ее поверхности, в месте выходов грунтовых вод находятся крупные оазисы: Харга, Дахла, Фарафра, Бахария, Сива, эль-Файюм и Куфра. Все они вплоть до 80-х гг. 20 века не имели иного транспортного сообщения друг с другом и с остальным миром, кроме верблюжьих караванов (помимо Файюма).

С ранних времён регион Ливийской пустыни был тесно связан с Древним Египтом, жителями были ливийские племена (упоминаются адирмахиды, гилигаммы, насамоны, авгилы). В античное время здесь находилась историческая область Ливия, существовало государственное образование в оазисе Сива — Аммоний. Северные районы Ливийской пустыни входили в сферы влияния многих покорителей Египта: персов, македонян, римлян, византийцев. С глубокой древности через пустыню шёл транзит товаров по караванным путям от побережья Средиземного моря к центральным областям Африки.

В мифологии древних египтян и ливийцев существовало божество — олицетворение Ливийской пустыни — Ха, а также архаическое божество-правитель Ливийской пустыни — Аш. Позже они были замещены и вытеснены другим богом пустыни — (древнестигийским) Сетом/Сутэхом.

[11] См. одноимённый рассказ Тирни в том же цикле о Симоне Маге. «Книга Тота» — самый могущественный гримуар в этом цикле, что не сильно отличается от его исторической трактовки, с той лишь разницей, что подлинную древнеегипетскую «Книгу Тота» написал даже не просто какой-то могучий чародей древности, а сам бог знаний и магии Джехути. В связи с этим интересно сравнить сюжеты новеллы Тирни «Книга Тота» и древнеегипетской легенды «Сатни-Хэмуас и Книга Тота».

[12] Тот-Амон — персонаж рассказов Роберта Говарда. Впервые появился в качестве действующего лица в самом первом рассказе о приключениях Конана «Феникс на мече». Писателями, продолжившими сагу о Конане, Тот-Амон был превращён в главного врага Конана, несмотря на то, что эти два персонажа в произведениях Говарда никогда не встречались и знали друг друга только понаслышке.

Тот-Амон в произведениях Говарда является могущественным колдуном из Стигии, вымышленного эквивалента Древнего Египта, занимая сан жреца бога Сетха. Как и большинство других имён собственных, имена персонажей-стигийцев даны Говардом по принадлежности к египетским именам. Имя злодея Тота-Амона не является исключением, оно представляет собой слияние имён древнеегипетских богов Тота и Амона, так же как, например, имена синкретических божеств "Бастет-Мут" или "Птах-Сокар". Самого Тота-Амона Говард вводит как действующее лицо лишь в одном рассказе — «Феникс на мече». В трёх других рассказах Говарда — «Бог из чаши», «Час дракона» и «Хозяин кольца» — он лишь упоминается. Последователи и продолжатели творчества Роберта Говарда, такие как Лин Картер и Леон Спрэг де Камп, в своих собственных рассказах и доработках незаконченных произведений Говарда сделали Тота-Амона заклятым врагом Конана, однако Тот-Амон и Конан лично друг с другом не были знакомы, хотя колдун и покушался на его жизнь через слугу-демона в рассказе «Феникс на мече».

[13] Ло́тос жёлтый, или лотос американский (лат. Nelumbo lútea) — травянистое водное растение рода Лотос (Nelumbo) монотипного семейства Лотосовые (Nelumbonaceae).

Очевидно, что Тирни имеет в виду некий другой, более «мифический» сорт этого священного болотного растения.

Известно, что в древнем Египте у жрецов и придворных в почёте был голубой лотос (в составе благовоний), который ныне считается опасным психотропным средством и запрещён во многих странах. Помимо этой аналогии, Тирни, как уже явствует из аннотации к новелле, вдохновлялся творчеством Ф. Герберта, соответственно, загадочная «пыль(ца) Жёлтого Лотоса» имеет прямое отношение к «меланжу», производимому гигантскими пустынными вурмами планеты Арракис.

Эта экзопланетарная пряность занимает центральное место во вселенной "Дюны". Она может употребляться в пищу, имеет аромат корицы, но точно вкус пряности не повторяется.

"– Вы помните, какой был вкус у Пряности, когда вы попробовали её в первый раз?

– Она напоминала корицу.

– Но вкус ни разу не повторялся, – заметил Юйэ. – Она как жизнь – каждый раз предстает в новом обличье. Некоторые полагают, что меланж вызывает так называемую реакцию ассоциированного вкуса. Иначе говоря, организм воспринимает её как полезное вещество и, соответственно, интерпретирует её вкус как приятный, – это эйфорическое восприятие. И, подобно жизни, Пряность никогда не удастся синтезировать, создать её точный искусственный аналог…"

В романе Герберта представлены следующие полезные свойства пряности:

— меланж значительно продлевает жизнь (как минимум в 2 раза);

— из него можно синтезировать практически всё — от ткани до взрывчатки, это отличное топливо (аналог нефти);

— меланж гораздо дороже золота и урана — за чемодан пряности можно купить планетарную систему. Меланж — основа галактической экономики и политики;

— меланж ускоряет мозг до уровня суперкомпьютера, позволяет рассчитать сложнейшие траектории и видеть будущее, что необходимо человечеству будущего для межзвёздных путешествий.

— меланж обладает питательными свойствами.

Принятие меланжа не обходится без своеобразных последствий:

— меланж, не имеет побочных эффектов, если потребляется в небольших объёмах, но вызывает мощную зависимость, которую нельзя преодолеть никаким способом. Пряность перестраивает организм, поэтому, отказавшись от неё, человек погибает.

— при потреблении в больших количествах белки, радужные оболочки и зрачки глаз окрашиваются в тёмно-синий цвет. Фримены называют этот эффект "глаза ибадата" (араб. عبادة‎, «ибада» — «поклонение»).

— при потреблении в огромных количествах пряность вызывает мутации в организме, постепенно превращая человека в мутанта (гильд-навигатора), которые даже дышат воздухом, насыщенным меланжем.

Таким образом, «пыльца Жёлтого Лотоса» у Тирни и меланж у Герберта обладают общими чертами: психотропное воздействие (расширенное восприятие, видение проблесков прошлого/будущего), продление жизни и эффект «глаз ибадата», т.е. посинение радужки и белков от долгого употребления (жрица Туэрис).

[14] Вновь отсылка в предшествующему по хронологии рассказу Тирни «Кольцо Сета».

[15] Шаддам-Эль – явное заимствование Тирни из ветхозаветной мифологии.

Шаддáй (Шадáй, Эль-Шаддáй) (др.-евр. ‏שדי‏‎) — одно из имён Бога в иудаизме. Слово Шаддай, которое всегда встречается рядом с именем Эль, употребляется также отдельно, как имя Бога, главным образом, в книге Иова. Обычно переводится как «Всемогущий» (в Септуагинте чаще всего др.-греч. παντοκράτωρ, см. Спас Вседержитель). Еврейский корень שדד‎, от которого, возможно, произошло это имя, означает «подавлять», «прибегать к насилию», «грабить». В таком случае слово «шаддай» означает «разрушитель», «грабитель». Возможно, первоначальное обозначение этого имени было «владычествование» или «всё побеждающая мощь», и это значение утвердилось в имени Шаддай.

Ещё одно толкование — слово происходит от арамейского "шада" («лить, брызгать»), и, таким образом, Эль-Шаддай — это бог дождя или бури.

Как можно увидеть, Тирни не просто так использовал именно это имя древнееврейского бога Яхве, т.к. его прямое значение – «разрушитель», что вполне подходит древнему и ужасному богу-Червю, «Пожирателю земли».

— Ну-с, Ангвикул?

— Его там нет, — сказал худой кочевник. – Однако его следы ясно видны. Он ушёл дальше по морю из песка.

Рабдос кивнул, убрал меч в ножны и повернулся к большой массе солдат, что следовали за ним – более четырёх сотен, вытянувшихся вдоль тропы, по которой они маршировали уже полночи. Их доспехи мягко поблёскивали под луной.

— Мы отдохнём здесь около часа, — прорычал он своим ближайшим офицерам. – Зажгите факелы. Поместите их здесь в круге, за скальным выступом – мы же не хотим, чтобы наш противник их увидел. После этого приведите ко мне пленного по имени Сэпа.

Приказ был исполнен в несколько минут. Большинство солдат когорты[6] устроились снаружи круга из факелов и предались поеданию своих рационов и питью из бурдюков. Рабдос уселся на валун и прислонился спиной к камню; по бокам его находились одноглазый римский командир Лэканий и несколько его центурионов. Рабдос некоторое время пристально и хмуро взирал на бородатое, темноглазое лицо проводника. Последний же чувствовал себя неуютно под этим изучающим взглядом, нервозно подёргивая себя за тёмную бороду и часто поглядывая в сторону юго-восточных дюн.

Тут в круге света возникло несколько солдат, ведущих пленника – высокого, одетого в тёмную мантию египтянина, чья выбритая голова блестела в огнях факелов.

— Что ж, Сэпа, жрец Птаха, — произнёс Рабдос, обратив свою тяжелобровую хмурую гримасу к пленнику, — нашёл ли ты уже свой язык?

— Я уже рассказал тебе всё, что знаю. – ровным тоном ответил человек. В его спокойных миндалевидных глазах не было страха.

— Хочешь ли ты умереть под пыточными ножами, как и все твои друзья-служители?

— Ты не узнаешь от меня ничего сверх того, что узнал от них. Симон из Гитты вернул кольцо Тота-Амона в то место, откуда оно было украдено.[7] Оно спрятано там, где его никто уже больше не найдёт. Симон ничего не сказал другим служителям об этом, кроме вышеупомянутого, и они не спрашивали его о большем. И это хорошо, ибо, несмотря на ваши угрозы, мир отныне будет в безопасности от чудовищной силы кольца.

Рабдос поднялся, гнев затмил его брутальные, грубые черты лица. Его броня лязгнула, когда он сделал шаг вперёд; огни факелов мерцали на его полированной грудной пластине и железном шлеме.

— Я знаю, к чему ты клонишь, жрец. — рыкнул он. — Ты упираешься, ожидая своей доли. Что ж, тогда она у тебя будет. Тут у нас есть, чем поживиться, клянусь Поллуксом![8]

— Твои взятки столь же бесполезны, как и угрозы.

— А ты осёл, лысоголовый. Как мне сообщил Авл Флакк, префект Египта,[9] император Гай сходит с ума, желая вернуть это кольцо и поймать человека, укравшего его у него. За его возвращение он предложил награду, которая сделает любого в этой когорте богачом.

— Я не могу открыть то, что не должно стать известно.

Рабдос сплюнул на землю, затем медленно извлёк длинный кинжал из-за своего пояса.

— У Калигулы есть игра, которую он проводит с упирающимися заключёнными. Она называется «смерть от многих ранений». Я опробовал её на некоторых твоих прислужниках, и думаю, что они поведали мне всё – если вообще что-либо знали. Но ты – ты был главой их храма. Ты должен знать.

Египтянин перевёл свой презрительный взгляд вдаль, воззрившись на залитые лунным светом дюны за пределами круга факелов.

— Я умру здесь. – сказал он. – А вы умрёте там.

Рабдос отметил, что Ангвикул украдкой сделал знак отвращения зла. В глазах проводника светился страх.

— Ангвикул знает. — продолжал пленный жрец. – Он слышал старые предания. Спроси его.

— Спросить о чём? – Рабдос обернулся к проводнику. – О чём болтает этот старый ворон?

— О древней… легенде. – Ангвикул бросил быстрый взгляд в сторону песчаного раздолья. – В ней говорится, что Апофис, Великий Змей,[10] спит… где-то там…

— Ха! – Рабдос снова сплюнул. – Жрец, если ты пытаешься сбить с толку моих людей этой болтовнёй про тёмные легенды…

— Легенды? – Сэпа ласково улыбнулся. – Была ли то легенда, что Камбис, персидский завоеватель, послал армию из пятидесяти тысяч воинов через эти пустыни более пяти столетий тому назад? Он надеялся поживиться богатством Оазиса Амона, что на северо-западе, однако его армия так и не дошла туда. И ни один персидский солдат не вернулся тогда из пустыни!

Рабдос почувствовал укол беспокойства. Он часто слышал эту историю прежде.

— Не пытайся испугать нас баснями про змей, жрец. Геродот пишет, что та армия погибла в великой песчаной буре.

— Именно. Однако Апофис известен грекам и римлянам как Тифон. И разве не Тифон – повелитель великих ветров, что приходят с юга?

— Замолкни! – Рабдос яростно ударил египтянина по лицу открытой ладонью. – Я вижу твою игру, однако она не сработает. Тебе не удастся сыграть на чувствах моих людей с помощью своих суеверий.

— Мой хозяин, — нервно произнёс пустынный проводник, — быть может, нам стоит прислушаться к нему. Мне тоже доводилось слышать истории…

— Ну-ка заткнись, Ангвикул. – Рабдос повернулся обратно к жрецу, на его широкой физиономии появилось насмешливое выражение. – Тебе не отпугнуть нас, египтянин. Звон монет звучит громче, чем шёпот суеверий. Если ты не захочешь сотрудничать, то умрёшь от тысячи ножевых ранений. Мы же потом выйдем в дюны и всё равно приведём назад твоего прислужника-ренегата.

— Ага, и есть ещё кое-что. – сказал в ответ жрец. – Император, несомненно, должен сильно бояться Симона из Гитты, ведь он приказал целой когорте легионеров вместе с тобой гнаться за ним. Возможно, он поступил мудро, ибо Симон – не обычный человек.

Рабдос сердито нахмурился, ведь египтянин задел его больное место. Если бы ему была дана свобода выбора, он бы собрал быстрый отряд из примерно дюжины закалённых ветеранов; разумеется, не более двух десятков максимум. Но император и префект Флакк обоюдно посчитали необходимым собрать целую когорту.

— Мы ничем не рискуем, жрец. Мы будем гнать этого самаритянина до предела его возможностей, пока он не рухнет где-нибудь в пустыне. Тогда мы притащим его обратно в Александрию, где Авл Флакк придумает для него ещё более убедительные уговоры, чем даже тысяча порезов.

— А знаешь ли ты, что Симон – боец, что выжил после двух лет на ваших римских аренах?

Рабдос расхохотался от души.

— А я выжил шесть лет в легионах, Сэпа, и ещё четыре года на тюремном острове Понтии! Я убил во много раз больше людей, чем этот твой Симон, и я не сомневаюсь, что прикончу его в поединке, если до этого дойдёт. Однако император желает получить его живым.

— Симон ещё и маг, – продолжил жрец, — обучавшийся адептами Персии и страны Кем[11] в искусствах, о которых тебе неизвестно ничего.

Рабдос кивнул, цинично ухмыляясь.

— Ага, и его наставники были вроде тебя. Однако твои искусства не помогли тебе, разве нет? И ему они тоже вряд ли помогут. Детские умения маскировки и иллюзии не смогут спрятать твои следы на дюнах.

— И всё же эти искусства помогут мне, слуга Рима. Они позволят мне управлять твоими действиями.

— Что? – Рабдос настороженно напрягся и крепче схватил свой кинжал. Стражники, позволившие было жрецу свободно стоять, тут же придвинулись ближе к нему и вновь схватили его за руки.

— Смотри, — спокойно произнёс египтянин, — когда вы пойдёте через пески, то откроетесь для двух ужасных противников – великого змея Апофиса и мага Симона. И либо один, либо другой из них прыгнет на тебя, когда ты меньше всего этого ждёшь – прямо вот так!

Быстрым, плавным и вместе с тем неторопливым движением жрец кинулся к Рабдосу, оставив свой тёмный плащ в руках удивлённых стражников. Командир когорты едва смог избежать рук, пытающихся вцепиться ему в горло, и вонзил свой кинжал по самую рукоять в грудь египтянина. Жрец тут же рухнул наземь, перекатился на спину, содрогнулся всем телом и замер. Рабдос, склонившись над ним, увидел тёмное пятно крови на тунике Сэпа и исчезающую улыбку на его губах.

— Он меня разыграл, клянусь Палладой! – прорычал он. – Хитрый шакал использовал мои собственные боевые инстинкты против меня же, чтобы избежать пыток. Если этот Симон столь же хитёр, как и он, нам и в самом деле нужно быть осторожными!

Рабдос выпрямился, вытер кинжал о рукав своей туники, затем убрал его в ножны.

— Идёмте, парни, мы сворачиваем лагерь и маршируем на запад. Я хочу поймать Симона из Гитты прежде, чем пройдёт ещё день – и он мне нужен живым.

Пока солдаты спешно паковали своё снаряжение и закидывали его на плечи, Рабдос обратил внимание, что Ангвикул смотрит на юго-запад и тихо бормочет что-то по-египетски.

— Что ещё за чушь ты там несёшь? – потребовал он. – Повтори это на понятном греческом.

— Это заклинание из «Текстов саркофагов» Ани, командир. Никто не входит в эти области без того, чтобы произнести их заранее. Это молитва против Апофиса: «Сгинь, ползи прочь от меня, о змей. Вернись на дно того озера Бездны, в которое Древние изгнали тебя…»

— Заткнись, — оборвал его Рабдос с отвращением. Затем, увидев озабоченные взгляды нескольких своих офицеров:

— Не берите в голову бредни этого суеверного погонщика верблюдов, парни! Думайте лучше о награде императора.

Снаружи круга факелов послышались одобрительные возгласы и рукоплескания людей. Рабдос довольно осклабился. Эти римские легионеры были жёсткими, практичными. Затем он ощутил, как Ангвикул дёргает его за рукав туники.

— Прошу прощения, командир, если моя молитва вызвала затруднения. Это просто привычка, распространённая среди нашего оазисного народа. Теперь же, если ты заплатишь мне деньги, что обещал, я отправляюсь восвояси.

Рабдос окинул взглядом кочевника, после чего грубо рассмеялся.

— Ты что, взаправду боишься идти вместе с нами дальше в пустыню, э?

— Н-нет… но ведь следы нужного вам человека очевидны. Конечно же, вы можете двигаться по ним отсюда без моей помощи.

— А что, если поднимется ветер и сотрёт их? Как тогда мы сможем найти его без твоей экспертизы, маленький пустынный змей?

— Этой ночью ветра не ожидается. – ответил Ангвикул.

— И откуда тебе это известно?

Стройный проводник, казалось, нервно принюхался к воздуху.

— Я из пустынного племени. Мне известно такое. Ветра не будет.

— И всё же ты пойдёшь. Ты получишь свою плату, когда Симон из Гитты будет в моей власти, живой и способный говорить.

— Я доверюсь тебе, командир. Когда вы вернётесь с Симоном к Большому оазису, то сможете заплатить мне…

Вновь Рабдос громко расхохотался. Затем его лицо посуровело.

— Идём, маленький змей, и не трать больше моего времени. Ты получишь свои деньги, когда и все остальные их получат. И тебе придётся потрудиться для этого не меньше других!

Факелы были погашены; легионеры вновь выстроились в длинную линию. Ангвикул, идя рядом с Рабдосом, пока тот суетился, выкрикивая приказы, вдруг напряжённо пробормотал:

— Не давай им маршировать в унисон, командир. Пусть они идут как хотят.

— Э? – Рабдос поглядел вниз на нервного маленького человечка. – Это что, ещё одно из твоих пустынных суеверий?

— Называй это как хочешь. Кочевники избегают пересекать эту часть пустыни, маршируя в больших группах, так как боятся, что ритмическая поступь многих людей может пробудить Великого Змея, что дремлет под песками.    

Смех Рабдоса в этот раз прозвучал резким рёвом в ночной тиши.

— Не беспокойся, маленькая ящерица, в этих рыхлых песках в принципе нет смысла пытаться маршировать, хах!

Пока когорта двигалась по залитым лунным светом дюнам, Ангвикул осознал, что смех командира был несколько вымучен. Даже этот грубый и брутальный человек почувствовал смутную угрозу, что пребывала здесь, среди песка и звёзд. Поняв это, пустынный проводник вновь ощутил холодок предчувствия и начал бормотать неслышную молитву к Осирису.

* * *

Ноги Симона устало волочились, пока он брёл вдоль осыпающихся песчаных дюн. Звёзды Ориона и Киля[12] заменили Пегаса и Рыб. Низко на юге горел яркий Канопус[13], его белизна плавно переходила в насыщенный серно-жёлтый, когда рассвет начал слегка окрашивать индиговую черноту небосвода.

Он помедлил и обернулся в сторону, откуда пришёл. При свете занимающейся зари вереница его волочащихся следов была отчётливо видна на поверхности гладкого песка, безнадёжно бросаясь в глаза. Устало ругнувшись себе под нос, Симон поднял бурдюк с водой и сделал маленький глоток. Бурдюк был пуст больше, чем наполовину. Симон знал, что ему нужно как можно скорее найти укрытие, прежде чем солнце поднимется высоко, или же он действительно окажется в тяжёлом положении.

Продолжая идти на запад, он теперь видел в усиливающемся свете отдалённые выступы тёмного камня – остров в этом море из песка, что лежал немного к югу от его западного курса. Ему было бы неплохо укрыться там. При удаче в этих скалах может оказаться небольшой природный карман с водой; а может и ветерок прилететь, что сотрёт его следы…

Прошёл час. Канопус и Сириус померкли вслед за меньшими звёздами. Солнце пылало, раскалившись добела над восточными дюнами. Симон ощущал его жар, так что снял плащ и продолжил брести.

— Анэт-хэру-эк, итха эм Хэпера, — отстранённо пробормотал он. – Почтение тебе, кто приходит как Хэпри, творец богов.[14] Ты встаёшь, ты сияешь, освещая землю…

Это была приветственная молитва к рассвету из «Текстов саркофагов» божественного писца Ани; мольба к Солнцу, направленная против тьмы смерти. Но Симон знал, что сегодня для него не будет благословений от Хэпри, рассветного солнца.

Прошёл ещё час, затем другой. Гортань Симона горела. Он опустился на колени и сделал долгий глоток драгоценной воды, после чего решительно завязал бурдюк. Скальный выступ маячил уже ближе, его практически отвесные склоны из тёмного камня казались чуть ли не вертикальными, резко вздымаясь из окрашенных светом песков. Окажется ли вскоре этот тёмный остров в море дюн его могилой?

Послышалось хлопанье крыльев. Симон повернулся и увидел чёрную птицу слева от себя, что уселась на песок. Это был не стервятник, но крупный голубь. Вот он подошёл к Симону, тихо воркуя, пока не оказался на расстоянии длины руки от него. Симон глядел на него в удивлении. Птица остановилась и склонила голову набок, глядя на него одним глазом, который был столь же глубокого синего цвета, что и вечерние небеса.

Чёрный голубь, с глубоко-синими глазами…

Очарованность Симона прошла. Здесь, перед ним была поддерживающая жизнь плоть и кровь…    

И стоило только этой мысли пронестись в его уме, как птица вспорхнула в воздух и была такова – уменьшающийся чёрный контур, что уносился прочь в сторону темнеющего скалистого утёса на юго-западе.

Симон поднялся на ноги, новая надежда обновила его энергию. Стервятник или даже ворон могут забраться настолько далеко в эти безводные пустоши, но голубь? Едва ли! Несомненно, его присутствие указывает, что здесь имеется вода и, возможно, даже растительность в тени скалы.

Прошло ещё два часа. Было уже около полудня, когда Симон дотащился до основания массивного каменного выступа и упал в его тень. Разочарование сменило его надежду. Здесь не было воды – ничего, кроме песка и камня…

По мере того, как сила медленно возвращалась к нему, он заметил то, что ускользнуло от его ослеплённого солнцем взгляда во время приближения. Скалистый отрог, в чьей тени он лежал, не был натуральным. Он был сформирован из огромных каменных блоков, которые были гладко вырезаны и пригнаны один к другому без использования извести.

Симон медленно поднялся. Там, где отрог соединялся с подножием восточного утёса, располагалась каменная лестница, уходящая под углом вверх. На вершине этой лестницы, прямо на каменном навесе стояла молодая темноволосая девушка, завёрнутая в белое одеяние.

to be continious...

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Примечания переводчика

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Название «Книга мёртвых» дано египтологом Р. Лепсиусом, но правильнее её было бы назвать «Книгой Воскресения», так как её египетское название — «Рау ну пэрэт эм хэру» дословно переводится как «Главы о выходе к свету дня».

(https://www.bmimages.com/preview.asp?imag...)

Одни из лучших образцов «Книги мёртвых», написанных на свитках папируса, относятся ко времени расцвета культуры при XVIII династии ("Папирус Ани"); с её началом это произведение вступило в новую стадию своего развития, из саркофагов погребальные тексты перенеслись на папирусы. Наибольшее число папирусов с текстами из "Книги мёртвых" было найдено в захоронениях города Фивы; именно по этой причине версию "Книги мёртвых", получившую распространение в этот период, называют Фивской. Большинство их было найдено в фиванских гробницах и принадлежало главным образом жрецам и членам их семей. Эти папирусы богато украшены тончайшими рисунками, изображающими сцены погребения, совершения заупокойного ритуала, посмертного суда и другие сцены, связанные с заупокойным культом и представлениями о загробной жизни.

Также существует Саисская версия "Книги мёртвых", появившаяся в результате деятельности фараонов XXVI династии, когда произошло всеобщее возрождение древних религиозных и погребальных традиций, были восстановлены храмы, а старые тексты "Книги мёртвых" переписаны, переработаны и упорядочены.

В эпоху Древнего царства существовал обычай чтения вслух заклинаний для умершего царя, что должно было обеспечить ему загробную жизнь. Позднее подобные тексты стали записывать и в гробницах египетских вельмож ("Тексты пирамид"). Ко времени Среднего царства собрания заупокойных заклинаний (частью — старых, частью — сочиненных заново по их образцу) записывались уже на поверхности саркофагов и стали доступны каждому, кто мог приобрести такой саркофаг ("Тексты саркофагов"). В Новом царстве и позднее их записывали на папирусных свитках, а иногда на коже. Эти свитки и получили название «Книги мёртвых», несмотря на то, что они сильно различаются по содержанию и расположению текстов.

Этот религиозно-магический сборник производит впечатление хаотического нагромождения молитв, песнопений, славословий и заклинаний, связанных с заупокойным культом. Постепенно в «Книгу мёртвых» проникают элементы морали. На развитие этических воззрений указывают главы 1, 18, 30 и 125. По своей сути «Книга мёртвых» является религиозным сборником, поэтому имеющиеся в ней элементы нравственности переплетаются с древней магией.

Р. Тирни здесь искажает (возможно, сознательно) хронологию, т.к. "Папирус Ани" относится к более поздним сборникам ритуальных текстов на папирусах, известным как "Книги мёртвых". Эти сборники гимнов, заклинаний и молитв произошли от "Текстов саркофагов" (Среднее царство, ~2000 до н.э.), а те, в свою очередь, от "Текстов пирамид" (Древнее царство, ~3000 до н.э.). Соответственно, "Тексты саркофагов писца Ани" — это неправильная формулировка, т.к. исторический Ани жил намного позже времени бытования "Текстов саркофагов".

Подробнее см.:

1. https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/22...

2. https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/16...

[2] Аме́нти (Аме́нтес) — название подземного мира в древнеегипетской мифологии.

У древних египтян считалось, что душа после смерти спускалась на запад с нисходящим солнцем в подземный, загробный мир, имя которого (др.-ег. "imnt(y)" — "западное направление") представляло собой мир закатившегося солнца.

Изображения Аменти встречаются в большом количестве на стенах захоронений и в рукописных свитках папируса, называемых «Книгой мёртвых», встречаемых вместе с мумиями.

Покровительницей этого царства мёртвых была богиня, которую иногда называют по названию царства (Аментет).

Согласно верованиям египтян, царство Аменти было эзотерически разделено на 14 зон. Каждая из этих частей царства Аменти соответствовала в наибольшей степени человеку, в зависимости от того, как он показал себя, находясь в царстве живых. Аменти служило для попавшего в него человека своеобразным чистилищем, и если туда попадала душа древнеегипетского праведника, то вскоре она отправлялась в царство богов ("поля Иару/Иалу"), всем же остальным была уготована участь провести в Аменти столько, сколько хватит для очищения совести.

Духами Аменти назывались четыре мифических существа, под чьё особое покровительство древние египтяне отдавали четыре стороны света и в то же время различные части внутренностей человека. Эти внутренности при бальзамировании заключались в канопы, олицетворявшие сыновей Гора: Хапи, Амсети, Кебехсенуф и Дуамутеф.

У врат мира Аменти сидел страж, поглощавший души, с открытой пастью — символом земли, поглощавшей мертвецов. В преддверии Аменти, в зале «двойной справедливости» (награждающей и наказующей) души представали на суд Осириса.

У древних египтян были и другие названия для потустороннего мира — Дуат и Хэрет-Нэчер.

В Додинастический период считалось, что Дуат находился на небе; согласно религиозным представлениям египтян того времени, души умерших вселялись в звёзды. Немного позднее закрепилось представление о том, что бог Тот на серебряной ладье перевозит души в Дуат. В Древнем царстве считали, что Дуат находится в восточной части неба. Одновременно загробный мир локализовали на западе, в Западной пустыне, и его покровителем выступал Ха. И только в начале Среднего царства у египтян сформировалось представление о том, что Дуат — подземный мир. В "Текстах пирамид" Дуат отождествлялся с Полями Иалу.

[3] С лат. Anguiculus переводится как «угорь», что любопытно. – прим. пер.

[4] Лат. «Южная Рыба». — прим. пер.

[5] Имеется в виду Фомальгаут — самая яркая звезда в созвездии Южной Рыбы и одна из самых ярких звёзд на ночном небе. Название звезды означает «рот южной рыбы» (в переводе с арабского: فم الحوت fum al-ḥūt). Звезду распознавали многие народы, населяющие северное полушарие, в том числе арабы, персы и китайцы. За всю историю Фомальгаут сменил множество названий. Впервые Фомальгаут был идентифицирован буквально в доисторический период — существуют археологические находки, доказывающие «участие» звезды в определённых ритуалах около 2500 г. до н. э., проводимых в Персии, где Фомальгауту отводилась роль одной из четырёх королевских звёзд. В средневековых ведьминских ритуалах стригерии Фомальгаут считался «падшим ангелом» и «четвёртым стражем северных ворот». На 50-й параллели Фомальгаут восходит перед тем, как скрывается за горизонтом Антарес, а сам заходит при появлении Сириуса; на 55-й параллели заход Фомальгаута происходит почти одновременно с восходом Проциона. – прим. пер.

[6] Кого́рта (лат. cohors, буквально «огороженное место») — одно из главных тактических подразделений римской армии, с конца II века до н.э. составлявшее основу когортной тактики. Когорта включала в себя в разное время от 360 до 960 воинов. Руководил когортой центурион, самый младший в римской армии тип командира. Как правило, центурионами назначались наиболее отважные, смекалистые и решительные из солдат. Когорта стала основополагающей при разработке новой тактики римской армии, названной «когортной». Этой тактике солдаты обучались специально, постигая азы гладиаторского ближнего боя, и секретам оперативного маневра. Когорты во время сражения выстраивались в три или четыре параллельные линии.

В Римском войске первоначально слово "когорта" означало только соединение нескольких пехотных войск в одно целое. В легионе Полибия разделённом на три манипулы: hastati, principes и triarii — составляли одну когорту. С этого времени когорт в легионе стало 10. В Третью Пуническую войну одна когорта включала две манипулы, поэтому каждый ряд составляли не 10 манипул, а пять когорт с соответствующими промежутками.

Когорта в 360 человек, стоящая развёрнутым строем глубиной 8 рядов, представляла собой прямоугольник длиной 82 и шириной 15 метров. При тех же условиях легион в развёрнутом строе занимал 348 метров длины и 102 метра ширины.

[7] Имеются в виду события из предшествующего «Червю с Ураху» по хронологии рассказа Тирни «Кольцо Сета».

[8] Диоску́ры (др.-греч. Διόσκοροι, Διόσκουροι или Διὸς κοῦροι, букв. «сыновья Зевса») — в древнегреческой и древнеримской мифологиях братья-близнецы Кастор (Κάστωρ «бобр», лат. Castor) и Полидевк (Πολυδεύκης, лат. Pollux), дети Леды от двоих отцов — Зевса и Тиндарея.

На протяжении своей жизни совершили ряд подвигов. Участвовали в походе аргонавтов, калидонской охоте, возвратили свою похищенную сестру Елену. После смерти в бою Кастора Полидевк взмолился о том, чтобы его воссоединили с братом. В награду за столь искреннюю братскую любовь Зевс поместил образ Диоскуров на небо в созвездие Близнецы.

В Древней Греции братьев считали покровителями путешественников и мореплавателей. Особым почитанием пользовались в своей предполагаемой родине Спарте, где их считали защитниками государства. Культ Диоскуров был принят в Древнем Риме. Здесь их в первую очередь считали олицетворением воинской доблести. Согласно античным верованиям, эти божества были заступниками сословия всадников-эквитов.

[9] Авл Авилий Флакк (лат. Aulus Avilius Flaccus; др.-греч. Фλάκκος Άουίλλιος; казнён в 39 году, Андрос) — правитель Египта в 32—38 годы I века н.э.; египетский префект, назначенный императором Тиберием в 32-м году и остававшийся правителем провинции в течение пяти лет при Тиберии и полтора года при Калигуле. Флакк воспитывался вместе с сыновьями дочери Августа и был другом Тиберия.

Стал гонителем александрийских евреев во время городской смуты 38-го года. Филон Александрийский написал обвинительное послание «Против Флакка» («лат. In Flaccum»). После погрома евреев и их жалобы императору («Legatio ad Caium»; «О посольстве к Гаю»), Флакк был отправлен на остров Андрос, где был казнён в 39 году.

[10] Апо́п (Апе́п, Апо́фис, греч. Ἀπόφις) — в египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, изначальная сила, олицетворяющая Хаос, извечный враг бога солнца Ра. Миссией Апопа являлось поглощение солнца и ввержение Земли в вечную тьму. Часто выступает как собирательный образ всех врагов солнца.

Апоп обитает в подземном мире мёртвых (Дуате), где и происходит его борьба с Ра. Когда ночью Ра начинает плавание по подземному Нилу, Апоп, желая погубить его, выпивает из реки всю воду. В сражении с Апопом (повторяющемся каждую ночь) Ра выходит победителем и заставляет его изрыгнуть воду обратно:

"Он, великий Ра,

Поражает злотворящего змея,

Разрубает позвоночник его,

И огонь пожирает его."

"Книга Мёртвых"

Апоп считался творением Нейт, явившимся из первозданных вод Хаоса ещё задолго до манифестации Великой Эннеады. Существует также версия мифа, где Апоп выступает в качестве демиурга — создателя Вселенной (очевидно, в форме вод Хаоса).

Первоначально защитником Ра был Сет, каждую ночь побеждающий Апопа. Позже Апопа сближали с Сетом.

В другом мифе Сехмет, грозное око бога солнца Ра, отрезает голову змею-Апопу под священной сикоморой (древом жизни) города Гелиополя (Иуну).

В "Книге повержения Апопа" содержатся многочисленные заклинания, которые еженочно применяли жрецы для сражения с этим архидемоном, дабы не позволить ему свершить свою миссию — поглотить солнце и повергнуть Землю в вечный мрак.

[11] Самоназвание древнего Египта – ta-Kmt ("та-Кэмет"), букв. «Чёрная Земля», «Черноземье».

[12] Киль (лат. Carina, Car) — созвездие южного полушария неба, содержит 206 звёзд, видимых невооружённым глазом.

Первоначально Киль был частью большого созвездия Корабль Арго. Корабль Арго был разделён на три созвездия — Киль, Корма и Паруса — по инициативе Лакайля в 1752 году. К ним он также добавил новое созвездие Компас.

Несколько ярких звёзд созвездия Киля образуют астеризм Бриллиантовый Крест.

[13] Канопус (α Киля) — видимая звёздная величина −0,72m, вторая по яркости звезда после Сириуса. Звезда Канопус использовалась в навигационных системах космических спутников и станций.

[14] Хэпри/Хэпера (др.-егип. Ḫpr(j) «возникать, проявляться, превращение, форма, образ») — в египетской мифологии утренняя ипостась солнечного бога, изображавшаяся в виде жука-скарабея. Из-за своего поведения (навозные жуки скатывают из навоза шарики и катят их к своему жилищу) скарабеи ассоциировались с магическими силами, с помощью которых Солнце совершает циклический путь по небесному пространству. По представлениям гелиопольцев (др.-ег. город Иуну) Хэпри символизировал восходящее солнце. Также этот бог мог считаться демиургом.

Так как скарабеи откладывают яйца в трупы животных и в навоз, древние египтяне верили, что эти жуки появляются из мёртвой плоти, поэтому Хэпри олицетворял силу воскресения Солнца, новую жизнь.

Изображался бог Хэпри в основном в виде жука-скарабея, хотя в некоторых гробницах и на некоторых папирусах можно встретить его изображения в образе мужчины со скарабеем на месте лица или же с головой, увенчанной скарабеем.

..Следующее приключение Симона, «Барабаны Хаоса», имеют место в 33 году н.э. и составляет целую книгу. К сожалению, ограниченность места не позволила включить его в это собрание (хотя также ожидается публикация от Пикманс Пресс). В нём Симон встречает Иисуса из Назарета лично и… что ж, достаточно упомянуть лишь о том, что Иисус – это немного не тот персонаж, о котором мировая история будет впоследствии помнить, вероятно, в богохулической манере.

Хронологически следующая короткая история Симона из Гитты – это «Изумрудная скрижаль» (изначально опубликованная в Strange Sorcery #24, Rainfall Books, August 2017), события в которой происходят зимой 33-34 гг. н.э., после событий в повести «Барабаны Хаоса», однако ранее того, как Симон и Менандер разделяют свои туннели реальности и Симон отправляется навстречу египетским приключениям. Она отчасти вдохновлена (среди многих других вещей) знаменитым небольшим рассказом Кларка Эштона Смита «Уббо-Сатла». В нём современный англичанин, среди прочего пыльного оккультного хлама, находит хрустальный шар древнего чародея в магазине сувениров. Глядя в него, он отправляется сквозь временной поток вспять к самой заре Земли, где ему открывается источник всей жизни на планете. Последний – это и есть Уббо-Сатла, сущность коего представляет собой по большей части колоссальное болото первобытной протоплазмы. Это по факту вполне соответствует тексту Изумрудной скрижали (приписываемого непосредственно позднеантичному божеству Гермесу Трисмегисту), который утверждает, что «все вещи берут своё рождение из этого одного [источника]». Однако что же такое есть сама Изумрудная скрижаль?

Говоря вкратце, Изумрудная скрижаль представляет собой фундаментальный текст для средневековой и ренессансной алхимии и по-прежнему сохраняет своё значение. Мы не слышали о нём ранее его упоминания в «Книге Балания Мудрого касаемо таинств творения и природы реальности». Эта книга – псевдоэпиграф, приписываемый Аполлонию («Баланию») Тианскому. Как если бы Псевдо-Аполлоний сам был автором пульп-фикшена [остросюжетных триллеров], он заявляет, что обнаружил Изумрудную скрижаль зажатой в мёртвой хватке древнего мертвеца, сидящего на золотом троне, в склепе под статуей Гермеса в его родном городе Тиане. Это двойное утверждение достоверности/авторитетности в мире античном. Аравийские тексты прорастают во времени с 6 по 8 века н.э., тогда как вымышленный автор, Аполлоний, предположительно здравствовал в 1-м в. н.э. Скрижаль же, как считалось, являла собой откровение Гермеса Трисмегиста («Триждыучёный 'Ермес»), античного божества откровений и научно-магического гносиса. Он появляется во многих герметических текстах, к примеру, в «Пэмандре» («Пастыре человечества»).

Для любознатцев мы приводим далее отсылку сэра Исаака Ньютона на англицком латинского перевода Изумрудной скрижали:

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

ИЗУМРУДНАЯ СКРИЖАЛЬ

Ученики сказали Иисусу, «Расскажи же нам, каков будет наш конец». Иисус ответил им, «Открыли ли вы начало, чтобы спрашивать о конце? Ибо где ваше начало, там же будет и конец ваш. Благословен тот, кому удалось достичь начала, ибо ему ведом и конец, и не вкусит он смерти.»

— Евангелие от Фомы, высказывание 18

Всё, что вверху, подобно тому, что внизу, а всё что внизу подобно тому, что вверху. Тем совершается чудо одной лишь вещи, из которой происходят все остальные вещи в неизменности своей. Это есть талисманический отец всего мира, чья сила всеобъемлюща и может быть преображена в землю.

— Tabula Smaragdina

I. Hermes Trismegistus

..Вставленные в скобы факелы освещали глубокие ряды иероглифов, весьма древних, но по большей части различимых, занимавших все четыре стены и потолок. Цвет стен, бледно-алый, переливался в мерцании света, исходящего от факелов. Единственная фигура человека сидела, скрестив ноги, на тканом коврике в центре пола. Его внимание было сконцентрировано на приземистой зелёной свече, стоящей впереди. Его пристальные глаза, не мигая, выискивали что-то поверх широких, высоких скул, подобно человеку, несущему стражу на крепостной стене.

Ноздри его небольшого носа время от времени вздрагивали, как бы подчёркивая владеющие им отстранённые думы. Его волосы цвета ночи были собраны сзади бронзовым гребнем. Его одеяние состояло из грубого коричневого костюма и тёмно-зелёного плаща, драпировавшего его мускулистые плечи. Его гибкое тело, закалённое на арене, казалось, было готово в любой момент вскочить, чтобы встретить вызов. Однако в настоящий момент Симон из Гитты, известный также как Самаритянин, и ещё Филистимлянин, был погружён в трансоподобную медитацию.

Оплывающая свеча стояла между человеком и развёрнутым свитком. Симон, на манер мистиков, размышлял над тем, что он прочёл в Сефер Йецира, Книге Творения. Подобно им, он стремился восстановить самый момент творения мира, ибо это, как утверждали древние, должно быть ключом к спасительному знанию. Откуда происходят редкие Истинные Души, подобно ему? Это следует постичь, дабы возыметь возможность освободить божественную искру внутри себя. Для этой цели Симон изучил различные техники психического проникновения в запечатанное хранилище прошлого. Симон был гоэтом, магом-иллюзионистом, зарабатывающим себе на хлеб за счёт исполнения сбивающих с толку чудес для легко впечатлительных деревенщин. О да, он многое знал из наследия подлинного колдовства, что часто служило ему добрую службу в странствиях, однако было не слишком разумно снискать себе известность как обладателя подобных способностей. Эти силы столь же часто могли привлекать опасность, как и отвращать её. Однако в ещё большей степени он был философом, алкающим тайн Высшего Бытия, Абсолютного Гносиса. Именно этим он в данное время и занимался непосредственно.

Осмелившись нарушить одиночество своего наставника, юный ученик Симона, Менандер, проскользнул в комнату настолько бесшумно, насколько умел, и замер в ожидании. Спустя несколько минут он неуверенно положил свою руку на плечо Самаритянина и мягко спросил его, что же тот решил. Ему пришлось повторить это дважды, ибо Симон весьма медленно возвращался из своего кокона концентрации. Когда он наконец пришёл в себя, то ответил.

— Некоторые из путей в прошлое считаются очень опасными. Всем известна трагическая повесть о проклятом поиске Зона Меззамалеха, поглощённого Абхот. Он глядел в артефакт, который перенёс его сознание через эоны времени, пока Зон не узрел Абхот, коего иные именуют Уббо-Сатлой, первичным веществом всей подлунной жизни. Однако он так и не вернулся. И всё-таки уместно спросить, как же тогда кому-либо удалось узнать, что с ним произошло? Кто-то должен был вернуться, чтобы поведать эту историю. Именно так, при условии, что это более чем просто притча. Поэтому должен быть путь. Я владею кристаллом того злополучного мага из Мху-Тулана. Он стоил мне многих мер времени и драгоценностей, Менандер. Однако посмею ли я встретиться с его взором Медузы?

Засим Симон отпустил своего беспокойного ученика и вернулся к медитации, погружаясь ещё глубже, чем прежде.

Наконец он почувствовал, что кроме него в помещении имеется некое Присутствие. Внезапно свет стал иным. Свеча полностью выгорела, однако комната ныне была освещена даже ярче. Симон поднял свои глаза и узрел фигуру колоссальной стати, сияющую подобно высящемуся в гавани маяку. Её лик нельзя было рассмотреть из-за ослепительной яркости.

Волосы на загривке Симона встали дыбом. Он прикрыл глаза предплечьем, говоря:

— Кто ты, о Владыка?

— Я зовусь Трижды-Великим. Люди величают меня Гермесом и Тотом, третье же Имя не должно упоминаться ими. Я владею мудростью трёх состояний космоса. Я способен раскрывать суть всех вещей, истинно так. Что желаешь ты, Симон из Гитты?

— Лицезреть источник всего сущего, о божественный Гермес.

— Будешь ты удовлетворён в этом.

Тотчас же всепоглощающая тьма укрыла собой всё вокруг. Симон, полностью дезориентированный, парил посреди бурлящего хаоса, заполненного клубящимся дымом и оглашаемого раскатами грома. Затем голос зазвучал прямо из бездны: «Узри же происхождение жизни!» Тут же хаос начал возгоняться в рудиментарный порядок, и плещущееся море вязкой слизи заполнило собой всё пространство, насколько мог видеть Симон.

— Понимаешь ли ты, что зримо тебе? – спросил Трижды-Великий.

— Если не ошибаюсь, мой Господь, это есть Великий Абхот, что на языке моего народа означает «отцы».

— Хорошо сказано, Симон! Ты узрел то, что содержит все вещи в потенциальности, что вмещает в себя прообразы всех существ.

Симон склонил голову.

— Тогда позволь же мне найти путь душ, из которого приходит и к которому возвращается человек.

— Как пожелаешь, сын мой. Узри же, поведаю я тебе тайну! – ответил Тот-Гермес. – Семя света, что пришло из Плеромы Света, погрузилось в набрюкший мир плотной материи. Таковы есть зародыши душ. Они в виде тонких паров пребывают в области Цикраноша, избавленные от любой опеки, не знающие даже о своей собственной благословенности. По мере того, как они опадают, подобно осенней листве, от сферы к сфере, покрываются они характерной субстанцией каждой из них, и чем ниже, тем плотнее она, как и подобает их воплощению в том мире. Когда они принимают более плотные тела, то забывают о своём небесном существовании. Таково Отпадение Душ от божественного Эфира. Они льются вниз на подлунный мир подобно градинам, падающим в грязь, рябь же от их падений превращает спящие элементы в разнообразные формы…

— Так слышал я, о Великий, но…

— Если желаешь ты лицезреть это, то я предупреждаю тебя – не используй кристалл Зона Меззамалеха, если не хочешь повторить его судьбу. Вместо него, используй сиё.

Сущность раскрыла ладонь, в которой оказалась необычного вида кованая шкатулка. Симон взял её и открыл. Внутри покоилась многогранная гемма странной формы, кроваво-красного оттенка и полупрозрачной текстуры, с мерцающим сиянием внутри неё.

— Это есть окно во все времена и измерения.

Голос затерялся во внезапном шуме ураганного ветра, хотя Симон не почувствовал никакого движения воздуха. Он огляделся, только чтобы увидеть, что его гость пропал, а его место занял вернувшийся Менандер, избегающий смотреть на гемму. Вместо этого он передал Симону не менее замечательную реликвию — зелёную кристаллическую пластину. Её поверхность покрывали незнакомые письмена.

— Возьми это, учитель. Оно защитит тебя даже в астральной форме, по крайней мере, так нам рассказывал старый Досифей.

Симон же вновь погрузился в транс, а Менандер поместил пластину в оправу и завязал её вокруг живота учителя. Действие это было подобно тому, как первосвященники древнего храма Бетеля одевали священный эфод. Одевая его, этот божественный нагрудный доспех, они, по их словам, принимали на себя природу самого Иеговы.

*******************************

II. Гнилостное море

Симону казалось, что он нисходит всё дальше и дальше в прошлое, или же, возможно, погружается на самое глубинное дно подлунного мира земной жизни. Он почувствовал, что каким-то образом находится внутри алого самоцвета. Он проходил сквозь гротескные перспективы, в которых земля поднималась выше неба, и шпили ониксовых городов обрамляли луну, словно бы желая проткнуть её, подобно громадной дыне. Были там и невероятные формы жизни с рядами голов, соединённых подобно перепонкам у амфибий, и сонмы гномоподобных существ, которые, казалось, рикошетили об невидимые преграды, исполняя безупречные и фантастически сложные узоры ритуального танца. Он наблюдал калейдоскопы событий, крупных и малых, значение которых было совершенно непостижимо для него.

Наконец он достиг Бездны Абхот, клокочущей и пузырящейся.

Сквозь джунгли из папоротников, оттеняющие берега живого, протоплазмического болота, Симон узрел то, что некогда созерцал Зон Меззамалех, и что искал он сам – Древние Хроники, гравированные некой невообразимой до-человеческой дланью. Эти скрижали, по-видимому, были утоплены в первобытном болоте, чьи перекрывающие друг друга волны то скрывали, то открывали их записанные поверхности. Симон был слишком далеко, чтобы определить природу письма. Он знал, что едва ли ему удастся взять их с собой в этой астральной форме, однако, если он приблизится к ним достаточно близко, то сможет запомнить то, что в них записано, даже на незнакомом языке. Ему были известны заклинания для улучшения мнемонических способностей человека и ещё другие, делающие постижимыми иноземные языки, и он весьма неплохо владел ими всеми.

Столь сильно Симон был сфокусирован на объектах своего поиска, что не сразу заметил приближение новой волны существ, сырых, влажных и красноватых по причине быстро ветвящихся и соединяющихся вен. Существа не плавали в жидкости, скорее, они выделялись из неё, обретая форму прямо на его глазах! Некоторые из них, наделённые мигающими шарами, с любопытством похрюкивали у его обутых в сандалии ног. Прочие, имеющие более крупные формы, двигались вслед за первыми, очевидно, намереваясь напасть и пожрать его. Диктовали ли им это их собственные инстинкты или же они были лишь придатками самого Абхот, желающего сохранить свои тайны от пришельца?

Симон потянулся за своей сикой, которую он по обыкновению одел перед входом в транс. Однако он тут же усомнился, ведь подобно его одеянию и эфоду, оружие должно быть столь же лишено физического присутствия, как и он сам в этой астральной форме. Будет ли от него вообще какой-то прок здесь? Неуверенный удар сикой прояснил ситуацию. Симона озарила мысль, что в этой архаичной эре сама материя ещё не сгустилась в свою нынешнюю плотность. В древнем Манускрипте Сензара было сказано об этом достаточно. Посему его сика и его мышцы были столь же реальны, как и существа, которые ему противостояли ныне. Он взялся за дело с энтузиазмом, успешно рубя и кромсая химерных тварей, несущихся на него. Многие из них имели общие схожести с известными зверями, подобно тем, с которыми Симон сражался в пору своей карьеры гладиатора – медведями, львами, леопардами. Однако они всё ещё находились в процессе созревания, обрастая мехами и отращивая когти.

Не прошло и нескольких минут, как он понял бесплодность своих попыток, ибо разрубленные тулова убитых тварей быстро срастались заново, если только они не падали обратно в содрогающуюся массу Абхот, подобно дождевым каплям, возвращающимся в море.

Симону показалось, что он услышал шёпот. Да! Это был знакомый голос его ученика и иной раз боевого товарища Менандера.

— Симон! Изумрудная Скрижаль!

Мгновенное замешательство Симона отступило, когда он интуитивно ощутил, что должен соединить силу эфода с его гравированным сигилами клинком. К нему приближалось нечто, напомнившее ему легенду о Минотавре. Симон как раз нашёл момент, чтобы прикоснуться навершием рукояти своей сики к изумрудной поверхности, висящей на его животе, одновременно направив сику в сторону приближающегося монстра. Из её острия сверкнул зелёный луч, который, поразив минотавра, обратил того в чёрную, дымящуюся горсть пепла. Когда останки чудовища упали обратно в болото Абхот, протоплазменная масса мучительно вздыбилась, создав изгибающиеся волны, устремившиеся ввысь. По мере того, как Симон испепелял одного отпрыска Абхот за другим, волнения первичной массы слизи увеличивались по экспоненте. Сожжённые останки уничтоженных чад были определённо не по вкусу Бездне.

********************************

III. Потерянный призрак колдуна

Поcле того, как эти выплески биомагмы оседали на берегах Бездны Абхот, они тут же воссоздавались в дрожащие глыбы, увеличивающиеся в размерах. Это происходило потому, что каждый из них заново вбирал в себя ещё больше отвратительного желатина. Симону пришла мысль о свечах, в обратном времени растущих из оплывающего воска всё выше и выше. Какую форму они выстраивали ныне?

Человеческую. Отбросы спешно принимали узнаваемые антропоморфные очертания. Симон ожидал увидеть что-нибудь вроде мощных воителей, несущих оружие. Однако вместо этого, завершённые формы имели вид согбенных, пожилых бородатых мужчин! У одного или двух имелись конусоидные головы, которые напомнили Симону конические шляпы некоторых чародеев. Смутные и мешковатые контуры других фигур, вероятно, соответствовали многослойным мантиям, носимым ими при жизни. Симон наконец осознал, что это, должно быть, слепки с чародеев, которые, подобно Зону Меззамалеху, стали одним целым с Абхот в своих попытках узреть тайны, скрываемые им! Такова была судьба, которую он едва не разделил с ними. И даже сейчас Симон испытывал страх ввиду непосредственной опасности для души. Тем не менее, ни одно из этих ужасных чучел не предпринимало каких-либо угрожающих манёвров; они просто брели в его направлении.

Когда же он увидел туманное первобытное солнце, отблески которого играли на некоем небольшом объекте, зажатом в конечности одного из неуклюже бредущих големов, безумная мысль захватила Симона. Мог ли это быть призрак Зона Меззамалеха собственной персоной, держащего тот самый кристалл, чьи магнетические чары привели столь многих в эту паучью сеть душ?

Астральная форма Симона содрогнулась, как только воздух вокруг него сотрясся от внезапного раскатистого эха чьего-то голоса. Не было похоже, чтобы он шёл с какого-то источника вообще. Его звук ударил по ушам Симона подобно кузнечному молоту по наковальне. Повинуясь рефлексу, Гиттянин поднял свои глаза, силясь найти говорящего, однако не было такого. И всё же не могло быть ошибки в личности источника голоса – в этот раз им был не Менандер, но сам божественный Тот-Гермес!

— Симон! Ты должен уничтожить кристалл Зона Меззамалеха! Сейчас, или же случится непредвиденное!

В этом был свой резон, ведь гемма со всей очевидностью являлась источником многих преступлений и неудач. Однако нечто заставило Симона не поддаваться внушению. Пока он бездействовал, прогремел раскат грома. Слизневой фантом мага из Мху-Тулана подошёл ближе, всё ещё держа самоцвет. Он стал говорить, и чудовищные тон и тембр его голоса вызвали холодный озноб по телу Симона, душа же его затрепетала. Однако он внимал.

— О сын живых, слушай же и прими к сведению! Не должно тебе повиноваться гласу громовому! Я буду краток, ибо эта форма не может долго удерживать свои элементы вместе! – Тут он поднял кристалл выше. – Этот древний камень издавна пленял души искателей и учёных. Шар этот – разумная сущность, и он соблазняет тайны Древних Хроник искать и захватывать этих высоких духов. Он сводит их, нас, до уровня инертной материи, абсорбируя их в зловонную массу Абхот. Таким образом демиург Абхот и сотворяет своих отпрысков, т.е. всю жизнь на земле. О! О, моё время истекает!

Голос древнего мага становился неуверенным, искажённым. Он поспешил закончить мысль:

— Эти избранные души не подвержены смерти, но вынуждены переходить от одного материального носителя к другому, от эпохи к эпохе, пока, придя к познанию самих себя, они не будут способны в конце концов отбросить приторные оковы плоти и вознестись к давно утерянной Плероме Света, откуда некогда изошли они. Если же ты уничтожишь кристалл здесь, на заре жизни, то ты пресечёшь и будущее, включая твоё собственное!

Симон рискнул задать экстренный вопрос.

— Если так всё обстоит, тогда почему?..

— Разве не ведомо тебе третье Имя того, кто указывает тебе? Ибо это никто иной, как Ньярлатофис, Ползущий Хаос! С давних времён оплакивает он рождение Порядка посреди его возлюбленного Хаоса и желает воспрепятствовать этому. И это должно было быть исполнено тобой…

Слизневый фантом Зона Меззамалеха утерял всякую целостность своих составных частей и распался, что было неминуемой судьбой всех материальных существ, и чужеродный гром вновь прокатился над Бездной, а затем настала тишина.

Что же до Симона из Гитты, то потерял он сознание в одном мире и в тот же момент восстановил его в другом, в то время как Менандер тряс его, приводя в чувство в заполненной иероглифами катакомбе под Великой Пирамидой в Египте.

Как только двое вернулись извилистым путём прочь из подземного лабиринта обратно в их шатёр, Симон улыбнулся своему верному ученику, а затем провалился в глубокий, полноценный сон. Его визионерское путешествие истощило его силы, как телесные, так и духовные. Он проспал несколько дней; когда же наконец проснулся, Менандер был подле него.

— Учитель, ты отвратил ужасный рок, нависший над человечеством. Но, увы, тебе не удалось вызволить одну из тех желанных Древних Скрижалей!

— Разве не удалось, Менандер? – вдовесок он приподнял Изумрудную Скрижаль, которую носил на манер грудной пластины. – Мне посчастливилось увидеть, что гравировано на одной из них. Текст был тот же самый, что и на ней. Это – одна из Древних Хроник, возможно, единственная из сохранившихся. Именно так, до тех пор, пока однажды мы не найдём другую!

Примечания переводчика