CLOAK & DAGGER // RICHARD L. TIERNEY — THE WORM OF URAKHU (1988)

ЧЕРВЬ С УРАХУ / THE WORM OF URAKHU (1988)

Из цикла новелл

про Симона из Гитты

Ричарда Л. Тирни / Richard L. Tierney

“Sorcery against Caesar”

Перевод: И. Волзуб, 2024

************************************

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

************************************

Предисловие

(Внимание: содержит спойлеры!)

Сбежав из Рима, Симон возвращается в Египет и пробует исчезнуть там. Римские офицеры же, преследуя кого-либо, замешанного в смерти императора, так просто не сдаются. Хотя это занимает у них несколько месяцев, осенью 37 г. н.э. они вновь нападают на след Симона.

Зародышем этой истории является тайна, упомянутая Геродотом. Он повествует о загадочном исчезновении персидской армии из 50 000 человек в ливийской пустыне в 525 г. до н.э. По воспоминаниям Тирни, он часто предавался раздумьям о том, что стало с этими персами. «Как только я посмотрел Дюну, то понял!» (Письмо от 9 июля 1985). Отсылки к Фрэнку Герберту в рассказе Тирни можно легко проследить: например, использование «червиной пыли», или появление самого гигантского песчаного вурма. Пустынные черви Дюны (планета Арракис) зовутся «Шай-Хулуд», и Тирни именует своё творение «Шаи-урэт-аб», что значит «Судьба, что усмиряет Сердце», т.е. Смерть. «Шаи» — бог судьбы, про которого говорится в древнеегипетской Книге мёртвых, тогда как «урэт-иб» означает «успокоившееся сердце». (Между прочим, все цитированные Симоном места из Книги Мёртвых имеют подлинный характер.) Планета, с которой прибыл вурм, называется Ураху, что, вне сомнений, является вариацией Арракиса.

Однако Фрэнк Герберт – не единственный источник вдохновения для «Червя с Ураху». Также здесь очевидно влияние Брайана Ламли. Тирни предполагает, что снабжённый тентаклями бог-вурм Шудде-М’элл «изначально происходит с Арракиса, чьи пустынные черви были его слугами. (Может ли «Шудд» быть сокращением от «Шай-Хулуд»?)… Несомненно, Червь [Шаи-урэт-аб] был доставлен на землю с Урракоса стигийскими колдунами или их потомками-гиксосами, дабы помочь освободить Шаддам-Эля (семитский вариант имени), который, конечно же, был заточён Старшими Богами эоны тому назад. Именно этот служитель уничтожил армию персов… и, столетия позже, римских преследователей Симона». (Письмо от 26 марта 1985). Брайан Ламли выказал энтузиазм к этой истории и даже дал пару-тройку советов, чтобы ройщики песка Тирни стали более схожи с его собственным ведром с червями. Сомневаюсь, что я единственный поклонник Мифоса, который получил столько радости от полной коллаборации между двумя магами, Ламли и Тирни.

Увязывание нарративного мира "Дюны" с Мифосом Ктулху может выглядеть довольно натянуто, но это не так. У обоих есть нечто поразительно схожее. Герберт и Лавкрафт одинаково черпали из аравийского/исламского фолклора, облачая остатки внеземных цивилизаций в арабское платье.

    Не будем также пренебрегать творческим подходом Тирни к древнеегипетскому суб-Мифосу Лавкрафта и Роберта Блоха. Во-первых, Тирни впервые создаёт здесь нишу для Чёрного фараона Нэфрен-Ка в египетской исторической хронологии. Оказывается, что его правление приходилось примерно на конец Среднего царства [~2055-1650 BC], начавшись сразу после правления Сэбекнэфрура (реального фараона-женщины) [она же Нэфрусэбек, последняя из XII династии, Среднее ц-во], а его продолжателем был всем известный фараон-еретик Эхнатон [он же Аменхотеп IV из XVIII династии]. Тирни подразумевает, что прямой предшественник Нэфрен-Ка, посвятивший себя богу Сэбеку (см. рассказ Блоха из серии Мифоса «Тайна Сэбека» в Таинствах Червя), подготовил почву для кошмарных атавизмов Нэфрен-Ка. Последние же, в свою очередь, ослабили Египет до такой степени, что сделали его лёгкой добычей для захватчиков-гиксосов. Что же ещё могло вдохновить Эхнатона на провозглашение его недолговременного солнечного монотеизма культа Атона, чем желание противопоставить его монотеизму тьмы своего предтечи Нэфрен-Ка? Это умный ход; ведь, как известно, религиозная революция Эхнатона по факту была стёрта из народной памяти, как и его имя со всех монументов, что послужило моделью-прототипом для создания Лавкрафтом и Блохом фараона-еретика.

Также вполне очевидно, что Лавкрафт получил имя «Ньярлатотеп» из двух имён [цикла про богов Пеганы] лорда Дансейни, «Алхирет-хотеп» и «Минартитеп»». Оба этих имени имеют по-египетски звучащий суффикс «хотеп», как и в случае «Ньярлатотеп». Последнего персонажа Лавкрафт помещает в Египте («Преследователь из Тьмы» и сонет «Ньярлатотеп»). Тирни, по-видимому, был первым, кто поинтересовался, что данный суффикс должен подразумевать. Он означает нечто вполне конкретное в настоящих древнеегипетских именах, так почему бы ему не выполнять ту же функцию и в случае Ньярлатотепа? Вы увидите, что Тирни делает с этим всем.

«Червь с Ураху» впервые появляется в Weirdbook #23/24, 1988.  

I

Когда б в пустыне свой прекрасный лик,

Пусть даже смутно, мне явил Родник, —

Усталый путник, я бы, как трава,

Стопою смятая, к нему приник.

— Омар Хайям, Рубаи, 97 (перевод: О. Румер)

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Симон из Гитты смотрел в сторону запада вдоль громадного песчаного простора ливийской пустыни. Вдалеке, за милями волнистых бледно-коричневых дюн солнце только что коснулось горизонта.

«Мне нужно идти на запад.» — подумал он. – «Дальше на запад, в землю мёртвых.»

Он слегка содрогнулся, хотя воздух был тёплым и не было ветра. Земля мёртвых – именно так в древних «Текстах саркофагов» писца Ани[1] называется этот обширный засушливый регион к западу от Нила. Таким образом, он используется в них как символ внушающих ужас областей, через которые душа должна пройти, чтобы достичь небесного плана Аменти.[2] Населяют же его чудовища и духи-стражи, которых можно обезвредить только с помощью должных заклинаний. Земля мёртвых – однако для Симона это был единственный шанс выжить. Вместе с ценой за его голову и отрядом римских легионеров, идущих по его следу, по факту именно восточное направление было гибельным для него!

Он развернулся назад, исследуя окружающую местность с выступа скалы, на котором стоял. Местность эта состояла из песчаных холмов и изъеденных ветром каменных формаций. Весь день он брёл по этому ландшафту на своих двоих, не считая двухчасового отдыха во время самого жаркого полуденного зноя, и сейчас ему нужно вновь поднажать. Хотя вокруг не было видно никаких римлян, он знал, что они не могут быть слишком далеко за восточным горизонтом. Проводник-предатель, который оставил его прошлой ночью, забрав верблюда и большую часть припасов, уже давно должен был вернуться к Большому оазису. Возможно, что он уже ведёт римлян на запад по его следам.

— Проклятье на тебя, Ангвикул, — пробормотал Симон, — не разбогатеть тебе за мой счёт!

Сказав это, он спустился к основанию скалы и взвалил на плечо мешок со скудными съестными припасами и бурдюк с водой, завёрнутые в его тёмный плащ. Затем он двинулся на запад. Его ноги оставляли заметные следы на песке, и Симон мысленно проклял отсутствие ветра. Эти дюны вокруг наглядно свидетельствовали о том, что ветра здесь – вполне обычное явление. Он надеялся, что ночью поднимется хоть какой-нибудь ветерок, что сотрёт его следы.

Солнце уже зашло. Дюны, ранее отливавшие розовым на своих гребнях, теперь выцвели до волнистых серо-коричневых и фиолетовых теней. Симон практически мог поверить, что идёт по волнам замороженного во времени океана – океана, что переносит души на запад, в землю мёртвых…

— Будь ты проклят, Ангвикул! – проворчал он вновь, по большей части, чтобы противодействовать овладевшему им настроению. – Коварный мелкий змеёныш![3]

Можно было не сомневаться, что римляне скорее убьют вероломного проводника, нежели разделят с ним хоть сколько-нибудь денег из вознаграждения Калигулы. Симон решил для себя, что до этого не дойдёт. Нет, пустынные ветры придут в ночи, как они всегда делают, и сотрут его следы. Затем он вернётся к Большому оазису окольным путём, возможно, найдёт там убежище в храме Птаха и будет выжидать до тех пор, пока фурор преследования не утихнет…

«А затем, Ангвикул, я клянусь, что твоя кровь обагрит клинок моей сики!»

Около двух часов он шагал вперёд, пока небо не потемнело до глубокого, насыщенного синего оттенка, что перешёл в черноту, а звёзды небесные не засияли даже ещё ярче в сухом воздухе пустыни. Над головой в небе находился великий квадрат Пегаса, и Симону на какой-то миг захотелось, чтобы этот баснословный крылатый жеребец довёз бы его до следующего оазиса, далеко на северо-запад. Над южным горизонтом замерцали звёзды Pisces Austrius,[4] кажущиеся сейчас выше, чем они были видны из Александрии несколькими сотнями миль к северу. Ярчайшая из них, именуемая кочующими племенами пустынников Фум-аль-Хут,[5] как показалось Симону, словно бы взирала на него сверху вниз, подобно зловещему глазу.

Симон фыркнул, тряхнул головой, как если бы пытался стряхнуть с себя дурное настроение, затем опустил свой багаж на землю и вперился взглядом туда, откуда он пришёл. Полумесяц убывающей луны поднялся в небе, и за пределами её лучей он едва мог разглядеть отдалённую тёмную линию скальных отложений на восточном горизонте. В их сторону протягивались дюны, волна за волной, и над их посеребрёнными луной гребнями ясно виднелась линия его следов.

И по-прежнему не было никакого ветерка.

Нервным движением он откинул прядь чёрных волос со своих затенённых глаз. Его угловатые черты, достаточно мрачные в обычных обстоятельствах, ныне при свете луны выдавали угрюмое напряжение. Теперь ему надо было надеяться не только на ветер, но также и на большее количество скал. Будет вообще не хорошо, если слепящий солнечный свет застигнет его завтра утром среди ничем не затенённых дюн.

Он потратил несколько минут, чтобы перекусить остатками еды и запить их двумя мелкими глотками воды из бурдюка, сделанного из козлиной шкуры. После этого Симон вновь закинул на плечо свои пожитки и продолжил путь. Впереди него залитые лунным светом песчаные волны тянулись до самого горизонта.

* * *

Рабдос из Скифополя крепче сжал рукоять своего короткого меча, когда приземистая, сухощавая фигура возникла внезапно из теней. Это был всего лишь пустынный проводник, вернувшийся с разведки скального утёса.

— Ну-с, Ангвикул?

— Его там нет, — сказал худой кочевник. – Однако его следы ясно видны. Он ушёл дальше по морю из песка.

Рабдос кивнул, убрал меч в ножны и повернулся к большой массе солдат, что следовали за ним – более четырёх сотен, вытянувшихся вдоль тропы, по которой они маршировали уже полночи. Их доспехи мягко поблёскивали под луной.

— Мы отдохнём здесь около часа, — прорычал он своим ближайшим офицерам. – Зажгите факелы. Поместите их здесь в круге, за скальным выступом – мы же не хотим, чтобы наш противник их увидел. После этого приведите ко мне пленного по имени Сэпа.

Приказ был исполнен в несколько минут. Большинство солдат когорты[6] устроились снаружи круга из факелов и предались поеданию своих рационов и питью из бурдюков. Рабдос уселся на валун и прислонился спиной к камню; по бокам его находились одноглазый римский командир Лэканий и несколько его центурионов. Рабдос некоторое время пристально и хмуро взирал на бородатое, темноглазое лицо проводника. Последний же чувствовал себя неуютно под этим изучающим взглядом, нервозно подёргивая себя за тёмную бороду и часто поглядывая в сторону юго-восточных дюн.

Тут в круге света возникло несколько солдат, ведущих пленника – высокого, одетого в тёмную мантию египтянина, чья выбритая голова блестела в огнях факелов.

— Что ж, Сэпа, жрец Птаха, — произнёс Рабдос, обратив свою тяжелобровую хмурую гримасу к пленнику, — нашёл ли ты уже свой язык?

— Я уже рассказал тебе всё, что знаю. – ровным тоном ответил человек. В его спокойных миндалевидных глазах не было страха.

— Хочешь ли ты умереть под пыточными ножами, как и все твои друзья-служители?

— Ты не узнаешь от меня ничего сверх того, что узнал от них. Симон из Гитты вернул кольцо Тота-Амона в то место, откуда оно было украдено.[7] Оно спрятано там, где его никто уже больше не найдёт. Симон ничего не сказал другим служителям об этом, кроме вышеупомянутого, и они не спрашивали его о большем. И это хорошо, ибо, несмотря на ваши угрозы, мир отныне будет в безопасности от чудовищной силы кольца.

Рабдос поднялся, гнев затмил его брутальные, грубые черты лица. Его броня лязгнула, когда он сделал шаг вперёд; огни факелов мерцали на его полированной грудной пластине и железном шлеме.

— Я знаю, к чему ты клонишь, жрец. — рыкнул он. — Ты упираешься, ожидая своей доли. Что ж, тогда она у тебя будет. Тут у нас есть, чем поживиться, клянусь Поллуксом![8]

— Твои взятки столь же бесполезны, как и угрозы.

— А ты осёл, лысоголовый. Как мне сообщил Авл Флакк, префект Египта,[9] император Гай сходит с ума, желая вернуть это кольцо и поймать человека, укравшего его у него. За его возвращение он предложил награду, которая сделает любого в этой когорте богачом.

— Я не могу открыть то, что не должно стать известно.

Рабдос сплюнул на землю, затем медленно извлёк длинный кинжал из-за своего пояса.

— У Калигулы есть игра, которую он проводит с упирающимися заключёнными. Она называется «смерть от многих ранений». Я опробовал её на некоторых твоих прислужниках, и думаю, что они поведали мне всё – если вообще что-либо знали. Но ты – ты был главой их храма. Ты должен знать.

Египтянин перевёл свой презрительный взгляд вдаль, воззрившись на залитые лунным светом дюны за пределами круга факелов.

— Я умру здесь. – сказал он. – А вы умрёте там.

Рабдос отметил, что Ангвикул украдкой сделал знак отвращения зла. В глазах проводника светился страх.

— Ангвикул знает. — продолжал пленный жрец. – Он слышал старые предания. Спроси его.

— Спросить о чём? – Рабдос обернулся к проводнику. – О чём болтает этот старый ворон?

— О древней… легенде. – Ангвикул бросил быстрый взгляд в сторону песчаного раздолья. – В ней говорится, что Апофис, Великий Змей,[10] спит… где-то там…

— Ха! – Рабдос снова сплюнул. – Жрец, если ты пытаешься сбить с толку моих людей этой болтовнёй про тёмные легенды…

— Легенды? – Сэпа ласково улыбнулся. – Была ли то легенда, что Камбис, персидский завоеватель, послал армию из пятидесяти тысяч воинов через эти пустыни более пяти столетий тому назад? Он надеялся поживиться богатством Оазиса Амона, что на северо-западе, однако его армия так и не дошла туда. И ни один персидский солдат не вернулся тогда из пустыни!

Рабдос почувствовал укол беспокойства. Он часто слышал эту историю прежде.

— Не пытайся испугать нас баснями про змей, жрец. Геродот пишет, что та армия погибла в великой песчаной буре.

— Именно. Однако Апофис известен грекам и римлянам как Тифон. И разве не Тифон – повелитель великих ветров, что приходят с юга?

— Замолкни! – Рабдос яростно ударил египтянина по лицу открытой ладонью. – Я вижу твою игру, однако она не сработает. Тебе не удастся сыграть на чувствах моих людей с помощью своих суеверий.

— Мой хозяин, — нервно произнёс пустынный проводник, — быть может, нам стоит прислушаться к нему. Мне тоже доводилось слышать истории…

— Ну-ка заткнись, Ангвикул. – Рабдос повернулся обратно к жрецу, на его широкой физиономии появилось насмешливое выражение. – Тебе не отпугнуть нас, египтянин. Звон монет звучит громче, чем шёпот суеверий. Если ты не захочешь сотрудничать, то умрёшь от тысячи ножевых ранений. Мы же потом выйдем в дюны и всё равно приведём назад твоего прислужника-ренегата.

— Ага, и есть ещё кое-что. – сказал в ответ жрец. – Император, несомненно, должен сильно бояться Симона из Гитты, ведь он приказал целой когорте легионеров вместе с тобой гнаться за ним. Возможно, он поступил мудро, ибо Симон – не обычный человек.

Рабдос сердито нахмурился, ведь египтянин задел его больное место. Если бы ему была дана свобода выбора, он бы собрал быстрый отряд из примерно дюжины закалённых ветеранов; разумеется, не более двух десятков максимум. Но император и префект Флакк обоюдно посчитали необходимым собрать целую когорту.

— Мы ничем не рискуем, жрец. Мы будем гнать этого самаритянина до предела его возможностей, пока он не рухнет где-нибудь в пустыне. Тогда мы притащим его обратно в Александрию, где Авл Флакк придумает для него ещё более убедительные уговоры, чем даже тысяча порезов.

— А знаешь ли ты, что Симон – боец, что выжил после двух лет на ваших римских аренах?

Рабдос расхохотался от души.

— А я выжил шесть лет в легионах, Сэпа, и ещё четыре года на тюремном острове Понтии! Я убил во много раз больше людей, чем этот твой Симон, и я не сомневаюсь, что прикончу его в поединке, если до этого дойдёт. Однако император желает получить его живым.

— Симон ещё и маг, – продолжил жрец, — обучавшийся адептами Персии и страны Кем[11] в искусствах, о которых тебе неизвестно ничего.

Рабдос кивнул, цинично ухмыляясь.

— Ага, и его наставники были вроде тебя. Однако твои искусства не помогли тебе, разве нет? И ему они тоже вряд ли помогут. Детские умения маскировки и иллюзии не смогут спрятать твои следы на дюнах.

— И всё же эти искусства помогут мне, слуга Рима. Они позволят мне управлять твоими действиями.

— Что? – Рабдос настороженно напрягся и крепче схватил свой кинжал. Стражники, позволившие было жрецу свободно стоять, тут же придвинулись ближе к нему и вновь схватили его за руки.

— Смотри, — спокойно произнёс египтянин, — когда вы пойдёте через пески, то откроетесь для двух ужасных противников – великого змея Апофиса и мага Симона. И либо один, либо другой из них прыгнет на тебя, когда ты меньше всего этого ждёшь – прямо вот так!

Быстрым, плавным и вместе с тем неторопливым движением жрец кинулся к Рабдосу, оставив свой тёмный плащ в руках удивлённых стражников. Командир когорты едва смог избежать рук, пытающихся вцепиться ему в горло, и вонзил свой кинжал по самую рукоять в грудь египтянина. Жрец тут же рухнул наземь, перекатился на спину, содрогнулся всем телом и замер. Рабдос, склонившись над ним, увидел тёмное пятно крови на тунике Сэпа и исчезающую улыбку на его губах.

— Он меня разыграл, клянусь Палладой! – прорычал он. – Хитрый шакал использовал мои собственные боевые инстинкты против меня же, чтобы избежать пыток. Если этот Симон столь же хитёр, как и он, нам и в самом деле нужно быть осторожными!

Рабдос выпрямился, вытер кинжал о рукав своей туники, затем убрал его в ножны.

— Идёмте, парни, мы сворачиваем лагерь и маршируем на запад. Я хочу поймать Симона из Гитты прежде, чем пройдёт ещё день – и он мне нужен живым.

Пока солдаты спешно паковали своё снаряжение и закидывали его на плечи, Рабдос обратил внимание, что Ангвикул смотрит на юго-запад и тихо бормочет что-то по-египетски.

— Что ещё за чушь ты там несёшь? – потребовал он. – Повтори это на понятном греческом.

— Это заклинание из «Текстов саркофагов» Ани, командир. Никто не входит в эти области без того, чтобы произнести их заранее. Это молитва против Апофиса: «Сгинь, ползи прочь от меня, о змей. Вернись на дно того озера Бездны, в которое Древние изгнали тебя…»

— Заткнись, — оборвал его Рабдос с отвращением. Затем, увидев озабоченные взгляды нескольких своих офицеров:

— Не берите в голову бредни этого суеверного погонщика верблюдов, парни! Думайте лучше о награде императора.

Снаружи круга факелов послышались одобрительные возгласы и рукоплескания людей. Рабдос довольно осклабился. Эти римские легионеры были жёсткими, практичными. Затем он ощутил, как Ангвикул дёргает его за рукав туники.

— Прошу прощения, командир, если моя молитва вызвала затруднения. Это просто привычка, распространённая среди нашего оазисного народа. Теперь же, если ты заплатишь мне деньги, что обещал, я отправляюсь восвояси.

Рабдос окинул взглядом кочевника, после чего грубо рассмеялся.

— Ты что, взаправду боишься идти вместе с нами дальше в пустыню, э?

— Н-нет… но ведь следы нужного вам человека очевидны. Конечно же, вы можете двигаться по ним отсюда без моей помощи.

— А что, если поднимется ветер и сотрёт их? Как тогда мы сможем найти его без твоей экспертизы, маленький пустынный змей?

— Этой ночью ветра не ожидается. – ответил Ангвикул.

— И откуда тебе это известно?

Стройный проводник, казалось, нервно принюхался к воздуху.

— Я из пустынного племени. Мне известно такое. Ветра не будет.

— И всё же ты пойдёшь. Ты получишь свою плату, когда Симон из Гитты будет в моей власти, живой и способный говорить.

— Я доверюсь тебе, командир. Когда вы вернётесь с Симоном к Большому оазису, то сможете заплатить мне…

Вновь Рабдос громко расхохотался. Затем его лицо посуровело.

— Идём, маленький змей, и не трать больше моего времени. Ты получишь свои деньги, когда и все остальные их получат. И тебе придётся потрудиться для этого не меньше других!

Факелы были погашены; легионеры вновь выстроились в длинную линию. Ангвикул, идя рядом с Рабдосом, пока тот суетился, выкрикивая приказы, вдруг напряжённо пробормотал:

— Не давай им маршировать в унисон, командир. Пусть они идут как хотят.

— Э? – Рабдос поглядел вниз на нервного маленького человечка. – Это что, ещё одно из твоих пустынных суеверий?

— Называй это как хочешь. Кочевники избегают пересекать эту часть пустыни, маршируя в больших группах, так как боятся, что ритмическая поступь многих людей может пробудить Великого Змея, что дремлет под песками.    

Смех Рабдоса в этот раз прозвучал резким рёвом в ночной тиши.

— Не беспокойся, маленькая ящерица, в этих рыхлых песках в принципе нет смысла пытаться маршировать, хах!

Пока когорта двигалась по залитым лунным светом дюнам, Ангвикул осознал, что смех командира был несколько вымучен. Даже этот грубый и брутальный человек почувствовал смутную угрозу, что пребывала здесь, среди песка и звёзд. Поняв это, пустынный проводник вновь ощутил холодок предчувствия и начал бормотать неслышную молитву к Осирису.

* * *

Ноги Симона устало волочились, пока он брёл вдоль осыпающихся песчаных дюн. Звёзды Ориона и Киля[12] заменили Пегаса и Рыб. Низко на юге горел яркий Канопус[13], его белизна плавно переходила в насыщенный серно-жёлтый, когда рассвет начал слегка окрашивать индиговую черноту небосвода.

Он помедлил и обернулся в сторону, откуда пришёл. При свете занимающейся зари вереница его волочащихся следов была отчётливо видна на поверхности гладкого песка, безнадёжно бросаясь в глаза. Устало ругнувшись себе под нос, Симон поднял бурдюк с водой и сделал маленький глоток. Бурдюк был пуст больше, чем наполовину. Симон знал, что ему нужно как можно скорее найти укрытие, прежде чем солнце поднимется высоко, или же он действительно окажется в тяжёлом положении.

Продолжая идти на запад, он теперь видел в усиливающемся свете отдалённые выступы тёмного камня – остров в этом море из песка, что лежал немного к югу от его западного курса. Ему было бы неплохо укрыться там. При удаче в этих скалах может оказаться небольшой природный карман с водой; а может и ветерок прилететь, что сотрёт его следы…

Прошёл час. Канопус и Сириус померкли вслед за меньшими звёздами. Солнце пылало, раскалившись добела над восточными дюнами. Симон ощущал его жар, так что снял плащ и продолжил брести.

— Анэт-хэру-эк, итха эм Хэпера, — отстранённо пробормотал он. – Почтение тебе, кто приходит как Хэпри, творец богов.[14] Ты встаёшь, ты сияешь, освещая землю…

Это была приветственная молитва к рассвету из «Текстов саркофагов» божественного писца Ани; мольба к Солнцу, направленная против тьмы смерти. Но Симон знал, что сегодня для него не будет благословений от Хэпри, рассветного солнца.

Прошёл ещё час, затем другой. Гортань Симона горела. Он опустился на колени и сделал долгий глоток драгоценной воды, после чего решительно завязал бурдюк. Скальный выступ маячил уже ближе, его практически отвесные склоны из тёмного камня казались чуть ли не вертикальными, резко вздымаясь из окрашенных светом песков. Окажется ли вскоре этот тёмный остров в море дюн его могилой?

Послышалось хлопанье крыльев. Симон повернулся и увидел чёрную птицу слева от себя, что уселась на песок. Это был не стервятник, но крупный голубь. Вот он подошёл к Симону, тихо воркуя, пока не оказался на расстоянии длины руки от него. Симон глядел на него в удивлении. Птица остановилась и склонила голову набок, глядя на него одним глазом, который был столь же глубокого синего цвета, что и вечерние небеса.

Чёрный голубь, с глубоко-синими глазами…

Очарованность Симона прошла. Здесь, перед ним была поддерживающая жизнь плоть и кровь…    

И стоило только этой мысли пронестись в его уме, как птица вспорхнула в воздух и была такова – уменьшающийся чёрный контур, что уносился прочь в сторону темнеющего скалистого утёса на юго-западе.

Симон поднялся на ноги, новая надежда обновила его энергию. Стервятник или даже ворон могут забраться настолько далеко в эти безводные пустоши, но голубь? Едва ли! Несомненно, его присутствие указывает, что здесь имеется вода и, возможно, даже растительность в тени скалы.

Прошло ещё два часа. Было уже около полудня, когда Симон дотащился до основания массивного каменного выступа и упал в его тень. Разочарование сменило его надежду. Здесь не было воды – ничего, кроме песка и камня…

По мере того, как сила медленно возвращалась к нему, он заметил то, что ускользнуло от его ослеплённого солнцем взгляда во время приближения. Скалистый отрог, в чьей тени он лежал, не был натуральным. Он был сформирован из огромных каменных блоков, которые были гладко вырезаны и пригнаны один к другому без использования извести.

Симон медленно поднялся. Там, где отрог соединялся с подножием восточного утёса, располагалась каменная лестница, уходящая под углом вверх. На вершине этой лестницы, прямо на каменном навесе стояла молодая темноволосая девушка, завёрнутая в белое одеяние.

to be continious...

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

Примечания переводчика

* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *

[1] Имеется в виду "Папирус Ани" — древнеегипетский иллюстрированный свиток "Книги мёртвых", созданный около 1250 года до н. э. (XIX династия) для фиванского писца Ани. Подобные сборники гимнов и религиозных/магических текстов помещались с умершим, чтобы помочь ему преодолеть препятствия в загробном мире и достигнуть благодатных полей Иалу. Выставлен в экспозиции Британского музея под инвентарным номером EA10470,3.

Название «Книга мёртвых» дано египтологом Р. Лепсиусом, но правильнее её было бы назвать «Книгой Воскресения», так как её египетское название — «Рау ну пэрэт эм хэру» дословно переводится как «Главы о выходе к свету дня».

(https://www.bmimages.com/preview.asp?imag...)

Одни из лучших образцов «Книги мёртвых», написанных на свитках папируса, относятся ко времени расцвета культуры при XVIII династии ("Папирус Ани"); с её началом это произведение вступило в новую стадию своего развития, из саркофагов погребальные тексты перенеслись на папирусы. Наибольшее число папирусов с текстами из "Книги мёртвых" было найдено в захоронениях города Фивы; именно по этой причине версию "Книги мёртвых", получившую распространение в этот период, называют Фивской. Большинство их было найдено в фиванских гробницах и принадлежало главным образом жрецам и членам их семей. Эти папирусы богато украшены тончайшими рисунками, изображающими сцены погребения, совершения заупокойного ритуала, посмертного суда и другие сцены, связанные с заупокойным культом и представлениями о загробной жизни.

Также существует Саисская версия "Книги мёртвых", появившаяся в результате деятельности фараонов XXVI династии, когда произошло всеобщее возрождение древних религиозных и погребальных традиций, были восстановлены храмы, а старые тексты "Книги мёртвых" переписаны, переработаны и упорядочены.

В эпоху Древнего царства существовал обычай чтения вслух заклинаний для умершего царя, что должно было обеспечить ему загробную жизнь. Позднее подобные тексты стали записывать и в гробницах египетских вельмож ("Тексты пирамид"). Ко времени Среднего царства собрания заупокойных заклинаний (частью — старых, частью — сочиненных заново по их образцу) записывались уже на поверхности саркофагов и стали доступны каждому, кто мог приобрести такой саркофаг ("Тексты саркофагов"). В Новом царстве и позднее их записывали на папирусных свитках, а иногда на коже. Эти свитки и получили название «Книги мёртвых», несмотря на то, что они сильно различаются по содержанию и расположению текстов.

Этот религиозно-магический сборник производит впечатление хаотического нагромождения молитв, песнопений, славословий и заклинаний, связанных с заупокойным культом. Постепенно в «Книгу мёртвых» проникают элементы морали. На развитие этических воззрений указывают главы 1, 18, 30 и 125. По своей сути «Книга мёртвых» является религиозным сборником, поэтому имеющиеся в ней элементы нравственности переплетаются с древней магией.

Р. Тирни здесь искажает (возможно, сознательно) хронологию, т.к. "Папирус Ани" относится к более поздним сборникам ритуальных текстов на папирусах, известным как "Книги мёртвых". Эти сборники гимнов, заклинаний и молитв произошли от "Текстов саркофагов" (Среднее царство, ~2000 до н.э.), а те, в свою очередь, от "Текстов пирамид" (Древнее царство, ~3000 до н.э.). Соответственно, "Тексты саркофагов писца Ани" — это неправильная формулировка, т.к. исторический Ани жил намного позже времени бытования "Текстов саркофагов".

Подробнее см.:

1. https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/22...

2. https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/16...

[2] Аме́нти (Аме́нтес) — название подземного мира в древнеегипетской мифологии.

У древних египтян считалось, что душа после смерти спускалась на запад с нисходящим солнцем в подземный, загробный мир, имя которого (др.-ег. "imnt(y)" — "западное направление") представляло собой мир закатившегося солнца.

Изображения Аменти встречаются в большом количестве на стенах захоронений и в рукописных свитках папируса, называемых «Книгой мёртвых», встречаемых вместе с мумиями.

Покровительницей этого царства мёртвых была богиня, которую иногда называют по названию царства (Аментет).

Согласно верованиям египтян, царство Аменти было эзотерически разделено на 14 зон. Каждая из этих частей царства Аменти соответствовала в наибольшей степени человеку, в зависимости от того, как он показал себя, находясь в царстве живых. Аменти служило для попавшего в него человека своеобразным чистилищем, и если туда попадала душа древнеегипетского праведника, то вскоре она отправлялась в царство богов ("поля Иару/Иалу"), всем же остальным была уготована участь провести в Аменти столько, сколько хватит для очищения совести.

Духами Аменти назывались четыре мифических существа, под чьё особое покровительство древние египтяне отдавали четыре стороны света и в то же время различные части внутренностей человека. Эти внутренности при бальзамировании заключались в канопы, олицетворявшие сыновей Гора: Хапи, Амсети, Кебехсенуф и Дуамутеф.

У врат мира Аменти сидел страж, поглощавший души, с открытой пастью — символом земли, поглощавшей мертвецов. В преддверии Аменти, в зале «двойной справедливости» (награждающей и наказующей) души представали на суд Осириса.

У древних египтян были и другие названия для потустороннего мира — Дуат и Хэрет-Нэчер.

В Додинастический период считалось, что Дуат находился на небе; согласно религиозным представлениям египтян того времени, души умерших вселялись в звёзды. Немного позднее закрепилось представление о том, что бог Тот на серебряной ладье перевозит души в Дуат. В Древнем царстве считали, что Дуат находится в восточной части неба. Одновременно загробный мир локализовали на западе, в Западной пустыне, и его покровителем выступал Ха. И только в начале Среднего царства у египтян сформировалось представление о том, что Дуат — подземный мир. В "Текстах пирамид" Дуат отождествлялся с Полями Иалу.

[3] С лат. Anguiculus переводится как «угорь», что любопытно. – прим. пер.

[4] Лат. «Южная Рыба». — прим. пер.

[5] Имеется в виду Фомальгаут — самая яркая звезда в созвездии Южной Рыбы и одна из самых ярких звёзд на ночном небе. Название звезды означает «рот южной рыбы» (в переводе с арабского: فم الحوت fum al-ḥūt). Звезду распознавали многие народы, населяющие северное полушарие, в том числе арабы, персы и китайцы. За всю историю Фомальгаут сменил множество названий. Впервые Фомальгаут был идентифицирован буквально в доисторический период — существуют археологические находки, доказывающие «участие» звезды в определённых ритуалах около 2500 г. до н. э., проводимых в Персии, где Фомальгауту отводилась роль одной из четырёх королевских звёзд. В средневековых ведьминских ритуалах стригерии Фомальгаут считался «падшим ангелом» и «четвёртым стражем северных ворот». На 50-й параллели Фомальгаут восходит перед тем, как скрывается за горизонтом Антарес, а сам заходит при появлении Сириуса; на 55-й параллели заход Фомальгаута происходит почти одновременно с восходом Проциона. – прим. пер.

[6] Кого́рта (лат. cohors, буквально «огороженное место») — одно из главных тактических подразделений римской армии, с конца II века до н.э. составлявшее основу когортной тактики. Когорта включала в себя в разное время от 360 до 960 воинов. Руководил когортой центурион, самый младший в римской армии тип командира. Как правило, центурионами назначались наиболее отважные, смекалистые и решительные из солдат. Когорта стала основополагающей при разработке новой тактики римской армии, названной «когортной». Этой тактике солдаты обучались специально, постигая азы гладиаторского ближнего боя, и секретам оперативного маневра. Когорты во время сражения выстраивались в три или четыре параллельные линии.

В Римском войске первоначально слово "когорта" означало только соединение нескольких пехотных войск в одно целое. В легионе Полибия разделённом на три манипулы: hastati, principes и triarii — составляли одну когорту. С этого времени когорт в легионе стало 10. В Третью Пуническую войну одна когорта включала две манипулы, поэтому каждый ряд составляли не 10 манипул, а пять когорт с соответствующими промежутками.

Когорта в 360 человек, стоящая развёрнутым строем глубиной 8 рядов, представляла собой прямоугольник длиной 82 и шириной 15 метров. При тех же условиях легион в развёрнутом строе занимал 348 метров длины и 102 метра ширины.

[7] Имеются в виду события из предшествующего «Червю с Ураху» по хронологии рассказа Тирни «Кольцо Сета».

[8] Диоску́ры (др.-греч. Διόσκοροι, Διόσκουροι или Διὸς κοῦροι, букв. «сыновья Зевса») — в древнегреческой и древнеримской мифологиях братья-близнецы Кастор (Κάστωρ «бобр», лат. Castor) и Полидевк (Πολυδεύκης, лат. Pollux), дети Леды от двоих отцов — Зевса и Тиндарея.

На протяжении своей жизни совершили ряд подвигов. Участвовали в походе аргонавтов, калидонской охоте, возвратили свою похищенную сестру Елену. После смерти в бою Кастора Полидевк взмолился о том, чтобы его воссоединили с братом. В награду за столь искреннюю братскую любовь Зевс поместил образ Диоскуров на небо в созвездие Близнецы.

В Древней Греции братьев считали покровителями путешественников и мореплавателей. Особым почитанием пользовались в своей предполагаемой родине Спарте, где их считали защитниками государства. Культ Диоскуров был принят в Древнем Риме. Здесь их в первую очередь считали олицетворением воинской доблести. Согласно античным верованиям, эти божества были заступниками сословия всадников-эквитов.

[9] Авл Авилий Флакк (лат. Aulus Avilius Flaccus; др.-греч. Фλάκκος Άουίλλιος; казнён в 39 году, Андрос) — правитель Египта в 32—38 годы I века н.э.; египетский префект, назначенный императором Тиберием в 32-м году и остававшийся правителем провинции в течение пяти лет при Тиберии и полтора года при Калигуле. Флакк воспитывался вместе с сыновьями дочери Августа и был другом Тиберия.

Стал гонителем александрийских евреев во время городской смуты 38-го года. Филон Александрийский написал обвинительное послание «Против Флакка» («лат. In Flaccum»). После погрома евреев и их жалобы императору («Legatio ad Caium»; «О посольстве к Гаю»), Флакк был отправлен на остров Андрос, где был казнён в 39 году.

[10] Апо́п (Апе́п, Апо́фис, греч. Ἀπόφις) — в египетской мифологии огромный змей, олицетворяющий мрак и зло, изначальная сила, олицетворяющая Хаос, извечный враг бога солнца Ра. Миссией Апопа являлось поглощение солнца и ввержение Земли в вечную тьму. Часто выступает как собирательный образ всех врагов солнца.

Апоп обитает в подземном мире мёртвых (Дуате), где и происходит его борьба с Ра. Когда ночью Ра начинает плавание по подземному Нилу, Апоп, желая погубить его, выпивает из реки всю воду. В сражении с Апопом (повторяющемся каждую ночь) Ра выходит победителем и заставляет его изрыгнуть воду обратно:

"Он, великий Ра,

Поражает злотворящего змея,

Разрубает позвоночник его,

И огонь пожирает его."

"Книга Мёртвых"

Апоп считался творением Нейт, явившимся из первозданных вод Хаоса ещё задолго до манифестации Великой Эннеады. Существует также версия мифа, где Апоп выступает в качестве демиурга — создателя Вселенной (очевидно, в форме вод Хаоса).

Первоначально защитником Ра был Сет, каждую ночь побеждающий Апопа. Позже Апопа сближали с Сетом.

В другом мифе Сехмет, грозное око бога солнца Ра, отрезает голову змею-Апопу под священной сикоморой (древом жизни) города Гелиополя (Иуну).

В "Книге повержения Апопа" содержатся многочисленные заклинания, которые еженочно применяли жрецы для сражения с этим архидемоном, дабы не позволить ему свершить свою миссию — поглотить солнце и повергнуть Землю в вечный мрак.

[11] Самоназвание древнего Египта – ta-Kmt ("та-Кэмет"), букв. «Чёрная Земля», «Черноземье».

[12] Киль (лат. Carina, Car) — созвездие южного полушария неба, содержит 206 звёзд, видимых невооружённым глазом.

Первоначально Киль был частью большого созвездия Корабль Арго. Корабль Арго был разделён на три созвездия — Киль, Корма и Паруса — по инициативе Лакайля в 1752 году. К ним он также добавил новое созвездие Компас.

Несколько ярких звёзд созвездия Киля образуют астеризм Бриллиантовый Крест.

[13] Канопус (α Киля) — видимая звёздная величина −0,72m, вторая по яркости звезда после Сириуса. Звезда Канопус использовалась в навигационных системах космических спутников и станций.

[14] Хэпри/Хэпера (др.-егип. Ḫpr(j) «возникать, проявляться, превращение, форма, образ») — в египетской мифологии утренняя ипостась солнечного бога, изображавшаяся в виде жука-скарабея. Из-за своего поведения (навозные жуки скатывают из навоза шарики и катят их к своему жилищу) скарабеи ассоциировались с магическими силами, с помощью которых Солнце совершает циклический путь по небесному пространству. По представлениям гелиопольцев (др.-ег. город Иуну) Хэпри символизировал восходящее солнце. Также этот бог мог считаться демиургом.

Так как скарабеи откладывают яйца в трупы животных и в навоз, древние египтяне верили, что эти жуки появляются из мёртвой плоти, поэтому Хэпри олицетворял силу воскресения Солнца, новую жизнь.

Изображался бог Хэпри в основном в виде жука-скарабея, хотя в некоторых гробницах и на некоторых папирусах можно встретить его изображения в образе мужчины со скарабеем на месте лица или же с головой, увенчанной скарабеем.