II
Здесь мне мечтой взнестись
К тебе, что — путь единый:
В твою святую высь
Или в твои глубины.
Твой рок мне возвещен
Фантазией священной,
Пока не станет он
Открыт для всей вселенной!
— Э. А. По, «Аль-Аарааф», (Перевод: В. Я. Брюсов, фрагмент, «Гимн Несэси», 1924)
~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~
— Баал! – выдохнул Симон недоверчиво.
— Иди же, странник. Я уже давно жду тебя.
Её голос был низким и вибрирующим, музыкальным, подобно воде, журчащей в прохладном фонтане. Симон, позабыв о своей усталости, медленно приблизился и начал взбираться по лестнице. Женщина была молода, прекрасна, она прямо-таки сияла под солнцем в белом платье, что спускалось ей до колен и оставляло открытыми её плечи. Кожа её была мягкого светло-коричневого тона, волосы представляли собой длинную гагатовую волну, собранную золотым обручем у её лба. На её левом плече устроился чёрный голубь.
— Иди же сюда, чужестранец.
Он встал перед ней на широкой платформе, что формировала собой верхушку каменного навеса. Черты женщины, несмотря на её тёмный цвет лица, были явного семитского типа, схожие с расой самого Симона. Их красота была смешана с аурой аристократического самообладания и, возможно, с юмористической ноткой в изгибе губ. Самым же странным были её глаза, которые имели глубоко-синий цвет, как и у чёрной птицы на её плече.
— Я – Туэрис.[1] – сказала она. Затем, указав в сторону узкого прохода, вырезанного подобно двери в скальной породе, продолжила, — Входи. Внутри есть вода и пища, и прохладное убежище от солнца.
Она повернулась и прошла в дверной проём. Симон шёл за ней следом. Они вошли в освещённый факелами коридор, что вёл прямо в живую скалу. Хотя Туэрис, казалось, ни к чему не прикасалась, тяжёлая каменная дверь медленно захлопнулась позади них, заслонив резкий солнечный свет.
— Следуй за мной. – промолвила женщина.
Симон так и делал, пока она вела его вниз по коридору. Невзирая на свою усталость, он оценил то, как её высокая стройная фигура покачивалась под прозрачным белым платьем. Чёрный голубь на её плече вызывал у него некоторую тревожность, так как Симону было известно о подобных вещах. У него не было сомнений, что это – фамильяр,[2] и что женщина – чародейка.
Они вошли в обширную залу, погружённую в сумрак, несмотря на то, что была освещена многими факелами и масляными лампадами – в огромный арочный купол, вырезанный, подобно коридору, в твёрдой скале. Несколько других дверных проёмов вели из него, покрытые занавесями или зияющие чернотой; в центре же этой помещения на гладком полу находился помост со ступенями, идущими вверх с четырёх сторон. На вершине этого помоста высился каменный куб, примерно в четыре шага каждой своей стороной, перед которым стояло нечто вроде вертикально железного стержня равной высоты.
— Это Храм Шестого Пилона, – сказала женщина, — а ты стоишь внутри святилища Шаи-урэт-аба, Червя Судьбы.
— Шаи-урэт-аб, — пробормотал Симон. – «Судьба усмирённого сердца»[3]. То есть – смерть?
Туэрис улыбнулась.
— Вижу, что ты человек учёный, незнакомец. Ты читал «Тексты саркофагов» божественного писца Ани.
Симон кивнул, затем процитировал по памяти:
«Когда придёшь ты к Шестому Пилону, произнеси эти слова: Госпожа Света, могучая в силе голоса своего, неведомы никому ни твоя чародейская сила, ни твой возраст. И это не было известно с самого начала.»[4]
— Ты поистине мудр. – произнесла женщина. – Ты хорошо обучился, будучи послушником в Фивах.
Симон оторопел.
— Как ты узнала об этом? И что ты имела в виду, когда сказала, что уже давно ждала меня? Вероятно, что твой тёмный фамильяр рассказал тебе о моём приближении сюда через пустыню…
— Так и есть, Куру привела тебя сюда, однако это я отправила её к тебе с этим поручением. Я предвидела твоё появление за много, много лет. Что же, сиё обстоятельство смутило тебя, незнакомец?
— Ты – чародейка, Туэрис, как я и предполагал. – ответил Симон. – Однако твои силы, судя по всему, не явили тебе моего имени.
— Каково же оно?
— Я – Симон из Гитты, самаритянин.
— Ага. – Туэрис понимающе улыбнулась. – И ты – скиталец, враг Рима. В твоём прошлом имеется трагедия, и ныне ты путешествуешь по земле, ведомый странной судьбой. Ты убил многих римлян, и не так много лун назад ты был вовлечён в смерть одного из великих – самого императора Тиберия, полагаю. Ты нажил себе могущественных врагов, и теперь бежишь от их гнева.
Симон бессознательным рефлексом сжал рукоять своей убранной в ножны сики.
— Откуда тебе известно об этом всём?
— Видишь эти глаза? – женщина ещё на шаг приблизилась к Симону. – Разве это глаза обычного смертного? Нет, и они видят многое из того, что другие не способны видеть. Многое из прошлого, да, и кое-что из будущего.
Симон вперился в её глаза, заметив, что они не были столь же глубокого синего оттенка, как показалось ему при солнечном свете. Радужки были зелёные; белки же имели сине-зелёный оттенок. Во всех прочих отношениях женщина выглядела совершенно по-человечески, не считая, пожалуй, её выдающейся красоты.
— Что ещё касаемо моей судьбы видят эти глаза? – спросил он обеспокоенно.
— Мне известно, что за тобой гонятся многие враги, которые прямо сейчас пересекают пустыню, идя по твоему следу.
Симон почувствовал, как по его позвоночнику пробежал холодок.
— Не бойся же их, Симон из Гитты. – продолжила Туэрис. – Даже великая армия Камбиса не смогла безнаказанно напасть на этот храм. Ты здесь в безопасности, тебя защищают не только каменные стены, но также и рука Судьбы. Теперь идём. Тебе нужны вода, пища и отдых.
Она провела Симона через зал в один из незанавешанных дверных проёмов. Они вошли в освещённый факелами коридор; пройдя по нему, стали подниматься по слегка изгибающемуся лестничному маршу. Спустя несколько мгновений они оказались в более широком проходе. Наконец, Симон вместе с Туэрис вошёл в большую комнату, лишённую какого-либо убранства. В центре её находился прямоугольный бассейн с водой, окружённый каменным бордюром примерно в фут или чуть больше высотой. Увидев водоём, Симон поспешил к нему практически непроизвольно; у его края он наклонился, зачерпнул прохладную жидкость сложенными ладонями и стал жадно пить.
— Утоли же свою жажду, Симон. – сказал женщина. – Затем наполни один из тазов и омойся, если пожелаешь. Я пойду пока приготовлю закуски в своих комнатах в другом конце этого коридора. Приходи ко мне, как закончишь.
Сказав это, Туэрис повернулась и вышла из комнаты. Симон достал пустой бронзовый таз из одной из стенных ниш, указанных жрицей, зачерпнул в него до верха воды и поставил на пол; затем снял свои сандалии и красную, с чёрной вышивкой тунику. Он почувствовал внезапный импульс нырнуть в каменный пруд и напитать свою горящую плоть прохладой, но осознал, что не стоит столь щедро расходовать воду в этом засушливом регионе. В любом случае, омовение из таза оказалось достаточно освежающим, едва ли не экстатическим.
Потом ему пришла ещё одна мысль, и он наполнил свой питьевой бурдюк из бассейна, а затем закутал его в плащ с остатками провизии. После чего Симон оделся и вышел из комнаты, пойдя вниз по вырезанному в скальной породе, освещённому факелами коридору.
Комнаты Туэрис были прекрасно декорированы толстыми коврами и подушками для отдыха. Имелся также низкий стол, уставленный яствами, хотя и без табуретов. Факелы и масляные лампады горели на стенах, а в одном углу мерцала курильница, из которой доносился странный пряный аромат, который Симон не мог определить. По приглашению жрицы Симон уселся, скрестив ноги, за стол и хищно атаковал еду. Пища была простой – финики и другие фрукты, орехи и зерновая каша, приправленная специями, вкус коих показался схожим с запахом из курильницы. Однако Симон поглощал всё это с большим аппетитом, думая, что никогда не пробовал ничего вкуснее. Туэрис сидела напротив него и ела более изящно. Симон обратил внимание, что чёрной голубки уже не было на её плече, как и нигде в комнатах, насколько он мог судить.
— Я послала Куру наружу, чтобы она сторожила с вершины скал. – произнесла жрица, словно прочтя это в его уме. – Она предупредит нас, если появятся враги.
Симон порылся в памяти и нашёл искомое.
— Геродот пишет, что оракул Зевса-Амона в северном оазисе был найден чёрным голубем, прилетевшим туда из Фив.[5]
— Именно, святилище Амона, Сокрытого.[6] – Туэрис улыбнулась. – Это был последний из Двадцати Одного Пилона, что стояли вдоль этой реки, отмечая этапы Великого Паломничества.[7]
— Реки?
— Стикс[8], что текла через земли Стигии[9] более десяти тысяч лет назад, прежде, чем даже древний Кем поднялся вдоль Нила. Потрясения, что уничтожили Стигию, также перенаправили русло Стикс, ставшее ныне каналом Нила. Цепь ливийских оазисов[10] – всё, что осталось от русла давно исчезнувшей Стикс. Но, конечно же, Симон, тебе ведь доводилось читать об этих вещах в «Книге Тота».[11]
Симон содрогнулся. Лишь единожды ему довелось увидеть копию этого древнего свитка, как считалось, написанного самим Тотом-Амоном, величайшим из стигийских колдунов.[12] Осторожные жрецы, охраняющие его, не позволили Симону прочесть больше нескольких строк.
— Нет, Туэрис. Однако, что касается Двадцати Одного Пилона – они упоминаются в «Текстах саркофагов» как остановки, которые душа должна пройти в своём странствии через землю мёртвых.
— Да. – улыбка Туэрис была глубокой, загадочной. – А разве Стигия – не земля мёртвых на самом деле? Греки помещали Стикс в свой Гадес, так была темна их память об этом. Двадцать один храм, что стояли на берегах её, помнились египтянами лишь как остановки в их загробном Дуате. Таков путь человечества: нынешние факты обречены превратиться в мифы и легенды завтрашнего дня.
Она наполнила две золотых чаши тёмным вином и поставила одну перед Симоном. Он сделал маленький глоток, отметив, что вино было приправлено тем же неопределимым ингредиентом, что и каша. Он отставил в сторону пустую миску и начал уплетать финики и орехи.
— Но, Туэрис, ты говоришь, что это – храм Шестого Пилона?
Она кивнула.
— Он и Оракул Амона – всё, что осталось от целой храмовой цепи. Святилище в оазисе Амона ныне известно, как ты знаешь, но лишь немногие из жрецов знают о его стигийском происхождении, как и о существовании этого храма. Даже великий Александр, завоевавший Египет и бросивший вызов пустыне, чтобы получить совет у оракула Амона, так и не узнал о Храме Шестого Пилона.
— Вероятно, эти жрецы из храма Амона и приносят тебе провизию?
— Дважды в год они посылают караван из северного оазиса. Даже люди Большого оазиса к востоку не знают о моём существовании.
— А твоя вода?
— Те же караваны доставляют и её. Таким образом, запас воды достаточно пополняется для одной женщины, у которой не бывает других посетителей.
— Выходит… ты живёшь здесь одна.
— Многие годы, не считая Куру. Я — потомственная хранительница этого святилища. Так будет продолжаться и со мной, и с моими потомками, пока его предназначение не будет исполнено. Но довольно об этом. Я желаю узнать что-либо о человеке, которого привела ко мне Судьба.
Симон колебался. Ему хотелось постичь тайну слов этой женщины, её улыбки, её странных глаз. У него немного подкруживалась голова. Был ли то наркотик в дыме курильницы, в странно пахнущей каше и в вине? Если так, жрица также вдыхала и переваривала его…
— Это — пыльца Жёлтого Лотоса.[13] – изрекла Туэрис, чувствуя невысказанный вопрос. – Она отличается от любых других известных тебе наркотических веществ. Куру и я используем её уже многие годы, так как она позволяет видеть прошлое и даже будущее до некоторой степени. Скоро ты поймёшь, что я имею в виду, Симон. Пыль поможет тебе отдохнуть, а также увидеть многие вещи – многие истины.
Симон кивнул, так как он уже видел это. Её слова, её жесты приходили к нему подобно эхам вещей, что имели место быть мгновением ранее. Он отставил в сторону свой кубок, и каждая деталь его действия была столь же знакома ему, как недавнее воспоминание.
— Твоё видение правдиво, Туэрис. – произнёс он. – В моём прошлом была трагедия. Двадцать лет назад римляне ворвались в дом моей семьи в Себасте, убили родителей и продали меня в рабство. Меня тренировали для схваток на аренах. Спустя два года я совершил побег и отправился в Персию, где изучал искусства магов. С тех пор я странствовал по многим землям, изучая эзотерические вещи и, как ты неким образом заметила, убивая многих римлян. И да, я был вовлечён в смерть императора Тиберия, хотя и не убивал его лично.
Туэрис кивнула.
— Я знаю. Его пожрал Сет, что вышел из Кольца Тота-Амона.[14]
Симон вновь вздрогнул.
— Твоё внутреннее зрение поистине остро!
Жрица рассмеялась.
— Мне не должно обманывать тебя, Симон. Моё видение лишь подтверждает то, что жрецы Амона рассказали мне три месяца назад. Они говорили, что ты вернул кольцо на то место, откуда оно было украдено, а затем совершил путешествие в тот фиванский храм Птаха, где был служителем. Именно тогда я почувствовала, что ты можешь быть тем, кто вскоре придёт сюда; преследуемый людьми, что надеются получить награду, предложенную за тебя новым императором.
— Именно так. – Симон услышал свой собственный голос как эхо. – Я вовремя получил предупреждение, когда римская когорта прибыла на рейд в храм Птаха в Фивах. К счастью, я был на другом берегу Нила, изучая гробничные надписи в Долине царей. Служитель нашёл меня и предупредил о том, что мне нужно бежать. Я присоединился к каравану, что взял меня к Большому оазису, затем нанял проводника, чтобы довёл меня до меньшего оазиса на северо-западе. Проводник бросил меня – он, должно быть, слышал о щедрой награде, предложенной за мою поимку.
Эхо-чувство казалось Симону сильнее, когда он говорил. Внезапно ему стало казаться, будто он ощущает небольшие фрагменты прошлого и будущего, о котором повествует.
— Калигула должен неистово желать заполучить Кольцо. Однако ему не преуспеть в этом. Мне каким-то образом это известно.
— Ты знаешь. – ответила Туэрис. – Ты начинаешь видеть.
— Лотосовая пыль… — пробормотал Симон. Комната словно бы расширялась, и всё же картинка оставалась чёткой и резкой, бездвижной. Нет, это время раздувалось и сжималось. Теперь он мог видеть перспективы ландшафта снаружи – не пески пустыни, но широкую реку, по которой плыли лодки с квадратными парусами. На переднем плане виднелись дворцы и храмы из тёмного камня, окружённые экзотическими деревьями и садами…
— Тебе нужно сейчас отдохнуть, Симон. Поспать. Ты будешь грезить – и узнавать.
Он воздел вверх правую руку, и этот жест показался ему полным великого символического смысла.
— Госпожа Света, написано так о Шестом Пилоне: «Есть червь на нём, никто не знает, какой величины. Рождён он был в присутствии Спокойного Сердца.»
— Червь – это Шаи-урэт-аб, — сказала Туэрис, вставая, — кого египтяне также называют Апофисом, а греки – Тифоном. Эоны назад стигийцы поклонялись его хозяину Шаддам-Элю,[15] известному хемитам как Пожиратель Земли. Я – слуга слуги, и ты им тоже станешь, Симон. Ибо это есть предназначение, для коего Судьба привела тебя ко мне. И однажды, когда звёзды будут в должных положениях, дитя наше или его дитя призовёт слугу, и слуга освободит своего владыку. А теперь отдыхай, Симон.
Методично она погасила большинство лампад и факелов, затем повернулась и вышла из комнаты. Симон глядел ей вслед, пока каждое величавое и вместе с тем гибкое движение её тела – как и эхо от каждого слова, произнесённого ею – вызывало к жизни далеко идущие ассоциации. Те же, казалось, реверберировали в его уме, подобно видениям, отражающимся в коридорах времени…
* * *
Воздух дрожал над раскалёнными песками. Рабдос из Скифополя ругнулся и вытер лоб вспотевшим предплечьем, выглянув из-под большого шатра, под укрытием которого сидели он и несколько его офицеров. Белое солнце прошло уже две трети своего пути вниз по западному небу. Среди дюн сотни легионеров искали тени, где могли – под плащами и одеялами, натянутыми на древки копий, или под острыми гребнями закрученных ветром песчаных гряд. Некоторые спали, другие поедали свои рационы или попивали воду из бурдюков.
— Гадес! Даже ветерка никакого. – прорычал Рабдос.
— Может быть, тебе стоит благодарить богов, сириец. – произнёс худощавый офицер с чёрной повязкой над левым глазом. – Говорят, что именно песчаная буря уничтожила армию персидского Камбиса.
— Ты весёлый малый, Лэканий Скутула! – Рабдос сделал большой глоток из своего бурдюка. – Я вот что тебе скажу. Я оставлю тебя здесь главным, сам же возьму десять добровольцев и пойду по следу самаритянина. Ангвикул говорит, что этим вечером не будет ветра, так что я гарантирую, что приведу Симона сюда живым следующим утром.
— Разумеется, шельма. – Ухмылка одноглазого римлянина был жёсткой, безрадостной. – Только что ты ведь не пойдёшь тем же путём обратно. Этот хитрый проводник отведёт вас назад в оазис другим маршрутом, и так ты получишь всё вознаграждение один.
— И как же я устрою это в открытой пустыне?
— Легко. Пытался когда-нибудь охотиться на кочевников среди дюн в лунном свете? Неа, Рабдос. Если ты набираешь добровольцев, то вот перед тобой четыре сотни их. Никто из этого отряда не пойдёт на риск потерять свою долю.
Рабдос сплюнул на песок.
— Это же безумие, Скутула! Снаряжать целую когорту в пустыню ради одного человека…
Скутула кивнул.
— Ты прав. Но я получил свои приказы от Валерия Аргония, номарха Фив. Не от тебя.
— От этого жирного сибарита? Да он залился бы жиром от марширования в этих песках прежде, чем прошёл бы всего один день! Легко ему сидеть там, глядя вдоль Нила, и приказывать нам…
— Он получил свои приказы от префекта Флакка. А Флакк, в свой черёд – от императора.
— И Калигула поручил мне эту экспедицию, чёрт подери! – вскричал Рабдос. – Я здесь главный!
Скутула поднялся со скрипом поношенных доспехов и кожи. Он стоял, высокий, одна рука легко покоилась на навершии его меча – худощавый, крепкий ветеран, скалистое лицо которого не выражало ничего, помимо застывшей ухмылки, а единственный глаз блестел зловещим светом.
— Ты же не думаешь драться со мной за командование, не так ли, Рабдос?
Четыре центуриона также поднялись на ноги. Широкие черты лица Рабдоса боролись с гневом.
— Нет… конечно же, нет. – проворчал он наконец. – В конце концов, ты искушённый командир. Ты знаешь, что я прав.
Центурионы расслабились. Скутула ухмыльнулся ещё шире.
— Очень хорошо, Рабдос. Я признал, что ты в чём-то прав. Я назначу десяток своих людей сопровождать тебя. Вы отправитесь сразу же перед заходом солнца.
— Мои благодарности… командир. – произнёс Рабдос практически насмешливо. – Я знал, что у тебя есть понимание.
— Но я не доверяю тебе. Я всё равно думаю, что Калигуле нужно было бы оставить тебя гнить на том невольничьем острове вместо того, чтобы доверять что-то подобное…
— Он знал, что я лучший человек для этой работы, клянусь Гефестом!
— …что ж, я обозначил условия. Декурион Ацилий и восемь его легионеров пойдут с тобой; он крепкий пустынник, и не особо щепетилен, когда требуется извлечь информацию из заключённых.
— Я могу и лучше. – прервал его один из центурионов – приземистый человек со шрамом на лице, с выбритой практически наголо макушкой. – Я собирал много налогов для номарха Аргония; мне известно несколько способов убеждения, о которых вряд ли слышал даже сам Калигула!
— Нет, Каска. Я хочу, чтобы ты остался здесь и принял управление когортой. Я желаю пойти добровольцем вместе с Рабдосом и Ацилием.
— Ты! – воскликнули одновременно Рабдос и центурион.
Насмешливая гримаса Скутулы стала даже ещё шире.
— Это же лучший способ не спускать глаз с этого избранца Калигулы, э, Каска?
— Может быть. — сказал Каска, хмурясь. – Но кто тогда будет присматривать за тобой?
Рабдос расхохотался, его прищуренные глаза заблестели от мстительного удовольствия.
— Я вижу, что ты имеешь в виду, Скутула – целая когорта легионеров собираются стать добровольцами!
Худое лицо Скутулы потемнело от гнева.
— Подобное отсутствие доверия – не есть хорошо для морали! Что ж, прекрасно. Каска, прикажи Ацилию и его людям дать отчёт. Полные рационы и бурдюк воды – каждому. Мы соберём одиннадцать человек – достаточно мало, чтобы красться за этим Симоном незамеченными, чего никак не сможет сделать целая когорта. И – о да, ты можешь заплатить этому проводнику, Ангвикулу. Он не идёт с нами.
— Однако, какая у нас есть уверенность?... – начал Каска.
— Ты приготовишь когорту. Часом позже после того, как мы уйдём вы свернёте лагерь и последуете за нами. Наши следы будут ясно видны даже в лунном свете. Расположитесь веером и покройте как можно большую площадь пустыни, если ты реально думаешь, что мы попытаемся сделать обходной манёвр и проскользнуть мимо вас. Говорю тебе, что я не участвую ни в каких таких вероломных делах, и если Рабдос попробует провернуть нечто подобное, то обнаружит гладиус у себя в кишках.
Каска и другие центурионы выразили одобрение, и со стороны многих из ближайшего числа легионеров, слушавших речь Скутулы, послышались аплодисменты.
— Молодцы ребята! – выкрикнул Рабдос солдатам, кривая ухмылка исказила его грубые черты. – Здесь не замышляется никакого предательства. Это хорошая стратегия, и ничего более, а ваш командир Лэканий Скутула достаточно мудр, чтобы понять её. Доверьтесь нам, солдаты, и вы увидите, что щедрость императора Гая велика настолько, чтобы сделать каждого из вас богачом!
to be continious...
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Примечания переводчика
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
[1] Туэрис – греческая/латинская форма древнеегипетского имени богини-гиппопотамихи Таурт («Великая»), которая была покровительницей женского плодородия и грозной защитницей беременных и детей. Её имя («Та, что Велика») – типичное обращение в древнеегипетской религиозно-магической практике к опасным божествам.
[2] Фамилья́р (англ. familiar, фр. familier; в русском языке — приживала) — териоморфный дух, согласно средневековым западноевропейским поверьям, служивший ведьмам, колдунам и другим практикующим магию. Ср. тотемное животное в шаманизме. Считалось, что фамильяры служили и помогали колдунам и ведьмам по хозяйству, в различных бытовых делах, но также при случае могли помочь околдовать кого-нибудь. Фамильяр обладал разумом на уровне обычного человека, имел собственное имя и чаще всего принимал форму животного. Так как они выглядели как обычные животные, то вполне могли шпионить за врагами хозяина и не только. Некоторые колдуны полагались полностью на фамильяра, как если бы он был их ближайшим другом.
Фамильяры упомянуты в шекспировском «Макбете» и других известных литературных произведениях. В большинстве из них фамильяры предстают в образе кошки (особенно чёрной, а как же!), совы, собаки, и иногда лягушки или жабы. Совсем редко фамильяров представляют в формах, не имеющих прямой аналогии в мире зоологии (например, гомункулусы или стихийные элементалы).
[3] Очевидно, Тирни использовал здесь древнеегипетские лексемы. Попробуем разобрать это имя по словам. ShAy – на самом деле означает «судьба»; wrt – «великое/-ая; весьма, очень»; ib – «сердце». В целом, всё верно, кроме «урэт», которое лучше было бы заменить на «гэр» — «быть спокойным, умиротворённым, безмолвным».
[4] Ближайшее сходство с данной цитатой, которое мне удалось найти в оригинальных др.-ег. источниках — «Тексты саркофагов», 12-ый час (по изданию «The Ritual of the Hours of the Night on the coffins of Heresenes and Nespaqashuty from Deir el-Bahari»); текст несколько иной, чем у Тирни, который, очевидно, пользовался собственной фантазией при его составлении, что не есть плохо.
«Декламация Двенадцатого Часа Ночи.
«Владычица Света, Который Не Есть Тьма» — имя её, она олицетворяет Быка Нун.
Пещера открыта для тех, кто в Нун.
Ступени открыты для тех, кто в свете.
Пещера открыта для Шу, и он выходит наружу.
Да спустится NN из дыры в земле к своим тронам, которые находятся в передней части ладьи Ра.
Да не пострадает она от того, что оказалась в затруднительном положении, трон NN, который находится в передней части ладьи Ра, великого, который сияет и поднимается из окна.»
[5] Геродот и в самом деле писал об этом. Приведём здесь цитату из его «История. Книга II. Евтерпа» в переводе Стратановского (изд-во «Наука», СПб, 1972):
«54. О прорицалищах в Элладе и о ливийском оракуле рассказывают в Египте вот что. Жрецы Зевса в Фивах рассказывали мне, что две женщины, жрицы из Фив, были увезены финикиянами и одна из них, как узнали, была продана в Ливию, а другая — в Элладу. Эти-то женщины и положили основание первым оракулам у упомянутых народов. На мой вопрос, откуда у них такие точные сведения, жрецы отвечали, что они тщательно разыскивали этих женщин, но, правда, безуспешно, а впоследствии узнали то, что и рассказали мне. Так мне передавали фиванские жрецы.
55. А жрицы в Додоне сообщили вот что. Две черные голубки однажды улетели из египетских Фив, одна — в Ливию, а другая к ним в Додону. Сев на дуб, голубка человеческим голосом приказала воздвигнуть здесь прорицалище Зевса. Додонцы поняли это как волю божества и исполнили ее. Голубка же, прилетевшая в Ливию, как говорят, приказала основать там прорицалище Аммона. И это также — оракул Зевса. Это мне рассказывали додонские жрицы. Старшую из них звали Промения, среднюю Тимарета, а младшую Никандра. И другие люди из Додоны, из числа храмовых служителей, подтвердили мне их рассказ.
56. Мое собственное мнение об этом вот какое. Если финикияне действительно похитили тех женщин из храма и одну продали в Ливию, а другую в Элладу, то, по-моему, эта последняя прибыла в Феспротию в Элладе (тогда Эллада называлась еще Пеласгией). Здесь в плену, будучи рабыней, она основала под мощным дубом святилище Зевса, так как она, естественно, помнила о Зевсе также и на чужбине, куда приехала, будучи служительницей его храма в Фивах. Когда она научилась затем эллинскому языку, то устроила прорицалище и рассказала, что ее сестру продали в Ливию те же самые финикияне, которые продали и ее.
57. Голубками же, как я думаю, додонцы называли этих женщин потому, что те были из чужой страны и, казалось, щебетали по-птичьи. Когда затем голубка заговорила человеческим голосом, то это значит, что они теперь стали понимать женщину. Пока же она говорила на чужом языке, им казалось, что она щебечет по-птичьи. Действительно, как же может голубка говорить человеческим языком! Когда же они называют голубку черной, то этим указывают на то, что женщина была египтянкой.»
[6] Амон (др.-ег. Imn – «тайное, скрытое», ткж. «творить, формировать») — бог небес, «таинственнейший из божеств» в мифологии Древнего Египта. Баран и гусь — священные животные Амона. С эпохи Среднего царства его изображали в антропоморфном облике, с перьями шути на головном уборе, заимствованными у бога плодородия Мина (Коптос). Первоначально Амон — местный бог Фив. Помимо этого локального культа, Амон считался также одним из сокрытых божеств гермопольской Огдоады, состоя в паре со своей женской ипостасью (Амунет). Мифологическая проработка образа Амона скудна. Считалось, что его супругой является Мут, хотя в более ранних источниках в этом качестве фигурировала Усерет (что касается Амунет, то она была лишь женским воплощением Амона и собственного образа не имела). Сыном Амона и Мут являлся бог луны и экзорцист Хонсу. Амон, Мут и Хонсу вместе составляли фиванскую триаду. Так как Амон отождествлялся с Мином, к нему прилагался эпитет «Камутеф». Уже в Первый переходный период появляются первые упоминания об Амоне не просто как о самостоятельном божестве, а как о демиурге и верховном боге. Появляется титул «Супруга бога Амона», которым обладали поначалу верховные жрицы, а позже исключительно женщины царской крови. В результате политического возвышения Фив в период Среднего царства культ Амона приобретает большую популярность, а при XVIII династии фиванских фараонов становится главным государственным богом. В русле синкретизма он был отождествлён с древним гелиопольским солнечным богом Ра в образе бога Амона-Ра, царя богов и старшего божества Эннеады ("Девятерицы").
[7] Сразу же приходит на ум 21 старший аркан Таро. Весьма интересная трактовка ступеней посвящения Тирни в форме остановок-святилищ, каждое из которых посвящено некому древнейшему Архетипу. Соответственно, 6 старший аркан Таро – «Влюблённые», очевидно, не случайно был выбран Тирни, что явствует из дальнейшего сюжета. «Влюблённые», помимо самой очевидной символики, означает также и необходимость выбора.
[8] Стикс (др.-греч. Στύξ «чудовище», лат. Styx) — в древнегреческой мифологии — олицетворение первобытного ужаса (στυγεϊν, слав. стужаться) и мрака, из которых возникли первые живые существа, и персонификация одноимённой мифической реки Стикс. Это одна из пяти рек (вместе с Летой, Ахероном, Коцитом и Флегетоном), протекающих в подземном царстве Аида, Гадесе.
"Воды Стикс, текущие из скалы в Аиде, Зевс сделал залогом клятв, предоставив ей эту честь за то, что Стикс со своими детьми была его союзником в борьбе с титанами."
Аполлодор. Мифологическая библиотека. Книга I
[9] Стигия — вымышленное доисторическое царство, преимущественно фигурировавшее в цикле произведений Роберта Говарда о Конане. Название государства происходит от названия реки Стикс из греческой мифологии. Как и многие имена собственные, использованные при создании Хайборийской эры, по мнению исследователей творчества автора, Роберт Говард почерпнул Стигию из «Очерков мифологии» Булфинча. Она создавалась в качестве предшественницы древнеегипетской цивилизации, в общем контексте Хайборийской Эры.
Как сказано в эссе Хайборийская Эра, Стигия зародились ещё до катаклизма, разрушившего Атлантиду и Лемурию. Жителями страны были представители дочеловеческой цивилизации. Что эта за «дочеловеческая цивилизация», не уточняется, однако в романе «Час дракона» говорится, что многие древние постройки Стигии сделаны не людьми. Кроме того, в «Боге из чаши» говорится, что некогда Стигией правили короли-гиганты, поклоняющиеся разумным змеям. Далее, как сообщает Говард в эссе «Хайборийская эра», спустя многие века с дальнего востока континента некий загадочный народ, пришедший из безымянного южного материка (по-видимому из Австралии), был вынужден бежать на запад из-за бунта своих рабов, выходцев с затонувшей Лемурии. Опальные беженцы поселились у реки Стикс, ассимилировавшись с местными жителями.
Стигия была расположена вдоль южного берега реки Стикс, также называемой Нилусом, давшей название государству. В Хайборийскую эпоху, река отделяла земли хайборийцев от Чёрных королевств. Истоки реки начинались там же, где и современный Нил. Река текла от истока на юге прямо на север до земель Шема, а затем сворачивала перпендикулярно, устремляясь на запад и впадая около города Кеми в Западный океан. После завершения Хайборийской эры очередной виток катаклизмов превратил часть Стикса, впадающую в океан, в Средиземное море. Столицей Стигии являлся город Луксур, он был административным центром за 10000 лет до событий «Часа дракона», вплоть до начала исторического периода. Название города заимствовано Говардом из названия египетского города Луксор. Другой крупный город, Кеми — религиозный центр Стигии. Кеми ещё древнее, чем Луксур, он был построен дочеловеческой расой. Является резиденцией ордена магов Чёрный круг.
Несмотря на неприязнь к чужим народам, стигийцы весьма преуспели в культурном плане. Они были развитой цивилизацией ещё, когда катастрофа не уничтожила Турийскую культуру вместе с Атлантидой и Лемурией. Письменность представляет собой подобие египетских иероглифов.
Религия в Стигии играла одну из важнейших ролей, каста священнослужителей обладает огромным влиянием на государственном уровне. Главенствующим культом в Стигии являлся культ Змея, представленного верховным божеством стигийского пантеона Сетом, которому по-видимому, поклонялись ещё в Турийскую эру. Характер верований в Сета имеет зоолатрическую форму. Известный стигийский обряд предписывает с наступлением темноты выпускать из храмов священных питонов, которые могут беспрепятственно ползать по городу и убивать прохожих. Убийство такого священного змея считается святотатством и карается смертью. «Детьми Сета» зовутся говорящие змеи, фигурирующие в рассказе «Бог из чаши». Образ древнеегипетского Сета явно не совпадает с образом змееподобного Сета у Говарда, по-видимому автор частично использовал иконографию другого древнеегипесткого божества, змея хаоса Апопа. Согласно рассказу «Долина червя» Сета позднее стали идентифицировать с Сатаной. Возможно, Роберт Говард черпал вдохновение от высказываний Рене Генона, который говорил о демонопоклонском характере верований древних египтян, в частности касаясь идентификации Сета и Сатаны.
Также известен культ Ибиса, конкурирующего за власть с культом Сета. Предположительно, Ибис являлся единственным добрым божеством в Стигии.
[10] Ливийская пустыня расположена в Северной Африке (северо-восточная часть Сахары) и занимает две трети территории всего Египта, а также частично Ливии и Судана. В огромных впадинах на ее поверхности, в месте выходов грунтовых вод находятся крупные оазисы: Харга, Дахла, Фарафра, Бахария, Сива, эль-Файюм и Куфра. Все они вплоть до 80-х гг. 20 века не имели иного транспортного сообщения друг с другом и с остальным миром, кроме верблюжьих караванов (помимо Файюма).
С ранних времён регион Ливийской пустыни был тесно связан с Древним Египтом, жителями были ливийские племена (упоминаются адирмахиды, гилигаммы, насамоны, авгилы). В античное время здесь находилась историческая область Ливия, существовало государственное образование в оазисе Сива — Аммоний. Северные районы Ливийской пустыни входили в сферы влияния многих покорителей Египта: персов, македонян, римлян, византийцев. С глубокой древности через пустыню шёл транзит товаров по караванным путям от побережья Средиземного моря к центральным областям Африки.
В мифологии древних египтян и ливийцев существовало божество — олицетворение Ливийской пустыни — Ха, а также архаическое божество-правитель Ливийской пустыни — Аш. Позже они были замещены и вытеснены другим богом пустыни — (древнестигийским) Сетом/Сутэхом.
[11] См. одноимённый рассказ Тирни в том же цикле о Симоне Маге. «Книга Тота» — самый могущественный гримуар в этом цикле, что не сильно отличается от его исторической трактовки, с той лишь разницей, что подлинную древнеегипетскую «Книгу Тота» написал даже не просто какой-то могучий чародей древности, а сам бог знаний и магии Джехути. В связи с этим интересно сравнить сюжеты новеллы Тирни «Книга Тота» и древнеегипетской легенды «Сатни-Хэмуас и Книга Тота».
[12] Тот-Амон — персонаж рассказов Роберта Говарда. Впервые появился в качестве действующего лица в самом первом рассказе о приключениях Конана «Феникс на мече». Писателями, продолжившими сагу о Конане, Тот-Амон был превращён в главного врага Конана, несмотря на то, что эти два персонажа в произведениях Говарда никогда не встречались и знали друг друга только понаслышке.
Тот-Амон в произведениях Говарда является могущественным колдуном из Стигии, вымышленного эквивалента Древнего Египта, занимая сан жреца бога Сетха. Как и большинство других имён собственных, имена персонажей-стигийцев даны Говардом по принадлежности к египетским именам. Имя злодея Тота-Амона не является исключением, оно представляет собой слияние имён древнеегипетских богов Тота и Амона, так же как, например, имена синкретических божеств "Бастет-Мут" или "Птах-Сокар". Самого Тота-Амона Говард вводит как действующее лицо лишь в одном рассказе — «Феникс на мече». В трёх других рассказах Говарда — «Бог из чаши», «Час дракона» и «Хозяин кольца» — он лишь упоминается. Последователи и продолжатели творчества Роберта Говарда, такие как Лин Картер и Леон Спрэг де Камп, в своих собственных рассказах и доработках незаконченных произведений Говарда сделали Тота-Амона заклятым врагом Конана, однако Тот-Амон и Конан лично друг с другом не были знакомы, хотя колдун и покушался на его жизнь через слугу-демона в рассказе «Феникс на мече».
[13] Ло́тос жёлтый, или лотос американский (лат. Nelumbo lútea) — травянистое водное растение рода Лотос (Nelumbo) монотипного семейства Лотосовые (Nelumbonaceae).
Очевидно, что Тирни имеет в виду некий другой, более «мифический» сорт этого священного болотного растения.
Известно, что в древнем Египте у жрецов и придворных в почёте был голубой лотос (в составе благовоний), который ныне считается опасным психотропным средством и запрещён во многих странах. Помимо этой аналогии, Тирни, как уже явствует из аннотации к новелле, вдохновлялся творчеством Ф. Герберта, соответственно, загадочная «пыль(ца) Жёлтого Лотоса» имеет прямое отношение к «меланжу», производимому гигантскими пустынными вурмами планеты Арракис.
Эта экзопланетарная пряность занимает центральное место во вселенной "Дюны". Она может употребляться в пищу, имеет аромат корицы, но точно вкус пряности не повторяется.
"– Вы помните, какой был вкус у Пряности, когда вы попробовали её в первый раз?
– Она напоминала корицу.
– Но вкус ни разу не повторялся, – заметил Юйэ. – Она как жизнь – каждый раз предстает в новом обличье. Некоторые полагают, что меланж вызывает так называемую реакцию ассоциированного вкуса. Иначе говоря, организм воспринимает её как полезное вещество и, соответственно, интерпретирует её вкус как приятный, – это эйфорическое восприятие. И, подобно жизни, Пряность никогда не удастся синтезировать, создать её точный искусственный аналог…"
В романе Герберта представлены следующие полезные свойства пряности:
— меланж значительно продлевает жизнь (как минимум в 2 раза);
— из него можно синтезировать практически всё — от ткани до взрывчатки, это отличное топливо (аналог нефти);
— меланж гораздо дороже золота и урана — за чемодан пряности можно купить планетарную систему. Меланж — основа галактической экономики и политики;
— меланж ускоряет мозг до уровня суперкомпьютера, позволяет рассчитать сложнейшие траектории и видеть будущее, что необходимо человечеству будущего для межзвёздных путешествий.
— меланж обладает питательными свойствами.
Принятие меланжа не обходится без своеобразных последствий:
— меланж, не имеет побочных эффектов, если потребляется в небольших объёмах, но вызывает мощную зависимость, которую нельзя преодолеть никаким способом. Пряность перестраивает организм, поэтому, отказавшись от неё, человек погибает.
— при потреблении в больших количествах белки, радужные оболочки и зрачки глаз окрашиваются в тёмно-синий цвет. Фримены называют этот эффект "глаза ибадата" (араб. عبادة, «ибада» — «поклонение»).
— при потреблении в огромных количествах пряность вызывает мутации в организме, постепенно превращая человека в мутанта (гильд-навигатора), которые даже дышат воздухом, насыщенным меланжем.
Таким образом, «пыльца Жёлтого Лотоса» у Тирни и меланж у Герберта обладают общими чертами: психотропное воздействие (расширенное восприятие, видение проблесков прошлого/будущего), продление жизни и эффект «глаз ибадата», т.е. посинение радужки и белков от долгого употребления (жрица Туэрис).
[14] Вновь отсылка в предшествующему по хронологии рассказу Тирни «Кольцо Сета».
[15] Шаддам-Эль – явное заимствование Тирни из ветхозаветной мифологии.
Шаддáй (Шадáй, Эль-Шаддáй) (др.-евр. שדי) — одно из имён Бога в иудаизме. Слово Шаддай, которое всегда встречается рядом с именем Эль, употребляется также отдельно, как имя Бога, главным образом, в книге Иова. Обычно переводится как «Всемогущий» (в Септуагинте чаще всего др.-греч. παντοκράτωρ, см. Спас Вседержитель). Еврейский корень שדד, от которого, возможно, произошло это имя, означает «подавлять», «прибегать к насилию», «грабить». В таком случае слово «шаддай» означает «разрушитель», «грабитель». Возможно, первоначальное обозначение этого имени было «владычествование» или «всё побеждающая мощь», и это значение утвердилось в имени Шаддай.
Ещё одно толкование — слово происходит от арамейского "шада" («лить, брызгать»), и, таким образом, Эль-Шаддай — это бог дождя или бури.
Как можно увидеть, Тирни не просто так использовал именно это имя древнееврейского бога Яхве, т.к. его прямое значение – «разрушитель», что вполне подходит древнему и ужасному богу-Червю, «Пожирателю земли».