Иван Петрович Колосов, бригадир первой полеводческой бригады колхоза «Мировая коммуна», заканчивал в Сочи свой отпуск, когда пришла телеграмма, извещающая, что в связи с невыполнением плана по урожайности правление колхоза командирует товарища Колосова в центры передовой сельскохозяйственной науки для изучения ее новейших достижений.
Долго раздумывать не приходилось. Пассажирский гидроплан, курсирующий на линии Батуми — Одесса, уже приближался к Сочи, и Колосов поспешил на большой фуникулер, чтобы вовремя попасть в гидропорт.
Полет был обычный, скоростной. Море и небо слились в одну светло-бирюзовую пелену с зеленой кромкой побережья справа. Промелькнул со своими виноградниками Крым, открылась цветущая Украина. Перед Одессой Колосов дал летчику знак о замедлении, заглянул в окошко, нажал кнопку, выпал.
Парашют раскрылся сразу, в кресле уютно покачивало. Кроме колхозного бригадира, на площадку института селекции и генетики опустилось еще несколько экскурсантов.
— Сущая беда, — жаловался бригадир экскурсоводу, едва успев приземлиться. — Планировали мы зерновых по пятьдесят центнеров с га, а взяли по сорок три. Кроме того, хлопок нас подвел.
— Ничего, — успокоил экскурсовод. — Для вашей Ярославской области выведен новый сорт хлопка. Вот он, любуйтесь. У нас ему чертовски жарко, вынуждены давать искусственный холод, иначе никак не цветет... А это — новая ультраскороспелая пшеница: под Одессой дает три урожая, под Ярославлем — два. При правильной агротехнике можно брать от семидесяти до ста центнеров... Обратите внимание на картофель. Это — бывшая «ранняя роза». Что ни клубень — то целый кочан. Хорош и вот этот сорт, один из потомков тех вегетативных гибридов, которыми занялся Лысенко еще в 1938 году.
Бригадир слушал, делал пометки в блокноте, ощупывал плоды, брал на зуб зерна.
Вечером Иван Петрович прибыл в Киев, на испытательную станцию новых сельскохозяйственных машин. Убирался второй урожай зерновых. Сверхсложные комбайны, работали бесперебойно. Они косили, молотили, лущили стерню, пахали, бороновали и сеяли одновременно. Погода стояла сухая, по этому случаю действовали приборы искусственного дождевания и реализации проходящих облаков. Гудели репродукторы автоматов, отмечающих выработку, расход горючего и другие показатели агрегатов.
Сдав заказ на некоторые технические, новинки, бригадир той же, ночью вылетел в Сибирь. Он торопился на Алтай, давно ставший краем рекордных урожаев, но соблазнился по дороге видом Волго-Ахтубинской поймы и на рассвете спрыгнул над Харабалинским районом, где еще в 1938 г. знаменитый Олейников получил пшеницы по 73 центнера с гектара.
Теперь здесь собирали по 100 центнеров, притом на огромнейших площадях, используя ирригационную систему Большой Волги. Колоссальные урожаи давал в пойме рис. На бахчах зрели полуметровые арбузы, дыни. Новые консервные фабрики специализировались на выработке высоковитаминного помидорового сока. На укрепленных песках зеленели пышные виноградники шампанских сортов.
— Благодать! — воскликнул бригадир, любуясь чудесной поймой, — А мы-то у себя под Ярославлем... а?.. Сорок три центнера...
Он вздохнул и полетел дальше.
Следующая остановка была в Омске, на родине многолетних пшениц, полученных еще в годы второй пятилетки от скрещивания культурных форм злаков с диким пыреем. В севооборотах многолетняя пшеница одновременно заменяла обычную и обычную пшеницу и траву. Вслед за уборкой полноценных колосьев, дающих высокие урожаи зерна, начиналась ее косовица на траву и сено. В этих краях давно забыли о прошлой эрозии почвы: мощная корневая система многолетней пшеницы стала лучшим структурообразователем некогда распыленных почв.
На полях же Омского института зернового хозяйства увидел бригадир и другие новые, небывалые в практике человека растения. То были многолетние овес и ячмень, полученные путем гибридизации овса с чием и кострами, ячменя — с волоснецами. Поистине это были замечательные растения!
Но особенно поразили экскурсанта новые кустарниковые деревья. Усыпанные целыми связками стручков съедобного гороха, они в остальном напоминали собой желтую акацию.
Мысль о переделке травянистого растения гороха в древесную породу родилась в 1933 году. Сейчас она была блестяще реализована в этих чудесных растениях. Рассматривая их, бригадир невольно вспомнил о смелом экспериментаторе Державине. Еще в 1936 г. Державин поставил перед собой задачу превратить многолетние плодовые деревья в однолетние травянистые, растения, на манер помидоров, кабачков и т. д.
И эта идея давно претворена в жизнь: новые культуры, которые ежегодно давали обильные урожаи яблок, груш, слив, быстро завоевали в стране самые суровые уголки, где никогда люди не видели своих местных фруктов.
На Алтае Колосов прежде всего заглянул в бывшее село Белоглазово. Теперь это был довольно большой город, носивший имя знаменитого Ефремова. Кругом Ефремовска простирались тучные нивы, зеленели сады, тянулись асфальтовые дороги. Городские мельницы, крупорушки, фабрики комбинированных кормов и новых удобрений работали в четыре смены с полной нагрузкой. Колхозники жили в высшей степени культурно, трудодень в подавляющем большинстве колхозов измерялся центнерами зерна, овощей, мяса и других продуктов.
Самого Ефремова, уже глубокого старика, бригадир разыскал в университете: знатный стахановец, доктор сельскохозяйственных наук прибыл из Барнаула, чтобы прочитать цикл лекций о последних достижениях советской агротехники. Лекции профессора Ефремова транслировались по всей стране, а иллюстрирующие их кинофильмы передавались в эфир мощным телевизором.
Так, не выходя из аудитории города Ефремовска, увидел бригадир все, что было нового не только на Алтае, но и в Мичуринске, давно ставшей столицей нового плодоводства, и в Кировске, где блестящих успехов добились энтузиасты полярного земледелия, в Саратове, Куйбышеве и Сталинграде, где окончательно преодолели засуху...
Все же после личной беседы с Ефремовым потянуло Ивана Петровича в родной колхоз. Ведь столько было там работы, так много нужно было рассказать и показать!
На стратоплане бригадир устремился назад, домой. В Москве, которая год от году хорошела, предстояла пересадка. Используя свободное время, бригадир поехал в Академию сельскохозяйственных наук имени В. И. Ленина.
На опытных площадях Академии все зеленело. Каждая оранжерейка, каждая делянка служили здесь науке, жизненным интересам страны и всего трудового человечества. В Академии бригадир получил высшую зарядку для дальнейшей работы в родном колхозе.
Побывал он, разумеется, и на бывших Воробьевых горах, где на огромной площади раскинулся знаменитый Ботанический сад Академии наук СССР.
• • •
…То, что здесь коротко рассказано, сегодня еще фантазия. Но это — не голая, не беспочвенная фантазия. Зародыши того, что будет, мы видим уже сегодня, видим в чудесной практике наших лучших стахановцев и героев социалистического труда, в работе наших передовых колхозов и совхозов, быстро усваивающих все то новое и ценное, что дает советская сельскохозяйственная наука.
Пройдут годы, и многое из того, что нынче кажется еще фантазией, что порой трудно себе даже вообразить, станет у нас, прекрасной действительностью. Порукой тому то, что мы — страна социализма, что ведет нас партия большевиков, что вождем нашим является величайший, мудрейший человек эпохи товарищ Сталин.
Заседание ученого совета закончилось поздно вечером, и теперь старый профессор медленно шел по тихим коридорам института. Кое-где в лабораториях еще горел свет, за матовыми стеклами мелькали тени студентов и роботов.
Он шел и думал о том споре, который опять разгорелся на ученом совете. Спор этот возникал не в первый раз, и, по-видимому, только время могло окончательно решить: является ли то, что происходит сейчас со студентами, всего лишь модным увлечением, или это нечто более серьезное?
Профессору очень хотелось чтобы это было просто очередной причудой моды…
Трудно сказать, когда и как это началось. Примерно лет пять назад. И вначале это нелепое стремление студентов во всем походить на роботов только смешило и раздражало. Молодые люди, называвшие себя робниками, стали говорить о себе, как о кибернетических устройствах: «Сегодня я запрограммировал сделать то-то и то-то», «Эта книга ввела в меня примерно столько-то единиц новой информации»…
Потом они научились подражать походке и угловатым движениям роботов,приучились смотреть, не мигая, каким-то отсутствующим взглядом, и лица их стали так же невыразительны и бесстрастны, как плоские лица роботов.
Конечно, любая новая мода всегда кого-то раздражает.
Профессор хорошо помнил, как лет 50 назад молодые ребята, в том числе и он, начали отпускать бакенбарды и бороды — и это тоже кое-кому не нравилось. А до этого в моде были прически а ля Тарзан...
Однако у новой моды были и более серьезные признаки, они-то и тревожили профессора.
Веселиться и грустить, смеяться и плакать — это считалось теперь по меньшей мере старомодным. И вообще проявление каких бы то ни было чувств настоящие робники считали дурным тоном.
— В наш век,— говорили они,— когда мы в состоянии смоделировать любую эмоцию и разложить лабораторным путем на составные части любое чувство, до смешного несовременны и нерациональны сантименты.
А прослыть несовременным или нерационально мыслящим — на это не осмелился бы ни один робник.
Робники хорошо учились, потому что это было разумно. Робники не пропускали лекций, потому что это было бы неразумным.
Всеми поступками робников руководил разум. Нет, впрочем, не разум, а что-то гораздо менее значительное — рассудок, рассудочность, рассудительность.
Раз в две недели, по субботам, робники устраивали вечерники, пили, танцевали. Мозгам нужен был отдых.
Робники интересовались только наукой, потому что это было современным. Робники не влюблялись, не говорили о любви, потому что это считалось старомодным.
Логика и математика. Будем, как роботы!
Что это: мода или нечто пострашней? И если это только преходящая мода, то почему она так долго держится?
— Я не могу без тебя понимаешь, не могу! — услыхал вдруг профессор чей-то взволнованный голос. — Когда тебя нет, я думаю о тебе, мне становится радостно, как только я вспомню, что мы встретимся. Я не знаю, как назвать свое состояние. Мне и грустно, и хорошо оттого, что грустно. Ты понимаешь, о чем я говорю?
— Конечно, милый…
«Э, нет, — обрадованно подумал профессор, — есть еще настоящие чувства и настоящие люди!» И это наполнило его такой благодарностью к тем, чей разговор он нечаянно подслушал, что он не удержался и заглянул в лабораторию, из которой доносились эти голоса.
В лаборатории никого не было, кроме двух роботов.
Старый профессор покачал головой. Он совсем забыл об этой распространившейся среди роботов дурацкой моде: роботы старались теперь подражать всем человеческим слабостям...
В. БАХНОВ.
-------------------------
(*) Публикация в "Комсомольской правде" немного отличается от текста в сборнике "Фантастика 1966".
Вот такими рисунками бывают испещрены целые страницы буржуазных газет. Их содержание – бесконечные «подвиги» бесконечных «сверхчеловеков», пробивающих себе дорогу с помощью пистолета или яда.
Научная фантастика и телевидение. Их плодотворное взаимодействие вызвало к жизни новый цикл передач детской редакции Центрального телевидения «Этот фантастический мир». «Малый экран» еще раз доказал, что способен быть не просто иллюстратором, но самостоятельным интерпретатором литературы, просветителем и публицистом.
По замыслу перед нами литературная викторина. Но она ничего общего не имеет с сухим перечнем вопросов и ответов. Зрелище стало живым, увлекательным потому, что авторы передачи Л. Ермилина и А. Костенецкий сохранили условно-игровой элемент фантастики, почувствовав его близость природе телевидения.
В первом же выпуске телевикторины (режиссер В. Спиридонов) зрителя знакомят с правилами игры. В комнате, где школьник Алёша готовит уроки, появляется не совсем обычная личность, отрекомендовавшаяся пришельцем из космоса, потерявшим свою родную планету. Гость (актер В. Сергачев) и Алёша, путешествуя по страницам научно-фантастических книг, ищут в них знакомые Гостю приметы, способные ему помочь вновь обрести родину. Зрителям предлагается вспомнить названия и авторов оживших на телеэкране фрагментов из книг.
И еще одно важное условие подразумевает игра: происходящее само разыгрывается по законам художественного произведения. Драма и публицистика, детектив и приключения, комедия и мюзикл переплелись здесь неожиданным образом, причем эти жанровые элементы подсказываются самими произведениями, которые словно на наших глазах экранизируются. Причем игровой момент даст возможность ребятам самим сделать выводы и извлечь нравственный урок из увиденного.
Постановка разных вопросов во втором выпуске «Этого фантастическою мира» (режиссер Т. Павлюченко) на доступных примерах побуждает ребят задумываться над проблемами совсем не детскими — по существу нравственно-философскими, социальными. Действие здесь уже не замыкается лишь рамками студийного интерьера — в окрестностях древнего замка бродит старый Мерлин из повести Марка Твена«Янки при дворе короля Артура», высоко в небо взмывает антигравитационный коврик вместе с учителем Синицей, героем повести «Победитель невозможного»Е. Велтистова. Причем заметим: натурные эпизоды ничуть не контрастируют со снятыми в павильоне отрывками. На стыке «земных» тем, снятых на натуре, и тем космических, воплощенных в павильонных декорациях, рождается некий обобщенный, важный для передачи образ — Разум, Добро, Вечность. В его создании немалая заслуга и такого компонента передачи, как музыка. Песни и музыкальные фрагменты (их постоянный автор — композитор Е. Дога) не просто дополняют экранное изображение, но и помогают устанавливать смысловые, образные связи между происходящими событиями.
Успех третьего выпуска передачи (режиссер А. Сахаров), кажется, мог быть предрешен самим подбором исполнителей — в нем заняты такие актеры, как М. Глузский, М. Зимин, Э. Марцевич, Е. Карельских, Е. Киндинов, И. Янковский. Играют они с подъёмом, добиваясь в небольших эпизодах подчас глубокого проникновения в психологию своих героев. Особо хотелось бы отметать Э. Марцевича, создавшего тонкий романтический образ Стеббса из «Блистающего мира»А. Грина. Однако идейный центр тяжести в передаче оказался перенесенным в основном на «земные», человеческие темы; проблемы же, связанные с собственно фантастикой, остались на уровне внешних декоративных примет, что, думается, не пошло на пользу передаче. Порой стремление прибегать к сложным техническим ухищрениям, желание добиться как можно большего правдоподобия на деле ведут к тяжеловесной бутафории, а увлекательная атмосфера игры исчезает.
Итак, телевизионная викторина для школьников. Только ли для школьников? Думается, предмет передачи, а главное, её художественный уровень заслуживают внимания широкой телеаудитории, сама же передача — продолжения и более ритмичного выпуска. В самом деле, едва ли не год разделяет выход на телеэкран двух последних серий «Этого фантастического мира», да и время их показа в эфире выбрано не слишком удачно. Лётчик-космонавт СССР Георгий Гречко, много сделавший для успеха передачи и ныне представляющий её телезрителям, вообще считает, что вихторина в сущности превратилась в телеспектакль, который требует соответствующего отношения, создания лучших условий работы.
Каждое воскресенье независимо от погоды недалеко от букинистического магазина «Друг» в проезде Художественного театра собирается толпа. Это московский книжный черный рынок. Здесь можно достать любую дефицитную недавно вышедшую книгу по цене в 10—15 раз выше номинала. Здесь можно купить редкую и ценную книгу старых лет издания, уплатив в 1,5 раза больше ее букинистической цены.
Есть здесь люди и совсем другого плана. «Меняю двух Стругацких на «Мир приключений». Денежные знаки в этих натуральных операциях не участвуют. Таковы типичные продавцы и покупатели черного рынка.
Конечно, можно прикрыть черный рынок насильственными методами. А что это даст? Вопрос не так прост.
Нужно четко отделить «овнов от козлищ», спекулянтов, наживающихся на недостатках нашей книжной торговли, от людей, для которых черный рынок — своеобразный обменный клуб книголюбов. Нам кажется, что в обмене книгами, в продаже и покупке книг с рук, если не преследуется цель наживы, ничего плохого нет. Есть книги, которые всегда будут стоять на вашей книжной полке, станут спутниками вашей жизни. И есть книги, нужные на один раз. Между тем они представляют определенную материальную ценность, они могут потребоваться другим людям, выбрасывать их на свалку было бы варварством. Между тем продать их в букинистический магазин бывает и сложно и хлопотливо. Даже собрания классиков покупают там не всегда. Так, сейчас московские букинисты неохотно берут тридцатитомники Ч. Диккенса и М. Горького, пятнадцатитомное собраниеГ. Уэллса, двадцатидвухтомное собрание А. Островского и т. д. А если в собрании сочинений не хватает одного тома, то продать его практически невозможно. Практически невозможно и докупить у букинистов этот том: раз они не покупают разрозненных собраний, то, естественно, и не продают.
Положение, на наш взгляд, ненормальное. Нужно резко расширить сеть букинистических магазинов, разработать систему цен, которые позволяли бы любую книгу сдать в магазин и приобрести ее там. И тогда букинистические магазины превратятся в своеобразные «обменные клубы».
Но, конечно, эти магазины не прекратят спекуляции редкими изданиями. Мы убеждены, что борьба с этим злом должна вестись Не принудительными, а экономическими методами. Какими же? В нашей стране сложилось довольно нелепое положение с книжной торговлей. С одной стороны, несмотря на острую нехватку бумаги, полки, прилавки и склады забиты книжной продукцией, нераскупаемой, стареющей и списываемой в убытки. С другой стороны, существует огромный спрос на ряд изданий, порождающий спекуляцию. Нельзя не отметить и другого явления: на целый ряд книг установлены каталогом чрезвычайно высокие цены только потому, что они давно не переиздавались.
Надо четко представлять себе, что по совершенно очевидным причинам нецелесообразно издавать тех или иных авторов массовыми тиражами. Ясно и другое: некоторые давно не выходившие книги и не могут быть изданы в большом количестве, они не найдут покупателя. Таким образом, возникает потребность в издании ряда книг малым тиражом и необходимость продажи их тем, кому они адресованы, кто в них наиболее остро нуждается.
Эту задачу, вероятно, лучше всего решить введением дифференцированной цены. Общеизвестно, что в нашей стране самые дешевые книги. И это правильно. Учебники, политическая и научная литература, издания классиков должны быть общедоступными. Но кто сказал, что ВСЕ выходящие у нас книги должны быть дешевыми? Есть книги нужные, как воздух. А есть книги — «предметы роскоши», рассчитанные на любителя, на специалиста. Такая книга может выходить небольшим тиражом и стоить дорого, и все-таки это будет выгодно и государству и читателю.
Выпуск таких «коммерческих» книг начисто подорвет спекуляцию, в корне подорвет позиции черного рынка, позволит специалисту и любителю купить нужное ему издание в государственном магазине.
1. История России (равно как и история практически любого государства Европы) есть последовательность более или менее доблестных побед власти над народом. Последовательность эта время от времени (редко) прерывалась катастрофическими победами народа над властью, и эти победы приводили к совсем уж сокрушительным последствиям и для народа, и для власти — особенно после того, как власть возвращала себе обратно временно утраченные позиции. В этом смысле говорить о «звездных часах в истории России» — не поворачивается язык, если только не считать таковыми дни рождения Ломоносова, Пушкина, Толстого, Чехова... Но мне кажется, что ваш вопрос подразумевает все-таки нечто иное, а именно: гордо развевающиеся знамена, бурно развивающуюся промышленность, расточаемых врагов, внешних и внутренних... Все это, разумеется, в истории нашего государства тоже было, и неоднократно, да только вот кончалось всегда одним и тем же: очередной победой власти над народом.
2. История, к сожалению, не учит ничему даже самих историков, не говоря уже о простых смертных. И положительный смысл прошедшего, может быть, только в том и состоит, что Пушкин — вечен, а все прочее — бренно. Наверное, потому, что Пушкин — один в своем роде, а все прочее — в том или ином своем виде — повторяется снова и снова. Можно только гадать, сколько раз за последние три века люди, размышляющие над «положительным смыслом исторического опыта», приходили к тем же выводам, к которым приходят некоторые из нас сегодня. Профессионал привел бы по этому поводу десятки примеров, я же берусь только в очередной раз констатировать: история никого ничему не учит, она только наказывает, причем хороших учеников так же беспощадно, как и плохих.
3. Кому — «следует»? Западникам? Славянофилам? Кому — «нужно»? Державникам? Либералам? Россия идеологически расколота. И всегда была расколота. Как и любая, впрочем, цивилизованная страна. Может быть, именно в этом и следует искать истоки духовной мощи любого народа? В столкновениях противостоящих идей разрушается бренное и выковывается вечное. Может быть, эта двойственность как раз и есть залог того, что названный «духовный багаж» приумножается вообще?
4. О, эта идея бессмертна! Не знаю только, радоваться ли этому или огорчаться.
5. Возникновение противостояния Север—Юг представляется сегодня если и не неизбежным, то, во всяком случае, весьма вероятным. В известном смысле это противостояние уже существует, и Россия, слава богу, занимает здесь пока вполне разумную и, как теперь любят говорить, «взвешенную» позицию. Вопрос тонкий. Не дай бог, если России придется выбирать: быть ли добровольно поглощенной исламским миром или сделаться (как встарь) барьером на пути мусульманской Азии в Европу... Начинаешь думать об этом и вдруг ощущаешь себя столетней давности геополитиком, рассуждающим на темы «желтой опасности». Но что поделать? Исламский «напор с Юга» — это сегодняшняя очевидная реальность. Да и «желтая опасность», если подумать, никуда не делась за эти последние сто лет.
6. Я западник, и для меня проблемы «приоритетов» не существует. Конечно же, Европа! Конечно, США, Япония, Канада, Австралия — любая страна, отказавшаяся от тоталитаризма, государственного или идеологического. Россия сама только-только выкарабкалась из тоталитаризма и сейчас снова балансирует над этой выгребной ямой истории, вот-вот готовая обрушиться туда снова. Массовый менталитет тянет нас туда чудовищной гирей, и вся наша надежда — на те двадцать процентов (наиболее активных, к счастью) населения, которые предпочитают «западные» ценности.
7. Как известно, «панта реи» (не могу, к сожалению, написать это греческими буквами, как следовало бы). «Все проходит», а значит, не вечен и любой исторический конфликт. Но мы знаем баскскую проблему Испании, ирландскую проблему Великобритании, тамильскую проблему Шри-Ланки... Эти конфликты тлеют многими десятилетиями, и конца им не видно. Да и российско-чеченский возник, прямо скажем, не в 1995 году. Так что если определить «неразрешимый конфликт» как социально-политическую драму длиной, скажем, в век, то такие, видимо, следует признать вполне возможными.
8. Скорее всего, в общем и целом — да, сохранит. Но я думаю, что от Южных Курил нам предстоит отказаться в пользу Японии. Что, впрочем, на мой взгляд, пойдет во благо всем трем участникам процедуры возвращения.
9. Наверное, это фундаментальная проблема наступающего нового века (а может быть, и тысячелетия). Я думаю (и надеюсь), что ни крушения, ни необратимой трансформации не произойдет. Будет иметь место медленный, «вековой» (как говорят специалисты по небесной механике) процесс конвергенции культур, причем западная будет преобладать. По сути дела, наблюдающееся сейчас в мусульманском мире усиление ортодоксального ислама есть (косвенное) свидетельство того, что такой ход событий представляется вполне вероятным и там. «Западные» ценности таят в себе великое искушение для любого правоверного, и вахабизм — ответ на вызов западной цивилизации.
10. В ближайшие сто лет никаких существенных изменений, по-моему, в этом процессе не произойдет. Динамическое равновесие между центробежными и центростремительными силами, действующими на страны и народы, будет сохраняться еще очень долго. Но в конце концов интересы экономики все-таки возобладают, и всем прочим интересам (политическим, национальным, религиозным) придется отступить. В (отдаленном) будущем единый мир представляется неизбежным.
11. Толстовское представление об истории как движении вдоль «равнодействующей миллионов воль» кажется мне наиболее соответствующим действительности. Но и без «великих людей» не обойтись. По сути, именно они персонифицируют собою вектор этой самой равнодействующей, находятся на его острие. Другое дело, что величие «Великого Человека XXI века» состоять будет не в том, чтобы предлагать какие-то совершенно новые идеи и образы действий — этим будут заниматься профессионалы, — а в том, чтобы сделать правильный выбор из нескольких предлагаемых (профессионалами) решений, используя интуицию, сверхчутье, шестое чувство — на то он и Великий.
12. Как и в XX веке, развитие информационных систем будет играть двоякую роль. Для «массового человека» этот процесс означает неизбежное нивелирование, потерю духовной самостоятельности, а значит, и независимости мыслей и чувств. Для тех же, кто волею судеб, или по обстоятельствам своего воспитания, или в силу каких-то личных качеств сумел независимость мысли сохранить, — для них Эра Информации откроет новые миры и невообразимые возможности для творчества и саморазвития. Они будут — дворяне Нового Мира, где все прочие останутся «холопами» — рабами своей натуры, своих упрощенных желаний, своей незаладившейся судьбы, в конце концов. Очень грустная картина, напоминающая, впрочем, что-то очень знакомое: XIX век, Россия, дворянские гнезда, убогие деревушки с одинокой церковкой, единственным символом духовной жизни... Только крепостное право — не вне людей, а внутри их, в их менталитете, в бедности чувств и желаний.
13. Одно с другим, по-моему, просто не связано. Либо, наоборот, так переплетено, что невозможно отделить одно от другого. Впрочем, все зависит (как всегда) от дефиниций. Я исхожу из представления о том, что «традиционная литература» есть специфический способ воздействовать на мысли и эмоции с помощью печатного слова (составленного из букв алфавита). Если угодно, это, в конечном счете, есть один из видов передачи информации, только более древний, чем радио и телевидение, и требующий от потребителя специфических усилий. В рамках такого определения следует признать, что литература отнюдь не противостоит информационному буму и является не его орудием, а его участником, вполне равноправным.
14. Скорее гарантом. «Предупрежден — значит, вооружён».
15. Существует, без всякого сомнения, научно-технологический прогресс. В XIX—XX веках развитие науки и техники происходило по экспоненте, то есть невероятно быстро. Нравственный прогресс, видимо, тоже имеет место, хотя здесь изменения происходят чрезвычайно медленно — многие века понадобились человечеству, чтобы осознать греховность убийства, и многие тысячелетия, чтобы отказаться от каннибализма. Причем даже сегодня эти достижения (самой примитивной, азбучной) нравственности носят местами чисто теоретический характер. «Божьи мельницы мелют медленно». Что же касается прогнозов, то предсказывать сколько-нибудь ответственно можно только самые общие, «макроскопические» результаты исторических процессов. «Россия, скорее всего, на протяжении двух-трех поколений вернет себе статус великой державы». «Тотальной ядерной войны не будет. Скорее всего». «Большой Энергетический Кризис неизбежен, если не удастся запустить «термояд» или что-нибудь в этом роде»... «Игра безответственного разума» — это любые попытки предсказать частности. «Вторгнутся ли талибы в Таджикистан?» «Найдут ли в XXI веке средство от СПИДа?» «Обнаружат ли жизнь на Марсе?» И так далее. Все это — за пределами достоверного анализа. Конкретности непредсказуемы. А если и предсказуемы, то — лишь случайно.
облако тэгов
