Другая литература

Roland is dead, Cuchulain's crest is low,

The battered war-rear wastes and turns to rust,

And Helen's eyes and Iseult's lips are dust

And dust the shoulders and the breasts of snow.

The faerie people from our woods are gone,

No Dryads have I found in all our trees,

No Triton blows his horn about our seas

And Arthur sleeps far hence in Avalon.

The ancient songs they wither as the grass

And waste as doth a garment waxen old,

All poets have been fools who thought to mould

A monument more durable than brass.

For these decay: but not for that decays

The yearning, high, rebellious spirit of man

That never rested yet since life began

From striving with red Nature and her ways.

Now in the filth of war, the baresark shout

Of battle, it is vexed. And yet so oft

Out of the deeps, of old, it rose aloft

That they who watch the ages may not doubt.

Though often bruised, oft broken by the rod,

Yet, like the phoenix, from each fiery bed

Higher the stricken spirit lifts its head

And higher-till the beast become a god.

Роланд уж мёртв, Кухулин также пал,

Сам дух войны повержен до сих пор;

Изольды губы и Елены взор

Померкли, и огонь из них пропал.

В лесах не стало фей, дриад уж нет

Среди дерев; не вострубит Тритон

Над нашими морями. Авалон

Далёко — спит Артур там много лет.

Травою вянут древние стихи

И тлеют, словно старое тряпьё.

Все те поэты — просто дурачьё,

Кто памятник мечтал свой возвести.

Ведь вянет всё, но человечья суть

Не просто увяданья ждёт — она

Ведёт с тех пор, как в мире рождена,

Борьбу с Природой, чтоб найти свой путь.

Везде война, и в битвах слышен клич

Берсеркеров. Природа, между тем,

Частенько восстаёт: напомнить всем,

Какой в её руках хранится бич.

Хватает же Природе и потерь,

Но фениксом из пламени встаёт.

Главу всё выше, выше вознесёт,

Пока не сделается богом зверь.

(To Gene Day)

The road was narrow: rocky, rough terrain.

The car in front lurched on. The shadows fell

Across its path. The moon began to wane.

The trees looked like lost souls exiled from hell.

There was no way to pass the other car.

The road did not have space for two abreast.

Our lights were dim, and did not carry far

As we drove toward the town of Devil's Nest.

The weary miles went by. My Model T

Choked once or twice as though its trip was through.

I wondered how much longer it would be

Before we reached a town long overdue.

And then I saw an open space ahead.

I gave my car the gas to gather speed

So I could get to town and go to bed

To find the sleep for which I had such need.

I did not sleep that night, or nights to come,

Nor have I been that road for fifty years:

I passed the car, then drank a pint of rum

As I raced on to try to kill my fears.

There was no one inside the other car—

Only two hands, both severed at the wrists,

Had held the road through jolt and bump and jar:

Only two hands, two ghastly bleeding fists.

(Джину Дэю [2])

Узка дорога — каменный проезд.

Неспешно впереди машина шла.

Луна за тучи скрылась — тень окрест.

Деревья адская укрыла мгла.

Машину предо мной не обойти,

Здесь всё же не разъехаться вдвоём.

Светили наши фары тускло. Мы

Стремились в город Дьяволов Притон.

Минули мили. Мой автомобиль

Споткнулся раза два иль три, совсем

Заглохнуть будто он теперь решил.

Где город? — вдаль глядел я между тем.

Свободное пространство! Жму на газ,

Ускорить чтоб автомобиля бег.

Вот-вот объеду этого сейчас,

А дальше город — там найду ночлег!

Той ночью — и не счесть ночей ещё! —

Не спал я. Той дорогой не ходил

С полвека. Только обогнал его,

И в городе страх в роме утопил.

В машине, что я обошёл в пути, —

Всё пусто. Та картина мозг прожгла:

Лежали на баранке кулаки —

С отрубленных запястий кровь текла.

Cool, your hair drifts like water,

As you move in this ancient sunrise dance

Which began with the first girl at the first well,

Her arms and yours like the necks of swans,

Twining the red pitcher.

This is how I shall remember you all my life.

This clear crystal daybreak thing,

After the night's sharing, the lamp, the dark,

The shelter of love.

So, in the wine-press of battle,

Trampled into a strong drink for death,

So in the marshes, and the bitter places,

In the rusty tents,

Hungry and thirsty, far from all wells,

And afraid,

So in pain and loss, so in dying, if some god wills it,

I will remember you, and your floating hair,

Turning and smiling, you, lifting the red pitcher from the well,

Like a dream not vanished with sleeping.

You must not weep now

That the charm of ivory you are pressing into my palm

Is too little.

It was so simple for you to give me something beautiful

To carry forward to the world's end.

It was so simple for you to give me something beautiful.

Твои волосы как вода,

Когда кружишь в древнем танце восхода,

Что начат был первой девой у колодца

Первого, а руки её и твои

Оплели красный кувшин.

Так и помнить буду тебя всю жизнь мою.

Чистый хрустальный рассвет

После атаки ночи, лампы, тьмы —

В укрытье любви.

Такую тебя, в сраженьи,

Почти что превращённую,

Как виноград в вино под прессом

Превращается; такую —

В болотах и старых шатрах,

Жаждущую,

Во страхе от боли, потери; коль только

Бог захочет, запомню тебя и улыбку

Твою; тебя, которая тянет кувшин из колодца, —

Как сон, что не исчезнет в яви.

Не плачь же теперь,

Что чары твоей белой ладони в руке моей

Столь малы.

Тебе так просто было подарить мне красоту,

На край света чтобы унести.

Тебе так просто было подарить мне красоту...

In dim dreams and shadowed memories

Of fabled cities I have dwelt apace;

And from strange springs and guardian trees

Have slaked my thirst, and scornful of the face

Of harsh reality have stooped to trace

Dark figures on the sands of alien keys:

In Mayan splendor I have spanned the seas

And clothed myself in legendary grace.

In Copan I have dwelt where serpent stones

And skies of dusky violet merge to form

A glimmering gate of wonder whereto bones

Of warrior dead are gathered in a storm

Of whirling clouds and crimson flames that roar

Beneath the sky-vault where great condors soar.

В осколках памяти и смутных грёз

Жил в легендарных городах я, там,

Где удивительный источник нёс

Поток — мне жажду утолить и вам,

Видения, что по чужим следам

Прошли. Я роскошь майя, как колосс,

Накинул на себя — и всю принёс

Мифическую благодать морям.

В Копане, где змеиный монолит

С лиловым небом очень схож, я жил.

Вот там врата, в которых свет дрожит.

Багровый вихрь, что из седых могил

Все кости воинов в себя вобрал,

Унёс их ввысь, где кондор правит бал.

Three kings rode out on the road to Hell,

And ravens flew on the gale.

The night wind rang like an iron bell.

And hissed with sleet and hail.

Three kings rode out where the night wind runs,

And on, to Death's highway:

The king of the Britons, the king of the Huns,

And the king of Norroway.

The king of the Britons was crowned with gold,

And rode on a stallion white.

"Oh, all men gang when they are told,

But I go not in fright.

A goodly king who loved his folk;

And guarded them with the rod,

With stake and gallows against themselves,

Will surely go to God."

The king of the Huns was capped with steel,

And rode a stallion red.

"Oh, truly proud my fathers feel,

Of me who crowned my head,

Halfway around a world in pain.

Which I did mightily win;

And I go home to my fathers' fane,

And not to the evil Djinn."

And the king of Norway was helmed with wings.

And rode a stallion gray.

"Oh, fiercely glad my heart now sings;

Odin guests me today.

I died in bed; I vowed I hung

Full many a screaming thrall.

On Odin's tree, with runes on tongue.

I go now to his hall."

Three kings rode down to the depths of Hell;

And the bloody-breasted hound

Howled as they rode into black halls fell,

Icy beneath the ground.

Three kings a fine old judgment won

From the high gods' lips that day:

The Devil took the Briton, the Djinni took the Hun,

And Hel took Norroway!

К дороге в ад пришли три короля —

Над ними вран кружил,

И ветер ночи снег бросал, скуля,

И дождь стеною лил.

А короли — вперёд, где ветра звон, —

Все трое как один:

Был первый бритт, второй был гунн... и он —

Норвежский властелин.

В златой короне бриттский был король,

На белом жеребце.

«О, людям суждена плохая роль,

Их плаха ждёт в конце.

Хоть казнями народ оберегал,

Правитель не был плох,

И вот он с гордостью стремится в рай —

Его приимет Бог».

А повелитель гуннов был как сталь,

На красном он коне.

«О, слава, слава предкам — прочь, печаль! —

Венец надели мне.

Полмира с ним я от жары до льдов

Прошёл, как гром с вершин.

Я грабил, убивал — и в дом отцов

Скачу... С дороги, Джинн!»

Норвегии правитель вдаль скакал,

Был серый конь под ним.

«О счастье, сердцем я теперь узнал:

Вся жизнь прошла как дым.

И еду к Одину на пир сейчас,

Хоть сном я отошёл [2]:

Кричащих жертв я убивал не раз —

Богов же не подвёл».

Спустились в преисподню короли...

Вой адовых собак

Сопровождал их, сколько кони шли

По залам — в полный мрак.

Был суд богов... когда ж он миновал,

Достигли ль трое цели? —

Взял бритта Дьявол, гунна Джинн забрал,

Норвег достался Хели [3].

The crash of the turbulent sea is around us, about us, below;

The green ice shimmers above us, as we steer through the jet-back floe;

The sun is a blood-red disc that reddens a Polar sea —

And the Viking men are abroad again,

Bending the stout pine-oars again,

Exploring the wonderful world again,

Questing an unknown sea.

The 'Winged-hats' nod to the rowing, their rugged faces scan

The ice-green land of perpetual snow, unknown to the ways of man;

The oars dip deep in the brine, and the shields along the side

Clank, as the ship bursts for'ard again,

Bucking her nose in the Polar rain,

Cutting through unknown seas again,

Testing an unknown tide.

Proud, though torn, is her bellying sail, with the Crimson Eagle thereon,

Proudly erect is the Dragon's head, though its colour had long since gone;

But the ship is hardy and tough, and the men are hardy as she,

When their Viking ships are abroad again,

Daring the uttermost wrath of the main,

Exploring the wonderful earth again,

Daring the wonderful sea.

И море бушует вокруг и под нами, с любой стороны;

И молнии рядом сверкают, когда мы на гребне волны;

И красное солнце глядит на просторы морей —

То викинги ходят за Краем вновь,

Тяжёлые вёсла в работе вновь,

И люди чудесный мир ищут вновь

Среди полярных морей.

И дружно кивают крылатые шлемы гребцов,

Их лица суровы... Кругом лишь снега — это путь храбрецов.

Щиты на бортах судна лязгают, вёсла идут вверх и вниз,

И викингам дождь не страшен опять,

Когда ищут новой земли хоть пядь

Среди неизведанных волн — опять

Уходят в долгий круиз.

Хоть парус и порван, алеет на нём величавый орёл,

Драконья глава возвышается гордо, хоть цвет и сошёл,

Но судно-то крепко, и так же крепки моряки на борту.

Плывут они дальше, за Край, ещё —

Отважных побед вести долгий счёт

Над морем; мечтать ещё и ещё,

Что землю они найдут.