Уже воротясь в Краков. Лем получает вдруг конверт из Варшавы с бланком договора на научно-фантастический роман. Незнакомец оказался редактором издательства «Читальник паньски».

«И я написал «Астронавтов», — говорит Лем. – С тех пор — как на рельсах...»

Да с тех пор он дал людям «Магелланово облако», «Звездные дневники Ийона Тихого», «Формулу Лимфатера», «Нашествие с Альдебарана» и много-много других диковинных вещей.

Сила Лема не только в его непостижимой фантазии. Три стены от пола до потолка почти целиком занимает его книжный стеллаж. Есть тут и советское издание «Тысячи и одной ночи», и свежий томик «Дня поэзии». Но в основном — научная литература чуть ли не на всех европейских языках. «Русский, французский, немецкий знал и раньше, — поясняет писатель. — За английский пришлось сесть специально, чтобы читать научные статьи».

Станислав Лем — член обществ астронавтики и кибернетики. «В наше время невозможно быть сразу специалистом в нескольких областях знания», — вздыхает он. Тем не менее Лем стремится изучать все новинки научной литературы в первоисточниках. Он занимается физикой, биологией, астробиологией. «Самое тяжелое — математика, но без нее и двух слов не скажешь о кибернетике».

Характерная черточка: ни на один вопрос он не отвечает односложно. Вопрос служит Лему точкой, отталкиваясь от которой, его мысль устремляется дальше. Он как бы размышляет вслух, увлекаясь новыми и новыми поворотами темы.

«Помнится, когда я писал «Астронавтов», приближался Международный геофизический год, — продолжает Лем. — Весь мир говорил, что США готовят сенсационный эксперимент, собираются в 1958—1959 годах вывести на орбиту вокруг Земля необыкновенный шарик. Первенство США в этой области считалось неоспоримым. И вдруг первого спутника запускает Советский Союз! Для меня это была самая приятная сенсация».

Лем берет томик «Астронавтов» на русском языке. Раскрывает страницу 49. Зачитывает строки, в которых наш потомок из 2006 года повествует о первых шагах человечества в освоении космоса.

«Смотрите, здесь сказано, что первые многоступенчатые ракеты «возникли в шестидесятых годах» XX века, — торжествует Лем. – А они появились раньше — в конце 50-х! Читайте дальше — о спутнике, который «приблизительно в 1970 году должен был сделать облет вокруг Луны, произвести съемку ее невидимого с Земли полушария». Понимаете, писателю-фантасту казалось, что эти два события разделит целое десятилетие. А ваши ученые «сократили» интервал до двух лет! Вот как высок темп вашей науки...»

Лем радовался тому, как сильно он ошибся. Я же с изумлением думал о том, как поразительно точен был его прогноз. Ведь роман написан в 1950 году, когда о космосе люди еще почти не думали…

«Еще семь лет назад, — продолжает Лем, — самое название романа многим казалось слишком мудреным. Некоторые не знали слова «астронавты», путали его с «аргонавтами». А сегодня писать о спутниках — уже не фантастика. Сфера реальной жизни расширилась, фантастика должна идти дальше. Писать о том, какова Луна, теперь даже рискованно: через 2—4 года туда попадут люди и станут над тобой смеяться...»

Особенность Станислава Лема: неистребимая жажда нового. Его творческая мысль неудержимо рвется вперед, «Герои уже написанных произведений — словно дети, которые выросли и живут самостоятельной жизнью, — признается он. — Я думаю о новых героях».

Творческими мечтами и замыслами Лем делится охотно и откровенно: «Надоело «сидеть» в ракетных кораблях. Есть темы, которые так и ходят за мной. Человек и робот. Эволюция кибернетических устройств: можно ли построить машину умнее человека? Интересно написать о том, как машина представляет мир. В чем причина звездного молчания? Эволюция — обычное явление. Значит, должно быть много звездных пришельцев. Мечтаю, чтобы астрономы получили телеграмму с других миров. Смысл — не в обмене поздравлениями, а чтобы было доказано: мы не одиноки. А вот еще интересная тема: биологи говорят, что человек уже может влиять на свою наследственность. В каком направлении пойдет эта автоэволюция? Будет ли человек делаться умнее, долголетнее?»

Его искания касаются не только научных проблем, но и литературной формы. Отсюда — остроумная и   необыкновенно злая политическая сатира. А сейчас Лем увлекся сказками. Никто еще не сочинял таких сказок. В них классические злодеи — ведьмы и драконы — могут столкнуться, например, с благородным кибернетическим роботом...

Беседу прерывает ярко-рыжий лохматый пес с короткими, как у таксы, лапами. Он весело врывается в комнату. Будто дразнясь, вьется между стульев. Пока Лем с максимальным тактом выпроваживает Пегаса (ну кто еще придумал бы такое имя для собаки?), я разглядываю цветные панно — схемы старинных автомобилей. «Прислал приятель из Италии, — объясняет Лем, возвратившись. — Правда, красиво?»

Ни один крупный писатель в мире не избежал репортерского вопроса: «Как вы пишете?» Пришлось ответить на него и Лему: «Размеры рабочего дня зависят от того, пишется ли мой роман. Особенно интенсивно работаю в летние месяцы, когда выезжаю в Закопане...»

С собой в машину он грузит не менее центнера научной и справочной литературы. Работает почти круглосуточно. «Пока соседи по дому отдыха писателей позволяют стучать на машинке», — добавляет шутливо.

Как Лем изобретает свои необыкновенные сюжеты? «Садясь за роман, я знаю проблему и основную нить. Какие приключения предстоят героям — не знаю. Начинаю писать — начинает развиваться действие. В работе это дает самую большую радость...»

Несколько минут Лем думает о чем-то. Потом продолжает:

«Иногда будто споткнешься. Не пишется и все! Приходится откладывать, браться за другое. Так было с «Солярисом». Дошел до конца, а развязки не знаю. Рукопись пролежала год. Однажды утром проснулся, и мне вдруг представилась развязка «Соляриса». И я удивился, как это просто и как я не мог догадаться раньше... Читатели знают лишь то, что издано. Они не знают, как много у меня неудач: ведь неудачи не выходят за стены этой вот комнаты...»

Словно стряхивая легкую грусть, Лем живо вскакивает со стула. Долго роется среди бумаг, достает толстую папку, другую, третью. В них — аккуратно подшитые письма. «Из СССР получаю больше всего, — улыбается он. — После каждой публикации идут потоком. Не в силах на все ответить».

Я листаю папку. Письма со всех концов СССР. С пожеланиями, словами благодарности, вопросами.

Много писем получает Лем и из других стран мира. Его произведения популярны в Италии, Япония, Франции. А вот в США не очень. Однажды американское издательство обратилось к нему с предложением установить деловое сотрудничество. Лем послал несколько своих вещей. "Разве это фантастика? — ответили ему. — Это слишком серьезно. Здесь есть какие-то идеи. Читателю придется думать. Извините, это не отвечает нашим требованиям».

Еще курьезнее был случай с одним западногерманским кинорежиссером. Тот предложил Лему контракт на сценарий. «Только не нужно ничего мудреного, — предупреждал он. — Есть увлекательный научно-фантастический сюжет: богатая молодящаяся дама — очаровательный молодой человек, марсианин — эротический конфликт — разоблачение в финале…»

«Раз у вас есть хорошие идеи, — ответил Лем, — сочините сценарий сами».

Так ли много путешествует Лем, как его герои? «Ездил в Норвегию, ГДР, Югославию. Побывал у истоков европейской цивилизации — на Крите. Для фантаста это интересно. Но еще больше дало мне посещение Института вычислительных машин в Ленинграде и разговор с профессором Шкловским: он о звездных мирах знает больше, чем все греки — древние и современные, вместе взятые... Даже писатель-фантаст привязан к сегодняшнему дню, — продолжает Лем. — Вот почему я с жадностью ищу любые публикации, где ученый говорит о будущем, мечтает. Нахожу лишь в советских журналах. У вас большие ученые не брезгуют популяризацией научных знаний. Это хорошо. Ведь если бы повар только ел, кому бы еще досталась пища?»

Еще одна особенность Лема: о чем бы он ни писал — о таинственном Солярисе или звездном бароне Мюнхаузене, мужественном путешественнике или зловещем изобретателе «вечной души» — в каждом его произведении действуют не ходульные фигуры (эти, к сожалению, частые спутники приключенческого жанра), а живые люди, с яркими, интересными характерами. Но и тут он не удовлетворен ни коллегами, ни собой. Много раз повторял, видимо, очень его тревожащую мысль о том, что научная фантастика не вышла из рамок чисто развлекательного, «молодежного» жанра. «Нет еще произведений научной фантастики, которые поднялись бы до писательского уровня Льва Толстого и Томаса Манна», — говорит он с грустью.

...Ужасно не хотелось прощаться. С таким добрым и мудрым человеком можно говорить и говорить, хоть целую ночь.

На варшавский поезд я опоздал. В ожидания следующего сидел в студенческом кафе, пил кофе и все еще чувствовал себя на планете Лема.

А. Крушинский.

Краков – Москва.

---------------------------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.

— Вы правы, Иван Антонович, — перебил его Гуревич. — Вероятно, я человек по натуре очень жадный. В детстве мне хотелось все пережить, все увидеть, все узнать, объять необъятное, вопреки Козьме Пруткову. Меня интересовали физика, химия, биология, география, история, литература, техника, философия, стихи и теория относительности. Я с одинаковым удовольствием читал о любви и спектрах звезд, о прошлом, настоящем... О будущем попадалось мало. Не нашел я десятитомной Истории Будущего — от нашего времени до Бесконечности. И вот решил, что этот пробел надо восполнить... А вы, Валя?

Журавлева ответила не сразу.

— Я — медик, — сказала наконец она, — а в медицине особенно остро переживаешь ограниченность возможностей сегодняшней науки. Если, например, сегодня нет какой-то машины, ее можно построить завтра, но если сегодня не существует нужного лекарства, то преждевременно гибнут люди. Все медики в глубине души – мечтатели. Ведь не случайно именно медики придумали когда-то прекрасную легенду о «философском» камне, способном излечить любые болезни и давать бессмертие.

И еще. Я стала писать из-за чувства протеста, которое вызывала у меня распространившаяся одно время «приземленная» фантастика. Такие книги создавали впечатление, что и через 20, 50 и 100 лет, в общем, все останется почти без изменений. А я твердо убеждена, что коммунизм — это штормовая эпоха великих научно-технические переворотов...

Штормовая эпоха великих переворотов… Это здорово! Но ведь, согласись, читатель, каких бы высот ни достиг наш разум, люди не перестанут мечтать и фантазировать. Фантазия вечна. Значит, есть в ваших произведениях, дорогие гости, нечто, что навсегда останется фантастикой. Так?

— Нет ничего,— горячо возразила Валентина. — Я не знаю ни одной научно-фантастической идеи со времен Жюля Верна и до наших дней, которую ум и воля человека принципиально не могли бы осуществить.

— Конечно, ничего, — согласился, Иван Антонович. — Я уверен, что в будущем люди совершат дела куда более захватывающие.

— Все будет, — подтвердил Гуревич, — управление погодой и усмирение землетрясений, и отмена старости, и оживление мертвых, если строение мозга их было записано, и сборка вещей и живых существ из атомов.

Вообще в фантастике не так трудно разобрать осуществимое и неосуществимое. Что не нужно людям, не осуществится, нужное, желанное будет сделано — рано или поздно.

— Правильно! —вскричал Станислав Лем. — Именно поэтому я не верю, чтобы на Венере была Атомная война. Я писал об этом в смысле аллегории и уверен, что это навсегда останется фантастикой... А вот построить машину, которая бы была умнее человека, теоретически можно. Но это значит, что придется писать о машине, которая умнее меня самого. Это очень трудно, и я никак не могу за это взяться, хотя и хочется...

— А я в фантастике всегда «дерзал» писать о том, что мне хотелось, — возразил Гуревич. — Случалось, что редакторы не дерзали принять то, что я написал, — это бывало. Спор в таких случаях шел опять-таки о бесконечности. Я считал, что человек и наука смогут ВСЁ, мне возражали; «Должен же быть предел возможностей»…

Ефремов горячо поддержал Гуревича. Он даже встал из своего кресла и энергично рубанул ладонью воздух.

— Тише, тише, друзья! — улыбнулась Валентина Журавлева. — стоит четырем писателям собраться вместе, как разговор непременно касается редакторов. Давайте уважать хозяев дома. Ведь хозяин тоже может оказаться редактором…

— Да, вы правы, — корректно согласился Лем. — А все-таки, Валя, о чем вы никогда не дерзали писать, даже когда вам это хотелось?

— О любви людей будущего, — ответила Журавлева.

Давай и мы, читатель, зададим один вопрос нашим гостям:

— Скажите, товарищи писатели, какую из ваших фантазий хотели бы вы увидеть осуществленной уже в этом, нынешнем 1964 году?

— Это серьезный вопрос, — задумчиво сказал Ефремов.

— В 1959 году в рассказе «Звездная соната» я писала о световых сигналах, обнаруженных в спектрограммах Проциона, — ответила Журавлева. — В ту пору мысль о возможности световых «переговоров» с инозвездной цивилизацией была чистейшей фантастикой. Но уже в 1961 году ученые впервые пришли к выводу, что оптические квантовые генераторы позволят устанавливать связь на межзвездные расстояния. Я очень хотела бы, чтобы в 1964 году были заново тщательно исследованы спектрограммы ближайших к нам звезд.

— Я тоже очень хотел бы, чтобы в новом году астрономы получили наконец какой-то сигнал — «телеграмму» из Вселенной, — присоединился к Журавлевой Станислав Лем. — Очень хочется быть свидетелем установления связи с разумными существами, населяющими другие планеты космического пространства. Смысл здесь, конечно, не в обмене поздравлениями. Очень важно, чтобы было доказано, что мы не одиноки.

— А я мечтаю о земном, — сказал Георгий Гуревич, — В свое время я писал о перспективах продления молодости. Хотелось бы, чтобы в 1964 году ученые биологи перестали растягивание дряхлости называть борьбой за долголетие и создали бы Институт Тысячелетней Юности. И есть еще одна, пожалуй, самая горячая мечта.

В повести «Под угрозой» я писал о мире в период разоружения — как раз, когда уничтожалось атомное оружие. Хотелось бы, чтобы эта фантазия осуществилась в 1964 году.

...Смотри, читатель, уже рассвело. Первое утро нового года подкралось совсем незаметно. А наши гости уже встали, собираются уходить, прощаются. Спасибо, что зашли! Приходите обязательно еще. Мы хотим чаще встречаться с вами в новом, 1964 году. Хорошо?

Я. ГОЛОВАНОВ

-------------------------------------------------

Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ

P.S. Такой разговор вряд ли состоялся в реальности. Фантазия Ярослава по интервью писателей-фантастов?