Пугающе актуальная книга...

Конца света не будет!

Беседа с Дм. Быковым в "АиФ": «Пишу книгу, которая может стать новым „Гарри Поттером“»

Д.Б.: — Я же рос в семье учителя. Всегда у нас дома собирались мамины коллеги-словесники, как и собираются до сих пор. Для них обсуждение свежей книги, свежего самиздата или свежего журнального номера всегда было обычной темой разговора. Это входило в жизнь семьи совершенно органическим образом. Я помню, каким событием в семье была каждая новая вещь Катаева, Айтматова, каждый новый, на одну ночь данный ксерокс Стругацких, книги, пришедшие из тамиздата, вроде мемуаров Серебряного века, — все это было частью нашей жизни.

Д.Б.: — Во-первых, остается обсуждение того, что происходит в стране. Во-вторых, литература продолжает быть довольно живой частью этого процесса. Я общаюсь в основном с коллегами, это или словесники, или историки, или журналисты. И для нас все это естественно, мы в этом отношении никаких перемен не заметили. Мы — прежде всего страна слова. Страна, где слово играет особенную роль, где оно животворно. Я не думаю, что наши интересы так уж изменились. Тем более что школьники читают очень много. Может, проблема в том, что они больше читают не нас, не современных российских писателей, а иностранную литературу. Но и мы не сдаемся.

Д.Б.: — Они относятся к стихам не как к чему-то грустному, а как к абсолютной магии. Для них поэзия — колдовское явление. Как получается этот звук из ничего, из простых слов, тех же, какими мы пользуемся в твиттере? Кстати, эта тема была для меня источником серьезных беспокойств. Я давеча делился с матерью этой проблемой: ученики совершенно не хотят слушать мои лекции о Блоке, они хотят, чтобы я почитал Блока! И лучше бы наизусть. Но мать на это мне сказала с присущим ей спокойствием, что это Блоку не обидно. Дети гораздо охотнее слушают, как я читаю стихи, чем когда я их с ними обсуждаю. Например, когда я читаю Мандельштама или Блока, а потом пытаюсь их объяснить, они говорят: а что непонятного, что тут объяснять, лучше почитали бы еще. Раньше дети интересовались биографиями авторов, и чем солонее и скандальнее были эти истории, тем более им было любопытно. Теперь их волнует чистое волшебство, особенно мандельштамовское. Причем стихи, которые нашему поколению были совершенно темны, например, «Стихи о неизвестном солдате», они воспринимают как написанные сегодня, на современном языке, и содержательно они не вызывают никаких вопросов. Это для меня самое интересное. И Пастернака это касается. Они любят не позднего Пастернака, понятного, а совершенно обалдевают от «Сестры моей жизни». Спрашиваю: «А как вы это понимаете?» Отвечают: «А что тут понимать-то, все же ясно». Мне это очень нравится.

— Научная фантастика 1960-х пыталась отвечать на глубокие философские и политические вопросы. Сейчас она все больше становится своего рода аттракционом, наподобие комиксов о супергероях.

Полностью здесь:
http://izvestia.ru/news/541372

Диктаторский центр и свободная периферия

То, о чем «Внутренняя колонизация» рассказывает в теории, по-новому освещается в трилогии Геннадия Прашкевича «Русская Гиперборея». Эти три романа — идеальное чтение для юношества, да Прашкевич и всегда, еще числясь фантастом, отличался способностью ярко и динамично строить повествование. Он известен не только как фантаст, но и как историк жанра (превосходный биограф Стругацких и автор фундаментального «Красного сфинкса» о путях советской фантастики). Однако «Гиперборея» — книга его жизни. История о том, как страна не просто расширяется, но разбегается, уходит от центральной власти, пока не упрется в океаны. Здесь, на бесконечном пространстве, ее лучшие люди свободны, их реализация ничем не стеснена, здесь востребованы главные их качества — отвага, выносливость, любопытство, авантюризм, любовь к свободной артельной работе.

Все три части — «Носорукий», «Секретный дьяк» и «Тайна полярного князца» — написаны в разное время, но объединены этими самыми чертами: азартом, любопытством, свободой. Прашкевич пишет проще и увлекательнее Алексея Иванова, чье «Сердце Пармы» описывает те же времена и нравы. В его прозе есть хорошо заметные отсылки к толстовскому «Петру» и шишковской «Угрюм-реке», но есть и глубоко оригинальная авторская речь и столь же оригинальная мысль.

Прашкевич говорит о другой стороне колонизации — о том, что только бесконечное удаление от центра, бегство от пресловутой вертикали лежало в основе российского движения на Восток. Только там и реализовались подлинные, не придавленные государственным сапогом черты народа. Главное же — эта книга по-настоящему, по-жюль-верновски увлекательна, умный подросток от нее не оторвется. Новосибирский автор умудряется воскресить и донести до читателя истинный дух Сибири — русской Калифорнии. Рекламировать эту трилогию бессмысленно — ничтожный двухтысячный тираж (издательство Paulsen) давно распродан. Но вдруг попадется.

Отсюда: http://mn.ru/oped/20121214/333059250.html