Семья Ульяновых приехала в Лондон из Германии в 1902 году, чтобы продолжать здесь издание «Искры». Два года печатания русской большевистской газеты на территорий Германии выявили ряд трудностей. Это стало рискованным предприятием — надо было искать новое место.
Небольшого дома на Холфорд-сквер, 30, где жил в те годы В. И. Ленин, сейчас нет. Он был разрушен фашистской бомбой во время второй мировой войны. Сохранились лишь фотографии здания, в котором семья Ульяновых жила почти год под фамилией Рихтер. Хозяйка квартиры и не предполагала, что имеет дело с русскими революционерами. Она принимала Ульяновых за немцев.
По прибытии в Лондон встал вопрос об изучении английского языка. Владимир Ильич начал с изучения языка улиц.
«Ильич изучал живой Лондон. Он любил забираться на верх омнибуса и подолгу ездить по городу, — вспоминала Н. К. Крупская. — Ему нравилось движение этого громадного торгового города. Тихие скверы с парадными особняками, с зеркальными окнами, все увитые зеленью, где ездят только вылощенные кэбы, и ютящиеся рядом грязные переулки, населенные лондонским рабочим людом, где посередине развешано белье, а на крыльце играют бледные дети... Ильич сквозь зубы повторял «Two nations» («Две нации!»).
Все свободное время Ленин проводил в читальном зале библиотеки Британского музея. Сегодня в этом круглом зале под огромным стеклянным куполом, там, где из центра радиально расходятся столы и кресла читателей, отмечены два места, ставшие историей. Здесь работали Карл Маркс и Владимир Ильич Ленин.
Когда отмечалось 200-летие со дня основания Британского музея, на выставочных стендах его среди других драгоценных рукописей были представлены два письма Владимира Ильича Ленина, адресованные директору Британского музея. Изложенные на безукоризненном английском языке, эти письма подписаны именем Яков Рихтер.
Сегодня Лондон значительно отличается от города, с которым мы знакомились по воспоминаниям Надежды Константиновны Крупской. Еще более сгустились туманы над городом. Промышленных предприятий и автомашин стало настолько много, что периодически над Лондоном возникает так называемый смог — ядовитая смесь тумана с дымами, выделяемыми транспортом и заводами одного из крупнейших городов Европы.
Я подъезжал к английской столице со стороны Тильбери — портового пригорода Лондона. Порт и примыкающие к нему сооружения казались сумрачной декорацией нестерпимо затянувшегося черно-белого фильма. Такой же озабоченно-сумрачной показалась мне и Темза. На мутной поверхности ее воды, кряхтя и посапывая, трудились работяги — грузовые суда и баржи. Несколько человек с удочками застыли у реки.
На улицах английской столицы, как дань времени, стайки бесцельно фланирующих хиппи. На Трафальгар-сквер — узаконенная английская «демократия». Несколько разбитных говорунов бросают в пустое пространство площади свои никого не интересующие проекты преобразования общества. Молоденькие домашние хозяйки с безразличным видом проплывают через площадь, толкая перед собой детские коляски. Кажется, все спокойно в старой Англии...
Так ли?
Ведь в те же часы в ирландском округе Ольстер идет настоящее сражение между регулярными английскими войсками и ирландскими патриотами, восставшими против английского произвола. Полиция и войска ведут огонь по мирным жителям. Среди них — женщины и дети. В ход идут не только резиновые, но и свинцовые пули, слезоточивый газ. Автомашины увозят раненых в госпитали, тела убитых — на кладбище. Несмотря на жестокость властей, жители Ольстера полны решимости продолжать справедливую борьбу за свои национальные права, против вмешательства английских властей в дела их страны.
Еще более усугубился контраст между зажиточными районами английской столицы и кварталами рабочей бедноты. Реплика, когда-то брошенная Лениным: «Две нации!», не только справедлива сегодня, — она еще больше подчеркивает непреложный закон углубления социальных противоречий при капитализме. Что бы ни говорили апологеты буржуазии, эти противоречия видны на каждом шагу, и с каждым днем они становятся все более непримиримыми. Сегодня в Англии свыше миллиона безработных. Великобритания, столетиями считавшаяся самой могучей в мире колониальной державой, за какие-то десятилетия после второй мировой войны потеряла свои колонии и отступили перед более могущественными хищниками — США и Японией. Годы на практике доказывают непреложную правоту закона неравномерного развития стран при капитализме, стремление народов освободиться от колониального гнета.
Издавна время в Англии сверяется по звучным колоколам Биг-Бена — старинным часам Лондона. На каменной башне, почерневшей от времени и смога, огромные стрелки отсчитывают неудержимые минуты и часы. В высоких медвежьих шапках торжественно вышагивает возле королевского дворца гвардия. Знаменитые шотландские волынщики в красных клетчатых юбках лихо раздувают кожаные мешки своих экзотических музыкальных инструментов, изредка маршируя по улицам столицы. Благополучным и незыблемым хочет казаться островной мирок бывшей империи.
А что думают выдающиеся люди Англии о будущем страны и человечества?
Несколько лет назад в Англии вышла книга «Предвидимое Будущее», написанная известным английским физиком, лауреатом Нобелевской премии, членом королевского общества Джорджем Томсоном. Книга имела заслуженный успех — ее перевели на многие языки, дважды издали в нашей стране.
Автор попытался глазами ученого рассмотреть перспективы развития науки и человеческого общества. В этой интересной книге привлекает внимание прежде всего научная точность технических предвидений. Рассуждения об энергетике и материалах, о продовольствии и транспорте, о биологии и кибернетике Содержат много оригинальных мыслей и прогнозов. Но вот ученый касается социальных проблем, и его мысль тут же замыкается в рамки традиционных буржуазных представлений, свидетельствующих о полной неосведомленности автора в социальных законах развития человеческого общества.
Более чем странно звучит, например, утверждение маститого ученого о том, что в области социологии человечество еще должно ждать своего Ньютона. Это говорится в то время, когда исторический материализм уже многие десятки лет торжествует на большей части планеты как самое прогрессивное учение. И примечательно, что создал его человек, проживавший в том же городе, в котором живет ныне автор нашумевшей книги о будущем, — в Лондоне. Имя этого человека — Карл Маркс.
Думается, Джордж Томсон совершил традиционную ошибку: и он не сумел оценить социальных путей грядущего.
В этом отношении очень интересно мнение еще одного известного английского писателя-фантаста, с которым я познакомился в городке Абингдоне, что под Оксфордом. Здесь, в небольшом каменном доме, живет знаменитый английский писатель-фантаст Брайн Олдис. Его перу принадлежит большое количество произведений, посвященных будущему. Они широко известны во всех странах.
Брайн — типичный англичанин. Длинный и чуть нескладный, как Паганель, этот добрый и веселый человек в своих многочисленных произведениях обрушивает на голову грядущего мира все козни современной цивилизации. Здесь и уничтожение природы, и вырождение от потери иммунитета против болезней.
— Я хочу предупредить человечество об опасностях, грозящих ему в случае, если люди забудут о том, что они ответственны за свое будущее, — говорит он.
— Я не оптимист и не пессимист. Я скептик, — рассказывает Олдис. — Сомнение, скептическое отношение к обществу и его ценностям — именно эти качества характерны для творчества многих английских фантастов, не исключая и Герберта Уэллса. У каждого из английских писателей свои счеты с прогрессом. Что касается меня, то мне хотелось бы, чтобы человечество научилось сначала жить и как следует вести себя на Земле, прежде чем спешить осквернять другие планеты.
Олдис хмурится. Из-под больших роговых очков на меня смотрят добрые, с хитринкой глаза. Он хочет выглядеть грозным, но это явно не удается ему.
— Нас, английских фантастов, — продолжает Олдис, — не очень привлекает прогнозистика, поскольку в западных странах она стала сейчас в чем-то бизнесом, большим бизнесом маленьких людей, не только не интересующихся искусством, но и вообще не имеющих никакого отношения к искусству, — всех этих псевдоастрологов, служителей «банков мыслей» и тому подобных учреждений. Научная фантастика
должна быть прежде всего литературой, а не любимой игрушкой того или иного рехнувшегося ученого.
По моему мнению, научная фантастика более чем какой-либо другой вид литературы есть литература сегодняшнего дня. В этом-то и таится секрет ее притягательности — она описывает то, что происходит с миром сегодня.
Видимо, этот тезис следует пояснить. Сфера научной фантастики — воображение, а не предсказание, в противном случае она оперировала бы глаголами в будущем времени, а не в прошедшем. В самом деле: когда начаться будущему? В 1984 году? Через пять лет? Через год? Завтра? В следующую минуту? Сейчас? Каков бы ни был ответ, когда бы, по нашему мнению, будущее ни начиналось, мы вечно у его истоков. Один шаг по направлению к завтрашнему дню — и этот день уже нынешний! Все, что в наших силах, — это только вообразить себе будущее, и, конечно, каждый представит себе свой вариант, в соответствии со своими надеждами, стремлениями, идеалами. Нужна в буквальном смысле машина времени (ее еще изобретут!), чтобы одолеть безбрежные просторы грядущих времен. Наши представления могут основываться только на том, что мы предполагаем или знаем наверняка. Отсюда вывод: наш образ будущего составлен из бесчисленного множества индивидуальных представлений о настоящем.
Однако XX век несколько отличается от прочих. И пожалуй, как никакой другой, этот век создан для научной фантастики.
— А что вы думаете о тенденциях развития нашего общества? — спрашиваю я Олдиса. — Ведь мы живем в век научно-технической революции...
— Меня как писателя интересует критика нашего общества, которое, признаться, не лишено существенных недостатков. Промышленная революция первой пришла в Великобританию, так что мы имели время почувствовать ее влияние на все стороны жизни, изучить и понять опасные тенденции, заложенные в безудержном техницизме. Мы сумели также оценить давление, оказываемое научно-техническим бумом на человека и его мировоззрение.
Высказывалось уже немало мыслей, как обуздать и направить эти силы нам же на пользу. Мы даже кое-чего добились в законодательном порядке. Так, например, впервые за последние полтораста лет в Темзе опять начали удить рыбу — это после того, как заводам и фабрикам запретили сливать в реку отработанные химикаты. Точно также благодаря введению «бездымных зон» воздух над Лондоном удалось сделать несколько чище.
— Хорошо, Брайн, а что вы думаете о человеке? Лондон показался мне крайне перенаселенным. Да и вы не теряете времени зря. Длинноволосый Клив, кокетливая Венди, весьма самостоятельный Тимофей и крохотная Шарлотта, — перечисляю я многочисленных детей Олдиса — убедительно подтверждают слова Шекспира о том, что «мир должен быть населен».
— Мы слишком много говорим о демографическом взрыве как о великой «угрозе» человечеству. На мой взгляд, проблему прироста населения вовсе не обязательно решать за счет возможного расселения людей по другим планетам, за счет космоса. Для решения такой сложной задачи необходимо развитие в первую очередь социальных наук, необходимо новое осмысление самой человеческой природы. В самом деле: кто мы такие?
Мы существа, которые мало в чем могут быть уверены, — продолжает он после паузы. — Мы можем гордиться своими победами, но никогда не должны забывать о своих поражениях. Биологически мы, сегодняшние люди, может быть, новый вид, лучшие и характернейшие черты которого еще не определились. В нас еще слишком много зверя. Вот почему я скептик. Вот почему мне внушают бодрость и мужество слова Герберта Уэллса: «Слишком долго мы страдали, как животные: теперь мы должны страдать, как люди».
— Почему же страдать, — перебиваю я англичанина. — Общество завтрашнего дня, оно что же, тоже обречено на страдания? Мы, советские люди, оптимисты, и мы другого мнения по этому вопросу. Мы верим в светлое будущее. В коммунизм...
— Я тоже верю в человечество, — говорит Олдис. — Наш мир — огромный реактивный самолет. Но мы не можем быть на нем просто беспомощными пассажирами. Мы должны влиять на его полет. Это в равной мере касается вопросов политики и техники, достаточно прочно связанных между собой. Человечество находится пока еще в младенческом возрасте. Нет никакого сомнения, что развиться в прекрасное, нравственное существо оно сможет лишь при одном непременном условии — будучи воспитуемо в единой семье народов, в условиях мира.
-------------------------
Сохранена орфография 1977 года. Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.
Там, где рождался «Интернационал» (фрагмент), с. 245
---
...Нет, это не была шутка. Монах играл вдохновенно, и в глазах его не было ни искорки иронии — они были полны высокого сознания исполненного долга.
Последние годы свои Пьер Дегейтер прожил во Франции. В 1928 году, в праздник Октября, будучи уже глубоким стариком, стоял он на трибуне Мавзолея В. И. Ленина в Москве, прислушиваясь к голосу торжествующего народа, обретшего подлинную свободу. Старик плакал, слушая, как многотысячная ликующая демонстрация пела сочиненный, им гимн. Его пел народ, первым в мире построивший социалистическое государство рабочих и крестьян, народ, который по заветам великого Ленина строит теперь коммунизм — мир будущего.
Мир будущего... Каким представляется он западным обывателям? В одном из павильонов Всемирной выставки в Брюсселе, размещенном под светом серебряных лун гигантского Атомиума, устроители выставки попытались показать жизнь человека в начале нового века. Здание так и называлось: «Павильон двухтысячного года».
Вы входите в павильон. Вот комната наших потомков. Стол, опирающийся только на стену. Аскетические кресла из прессованной пластмассы на единственной тонкой стеклянной ножке. На столе несколько тарелок. Словно из тюбика с зубной пастой, выдавили на тарелки пищу. Это пища будущего — витамины, жиры и белки в строго размеренной пропорции. Ровно столько, сколько нужно человеку завтрашнего дня. И видимо, как далекое воспоминание о забытой пище прошлого, в хрустальной стене вращается на вертеле обыкновенный цыпленок, поджариваемый солнечными лучами, собранными в пучок пластмассовой призмой.
В комнате нет картин. За стеклянной стеной непрерывно меняется изображение цветов, пейзажей, лирических фотографий. Неведомый аппарат проецирует сквозь полупрозрачную стену поток изображений. Хотите — это будут пейзажи городов. Хотите — и простым нажатием кнопки перед вашими глазами появится галерея красивых женщин с окаменевшими улыбками.
Входят посетители. Заглядывают в дом, в котором, по мнению устроителей, надлежит жить их правнукам. И людям становится бесконечно скучно от аскетического упрощенчества и какой-то удивительно пресной чистоты.
В огромной стеклянной груше вращается обнаженная фигура «идеальной женщины». Против нее — своеобразный калибр красоты: прорезанные в стене контуры гармонической женской фигуры. Видимо, жительница завтрашнего дня должна свободно проходить сквозь эти прорези — математически точно рассчитанные пропорции стандартной женщины будущего.
Здесь же установлено сооружение, напоминающее стеклянный ящик. Надпись на нем гласит: «Каждое утро человек будущего сможет вбирать в себя лучи оптимизма».
Какая-то установка с движущимися щупальцами спрута перемигивается вспышками ламп над хрустальным ящиком. Голубые струи воды срываются с потолка в плоскую, как десертная тарелка, ванночку...
-------------------------
P.S. Пьер Дегейтер — музыкант, автор музыки к гимну «Интернационал»...
---
Сохранена орфография 1977 года. Перевод в текстовый формат ЛысенкоВИ.
Много бродит сегодня по Польше романтических легенд, связанных с именем Владимира Ильича Ленина. Продиктованные велением сердца, истинные и невольно домысленные истории являются ярким выражением всенародной любви к Ильичу. И когда краковская газета опубликовала на своих страницах призыв — отозваться тех, кто помнит о годах пребывания Владимира Ильича в Польше, она невольно попала в трудное положение: как отделить в многочисленных рассказах истинное от желаемого? В редакцию поступило большое количество материалов, почти недоступных проверке.
Два года, с 1912-го по 1914-й, Ленин жил в Польше. Он приехал сюда из Парижа — города, овеянного романтической славой Парижской коммуны. Невольно возникает вопрос: почему Ильич сменил Париж на Краков и крохотную деревушку Белый Дунаец неподалеку от села Поронина, что возле зеленого хребта Татранских гор?
Находясь в Париже, Ленин знал об «исключительно благоприятной для революционной работы обстановке в Кракове. Там не только хорошо относились к политическим эмигрантам, но была даже создана организация помощи им. Немаловажный фактор, привлекший внимание Ильича, — близость русской границы. Ведь перед Лениным стояла тогда задача руководить легальной большевистской газетой «Правда», наладить тесный контакт с большевистскими организациями России. Более того, необходимо было руководить работой фракции большевиков в IV Государственной думе.
Я стою на улице небольшой деревушки с лирическим названием Белый Дунаец. Рубленные из могучих бревен дома. Островерхие крыши, прикрытые замшелой дранкой. Деревянные заборы и крылечки с резными балясинами. Сегодня воскресенье. Оживленно. Пожилые мужчины в белых домотканых штанах и в расшитых черных жилетах разговаривают, покуривая маленькие трубочки. Женщины в цветастых платках энергично обсуждают события, масштаб которых, вероятно, — от своих деревенских до общемировых.
Возле двухэтажного домика под драночной крышей мы останавливаемся с чувством нескрываемого волнения. Дом принадлежал когда-то Терезе Скупень. Ее давно нет. И лишь немолодой сын ее, Франтишек, помнит, как двенадцатилетним парнишкой он часто встречался здесь с веселым и жизнерадостным русским, который посматривал на мальчишку прищуренными глазами, шутил с ним, поглаживая рыжеватую бородку.
Многое повидал этот деревянный дом в Белом Дунайце. Здесь осенью 1913 года собирался Центральный Комитет партии. Совещание это, известное как Поронинское, называлось для конспирации «летним».
Прибывшие на совещание жили в селе Поронине, это рядом, в девяти километрах от известного курорта Закопане. Павел Гут, сын владельца дома, ставшего гостиницей для революционеров, помнит те далекие времена. Павлу было тогда 15 лет. Он встречался с Лениным на почте, куда почти ежедневно приходил Ильич, чтобы забрать корреспонденцию чуть ли не со всего света.
Сегодня в Поронине Музей В. И. Ленина. На фоне неровного профиля Татр возвышается бронзовая скульптура Владимира Ильича. С огромной любовью и тщательностью собраны в этом доме письма, газеты, фотокопии записей вождя, другие документы, относящиеся к этому периоду. Невольно удивляешься необыкновенной широте ленинского кругозора, поразительному знанию того, что происходило в России — там, за линией границы, за круглыми хребтами гор, и во всем мире.
Ленин любил эти горы. Вместе с Борисом Вигилевым — русским революционером, бежавшим из сибирской ссылки, — пешком исходил Владимир Ильич эти края. Вигилев работал в то время управляющим метеорологической станцией. В доме, где он жил тогда, размещается сегодня небольшой профсоюзный дом отдыха «Сенкевичевка», названный так в память писателя Генрика Сенкевича. И знаменитая фотография — Владимир Ильич среди Татранских гор, с туристским посохом в руках — была сделана именно в те годы Борисом Вигилевым.
Бабья гора, высокогорное озеро Морское Око, озеро Чарный Став — вот места, где можно было видеть Владимира Ильича Ленина в редкие часы отдыха.
Нина Салтыкова, директор Ленинского музея в Кракове, рассказывает нам о необычной находке, которая была обнаружена в конце 1953 года в Кракове. Здесь, в архиве Польской академии наук, почти случайно было найдено много материалов, связанных с жизнью и деятельностью Владимира Ильича в Польше. Ныне все они переданы ЦК Польской объединенной рабочей партии в дар Центральному Комитету КПСС. По этим материалам теперь можно восстановить многие моменты кипучей деятельности Владимира Ильича в Польше.
Новый Краков вплотную обступил старый, удивительный по своей архитектуре и традициям Краков, который видел Ильич в те далекие годы. Те же острые шпили католических соборов. Знаменитая Краковская башня, с которой согласно старинной легенде трубач трубил тревогу, пока вражеская стрела не поразила его в самое сердце. И сегодня каждый час над городом разносится традиционный голос трубы, вспугивая голубей с отполированных годами влажных камней площади.
Прибыв в Краков, Ленин поселился в небольшом двухэтажном домике в предместье города на улице. Королевы Ядвиги. Здесь он жил вместе с Надеждой Константиновной. Рассказывают, что каждый день Владимир Ильич на велосипеде ездил почти через весь город на вокзал, чтобы сдать корреспонденцию в почтовый вагон.
Позже семья Ульяновых поселилась на улице Любомирского. Здесь в конце декабря 1912 года состоялось заседание ЦК партии, известное под названием «Краковское».
В Кракове писал Ильич статьи в «Правду». Отсюда наладил он через границу, находившуюся в десяти километрах от города, живую связь с Россией. Отсюда была организована нелегальная переброска на родину партийной литературы и партийных товарищей. Сюда из России приезжали большевики для того, чтобы посоветоваться с Ильичем.
Когда грянула мировая война, Ленин был схвачен жандармерией. В то время он жил в Белом Дунайце. Австрийские власти произвели обыск на квартире Ленина и, найдя его труды, посвященные революционному движению, арестовали Владимира Ульянова и заключили в тюрьму города Новый Тарг. Ему было предъявлено нелепое обвинение в шпионаже в пользу русского царя. Польские революционеры энергично ходатайствовали в защиту Ульянова, и через одиннадцать дней заключения он был освобожден.
Словно живая легенда Татранских гор, из уст в уста переходит сегодня рассказ о жизни Ленина в Польше. И как живое воплощение торжества ленинизма раскинулся в предместье Кракова гигантский металлургический комбинат Новая Гута, названный именем В. И. Ленина. Один за другим встают крупнейшие индустриальные сооружения социалистической Польши, построенные с помощью Советского Союза.
Не торопясь, пристально присматриваемся мы ко всему, что выросло сегодня на ленинских путях. С трепетом ощущаешь, как далекое прошлое настойчиво прорастает сквозь шумную современность.
Мемориальные доски на домах, в которых бывал Ленин. Воспоминания немногочисленных современников. Музей, посвященный Ильичу. И память, неистребимая память польского народа, бережно хранящего сквозь время историю развития революционного движения в России. Движения, захлестнувшего своим могучим потоком не только Польшу, но всю Европу, весь мир.
В этом отношении исключительное значение приобретает то новое, что утвердилось сегодня в мире, — активная интеграция социалистических стран. Они выступают как объединенная сила нового общества на земле.
Будучи в Кракове, я не мог не посетить человека, творчество которого вот уже столько лет волнует многих. Я говорю о польском писателеСтаниславе Леме, завоевавшем исключительную популярность во всем мире своими научно-фантастическими произведениями. «Солярис», «Возвращение со звезд» и научно-философская книга о будущем «Сумма технологий» переведены на многие языки и задали изрядную работу футурологам и любителям фантастики.
Люди, желающие представить себе контуры завтрашнего дня, увидели в произведениях Лема комплекс исключительно интересных идей и прогнозов.
Из древнего Кракова мы выезжаем на машине за город. Мелькают чистенькие дома с неизменным садиком и зеленой лужайкой перед верандой, и, наконец, машина останавливается перед небольшим домом за зеленой оградой. Здесь живет и работает Станислав Лем.
Его рабочая комната на втором этаже. По стенам — от пола до потолка — книги, книги, книги. Их геометрически строгий строй нарушается лишь несколькими современными репродукциями. Большой письменный стол весь в книгах и рукописях.
У Лема энергичный, чуть настороженный взгляд сквозь очки. Он врезается в разговор с ходу и чувствует себя в привычной стихии. Ведь разговор идет о самом для него дорогом — о фантастике.
—Успехи и вес науки в жизни общества позволяют не сомневаться, что интерес к научной фантастике будет расти. Однако, листая книги фантастов, я начинаю испытывать некую тревогу. Что происходит, скажем, в американской фантастике? В ее авторском активе есть ряд настоящих, больших писателей. Зато подавляющее число авторов наводняют рынок вульгарной, второсортной продукцией. Гангстеры в
космосе, убийцы на галактических орбитах, ковбои, модернизированные на космический лад, заселили страницы книг. Многие фантасты не могут вырваться из круга привычных, избитых тем. Герои их, пользуясь свободой фантастического жанра, вызывают духов, испускают флюиды, бездумно телепатируют — короче, отдаются мистике.
Когда открыли Америку, конкистадоры хлынули на новый материк. Вслед за открытием начался немедленный и откровенный грабеж Америки. Так и здесь — как только состоялось открытие жанра научной фантастики, на его безграничные материки устремились толпы халтурщиков. Балансируя между тягой читателя к фантастике и уровнем его вкуса, авторы эти беззастенчиво подсовывают читателям фальшивый товар. Увы, таковы будни фантастики, таково ее положение в странах Запада.
Хотелось бы отметить, — продолжает писатель, — что в Советском Союзе любят, читают и ценят именно хорошую фантастику. Не каждая страна может похвастаться такими зрелыми, требовательными читателями.
— Мне кажется, — говорю я писателю, — это объясняется в первую очередь тем, что наш народ находится как бы в преддверии будущего. Для советского читателя этот жанр литературы во многом означает его завтрашний день. А научно-техническая революция «подогревает» такое ощущение. Не так ли?
Лем задумывается, а потом продолжает:
— Вы правы. Фантастика — это литература проблем человека и науки, литература о будущем. И если народ читает фантастику, значит, он смотрит вперед.
Наш быт заставлен продукцией техники и науки. Но помыслы человека идут дальше быта, к вершинам будущего. Воображение человека всегда жаждало чудесного. Однако современный человек — реалист, чудесного он ждет не от нарушений законов природы, а от их логического продолжения. Фантастика окунает человека в мир принципиально возможных чудес. Она идет навстречу потребностям человека XX века.
Что же касается ее практического значения — я не могу не согласиться с теми поразительными определениями, которые Владимир Ильич Ленин дает двум краеугольным камням здания фантастики: мечте и фантазии.
Перед нами десятки книжек с красочными обложками, с крикливыми названиями, с бойкими рисунками. Это сборники фантастических романов, рассказов и повестей, которые в миллионных тиражах предприимчивые издатели выбрасывают на книжный рынок Америки. Откроем любую из этих книжек. Со страниц глянет страшный мир, словно нарисованный воображением сумасшедшего, – мир бредовой фантастики. Маразм, растление, боязнь сегодняшнего дня, ужас перед грядущим, все, чем неизлечимо болен капитализм, – все это отчетливо запечатлелось здесь.
Капитализм стремится утвердить в сознания читателя представление о незыблемости и совершенстве так называемого «американского» образа жизни. И вот с упоением авторы расписывают удачливых бизнесменов, молодчиков гангстерского склада и пресловутых голливудских кинодив. На какую бы планету, фантазируя, ни заносил автор читателя, всюду он ему преподносит мир, построенный по американскому образцу.
Так, Джеймсон в рассказе «Лилии жизни» пытается убедить читателя, что и на Венере есть социальное неравенство, что и там есть «высшие» та «низшие» расы.
С отвратительным цинизмом рабовладельца он пишет: «Туземцы Венеры ленивы, распутны и бессовестны. Туземец – врожденный лгун и вор, несдержан на язык и руку, нечестен в поступках. Труда он не любит, к физической боли равнодушен, к мышлению совершенно неспособен». В сущности, именно это же проповедуется всей американской прессой о колониальных народах Земли.
В пропаганде расизма американская фантастика доходит до пределов, которым мог бы позавидовать и сам покойник Геббельс.
В «Возрождении» автор Джонс рисует нам Землю далекого будущего, покрытую сетью специальных пунктов, куда родители должны приносить своих новорожденных детей. Там сложнейшие машины – селекторы – анализируют мозг каждого ребенка и определяют, нет ли в нем задатков «преступника» или «дегенерата»; такие дети немедленно уничтожаются. Если вспомнить, что. именем «преступника» и «дегенерата» капиталисты окрещивают всех недовольных миром эксплуатации, то социальный смысл такого селектора станет вполне ясным.
Выполняя заказ хозяев с Уолл-стрита, писаки во все тяжкие пропагандируют войну как основу жизни, как естественное состояние планеты.
В бредовом романе «Тройная судьба» Лейбер описывает мир, где две великие нации, поглотившие все остальные, ведут между собою жестокую, нескончаемую войну, не в силах победить или быть побежденными, но непрестанно подстегиваемые мыслью о том, что войну надо продолжать, иначе все прежние жертвы бесполезны.
Стремясь увести читателя от нежелательных размышлений о причине социальных зол, американские авторы засыпают читателя ворохом страшных рассказов... с «потусторонней» тематикой: телепатией, перевоплощением, распадом памяти. Так, в рассказе де-Курси «Они не люди» описывается встреча с бессмертным выходцем из могилы, который только притворяется живым человеком; в «Ботоне» Уайтхеда герой переживает в трансе все подробности гибели мифической страны Лемурии. Мертвецы, призраки, все, что угодно, – лишь бы читатель не думал о неустройстве мира, в котором он живет.
А тем, кто попытается искать объяснения причин социальных зол, разъедающих капитализм, предлагают писания литературного садиста Шэвера – дикую смесь авантюрщины, мистики и садизма, с немалой примесью фашистского духа. В его повестях проводится та мысль, что все непорядки на земле происходят от вмешательства «лемуров», невероятно древней и невероятно ученой сверхрасы, некогда владычествовавшей на Земле, но постепенно загнанной со всеми своими машинами в подземные пещеры на огромную глубину. Лемуры ненавидят людей и мечтают вернуть себе власть над миром. Для этого они воздействуют на людей особыми лучами, внушая им антиобщественные мысли и поступки, побуждая их к войнам для взаимного истребления. О том же бормочет рассказик Миллиарда «Хрустальные агрессоры», где действуют существа вовсе бестелесные – сгустки чистой энергии, питающиеся нервными токами людей, возбуждая в них эмоции страха, гнева, ненависти. Автор указывает на них, как на причину бунтов и войн. Но пичкая читателя всей этой мерзкой пропагандистской стряпней, авторы не могут скрыть того ужаса, которым охвачен капитализм, боящийся и человека, боящийся и машины.
Капитализм хотел бы, чтобы на его заводах вместо живых людей были бы одни безропотные автоматы. И вот в угоду этим чаяниям американские фантасты выводят на сцену армии роботов, которые совершеннее я лучше людей, а поэтому и вытесняют их. Об этом говорят «Мечта бессмертна» Дель-Рея, «Адам Линк спасает мир» Э. Биндера и др. Но и с машиной капитализм не в ладу. Он не может обеспечить подлинный прогресс техники. Он боится ее развития, боится машин.
И это находит свое отражение в фантастической литературе. В рассказе «Заводные мыши» Гейера машины набрасываются на своего создателя.
Некоторые авторы пытаются показать будущее. Но его нет у капитализма. И читателю преподносят картины вырождения мира, гибели цивилизации и человечества, бегства на другие планеты с Земли, потрясаемой революцией.
Вот что ждет Нью-Йорк по мнению писателя Бонда («Город чудес»). Люди, ставшие дикарями, молятся на статую Свободы, как на идола. Город мертв.
Обреченность капитализма авторы стараются выдать за обреченность мира.
Но как бы ни изощрялись поставщики бредовой фантастики, народы мира верят в прогресс и светлое будущее, обращая свои взоры к стране счастья и свободы – к Советскому Союзу.
облако тэгов
