для себя

http://www.allmmorpg.ru/wow/nalozhenie-ch...

сабж

Библейская тематика вообще — вещь, которую надо трогать руками очень осторожно. И не стоит пытаться, если не чувствуешь в себе достаточно сил для этого. С какой-то другой темой еще вполне может пройти легкомысленный подход "вот я тут за пару часов навалял, что мы вчера на кухне обсуждали", но с Библией — нет. Во-первых, это неуважение. Во-вторых, ты с таким подходом не то, что тысячный, а страшно подумать за каким номером. И получается хорошо в итоге у единиц, причем, как ни странно, у тех единиц, которые подходят серьезно и, скажем так, старательно.

К чему я все. Пулман в небольшой книжечке выдвигает очередную бредовую идею по поводу христианства: что якобы Иисус Христос — это на самом деле не один человек, а два брата, один хороший (который, собственно, и умер на кресте), а второй плохой (который его сдал). Этот плохой — нечто среднее между Великим Инквизитором в ранней юности и Иудой. Далее Пулман пересказывает наиболее известные эпизоды из Библии, несколько переиначивая их на свой лад. Зачем он все это делает — совершенно неясно. Чтобы в итоге прийти к сногсшибательно новому выводу о том, что изначальное учение Христа все равно кто-нибудь когда-нибудь неизбежно переврет и из "как лучше" получится "как всегда"? — Ну а то мы не знали!

Мне кажется, вообще не стоит начинать говорить, в смысле, в литературе, на такие темы, если тебе нечего сказать серьезного и существенного. Потому что кухонные разговоры, будучи облеченными в литературную форму, будут сравниваться понятно с чем — не только с первоисточником, в смысле, Библией, а еще и со всей его последующей историей. И, разумеется, на этом фоне весьма средненькая кухонная философия и кухонное же остроумие будет смотреться чудовищно жалко. Что и вышло. Беда Пулмана, мне кажется, в том, что он на протяжении текста так и не определился, пишет он трагедию или стеб, и в итоге не получилось ни то, ни то. По сути книга более всего приближается к "Каину" Сарамаго, если брать современных авторов, но очень сильно не дотягивает до него качеством как литературного текста, так и самой идеи. Качество получилось как у Коэльо, и глубина, вернее, ее отсутствие — такая же. Для автора "Темных начал" очень странно, признаюсь.

upd. Вспомнила, из всей книги только один пассаж очень понравился: "Есть те, что живут правилами и накрепко цепляются за свою высокую нравственность, потому что страшатся быть подхваченными ураганом страсти, а есть другие — которые цепляются за правила, ибо страшатся, что никакой страсти нет и если они отпустят руки, то просто-напросто останутся на месте, нелепые и неподвижные; а это для них невыносимо. Живя в тисках железной выдержки, они могут притворяться перед самими собой, что лишь грандиозным усилием воли обуздывают великие страсти".

Я слышу четкий голос Ницше здесь ))

сабж

Да, я знаю, что тупо читать датские сказки на английском, но так уж вышло, что много лет назад, когда я еще только учила английский, мне подарили очень красивую книжку, и я наконец решила ее освоить. Вообще забавно, очень привыкаешь к нашему "стандартному", классическому переводу-пересказу Ганзен, некоторых общеизвестных героев даже не опознала сразу. Вполне вероятно еще, что в моем детстве переводы Андерсеновских сказок были и подредактированы — учитывая общую их прохристианскую направленность.

Андерсен, в отличие от почти всех классических детских сказочников (типа Гриммов, я имею в виду) — совершенно не трешевый автор. Единственный треш из всего тома — это "Красные башмачки", девочка с отрубленными ногами, восхваляющая милость Господа *где тут смайл с фейспалмом?* А все остальное настолько мило и не-ужасно, что детям, возможно, и скучновато. Цветы на балу, ожившие игрушки и прочие ути-пути. Хотя это правда мило, у Андерсена получается сделать именно мило, а не сахарно-противно, наверное, в этом и состоит великий талант. Даже обилие христианства не напрягает, потому что оно по тексту очень к месту, когда герои попадают в какую-то сложную ситуацию — вот тут и вспоминают, что а вдруг молитва поможет. Атеизм — до первой зоны с сильной турбулентности, короче.

Еще с изумлением обнаружила, что запомненный мной куски из сказок из детства не являются законченными, и у большинства сказок есть продолжение или развитие. Например, убейте, не помню, чтобы Дюймовочка выходила замуж)) Забавные открытия в этом плане.

А больше всего внезапно понравились те сказки, которые я в детстве не любила. Не волшебные, а сказки-притчи или басни, вроде "Нового платья короля". В детстве она мне казалась ну ужасно тупой — ну как можно не замечать, что на тебе нет одежды, думала я, что они, совсем там идиоты. И только ближе к 30 годам до меня таки дошло, что хотел сказать Андерсен. Особенно финал шикарен — а король продолжал делать вид, что все так и нужно, чтобы не потерять лицо, даже после крика ребенка. Вот уж воистину, "если твоя лошадь сдохла — слезь с нее", правило, которому обучают на всяких бизнес-тренингах. А датский сказочник уже это давно заметил. Или, к примеру, "Гадкий утенок" — как это похоже на жизнь, все детство тебя шпыняют за то, что ты не соответствуешь чужим стандартам, потом ты вырастаешь, устанавливаешь собственные стандарты и внезапно оказываются, что они всех устраивают и с тобой на самом деле все ок.

сабж

Упаси бог взяться за этот роман, ожидая классического фэнтези про королей и драконов. Скорее это нечто среднее между Норфолком и Эко и классической скандинавской мифологией, типа Эдд. Автор — знаменитый кельтолог, и просто потрясающий специалист по эпохе. Это очень чувствуется по роману. Он сложный. Он огромный. В нем море кишков и кровищи, а также прочих нелицеприятных подробностей войны и особенностей быта британских народов в Темные века, но это совершенно не производит впечатления, потому что не воспринимается как реальность.

Честно говоря, вообще почти ничего в "Пришествии" не воспринимается как реальность, да и не является ею. Описание обычного пира у короля, детальное, реалистичное, в котором король и его приближенные вполне здраво и логично обсуждают будущий военный поход, может внезапно закончиться прибытием стаи демонов Дикой Охоты. Далее следует буйство демонов, сверхъестественный лавкрафтовский ужас и игра короля в гвиндилл (нечто вроде шахмат и го, как я понимаю). А после того, как Охота улетает, все опять возвращается в привычный реалистичный мир, приходят в себя, приводят все в порядок.

Это очень сложно внятно описать, потому что "Пришествие" — редкий случай, когда не понятно, где на самом деле грань яви и реальности. Какая-то часть событий, безусловно, происходит в нашем привычном, реалистичном мире: войны, любовные истории, подготовка к осаде поселения, путешествия. Но другая — уже за гранью реальности, в мире мифологическом, где можно обернуться в шкуру убитого животного и буквально стать вепрем, где можно спуститься в ад и убить там давнего врага из реальности. Причем, в отличие от большинства других историй, где после путешествия в иной мир герой оказывается там, где был, и ничего не меняется, в данном случае все события мира нереалистичного непосредственно влияют на реальность, переплетаются, взаимопроникают. Разумеется, для этого существует специальный термин — мифологическое восприятие мира, только сам по себе он ничего не объясняет, пока не увидишь, как это работает, на примере. Точно так, как в мифе: вот реальность, а через шаг — уже древние боги и волшебные предметы, а дальше опять реальность, и это как идти в солнечный день под деревьями, ты то на солнце, то в тени.

Сам мир и таймлайн "Пришествия" — это Британия Темных веков, мир после артурианы. Удивительно интересное время, когда на одном пространстве схлестнулись не только множество различных племен — бритты, саксы, какие-то северяне, чуть ли не скандинавы, норманцы, франки — но и множество разных верований. Тут есть старые боги во главе с Одином, которые все еще не сдают своих позиций, есть зарождающееся, но крайне активное христианство, есть даже отголоски финских мифов про Вяйнемейнена и иже с ним, а также мифов про короля Брана. Хотя основное противостояние, конечно, между скандинавскими богами и христианством. При этом взгляд суровых британцев на христианство, мягко скажем, специфичен. Поскольку, принимая новую религию, они, разумеется, адаптируют ее под себя, свои идеалы и ценности, прежде всего. Христос у них предстает великим воином со своими апостолами в качестве госгородда (дружины), и все классические христианские ценности типа любви к ближнему и всепрощения, разумеется, даже не упоминаются. Плюс ко всему такой Христос гораздо ближе к народу, чем классический образ, и общается со своими приверженцами в точности как скандинавские боги, указывая им, что делать в конкретный момент жизни.

"Рунное послание Христа говорит о том, чтобы его последователи не мыли своих одежд и не стригли волос и бород в священный день, который мы зовем Суннадей. Что еще может это означать, как не то, что Христос самолично готовится пойти войной против светлых богов, живущих в Вэль-хеалле? Разве я сам не намеревался ни мыться, ни стричь волос, пока не опустошу весь Бриттене огнем и мечом?"

С другой стороны, возможно, такое специфическо мифологическое восприятие мира — это свойство именно зрения конкретного персонажа. Потому что повествование ведется от лица не кого-нибудь, а самого Мерлина, возродившегося после гибели Артура. И опять повторяется легенда о сражении белого и красного драконов. Возможно, именно Мерлин, как маг, видит оба мира одновременно — но не все остальные. Возможно, именно в этом и заключается его особенность, суть магии, а все остальное — лишь мелочи, которые на самом деле ничего не значат. Мерлин, точнее, Мирддин, рождается заново, переживает ряд приключений и наконец попадает ко двору короля Мэлгона, готовящегося к походу против враждебного племени.

В сферу влияния мифологии так или иначе попадают все персонажи романа (кроме одного, о котором позже). Сам короля за нарушение кинедда подвержен "девятидневной немощи", его сын испытывает верность своей жены волшебной мантией, придворный бард Талиесин создает магические картины своим даром и в этом даже превосходит самого Мерлина. Единственный человек, который от и до существует только в реальном мире, не "выпадая" в мифологический — это случайно оказавшийся в свите короля римский трибун Руфин, которого в Британию занесли неудача и непогода. Он один твердо стоит двумя ногами на грешной земле, и за счет этого один производит впечатление настоящего человека. Эпическому герою, будь то Беовульф или Зигфрид, не особо сочувствуешь, потому что не видишь в нем человеческих качеств и слабостей, только сплошной фатум. Руфин, напротив, этим очень выделяется от остальных персонажей: он настоящий. Я не хочу сказать, что все остальные персонажи плохи, а он хорош, просто они из разных жанров. Поэтому остальные персонажи, даже умирая жуткими смертями, вызывают только любопытство, а трибун — еще и понимание и сочувствие.

"- На нашем пути были знаки и видения, и я хочу удалиться от войска и подумать об их значении.

Трибун коротко рассмеялся.

— Вот уж точно, знаки и видения! — хрипло возразил но. — Знаки вопиющего нарушения дисциплины и видения полной неспособности усвоить основные принципы военного дела, заложенные Вегецием и Фронтином!"

Но в целом в романе куда больше мифологии и мистики, чем сюжета. Большую часть текста проводишь, недоумевая, каким же образом герой оказался там, где оказался, что вообще происходит и чего можно ожидать дальше. Внешний сюжет — подготовка к войне и битва — выглядит как очень тоненькая, периодически полностью исчезающая жила в мифологической породе. С одной стороны, это интересно, с другой — очень мучительно временами. Каждый раз, когда повествование возвращается в привычное русло военного похода, испытываешь облегчение. Мифология забавляет, но ни к чему не ведет, в этой части романа не чувствуется постепенного накала, доводящего до верхней точки — она есть только во "внешнем" военном сюжете. Поэтому читать его интересно, но не просто, остается ощущение, что ты продела некоторую работу, а не просто провел время.

Читать Набокова — одно удовольствие, а читать Набокова после литературы откровенно плохого качества — другое. Уже перестаешь обращать внимание на сюжет, и получаешь удовольствие от того, как он это делает, господи! Иная классическая музыка производит такой же эффект, как набоковское письмо, и совершенно не важно, что этим хотел сказать автор. Видела карточки Набокова, наброски к "Лауре", но все равно сложно представить, что творится у автора в голове, когда он так использует слова. Про Грина можно сказать, что Грин подбирает самый точный термин для конкретной ситуации, пусть не общеупотребительный, а именно конкретно-точный. О Набокове такого не скажешь, потому что у Набокова никогда нет конкретной ситуации, существующей вне материи текста, все его ситуации, люди, сюжетные события суть — текст. Пафосно звучит, но, собственно говоря, не знаю, как еще это сформулировать. Поэтому содержание романов Набокова невозможно пересказать: будучи изложенным другими словами, оно утрачивает всю свою привлекательность, становясь странным, безумным, пошлым, никаким. "Дар", к примеру: ну, пишет человек свой роман, ну, написал. Как передать это цветение садов и пенье птиц — неясно.

С "Подлинной жизнью" та же история: безымянный рассказчик хочет написать биографию своего недавно умершего сводного брата, который был знаменитым писателем. И начинает, разумеется, с набора материала: встречается со знакомыми Себастьяна, пытается разыскать его последнюю роковую любовь. До написания, собственно, дело так и не доходит. Но Набоков так ловко поворачивает сюжет, что, с одной стороны, изначально зная, что герой-писатель уже мертв к "настоящему" читателя, проживаешь его жизнь от юности до самой смерти. Вроде бы и осознавая, что это история в истории, значит, вещь во второй степени эмоционально отдаленная от читателя. С другой стороны, фигура повествователя настолько зыбка и сомнительна, что непонятно, где на самом деле картина, а где — рама. И жизнь Себастьяна, показанная в небольших эпизодах, пересказом третьих лиц, кажется куда реальнее, чем жизнь рассказчика.

Судьбой рассказчика по-настоящему проникаешься только под конец, когда он (в воспоминаниях) спешит к умирающему брату, ночь, забыл деньги, зима, спальный вагон с непонятными и отвратительными телами, нервы, невозможность повлиять на скорость хода поезда, боязнь опоздать, усталость. Потрясающе описана вся гамма ощущений, которая бывает в таких ситуациях, когда внутренняя тревога умножается на крайне неприятное окружение. И если принять на веру, что героев не два, а один, и этот герой на пороге смерти — такой ужасный ночной зимний поезд отлично изображает этот порог.

Хотя трактовок романа, разумеется, сколько угодно. Есть, например, мнение, что это не безымянный герой пишет книгу, а сам Себастьян Найт, уже почти покойный, и это его последний, автобиографический роман. Объяснять Набокова, на мой взгляд, так же весело, как заниматься теологией, и так же бессмысленно с точки зрения уяснения конечной истины.