сабж

Я раньше не читала Заболоцкого в промышленных масштабах и вообще почти не была знакома с его творчеством, так что целый здоровый том, включающий в себя все основные его стихи и прозу в хронологическом порядке был для меня большим открытием. Еще большим открытием было осознать, что Заболоцкий до тюрьмы и после тюрьмы (с 1939 по 1946 годы) — это вообще два разных поэта по сути.

Заболоцкий до 1939 — слегка безумный, "разудалый", совершенно необузданный, если можно так выразиться. С обэриутами, кроме Хармса, я тоже не была особо знакома и общее их стиль и направление не представляла. Хармса я не люблю и не понимаю. Этот "ранний" Заболоцкий своей необузданной фантазией, нелогичностью и немелодичностью тоже не сказать, чтобы казался мне идеальным автором — он для меня слишком "буйный". Но зато в этом своем буйстве фантазии Заболоцкий совершенно уникален — и по-своему прекрасен. К примеру, часто цитируемая в нашем доме трагическая история цыпленка из стихотворения "Свадьба":

"... Цыпленок, синий от мытья.

Он глазки детские закрыл,

Наморщил разноцветный лобик

И тельце сонное сложил

В фаянсовый столовый гробик.

Над ним не поп ревел обедню,

Махая по ветру крестом,

Ему кукушка не певала

Коварной песенки своей:

Он был закован в звон капусты,

Он был томатами одет,

Над ним, как крестик, опускался

На тонкой ножке сельдерей.

Так он почил в расцвете дней,

Ничтожный карлик средь людей."

Из всех до-тюремных стихотворений меня лично больше всего зацепило "Сердце-пустырь" — для Заболоцкого того периода какое-то очень личное, очень сдержанное, без привычной его насмешки, издевки и выдумки:

Прозрачней лунного камня

Стынь, сердце-пустырь.

Полный отчаяньем каменным,

Взор я в тебя вперил.

С криком несутся стрижи, —

Лёт их тревожен рассеянный,

Грудью стылой лежит

Реки обнаженный бассейн.

О река, невеста мертвая,

Грозным покоем глубокая,

Венком твоим желтым

Осенью сохнет осока.

Я костер на твоем берегу

Разожгу красным кадилом,

Стылый образ твой сберегу,

Милая.

Прозрачней лунного камня

Стынь, сердце-пустырь.

Точно полог, звездами затканный,

Трепещет ширь.

О река, невеста названная,

Смерть твою

Пою.

И, один, по ночам — окаянный —

Грудь

Твою

Целую.

В целом стихи Заболоцкого, особенно ранние, оставляют впечатление большой выдумки и куража. Это как кубизм на фоне классицистского рисунка — и результат "я так вижу", и вызов общепринятым вкусам и канонам в равной степени.

Еще, конечно, гениальные "Меркнут знаки зодиака" — пожалуй, именно в этом стихотворении — лучшее и максимальное воплощение всего веселого, буйного и вычурного таланта Заболоцкого, идеальное по соотношению формы и содержания.

"... Меркнут знаки Зодиака

Над постройками села,

Спит животное Собака,

Дремлет рыба Камбала,

Колотушка тук-тук-тук,

Спит животное Паук,

Спит Корова, Муха спит,

Над землей луна висит.

Над землей большая плошка

Опрокинутой воды...."

Большая часть действительно крутого и запоминающегося — написанно до 1939 года — "Ночные беседы", поэма "Торжество земледелия" (совершенно укуренный вариант 4 сна Веры Павловны, переложенный на крестьянский вопрос), поэма "Безумный волк", которая просто совершенно укуренная и этим прекрасна. Шикарная штука "Лодейников", наконец, во всех своих вариантах:

"...Лодейников склонился над листами,

И в этот миг привиделся ему

Огромный червь, железными зубами

Схвативший лист и прянувший во тьму,

Так вот она, гармония природы,

Так вот они, ночные голоса!

Так вот о чем шумят во мраке воды,

О чем, вдыхая, шепчутся леса!.."

Читать это надо со страшным выражением лица и выразительно вращая глазами, видимо, для создания комического ужаса.

Все эти вещи не задевают меня эмоционально, но все равно страшно крутые. По-человечески цепляет, например, "Седов". С другой стороны, чем ближе к 1939 году, тем больше откровенной коньюктурщины — всякое прославление Партии, Сталина и тд.

В 1938 Заболоцкого арестовали, пытали во всем известном доме на Литейном, приговорили к пяти годам лагерей за троцкистскую контрреволюционную деятельность и отправили в Комсомольск-на-Амуре. Ближе к концу заключения его перевели на поселение на Алтай, и только в 1946 разрешили вернуться жить в Москве. Стихов начиная с 1939 и до конца заключения он не писал — или они не сохранились.

В мой сборник входит его Автобиография, История заключения и сто избранных писем жене из тюрьмы. Читать это ужасно — не тем, что в них описываются какие-то сверх-ужасы, а тем, как обыденно эти реально происходящие сверх-ужасы звучат. Он пишет про погоду, работу чертежником, просит махорки, наставляет сына, чтобы тот помогал маме — такие очень простые человеческие вещи, все меньше надежды. С другой стороны, жена, которая с двумя маленькими детьми честно ждала его пять лет — и, кстати, пережила его впоследствии на 40 лет. Читать эти письма не страшно, а именно что очень тоскливо.

Заболоцкий после тюрьмы, стихи начиная с 1946 — все более и более выхолощенный, нейтральные стилистически и содержательно, пустые и гладкие. Никакие. Вот ручьи, вот весна, безопаснее всего говорить о погоде — и стихи писать тоже. Он все еще талантливый писатель, конечно, и местами сдержанность даже пошла ему на пользу, сделав чуть строже и глубже.

Мне вот "Гроза" очень нравится из после-тюремного периода:

"Содрогаясь от мук, пробежала над миром зарница,

Тень от тучи легла, и слилась, и смешалась с травой.

Все труднее дышать, в небе облачный вал шевелится.

Низко стелется птица, пролетев над моей головой..."

Но той уникальной безуминки, которая отличала его от всех остальных просто неплохих и ровных поэтов — слишком много вещей, про которые можно сказать "ну, вроде неплохо" — и тут же о них забыть. Я, кстати, с изумлением выяснила, что "Журавли", которых все учили в школе, и "Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана" — это стихи Заболодкого. А также "Опротивели Марусе // Петухи да гуси. // Сколько ходит их в Тарусе, // Господи Исусе", которые поет Гребенщиков. Но среди нескольких выдающихся вещей — множество совсем проходных, которых не было и вовсе до тюрьмы.

Еще в моей книжке есть с десяток статей Заболоцкого по разделу "Литературная критика", но сказать о них ничего хорошего я не могу — обычные газетные перепалки и "вступительные статьи", не что-то, имеющее научную ценность.