http://fantlab.ru/autor2710

точно пора напиться

больше изданий, по-моему, ни у кого на сайте нет. хорошо, что здравомыслящий duke не дал мне внести всю тысячу писем.

сабж

Это какие-то издержки то ли уроков и олимпиад по литературе, то ли личных склонностей — мне бывает сложно, практически невозможно воспринимать что-то "как есть", в отрыве от предыдущего литературного опыта. Так и во время чтения "Михаэля" мне постоянно вспоминался "Избранник" Манна. Когда дошло до размышлений доктора о том, чем он там питался в прериях, уж не манной небесной ли, я буквально чуть не рассмеялась (в "Избраннике" будущий папа именно что питался манной, literally). Вообще забавно, как один и тот же сюжет о существе слегка не от мира сего может преломляться в зависимости от исторического контекста. Родись Михаэль лет на пятьсот раньше в Западной Европе — и его уже вполне могли бы причислить к лику святых за отшельничество и терпение, а если бы не повезло, то и за мученическую смерть. В любом случае, он мог бы не остаться незамеченным. Но в ЮАР времен апартеида, когда всем не было дела не то что до него, а до тысяч и сотен тысяч других граждан, у него не было другого варианта судьбы, кроме как скитаться где-то в безвестности, не оставляя следа почти ни в чьих душах. До Идиота ФМ ему все же слишком далеко, хотя, я бы сказала, они стоят на одной линии, пересекающейся с линией всего остального человечества под прямым углом.

Странно и мило, что судьба никому не нужного отшельника, молчуна, существа не от мира сего, так задела хоть кого-то — я имею в виду врача в лагере. Размышления врача придают истории совсем другие, чуть более тревожные тона — потому что, в отличие от Михаэля, он-то как раз и рефлексирует. "I alone cas see you as neither a soft case for a soft camp not a hard case for a hard camp but a human soul above and beneath classification, a soul blessedly untouched by doctrine, untouched by history, a soul stirring its wings within this stiff sarcophagus, murmuring behind that clonish mask". С другой стороны, они в большей степени делают честь самому врачу, чем предмету размышлений. Это как раз тот случай, когда красота в глазах смотрящего, а равно как святость, глубина, невинность и прочие анти-глобалистские добродетели.

Мне как любителю одновременно Кутзее и Достоевского очень нравится наблюдать, как Кутзее берет что-то у ФМ и преломляет это по-своему, пересказывает на свой лад так, что и не узнать сперва. Достоевский создал своего Иисуса в лице аж двух персонажей — князя и Алеши Карамазова. Кутзее создает своего Иисуса в лице Михаэля, если можно провести такую параллель — при этом идет не напрямую от Библии, а скорее от ФМ, который шел от Библии. Со всеми скидками на регион, время, реалистичность и сухость. Можно взять любую историю ФМ и посмотреть, как Кутзее перепишет ее: вместо ярких эмоциональных взрывов, постоянного напряжения и лихорадочности останется ощущение бумаги, ровного рассуждения и рационализации, вместо духовных откровений и порывов — полумысли не совсем разумного существа. Не менее ценные при этом, но именно на уровне рассуждений, наблюдений, логики, а не чистой эмоции.

Мне очень нравится вот этот пассаж и идея из мыслей Михаэля: "When my mother was dying in hospital, he thought, when she knew her end was coming, it was not me she looked to but someone who stood behind me: her mother or the ghost of her mother. To me she was a woman but to herself she was still a child calling to her mother to hold her hand and help her. And her own mother, in the secret life we do not see, was a child too. I come from a line of children without end. He tried to imagine a figure standing alone at the head of the line, a woman in a shapeless grey dress who came from no mother; but when he had to think of the silence in which she lived, the silence of time before the beginning, his mind baulked". По сути, это оправдание существование всех религий: испуганные дети хотят, чтобы существовал ну хоть кто-то взрослый, кто о них позаботится, придет и спасет, и вообще "следит за порядком". Классический образ Богоматери, заступницы и утешительницы. И страшная темнота, которую может выдержать только существо божественной сущности, но не человек.

Впрочем, Михаэль выдерживает эту страшную темноту полного одиночества без малейшего напряжения — но он и не несет ни за кого ответственности, даже за себя самого. Если в романе и есть что-то фантастическое, то это как он умудрился не умереть, год живя на улице на "подножном корму" — когда куда более здоровые и благополучные во всех отношениях люди умирают по сущим пустякам. Весь текст Михаэля, за исключением начала, попыток выбраться из Кейптауна в компании еще живой матери, — очень эмоционально спокойный, не вызывающий ни малейшего трепета. Странно, казалось бы, именно на середину романа и приходятся наиболее суровые, жесткие вещи из тех, что с ним происходили — бродяжничество, голод, лагерь для интернированных. Но на самом деле, вне связи, взаимоотношений и обязательств перед другими людьми читатель видит только одно — внутреннюю тишину, наполняющую героя. Эту тишину нарушала только его мать, в силу объективных и неизбежных причин, но больше Михаэль не позволяет делать этого никому — и так и остается в тишине.

Я испытываю нежные чувства к каждому появлению фигуры автора в собственных произведениях. У Набокова, например, получается обычно очень трогательно. И у Кутзее тоже вышло мило и трогательно, отсыпь мне немного твоей тишины, дорогой герой, и герой с радостью показывает, как именно это делается.

Притом, что Мандельштам в принципе относится к очень небольшому числу любимых мной русских поэтов, раньше я как-то у него все стихи не читала. А тут просто купила сборник "полное собрание поэзии и прозы в одном томе". И с удивлением обнаружила, что Мандельштам больше прозаик, эссеист и переводчик, чем поэт. По количеству, во всяком случае. Стихов — всего 200 страниц, а это, в общем, не слишком много.

Вообще у меня образ Мандельштама сформировался по чьим-то отрывочным воспоминаниям и дневникам, скорее всего, МЦ, которую я читала в бешеном количестве и все подряд в свое время. Такой забавный, немного смешной и неловкий еврейский мальчик с нечеловеческим, странным талантом, абсолютно не приспособленный к жизни и страшно, страшно умерший в 37 году. Не знаю, насколько это соответствует истине — но вполне вероятно. По стихам, по крайней мере, такое впечатление не опровергается. МЦ может быть пафосной, Ахматова эстетствующей, Маяковский громогласным, Есенин душевным, но Мандельштам больше и ярче всего — странен. Не могу даже ткнуть пальцем, где и чем именно, потому что — везде, во всем. Мне больше всего их всех стихов запало вот это:

А вам, в безвременьи летающим

Под хлыст войны за власть немногих, -

Хотя бы честь млекопитающих,

Хотя бы совесть — ластоногих,

И тем печальнее, тем горше нам,

Что люди-птицы хуже зверя,

И что стервятникам и коршунам

Мы поневоле больше верим.

Как шапка холода альпийского,

Из года в год, в жару и лето,

На лбу высоком человечества

Войны холодные ладони.

И это проходит в разделе "шуточные стихи". Впрочем, с сотого прочтения я даже начала понимать, что это, наверное, плюшевый стеб на того же Маяковского и иже с ним, вплоть до Библии — "итак, готовьтесь жить во времени, где нет ни волка, ни тапира". Но все же от звучащей в нем музыки никак не избавиться.

Еще одно стихотворение, которое меня поразило -

"Среди лесов, унылых и заброшенных,

Пусть остается хлеб в полях нескошенным!

Мы ждем гостей незванных и непрошенных,

Мы ждем гостей!

Пускай гниют колосья перезрелые!

Они придут на нивы пожелтелые,

И не сносить нам, честные и смелые,

Своих голов!"

и тд. Если я все правильно посчитала, автору 15 лет. Пятнадцать, даже странно, кто писал в пятнадцать лет настолько странные стихи, а не бесконечно сопливые и гладкорифмовые тексты про собственное одиночество и уникальность. Вообще очень забавно, когда читаешь подряд, в хронологическом порядке и большом количестве, чьи-то стихи, обычно видно, как поэт *растет*. Как меняется письмо, появляется голос. По МЦ очень видно, ее юношеские стихи — очень гладко-беспомощные в основном и совершенно никакие. А Мандельштам, кажется, уже родился сразу готовым поэтом, и написанное в 907 году не слишком отличается по тону, стилю и уровню от написанного в 37 — и даже не более позитивно.

Еще чудесный момент в перечитывании классиков — то, что узнаешь, откуда же цитаты, которые у тебя уже сто лет на слуху. Огромное количество таких в свое время почерпнула, когда читала подряд Есенина. И у Мандельштама их тоже есть, даже с учетом общей странности всех стихов и неразрывности его текстов:

"Лишь тот умеет похвалить,

Чье осуждение сурово".

"Бывает сердце так сурово,

Что и любя его не тронь!"

"Помоги, Господь, эту ночь прожить,

Я за жизнь боюсь — за твою рабу...

В Петербурге жить — словно спать в гробу".

При этом у Мандельштама огромное количество именно шуточных стихов, написанных в насмешку над кем-то из знакомых, ситуативных. Складывается впечатление, что большая часть из его текстов — именно ситуативна, не то чтобы особо тщательно обрабатывалась, а писалась именно на лету, мгновенно. Поэтому несмотря на перебивку ритма и рифмы они настолько легки. Забавно, я в принципе мало знаю Мандельштама, действительно, но что знаю у него давно, знаю в основном наизусть — притом, что никогда специально не учила, а просто иногда перечитывала. Удивительно странные слова странным образом очень ловко складываются, как пазл. "Я список кораблей прочел до середины" запоминается мгновенно, точно также как "Не веря воскресенья чуду на кладбище гуляли мы")

Отдельный момент, который меня очень цеплял и цепляет за живое — 37 год и все с ним связанное. У меня, может, слишком живое воображение, но мысль о данном конкретном персонаже, умирающем от голода в сталинских лагерях, вызывает у меня ужас, ужас. О других не вызывает, а о Мандельштаме — да. Может, дело в сложившемся в моей голове образе создания хрупкого и беспомощного, абсолютно не от мира сего. И стихи у Мандельштама на эту тему и вокруг нее — чудовищно страшные, по производимому эмоциональному впечатлению сравнимые только с "Бесами".

"Твоим узким плечам под бичами краснеть,

Под бичами краснеть, на морозе гореть.

Твоим детским рукам утюги поднимать,

Утюги поднимать да веревки вязать.

Твоим нежным ногам по стеклу босиком,

По стеклу босиком, да кровавым песком.

Ну, а мне за тебя черной свечкой гореть,

Черной свечкой гореть да молиться не сметь".

"Мы живем, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны,

А где хватит на полразговорца,

Там припомнят кремлевского горца".

И самое-самое, просто квинтессенция Мандельштама и его судьбы:

"Куда как страшно нам с тобой,

Товарищ большеротый мой!

Ох, как крошится наш табак,

Щелкунчик, дружок, дурак!

А мог бы жизнь просвистать скворцом,

Заесть ореховым пирогом -

Да видно, нельзя никак..."

и действительно, не вышло.

Про стихи Мандельштама вообще сложно сходу что-то говорить, потому что они требуют либо интуитивного понимания и приятия, либо глубокого вдумчивого литературного анализа. Вторым заниматься применительно к стихотворчеству в целом — дело довольно неблагодарное, а интуитивное приятие сложно как-то логически объяснить. Вот ложатся мне странные строфы Мандельштама на душу, даже про волка и тапира, так, как мало чьи. Если я про себя кого-то тихо декламирую, то это с большой вероятностью оказывается именно Мандельштам.

А вот это — мой любимый стиш у него. Все на этом :)

"Когда, уничтожив набросок,

Ты держишь прилежно в уме

Период без тягостных сносок,

Единый во внутренней тьме,

И он лишь на собственной тяге,

Зажмурившись, держится сам,

Он так же отнесся к бумаге,

Как купол к пустым небесам".

сабж

Не спрашивайте, зачем я это читала — потому что книга почему-то оказалась в моем доме, а мой Апокалипсис в этом году предусматривает чтение тех бумажных книг, которые есть дома. Как она оказалась в моем доме — другой вопрос.

Нет. надо раз и навсегда заречься читать антологии рассказов современных авторов, что наших, что зарубежных. В обоих случаях — жалкое, душераздирающее зрелище. Любой фест фанфиков по малобюджетному сериалу даст такой антологии сто очков форы. В целом складывается ощущение, что в антологии пихают тех авторов, которые настолько бездарны, что не в состоянии продать ничего по отдельности и не в состоянии даже написать форму покрупнее. Притом, что технически вот есть классики малой формы, но что-то ни в одной антологии я не видела приближения даже к уровню, скажем, Борхеса.

Эта антология, как уже следует из названия, подобрана по принципу "взглянули звери на пейзаж и прошептали: ералаш". Причем принцип соблюдается не только в соотношении рассказов, но и внутри самих рассказов тоже, вот что печально. За всю дорогу мне попался только один более ли менее "чистый" текст, в котором отдельные моменты не вызвали отторжения, изумления или непонимания — "Ледяной ад". И тот настолько простой и наивный по сути и исполнению (мы пошли побеждать зло и победили оное, ура нам), что назвать его хорошим язык никак не повернется. Все остальное же — типичный ералаш в чистом виде. Такое впечаление, что авторы не ставили своей задачей написать добротный, интересный и захватывающий текст, а ставили своей задачей пооригинальней выпендриться и в целом, и в деталях. Не заботясь о том, чтобы читатель что-то понимал, чтобы складывалась картинка нарисованного ими мира, чтобы персонажи выглядели живыми существами, а не невнятными говорящими функциями. Временами остается впечатление, что читаешь новеллизацию чьего-то горячечного бреда — отовсюду торчат какие-то щупальца, крысиные рыла, брамсели, бутылки с ромом, воняет долхым китом недельной давности, женщины-капитаны превращаются в леопардов, хакеры тянут свои провода по песку и тд. И вездесущая "Месть королевы Анны", как будто употребление этого названия было обязательным условием челленджа. За всеми этими дровами совершенно не видно леса, то есть, собственно, ни пиратской романтики, ни фэнтези, ни вместе, ни по отдельности. Вообще мне кажется, что чрезмерное усложнение мира, сюжета, персонажей в рамках малой формы — роспись автора в собственном бессилии. Это если ты пишешь ВК, стоит потратить кучу времени и сил на создание и проработку мира, религий, рас и тд. Но в рассказе задача автора — рассказать историю, желательно так, чтобы новые для читателя имена и названия не занимали больше 50 % текста. В данном случае я не вижу, где бы это удалось сделать хорошо. Сами по себе истории, вне неуместо нагроможденного фантастического антуража — либо чрезмерно бредовы, либо чрезмерно банальны, либо их попросту нет.

Пришла к выводу, что лучшим образчиком темы и формы является "Вдова Чинга, пиратка" Борхеса, а приведенное в антологии подлежит публичному сожжению на главной площади.

Все ухудшается откровенно плохим переводом по большинству рассказов.

Испытываю теперь непреодолимое желание провести ритуальное очищение путем чтения Льва Толстого или, на худой конец, Томаса Манна.

ps книгу готова отдать желающим за шоколадку.

По соотношению структуры и содержания "Молот ведьм", как ни смешно, больше всего напоминает диссертацию средней руки. Классическая схема: первая часть — "обзор литературы по теме". Тут имею выразить большой респект авторам, потому что литературы по теме они, действительно, перекопали немало. От Аристотеля (гыгы) и Оригена — до Фомы Аквинского. Первая часть по сути представляет собой вопросы чисто теологического характера, которые необходимо разрешить, прежде чем приступать к практической части преследования и изничтожения ведьм. Католично ли утверждать, что колдовство в принципе существует и возможно? (ответ, разумеется, да, иначе книга теряет всякий смысл). Почему Бог, будучи всеблагим и всесильным, допустил существование такой мерзости, как колдуны и ведьмы? (ответ в духе классических теодицей — потому что Бог в придачу еще и непостижим, и то, что для нас зло, с точки зрения вечности может обернуться добром). Также решаются вопросы, стоящие, скажем так, на границе теории и практике — об оборотнях, суккубах и инкубах, о том, как становятся ведьмами и тд. Каждый вопрос — с многочисленными цитатами из различных источников и их толкованием, не оставляющим сомнений в том, как правильно с точки зрения доктрины. Например, со ссылками на Библию, Фому, Августина и Грациана рассматривается маленький вопросик, почему ведьмы зловредно действуют и на грешников, и на праведников. При этом наведение порчи на грешников по сути даже может дать позитивный результат — ведь естественная смерть по канону искупает только первородных грех, но не благоприобретенные при жизни другие грехи. "Однако насильственная смерть, является ли она заслуженной или незаслуженной, всегда искупает грех, если она встречена в терпении и с благодарностью".

Вторая часть — научно-практическая, рассматривающая отдельные способы околдования и то, как их снять. Чего бедные колдуны только не делают — насылают град, бури, болезни, смерть, неудачу в делах и разногласия в семействе, а также импотенцию, пожирают крещеных и некрещеных младенцев, в том числе еще нерожденных, вступают в половые отношения с дьяволом, летают, участвуют в шабашах и тд. На фоне средневекового безынтернетья интересная жизнь была у ведьм. Интересней, пожалуй, только у инквизиторов, которые весь этот бред начала слушали, а потом систематизировали. На фоне традиционных злодеяний ведьм, которые обычно приходят на ум, есть совершенно фееричные примеры. Например, длинный пассаж про различных святых мужей, которые мучались плотской похотью (коя, разумеется, есть результат ведьминских чар) и в итоге избавились от нее с помощью ангельских сил, в духе "и он к устам моим приник и вырвал грешный мой язык". Точнее, "и они отрезали у меня то, чем я нанес оскорбление их семье", как писал Абеляр Хороши ангельские силы, нечего сказать; зато сколько времени освобождается для работы, с другой стороны.

С другой стороны, утрата этого не-жизненного-важного органа далеко не всегда почему-то считается позитивным событием в жизни средневекового мужчины. Этому судьбоносному для мировой теологии вопросу даже посвящена отдельная глава — "О способе, коим ведьмы лишают мужчин полового члена". Казалось бы, лишили тебя, живи и радуйся, свободный от тягостей греха, ан нет. Приводимые Ш&И с примеры совершенно фееричны. "Наконец, что нужно думать о тех ведьмах, которые такие члены в большом количестве, до двадцати или тридцати зараз, скрывают в птичьем гнезде или ящике, где они движутся, как живые, и принимают пищу, что многие видели и повсеместно известно?" — вопрощают авторы. Ваш покорный слуга читатель, рыдая пацталом, тоже не знает, что об этом думать, но просит ему тоже отсыпать этой волшебной травы

Из всех многочисленных описанных видов колдовства при этом большая часть из них осуществляется только и исключительно женщинами. Мужчины-колдуны на арене практически не фигурируют. Единственное исключение Ш&И делают для так называемых "стрелков-колдунов" — мужчин-воинов, заключивших договор с дьяволом с тем, чтобы он гарантировал им самую меткую стрельбу. И Вильгельм Телль во главе адова воинства, короче. В остальном же главные подозреваемые во всех колдовских делах — только и исключительно женщины, причем независимо от возраста, социального и семейного положения.

Последнее в этой части — в раздел "изучить и применить" — 7 условий, которые должен соблюсти инквизитор, коль скоро он не хочет закончить дни свои, будучи выброшенным демоном из окна на асфальт. Гарантий, понятно, не дается)

Третья часть — собственно практическая, как начинать, вести и заканчивать процесс против ведьм. По стилистике больше всего напоминает "Административный регламент по исполнению государственной функции..." Приводятся примерные образцы того, как должен звучать приговор в различных случаях, какие вопросы нужно задавать подозреваемой при допросе, какие вопросы задаются свидетелям. Прообраз процессуального кодекса в условиях инквизиционного процесса, в общем). Учитывая, что для сожжения достаточно, чтобы о женщине просто шла дурная молва, без деталей преступления, все доказательства приобретают оттенок "человек, похожий на генерального прокурора, с женщинами, похожими на проституток, в месте, похожем на баню" С точки зрения законности, конечно, феерический бред, зато формально все вполне неплохо — на каждый чих оформляется письменный документ у нотариуса и тд.

По итогам — книга, действительно, интересна и всеобъемлюща. Ее продолжительный авторитет и многочисленные переиздания вполне понятны в этой связи — действительно, программный труд в своей области. И читать ее весьма забавно, особенно если стараться не думать, что реальных людей реально пытали и сжигали, основываясь на том, кто на кого посмотрел и у кого заболела корова.