Я купила этот сборник Кузмина потому, что в него включены все те стихи, что не вошли в довольно полное собрание из "Новой библиотеки поэта", и часть из них, насколько я понимаю, вообще публикуется впервые. В "Новой библиотеке" их не было отчасти по цензурным соображениям, как пишет Н.А. Богомолов, готовивший оба сборника, но, прочитав их, я не вижу тому особых причин. Ничего особо страшного в политическом или эротическом смысле в этом новом сборнике нет — разве что несколько удивляют восторженные стихи, связанные с революцией 1905 года, а также началом Первой мировой, не то чтобы ура-патриотические, но около того.

В остальном же стихи, которые вошли в этот сборник, кажутся мне довольно посредственными, по кузминским меркам, по крайней мере. Порадовала и посмешила только одна эпиграммка:

Соллогубу

(на женитьбу его на Чеботаревской)

Поклонник ревностный де Сада,

Он с ней вступил в конкубинат.

Я счастью князя очень рад —

Анастасии жаль мне зада.

Для исследователей творчества Кузмина это, конечно, очень полезное издание, но, пожалуй, только для них, а не для широкой незаинтересованной публики. Тем более что стихи составляют от силы пятую часть в томе, а все остальное — обширная и зачастую неудобопонятная переписка Кузмина с различными деятелеями той эпохи. Мне запомнилась только часть переписки с Брюсовым (довольно интересная в плане понимания литературного процесса) и с Георгием Чичериным, другом детства Кузмина и впоследствии видным революционным деятелем, наркомом иностранных дел. Причем в этой переписке наибольший интерес представляют письма Чичерина, как не странно — видно, что это человек огромной эрудиции, умный и глубокий. И при этом — горячий сторонник революции. На его фоне Кузмин выглядит недообразованным попрошайкой — учитывая, что Чичерин по дружбе содержал Кузмина много лет.

Письма со стороны Кузмина в основном не то чтобы малоинтересные, но вызывающие некоторое отторжение. Он все время и у всех просит денег, причем так, как делают это люди без стыда и совести — умоляя, преувеличивая, клянясь отдать срочно же (чего, разумеется, никогда не происходило). Меня неприятно поразило письмо, адресованное, кажется, тому же Чичерину, в котором Кузмин сначала подробно и поэтически расписывает, как он разочаровался в жизни и пришел к решению покончить с собой, и добыл револьвер, и бла-бла, а под конец просит конкретную сумму, которой адресат должен откупиться от его самоубийства. Такого захода достаточно, чтобы потерять к человеку всякое уважение, и Чичерин должен был обладать большой волей и любовью к людям, чтобы не ответить ему — "ну валяй уже, стреляйся, денег не дам".

Большинство писем из переписки требуют детального комментария (который и приведен, в основном в виде цитат из кузминских же дневников), но и с такой позиции заинтересуют скорее литератутоведов. Самостоятельной художественной ценности я там не вижу (кроме отдельных писем Чичерина).

сабж

Последний роман из трилогии про Геда, пожалуй, самый прекрасный. Технически он почти идеально завершает круг, выводя самого героя и ситуацию вокруг него на новый виток спирали. В первом романе Гед выпустил свою тень и вынужден был гнаться за ней почти до конца мира, а старый archmage умер, закрывая открытую им щель между мирами. Второй роман — очень-очень камерный, ограниченный не только определенным островом, но более того — конкретным подземельем. Все происходит в одном месте, и скитания по лабиринту представляются некоей противоположностью свободному движению по морю. И, наконец, в "The farthest shore" Гед опять отправляется в путешествие куда глаза глядят, только в этот раз исправляя зло, причиненное другим, но также заплатив за это высокую цену.

Не надо прилагать особых усилий, чтобы сообразить, что все путешествия Геда в каждой из этих книг — такая расширенная юнгианская метафора самопознания. Он борется не столько со внешним злом, сколько со внутренним — и Ле Гуин прекрасно рисует это в романе. Колдуны, наиболее восприимчивые представители народа, первыми пострадали от того, что в мире "стало что-то не так", начали забывать свое искусство и самих себя. Постепенно от этого начали страдать и простые люди, пока не осознавая, что же именно происходит, но остро чувствуя это "не так". Никакого внешнего зла не произошло, никакие банды орков и гоблинов не нападали на мирные острова — но сомневаться в существании зла, которое заходит изнутри, не приходится.

"Дальний берег" — еще и история про передачу опыта, преемственность поколений. Юный спутник Геда обещает стать великим королем (хотя об этом пока мало кто знает, а меньше всего — он сам), но до этого еще очень далеко. Но именно то, что делает Гед сейчас, вынесенный им из этого плавания опыт и сделает его таким, я думаю, и Гед делает это совершенно сознательно. Он не разглядел в мальчике никакого короля — скорее, материал, из которого можно сделать короля, и одним действием решил убить двух зайцев.

Меня очень задевает лично в этой книге изображение мира мертвых — этот тихий мир сумерек, где не происходит ничего ужасного, но никто ничего не делает и никто никого не узнает. Тюрьма без границ и без наказаний, тюрьма внутренняя. Почему-то мне кажется, что именно этот вариант загробного существования самый правдивый — во всяком случае, умирающий мозг скорее нарисует тебе именно такую картину, чем чертей или ангельское пение. В этом есть какая-то жутковатая, но успокаивающая правдивость.

Книга построена следующим образом: Згарби выбирает какого-то художника и пишет про него очень короткую, буквально на пару страничек, статью. Причем в этом нет ничего от библиографического справочника: из книги Згарби далеко не всегда ясны даты или место жизни художника, какие-то другие формальные аспекты биографии. Он пишет скорее о каком-то значимом для этого художника приеме, разбирает какую-то одну важную картину или даже рассматривает какую-то одну деталь на одной картине. Понятно, что нельзя объять необъятное, и даже про каждого из второ- и третьестепенных ренессансных художников можно сказать очень многое, если ты историк искусства и посвятил этому жизнь. Но Згарби выбрал лучший способ погрузить в это не столь образованного читателя: через цепляющие детали, "человеческие" подробности — без формализма и без искусствоведческих сложностей. Зато с огромным количеством иллюстраций, как картин целиком, так и деталей в них. Иллюстраций больше, чем текста, но текст настолько интересен, что это вполне компенсирует его небольшой объем.

Не считая известных и давно любимых вещей, я открыла для себя из этой книги несколько картин/художников (кое-кого — заново, в другом свете).

Удивительная фреска Франческо дель Косса "Апрель" в Палаццо Скифанойя в Ферраре. Жаль, что мы в свое время туда не попали:

Мелоццо да Форли "Сикст IV назначает Платину префектом Библиотеки", Пинакотека Ватикана. Какие изумительно чистые и строгие линии — и в архитектуре, и в позах, и даже в драпировках!

Антонелло да Мессина "Мадонна Аннунциата", Палермо. Знаменитая картина, но только с комментарием Згарби я смогла ей по-настоящему проникнуться.

Пьеро ди Козимо "Смерть Прокриды", Лондон. Обратите внимание на грустную собаку и других собак, занятых своими делами. "Abour suffering they were never wrong, these old masters", как писал Оден. Вот откуда берут начало прерафаэлиты.

Лоренцо Лотто "Благовещение". Убегающая Мадонна и убегающая в ужасе кошка))

сабж

По ходу повествования все время ждала, когда же произойдет какое-нибудь мирообразующее открытие. Например, когда герой выйдет за границы своей ледяной пустоши и обнаружит большой цивилизованный мир (поначалу на это было очень похоже, и в этом плане начало сильно напоминает "Многорукий бог далайна" — тот же дикий камерный мирок, отчаянные попытки наладить в нем какую-то нормальную жизнь, а потом — путешествие к его границам и дальше). Или другой вариант — по ходу действия он становился все более вероятным — чтобы герой (или хотя бы читатель глазами героя) найдет какие-то ее значимые обломки и задумается хоть на секунду о том, что все-таки с ней произошло. Но нет, увы, все герои, и местные таежные дикари, и темные пришельцы как были дикарями, так ими и остаются.

Об этом мире можно многое домыслить: видимо, произошел второй Ледниковый период, видимо, известная нам европейская цивилизация погибла, а на ее обломках выжили самые южные народы (в Африке стало гораздо холоднее и теперь растут березки), а северные постепенно опустились до первобытно-общинного состояния. Южные народы в своем развитии отступили, видимо, на уровень века 18-19 (у них винтовки, а не какие-нибудь кремниевые ружья), северные — гораздо дальше назад. Но все это — очень общие предположения, а в романе никакого общего плана нет, только вот эта группа дикарей и их стойбище.

После того, как герой триумфально вернулся от колдуньи и внезапно возглавил родное племя, сюжет, который обещал быть интересным, стал удивительно однообразным. Как писал Сарамаго, "а так все одно и то же — обезглавлен, сожжен, утоплен, брошен на растерзание диким зверям, пронзен копьем, зарублен мечом, распят, задушен, удавлен, обезглавлен, сожжен, утоплен, брошен на растерзание диким зверям, пронзен копьем, зарублен месом, распят, задушен, удавлен, обезглавлен, сожжен, утоплен, брошен на растерзание диким зверям, пронзен копьем, зарублен мечом, распят, задушен, удавлен, колесован, четвертован, повешен, привязан к хвостам лошадей и разорван на части, отсечены груди, вырван язык, ослеплен, побит каменьями, забит, как ни странно это звучит, деревянными башмаками, и опять". Только в исполнении автора это выглядит не так красиво и не так ужасно, как у Сарамаго, правда, так, традиционные свинцовые мерзости первобытно-общинного строя. Герой-вождь завоевывает и порабощает другие общины, борется со "внутренними врагами", которых сам же себе и создает, периодически кого-нибудь мучают, выкалывают глаза, сжигают заживо и тд. и тп. Это как если бы из Мартина убрать весь сюжет и оставить только треш. Не страшно, но довольно противно. Смутно подозреваю, что для подобного первобытно-общинного строя это вполне нормальный расклад.

Одно маленькое но: в самом начале повествования все эти несчастные дикие племена исповедовали категорический запрет на убийство и пролитие крови, не только людей, но и любых живых существ. Даже дичь просто загоняли досмерти, но не убивали сами (страшно упирались люди, надо думать). Как они в своей вечной мерзлоте с таким подходом вообще выжили — отдельный вопрос. Но все же то, что за какой-то очень короткий срок *вся* социальная группа перешла к практике массового насилия и убийств, причем с пытками, выглядит очень недостоверно. Собственно, в массовое насилие-то я верю, а вот в религиозную практику ненасилия у племени, которое живет охотой (!) — совсем нет. Жест красивый, конечно, но и только. Такое же красивый, но пустой жест — вместо старого бога Огня назвать новую богиню Наукой и поклоняться ей — комизм состоит в том, что никто из общины смысла слова "наука" явно не понимает — герой подхватил его у безумной колдуньи, но с тем же успехом мог бы выбрать и любое другое словечко "из прошлого", хоть "телевидение", хоть "перфоратор". Почитав аннотацию, я-то надеялась, что будут правда какие-то граммар-наци от науки, загоняющие в рудники всех, кто плохо сдал ЕГЭ — это было бы по крайней мере забавно. Но увы, ничего подобного, и суть суеверий от смены имени божества ничуть не изменилась. Все тот же дикий камерный мирок, который под конец уже изрядно надоедает — может, потому что я так ждала, когда же герой из него выйдет наконец, а он этого так и не сделал.

Только под конец нежиданно появляется вестник из другого мира — "темный пришелец", оказавшийся более цивилизованным представителем "черной" расы, пришедшим на север за пушниной. Казалось бы, тут и должно произойти какое-то открытие, но соприкосновение двух миров — короткое и неудачное — в традиционном стиле "всех убили, всех зарезали". Прямо захотелось для отстрастки почитать про завоевание Сибири.

Так вот, короткий pov этого пришельца оказывается информативным, но в то же время разочаровывающим. И тоска по "березкам родного Лесото" создает совсем неуместный в общем контексте комизм. И главное, в итоге это заканчивается ничем, вождь, так и не осознав существование другого мира на другой ступени развития, возвращается к своему привычному скотскому быту. Концовка хоть формально логичная, но какая-то неожиданная. Хочется спросить, что, это все? А что принципиально изменилось-то, кроме того, что общинники распробовали под новым вождем вкус крови и называют бога по-новому?

сабж

Подруга, рекомендуя мне этот роман, процитировала своего сына: он говорил, что это как "Война и мир", только про сейчас и про Америку. Не совсем согласна)) То есть по размеру и обстоятельности что-то толстовское, определенно, есть, но скорее это как "Анна Каренина": все несчастливые семьи несчастны по-разному. В данном случае не только семьи, но и все члены одной несчастливой семьи несчастны тоже по-разному.

История, по сути, довольно камерная: двое сильно пожилых родителей, трое взрослых детей, у одного их них уже свои дети, остальные — в свободном полете, с разной степенью неудачности личной жизнью. Не то чтобы напряженный конфликт поколений, нет, но разница в установках, ценностях и опыте настолько очевидна, что становится быстро понятно: эти родители не могут уже дать своим детям ничего и сами не готовы принимать их советы. Каждый из пятерых основных персонажей считает себя правым, свою манеру жить — самой разумной и правильной, и ни на секунду не готов встать на позицию другого.

Признаться, первые сто страниц, на описании разваливающегося дома и быта стариков, я думала, что сдамся и не буду это читать — было и скучно, и непонятно, к чему все это. Но потом на сцене появился их средний ребенок и началось постепенно раскручиваться действие, все встало на свои места. Действие, конечно, громко сказано — существенных происшествий в романе всего два, да и их значимость не особо высока, они скорее развлекают, чем реально что-то меняют в персонажах и их отношениях.

Где-то посередине книги я поймала себя на странной вещи: она так сильно на меня действовала, что от ее чтения у меня реально портилось настроение, я становилась агрессивной и раздражительной. Обычно мне книги нравятся-не нравятся, но на таком подсознательном уровне очень мало что влияет, особенно так негативно. Хотя это и немудрено: читая про эти тягостные взаимоотношения отцов и детей, полные детских обид и неоправданных родительских ожиданий, а также про мучительные попытки детей устроить собственную жизнь и непохоже на родителей, и относительно нормально. Невозможно не примерять это на себя, каждый разговор, каждую деталь. Пусть не так же, но все равно у всех людей, наверное, есть претензии и к своим родителям, и к своим спутникам жизни (особенно к их отсутствию). А Франзен как раз описывает все эти мелкие болезненные моменты так достоверно, так натуралистично, что ему невозможно не верить — именно так все и бывает. Ничтожные детали, которые оставляют ощущение неудовлетворенности и раздражения, цепляющие мелочи.

Пару раз, правда, я ловила себя на том, что автору попал в глаз осколок зеркала Снежной королевы: в мире его героев, натурально, нет любви и радости. Только непрестанная война с собой и с другими, по мелочам, но без передышек. Так не бывает даже у самых неустроенных людей: когда нет любви, есть друзья, нет друзей — есть увлечения. Что-то, что дает ощущение легкости и драйва, приливов искренней нежности к ближним. Можно, конечно, существовать и без этого, но, мне кажется, спустя некоторое время отсутстиве таких отдушин неизбежно должно породить клиническую депрессию. Собственно, с некоторыми из них это так и происходит.

Довольно сложно описать, в чем сюжет этого романа — по сути, в нем нет ни завязки, ни особого катарсиса (по крайней мере, я концовку катарсисом не считаю) — это просто отрезок жизни пяти человек. В конце их стало меньше, но помимо этого ничего существенно не изменилось. Не было никакого внезапного прозрения, перелома в отношениях, торжественного прощения обид и что там еще полагается в классических мелодрамах. Каждый остался более ли менее при своем, со своими устоями и антипатиями, и не сказать, чтобы опыт последнего времени сделал их как-то ближе. Франзен скорее прекратил роман, чем закончил — кое-что в персонажах изменилось, но вряд ли достаточно, чтобы и их жизнь со стороны предстала в более светлом тоне.

В Франзене есть какая-то стенбековская глубина в понимании людей и отношений, не от достоевского с его крайностями, а именно в духе "Зимы тревоги нашей" — обычные, "нормальные", люди, обычные отношения, никаких крайностей, кроме тех, которые происходят у каждого в голове, но почти никогда не прорываются наружу. В отличие от той же Донны Тартт, которая пишет о каких-то несуществующих картонных личностях, острота внимания и детальности характеров и понимания мыслей разных людей у Франзена просто поражает. Никакого передергивания, никакой ангажированности, никаких "мировых проблем". Только настоящие люди и настоящие отношения. Если это следующая Нобелевская премия, то он ее, определенно, заслужил.