Гаспадыня.     Алё… Дзякуй… Ты ведаеш.. Ну добра, прыходзь. Чакаю. (Кладзе трубку.) Халера! (Корпаецца з тэлефонам, пасля ўключае ціхую музыку. Пакункі звальваюцца на канапу.)

Стук у дзверы. Яна ідзе адчыняць. Уваходзіць хлапец 22-23 год, юначая ўсмешка, даўгаватыя валасы.

Артур.             Я званіў з аўтамата на рагу.

Гаспадыня.   Табе пашчасціла, сонейка. Сення ў мяне непрыёмны дзень. Я ўзяла трубку чыста машынальна.

Артур.           Ты кагосьці чакаеш?

Гаспадыня.    Не. Проста шэсць апошніх Новых Гадоў я сустракала адна.

Артур.             Ты ня любіш свята?

Гаспадыня.    Наадварот. Гэта адзінае свята, якое я люблю і святкую. Сам-насам. Каб ніхто не замінаў.

Артур.             Можа я пайду?

Гаспадыня.    Можа я цябе пазней выганю. А можа і не. Нешта ў мяне сення дзіўнае адчуванне-прадчуванне. Дарэчы, чаму табе стукнула прыйсьці? Па-за прыёмным днем і без запрашэння?

Артур.           Шчыра – дык ня ведаю. Учора я збіраўся ў зусім іншае месца. І калі ты мяне прагоніш, то я й пайду туды. Прыстойная кампанія, трошкі выпіўкі, трошкі тэлевізіі, трошкі флірту, трошкі сэксу. Звычайнае свята.

Гаспадыня.   Ты не здзіўляйся, што я так пытаюся. Сення са мной нешта ня тое адбываецца. Я звычайна ў гэты дзень праводжу чыстку – абдумваю, што зрабіла, што не зрабіла за год. Планую тоё-сёе… А сення – ніяк не магу сабрацца з думкамі. Вунь, пайшла чамусьці па крамах, накупіла ўсяго…

Артур.           Давай я разбяруся з гэтым.

Гаспадыня.   Давай. Я табе зараз абрус прыцягну. Прама тут, на дыване рассцілай і выкладвай.

Артур разбірае процьму стракатых бляшанак і слоікаў.

Артур.           Слухай, прабач, калі лезу не туды, куды трэба, але мяне даўно цікавіла – адкульт ты бярэш грошы на гэтае прыгожае жыцьцё? Некалькі маіх знаемых мастакоў жывуць практычна ў галечы.

Гаспадыня.   Усе мае работы, у тым ліку яшчэ не напісанныя, закупленыя на корані. Колькі год таму я выпадкова пазнаемілася з адным ангельцам. Разумееш, такі тыповы ангелец, як у дэтэктывах і дрэнных меладрамах: кватэра ў Лондане, маентак у Дэваншыры… Ен літаратуразнаўца і трохі містык… І вось ён лічыць, што я вядзьмарка, і ў маіх работах абавязкова прысутнічае частка маёй сілы. Між іншым,мае рацыю… і плоціць больш чым шчодра.

Артур.           У чым ён мае рацыю?

Гаспадыня.   У тым, што я вядзьмарка.

Артур.           Ну, любая жанчына…

Гаспадыня.    Я не пра гэта. Я сур’езна.

Артур.           Ты што чытала апошнім часам?

Гаспадыня.    Уяві сабе, нічога, акрамя падручніка па старангельскай.

Артур.             Божухна, а стараангельская табе навошта?

Гаспадыня.    А) – мне цікава. Б) – мне патрэбна разабрацца з некаторымі кельцкімі коранямі.

Артур.             Ну-ну. Мне ўсё зразумела.

ТЭЛЕФОННЫ ЗВАНОК

Гаспадыня.     Халера! Я ж, здаецца, адключыла званок!

Артур.              Ты ж можаш ня браць трубку.

Гаспадыня.    Не, цяпер не магу. Алё… Так… Што з табой здарылася? Дзякуй богу! Добра, чакаю.

Артур.           Хто гэта?

Гаспадыня.    Ты ня ведаеш. Адзін стары сябра і каханак.

Артур.             У цябе былі каханкі?

Гаспадыня.    Ты што, лічыў мяне нявіньніцай? У маім узросце?

Артур.           Не, я не пра тое. Але я знаёмы з табой болш за два гады, і ня разу не заўважаў, каб…

Гаспадыня.   А ты і ня мог нічога заўважыць. Я сапраўды абсалютна адзінокая цяпер. І даволі даўно.

Артур.           Ды не, не… проста так сказаць “каханак”… ну, ты ў маім уяўленні не магла сказаць гэтае слова так.

Гаспадыня.    Бедненькае тваё ўяўленне! Дзетка мая, мне трыццаць тры гады, і каханкаў у мяне было дастаткова. Ты што, чырванееш? Гэта звычайная справа. І яне разумею, шчыра кажучы, тваёй рэакцыі. Урэшце, ты ж мне колькі разоў распавядаў пра сваіх дзяўчынак.

Артур.             Мае дзяўчынкі – гэта голая фізіялогія. А ты…

Гаспадыня.    А я што, ня маю цела?

Артур.           (Задумліва) Маеш.

Гаспадыня.    А калі я маю цела, то ў яго ёсць пэўныя патрэбы…

Артур.             Слухай, давай скончым гэтую тэму.

Гаспадыня.     Скончым дык скончым.

ТЭЛЕФОННЫ ЗВАНОК

Гаспадыня.    Я дакладна паставіла аўтаадказчык! Алё!.. Ты? Так, слухаю… Так… Не, лепей бяры таксоўку. Грошы ёсць? У цябе звычайна то густа, то пуста… Гэтага ня трэба, усё маецца. Чакаю.

Артур.             Падобна на тое, што я быў сеньня толькі першай птушачкай.

Гаспадыня.     Гэта яшчэ адзін мой стары каханак.

Артур.              І сябра.

Гаспадыня.    І сябра. (Вымае аднекуль калоду карт, тасуе, глядзіць на яе і кладзе назад.) Не. (Ходзіць па пакоі. Артур прыносіць і перацірае яшчэ пару кілішкаў.) Так, я вось даўно хацела запытацца ў цябе – чаму ты да мяне ходзіш? Быць прынятым у мяне – неблагая рэкамендацыя, але ж ты не са свецкіх хлопчыкаў…

Артур.           Я гляджу, як ты размаўляеш з людзмі…вучуся ў цябе.

Гаспадыня.   У сэнсе?

Артур.           Ведаеш, ну, тое, як ты гаворыш з імі… Тое, як ты іх слухаеш… Я прыходжу да цябе колькі разоў у месяц, і сустракаю тут людзей вельмі і вельмі розных. І ўсе яны, сьвядома ці несьвядома, шукаюць і знаходзяць падтрымку і разуменьне.

Гаспадыня.    Няма чаму асабліваму вучыцца. Той-сёй жыцьцёвы вопыт плюс павярхоўны псіхааналіз. Пачытай лепей дзядзьку Фрома, напрыклад. Збольшага я аўтаматычна рэагую на раздражняльнікі. Як паўлаўскі сабачка. “Ах, мне дрэнна!” – “Бедная ты мая!”

Артур.             Хлусіш.

ТЭЛЕФОННЫ ЗВАНОК

Гаспадыня.   Алё… Так, трэці паверх… Ты будзеш не адзін. Прыедзеш – распавядзеш. Усё.

Артур.           Трэці стары каханак?

Гаспадыня.   Як ты здагадаўся?

Артур.           Тэлепатыя. (Адкаркоўвае бутэльку вермуту, налівае, прапаноўвае Гаспадыні, п’е сам.)

Гаспадыня.    Я не буду.

Артур.             Чаму?

Гаспадыня.    Гэтыя тры чалавекі ня могуць прыехаць да мяне проста так. Хацела б я ведаць, што тут павінна адбыцца… Туман… Нічога ня бачу! (Зноўку дастае і хавае карты.) Бярэ са століка антыкварны кінжал і з сілай кідае яго ў падлогу. Ён утыкаецца. Яна падымае кінжал разам з паркецінай.) Во цуд! Я ніколі не магла навучыцца прыстойна кідаць нож.

Артур.           Слухай, калі гэтыя людзі табе непрыемныя, яне пушчу іх сюды. А хочаш, апранайся і паедзем да мяне. Патаўкуцца пад дзвярыма і пойдуць. Ці мала што…

Гаспадыня.    Гэта ня проста тры маіх каханкі і прыяцелі. Гэтых людзей я калісьці звязала практычна ў адзін арганізм, і яны дапамаглі мне ў вельмі важнай справе. І зараз яны зноўку ідуць мне на дапамогу. І тое, што я не адчуваю патрэбы ў ёй, нічога ня значыць. Гэта маё стварэньне, якое цяпер мне не падуладнае.

Артур.           Ты… баішся?

Гаспадыня.    Сеньня я нічога ня бачу наперадзе. Яны ўжо падымаюцца па лесьвіцы. Усе трое. Пойдзем. Я зараз пазнаёмлю цябе з Суполкай Вогнішча.

II

Праходзяць у пакой: Бутрым – з вялікай ружай у цэлафане, каробкай цукерак, Шцірліц – з некалькімі бутэлькамі, Сантаеў – без нічога.

Сантаеў.       Я прынёс толькі самога сябе.

Гаспадыня.    Гэтага дастаткова. Вось, пазнаёмцеся, — Артур. Мілы хлопчык з майго зьвярынца.

Бутрым.         Бутрым.

Шцірліц.       Я — Шцірліц.

Сантаеў.       Ціма Сантаеў.

Агульная мітусня. Урэшце ўсе рассажваюцца, разбіраюць кілішкі. Адкаркоўваюцца бутэлькі, але на іх не звяртаюць асаблівай увагі, як і на ежу.

Гаспадыня.   Ну што? За стары Год?

Бутрым.        Давай.

Даволі працяглае маўчаньне.

Гаспадыня.   Дзе вы сустрэліся?

Сантаеў.       На тваім прыпынку.

Гаспадыня.    А каму прыйшла ў галаву цудоўная думка святкаваць тут Новы Год?

Шцірліц.        Здаецца, нікому.

Гаспадыня.    Гэта як?

Шцірліц.        Ніхто з нас сюды не збіраўся. Прынамсі, учора вечарам мы не сазваньваліся, не прыдумвалі і не вырашалі. Нас падняло, панесла і апусціла ля тваіх дзвярэй.

Гаспадыня.    Цудоўна! Так што, ніхто з вас ня ведае, чаму вы да мяне прыцягнуліся?

Сантаеў.         Ну так.

Гаспадыня.    Выдатна! Будзем як нармальныя людзі! Есці, піці і глядзець тэлевізар!

Бутрым.         Спадзяюся, ты нас ня выганіш.

Гаспадыня.    Ды не ўжо, сядзіце!

Артур.             Давайце я тэлевізар уключу. Фу, колькі пылу! Калі ты яго ўключала апошні раз?

Гаспадыня.    Месяцы два будзе. А мо й болей, ня помню.

Бутрым.          А навошта?

Гаспадыня.    Выцірала пыл і впадкова націснула кнопку. Я тады кагосьці чакала.

Шцірліц.        А сеньня ты нікога не чакала і да пылу не дакраналася.

Сантаеў.       Слухайце, можа ня будзем пачынаць! Я разумею, як непрыемна кідаць усё і зрывацца вось так неспадзявана… У мяне, напрыклад, іспыт трэцяга, а я толькі-толькі ўзяўся.

Шцірліц.       Ты што, усё вучышся?

Сантаеў.        Я ж браў акадэмку два разы.

Шцірліц.        Ну-ну.

Бутрым.         Ага. Першую – па хвранцузскай хваробе, другую – па цяжарнасці і нараджэньню дзіцятка…

Сантаеў.        Ды хопіці вам!

Бутрым.         Я маю намер напіцца. Добра, з жонкай я разбяруся, а вось што дочкам сказаць? Адзінае сямейнае свята практычна, і тое кату пад хвост.

Шцірліц.         Ах, да! Ты ж у нас прымерны сямейнік !

Бутрым.          Шцірліц, не кажы пра тое, чаго ня маеш і не ўмееш.

Шцірліц.         Я павінен абразіцца?

Бутрым.          Як хочаш.

Гаспадыня.      Бойка прыемна разнастаіць нашую навагоднюю праграму.

Шцірліц.         А ў нас ёсьць праграма?

Гаспадыня.     А як жа – віно, торцік, ТV… Відзік вунь пыліцца…

Бутрым.          Запусьцім крутую парнушку…

Сантаеў.          Мяне ад цябе хутка званітуе.

Бутрым.           А ты ў нас стаў нявіньнікам? Ну, у кожнага шмат навінаў. Колькі ж гэта мы ня бачыліся?

Шцірліц.         Гады чатыры. Але ты мне тэлефанаваў. У траўні пазамінулага года. І ў мінулым, у верасні.

Бутрым.          Што ты за вылічальная машына, Шцірліц? Я дык ня ўсё ўспомню пра мінулы тыдзень.

Шцірліц.         Уключаючы імя чарговай Панны…

Бутрым.          Паннаў, Шцірліц, Пан-наў!

Сантаеў.          Вось хто ў нас зусім не мяняецца.

Шцірліц.         Ну, чаму не мяняецца? Вунь, лысінка сьвеціцца. А раней не было.

Бутрым.          У цябе таксама раней шмат чаго не было. А цяпер, я чуў, чэсна нажытае даволі прыстойнае выдавецтва.

Шцірліц.         Яно зусім непрыстойнае… калі ўлічыць, якую літаратуру выпускае. Але – пакупнік заўсёды мае рацыю!

Бутрым.             На дурасьці нажываешся. А ты чаго маўчыш, паэт? (Сантаеў працягвае маўчаць.)

Гаспадыня.      Шцірліц, ад чаго адарвала цябе? Ад выгоднай здзелкі?

Шцірліц.          Ну, у прынцыпе так.

Гаспадыня.     Тваё “у прынцыпе” можа азначаць усё што хочаш – ад вясельля да палёта на Месяц.

Шцірліц.         Не, на Месяц іншым разам. Я запрасіў сваіх аўтараў на party.

Гаспадыня.     Ну, пры тваёй манэры паводзінаў знікненьне з уласнай вечарынкі ўспрымаецца як мае быць. Там жа ёсьць каму прыняць госьцейкаў?

Шцірліц.         Есьць, вядома.

Гаспадыня.     Дык чаго ты непакоішся?

Шцірліц.         Зноўку твае штучкі!

Гаспадыня.     Гэта звычайная назіральнасць.

Шцірліц.         Ведаю я гэтую звычайнасьць… Навошта ты нас сабрала? І чаму так? Другім шляхам было б прасьцей.

Гаспадыня.     Справа якраз у тым, што я вас не збірала.

Шцірліц.         Яшчэ цікавей. Калі б я ня ведаў, што ты ня хлусіш у гэтых рэчах…

Гаспадыня.      Гэтыя рэчы, як ты іх называеш, наогул хлусні не выносяць.

Шцірліц.         Ты, ня ты… Няхай нас сабрала тваё праклятае прызначэньне, якому зноўку нешта ад нас спатрэбілася.

Бутрым.          Лепшая каманда пяцігодкі! Чалавек-кампутар у асобе Шцірліца, чыстая летуценнасьць нашага найвыбітнейшага паэта Цімачкі і росквіт фізычнага – знакаміты сэн-сэй Бут-рым, я, мацнейшы за Кінга і Конга, — гэтыя людзі зробяць для вас…

Сантаеў.         Сьціхні, а?

Бутрым.          Я ўсё ж скончу… Каму ж, як ня нашай Вядзьмарцы X ( вядзьмарак па імю не называюць), належыць гонар стварэньня гэтага непарушнага саюзу! Яна зрабіла нас намі, не запытаўшыся, ці можа мы гэта, ці хочам гэтага, ці…

Гаспадыня.     Не перабольшвай. Ты быў першы, і добра ведаеш, што ўсё    адбылося досыць выпадкова.

Сантаеў.          Ці есць што выпадковае на свеце,

                    Ці есць невыпадковасьць хоць адна?..

Бутрым.         Занадта выгодная для цябе выпадковасьць.

Гаспадыня.      Што ж ты думаеш, бяз вас бы я тады не разабралася?

Шцірліц.         Думаю, не.

Бутрым.          Адну дурасьць мы тады зрабілі. Па галаве трэба было стукнуць ня Давуні беднага, а цябе любімую. Гэта было б значна прасьцей.

Сантаеў.          Бутрыме, ты забываеш, што магчымасьць перадачы адтуль сюды высьветліў менавіта прастак Давуні. Ні маёй фантазіі, ні матэматыкі Шцірліца, ні тваёй патэнцыі на гэта не хапіла. Бяз Давуні ты б і дагэтуль кожную ноч сядзеў ля вогнішча.

Артур.              Э…. Мне здаецца… Я лепей пайду. У мяне тут кампанія знаёмая праз пару кварталаў.

Гаспадыня.    Ну, мае сябры ўбіліся ва ўспаміны, якія не цікавыя     

                    няўдзельнікам падзеяў.

АРТУР ЗБІРАЕЦЦА ІСЬЦІ.

Шцірліц.          Пачакай-ка. Ты яго сёньня да сябе запрашала?

Гаспадыня.      Ніякім чынам. Як і вас.

Шцірліц.          І я пра тое ж. Ты звычайна да сябе на Новы Год нікога не дапускаеш. Хацелася б мне ведаць, чым ты тут займаешся, самотная… Падумай, адкуль ён тут?

Гаспадыня.    Ты думаеш… Пачакай! Ты думаеш, гэта невыпадкова? Гэты хлопчык?

Бутрым.          А ты што, яшчэ яго ня трахнула? Нешта вялікае ў лесе здохла.

Артур.              Ну ты, як там цябе…

Гаспадыня.      Цішэй. Ён сапраўды ведаў мяне зусім іншай.

Бутрым.           Ведаў-ведаў. Блізка ведаў.

Шцірліц.          Артур, чаму ты сёньня тут?

Артур.               Ну, я гаварыў ужо… Нешта дзеўбанула пазваніць па дарозе ў іншае месца.

Шцірліц.           А ты выпадкова падняла трубку выпадкова неадключанага тэлефона.

Гаспадыня.     Трэба падумаць.

Шцірліц.         Вось і я кажу – трэба. Хлопчык, ты застаешся тут. Нават калі табе гэта не падабаецца.

Артур.              Ну, чаму не падабаецца. Проста вы гавораце пра нешта такое, чаго я і блізка ня ведаю.

Сантаеў.         Дарэчы, я, здаецца, зразумеў, чаму нам прйшлося збірацца тут у рэаліі. Ты ж можаш прывесьці да вогнішча толькі таго, з кім была разам? Так?

Гаспадыня.      Так. Але ж я … ані званьня… ён жа зусім хлопчык…

Бутрым.           Ну, не зусім. Вусы вунь прабіваюцца.

Сантаеў.          Артур, ты знакамітасць? Ці сынок начальніка? Ці сам ужо вялікі начальнік?

Артур.              Я не разумею цябе.

Сантаеў.          Салон-звярынец нашае Гаспадыні – не дабрачынная ўстанова, як, можа, табе падалося. Мне так калісьці здавалася (Да Гаспадыні.) Давай, каліся. Якая табе з яго карысьць?

Гаспадыня.     (Памаўчаўшы.) Ніякай.

Сантаеў.         І ты трымаеш яго ў звярынцы без аніякай карысьці?

Гаспадыня.    Я чамусьці не задумвалася над гэтым.

Сантаеў.         Так, Артур. Наўрад ці ты ведаеш, але гэтая мілая панна – вядзьмарка. Ці, можа, табе больш падабаецца тэрмін “экстрасэнс”?.. Глядзі: вось чарговая ну, напрыклад, поп-зорачка, у якой у галаве толькі куцюр’е і выпіраючыя шырынкі, раптам пачынае выдаваць песенькі і інтэрв’ю пра любоў да роднае прыроды… Дробязь, але на гэтую зорачку моліцца пэўны адсотак падлеткаў… І пэўны адсотак ад гэтага адсотку ніколі ў жыцьці ня зможа спусціць забруджаную ваду ў возера… ці аддаць загад пра вырубку запаведнага лесу… у яго рука – ці язык там – на гэта не падымецца… і ён ня зможа націснуць на кнопку – ні па якім загадзе – разумееш? І нашая Гаспадыня, да якой гэтая зорачка забягала на каву і цыгарэту, тут абсалютна ні пры чым!

Артур.              Слухайце, я не сплю?

Мужчыны рагочуць – гучна, доўга. Артур разгублена азіраецца.

Бутрым.       (Скрозь смех.) Не, не, хлопчык, каб… у сне… трэба спачатку… спаць… пера-спаць.

Сантаеў.      (Адсмяяўшыся.) Ды кінь ты хлопца бянтэжыць. Ёй жа ўсё роўна.

Шцірліц.      А ты, Цімачка, і жорсткім можаш быць… летуценьнічак.

Сантаеў.       Назірай, штандартэнфюрэр, зьбірай факты. Твая работа такая. Э, нешта я адхіліўся, і моцна.

Бутрым.        Ты думаеш, нас усіх прыцягнула сюды, бо яна з ім не спала і спаць не збіраецца… ці не збіралася? Э…

Сантаеў.       Думаю, і думаю я ўсе тое, што гэты хлопчык – яшчэ адзін Давуні.

Бутрым.        Ф’ю… Другі Давуні. Чарговы Давуні. Гэтаму таксама прыйдзецца пысу чысціць? Дык давайце хуценька скончым дый дамоў. Я хоць раніцою дома з’яўлюся – усе лягчэй.

Шцірліц.      Баюся, што нам прыйдзецца трохі затрымацца. Тады мы ведалі, каму сядзім. У сэнсе, была задача, і мы худа-бедна яе вырашалі. Цяпер, наколькі я зразумеў, задача адсутнічае.

Сантаеў.        Ведаеш, Шцірліц, ля вогнішча было неяк больш утульна.

Артур.          Слухайце! Альбо вы мне ўсё тлумачыце, альбо я пайшоў. І шукайце сабе іншага… як яго…

Шцірліц.       Давуні. (Да Сантаева.) Глядзі, Цім! Ен думае, што можа проста так пайсці. Наіўны.

Сантаеў.       Не аднімай надзею ў чалавека. Няхай думае, што ён вольны.

Артур.          Слухайце, вы…

Бутрым.        (Падыходзіць да Артура, бярэ яго за плечы.) Сядай вось сюды, да нас. Бліжэй, бліжэй! (Да хлопцаў.) Раней пачнем – раней скончым.

Шцірліц.      Лагічна. Пачынай.

Бутрым.        Было гэта пяць год таму…

III

                    Пакой той жа, тыя ж асобы, але настрой выразна зьмяняецца. Усё адбываецца і не адбываецца – як у сне.

Бутрым.        Пачалося з таго. Што засынаючы кожную ноч, — ці дома, ці дзе яшчэ, — адразу прачынаўся ў нейкім лесе, ля распаленага вогнішча. Лес, палянка, дарога-грунтоўка. Я сядзеў там адзін. Кожную ноч па гадзіне . Ледзьве не звар’яцеў. Больш чым на сто крокаў ад вогнішча адысьці не атрымлівалася – нешта не пускала: сьценка, бар’ер. У канцы першага месяца з’явілася Яна і растлумачыла. Што гэта пакараньне за маю здраду ёй. І што ад мяне залежыць, калі я яго пазбаўлюся. У жыцьці рэальным, днём, я нічога не ўзгадваў. А тут… ты ведаеш, гадзіна можа быць бясконца доўгай для чалавека, які ніколі не любіў адзіноты. Можа было толькі думаць. Ніякай іншай дзейнасьці – толькі думкі! Я ўспамінаў сваіх каханак. Я складваў казкі. Я… Чаго я толькі не рабіў! І недзе праз год з’явіўся Шцірліц.

Шцірліц.       Ну, мяне, прынамсі, прывезлі. Уяўляеш – вяртаюся я з адной паездкі, вечарам выходжу з цягніка, а яна чакае з машынай. Як ехалі і дзе – ня помню. Прывезла на палянку, адчыніла дзверку,- ідзі, кажа, вунь твой таварыш. Я і пайшоў.

Бутрым.       Як я ўзрадваўся!

Шцірліц.      Мяне гэта спачатку зьдзівіла трохі… ты ж помніш, я цябе ці не за вар’ята палічыў.

Бутрым.       Можа яно так крыху і было.

Шцірліц.      Мы так разгаварыліся…

Бутрым.        …што першая ноч прайшла незаўважна. А пасля аказалася, што час знаходжаньня ля вогнішча на гадзіну павялічыўся.

Шцірліц.      Праз нейкі час гэтых дзьвух гадзінаў нам стала замнога…

Бутрым.        І калі мы гатовыя былі пазабіваць адзін аднаго, з’явіўся Лёшка.

Шцірліц.      Яго з намі больш ніколі ня будзе. Таму што ён…

Бутрым.        Ён мёртвы. Патануў у возеры – зацягнула ў яміну. Пасля   высьветлілася, што Гаспадыня гэтага ня ведала, калі яго прыводзіла. У гэтай містыцы Цім доўга капаўся, ён можа й растлумачыць нешта. Там атрымліваецца, што яна да вогнішча забірала душу асобна ад цела ці нешта падобнае… Ну й захапіла яго якраз перад тым здарэньнем, ці падчас яго.

Шцірліц.       Лёшка сачатку ня ведаў, што ён памёр. Але раптам – мы помнім розныя папярэднія дні, а ён успамінае вечна адзін і той жа дзень – ягоны апошні.

Бутрым. Ён фактычна ўваскрасаў на гэтыя тры гадзіны.

Шцірліц. Так, цяпер мы мелі тры гадзіны чыстага вольнага часу, тры дадатковыя гадзіны жыцьця на суткі… Што было б выдатна, калі б мы помнілі гэтыя… сны.

Бутрым. І толькі з прыходам Давуні Гаспадыня паведаміла, нашто яна нас туды зацягнула.

Гаспадыня. А быццам бы я сама раней гэта ведала.

Шцірліц. Няўжо ты калі што рабіла бяз мэты? Няхай дзесяць разоў завуаляванай, далёкай-далёкай?

Гаспадыня. Інтуіцыя і дакладны разлік – два бакі аднаго медаля. Аверс і рэверс. Я часта раблю нешта, здаецца, мне непатрэбнае і выпадковае… І галоўным гэтае нешта робіцца нечакана і для мяне.

Шцірліц. Але ж ты ўсе роўна маеш свій вынік – навошта табе дробязнае перабіраньне варыянтаў?

Гаспадыня. Разумеюць, асэнсоўваць нешта можна на ўзроўні сьвядомасьці ці падсьвядомасьці, прасцей кажучы – розумам ці сэрцам. Але сапраўды дзейсным разуменьне робіцца толькі пры спалучэньні двух гэтых пачаткаў. Фактычна праз разлікі я вучуся карыстацца тым, што ты завеш інтуіцыяй.

Шцірліц. Калі навучышся, скажы мне. Я, нарэшце, змагу спаць спакойна.

Гаспадыня. Я адзінае, што абцяжарвае тваё сумленьне?

Шцірліц. Oh, yes!

Бутрым. Хопіць ухіляцца! У хлопчыка вочкі гараць, хоча даведацца, якімі такімі вялікімі справамі мы займаліся.

Сантаеў. Вялікі подзьвіг – даць чалавеку ў сківіцу так, каб ён доўга ляжаў і не падымаўся!

Бутрым. І што б вы, псіхікі, рабілі без маёй фізікі?

Сантаеў. За рукі, за ногі, і галавой у дым. Вынік той жа – непрытомнасьць.

Бутрым. Сумняваюся я, што б вы са Шцірліцам яго ўтрымалі. Давуні не такі ўжо хлюпік.

Сантаеў. Ну яшчэ б што прыдумалі.

Бутрым. Во-во! Ты б прыдумаў – што, а Шцірліц – як.

Сантаеў. Усё правільна – мы прыдумваем, а ты – выконваеш.

Шцірліц. І як гэта нам нешта яшчэ ўдалося! Мы ж і хвіліны мірна пражыць ня можам!

Артур. Дык вашае вынаходніцтва – чыстка пысаў?

Шцірліц. Жвавы хлопчык.

Бутрым. Ну-ну.

Сантаеў. Проста начысціць пысу – фу! А вось начысціць яе ў патрэбны час і ў патрэбным месцы…

Бутрым. І з патрэбнай мэтай.

Шцірліц. А калі сур’ёзна, то страціўшаму прытомнасьць Давуні падклалі ў кішэню паперы, якія там, у рэаліі, трэба было перадаць Гаспадыні. Бо калі ён ня ведаў, што ляжыць у ягонае кішэні, то гэтае “што” там і заставалася… пераходзіла са сну ў рэальнасць.

Сантаеў. Бо бедненькая Гаспадынька на той момант нічым істотна не адрознівалася ад нас пяцёх у адным — яна ў рэаліі ня помніла нічога пра сябе са сну. І не магла адпусьціць нас з вогнішча.

Шцірліц. Была звычайнай, ня вельмі шчаслівай жанчынай. Не бяз таленту, але ж…

Гаспадыня. Акуратней з кампліментамі. Магу і пакрыўдзіцца.

Шцірліц. Нават калі сапраўды пакрыўдзішся, нічога ня зробіш. Я табе яшчэ патрэбны.

Артур. (Да Шцірліца.) А яна сапраўды нешта можа?

Шцірліц. І яшчэ як. Па шчырасці, вельмі ня раю высвятляць на сабе, што яна можа. Я ў сваіх жартах ведаю межы. І час.

Артур. Угу. Вы мне яшчэ не сказалі, што там за паперы былі.

Шцірліц. Гэта няхай яна табе раскажа. Мы бачылі канверцік і нумар тэлефона на ім.

Сантаеў. Між іншым, нават калі б “перадатчыкам” зрабілі б кагосьці з нас, штука магла б і не спрацаваць. На той час у рэаліі адзін Давуні адчуваў нешта да яе і пазваніў, і перадаў, а ня проста закінуў той канверт у бліжэйшую сьметніцу.

Гаспадыня. У канверце было апісанне працэсу набыцьця поўнай памяці і поўных магчымасьцяў – для мяне. Во парадваліся б вы, каб ведалі, як мала асалоды ў гэтай працэдуры. Вам дык я поўную памяць проста ўключыла – бяз болю і намаганьняў.

Шцірліц. Дзякуй, дзякуй!

Бутрым. А то мы прасілі ў цябе гэтае другое жыцьцё і гэтую другую памяць.

Шцірліц. Хлопчыкі-дзяўчынкі, давайце-ка бліжэй да справы. Цяпер нашае мінулае досыць асветленае для новага сябра нашае Суполкі.

Бутрым. Ну, поўнага членства ў яго няма…

Сантаеў. Бутрым, ды сьціхні ты!

Гаспадыня. Чакайце.Я, здаецца, ведаю. Я даўно думала пра адно падарожжа… якое немагчымае без спадарожніка.

Бутрым. Ну, і…

Гаспадыня. Артур, калі ты згодны…

Артур. Ну… гэта надоўга?

Гаспадыня. (Усміхнуўшыся.) Гадзіны на дзьве.

Артур. Зразумела, я…

Шцірліц. Чакай, хлопчык. А куды трэба ісці? Ці не туды, дзе мы дружна палілі вогнішча?

Гаспадыня. Не туды, але ў падобнае месца.

Бутрым. (Артуру.) Ня раю табе туды савацца. Гэта хутчэй за ўсё вельмі небяспечна.

Гаспадыня. Так, гэта небяспечна, але не настолькі, каб вельмі палохацца. Урэшце, там буду я, і галоўная небяспека – для мяне.

Сантаеў. Дык навошта табе спадарожнік, якога прыйдзецца ахоўваць?

Гаспадыня. Калі мы прыйдзем на патрэбнае месца… Лепей вобразна сказаць… Уявіце сабе шалі. Мне трэба стаць на адзін бок. І каб я не паляцела ўніз, трэба, каб нехта стаў на другі. Тады раўнавана захаваецца.

Бутрым. А калі ён болей за цябе важыць?

Сантаеў. Табе ж сказалі – гэта вобразна. Там, відаць, ня мае значэньня натуральная вага.

Артур. Я згодны. Я табе веру.

Гаспадыня. Яшчэ адна праблема. Вы, каго я магу ўзяць у тое вымярэньне, са мной ня можаце ісці, а…

Шцірліц. Чаму ж? Ты б магла і загадаць.

Гаспадыня. Таму што ў апошні момант два жыцьці будуць залежаць ад ступені даверу. Ніхто з вас мне так не давярае.

Бутрым. І іншым ня раім.

Артур. Я сам магу гэта вырашыць.

Гаспадыня. А Артура правесці туды мне будзе складана.

Бутрым. Ідзіце, птушачкі, пазабаўцеся. Магу свечку патрымаць. Што ж ты ўпусціла такую важную дэталь!

Сантаеў. Бутрым, гульні скончыліся.

Бутрым. Для каго як.

Сантаеў. Наколькі я разумею, варыянт Бутрыма не праходзіць?

Артур чырванее.

Гаспадыня. Ты разумееш правільна.

Сантаеў. А табе было бы лягчэй, калі б ён спаў? Ну, проста спаў?

Гаспадыня. Тады – ўсё проста. Але… трэба, каб ён не прачнуўся заўчасна.

Бутрым. Маю два пачакі дымедролу. Купіў у вакзальным кіёску.

Шцірліц. Не, гэта не тое.

Сантаеў. А ты займалася гіпнозам?

Гаспадыня. Халера ясная! Артур, ты на гэта згадзішся?

Артур. Ну, урэшце, я ўжо згадзіўся.

Гаспадыня. Кладзіся на канапу. (Здымае з шыі нешта бліскучае на ланцужку.) Ляжы спакойна… Не хвалюйся… Глядзі сюды… Так… Ты зараз заснеш… Прачнешся толькі па маім загадзе… Спі… Спі, сонейка!.. (Паварочваецца.) Усё. Ён спіць.

Шцірліц. А мы…

Гаспадыня. А вы сядзіце, святкуйце, ахоўвайце цела. Толькі пажадана ня вельмі шумець. Я пайду. (Апранаецца.)

Сантаеў. Ты куды?

Гаспадыня. Пры пераходзе ў іншае вымярэнне я выглядаю ня дужа прывабна. Чакайце! (Сыходзіць.)

Бутрым. (Бярэ бутэльку.) Ну, чакаць дык чакаць.

IV

Цемра. Нехта ідзе ў цемры, запальвае ліхтар, водзіць слупком сьвятла ў розныя бакі. Паступова сьвятлее, але не да канца. Уся гэтая сцэна ідзе пры ненармальным асьвятленьні. Месца без акрэсьленых прыкметаў. Пуста і гола. Гаспадыня будзіць Артура.

Гаспадыня. Досыць дрыхнуць. Пад’ем. Нам даволі далёка ісьці.

Артур. Ой! Добрай раніцы! Цьфу, што гэта я! Дык… атрымалася?

Гаспадыня. Атрымалася, атрымалася! Уставай. У дарозе пагаворым.

Артур. Ты дакладна ведаеш, куды ісьці? Тут усё такое аднолькавае!

Гаспадыня. Не хвалюйся, я адчую, калі мы пойдзем не туды.

Артур. Не зусім разумею.

Гаспадыня. І ня трэба. Але… Урэшце, калі так усё складаецца, выходзіць, што ты таксама пойдзеш па нейкім варыянце Шляху. Во, халера! Ніколі не жадала быць Настаўнікам! Давай пачнем так. Мы з табой трапілі разам у адно вельмі цікавае месца. Я ведаю некалькіх таварышаў, якія б дорага заплацілі за тое, каб мець магчымасьць апынуцца тут.

Артур. Дык што гэта за месца? Ты ж нічога не растлумачыла толкам, і, наогул, усё неяк спантанна атрымалася, і я…

Гаспадыня. Так, для цябе – спантанна. А я сюды доўга ішла. Фактычна – усё сьвядомае жыцьцё. Тут… ну як табе тлумачыць такія рэчы… Ты ж зусім нічога ня ведаеш… Адным словам, гэта такое месца, дзе можна набыць веды. Вялікія, вельмі вялікія веды.

Артур. Ну і…

Гаспадыня. Ну і зь імі, адпаведна, прыходзіць улада. Ня тыя сьмешненькія апаратныя гульні, якія даюць магчымасць уласнага дабрабыту за кошт тысячаў ці мільёнаў сучасьнікаў-суайчыньнікаў і іх нашчадкаў, а ўлада значна болш высокая… досыць цяжка растлумачыць, якога яна гатунку, над кім і над чым, акрамя людзей, яна даецца…

Артур. І ты… прыйшла за ёй?

Гаспадыня. Толькі за той ейнай часткай, якая дазваляе быць незалежнай ад улады апаратчыкаў. А ў астатнім, як ні дзіўна, — не. Я хачу ведаць. Я хачу бачыць ясна. Хачу мець магчымасьць зьвязваць некаторыя парваныя ніткі… але ня болей за тое.

З’яўляецца чалавек у даўгім плашчы і капялюшы. Плашч незашпілены. Шыкоўны касьцюм, гальштук, насоўка – усё вытанчана, стыльна.

Майстар. Дабрыдзень, шаноўная!

Гаспадыня. Ты?

Майстар. Я. Не чакала? Чуў тут пару тваіх апошніх фразаў. Ня думаю, каб ты гэта сур’езна. Ну, хопіць. Хопіць заліваць хлопчыку вочкі блакітам. Тут ёсьць я, так што можна не саромецца.

Гаспадыня. (Сталёва). Не зусім разумею.

Майстар. Ну! Цяпер у цябе ёсьць варты цябе напарнік. Аднаго не разумею – навошта было ўпраціцца і ствараць сабе лішнія перашкоды? Па сіле мы роўныя, і калі да роўных дадаць па аднолькаваму, раўнавага ня страціцца. Я мацнейшым за цябе не зраблюся.

Гаспадыня. Якім чынам ты сюды трапіў?

Майстар. Па тваіх сьлядох, па тваіх сьлядох! Ты ж ведаеш – па гарачых сьвежанькіх сьлядках ісьці вельмі проста. Тут галоўнае было не ўпусьціць моманту, калі ты сюды зьбярэшся. Астатняе – дробязі.

Гаспадыня. Я ішла сваім шляхам. Ты ня мог адчуць ягонага пачатку тваімі метадамі.

Майстар. Ах, рыбанька! Але ж каб выцягнуць да сябе сваіх сябрукоў з усіх канцоў Беларусі, табе прыйшлося карыстацца маімі метадамі. Твае ж не дапускаюць такога ўплыву на чалавекаў… якімі б гэтыя чалавекі не былі.

Гаспадыня. Хлусіш. Я не карысталася тваім Мастацтвам. Я адправіла звычайныя поклічы, і тое, што на іх адгукнуліся ўсе разам і так хутка, вельмі мяне зьдзіўляе.

Майстар. Я разумею тваё нежаданьне прызнавацца, але факт ёсьць факт: я тут. Гэта рэальнасьць.

Артур. Хто вы? (Не атрымлівае адказу. Майстар яго цалкам ігнаруе.) Слухай, хто гэта?

Гаспадыня. Гэты чалавек займаецца другім бокам таго, чым займаюся я. Можа зваць яго Майстрам. Калі, зразумела, ён захоча з табой размаўляць.

Артур. Можа хопіць загадак? Ці ягоная праўда, і я тут на самой справе непатрэбны? Тады адпраўляй мяне назад! Мне тут не падабаецца.

Майстар. Твая малпачка сказала разумную рэч! Навошта цягнуць баласт? Ён нас затрымае. Без яго можна будзе падляцець троші – так хутчэй.

Гаспадыня. (Артуру.) Ты сутыкаўся з так званымі экстрасэнсамі? Не з прымітыўнымі махлярамі, а з тымі, якія сапраўды нешта могуць?

Артур. Ну, маёй маці адзін дзядок вылячыў хрыбет нейкімі адмысловымі масажамі, але…

Гаспадыня. Гэта не зусім тое. Гэтае слова павінна азначаць чалавека, які ў большай ці меншай ступені валодае энэргіямі. Так званымі тонкімі энэргіямі… Тымі, што ня ловяцца прыборамі.

Артур. Якімі прыборамі?

Гаспадыня. Не, ты не разумееш. Давай з іншага боку. Майстар – Маг. Маг высокага ўзроўню.

Артур. Эй, я не настолькі маленькі, каб слухаць такія казкі…

Гаспадыня. Мне ж ты неяк паверыў. А ягонай “казачнасьці” хопіць, напрыклад, на тое, каб загадаць табе любое дзеяньне. І ты загад выканаеш. Нават скокнеш зь дзевятага паверху.

Майстар. Ты дарма губляеш час, Гаспадыня. Мы можам знаходзіцца тут даволі кароткі тэрмін. Надалей нам ня хопіць энэргіі.

Артур. Дык ты… сапраўды… вядзьмарка! Дык Бутрым меў рацыю!

Гаспадыня. І лоцыю. Пачало патрохі даходзіць. Нарэшце! Праўда,я аддаю перавагу больш сучаснай тэрміналогіі. А яшчэ не люблю ярлыкі. Шматзначнасьць слова часта прыводзіць да непаразуменьняў.

Майстар. Яшчэ раз папярэджваю – часу няшмат. І ты аддаеш процьму энэргіі на ягонае ўтрыманьне тут. Адпраўляй малпачку назад, хопіць гуляць у дзіцячыя гульні. Расказаць яму, якая ты цаца, можа й дома.

Гаспадыня. (Артуру.) Не зьвяртай на яго ўвагі. Майстар, што завецца, чараўнік чорны. У яго адпаведныя гумар і лексіка.

Майстар. Я не разумею! Ты ўсёж ж пакідаеш яго тут? Навошта? Нам што, неабходныя сьведкі?

Гаспадыня. Чаму ты так упэўнена кажаш “нам”? Чаму ты так упэўнены, што я прыняла тваю прапанову? Чаму ты думаеш, што я пайду па лязу з табой, а ня зь ім?

Майстар. А як жа тваё хвалёнае-дэкляраванае чалавекалюбства? А калі хлопчык аступіцца? А калі не стрывае? І ты кажаш, што не прымаеш майго шляху! А сама гатовая дзіценка ў бездань кінуць!

Гаспадыня. Ты толькі што называў яго малпай. А цяпер – дзіцёнак бедненькі!

Майстар. Я заўсёды быў супраць лішніх ахвяраў.

Гаспадыня. Угу. Толькі хто вызначае лічбу ахвяр неабходных?

Майстар. Хопіць сафістыкі. Справа чакае.

Гаспадыня. У гэтым ты маеш рацыю.Пойдзем.

V

Месца Лёзаў. Саміх Лёзаў два – белае і чорнае, яны ідуць паралельна. Астатняе залежыць ад фантазіі рэжысёра ці мастака. Гаспадыня, Артур і Майстар адпачываюць. Усе вельмі стомленыя.

Майстар. Добра, што тут можна трохі адпачыць.

Артур. Што гэта за месца?

Гаспадыня. Умоўна-спрошчана – месца Сілы. Ці, лепей, сутыкненьня Сілаў.

Майстар. Памаўчы, а?

Гаспадыня і Майстар паглыбляюццав ў сябе. Артур разглядвае навакольле і зноўку ня стрымліваецца.

Артур. Дык навошта мы сюды прыйшлі? Вы там нешта балбаталі пра мост над безданьню – а тут няма ніякай бездані… Поле голае… Трава нейкая, і тая дохлая.

Майстар. І ты зьбіраешся некуды ісьці зі ім? (Да Артура.) Дай ты людзям пасядзець спакойна! Трэба ж падрыхтавацца!

Артур. (Да Гаспадыні.) Ты ж мяне сюды прыцягнула! Не магу ж я нешта рабіць, не ведаючы, што я раблю!

Гаспадыня не пасьпявае адказаць. Майстар ускоквае, ён раззлаваўся.

Майстар. Ну, хопіць! Я цябе двойчы прасіў не замінаць! Зараз ты ў мяне замаўчыш! (Накіроўвае руку ў бок Артура, далонь адкрытая. Фактычна, наступная сцэна – бойка энэргіямі, і яе вырашэньне залежыць ад узроўню пластычнасьці выканаўцаў)

Артур. (Спачатку яго адкідвае ўбок. Ен хапае паветра,але нейкім чынам распрамляецца і робіць у бок Майстра некалькі пасаў. Голас яго істотна зьмяніўся.) А гэта мы яшчэ паглядзім!

Артур і Майстар б’юцца. Гаспадыня, урэшце, падымаецца і зьдзіўлена назірае за імі.

Майстар. Ну, дзякуй! Прыцягнуць сюды схаванага Мага!

Гаспадыня. Якога схаванага Мага?

Майстар. Якога-якога! На бачыш? Вось гэтага! А можа ты сьпецыяльна? Набіла яму галаву, навучыла, паставіла блокі, каб ня ўспомніў заўчасна?

Гаспадыня. Ды кіньце вы дзідамі махаць! Знайшлі час і месца!

Майстар. Утаймуй свайго малайца! Ягоны юначы запал…

Гаспадыня. Спыніся! Ідзі сюды!

Артур спыняецца, але відавочна без вялікага жаданьня.

Артур. Гэта сапраўды ты дала мне веды?

Гаспадыня. Табе што, не падабаецца?

Майстар. Ісьці на такую рызыку! Я ня ўпэўнены, што ты зараз зь ім справішся!

Гаспадыня. Ды я паставіла яму звычайны набор воіна-вартаўніка!

Майстар. Ну тады, даражэнькая, у яго ўсяго толькі талент! А ты ведаеш, колькі гэта каштуе і што азначае ў нашай справе!

Артур. Ну, ладна. Я павінен табе падзякаваць, відаць.

Гаспадыня. Зусім неабавязкова. Я не зьбіралася рабіць зь цябеМага. А даць магчымасьць абараняцца – хутчэй мой абавязак, калі ўжо я пацягнула цябе ў небясьпечнае месца.

Майстар. Ну, вы тут высьвятляйце адносіны, а я пайшоў. Паспрабую адзін як-небудзь. Другога раза ў мяне можа й ня быць. (Накіроўваецца да Лёзаў.)

Гаспадыня. Чакай! Ты ня пройдзеш адзін! Ты страціў столькі энэргіі,у цябе ня хопіць сілы на супрацьвагу!

Майстар. Ты ведаеш, мне амаль усё роўна. Ці пан, ці…

Гаспадыня. Чакай! Мы можам дамовіцца!

Майстар Навошта, нас трое, і цяпер наўрад ці нехта з нас можа дазволіць сабе раскошу не скарыстаццца гэтым выпадкам. Другі раз сюды не трапляюць.

Гаспадыня. Халера! Калі ён усё ж такі пройдзе, нам з табой ня хопіць сілы яго ўтрымаць. Лёзы пераводзяць на новую ступень валоданьня Сілай – праз боль, жах, жудасьць, але хутка. У звычайных абставінах на гэта патрабуюцца гады.

Артур. І ён можа нас пасьля не пусьціць да Лёзаў?

Гаспадыня. Ён напэўна нас да іх ня пусьціць! Столькі працы!

Артур. Я спыню яго.

Гаспадыня. Як ты…

Яны кідаюцца да Лёзаў. Артур і Майстар дакранаюцца адначасова да чорнага і белага (адпаведна) ляза. Гаспадыню адкідвае назад. Цемра, крыкі. Гукі, падобныя на гром. Высокія пранізьлівыя ноты. Нарастаньне складанага рытму-вібрацыі.

Ціша. Трохі сьвятла. Гаспадыня паміж дзьвух лёзаў, якія ўжо ня сьвецяцца – яны глухія і звычайныя. Яна дакранаецца да аднаго, да другога, і, стоячы паміж імі, пачынае рагатаць. Рогат робіцца ці не вар’яцкім і пераходзіць у плач. Праз некаторы час плач неяк разам супакойваецца.

Гаспадыня. Мы жадаем… Мы ўсе жыцьце нечага жадаем… Славы, улады, каханьня, ведаў, спакою, шчасьця… Дзеля нашых жаданьняў мы робім тое, што можна, і тое, што нельга рабіць. Нашы жаданьні валодаюць намі. Нашы жаданьні ў вялікай ступені робяць з нас тое, што мы ёсьць. Мяне ніхто не пачуе, але я ўсё роўна крыкну: Людзі! Больш за ўсё на сьвеце бойцеся, што Лёс ці Бог спраўдзяць вашыя самыя запаветныя жаданьні! (Перадражнівае сябе.) “Незалежнасці!” ”Ведаў!” “Яснага бачаньня!” “Зьвязваць ніткі!” “І ня болей за тое!..” Ня болей за тое. Ня болей! О, як я не зайздрошчу таму, хто паспрабуе мяне хоць пальцам крануць! Я маю адказ на любое пытаньне, якое ў сілах прыдумаць! Я ўсё бачу! І лепей за ўсё я бачу цяпер сябе, якой цэлае жыцьце прыйдзецца зьвязваць разарваныя іншымі ніткі асноў сьветабудовы…

Імкліва ўваходзіць Артур.

Артур. Чаму ты яшчэ тут? Усё скончана ж… Месца спусьцела. Шкада, што так атрымалася, але нічога не зробіш. Я схадзіў пакуль за сваім целам – з ім зручней… Ну, ня трэба так перажываць! Майстар пасьпеў ухапіць твой прыз. Да рэчы, ці ня ведаеш ты, як яго завуць? Мне было б значна лягчэй абараняцца, калі б…

Гаспадыня. Ня ведаю.

Артур. Ну, ты ня ўмееш хлусіць. Ён жа баяўся цябе, а паколькі сілы вашыя былі прыблізна роўныя, палохаць яго магло толькі тое, што ты ведала, як яго завуць.

Гаспадыня. Я сказала табе – ня ведаю. А ты хутка счарнеў, хлопчык. Мне чамусьці здавалася, ўто ў цябе большы запас трываласьці.

Артур. Слухай, я табе ўдзячны. Я цябе паважаю, але гэта датычыцца маёй уласнай бясьпекі. Я ўсяго толькі абараняюся.

Гаспадыня. Імя пры абароне не выкарыстоўваецца.

Артур. Э-Э… Я цяпер ведаю болей за цябе, і…

Гаспадыня. Асноўныя законы нязьменныя на любым узроўні.

Артур. Слухай, ты павінна мне сказаць!

Гаспадыня. Ого! Я – табе -- нешта – яшчэ – павінна?

Артур. Ты мяне ў гэта ўцягнула – так? Я цяпер вымушаны супрацьстаяць немалой – і больш вопытнай – сіле. Таму… Калі ты не разумееш сама, што гэта неабходна…

Гаспадыня. Ты будзеш змушаны з мэтай абароны ўласнае асобы дзейнічаць не па-шляхецку.

Артур. Цяпер ты мяне сваёю сафістыкай ужо ня зловіш! Давай дамовімся як разумныя людзі…

Гаспадыня. Я думаю, што мы з табой аддамаўляліся.

Артур. Слухай, я не хачу рабіць табе больна… (Робіць загадны жэст.) Стой! Павярніся! Ідзі да мяне! Калі падыйдзеш, шэптам, але выразна, назаві імя Майстра!

Яна як бы падпарадкоўваецца, але падышоўшы ўсутыч, рэзка размахваецца і дае Артуру гучную поўху.

Гаспадыня. Ідзі. І забудзься на тое, што сюды вяртаўся.

Артур сыходзіць. Ён падобны на мяккую ляльку.

Улятае Майстар.

Гаспадыня. Ну так, калі гаворыш пра Чараўніка, будзь гатовы да сустрэчы зь ім.

Майстар. Гэты… Ён быў тут?

Гаспадыня. Быў. Яму карцела даведацца, як цябе завуць.

Майстар. Так… Гэта дрэнна… Гэта вельмі дрэнна. Але я разумею – што ты магла яму цяпер супрацьпаставіць!

Гаспадыня. Ну, нешта магла.

Майстар. Ты зрабіла памылку тады, калі не адправіла яго дамоў. Я таксама вінаваты – не зрабіў гэтага сам. Мы б з табой зараз на пару павесяліліся і разыйшліся… як заўсёды, мірна.

Гаспадыня. Чаму ты не вярнуўся раней?

Майстар. Хлопчык хутка навучыўся рабіць досыць дасканалыя фантомы, і я… сорамна прызнацца, але…

Гаспадыня. У ягоных фантомаў заўсёды будзе пустая аўра.

Майстар. Ну, дзякуй, Гаспадынька! Вось гэта падаруначак! Але стой. Адкуль ты ведаеш?

Гаспадыня. Майстар! Майстар! Скажы лепей, навошта ты вярнуўся? Цяпер сьведкаў няма, і ты можаш кінуць свае выкрутасы.

Майстар. Я проста хацеў упэўніцца, што з табой усё добра.

Гаспадыня. Ну, упэўніўся? Можаш ісьці дамоў.

Майстар. Ты злуешся на мяне? Ну так, маеш поўнае права. Ведаеш… Я хацеў сказаць вось што… Я … прапаную табе ісьці разам. Я… адчуваю сябе вінаватым… Ты зараз будзеш зусім безабаронная перад гэтым маладым ды раньнім… ну і наогул…

Гаспадыня. Я заўсёды здолею сябе абараніцць.

Майстар. Ён стаў на ступень вышэйшы за цябе! Мне што, трэба тлумачыць табе самыя асновы? Ён цяпер можа зрабіць з табой усё, што захоча!

Гаспадыня. А чаму цябе гэта так хвалюе?

Майстар. Ну… мы з табой досыць даўно ведаем адзін аднаго… Мы, урэшце, старыя прыяцелі, і мне было б непрыемна…

Гаспадыня. Не віляй, Майстар! Ці хопіць у цябе сьмеласьці не віляць?

Майстар.      Ты хацела мяне раззлаваць – у цябе гэта атрымалася. Заўсёды атрымлівалася. Добра! Слухай! Я жадаю цябе. Я заўсёды цябе жадаў. З першага погляду, з першага слова! Ты… Ты заўсёды была далёкая. Ты больш ведала, больш умела, лепей валодала сабой. Да нашае сустрэчы мае заняткі былі толькі спосабам задавальненьня дапытлівасьці… я не цікавіўся ўладай, магчымасьцю кіраваць… Як я пачаў працаваць з тое сустрэчы, колькі часу ўбіў у заняткі ўсім, што хоць якім бокам датычылася Вялікае Навукі Улады! Як я шліфаваў сваё майстэрства! Каго толькі не падпарадкоўваў усімі магчымымі спосабамі! Колькі было іх, гэтых людзей, якія рабілі ўсё, што я хацеў, і якія былі мне абсалюта непатрэбныя! Я жадаў аднойчы загадаць табе …. А ты… Ты заўсёды была мацнейшая за мяне… але чамусьці нічога мне не загадвала. І ўсіх маіх лялек я адддаў бы за адзін твой позірк.

Гаспадыня. Майстар… Але сітуацыя быццам зьмянілася. Чаму ты цяпер гаворыш мне гэта, чаму ты цяпер не прымусіш мяне пакорліва ісьці сьледам? Ці пасьля набыцьця вялікай сілы я стала табе нецікавая?

Майстар. Не. Ты цудоўна ведаеш, што не. І я сапраўды магу цябе прымусіць… так, па ідэі я магу гэта зрабіць. І я гэтага не зраблю. Усё. Прабач. Я хаўсёды буду ахоўваць цябе, але… Я пайду.

Гаспадыня. Чакай. Ты не сказаў, чаму. Чаму ты гэтага ня зробіш?

Майстар. Таму што мне ўстыла торгаць за ніткі. Таму што мне ўстыла карыстацца штучнымі рэчамі. Я пракраўся за табой да Лёзаў, каб не згубіць цябе назаўсёды, а згубіў нават надзею. І я буду рады, калі гэты хлопчык аднойчы дастане мяне.

Гаспадыня. Ён цябе не дастане.

Майстар. Чаму гэта?

Гаспадыня. Я адняла ў яго веды пра спосабы ўзнаўленьня энэргі. Няхай хоць нешта сам пашукае. А ты ведаеш, што ўсё астатняе без дастатковай колькасьці энэргіі – мёртвае.

Майстар. Стой… Як ты магла… Як у цябе атрымалася… Ты… Ты таксама нешта ўзяла ад Лёзаў?

Гаспадыня. Не ад Лёзаў. І не ўзяла. Далі. Дакладней, мяне прымусілі ўзяць. Баюся, што на мяне ўзвалілі болей, чым я магу несьці.

Майстар. Божачка! Выцерці веды з галавы Мага! А я так ганарыўся, што стаў табе роўным! Роўным! Ты… Ты засталася там, на недасягальнай вышыні…

Гаспадыня. Але ў цябе зноўку ёсьць надзея. (Пра сябе.) Гэта ўсё, што я магу табе даць.

VI

Зноўку пакой-майстэрня. Гаспадыня, Бутрым, Шцірліц і Сантаеў сядзяць вакол абрусу. Пара пустых пляшак. Гаспадыня заканчвае апавяданьне.

Гаспадыня. …Яны здолелі прайсьці, абодва, а мяне адкінула назад. Так вось усё і адбылося.

Шцірліц. Мы, шчыра кажучы, былі напалоханыя зьнікненьнем нашай сьпячай прыгажуні…

Сантаеў. А дзе яны цяпер?

Гаспадыня. Носяццца па горадзе, спрабуючы злавіць адзін аднаго. Сілы роўныя, так што баяцца няма чаго. Выдыхнуцца і спыняцца.

Бутрым. А ты што ж, так нічога і не атрымала, выходзіць?

Сантаеў. Бутрым, раз на год можна і сабрацца неяк… нават такім чынам. Мне, напрыклад, не хапала вас дваіх… праўда, я толькі цяпер гэта зразумеў. (Да Гаспадыні.) Так што, калі табе што яшчэ спатрэбіцца – выцягвай мяе спакойна, хоць зь якога ложка.

Бутрым. Я зусім не таму…

Гаспадыня. Я ведаю. Людзі! Я павінна вам сказаць… Мне ж таксама тое-сёе перапала. Праўда, зусім ня тое, на што я разлічвала.

Шцірліц. І што гэта?

Гаспадыня. Помніце, я ўсё хацеал ведаў? Ну дык вось, цяпер у мяне іх больш чым дастатков. Але…

Шцірліц. Што “але”?

Гаспадыня. Але я не ведаю, што мне зь імі рабіць. Іх столькі, што прыйдзецца гадамі разьбірацца толькі, што там да чаго і куды ідзе…

Сантаеў. Чакай! Адкуль? Твой Артур схапіўся за чорнае Лязо, Майстар за белае… Ты ж не пасьпела нічога ўхапіць…

Гаспадыня. Маё Лязо знайшло мяне само.

Шцірліц. І…

Гаспадыня. І яно – шэрае.

Бутрым. Я чытаў розныя казкі, але нешта нічога не прыгадваю… Хіба толькі Толкіена ўзгадаць… Дык там жа Гэндальф Шэры проста дарастае да Белага. Табе што, прыйдзецца зноўку да нечага дарастаць?

Гаспадыня. Не. Тут усё зусім не так. І можа дарма я скарысталася гэтае азначэньне – “шэры”. Па функцыях я з’ялююся вартаўніком, ахоўнікам. Мая справа – назіральная. Мне ня трэба цяпер ні чорнай улады, ні белага спакою-веданьня. Я назіраю за тым, каб гэтыя чорныя і белыя не перадушылі адзін аднаго.

Шцірліц. Значыцца, ты мацнейшая за іх?

Гаспадыня. Значыцца.

Сантаеў. Ого.

Шцірліц. (Сантаеву.) Ага!

Гаспадыня. Людзі! Кіньце хвалявацца! Я абсалютна афіцыйна, калі хочаце, аб’вяшчаю аб роспуску Суполкі Вогнішча! Вы мне вельмі і вельмі дапамаглі, і я абацаю, што нікола болей ня буду вас чапаць! Жывіце самі, жывіце як хочаце, жывіце сабе безь мяне! Забудзьце пра маё існаваньне, калі так лягчэй.

Бутрым. Ты нас праганяеш?

Шцірліц. Што гэта з табой, дзядзька? Сам увесь час ныў-ныў!

Бутрым. Памаўчы ты, разумнік.

Шцірліц. Маўчу.

Гаспадыня. Людзі, вы ня так зарзумелі… Бутрым, Шцірліц, Цім… Я… Я буду вельмі і вельмі радая, калі вы паасобку ці разам пажадаеце мяне наведаць. Урэшце, людзі, вы ж адзіныя, з кім я магу шчыра пагаварыць. Ніхто ж болей не паверыць, не зразумее ні халеры з гэтага!

Сантаеў. А хлопчык Артурка?

Гаспадыня. Я зрабіла так, што ён на ўсё забыўся. Будзе лічыць, што дасягнуў сваёй ступені самастойна. Удзячнасьць – непамерная ноша. А прыходзіць сюды яму зробіццца нецікава. Так што…

Шцірліц. Чаму ты так? Мне здалося, у вас нешта магло атрымацца…

Гаспадыня. Шцірліц, разумееш, справа перад усім у тым, што пры маёй новай дзейнасьці… Ну, у ёй побач з усімі ведамі і магутнасьцямі стаіць колькі абмежаваньняў. Мне цяпер шмат чаго нельга. І заўсёды будзе нельга.

Бутрым. Дык што, у цябе…

Гаспадыня. У тых, хто стаіць на варце, не бывае сям’і.

Сантаеў. А…

Гаспадыня. І не бывае славы.

Шцірліц. Але…

Гаспадыня. Так, у іх могуць быць сябры. Але “могуць быць” – ня значыць “будуць”.

Шцірліц. Яны ў цябе ёсьць.

Бутрым.       Так. І не зьвяртай увагі на маё занудства.

Сантаеў. І на мой дурны гумар.

Б’е 12.00.

Шцірліц. Ну што, з Новым Годам!

П’юць, маўчаць.

Гаспадыня. Людзі… Я пайду лягу, відаць.

Сантаеў. Так, ты такая стомленая.

Бутрым. Ледзьве на нагах трымаешся.

Гаспадыня ідзе некуды углыб сцэны.

Маўчаньне.

Сантаеў. Шцірліц, ты самы разумны з нас. Ты – па праўдзе толькі! – ты сапраўды ў гэта верыш? У гэтую неверагодную прыхаваную магутнасьць?

Шцірліц. Ты сам усё бачыў, і сумняваешся. Я таксам чалавек, а чалавеку гэта ўласьціва…

Бутрым. Я чамусьці веру.

Шцірліц. Я калісьці даўно-даўно ці чуў нешта такое… Што ёсьць такая нябачная варта, што ахоўвае ўсё на сьвеце – белых, чорных, Магаў, проста людзей… І бяз гэтай незаўважнай прысутнасьці немагчыма напісаць добры верш ці пабудаваць прыстойную ўтульную хату… Яна як каталізатар, які робіць магчымымі ўсе стваральныя дзеяньні. Яна вартуе і парадак, і хаос. Яна…

Сантаеў. Яна жудасна адзінокая.

Бутрым. І абсалютна безабаронная на самой справе. Хлопцы…

Шцірліц. Так.

Сантаеў. Здаецца, Суполка Вогнішча – самы трывалы саюз, які я ведаю.

Шцірліц. Асабліва цяпер, калі з’явілася пэўная акрэсьленая мэта.

Бутрым. Функцыя.

Сантаеў. Ну так. Ахова вартаўніка .

Музыка.

1996.

Вітаўт МАРТЫНЕНКА – паэт, празаік, журналіст, перакладчык. Нарадзіўся ў Менску ў 1959 годзе. Вышэйшую адукацыю атрымаў у Беларускім дзяржаўным унівэрсітэце (1982). Першую сваю кнігу (на пару з сябрам Анатолем Мяльгуем) выдаў у ЗША («Праз рок-прызму», New York, 1989, «BINiM»). Акрамя таго на ягоным рахунку поўнае выданьне на беларускай мове раману Генрыка Сянкевіча «Quo Vadis» (Мн., 2002, выдавецтва «Медысонт», у 2003-м асобным выданьнем выйшла аўтарская прадмова В.М. да тае кнігі – «Свой сярод чужых/Кантэксты беларускага перакладу раману Генрыка Сянкевіча»), а таксама яшчэ адна кніга на пару з А. Мяльгуем – «222 альбомы беларускага року», Мн. , 2006, «Медысонт» (па выніках года гэты фаліянт атрымаў узнагароду на так званай нацыянальнай прэміі Ґрэммі – «Рок-Каранацыя»).

Песьні на вершы Вітаўта Мартыненкі сьпяваюць многія зоркі беларускага року («P.L.A.N.», «Tesaúrus», «Deadmarsh», «Neuro Dubel»), а зь ягонымі перакладамі ўдалося наладзіць сувязі й з рок-зоркамі Украіны («Тінь Сонця», «De Shifer», «Мандри»).

Паэтычныя й празаічныя творы Вітаўта Мартыненкі перакладаліся на польскую ды анґельскую мовы.

Яшчэ падрыхтаваны да выданьня зборнік Вітаўта Мартыненкі «Прадмовы й пасьляслоўі», куды ўваходзяць канцэптуальныя ўводныя тэксты аўтара да лепшых музычных альбомаў апошняга часу.

Дадзеная падборка фантастыкі прапаноўвае тры фраґмэнты чарговай аўтарскай кнігі прозы й паэзіі «Пошукі ідыліі», якая з 1996 году стаіць у тэмплянах дзяржаўнага выдавецтва «Мастацкая літаратура»…

______________________________________________________ _______________________________________

Што? Дзе? Калі?

Апавяданьні

Апошні чалавек плянэты – напісана 16 ліпеня 1980 году (16.07.80). Друкуецца паводле першай публікацыі (ґазэта «Чырвоная зьмена» №170, Мн., 3 верасьня 1987 году; 03.09.87).

Забойства сьнежнага чалавека – гэта фантастычна-публіцыстычная пародыя на папулярныя ў савецкім друку сэнсацыйныя рэпартажы друкавалася ў «Чырвонай зьмене» №207, Мн., 25 кастрычніка 1989 году (25.10.89), для якое напярэдадні й пісалася. Тэкст утрымлівае сапраўдныя фраґмэнты спарадыраваных публікацывяў маскоўскіх ґазэтаў «Труд» і «Комсомольская правда» за той час.

Адкрыты шлях – напісана 2 – 4 траўня 1988 году. Адна з апошніх публікацыяў адбылася ў студэнцкім часопісе «Асьпірынавы матузок» №5, Менск, студзень, 2007. Тут гэты тэкст друкуецца паводле першае публікацыі (ґазэта «Чырвоная зьмена» №244-245, Мн., 22 сьнежня 1990 году).

______________________________________________________ ________________________________________

Вітаўт Мартыненка

Апошні чалавек плянэты

Калі Ноэр прачнуўся раніцою, яго зноў ахапіла журба — ён застаўся адзін. Зусім адзін… у цяжкой хваробе, што дарэшты скавала яго.

Хто б мог падумаць, што яго гэтак джагне: паветра ж, якім ён дыхаў, было ідэальна кандыцыянаванае, ежа — гранічна стэрыльная… Ён ведаў усё, што дзе адбываецца. Дый што казаць — ані ў чым Ноэр не адчуваў нястачы. Аднак — у сорак гадоў стаць лядачым старым! Як здарыцца такое магло ў нашым трыццатым стагодзьдзі?

А яшчэ гэтыя ўчорашнія навіны: недзе за тысячы кілямэтраў адсюль, як перадаў мадуляваны тэледыктар, сканаў перадапошні чалавек. Ён памёр ад немачы, ад фізычнае друзласьці, забясьпечаны ўсім дарэшты, не пакінуўшы па сабе аніякіх нашчадкаў.

I вось застаўся апошні — Ноэр, які ўжо даўно не падымаўся з пасьцелі. Калісьці ён проста ленаваўся ўставаць, не адчуваючы ў гэтым асаблівае патрэбы, а потым параліч прыкаваў яго да ложка.

Ноэр прадбачыў ужо хуткі канец, але й сам ня мог уцяміць: чакаў яго ці баяўся.

Працягнуўшы слабую руку да тэнкаса*, ён без ахвоты ўсьцягнуў яго на галаву.

«Ну,— падумаў пасьля таго,— досыць спаць. Сяду, пагледжу тэлевізар».

У тое ж імгненьне ложак пад ім плаўна склаўся — і Ноэр апынуўся ва ўтульнай фатэлі, шэрая сьцяна насупраць якой засьвяцілася вясёлкавым зіхценьнем.

— Якую-кольвек з эўрапэйскіх тэлепраґрам, — пажадаў саракагадовы стары. У куце сьцяны-экрана замігцела благітная лямпачка з сыгналам «Удакладніць».

— О, гэтая праклятая дапатопная старызна. Даўно трэ было замяніць яе на больш дасканалы тэлекомплекс. Нават праґраму самастойна выбраць для мяне ня здольная, трэба ж… Але, такой бяды… Э-829, з сынхронным перакладам, зразумела.

Быў нейкі мастацкі фільм. Са старых: пра людзей, пра ўзаемаадносіны паміж імі… I жылі ж раней людзі: з клопатамі, з хваляваньнямі й радасьцямі сваймі. У нягодах чакалі шчасьця і… адчувалі яго!.. А гэта зусім ня тое, калі адчуваеш толькі патрэбы, якія тут жа аўтаматычна задавальняюцца.

Ноэр пажадаў сьнеданьня — і яно падкаціла на зґрабным старадаўнім аўтастоліку з электронным кантролем тэмпэратуры. Вочы хворага заблішчэлі радаснаю ўсьмешкаю, калі ён убачыў сярод страваў вельмі даўні празрысты напой, якога не адважыўся й пажадаць.

Пасьля сьнеданьня яму стала лепей. Дакладней, ён ня так востра стаў адчуваць жыцьцё, у напаўдрымоце пазіраючы на экран. Бліжэй да поўдня — Ноэр ведаў гэта — па праґраме Эўропа-829 трансьлявалі сусьветны выпуск навінаў Гэта быў адзін з найлепшых у Сусьвеце інфармацыйных выпускаў і Ноэр амаль ніколі не мінаў яго. Вось ізноў на экране зьявіўся знаёмы дыктар.

— Добра дзень! — бадзёра павітаўся ён. — Э-829 у этэры. Інфармацыя па Ґаляктыцы…

— Прывітаньне, прывітаньне, няісны чалавек! — напаўжартам адказаў стары, а дыктар тым часам працягваў, камэнтуючы дакумэнтальныя кадры:

— На адным са спадарожнікаў Арыёна працягвае працу навукова-дасьледчая экспэдыцыя робатаў. Адшуканы мінэралы, якія ўтрымліваюць невядомыя раней элемэнты пэрыядычнае сыстэмы. Яны, мяркуецца, знойдуць выкарыстаньне ў будаўніцтве звышсьветлахуткасных касьмічных ляйнэраў…

— У нас на Зямлі на Паўночным полюсе пасышхова праведзеныя выпрабаваньні новае сэрыі самакіроўных робатаў… I яшчэ адно паведамленьне: на нашай плянэце ў перадсьмяротным стане знаходзіцца апошні прадстаўнік натуралёвага чалавечага роду. Роду, які быў папярэднікам разумовых робатаў. Найвялікшай недасканаласьцю тых натуралёвых істотаў была заўсёдная патрэба ў фізычных нагрузках, у якіх бы тое ні было рухах, чаго пазбавіла іх вынайдзеная імі ж тэхніка. Да самакансэрвацыі яны былі няздольныя. Пажыцьцёвы адпачынак гэтага апошняга чалавека прывёў яго да цяжкой хваробы, і, калі меркаваць паводле папярэдняга такога выпадку, хутка трэба чакаць вечнага…

Ноэр злосна скрыгатнуў зубамі ды закрычаў:

— Заторкніся ты, брыдота! Пакуль яшчэ жывы я. Жывая мая плоць і кроў… ня тое што ты: хоць і маеш аблічча чалавека ды балбочаш складна, але ж нічога за табой няма, апрача пляскатага тэлеадлюстраваньня. Прынамсі, з гэтае прычыны ня маеш аніякага права балбатаць пра мяне гэткім тонам у маёй прысутнасьці. Прэч! Прэч! А-006, хутчэй! А-006!

Нябога й без таго нэрваваўся, а тут яшчэ са скрухаю заўважыў як па-здрадніцку замігцеў «удакладняльнік».

— О Божа! Ну хоць Аўстралію. А-006.

…Пасьля абеду Ноэр вырашыў трошкі паспаць дзесьці ў садку, пад шатамі вішняў. Надта стамляўся ён ад свайго бязьдзейнага жыцьця, але ўжо анічога ня мог зьмяніць. Заставалася толькі пажадаць адлюстраваньня зялёнага саду, водару квітучых вішань і — недахоп чаго адчуў ён неўзабаве — шчабятаньня птушак ды шапаценьня лістоты.

Яму нешта сьнілося. Нешта добрае. Былое. I ён у сьне — дзякаваць Богу, што быў зьняты тэнкас, — падумаў што было б лепей увогуле не прачнуцца. А прачнуўшыся, усё ж не наважыўся пажадаць сабе вечнага сну. Дарэчы, ён ужо даўна спаў без тэнкаса, бо памятаў старую гісторыю свайго дзеда. Той заснуў з тэнкасам і ўбачыў у сьне сябе маладым з прыгожай дзяўчынаю на беразе дзівоснага возера. I ў сьне ж ён пажадаў яе. Прачынаецца — яна тут, а ён… Ну што мог зрабіць з гарачай дзяўчынаю бедны стары, якому тады было пад семдзесят гадоў? Дзяўчына пасьмяялася зь яго й зьнікла.

Ноэр састарэў раней — у сорак. Але яму вельмі хацелася жыць. Прага жыцьця заўсёды моцна трымаецца ў чалавечай душы, якім бы агідным ні здавалася яму гэтае жыцьцё. I Ноэр жыў, апошні на Зямлі чалавек, адзін… перад абліччам сьмерці, як паведамляе ўсёведная тэлевізія. Так, сапраўды, адчуваў сябе Ноэр цяжка. Ён надзеў тэнкас і пажадаў наразіць сябе мэдычнаму дасьледаваньню.

— Што можна зрабіць, каб палепшыць мой стан? — запытаўся ён дрыготкім голасам, які выклікаў толькі пачуцьцё жалю й спагады.

Бязьлітасная машына анічога не адказвала: што можна зрабіць з азызлым ужо целам? Гэта ж ня робат, якому без праблемаў упаяеш новую дэталь, а то й цэлы больш мадэрновы вузел. А тут проста ў свой час ня трэба было дапушчаць драхленьня, і тым самым можна было падоўжыць уласны век. Цяпер, аднак, позна: аніякі цуд тэхнікі не дапаможа. Тым больш такой недасканалае сыстэме, як чалавек.

Ноэр зразумеў маўчаньне машыны. Так, дні ягоныя — а магчыма й гадзіны — зьлічаныя. Што ж, мусіць, праўду казала Э-829, і стары дарэмна яе аблаяў

«Няварта было злавацца», — падумаў ён і захацеў зноў глядзець Э-829.

…На экране працавалі землякопы, будаўнікі (робаты, зразумела), потым выступаў музычны ансамбль (робатаў, вядома), пасьля дэманстравалі мастацкі фільм (пра людзей, але ролі выконвалі робаты, нясумненна). Праґрама, як заўсёды, была найвыдатнейшая: усёабдымная, апэратыўная, дакладная. I Ноэр вырашыў лавіць апошнія задавальненьні жыцьця: ён жадаў і адразу атрымліваў улюбёную музыку, тонкія на смак стравы, зручную паставу ў крэсьле, мадуляцыю задушэўнай размовы па тэлефоне з чалавекам… нават з жанчынаю… Усё было падуладнае ягоным жаданьням — любыя ілюзіі…

Апоўначы Э-829 перадавала чарговы выпуск апэратыўнае інфармацыі.

— На далёкіх шляхах Сусьвету, — гаварыў знаёмы дыктар, — зьявіўся неапазнаны аб'ект, які рухаецца ў напрамку нашае Ґаляктыкі. Без замаруджваньня была выслана экспэдыцыя зь Зямлі, каб папярэдзіць сутыкненьне паблізу нашых зонаў. Паведамляюць, што праца йдзе згодна з намечаным плянам…

— Толькі што апошні ЧАЛАВЕК, які заставаўся на Зямлі, сканаў, адчуваючы жахлівыя пакуты. Гэта былі ня толькі фізычныя болі, але й пакуты сумленьня: ЧАЛАВЕК памёр ад неверагоднае друзласьці, прычынамі якое, як мы паведамлялі ўжо,— лянота і бязьдзеяньне. Спрыяла гэтаму імкненьне перакласьці ўсе клопаты на плечы машын. Машыны ж цяпер абавязаныя ўсьвядоміць: жыцьцё ім дала праца. Ці здолеюць яны ўтрымаць панаваньне ды ў сваім разьвіцьці папярэдзіць небясьпеку, што напаткала ЧАЛАВЕКА?..

— На Паўднёвым полюсе Зямлі завод-аўтамат завяршыў будаўніцтва звышдалёкай міжсусьветнае ракеты баявога прызначэньня. Будзем штурмаваць новыя абсягі…

А цяпер паглядзеце мастацкі фільм «Чалавечая камэдыя»…

______________________________________________________ ________________________

* Тэнкас — шалом, які празь біятокі перадае на пульт сыгналы мозґу.

Вітаўт Мартыненка

Забойства сьнежнага чалавека

Мінулаю суботай у рэдакцыю нашае ґазэты недзе паабедзе затэлефанаваў невядомы ды паведаміў, што ён з Валожына, што ў іх намячаўся экалягічны мітынґ, але ўлады забаранілі яго правядзеньне, а папярэдзіць праз раённую ґазэту таксама не далі. Выглядала, што штучна ствараюцца ўмовы несанкцыянаванае, незаконнае сходкі.

— Дык прыяжджайце сёньня да сямі вечара, — даносілася з тэлефоннае слухаўкі.

Хацелася яшчэ даведацца пра дакладную адрэсу мітынґу, але ў слухаўцы раптам пачуліся гудкі. I нікому ж не ператэлефануеш. Што рабіць? Я пазваніў знаёмаму фотакору Алесю Гімалайскаму, каб параіцца.

Ледзь пачуўшы пра несанкцыянаваны мітынґ, ён захапіўся:

— Едзьма!

— Чакай ты, — кажу. — А раптам гэта «качка». Памятаеш жа, як нехта паклікаў нас на сэанс аздараўленчага гіпнозу: мы, як дурні, праз увесь вечар ламаліся ў чужыя кватэры, шукаючы гіпнатызэра, пакуль нас не здалі ў міліцыю.

— Падумаеш, разок памыліліся, — запярэчыў Алесь. — Але журналіст мусіць быць усюды, каб убачыць хоць нешта. А тут самое плыве.

Арґумэнты падзейнічалі. I ці ж ведалі мы, што да нас плыве?!

— А машына ў цябе на хадзе? — папытаўся я.

— Ол-райт, — адказаў ён. — Толькі што з рамонту.

Карацей кажучы, пад канец працоўнага дня ягоны «масквічок» ужо сыгналіў ля пад'езда рэдакцыі. Алесь прысьпешваў мяне: маўляў, што ты корпаесься, гадзіны паўтары толькі засталося, а трэба ж адмахаць з сотню кілямэтраў, ды пашукаць там давядзецца, пэўна… ды яшчэ акумулятар у фотабліскавіцы падсілкаваць.

— Дык як гэта ты зьбіраўся, — кажу. — Ня мог загадзя падсілкаваць?

— Не хвалюйся. Гэта раз плюнуць: у кожнае кавярні знойдзем разэтку ды ціхмяна пазычым троху электрасілы.

Чытач, мабыць, палічыць за лішняе ўсе гэтыя падрабязнасьці, але, далібог, мне ўжо цяжка асэнсаваць сёньня, што тут галоўнае, што дробязнае. Хто б мог падумаць, што, выпраўляючыся, здаецца, у звычайную камандыроўку, мы патрапім у такое, ад чаго й цяпер валасы стаюць дыба.

Алесь — клясовы кіроўца. Яшчэ перад журфакам працаваў выпрабавальнікам на Менскім аўтазаводзе, і за плячыма была не адна тысяча зухаватых кілямэтраў. Дый увогуле — машына ў ягоных рукох як цацка. Гэты самы «масквічок» купіў дабіты й сьпісаны ў лазенна-пральным аб'яднаньні за некалькі соцень і сваймі рукамі давёў яго да такога шыку і порсткасьці, што я зусім ня зьдзівіўся, калі на збочу дарогі яшчэ дзесьці а палове на сёмую ўбачыў паказальнік: «Валожын, 7 км».

Мы несьліся кілямэтраў 80-100 на гадзіну, а ў навакольлі паволі набрынялі прыцемкі.

— Не гані ўжо так, — казаў я, — а то пасьпеем, ды не туды.

— Нармалёва, Ягайла, не хвалюйся, — аджартаваўся ён, зьвяртаючыся да мяне па мянушцы, якую сам і прыдумаў Я нешта яшчэ гаварыў у адказ, захапляючыся, як лёгка ён вядзе машыну, і раптам заўважыў як нечакана ашклянеў сябраў позірк, увесь ён нахіліўся наперад, да стырна, і, не адказваючы на нейкае маё пытаньне, зрабіў якісьці дзіўны сіпаты ды глыбокі ўдых.

— Што з табою, Алесь? Можа, кепска? Спыні машыну, пастаімо, — занепакоіўся я.

Ён маўчаў ды раптам дадаў ґазу, тым часам як рукі ягоныя зваліліся з стырна.

Яшчэ не ўсьведамляючы, што ён страціў прытомнасьць (і тым больш ня ведаючы, ад чаго), я ўхапіўся за стырно, бо нас пачало зносіць на сустрэчную паласу, дзякуй Богу, пустую. Хацеў дацягнуцца да пэдалі тормазу ці хоць скінуць ягоную нагу з «ґазу», але замінаў рэмень бясьпекі.

Алесеву нагу з пэдалі я ўсё ж неяк даў рады скінуць ды яшчэ корпаўся з стырном у зусім нязручнай паставе. Але раптам нас моцна страсянула, крутанула бокам, і машына замерла пасярод шашы.

«Няўжо мы з кімсьці сутыкнуліся? — жахнуўся я. — А можа, зьбілі каго? I я ж, лічы, за стырном быў…»

У вакне аніякае сустрэчнае машыны не было відаць, толькі сьпераду, над пагнутым капотам, тырчэла нешта белае, зусім не падобнае да чалавека.

«А можа, проста якуюсьці засьцерагальную агароджу зьбілі? Дай Бог!» — круціліся ў галаве думкі. Я крыху супакоіўся, але з машыны выходзіць было страшнавата. Ды ня цемры ці незнаёмых мясьцінаў баяўся, а таго, што мог убачыць там, звонку. Таго, што мы ўтварылі.

Вырашыў раскатурхаць Алеся.

Адшпіліў ягоны й свой рэмні бясьпекі ды паспрабаваў патрэсьці яго — безвынікова. Папляскаў далоньню па шчацэ — тое самае. Каб хоця нашатырныя кроплі былі…

Раптам згадаў пра продзамову, якую прасіла купіць маці (акурат сёньня давалі ў рэдакцыйным буфэце). Туды разам з каваю ды пачкам масла ўваходзіў, як зазвычай, леташні таматны сок, які ўжо расслаіўся на некалькі паверхаў. Я адкаркаваў бутэльку і паднёс Алесю да носа. Ён празь імгненьне заварушыўся, нешта замармытаў а потым ужо больш выразна вымавіў:

— Фу, што за паскудства ты мне тут сунеш?

— Ну, дзякуй Богу, жывы. А гэта — таматны сок з замовы сёньняшняй.

— Выкінь, а то я зноў дуба дам. Ну і дрэнь ты замаўляеш у сваім блятным буфэце.

— Ты хоць не выдурняйся, сам ведаеш, што замовы не замаўляюць, а прэдастаўляют. Добра, хоць такую, атож дзе б я нашатыру для цябе тут ўзяў…

Аднак, Алесь перапыніў мяне:

— Стой… А што гэта з намі здарылася?.. Чакай, чакай, прыгадваю… Дзе гэтая малпа?

Я зьдзівіўся:

— Якая малпа?

— Ды нейкая вялізная, шэра-белая. Бр-р-р! Жах! — схамянуўся ён, але тут жа заўважыў праз лабавую шыбу згарбачаны капот свайго «Масквіча». — Няўжо зьбілі? Вылазь!

Я ўсё ніяк ня мог скеміць, каго мы зьбілі, адкуль у валожынскім лесе малпы, але сьледам за Алесем пачаў выбірацца з машыны.

Апынуўшыся на волі ды агледзеўшы месца здарэньня, я ледзь ня даў гэтаксама дуба, як Алесь за стырном: упоперак дарогі, на ўсю ейную шырыню, ляжала цела нейкае малпападобнае істоты, памеры якое проста наводзілі сутаргі на сківіцы, даводзячы да нематы. Я ніколі ня бачыў гэткіх малпаў. Выходзіць, тое, што я прыняў за агароджу, тырчэлую над капотам, было толькі ступаком гэтае істоты. Алесь пайшоў у той бок, дзе мусіла б ляжаць галава істоты. Я подбегам пасьпеў дагнаць яго яшчэ на палове шляху. Разам мы падыйшлі да галавы. Твар істоты, у нашых уяўленьнях, да брыдкасьці агідны сам па сабе, быў аплюгаўлены жахлівым вышчурам вялікіх жоўтых зубоў. А велічыня гэтых зубоў — ого-го! Стала б на добры сталовы сэрвіз з натуралёвае косткі для трыццаці дзьвюх пэрсонаў.

Вочы былі заплюшчаныя.

— Слухай, — раптам вымавіў Алесь, — ты чытаў «Комсомольскую правду» за 9 кастрычніка?

— Не выпісваю, бо па-расейску ня надта добра разумею, — адказаў я. — А што?

— Ды там… Карацей кажучы… Сьнежнага чалавека недзе на Саратаўшчыне спаймалі. I фота — акурат гэтага.

— Але ж спаймалі.

— Спаймалі, ды ўцёк. Прычым ня «качка»: нейкі навуковец пісаў, крыптазаоляґ.

Мне ніяк ня верылася ні ў якага Сьнежнага чалавека, але ж тое, што было перад намі, — нейкі неверагодны факт. I я казаў Алесю:

— Бяжы па фотаапарат…

Ён ірвануўся быў да машыны ды раптам разьвёў рукамі:

— Але ж акумулятар?

— Эх, хаўтуршчык. Казаў табе. Хто нам цяпер паверыць? Трэба хоць пазваніць куды.

— У Акадэмію навук…

— Каго ты там засьпееш такою парою?

— Я паспрабую, — сказаў Алесь і пабег да тэлефона.

Відаць, у яго анічога так і не атрымалася, бо на маё пытаньне «Як там?» ён кінуў безнадзейнае:

— Ат, нікога. Я нават у міліцыю па 02 тэлефанаваў — нікога.

— Во даўмеўся — у міліцыю. Закласьціся хацеў? Добра, што няма нікога. Яны ж усе, відаць, на тым несанкцыянаваным мітынґу, нефармалаў ганяюць. Звані ў «Хуткую дапамогу», 03. Гэтыя заўсёды на месцы сядзяць.

Пакуль мы чакалі, калі хто пад'едзе, з жахам паглядаючы на Еты, я ўсё ж намовіў Алеся паспрабаваць зрабіць хоць які здымак. Ён адказаў:

— Цямрэча ўжо. Але, можа, хоць на раз хопіць тае бліскавіцы без акумулятара. Ляпну — губляць жа няма чаго.

У імгненьне маланкавага сьвятла, якое вырвала зь цемры гэтую карціну, я ўбачыў, што сухое палатно шашы пакрываецца вакол гуманоіда дробненькімі ручаінкамі.

— Ён падтае́, — з жахам вымавіў я. — Ні «хуткая дапамога» не пасьпее, ні людзі больш ня ўбачаць Еты.

— Але фатаґрафаваць ужо няма як. Ёк.

Я хацеў вылаяцца на Алеся, але тут пачуў з боку галавы гуманоіда нейкі хрып. Падбег бліжэй, запытаўся:

— Вам кепска? Вы мяне разумееце?

Як ні дзіўна, пачуў адказ на чыстай беларускай мове:

— Нарэшце хоць спакой будзе, — ягоны нейкі вантробны голас-рык прабіраў да глыбіні душы. — Заганялі: то ў тайзе ловяць, то на Саратаўшчыне, то ў Гімалаях…

— Што? — запытаўся Алесь Гімалайскі. — Ён нешта пра мяне казаў? Гэта ж ня я зьбіў яго.

— Ды ціха ты, — спыніў я калеґу.— Дай паслухаць: можа, гэта апошнія ягоныя словы, — і з увагаю павярнуўся да Еты. — Мы можам вам чымсьці дапамагчы?

— Журналісты? — прахрыпеў ён.

— Так.

— Пісалі ў «Камсамолку»?

Мяне зьдзівіла ягоная зацікаўленасьць, ягоная ар'ентацыя ў надзённых падзеях, чаго цяжка было чакаць ад малпы (якою я мімаволі й лічыў яго да таго часу), але адказаў:

— Так, даводзілася, але…

Хацеў адказаць, што пішаш адно, а чытаеш потым другое, ды не пасьпеў дагаварыць, атрымаўшы магутную ледзяную аплявуху мокраю ад падтаваньня рукою па левай шчацэ. Ледзь утрымаўся на кукішках і выгукнуў:

— За што?

— За журналістыку вашую: калі краіна ймкнецца да праўды, вы ўсялякіх гуманоідаў ды іншаплянэтнікаў шукаеце. Абы наклад вырваць, хоць брахнёю…

— А ты хто, казёл? — не ўтрымаўся я. Але ён ужо зноў ляжаў нерухома, пускаючы ўсё большыя ручаіны ад разьмяклага пад плюсавой тэмпэратураю цела.

Відаць, ягонае сэрца, калі яно было, разганяла па целе ня кроў, а нейкую халадзільную вадкасьць. Зьбіўшы Еты, мы не маглі ведаць, як спыніць ягонае раставаньне.

Пакуль пад'ехала «Хуткая дапамога», ног і рук ужо амаль не было — тонкімі ручаінамі яны сьцяклі ў канаву. Больш-менш захаваліся толькі тулава ды галава.

— Што ў вас тут? — запытаўся доктар, які выйшаў зь бел-чырвона-белага «РАФіка».

— Ды вось — Сьнежны чалавек. Мы яго зьбілі, — адказаў Алесь.

— Што? — зьдзівіўся доктар. А потым ухмыльнуўся й дадаў: — Та-ак. Самі, кажаце, зьляпілі?

— Ды што вы зьдзекуецеся! — умяшаўся я. — Ён толькі што размаўляў.

Ухмыляючыся, доктар падыйшоў да падталае галавы, нахіліўся ды тыцнуў пальцам у вока. Абдало моцным холадам, і ён няўцямна глядзеў на абмарожаны пасярод восені палец.

— Сапраўды сьнежны. Але хіба ўжо быў сьнег?

Мне не давялося адказаць, бо жоўтыя зубы заскрыгаталі, і да нас выразна дайшлі гукі вантробнага голасу:

— Вы што, звар'яцелі? Балюча ж. Доктар, называецца. Ляпі цяпер новае вока.

Доктар захістаўся ў непрытомнасьці ды, валячыся, зьбіў мяне, а я ўжо ўпаў на гэтую груду ледзяшоў, і мяне званітавала. Відаць, страціў прытомнасьць, бо нічога болей ня памятаю. Ачомаўся ў шпіталі, адкуль і вяду гэты рэпартаж. Алесь казаў, што адзін здымак атрымаўся няблага, але ён у рэдакцыі, і я ўбачу яго толькі ў ґазэце, надрукаваным разам з маім рэпартажам… Бр-р!

Вітаўт Мартыненка

Адкрыты шлях

Ахвярую Тацьцяне Ермаковіч

Яму жадалася сьвету, праўды, брацтва, дабра,

і ягонае шчырае сэрца, ірвучыся на прастор,

знаходзіла спачын там…

У. Галубок «Апошняе спатканьне».

Ікар узьвіўся ў неба высока-высока.

Дыхаць стала лёгка. Зрок ахапіў неабсяжныя прасторы. А багна, што яшчэ нядаўна цягнула яго долу, драбнела пад позіркам адсюль.

Між тым Ікар імкнуўся ўзьняцца ў такія вышыні не па тое, каб адно кінуць усіх.

Але што ж атрымалася? Усе, зь кім быў Ікар, засталіся там, унізе, не адгукнуліся на ягоны покліч. А ўверсе, куды ён імкнуўся,— хто яго там чакаў?

Штучныя крылы ўжо аслабілі цягліцы, бо штучныя — не свае: не крылы цябе нясуць, а сам ты нясеш і сябе, і крылы. I таму Ікар слабне, адтуль жа, зьверху, аніхто — ясна — не падасць яму рукі.

Там нікога няма.

«Нікога? — дзівіўся Ікар з сваіх думак. — Але нікога — гэта не нічога. Бо ёсць там воля…»

Шкада, што Ікару давялося выправіцца адному Вось цяпер ён яшчэ трымаецца на вышыні дзякуючы вольнаму пляніраваньню. Але пляніраваньне раўнаважнае спаду Да таго ж — яшчэ хвіліна, і ён усьвядоміць жахлівае пачуцьцё адзіноты.

Адзінота — катэґорыя маральная, але страты ад яе адчуваюцца фізічна.

Згадай…

Толькі ня гэта!

Не, я не прашу цябе вярнуцца думкамі ў багну. Згадай, хто бег з табою на ўзьлёце, Ікар?

Ён больш ня спусьціцца да іх. Але ж яны б маглі падняцца, каб ён знайшоў для іх патрэбнае слова. У яго ж быў нехта дарагі, каго б ён хацеў бачыць побач.

Ікар хацеў. Каго? Ён не задумваючыся адказаў бы:

— Увесь сьвет. Увесь сьвет сярод гэткай чысьціні думак, прывольля й спакою. Але хіба ў мяне хопіць словаў на ўвесь сьвет, калі не хапіла й на найдаражэйшых?

Самыя дарагія!.. Вы ўжо чулі ўсе словы, і ўсялякія тлумачэньні будуць залішнімі, калі не паразумеліся адразу. Таму нават кароткі ліст да кожнага з вас ён пакінуў у думках.

Самай дарагой Ікару была маці:

— Ты зноў скажаш, мама: «Кінь! Чаму не задаволісься тым, што здавальняе ўсіх — іх жа большасць». Я ведаю, ты не паляціш са мною. Вялікі палёт — гэта подзьвіг, а свой подзьвіг ты ўжо зьдзейсьніла: ты паверыла, што я магу быць шчасьлівым, і дала мне жыцьцё. А я ўбачыў шчасьце ў палёце і ўзьляцеў. Хай будзе ў гэтым сэнс для нас абаіх. I не прымушай мяне знайсьці шчасьце там, дзе знаходзіць болыпасць. Можа, яна ня ведае, што такое шчасьце.

Была ў Ікара каханая, ад якое таксама ён чуў: «Кінь!»

— Ты згадзілася ляцець разам са мною. Таксама прагнула прасторы. Але й ты ж казала: «Вызвалімся ад балясту — кінь ты сваю лятыну. Яна ўсё адно памрэ!» Так, тут, у багне, яна памрэ. Але ж дзеля чаго мы так ірвемся да сьвятла, да чысьціні, каб… на ўзьлёце выплюнуць апошнюю чысьціню сваёй душы. Мы стваралі й зьнішчалі тут, дык ці варта ляцець, каб рабіць тое самае там. Ува што ператворыцца прастора? Прабач, я паляцеў без балясту, але зь лятынай. Для цябе яна мёртвая, бо ты лічыш, што знайшла лепшы сродак зносін. А я б і на пальцах табе растлумачыў ШТО мусіць несьці жывым душам прастору мастацтва, святло філязофіі, чысьціню эстэтыкі… Ты слушна думала, што каханьне асьвятляе душы, але яно самое згасьне без таго, што ты адмовілася ўзяць.

Быў і сябра ў Ікара, які аніколі не казаў: «Кінь!»

Ты падтрымліваў мяне ва ўсім. Верыў у гэтыя крылы. Імкнуўся да сьвятла й чысьціні. Цябе ня трэба было пераконваць, што не будзе сьвятла й чысьціні без культуры, а таму найперш трэба берагчы носьбіт нашае культуры — нашую лятыну Ты быў побач са мной на ўзьлёце. Мы разам разьбегліся, і… ты кінуў мяне. Ты й надалей быў бы надзейнай падтрымкай у марах пра палёт, але ляцець ня змог.

Была ў Ікара справа.

Калеґі казалі пра ачышчэньне й пераварочвалі багну зь месца на месца. А ён рабіў усё, каб вырвацца з гэтае багны на прастору. Яго ўшчувалі: «Ты хочаш кінуць месца, адкуль выйшаў?» Не, казаў ён, я хочу кінуць у яго каліва дабра й справядлівасьці — яно прарасце, і багна ператворыцца ў крыніцу духовых сілаў для тых, хто будзе асвойваць прасторы.

Калеґі ведалі, што яму абрыдла слова «Кінь!», і самі абвінавачвалі Ікара ў жаданьні кінуць.

— Вы памыляліся толькі ў сваім нявер'і, што ня кожны пот сьведчыць пра плённасць працы, і ня кожнае «Кінь!» азначае страту.

Была й Радзіма ў Ікара, якую ў яго кралі патроху ад кожнага пакаленьня разам з роднай мовай, бацькоўскімі песьнямі, сумленнымі сябрамі, асэнсаванай працай, шчырымі каханымі, незабыўнымі мацяркамі… Цяпер не было нават да каго зьвярнуцца з апошнім лістом.

Кінь яго, а трапіш у багну. Тую, зь якое вырваўся.

Вырваўся і застаўся адзін.

Як добра было б, каб усе вы былі тут, побач. Каб адчулі, што сьвятло — гэта неабавязкова асляпленьне, што адкрытая пространь — не абавязкова пустота…

Каб хоць нехта з вас быў побач, Ікару не прыйшла б да галавы думка, што ўзьляцеў ён зарана. Нават на скрайні выпадак ён падумаў бы, што проста лёс абраў яго пракласьці шлях. А так — Ікар адзін. Ён слабне. Аднак, калі ён вернецца, шлях будзе закрыты назаўсёды.

Ікар пераадолеў псыхалёґію натоўпу і вырваўся з яе. Хто ведаў, што лёс прапануе яму прыняць псыхалёґію адзіноты — такую ж жахлівую. I жах перад ёй мацнее разам з нежаданьнем прыняць. Яму адному стала зашмат гэтага вольнага паветра, якога не было зь кім падзяліць.

Адному — шмат. А ён — адзін. Тут анічога не паробіш.

I ён вуснамі выцягнуў прызапашаную на такі выпадак папяроску з нагруднае кішэні.

Яму было зашмат волі адному.

Папяроска ўспыхнула ад сонечнага промня, і лёгкімі Ікар адчуў звыклую зямную прыгнечанасць.

Не, Ікар ня быў прыхільнікам гэтае прыгнечанасьці. Гэта была першая ягоная папяроска. Першая й апошняя. Апошняя, бо там, дзе сканчаўся тытунь, пачынаўся капсюль.

Ікар узьвіўся ў неба высока-высока і болей аніколі не вярнуўся ў багну.

http://archivsf.narod.ru/1959/vitavt_mart...

Вітаўт Мартыненка

Если же говорить о развитии фантастики в белорусской литературе, то как жанр она возникла в 20-е годы, но корни ее надо искать еще в более отдаленном прошлом. Анонимные поэмы «Энеида навыворот» и «Тарас на Парнасе», притчи Ядвигина Ш., аллегорические «Сказки жизни» и «Сымон-музыкант» Я. Коласа, романтические поэмы Я. Купалы, романтико-философская лирика М. Богданови­ча, новеллы М. Горецкого, художественная практика и фольклорные исследова­ния 3. Бядули — все это создавало почву для развития не только чисто фанта­стических мотивов, но художественной условности в молодой литературе. Затем под ударами теории «живого человека» фантастико-романтическая струя посте­пенно распалась и ушла в глубину...

Научная фантастика в белорусской литературе послевоенных лет связана с именами Я. Мавра, Н. Гомолки и В. Шитика. К сожалению, в творчестве Г. Попова и Н. Сердюкова она оказалась лишь эпизодом.

Представленные в данной подборке авторы — люди самых разных профессий. Е. Дрозд и Б. Зеленский — математики-программисты; Н. Чадович и Ю. Брайдер являют собою сотрудничество электротехники и милиции; Н. Новаш — врач; В. Цветков — редактор издательства. Если же говорить о литературных интересах, то все они намерены (или, по крайней мере, заявляют об этом) посвятить себя жанру научной фантастики и только ему.

О научной фантастике сейчас пишут и говорят как о некоей самостоятельной области литературы. Это связано с ее спецификой, проблемами, поднимаемыми писателями-фантастами, и, наконец, с известной сложностью ее восприятия. В самом деле, она представляет собой сложный сплав научной информации, фан­тастических гипотез, соединение ретроспективных мотивов с прогнозами буду­щего. В качестве персонажей выступают не только люди, но и искусственные разумные существа, роботы (причем созданные и людьми, и иными цивилизация­ми), мутанты, обитатели других космических миров. Местом действия фантасти­ческих произведений являются практически вся Вселенная и все временные эпо­хи. Словом, мы вовлекаемся в такую захватывающую литературно-интеллекту­альную игру, что окружающий мир, мир реальный, начинает светиться яркими красками.

Произведения научной фантастики подчас странны и абсолютно неожидан­ны, но надо знать литературу, чтобы понимать внешний характер этой неожидан­ности, ее «смоделированную реальность». Фантастика возрождает древние сюже­ты: путешествия в дальние неизвестные страны, кораблекрушения, приключения, удачи и несчастья, поиски, потери, находки. Фантастика ЗНАЕТ предыдущую литературу — она свободно черпает из ее сокровищницы, где спрятаны и худо­жественные приемы, и детали литературной техники, и образы, и вполне готовые сюжеты...

Нельзя забывать, что в центре научной фантастики всегда остается ЧЕЛОВЕК, его жизнь, радости, невзгоды, удачи, поражения и вечный поиск смысла жизни. Образ человека здесь порой приобретает подлинно космическое величие. Столь же выразительно разоблачаются в фантастике людская глупость и ограниченность. Оба поворота сюжетов необходимы нам: величие, чтобы вдохновляться на под­виги, разоблачение, сатира — как предостережение.

Особой трудностью для чтения научной фантастики и ее восприятия является то, что она не проверяется энциклопедией, а с научными авторитетами обращает­ся порой непочтительным образом. Читателя подчас раздражает поразительная убедительность явной выдумки, но эта убедительность — первый признак настоя­щего искусства. Игровая форма, в которую облачаются сложнейшие проблемы, у одних вызывает острое неприятие, у других — повышенный интерес, поток ассо­циаций, мыслей, чувств...

Чтобы не ходить далеко, возвратимся к рассказу Ю. Брайдера и Н. Чадовича «Опасное лекарство». Он построен на уэллсовском мотиве «путешествия во времени», из которого вырастает целый «букет» сюжетов: обыгрываются гипотезы о возник­новении древних сооружений, само путешествие во времени используется в военных целях (вмешательство в прошлое для того, чтобы победить противника в какой-то бесконечной и бессмысленной войне, изменив для этого ход истории). Возможность влиять на прошлое и усталость от войны приводит одного из героев к мысли об изменении всей истории жизни на земле в таком направлении, чтобы исключить войну из обихода человечества.

Это богатство содержания не является замкнутой на себе системой. Так, идея устранения агрессивности, художественно смоделированная С. Лемом в романе «Возвращение со звезд», уже показала не то чтобы «нежизнеспособность», а, ско­рее, нравственную несостоятельность подобного жизненного хода. В то же время в художественно-философском плане она достаточно плодотворна как «инфор­мация к размышлению». В романе С. Лема путем определенной операции над чело­веческим мозгом («операция бетризации») уничтожалась агрессивность и оказы­валось, что вместе с нею люди утрачивали способность к творчеству, умение рисковать, совершать подвиги, просто мыслить высокими категориями и пережи­вать глубокие чувства.

Наши авторы пошли другим путем: темпоральный бомбардировщик прони­кает в самое начало времен, когда на Земле еще только-только начинает зарождать­ся жизнь, и вносит «антиагрессивное вещество» в первоначальный «бульон». Резуль­тат оказывается поразительным. Биологическая эволюция не может начаться. Вернувшись в свою эпоху (по показаниям приборов), пилот бомбардировщика обнаруживает, что цивилизации нет. Вместо нее над планетой по-прежнему ревут ураганы, извергаются вулканы, бьют молнии — продолжаются судорожные роды. Но планета не в состоянии произвести жизнь.

Это уже находка. И на мысли она наводит любопытные.

А не является ли то, что мы называем эволюцией, плодом деятельности некоей предельно экономно устроенной «машины», созданной усилиями Вселенной? Мно­жество факторов сходятся вместе — и возникает жизнь. Но энергетически живое создано таким образом, что оно может функционировать главным образом за счет исчезающего живого. Человек дал этой особенности имя агрессивности, имея в виду, по сути дела, чисто человеческие аспекты, которые он вообще имеет привыч­ку переносить на животный мир.

Экономность природы состоит в том, что исчезновение живого не только не противоречит принципу существования жизни, но является ее основой. Упрощен­но картина рисуется так: растения берут нужные вещества из почвы, травоядные питаются растениями, травоядными питаются хищники, не брезгующие, впро­чем, и себе подобными, а в конце концов, все вместе возвращается в землю — и процесс возобновляется. В этом круговороте ничто не пропадает, а наоборот — находится в многократном обращении. Эволюция идет вперед, раз и навсегда ре­шив энергетическую проблему. Высвободившееся время посвящается созданию разума.

Человек, несомненно, любимое дитя эволюции и ее гордость, но на нем, конечно, история не прекратит течение свое... Человек сам должен будет найти пути своего дальнейшего совершенствования.

Рассказ Ю. Брайдера и Н. Чадовича откровенно антивоенный. Его в известном смысле хочется поставить в ряд с такими произведениями, как «Ржавчина» Р. Бред­бери, «Эффект профессора Барнхауза» К. Воннегута, «Абсолютное оружие» Р. Шекли.

Предостерегающий мотив в рассказе таков: нельзя безнаказанно вмешаться в процессы, отработанные эволюцией за миллионы лет. Но этого не избежать зем­ной науке. Значит, надо действовать архимедленно, архиосторожно, отмеряя не семь раз, а куда больше,— столь велика мера ответственности человека при вторжении в природу.

Что же касается агрессивности, то с нею можно справиться только социаль­ными мерами, то есть созданием такого общества, которое полностью устранит агрессивность из человеческого обихода.

Мы знаем, каким должно быть это общество.

Рассказы подборки написаны в разном ключе. Один вызывает множество ассоциаций, зовет к серьезному размышлению, второй откровенно юмористичен, третий — психологичен...

Так, рассказ Е. Дрозда «Эффект присутствия» начинается как веселый анекдот, а завершается раздумьем героя над самим собой и окружающим миром. В центре — мотив «частного контакта» человека с представителем иной цивилизации, причем цивилизации высокоразвитой. Этот мотив достаточно распространен в научной фантастике, в общелитературном плане представляя собой ситуацию, в которой человек должен проявить свою глубинную сущность. Это касается человека. А в отношении «пришельца» перед нами еще один сюжет, вернее его трансформация,— это сюжет о потерпевшем кораблекрушение.

У путешественника — во времени или пространстве — выходит из строя транспортное средство, и он оказывается на нашей планете. Ему нельзя раскры­вать себя — обнаружение может нарушить стабильность человеческого мира, да контакт и не входит в его полномочия. Приходится маскироваться. Сделать это легко. Автор наделил инопланетянина фантастической способностью к вну­шению. Вот путешественник и внушает сослуживцам по учреждению, куда был вынужден устроиться на работу, якобы он присутствует на рабочем месте, а сам в это время благополучно занимается собственными делами. Пришелец поль­зуется технической базой учреждения, но как честный человек платит за это. Платит качественно выполняемой работой и тем, что подбрасывает новые научно-технические идеи, не выходящие, разумеется, за пределы уровня земной науки.

«Прокол» происходит случайно. Герой-рассказчик на какое-то время выходит из-под телепатического контроля пришельца и узнает правду. Примечательно, как разрешает Н. Дрозд эту ситуацию. Ведь в фантастике имеет хождение сюжет, когда человек, вроде бы умный, сам считающий, по крайней мере, себя таковым, и не очень трусливый, попав в некую экстремальную ситуацию, ведет себя самым нелепым и необъяснимо трусливым образом. Параллельно необходимо отметить и другой аспект сюжета о пришельце, предложенный нашим автором,— гуманизм. В англо-американской литературе излюбленным поворотом сюжетов подобного рода являются непременно завоевательские намерения пришельцев. У Е. Дрозда просто происходит встреча двух разумных существ, воспитанных, интеллигент­ных. Один из них знает, что его цивилизация еще многого не достигла, другой по­нимает, что кардинально новая информация может вызвать нежелательные послед­ствия. Более того, герой-землянин даже не знает, как использовать неожидан­ную встречу, что спросить у пришельца, вообще о чем говорить... Он задает какой-то глупый вопрос. И в этом заключена глубокая психологическая правдивость рас­сказа. Показательно, что у человека нет испуга при столкновении с необычным. В этом, конечно, имеется определенный прогресс в изображении личности в подобного рода литературе. Слишком част в фантастике сюжет, в котором люди только и знают, что пугаются и подозревают себя в сумасшествии.

Е. Парнов в статье «Звезды без шлагбаума» («Правда», 2 января 1984 г.) замечает, что «...если в один прекрасный день газеты сообщат о том, что установ­лен контакт с внеземной цивилизацией, мы и это воспримем без особых потрясе­ний для психики».

Справедливости ради стоит добавить, что тут будет большая заслуга научной фантастики. Именно она, моделируя ситуации, которые вполне могут осуществить­ся («что будет, если...»), готовит нас к необычайному. И, воспроизводя в произведении необычайное, фантастика призывает человека быть человеком, человеком разумным, добрым, знающим.

В рассказе Е. Дрозда только первая его половина напоминает веселый анекдот, рассказ же Б. Зеленского «Адепты адаптации» весь выдержан в юмористи­ческом духе. Его цель — показать, что человек всегда останется умнее самого совершенного робота.

«Непрочитанная тетрадь» Н. Новаш в данной подборке наиболее психологична. Главный герой ее чем-то напоминает персонажей произведений Д. Гранина. Перед нами старый ученый, которого мучают воспоминания. Они беспокоят, замутняют чистую картину сегодняшнего дня... Излагается вроде бы реальная ситуация, но в ней есть настораживающая тайна. Воспоминания героя идут по спирали, мед­ленно подводя нас к развязке. Предсказать концовку абсолютно невозможно. Н. Новаш активно использует знания профессионального медика, стремящегося через литературу проторить пути к новым гипотезам. А цель поисков — благород­ная цель врача: «Как же все-таки помочь человеку?»

Рассказ строится таким образом, что читатель приучается считаться с неожиданным, потому что загадки постоянны. Разгадка природы шизофрении — это победа разума, добытая великими мучениями. В целом рассказ построен на серьезнейшем жизненном материале.

Рассказ В. Цветкова «Второе лето» при его небольшом объеме содержит информацию, которой хватило бы для повести,— настолько глубока и серьезна поставленная проблема. Трагичность и загадочность финала жизни Хемингуэя, великого жизнелюбца, вдруг решившего умереть... Слабость это или мужество? Настала для писателя трудная минута выбора: жить и писать, зная, что пишешь ниже своих возможностей, хуже своих известных вещей, пойти на содержание к своей собственной славе — или?.. Для Хемингуэя, такого, каким мы его знаем, новый путь означал бы поражение. А он хотел быть победителем. Везде и во всем.

Воскрешенный и перенесенный в XXX век писатель, однажды уже решивший для себя эту проблему, не мог решить ее иначе и в этом будущем, ибо для него главным оставалось не то, в каком времени жить, а реализация себя как художника. И «второе лето» закономерно становится повторением «первого», лета 1961 года.

Условием для понимания рассказа Цветкова является знание произведений Хемингуэя, его писем и знакомство с воспоминаниями хорошо знавших писате­ля людей. Условие, надо признаться, не из легких, но понимание человека, даже не такого масштаба, как великий писатель, никогда не было легкой задачей.

В подборке могло быть больше авторов, больше рассказов. Но и то, что пред­ставлено, еще раз свидетельствует: феномен научной фантастики должен рас­сматриваться серьезно. Сейчас человечество выходит в космос и уже создана тех­ника, позволяющая установить радиосвязь с иной космической цивилизацией, расположенной в нашей области Галактики. Интенсивно идут работы по созда­нию искусственного интеллекта. Практически заменяются все органы человеческого тела, кроме головного и спинного мозга. Созданы такие средства ведения войны, которые могут уничтожить не только противника, но и все живое на нашей планете. Будущее открывает перед нами множество проблем, из которых на первом месте — проблемы энергетические и проблемы ресурсов. Все перечисленное и многое сверх того входит в «сферу интересов» научной фантастики и не как нечто фанта­стическое, а как вполне реальное, реальное для нас, наших детей и внуков. А думать обо всем этом должны мы уже сейчас.

Предлагая читателям беглый анализ и истолкование некоторых научно-фанта­стических рассказов данной подборки, автор статьи прекрасно сознает, что в ней, быть может, многовато похвал и восторга. Пусть это будет воспринято как аванс и надежда.

Белорусских писателей, выступавших на ниве научной фантастики, излишне ругали, причем ругали зачастую мелочно и предвзято. А ведь подойди к их поискам одобрительно, да нет, просто по-деловому, но доброжелательно, исходя не из желания показать собственную эрудицию, а из интересов литературы,— бело­русская проза, несомненно, шагнула бы в этой области гораздо дальше. Кстати, один из авторов, представленных сейчас в журнале, заинтересовался научной фантастикой именно после того, как прочитал в детстве «Шестой океан» Н. Гомолки.

Призывая к развитию фантастики, собственно, к созданию белорусской шко­лы, необходимо задуматься о выработке системы оценок. В целом пока нет едино­го критерийного стержня, позволяющего точно квалифицировать произведения с тем или иным объемом фантастического. Это приводит к путанице и ненужным дискуссиям.

Критерийно-организующим принципом может быть само понятие фантасти­ческого и его роли в искусстве. Фантастическое присутствует в мифологии, от­ражая,таким образом определенные периоды исторического развития человечества. При этом в отдельных популяциях возникают своя логика и художественные систе­мы, свой взгляд на мир. Чрезвычайно разнятся древнеиндийская мифоло­гия, мифология древних майя и ацтеков, мифология европейского средневековья. А ведь в каждом отдельном случае мы имеем дело с этапом, поворотом, каким-то видом движения человеческой мысли и воображения внутри общей системы «чело­век — окружающий мир».

Мифологические образы с течением времени переходят в литературу и искус­ство, питают их через фольклор. А в самой литературе фантастика представлена развитой системой литературных приемов. С особой результативностью их при­меняют сатирики: Рабле, Свифт, Гоголь, Салтыков-Щедрин и др.

Наконец, научная фантастика как таковая... Она берет все ценное и художест­венно значимое из мифологии, фольклора, науки, истории, она создает свои миры, населяет их своими героями и ухватывает то, что не поддается прямому экспери­менту, не видно человеческому глазу, а порой с трудом воспринимается и челове­ческой мыслью.

Итак, судя по представленным в подборке рассказам, мы можем сделать вывод, что имеются все возможности создать школу белорусской фантастики. Вадим Барцевич был прав, когда писал: «Есть, должен быть и резерв, еще не заявивший о себе чем-то весомым, но способный в любой момент выдвинуть своего предста­вителя в малочисленный пока отряд белорусских фантастов».

Представляемые авторы — лишь небольшая часть этого резерва.

Журнал "Нёман". — 1984. — N11. — С.126-131.

goo.gl/VU7PsD

Все верно, особенно если вести речь о фантастике: и пробел тут налицо, и же­лание восполнить его несомненно. Мож­но добавить, что прошедшие два года также дали скудный посев для оптимиз­ма. И все же почему только ждать и на­деяться? Не лучше ли всмотреться в ны­нешнее состояние литературы, в те фак­ты и признаки, которые способны как-то прояснить вопрос и конкретизировать на­дежды?

Думается, время для этого пришло.

Новое качество иногда проявляется в литературе взрывом, иногда же ищет се­бя долго и неторопливо. В разных те­мах, жанрах и стилях. Сначала оно роб­ко тычется в дернину старых, сложившихся форм, проклевываясь в виде ред­ких и как будто случайных ростков, ко­торые либо вообще могут остаться не­узнанными, либо воспринимаются как незначительные и невольные отклонения от традиций. Постепенно эти «отклоне­ния» сами превращаются во что-то похо­жее на традицию, становясь все более ве­сомыми, разнообразясь, совершенствуясь, но существуя по-прежнему «внутри» тра­диционных жанров. Попытки развить их в нечто самостоятельное, создать суверенную форму далеко не всегда бывают удачными, если за дело берется недо­статочно даровитый художник и если ли­тература не накопила еще материала для успешного синтеза.

Именно в таком положении находится сейчас белорусская фантастика. Темы, образы, мотивы, идеи, свойственные это­му жанру, подготавливающие его нарож­дение в качестве самостоятельной фор­мы, встречаются все чаще, все отчетли­вее в творчестве разных писателей, в статьях критиков, в монографиях, не имеющих подчас прямого отношения к фантастике или вообще не еоприкасающихся с ней по предмету исследования.

Так формируется закономерность.

В жизнь современного человека нау­ка вошла прочно и бесконечно разнооб­разно. Дискуссия о научно-технической революции (НТР), длившаяся много ме­сяцев, захватившая чуть ли не всю нашу периодику, дает очень убедительные сви­детельства этому. Вот что писал, напри­мер, Ю. Суровцев в журнале «Дружба народов» (№ 11, 1973): «НТР изменяет всю предметную среду человеческого существования: от интерьера квартир до планетарной экологии. Сохранение и ис­пользование природы, сфера нового бы­та, проблемы досуга и вообще свободно­го времени, революционные изменения в средствах массовой информации («ин­формационный взрыв»), внедрение науки в производство как силы непосредствен­но производительной, обширнейший круг вопросов профессиональной ориентации молодежи... и т: д. и т. д.»

Современная научная фантастика име­ет самое непосредственное отношение к этому процессу: она — результат мощного воздействия науки на литературу. Здесь налицо необычайно сложная диффузия, в процессе которой фантастика приобре­тает новые качества, присущие и науке и литературе, но не являющиеся каким-то средним арифметическим того и дру­гого.

В отличие от науки, например, где все время происходит дробление, отпочковывание, выделение новых подразделов, фантастика вбирает в себя, синтезирует элементы и разных литературных на­правлений, и публицистики, и науки. Наука, поскольку все же ей принадлежит определяющий момент, своего рода доми­нанта содержания (идея), пытается под­чинить себе образные элементы литера­туры, абстрагировать их. В фантастике — и в этом ее отличие от других жан­ров художественной прозы — нет равно­весия общего и конкретного, обобщающие тенденции в ней преобладают. Вообще реалистические развернутые характеры не противопоказаны фантастике, но они сравнительно редки в фантастике наших дней. Изображая людей будущего, поме­щая их чаще всего в космос, писатель лишает себя возможности с реалистиче­ской полнотой рассказать о взаимодейст­вии характеров и обстоятельств, пред­ставляемых в самом общем виде.

Меняется не только соотношение об­щего и частного. Меняется само обобще­ние, его масштабы: они приобретают глобальный «планетарный» характер. При встрече с инопланетянами герои фантастического произведения выступают в большей мере как представители чело­вечества, чем как индивидуальности. То же можно сказать и об инопланетянах. В обоих случаях устанавливаются родо­вые признаки мышления, психики, пове­дения, образа жизни и т. д. Зато идео­логические различия у представителей разных социальных систем бывают очер­чены гораздо полнее.

Фантастика, как и вообще художест­венная литература, конечно же есть чело­вековедение, но осуществленное в таких масштабах, что получает право имено­ваться человечествоведением. Писатель-фантаст не только мыслит

«планетар­ными» масштабами, но, если так можно сказать, и чувствует ими. Таковы неко­торые особенности современной фантас­тики. Дальнейший разговор пойдет с их учетом.

Исследователи установили эстетиче­ское родство сатиры и фантастики. Оно проявляется в обоюдном пристрастии к гиперболе, к доведению до предела тен­денций сегодняшнего дня, к парадоксу, к широкоохватному — хотя и несколько одностороннему — обобщению. Поэтому обращение К. Крапивы к жанру фанта­стической комедии не может восприни­маться как неожиданность.

«Врата бессмертия» — не стопроцент­ная фантастика. Сюжетный механизм пьесы работает на фантастическом горю­чем, но работает по законам реализма. В основе конфликта — излюбленный при­ем сатириков и фантастов: а что было бы, если бы?.. Как повели бы себя разные люди, если бы ученые открыли секрет бессмертия?

Это и есть так называемое фантастиче­ское допущение, благодаря которому по­являются широкие возможности для са­тирического исследования характеров. Но прием этот использован не только в сатирических целях. Он столь же ус­пешно помогает решить и задачу проти­воположную. Благодаря предложенной автором фантастической ситуации с вы­сокой степенью убедительности проявле­ны такие качества советских людей, как бескорыстие, скромность, та нравствен­ная щепетильность, которая не позволяет им воспользоваться собственным откры­тием.

И все же, если бы автор ограничился только этими нравственными вопросами, его пьеса была бы реалистической сати­рической комедией с фантастической за­травкой. Но это не так. Во «Вратах бес­смертия» художественно исследуются не только характеры, но очень серьезно (при всей комедийности ситуаций и ти­пов) рассматривается глобальная пробле­ма времени — проблема так называемого демографического взрыва. «Бессмертие такая проблема, — говорит генетик Ободовский, один из персонажей комедии, — что мы должны думать в масштабе веч­ности и за все человечество». А эконо­мист Бобрович конкретизирует эти опа­сения применительно к будущему Бело­руссии: «За сто лет население нашей республики увеличится в двести сорок три раза и будет составлять два милли­арда сто восемьдесят семь миллионов человек». Подсчет, конечно, весьма приб­лизительный, но дело не в этом. Катего­рии вечности, человечества, демографи­ческий прогноз — не внешние аксессуа­ры комедии. Фантастический допуск — изобретение бессмертия советскими учеными— требовал своего логического продолжения, проекции в будущее, в об­ласть футурологии и фантастики, без­мерно раздвинул границы художествен­ного обобщения. Фантастика перестала быть служанкой сатиры, как это нередко бывало в прошлом (например, в повести Гоголя «Нос»). Она влилась в поэтику пьесы, решительным образом повлияла на ее концепцию.

Ни обращение К. Крапивы к жанру фантастической комедии, ни удача авто­ра не должны расцениваться как слу­чайность. Здесь наиболее открыто и пока наиболее завершенно обнажилось звено того процесса, который во многом под­спудно, набирая силы, происходит в бе­лорусской литературе.

В начале 1973 года в Гродненском пединституте выступал В. Короткевич. Ему был задан вопрос: не собирается ли он творчески приобщиться к фантастике? Ответ последовал самый положительный. Не только собирается, но уже заготовил впрок несколько фантастических сюже­тов для будущих произведений, над ко­торыми предполагает работать в ближай­шем будущем.

Станут ли эти намерения литератур­ным фактом, гадать не стоит. Но и самый вопрос читателей, и ответ на него весьма любопытны. Вопрос не был случайным. Он был порожден впечатлениями от про­изведений В. Короткевича, которые не только вызывают предощущение фантас­тики, но уже вобрали в себя ее элемен­ты. Только элементы эти не совсем обыч­ны, по крайней мере, для белорусской литературы. Не о будущем, как большин­ство современных фантастов, пишет В. Короткевич. Он тяготеет к историче­ской тематике. Но ведь между историче­скими и фантастическими жанрами нет неодолимых рубежей. А. Толстой, напри­мер, — автор исторического романа «Петр Первый» и фантастической повести «Аэ­лита». И. Ефремов, казалось бы, закоре­нелый фантаст, написал исторический роман «Таис Афинская».

Да и самому Короткевичу совсем не чужда устремленность в будущее. Неко­торые его стихотворения могли бы слу­жить

эпиграфами к фантастическим про­изведениям:

Плывет низиной горький запах дыма.

Деревья облетают шелестя.

О вы, которым здесь встречать любимых

Под кленами столетия спустя,

Поймете ли, что вот и мы когда-то

Любили, жили, так же, как и вы.

Но вечна лишь земля, ее закаты

И желтый лист на зелени травы.

В. Короткевич — ярко выраженный романтик. Романтика же, как и сатира, хотя и по-своему, близка фантастике (необычностью ситуаций, контрастностью красок, экзотичностью обстановки).

Все эти задатки для перехода к фор­мам современной фантастики обнадежи­вающе совпадают с намерениями самого В. Короткевича.

Теперь предложим несколько аноним­ных цитат, не называя до поры до вре­мени ни произведения, из которого они взяты, ни его автора. В тех же целях придется засекретить и персонажей, ко­торые будут вести диалог. Окрестим их условно Оптимистом и Пессимистом.

Оптимист развивает гипотезу, за­имствованную совершенно откровенно из какого-то фантастического романа: «Мы, земляне, с высоты этой гипотезы не са­ми по себе, а под наблюдением: какая-то сверхцивилизация ставит опыт, чтобы решить, можно ли допустить, подключить нас к себе. Или же — «закрыть опыт».

Он же. Раньше сколько поколений рождалось, жили, помирали — и все это при одной формации. Казалось людям, что нероны, людовики, Николаи — это на­веки, что рабство, что абсолютизм, что капитализм не кончатся никогда. А сей­час в одну человеческую жизнь вмещает­ся и первое, и второе, и четвертое. Мож­но умнеть — и врозь и скопом. Одной но­гой — в крестовых походах, второй — на далеких планетах... Разве нет у тебя та­кого чувства, что на одной плоскости не­роны, людовики, гитлеры, а на второй — гармоничный мир ефремовской Андро­меды?

Пессимист. Восемьсот тысяч лет «мы» бродили стадами по холодным пла­то, расставшись с обезьяньими райскими кущами, каких-то полста тысяч лет «мы» существа, так сказать, разумные. Но как только ими стали, разумно разбежались в самые дальние концы планеты, подаль­ше от других, которые для нас уже не «мы». Потом снова обнаружили друг друга, открыли, узнали, обрадовались, а заодно и колонизировали тех, кто посла­бее и попроще. Аж до атомной энергии gomo sapiens поразумнел! И что же? Не по второму ли витку идем? Не тот ли са­мый разумный рефлекс подталкивает, подначивает нас разбежаться снова, уже по всему Млечному пути?

Не из фантастического ли романа вы­хвачены эти отрывки? Кто это так легко манипулирует тысячелетиями, ведя от­счет в обоих направлениях—в прошлое и будущее? Участники «Клуба фантастов»? Или ученые, прокатившиеся взад и впе­ред по земной истории в машине време­ни? Или, может, это землянин беседует с пришельцем из космоса?

Возможно, наша уловка и наивна, ибо кто же не знает «Хатынсной повести» А. Адамовича. А принадлежат цитаты центральному герою повести Флориану Петровичу Гайшуну и его постоянному оппоненту Борису Бокию.

Может показаться искусственной по­пытка подключить земную, трагическую, насквозь белорусскую тему «нашей свя­тыни—Хатыни» (Г. Буравкин) к фантас­тике. Но давайте разберемся.

Споры близкого автору Гайшуна и скептика Бокия нужны, можно сказать, для «масштаба»: чтобы включить мате­риал повести в события и проблематику современности. Мысли автора не уклады­вались в границы образного отражения. Его тревога выплескивалась в публици­стику, которая врывается в повесть как слегка завуалированное дыхание сегод­няшнего дня (напомним, что повесть бы­ла написана и опубликована до оконча­ния войны во Вьетнаме, до «потепления» политической атмосферы во всем мире). На этих небольших и немногочисленных публицистических островках, четко отде­ленных от основного текста, бушует по­лемика о том, «быть или не быть чело­вечеству?» и что нужно сделать для того, чтобы «быть».

Хатынь у А. Адамовича — не только предмет изображения, но и своего рода прожектор, с помощью которого он вы­свечивает историю во всех ее измерени­ях. Впереди видится «гармоничный мир ефремовской Андромеды», достижимый в том случае, если каждый сделает макси­мум того, что он может сделать. В этом смысле повесть ультимативна. Она не только показывает. Она зовет, она тре­бует дела во имя мира. Война кровавила и пепелила землю Вьетнама и по време­нам казалась запалом к новой мировой катастрофе. И этим святым и понятным каждому человеку желанием — предупре­дить, остановить — идейно и эмоциональ­но оправдывается авторская публицисти­ка, искрометная, оригинальная, хотя и контрастирующая в какой-то мере с пла­стикой чисто изобразительных решений.

Масштабы осмысления хатынских со­бытий обусловили включение в повесть элементов, очень напоминающих текст фантастического произведения, обраще­ние к терминологии науки и научной фан­тастики. Сцепление разновременных со­бытий, их «вселенское» осмысление не­обычайно повышают эмоциональное напряжение повести, глубину авторской (и читательской) боли, гнева, тревоги. Пожалуй, именно поэтому «Хатынская повесть» написана непривычно суровыми красками: огненными, слепящими, кро­ваво-черными. Это поэтическое следствие авторской концепции, которая намечена уже в эпиграфах к повести. Их три: пер­вый — из документов второй мировой вой­ны (об уничтожении фашистами в Бело­руссии людей в деревнях), второй — из «Исповеди» американского лейтенанта Колли, повинного в уничтожении вьет­намской деревни Сонгми, третий — из «Обращения» советских космонавтов к людям Земли из Космоса 22 июня 1972 года. Если, читая повесть, все время держать в уме эпиграфы и через них всматриваться в текст, обнаружива­ется очень своеобразное, но тем не ме­нее очевидное единство авторского за­мысла. Тогда резко очерченные внешне границы между обнаженной публицисти­ческой мыслью и мыслью художествен­ной начинают размываться, публицисти­ческие островки оказываются соединен­ными с «материком» повести многочис­ленными, незаметными на первый взгляд переходами.

Но почему же в публицистике «Ха­тынской повести» слышны фантастиче­ские мотивы? Да все по той же причине: фантастика едва ли не самая естествен­ная и удобная форма художествен­ного выражения космического мышле­ния современного человека.

Интересны и некоторые (а их немало) формулировки Адамовича-исследователя, выполненные, в отличие от «Хатын­ской повести», без всякого образного прикрытия. Вот фрагмент из статьи о белорусской литературе, в которой проб­лемы собственно фантастики не затраги­ваются вовсе: «Сегодня мы, земляне, делаем научные, технические усилия, чтобы услышать, уловить из глубин космоса сигналы вероятных мыслящих существ, внеземных цивилизаций. Заня­лись этим мы, люди, и оттого, что воз­можность техническая появилась, а чело­век ненасытно любознателен, и оттого, что мы сами, благодаря спутникам, «Союзам» и «Аполлонам», становимся космической цивилизацией, и еще — от сдвоенного чувства надежды на откры­тие иных цивилизаций и желания поско­рее убедиться, что мы во вселенной не одиноки, не «случайность», что мы не могли не «возникнуть».

У А. Адамовича нет фантастических произведений, но фантастические темы, фантастические мотивы уже вошли в его творчество — и художественное, и иссле­довательское. Аналитик стремится к об­разной форме и блестяще владеет ею. Художник настроен на обобщения гло­бального охвата. Какие прекрасные пред­посылки для работы в жанрах современ­ной фантастики!

Большинство крупнейших современ­ных писателей-фантастов—люди с «двойным зрением», «двойным мышле­нием»—художественным и аналитиче­ским. Да, здесь есть над чем подумать!

Среди белорусских писателей мы ви­дим не только потенциальных фантастов или фантастов «по совместительству». Есть и готовый; так сказать, «фантаст-профессионал». Это Владимир Шитик. Он упорно уже больше десяти лет рабо­тает в «своем» жанре.

Рассказы и повести В. Шитика зани­мательны, но недостаточно самобытны и напоминают эскизы, где сюжет и тема обозначены старательно и в то же время робко. Нет в них того полета мысли, ко­торый, собственно, и дает жизнь фантас­тике. Нужно, правда, сказать, что в по­следних рассказах В. Шитика намети­лись отрадные сдвиги.

Критика доброжелательно и в общем справедливо отнеслась к нему, но редкие рецензии и обзорная скоропись в моно­графиях, думается, мало помогают оди­нокому пока белорусскому фантасту.

Роман М. Гамолко «Шестой океан» в свое время привлек к себе внимание за­тейливым детективным сюжетом и него­дующими отзывами критики. Наиболее резким было выступление М. Черненко в «Литературной газете» (1962, 26 ию­ня). Рецензия на русский перевод романа называлась «Космическая пошлость» и была выдержана в духе заголовка. Кри­тический шлагбаум настолько решитель­но опустился перед начинающим фантастом, что отбил у него желание продол­жать работу в этом направлении. Огром­ное, на пятьсот страниц, произведение действительно «не получилось». Критики были правы. Но их справедливо-негодую­щие отзывы были не конструктивны, они отпугнули от фантастики других начи­нающих авторов. Что же касается само­го М. Гамолко, то ему следовало бы ока­заться более «критикоустойчивым» и учесть опыт первой неудачи.

Основоположником современной бело­русской фантастики, конечно же, был Янка Мавр. К сожалению, его повесть «Фантомобиль профессора Циляковского», опубликованная двадцать с лишним лет назад, с тех пор ни разу не переиз­давалась. Нельзя не отметить удивитель­ной чуткости Я. Мавра к потребностям времени и специфике жанра. В основе «Фантомобиля...» — современная и перс­пективная идея, которая должна была дать мощный импульс сюжетному разво­роту. «Для так называемых фантастиче­ских путешествий, — утверждает профес­сор Циляковский, — можно использовать энергию самой фантазии». Идея такого типа получила широкое распространение в современной фантастике. Но самому Я. Мавру не удалось развить ее доста­точно плодотворно и последовательно. «Задуманный интересно как прославле­ние силы и безграничности человеческой фантазии, — пишет о «Фантомобиле» Э. Гуревич в книге «Беларуская дзіцячая літаратура», — он тем не менее не стал большим литературным событием».

Не станем вести подсчетов, кто больше виноват в незадавшейся судьбе повести: автор или те, от кого зависело ее изда­ние и переиздание (повесть сложна и требует обстоятельного разговора. Э. Гу­ревич, как и другие исследователи, от­мечает достоинства «Фантомобиля»). Но для проблемы этой статьи важен итог: повесть не стала литературным собы­тием.

Почему же недюжинный, по-своему уникальный талант Я. Мавра не смог воплотить фантастического замысла на уровне других его произведений, став­ших событием в полном смысле слова?

Ответ важен не только для понима­ния фантастики Я. Мавра, но и для по­нимания судеб этого жанра в белорус­ской литературе.

Грандиозность, планетарность фанта­стических обобщений сопряжена с замет­ным ослаблением индивидуальных (а ста­ло быть, и национальных) признаков. Связи фантастики с национальной литерату­рой далеко не всегда видятся с достаточ­ной определенностью. Может даже покаказаться, что фантастика в своем возник­новении и развитии вообще независима от национальной почвы. Это совсем не так.

Фантастику вызывают к жизни высо­коразвитые литература и наука. В наи­более благоприятных условиях находятся писатели там, где налицо оба эти пока­зателя, причем более важен из них все-таки первый — литературный. Определен­ная

«недостаточность» национальной науки может в какой-то мере компенси­роваться за счёт информации со сторо­ны. «Недостаточность» же литературной основы невосполнима. И фантастика рас­тет из национальной почвы, обусловлена в своем развитии (или отставании) бо­гатством (или бедностью) национальных литературных традиций.

В 25-томной «Библиотеке современ­ной фантастики» собраны лучшие произ­ведения десятков писателей из семнадца­ти стран. Один том из двадцати пяти — и это обстоятельство требует особого внимания—занимает роман украинского писателя-фантаста В. Савченко «Откры­тие себя». В библиотеку могли бы войти и некоторые другие широко известные вещи украинских писателей, например, повесть «Черные звезды» того же Савченко или «Записки из бу­дущего» Н. Амосова. Украинская ли­тература имеет свою фантастику, а фан­тастика — своих исследователей, о чем может свидетельствовать хотя бы акаде­мическая монография Н. И. Черной «В мире мечты и предвидения» (Киев, «Навукова думка», 1972). По условиям своего развития, по своим «показателям» украинская литература особенно близка белорусской, достижения которой обще­признанны. Да и наука в Белоруссии может служить вполне полномочной со­юзницей литературы. Этот творческий союз необходим. Фантастика—не при­хоть, не кратковременная литературная мода, а жанр перспективный, долговеч­ный, но пока еще только становящийся. Важнейшие проблемы времени в самом поистине необозримом охвате могут по­лучить художественную жизнь прежде всего в фантастике.

Без нее все равно не обойтись: законо­мерность всегда пробивает себе дорогу. Это уже произошло не только в украин­ской литературе (не говоря уже о рус­ской), но и в литовской, грузинской, ка­захской... Нужно искать сознательно, це­леустремленно, не боясь ошибок.

Фантастика нужна не только читате­лям, и ею нужно заниматься не только потому, что спрос велик. Фантастика нужна самой литературе: она расширяет ее горизонты, требует раздумий о «треть­ей действительности» (М. Горький) — о будущем. С высоты этой «третьей дейст­вительности», в отблесках ее титаниче­ской проблематики становятся понятнее н самые сложные наисовременнейшие вопросы. Понятней — и, значит, доступ­ней для писателей в смысле художествен­ного освоения.

«Всю нашу действительность, — гово­рил Леонид Леонов молодым писателям (1956 г.), — мы равняем по будущему, и как до убожества мало мы смотрим в не­го глазами нацщх книг, которые долж­ны приглашать туда современника». Упрек прозвучал вовремя. Уже в следую­щем, 1957 году, был опубликован роман И. Ефремова «Туманность Андромеды». И мы, в сущности, впервые увидели ху­дожественную, выполненную в завидном согласии с наукой картину радостного, зовущего, многомерного, гуманного ком­мунистического мира эпохи Великого Кольца. Роман пробудил и направил творческую мысль многих фантастов...

Кто из белорусских писателей попы­тался пойти по звездному пути, на кото­рый приглашал большой фантаст совре­менности Иван Ефремов?

Нельзя ограничиться одним укориз­ненным: никто. Дело сложнее. Белорус­ский аналог «Андромеды» не мог быть написан ни в 1957 году, ни десять лет спустя. Вспомним, «Фантомобиль» по­явился незадолго до романа И. Ефремо­ва (1955). Уж если у самого Янки Мавра не все получилось, то это неспроста. Зна­чит, дело не в отсутствии или слабости таланта.

Каждый писатель живет во времени и, так сказать, в литературе. И чем круп­нее талант, тем прочнее, многообразнее, глубже его связи с жизнью и литерату­рой. Любое творческое свершение подго­тавливается долго, с участием многих пи­сателей, которые чаще всего не думают, как отзовется их деятельность на успе­хах преемников. Но они создают трамп­лин, без которого невозможен качествен­ный скачок.

Ни в 50-е, ни в 60-е годы такого трамп­лина для взлета белорусской фантастики не было, контуры его лишь сейчас начи­нают обозначаться. Поэтому даже такой мастер, как Янка Мавр, не мог рассчиты­вать на полную удачу с «Фантомобилем». Поэтому жестокая критика романа М. Га­молко была не совсем правомерной. Но именно поэтому уже сейчас нужно поду­мать о судьбе новых талантов.

Откуда же они возьмутся? А что если писатели, названные выше, не проявят энтузиазма, не поверят по-настоящему в высокое призвание фантастической лите­ратуры? И прогнозы по их адресу не под­твердятся?

Что ж, может случиться и так. Но суть вопроса не в этом. В статье названы да­леко не все эмбрионы белорусской фан­тастики. Можно было бы вспомнить еще ряд авторов, произведений, деталей это­го же плана. Общая картина от такого добавления существенно не изменилась бы. Но автор статьи остановился на тех фактах, в ноторых, по его мнению, наибо­лее отчетливо проявилась созревающая закономерность. Если же она угадана верно—должны появиться, не могут не появиться новые имена.

Только нужно помнить, что молодой талант не сразу находит свой жанр, свой стиль, свою тему. И мастерство тоже при­ходит не сразу. И нужно повышенное внимание к пробам пера начинающих фантастов.

Очень поучительно выглядит в этом отношении интервью, данное Станисла­вом Лемом корреспонденту журнала «Вопросы литературы».

«Как-то, в самом начале 50-х годов, — рассказывает Лем, — я жил в Доме твор­чества в Закопане, доделывая свой роман об оккупации «Непотерянное время». В свободные часы я совершал прогулки в горы, в которых меня сопровождал один из моих соседей по Дому творчест­ва. Однажды мы заговорили о фанта­стике, и мой спутник выразил сожале­ние, что в Польше нет своей научно-фан­тастической литературы. Я ответил ему, что вся беда в равнодушии наших изда­тельств к подобному жанру. Заинтере­суйся издательства—и фантастика на­шлась бы.

Вскоре я вернулся к себе домой в Краков и начисто забыл о предмете своих недавних рассуждений. Прошло ка­кое-то время, и вдруг из Варшавы, от издательства «Чительник» я получаю договор. Он был подписан моим недав­ним собеседником по Дому творчества, который оказался директором этого из­дательства. Требовалось только проста­вить название романа и скрепить дого­вор своей подписью. Я вписал заглавие «Астронавты», хотя ни самого романа, ни даже замысла его, в самой общей форме, еще не существовало...»

Вероятно, не эта счастливая случай­ность — встреча писателя с проницатель­ным издателем — предопределила рожде­ние Лема-фантаста, она только ускорила его продвижение в этом направлении. Но тем не менее, факт знаменательный... Если же говорить о предопределении, то оно — в факторах объективных, о ното­рых говорилось выше. Польская литера­тура была «готова» к тому, чтобы про­извести на свет фантаста мирового клас­са Можно даже раздвинуть границы проблемы: Лема выпестовала не только польская литература и наука, но и вся польская культура, включая Коперника, Шопена, киноклассику.

Видимо, можно расширить постановку вопроса и о фантастике в целом. Тогда ее определение приобретет такой вид: фантастика есть порождение высокораз­витой национальной культуры. Причем литературе в этом сложнейшем конгло­мерате принадлежит решающая роль. Конечно, здесь не может не быть каких- то отклонений, добавлений, переплете­ний. Но в принципе дело представляется именно так.

Успехи науки могут не только оплодо­творить фантастику, но и временно при­тормозить ее развитие. Так, первые спутники и первые «посещения» космоса человеком дали мощный импульс фан­тастике 60-х годов. Писатели решительно переселили в космос подавляющую мас­су своих героев. Сказались земные кри­терии: предполагалось, что путешествия космические, как некогда земные, при­ведут к скорому и неизбежному откры­тию новых миров и их обитателей. Ждали появления космических Колум­бов. Но все оказалось сложнее. Новые открытия ученых, доказавших отсутствие разумной жизни в Солнечной системе, научное обоснование колоссальных труд­ностей в преодолении пространства и времени, в безмерности космоса подсек­ли воображение фантастов. Еще бы: Марс, населенный ими не менее густо, чем Земля, оказался мертвой планетой. Ее воображаемые и ставшие привычными для нас обитатели были «убиты» наукой. Но ведь фантастика никогда не претен­дует на достоверность. Да, вымышлен­ные фантастами обитатели Марса оказа­лись покойниками с научной точки зре­ния. Да, художественно слабые книги не переживут этого удара. Но лучшие ве­щи о

марсианах останутся. Просто пер­сонифицированные фантастами гипотезы сдвинутся в читательском сознании в другое место и время. Сегодняшняя «недостоверность» фантастических книг осветится новым светом завтра.

В фантастике сейчас затишье. И это последствие не только научных «разоб­лачений», но и той моды на космические темы, которая обуяла фантастов в 60-е годы. Да и чрезмерное увлечение сугубо научными проблемами, «технизация» фантастики тоже отрицательно повлия­ли на ее судьбу. В наши дни «космичес­кий плен» утратил значительную долю своего обаяния; роботы, как и всякая тех­ника, стареют даже в качестве героев фантастических книг.

Но где-то в недалеком будущем фан­тасты, не забывая о космосе, вернутся на землю, не забывая о разных киборгах (кибернетических организмах), повернут­ся вновь к человеку, как это, собственно, и было в лучших произведениях. Если говорить о поэтике фантастики, то ее об­новление—в творческом союзе с клас­сикой, которую подчас третировал этот популярный жанр.

Чтобы лучше ощутить перелом, про­исходящий в фантастике и в ее критиче­ском сознании, стоит остановиться на двух определениях, данных в разное вре­мя и отражающих разное состояние жан­ра. Книга А. Бритикова, первая наша монография о советской фантастике, со­здавалась в 60-е годы. В ней утвержда­ется: «Если сформулировать объект науч­ной фантастики в самом общем виде, это прежде всего взаимодействие научно- технического прогресса с человеком». А в 1973 году появляется определение Ю. Смелкова, почти дублирующее по форме высказывание А. Бритикова, но противоположное по смыслу: «В сущно­сти, тема современной фантастики — че­ловек и научно-технический прогресс, человек и результаты его познания и из­менения мира».

Мысль Бритикова тут как бы повер­нута на 180 градусов, определение вы­двигает на первый план человека. Фан­тастика снова понимается как особая форма человековедения.

Вторая формулировка выражает ста­новящийся все более авторитетным взгляд на фантастику. Это «человековед- ческое» определение противостоит техни­ческому, но не снимает его. Им суждены, видимо, долгое сосуществование и борь­ба — в формах литературных и крити­ческих.

Белорусские фантасты могут избежать тех ошибок, которые преодолеваются сейчас, могут начать сразу «с человека». Залоги для успеха есть. Пусть не очень богатые, но на удивление разнообразные и обнадеживающие. Есть, должен быть и резерв, еще не заявивший о себе чем-то весомым, но способный в любой момент выдвинуть своего представителя в мало­численный пока отряд белорусских фан­тастов.

Белорусская фантастика должна быть!

Нёман. — Минск, 1976. — №4. — с. 155-161

goo.gl/yP9yC5

Белорусский журналист и писатель Василий Григорьевич КОГУТ (11.03.1940, д. Драгановка, Хмельницкой области — 25.04.2012, Солигорск) родился в крестьянской семье, пережившей гитлеровскую оккупацию. После окончания с/х техникума работал в колхозе зам. главного бухгалтера. После службы в армии работал в Солигорске – на промышленных предприятиях, райкоме партии, в сфере обслуживания. Занимался журналистской и редакторской деятельностью, заочно окончил факультет журналистики Львовского университета. Работал начальником отделения «Союзпечати», главным редактором местной газеты. Прозу публиковал с 1970 года, автор повестей и рассказов (трёх книг), член СП Беларуси. В 1989-м опубликовал фант. повесть «Побег с Грейви». Работал над книгой фантастики «Блуждающий мир» (не опубл.)

https://fantlab.ru/blogarticle28846

Васіль Когут — журналіст, пісьменнік. Нарадзіўся ў 1940 годзе у в. Драганаўка Хмельніцкай вобласці. Закончыў завочна факультэт журналістыкі Львоўскага дзяржуніверсітэта имя Івана Франко. Служыў у г. Сцерлітамаке Башкірскай АССР. Стаў супрацоўнічаць з газетай «Во славу Родины». У арміі яго прынялі кандыдатам, а потым — членам КПСС. У Салігорск Васіль і Мая Когуты прыехалі ў 1964-м. Іх прынялі на работу на Першы калійны камбінат. Праз тры гады Васіль Рыгоравіч ужо працаваў інструктарам райкома партыі і вучыўся на факультэце журналістыкі Львоўскага дзяржаўнага ўніверсітэта. У гэты час ён пачаў пісаць свае першыя расказы. У Салігорску працаваў на Першымм калійным камбінаце апаратчыкам, машыністам сушыльных барабанаў абагашчальнай фабрыкі, інструктарам Салігорскага райкома КПБ, намеснікам старшыні па кадрам райсаюза, дырэктарам Салігорскага раённага камбіната бытавога обслугоўвання, начальнікам агентства «Союзпечать», галоўным рэдактарам газеты «Салігорскі веснік», адказным сакратаром газеты «Шахцёр». У 1970 годзе «Сельская газета» апублікавала расказ «Царевна» пра дзяўчыну-меліаратара. Васіль Когут прабуе свае сілы ў напісанні дзетскіх фантастычных расказаў. Іх друкуюць журналы «Вясёлка», «Березка», газета «Мінская праўда». Неўзабаве ўбачыў свет цыкл детскіх расказаў пад назвай «Цвіце верас». Прыемнай нечаканасцю для аўтара з’явілася перамога ў творчым конкурсе, аб’яўленым «Советской Белоруссией» у гонар 70-годдзя Вялікага Кастрычніка. Яго аповесть «Невидимая нить» заняла трэцяе месца са 160 конкурсных работ. У 1990 годзе выдавецтва «Юнацтва» надрукавала дзве яго аповесці «Невидимая нить» і «Побег с Грейви». Кніга выйшла тыражом 90 тысяч экзэмпляраў. Праз чатыры гады ўбачыла свет яго новая кніга — «Копия Афродиты». У ёй тры аповесці, якія выйшлі ў серыі «Библиотека приключений и фантастики»: «Копия Афродиты», «Бью челом, князь!», «Автобио...». Ён аўтар мноства фантастычных аповесцей і расказаў, член Саюза беларускіх пісьменнікаў. Жанаты, мае двух сыноў. Васіль Когут поўны творчых планаў. Працуе над кнігай фантастыкі «Блуждающий мир», кнігай расказаў.

http://www.solilit.narod.ru/kogut.html

***

Василий Когут — журналист, писатель. Родился в 1940 году в д. Драгановка Хмельницкой области. Окончил заочно факультет журналистики Львовского госуниверситета имени Ивана Франко. В Солигорске работал на Первом калийном комбинате аппаратчиком, машинистом сушильных барабанов обогатительной фабрики, инструктором Солигорского райкома КПБ, заместителем председателя по кадрам райсоюза, директором Солигорского районного комбината бытового обслуживания, начальником агентства «Союзпечать», главным редактором газеты «Салігорскі веснік», ответственным секретарем газеты «Шахцёр». Он автор многочисленных фантастических повестей и рассказов, член Союза белорусских писателей. Женат, двое сыновей.

В 1970 году «Сельская газета» опубликовала рассказ «Царевна» о девушке-мелиораторе, который понравился читателю. Василий Когут пробует свои силы в написании детских фантастических рассказов. Их печатают журналы «Вясёлка», «Березка», газета «Мінская праўда». Вскоре увидел свет цикл детских рассказов под названием «Цвіце верас». Приятной неожиданностью для автора явилась победа в творческом конкурсе, объявленном «Советской Белоруссией» в честь 70-летия Великого Октября. Его повесть «Невидимая нить» была удостоена третьего места из 160 конкурсных произведений. В 1990 году издательство «Юнацтва» выпустило две его повести «Невидимая нить» и «Побег с Грейви». Книга вышла тиражом 90 тысяч экземпляров и быстро нашла своего читателя. Василий Когут стал узнаваем в литературных кругах. Через четыре года увидела свет его новая книга — «Копия Афродиты». В ней три повести, которые вышли в серии «Библиотека приключений и фантастики»: «Копия Афродиты», «Бью челом, князь!», «Автобио...». Повести, в какой-то степени, автобиографичны. Автор рассказывает о необычайных приключениях старшеклассников, о смелом походе дреговичского князя Игоря Васильковича в северные земли. У Василия Когута нет «лихо закрученных» сюжетов, героев-монстров, терминаторов, проходящих сквозь стену и крушащих все на своем пути. Его сюжеты динамичны и увлекательны, его герои — обычные люди, которые встречаются в повседневной жизни. Жизненную «копилку», бесспорно, пополняла его работа в различных сферах — торговле, бытовом обслуживании, «Союзпечати», средствах массовой информации. Его повести и рассказы оптимистичны, его герои стремятся видеть светлые стороны жизни, верят в успех, вселяют всем надежду на лучшее. Они человечны. Пожалуй, эти черты характерны для самого Василия Когута.

Василий Григорьевич Когут полон творческих планов. Работает над книгой фантастики «Блуждающий мир», книгой рассказов.

"Побег с Грэйви" — фантастическая повесть, герои которой Ваня Перепелкин и американская девушкам Анни похищены инопланетянами. Они нашли в себе силу воли и мужество бежать из плена.

ISBN: 5-7880-0190-0 Год издания: 1989 Издательство: Юнацтва Книга объединяет две повести. В первой — "Невидимая нить" — рассказывается о том, как два друга, Миша и Гена, после долгих поисков и опасных приключений находят награбленные белополяками драгоценности и список местных большевиков, героически погибших за торжество Советской власти. "Побег с Грэйви" — фантастическая повесть, герои которой Ваня Перепелкин и американская девушкам Анни похищены инопланетянами. Они нашли в себе силу воли и мужество бежать из плена.

В книгу включены три повести: «Копия Афродиты», «Бью челом, князь!» и «Автобио…» В них действуют юные герои — старшеклассники. Много приключений, неожиданностей, тайн встречается им в процессе исследований и поисков. В первой повести возобновляются добрые имена и героические дела предков главного героя, во второй — раскрывается тайна смелого, беспримерного похода дреговичского князя Игоря Васильковича в неведомые северные земли, в третьей через современные непредвиденные приключения друзей показывается моральная чистота сверстников.

СОДЕРЖАНИЕ:

Копия Афродиты

«Бью челом, князь!»

Автобио…

https://www.livelib.ru/book/1001267951-ne...

***

Василию Когуту — 70

Родительский дом — начало начал

Свернув из лопуха ковшик, Василий набрал из родника воды. Сделав несколько глотков, с нежностью подумал: «Нисколько не истощился с тех пор. Такой же звонкий, живой — пить не напиться». Прошелся вдоль огорода. Пни от яблонь, молодая поросль от старой развесистой липы — все, что осталось... С горечью заметил: ураганом сломало березку. Пятнадцать лет назад он привез ее из Беларуси. Хорошо прижилась белорусская березка, да, видно, не суждено ей радовать своей пышной кроной.

...Дома никого не было. Племянники Сергей и Валентина жили и работали в тридцати километрах от Драгановки, в Каменец-Подольске. Хотя он, как обычно, не предупреждал родственников о своем визите, но был уверен, что к вечеру приедут. По выходным они всегда бывают, тем более сейчас... А весна уже смело заявила о себе — не только пением птиц, теплом и богатством ярких красок, но и многообразием работ. Испокон веков болотистая местность (не от белорусского ли слова «дрыгва» пошло название деревни — Драгановка?) доставляла драгановцам немало проблем.

Полюбовавшись молодым фруктовым садом, он не спеша направился вверх по склону к старому сельскому кладбищу... Неслышно ступая по прошлогодней листве, пошел мимо крестов и могил, вросших в землю, обделенных человеческой памятью, и свеженасыпанных, уставленных венками и яркими корзинами. Вчитываясь в надписи на памятниках, со щемящей болью подумал, как быстротечно время: вслед за его родными сюда «переселилась» почти вся некогда большая деревня...

Здесь, возле низкорослой яблони-дички, обрел вечный покой отец. Ушел из жизни в 57 лет — скосила война. Был он уважаемым на селе человеком — серьезный, рассудительный, немногословный... Чуть поодаль — могила матери. Прожила долгую, но нелегкую жизнь. Успевала везде — и дома, и в колхозе... Рядом похоронен старший брат, Николай. Отцовская работа по дому рано легла на его плечи. Хозяйственный, по-житейски мудрый, он всегда говорил: «И в радости, и в горе держитесь вместе». Новый дом, все хозпостройки, ухоженная усадьба — это его рук дело. Два года назад Николая не стало... Сейчас уже ничто их не волнует: ни курс доллара и евро, ни глобальный кризис, ни будущий урожай зерновых, ни этот теплый апрельский день.

Жизнь никого не баловала ни достатком, ни теплом, ни покоем. Неизгладимый след на судьбе оставила война. Василий, как сейчас, помнит, как колонна фашистов маршировала по деревне. Гитлеровцы чувствовали здесь себя хозяевами. Заходили в дома, грабили, забирали последнее. До сих пор ему снятся разрывы снарядов и рев самолетов... Вспомнил, как однажды старший брат нашел неразорвавшуюся мину. Они решили ее разобрать. И тут — взрыв. Их тогда тяжело ранило. У Василия из ноги извлекли почти два десятка осколков. Чудом остался жив Николай.

Закончилась война. Пришел домой отец. Казалось бы, жить да радоваться. Но к чувству радости примешивалось чувство горечи: отец вернулся с войны надломленным, больным. Послевоенные годы, как известно, были тяжелыми. Чтобы не умереть с голоду, как-то прокормить семью, надо было зарабатывать трудодни. Голод не щадил никого. Как и все, собирали по весне гнилую картошку, свеклу, по осени — колоски... Долгими зимними вечерами, когда семья собиралась вместе, брат, сельский почтальон, читал вслух книги. Мать, несмотря на малограмотность, знала много стихов украинских поэтов — Степана Руданьского, Тараса Шевченко.

Отправляя в 1946 году сына в школу, мать наставляла: «Будь прилежным — выучишься на бухгалтера: это почетная профессия». Василий послушался матери. Окончив успешно школу, поступил в сельскохозяйственный техникум. Постигая без особого интереса бухгалтерское дело, украдкой от сокурсников он начал писать стихи. Получив диплом, стал работать в колхозе заместителем главного бухгалтера. Но работа не ложилась на душу. Погружаясь в рутину цифр и отчетов, он каждый раз втайне мечтал о творческом труде.

Жизненную закалку Василий прошел в армии. Служил в г. Стерлитамаке Башкирской АССР. О «дедовщине» в те годы никто не имел и понятия. «Старики» во всем помогали молодым. Помнится, как первое время он никак не мог уложиться в тридцать секунд, чтобы снять военную форму перед отбоем. Взвод тогда поднимали по нескольку раз, но впоследствии никто даже не упрекнул его в этом.

Вскоре Василий стал сотрудничать с газетой «Во славу Родины». В армии его приняли кандидатом, а потом — членом КПСС.

Жизнь, безусловно, пошла бы по-другому сценарию, если бы не встретилась ему стройная, русоволосая девушка по имени Майя. В Стерлитамак она приехала из Белоруссии. Работала на обувной фабрике. Стали встречаться и вскоре поняли, что не могут жить друг без друга. Ослужив, Василий остался в Башкирии. Молодые люди поступили в училище химиков, потом пошли работать на химкомбинат по производству каучука. Газета «Стерлитамакский рабочий» охотно публиковала рассказы о людях труда, лирические стихи Василия Когута.

...Углубившись в воспоминания, Василий не заметил, как во двор вошли племянники, их дети, внуки. Дом ожил, наполнился весельем и радостью.

А люди — как птицы

— Ностальгические чувства испытывает любой человек, волей судьбы оказавшийся вдали от родного дома, — задумчиво говорит Василий Григорьевич Когут. — Хотя говорят: где птица гнездо свила и вывелись птенцы — там ее и родина.

В Солигорск Василий и Майя Когуты приехали в 1964-м. Их приняли на работу на Первый калийный комбинат. Спустя три года Василий Григорьевич уже работал инструктором райкома партии и учился на факультете журналистики Львовского госуниверситета. В это время он пишет свои первые рассказы.

— Судьба свела меня с корреспондентом «Сельской газеты» Владимиром Шитиком, — вспоминает он. — Владимир — журналист, литератор и просто замечательный человек. Прекрасно писал, выпустил несколько книг. Я всегда прислушивался к его мнению.

В 1970 году «Сельская газета» опубликовала рассказ «Царевна» о девушке-мелиораторе, который понравился читателю. Василий Когут пробует свои силы в написании детских фантастических рассказов. Их печатают журналы «Вясёлка», «Березка», газета «Мінская праўда». Вскоре увидел свет цикл детских рассказов под названием «Цвіце верас». Приятной неожиданностью для автора явилась победа в творческом конкурсе, объявленном «Советской Белоруссией» в честь 70-летия Великого Октября. Его повесть «Невидимая нить» была удостоена третьего места из 160 конкурсных произведений. В 1990 году издательство «Юнацтва» выпустило две его повести «Невидимая нить» и «Побег с Грейви». Книга вышла тиражом 90 тысяч экземпляров и быстро нашла своего читателя. Василий Когут стал узнаваем в литературных кругах. Через четыре года увидела свет его новая книга — «Копия Афродиты». В ней три повести, которые вышли в серии «Библиотека приключений и фантастики»: «Копия Афродиты», «Бью челом, князь!», «Автобио...». Повести, в какой-то степени, автобиографичны. Автор рассказывает о необычайных приключениях старшеклассников, о смелом походе дреговичского князя Игоря Васильковича в северные земли. У Василия Когута нет «лихо закрученных» сюжетов, героев-монстров, терминаторов, проходящих сквозь стену и крушащих все на своем пути. Его сюжеты динамичны и увлекательны, его герои — обычные люди, которые встречаются в повседневной жизни. Жизненную «копилку», бесспорно, пополняла его работа в различных сферах — торговле, бытовом обслуживании, «Союзпечати», средствах массовой информации. Его повести и рассказы оптимистичны, его герои стремятся видеть светлые стороны жизни, верят в успех, вселяют всем надежду на лучшее. Они человечны. Пожалуй, эти черты характерны для самого Василия Когута.

— Большое влияние на мое творчество оказали известные белорусские писатели и поэты — Сергей Понизник, Валентин Лукша, Евгений Хвалей, Микола Чернявский, Валентина Ковтун, — говорит Василий Григорьевич. — По сегодняшний день дорожу их мнением, советами.

— С интересом читаю фантастические повести и рассказы Василия Когута, но раньше, признаюсь, даже не подозревал в этом человеке фантаста, — говорит бывший редактор газеты «Шахцёр» Александр Иосифович Плешевич. — И журналист он хороший. Достаточно прочитать его очерки и зарисовки в газете «Шахцёр», книгу «Путь к триумфу» о тружениках стройтреста № 3.

...Рассуждаем о журналистике, журналистах. Наши взгляды на журналистское творчество схожи: писать историю современности — сложная и ответственная задача. А поэтому, как говорил Борис Васильевич Стрельцов, самое важное качество для журналиста — порядочность и профессионализм. Вспоминаем мастеров пера — Георгий Дубовский, Федор Скриган, Леонид Якубович, Валентин Дольников, Алексей Курьян, Валентина Миклашевич, Владимир Кобрин... Журналист — психолог, знаток человеческой души. Общаясь с людьми, он невольно переживает с героем его жизнь, учится жизни.

Василий Григорьевич Когут полон творческих планов. Работает над книгой фантастики «Блуждающий мир», книгой рассказов.

— Если бы представилась такая возможность, кого бы из героев своих книг вы пригласили сегодня на юбилей?

Улыбнувшись, Василий Григорьевич Когут, не задумываясь, отвечает:

— Всех.

Здоровья Вам, Василий Григорьевич, долголетия, новых творческих задумок, новых книг!

www.solilit.narod.ru/kogut/kogut.doc

***

Я оглянулась и увидела Василия Григорьевича Когута. Неторопливый, с легкой улыбкой…

Встреча с бывшими коллегами — всегда маленький праздник для души. Давно не виделись, остановились поговорить.

Когда-то настроение поднимала даже мысль, что я иду на работу в районку, где меня окружали журналисты высочайшего пилотажа. Удовольствие все мы получали от простого каждодневного общения. С Василием же Григорьевичем у нас был определенный ритуал — перед рабочим днем он заходил к нам с корректором в кабинет и, как сейчас понимаю, играл роль редакционного психолога. Мы, девчонки, делились с ним какими-то житейскими проблемами, и Василий Григорьевич умел мудро и по-философски всё разложить по полочкам. После общения с ним становилось легко. Удивлялись: как ему удается во всех ситуациях оставаться таким добрым и всегда быть настроенным на позитив?

Большинство историй, которые рассказывал о себе Василий Григорьевич, о детстве, о природе, о приключениях. Как мальчишкой разворошил осиное гнездо и потом удирал от разъяренных ос, о грибной охоте, о каких-то необычных деревьях, о повадках птиц, о цветке эхинацее. Иногда было такое ощущение, что, несмотря на его солидные должности (начальник дома быта, директор Союзпечати, редактор газеты «Солигорский вестник», ответственный секретарь газеты «Шахтер») в душе он так и остался мальчишкой, жаждущим тайн и приключений. Наверное, именно по этой причине читательская аудитория его литературных произведений — старшеклассники. Про это его повести «Невидимая нить», « Побег с Грейви», «Копия Афродиты».

Когда-то благодаря Василию Григорьевичу я поняла, что любой материал можно «очеловечить». В районке его тексты на сельскохозяйственные темы читались, как литературные произведения. Было с кого брать пример, старалась соответствовать. Он умел разговорить любого человека, мог найти необычный ракурс в работе доярки или телятницы, восхититься желтым полем рапса, сыграть в шахматы или шашки с председателем СПК, душевно вписаться в любую компанию.

…Вот и сейчас Василий Григорьевич, приветливо улыбаясь, расспрашивает, что слышно в журналистских кругах, кого вижу из старой гвардии, рассказывает о себе.

— Скоро лето. Вот закончится у нас с женой чехарда болезней, поедем на дачу. Помнишь, приносил в редакцию эхинацею — снова посажу. А еще буду писать, писать и писать. Столько задумок , надо успеть.

Не успел…

Я тоже не успела: сходить к нему в гости, взять давно обещанный автограф, написать о нем, еще живом, материал ко Дню печати…

В каком бы возрасте не настигала человека смерть, ее приход всегда не ко двору. Василию Григорьевичу было 72, он совсем немного не дожил до своего профессионального праздника. Журналист, писатель, интеллигент, добряк. Он ушел, но остался. В хороших воспоминаниях о себе, во внуке, в своем творчестве. После похорон взяла в библиотеке его повесть «Невидимая нить» и как будто общаюсь с Василием Григорьевичем.

Еще мне кажется, он был бы расстроен, если бы мы о нем плакали.

Зато как его приходу радуется небесная журналистская братия.

***

25 апреля ушёл из жизни один из опытнейших и самых уважаемых журналистов Солигорска, писатель Василий Григорьевич Когут.

11 марта 2012 года Василию Когуту, автору книги «Путь к триумфу» исполнилось 72 года. Эта книга об истории ОАО «Стройтрест №3 Ордена Октябрьской революции», его коллективе и талантливом руководителе, успехах и достижениях строителей, вышла в свет в июле 2008 года, накануне 50-летию ОАО «Стройтрест № 3 Ордена Октябрьской революции». Книга, вышедшая тиражом 1200 экземпляров, стала итогом трёхлетнего труда автора, имеет хорошие отзывы читателей. С тех пор известный журналист и писатель как будто сроднился с нашим предприятием, часто звонил в редакцию газеты «Строитель Солигорска».

Весть о его безвременной кончине болью отозвалась в сердцах многих работников стройтреста № 3.

Василий Григорьевич Когут родился в 1940 году в с. Драгановка Чемеровецкого района Хмельницкой области в Украине. Окончил Чертковский сельскохозяйственный техникум по специальности «Бухгалтер» и Львовский государственный университет им. И. Франко по специальности «Журналистика». Работал начальником отделения «Союзпечать», главным редактором газеты «Салігорскі веснік», ответсвенным секретарём газеты “Шахцёр”. Член Союза белорусских писателей. Автор книг «Невидимая нить» (1989 г.), «Копия Афродиты» (1994 г.). Василий Григорьевич был настоящим наставником для многих молодых журналистов Солигорщины, надёжным другом, прекрасным семьянином, общительным и добрым человеком.

От имени всего коллектива ОАО «Стройтрест №3 Ордена Октябрьской революции» выражаем глубокие соболезнования родным и близким покойного. Скорбим вместе с вами.

Коллектив газеты «Строитель Солигорска».

http://www.str3.by/news/2012/495/