На выставке представлена фотография гостиницы «Северная», которая находилась на Нахимовском проспекте, и была местом, где жила и писала «корреспондентская братия». Подолгу здесь не задерживались – отправлялись на поиски материала прямо на передовую. Здесь часто можно было видеть известного писателя Василия Кучера, оставившего нам с вами замечательные романы о подвиге Севастополя «Черноморцы», «Голод». Его связывала прочная дружба с корреспондентами газеты «Красный флот». Тут были сконцентрированы прекрасные корреспондентские кадры. Чего только стоит Лазарь Лагин, до войны прославившийся своей детской сказкой «Старик Хоттабыч», а в дни обороны Севастополя писавший сказки военные, пропитанные едкой сатирой и искрометным юмором: «Шел трепач», «Чудо-бабка и волшебное зеркальце»… В этой газете начинал свою творческую биографию и ставший впоследствии членом Союза писателей СССР и оставивший нам 32 поэтических сборника Григорий Поженян. На выставке представлены книги участников боев за Севастополь Афанасия Красовского, Николая Криванчикова, оставшихся после войны жить в Севастополе; Евгения Петрова, написавшего в Севастополе свой последний очерк, ушедшего из города на последнем надводном корабле, лидере эсминцев «Ташкент», и погибшего по дороге в Москву в июне 1942 года. Можно увидеть и поэтический сборник поэта Эдуарда Асадова, потерявшего зрение из-за тяжелого ранения во время освобождения Севастополя.

Знакомство с произведениями авторов, оставивших нам с вами живые свидетельства героического подвига Севастополя в годы самой кровопролитной войны 20 века, без сомнения обогатят наши знания по истории города.

Фото Екатерины Мокрецовой

https://xn--b1afkh6a8a.xn--p1ai/news/pisa...

Великая Отечественная война – страница в истории

неизгладимая. Наши архивы, наши редкие фонды музев

и библиотек полны материалов, которые раньше были

доступны только историкам. Юбилей 65-летия Великой

Победы заставил сосредоточиться на материалах

обороны, оккупации и освобождении.

Оказались чрезвычайно интересными страницы

краснофлотского юмора газеты «Красный черноморец» ¬–

«Рында» с его неизменным героем Ваней Чиркиным,

кстати, побратимом Василия Тёркина А. Твардовского.

От страниц запахло порохом, гарью войны. Там были

Имена тех, кто воевал, но даже в аду войны умел смеять-

ся над врагом. Наши отцы воевали, получали ранения,

после госпиталей, порой не долечившись, возвращались

в строй, погибали непобеждёнными! В публикациях

прослеживалась морская душа Севастополя, нашей славной

морской твердыни.Мне было бесконечно интересно познакомиться с теми,

кто составил общий портрет авторов «Рынды». С первых

дней войны сюда приехала целая плеяда московских

литераторов. На «Рынду», кроме отцов-создателей её –

Андрея Сальникова, Петра Афонина, Александра Баковикова,

Афанасия Красовского, работали Пётр Гаврилов,

Лазарь Лагин, Ян Сашин, Лев Длигач, Павел Панченко,

Анатолий Ленский; художники Леонид Сойфертис, Фёдор

Решетников, Константин Дорохов, Николай Щеглов.

И я рада, что нынешний читатель сможет прочесть

эти опалённые войной страницы «Рынды», приоткрывшие

характерные черты морской души севастопольцев,

так точно подмеченные одним из выдающихся писателей

-маринистов Леонидом Соболевым.

Валентина ХОДОС

член Союза писателей России

К 70 – летию начала обороны Севастополя в

Великой Отечественной войне

Посвящается литераторам, умевшим не только

отстаивать Севастополь, столицу черноморских

моряков, с оружием в руках, но и метким словом,

зубастой сатирой, шаржем, карикатурой, весёлой

частушкой, залихватской песней поднимать дух

его защитников.

…Так «Рында» вступила на путь борьбы с врагом. И было принято решение чаще её выпускать, подключив активнее для этого прибывших на флот с началом войны писателей и поэтов: Лазаря Лагина, Пётра Гаврилова, Яна Сашина, Льва Длигача, художников Леонида Сойфертиса, Константина Дорохова и Федора Решетникова. Прекрасно впишется в коллектив «рындачей» и поэт Павел Панченко, чуть позднее – Анатолий Ленский и художник Николай Щеглов…

Вообще, как говорил незабвенный Павел Ильич Мусьяков «Даже Москва могла бы позавидовать его литературному тогдашнему составу газеты».

Острые сатирические стихи и эпитафии Сашина, Длигача и Панченко, рассказы и сказки Баковикова, Лагина и Петра Гаврилова, песни и частушки Сальникова, Красовского и Ленского, снабжённые прекрасными карикатурами Решетникова и Сойфертиса, Дорохова и Щеглова, никого не могли оставить равнодушными и вносили какой-то светлый лучик в грозную атмосферу военного времени.

Черноморская «Рында» начала воевать! И это был уже не мирный звон, исходящий из малого колокола корабля, отбивающего склянки, а полные ненависти, метко бьющие не в бровь, а в глаз, грозные удары рынды, изобличающие с помощью неподражаемого флотского юмора, острой частушки, карикатуры ненавистного врага.

С этого времени и Афанасий Красовский полностью подключается, как автор и как художник, к разделу краснофлотского юмора, такому близкому ему по натуре, что ярко видно по новогоднему номеру «Рынды» от 1 января 1941 года.

НА СИГНАЛЬНОЙ МАЧТЕ “РЫНДЫ”

НОВОГОДНИЙ ГОРОСКОП

Склянки отбили четыре двойных удара. Приятно и радостно встречать новогоднюю ночь. Есть над чем подумать, есть над чем помечтать.

Передав приветственные семафоры на корабли, мы с боцманом Опанасом Рындобулиным, взобравшись на сигнальную мачту, как говорят, деятельно взялись за составление новогоднего гороскопа.

– Да, – сказал боцман Опанас Рындобулина, направляя телескоп на Большую Медведицу.

– Что такое? – с нетерпением спрашиваю я.

– Предстоят суровые штормовые походы, артиллерийские стрельбы и торпедные атаки. Много придётся поработать в новом году артиллеристам, торпедистам и другим, чтобы завоевать кораблю переходящее знамя.

– А как видимость? – спрашиваю…

– Видимость, говорит, пусть синоптики гадают… Минуточку, – продолжает авторитетный Рындобулина. – Вижу большой рейд, а на нём происходят межфлотские шлюпочные соревнования. И если у нас не ослабят тренировку шлюпочных команд, можно рассчитывать и в третий раз на завоёвывание первенства.

– А как, спрашиваю, с Чиркиным, ничего нового не предвидится?

– После его путешествия на курган к тёте Мане вернулся на корабль надутым и твёрдо заявил, что решил перестроиться, беречь обмундирование и даже принять участие в корабельной самодеятельности.

– Ну, а за рубежом что?

– Телеграфные агентства сводки о бомбардировках передают… Мрачно…

В это время над морем взошла луна, и мы, прекратив свои наблюдения, вернулись в кубрик.

Сигнальщик «Рынды»

Никодим БАМБУЧИНА.

Юмористический отдел «Рында» выходил в течение всей войны, включая осадный период в работе газеты. И продолжал пользоваться успехом не только моряков, но воинов Приморской армии, куда тоже попадала газета «Красный черноморец».

Да и как могли не греть душу полные тонкого подтекста, юмора и сатиры странички «Рынды», подготовленные, к примеру, Лазарем Лагиным, (автором знаменитого «Старика Хоттабыча»*)? Ведь мало кто знает, что Лагин в осаждённом Севастополе писал сказки. Его гневный и справедливый Хоттабыч воевал! Много раз газета печатала его сказку «Чудобабка» с продолжением, которую краснофлотцы очень любили, ибо события-то происходили в таком узнаваемом, дорогом месте, как за Мекензиевыми горами, опять таки, не без их любимого Вани Чиркина, бывшего в разведке, и командира батареи капитана Александера, без коих там точно не обошлось…

Привлекла читателей и «Рында» со сказкой Лагина «Страхи – ужасы» (с рисунком Ф. Решетникова “Среди волков” точно характеризующим фашистов), где автор «Старика Хоттабыча» поведал о коварном и жестоком Змее-Горыныче, против которого объединяются лучшие из лесных зверей и птиц. И при чтении которой, тут же возникала аналогия с Гитлером и с теми, кто, не страшась, выступил против него.

Узнали в сказке о себе и трусы.

Рис. Ф. Решетникова.

Вот у кого, волчица, надо нам научиться.

Любил поострить Лазарь Лагин и в Справочном бюро «Рынды»:

ПЕРЕКОП

Санитарно-курортная справка для господ генералов, офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов германской армии

Крым – место курортное. Голубое море, чистый воздух, виноград, фрукты, горы… Всё это, бесспорно, обладает выдающимися целебными свойствами.

Единственным и решающим недостатком этого полуострова, делающим его противопоказанным для чинов германской армии, является его недоступность. Советские войска, отличающиеся вопиющей негостеприимностью, не пропускают в Крым фашистов.

Что касается Перекопа, то обследование, произведённое за последние несколько дней, показало, что и подступы к Крыму обладают незаурядными лечебными свойствами. Это особенно ценно для германской армии, испытывающей серьёзную нехватку в лекарствах и врачебном персонале.

Перекоп прекрасно помогает:

а) от головной боли. Стоит только показаться в зоне советского обстрела – и головную боль как рукой снимает (вместе с головой).

б) от суставного ревматизма, подагры и тому подобных мучительных болезней, решительно и навсегда ликвидируя боль в конечностях (вместе с конечностями).

в) от болезней сосудисто-сердечной и нервной системы, а также желудочно-кишечного тракта, путём введения внутрь фашистского организма железа в том или ином виде (штык, осколок снаряда, мины или бомбы, пуля и т. д.). Всякие жалобы на упомянутые выше болезни прекращаются немедленно после ввода в организм этого универсального советского лекарства.

Наиболее действительные лечебные процедуры, предлагаемые советскими бойцами фашистским бандитам:

1. Ванны: а) Холодная,

б) Грязевая (Сивашская).

2. Уколы (штыковые).

3. Горячие припарки (артиллерийские).

4. Свинцовые примочки из первоклассных советских пуль.

5. Массаж прикладом.

6. Массаж шрапнельный.

7. Души: а) Пулемётный душ Жарко.

б) Восходящий и нисходящий пулемётный душ (работают квалифицированные советские лётчики).

в) Душ пулемётный веерный.

г) Душ кольцевой, окружающий.

Возможны разные варианты.

Настоящей отдушиной стало открытие в «Рынде» рубрики «В час досуга под гармонь», гвоздём которой стал, конечно же, Андрей Сальников со своим неутомимым Кузьмой Бойковым, которые как никто другой чувствовали, что чем тяжелее становились бои, тем больше русская морская душа нуждалась в поддержке голоса песни. <…>

И это было отнюдь не украшением страшного фронтового быта, даже не прославлением мужества черноморских моряков, сражающихся за родные берега, за чудесное наше море, – советские моряки всегда были полны мужества, этому учила их школа, богатейшая морская история Отечества. Это было то, без чего моряк не был бы моряком. Это было тем, что писатель Леонид Соболев назвал морской душой черноморцев.

В ЧАС ДОСУГА ПОД ГАРМОНЬ

КРАСНОФЛОТСКИЕ ЧАСТУШКИ

Под гармонику свою Равенков в бою сердит,

Я частушки пропою. Он врага не проглядит.

Расскажу, кто в Чёрном море В море флаг чужой заметит,

Отличается в бою. В цель торпедой угодит.

Сингаевский на посту Милка – ловкий кочегар,

Зорко смотрит в темноту. Держит в топках ровный жар.

Не оставит без надзора Командир всегда уверен –

Горизонт и высоту. Для атаки будет пар.

Лютых – меткий комендор, Я частушки про дружков

Он отважен и хитёр. Сочинил для моряков,

На прицел поймает ганса – Чтобы так же все сражались.

Враг горит, как метеор. Комендор

Джамбулет в горах рождён, Кузьма БОЙКОВ.

Хорошо воюет он.

Заменить расчёт весь может,

За отвагу награждён.

Почему я желаю анекдоты рассказывать? Сейчас доложу. Недавно в Н-ском Потийском порту один корабль с якоря снимался. Такой довольно известный корабль. Заслуженный, по всем статьям. Передовик.

Он лихо отходил, и все залюбовались этой приятной флотской картиной. Вот он с лёгким форсом развернулся, и вдруг на его борту стал виден кранец. Какой-то разиня забыл его убрать.

И тут вспомнился мне парень, который захотел пройтиться туда, где мельница вертится, да не всё до конца учёл. Он свой кобеднешний в полоску костюм надел. Полуботинки чуть ли не до дыр надраил. Сорочка у него – голубая фантазия с намёком. И он, может, из-под своих ногтей всё выгреб на этот случай. Одного не досмотрел. Голубая фантазия выскочила сзади и, всем на удивление, болтается на ветру. А парень идёт, как на именины, и ничего не замечает…

Вот так же и с нашим заслуженным кораблём получилось. Мелочь его подвела: кранец выскочил, словно рубаха у парня. Ай, как досадно!

А со мной на молу какой-то старый морячина стоял. Он, скорей всего, на «Двенадцати апостолах» плавал капельмейстером. Весь ракушками оброс. Такой осколок морской империи. Он увидел ту досадную картинку на миноносце и говорит:

– Вот бы их кранцем по шее!

Очень мне это выражение понравилось. Действительно, если кранцем по шее благословить, это будет вполне чувствительно. Во второй раз, может, и не захочется…

Но, скорее всего, на каждом корабле сыщутся достойные получить это удовольствие.

Вот я и решил на эту тему анекдоты рассказывать. Но – с условием: я их расскажу десять анекдотов. А дальше пусть остальные матросы продолжают «травить на полубаке». А то скажут: на Черноморском флоте только один весёлый человек остался, да и тот Ваня Чиркин. А разве это правда? Так что, пусть читают матросы про разные забавные случаи из жизни, запоминают, да из своей биографии кое-что вспоминают и делятся с товарищами.

1. Отдохнул

Жил-был на подводной лодке краснофлотец Семён Баклушин. То есть, жил вообще-то двадцать один год, а на лодке всего один год. Тем не менее, он от чего-то такого вдруг очень устал. И захотел домой в отпуск…

Да так самозабвенно этого захотел, что во время поверки, когда выкликали его фамилию, и следовало отвечать на это: «Есть!», Баклушин самозабвенно кричал: «Отпуск!»

Старшина повторял: – Баклушин.

А тот опять своё самозабвенное:

– Отпуск!

Стал Баклушин офицера докладными донимать. И столько он этих докладных написал, что офицеру от них в его каюте тесно стало. В последнее время даже спать на этих докладных пришлось…

Делать нечего. Отпустили Баклушина в отпуск. Помчался он домой на всех парах. Прибыл. Тут, конечно, радость, поцелуи, вопросы:

– Сенюшка, да ты уж не ранен ли?

– Типун вам на язык!

– Может, какую особую награду получил?

– Ннне-ет! Но наша лодка особенно боевая. Все, как один, – с наградами.

– А-а-а! Наверное, тебя в командировку направили?

– Да нет же! Я в отпуск приехал.

– Стало быть, и вся ваша подводная лодка по отпускам разъехалась?

– Нет, я один, первый…

– А где же остальные? Что ж они теперь делают?

– Ну, как что! Наверное, в походе, немцев бьют…

– Вот оно что! А ведь мы тебе, Сенечка, только вчера письмо послали.

– Да ну! А что ж писали-то?

– Да, обыкновенно. Бей, мол, дорогой сынок, немцев без отдыху и сроку…

2. Пушкинская ария

На тральщике «Н» служил краснофлотец Константин Зефиров. Он без ума любил художественную литературу. С закрытыми глазами мог он в любое время разобрать по косточкам любого автора, но особенно часто читал Пушкина.

Пушкина он читал, а пушку свою, между прочим, совсем не почитал. Он думал, что чистить орудие – это совсем не в плане искусства. И к художественному делу никакого отношения не имеет. К концу года службы Зефиров кое-как научился разбирать пушку, но собирать не мог даже с открытыми глазами.

Вот однажды на верхней палубе зачитался Зефиров «Пиковой дамой» и так-то вдруг сладко заснул. Заснул он и видит сон. Будто сам Александр Сергеевич Пушкин его пушку проверяет. Очень сердится и что-то насчёт кранца в стихах говорит…

Вдруг подходит великий поэт к старшему краснофлотцу и спрашивает:

– Мою «Пиковую даму» читаете?

– Читаю.

– А мою арию Ленского знаете?

— Знаю.

– Спойте, пожалуйста!

Обрадовало краснофлотца доверие великого поэта, и запел он во всё горло: «Куда, куда вы удалились…»

Но тут вдруг громко застучали. Певец обиделся и спрашивает:

– В чём дело?

А сверху ему спокойно отвечают:

– В карцере петь не полагается…

3. Щелкун

Однажды на крейсере принимали в комсомол краснофлотца некоего Павла Вертлюгова. Это был лучший строевик на корабле. Быстрый, как лань. Постоянно чист, брит, ни одной заплаты. Глядя на него, каждому хотелось выставить грудь колесом и командовать: «Ать, два! Левой!» Одним словом, молодец! Побольше бы таких!

И вот его принимали в комсомол. Как полагается, задавали всякие вопросы. О корабле. О службе-дружбе. То да сё. Вертлюгов на всё отлично отвечал. Собственно говоря, не на всё. Кое на чём он спотыкался. Однако вида не показывал и по-строевому чётко прищёлкивал каблуками.

Дело шло к благополучному концу. Вдруг задали Павлу такой вопрос:

– Скажите, а художественной литературой вы интересуетесь? Беседуете об этом со своими товарищами? Какую, например, последнюю книгу прочитали?

Тут Вертлюгов ответил что-то такое совсем мало вразумительное:

– Сс-с-с… тррр…

Не разобрать: не то «Севастопольская страда», не то «Строевой устав». Но так как Павел очень внушительно и серьёзно щёлкнул каблуками, то все подумали:

– Наверное, «Севастопольская страда».

Нет. Не все так доверчиво подумали. И хлоп – ещё вопросы!

– Толстого читали?

Вертлюгов каблуками – щёлк!

– Может, Пушкина?

Каблуки – щёлк, щёлк!

– Назовите какое-нибудь стихотворение Пушкина, Лермонтова. Хоть одну строчку вспомните.

Молчок. Тишина. Только каблуки щёлкают…

4. Скушал…

К старшине 1 статьи Василию Свечкину пришли краснофлотцы за табачным «удовольствием». Табачок получили, со спичками – задержка. Не получены. Вопрос к баталеру.

– Товарищ Свечкин, а спичек?

– Со спичками всякий добрый молодец закурит, а вы попробуйте – без спичек!

Краснофлотцы ушли. А тут и обед. Подошёл степенно к камбузу и товарищ Свечкин. С утомленным видом протянул коку свою тарелку. Кок зачерпнул чумичкой воздух и «налил» его в тарелку Свечкину. Тот – в недоумении:

– Товарищ кок, а борща?

Кок невозмутимо ответил:

– С борщом каждый добрый молодец пообедает, а вот вы попробуйте без борща!

Записал П. Гаврилов.

Слово записал говорит о творчестве коллективном, судя по публикациям послевоенным здесь много от Красовского Афанасия.

БЕЙ СИЛЬНЕЕ, БЕЙ!

Плакат художника Л. Сойфертиса.

============================================

После освобождения Севастополя отцу «Рынды» Андрею Сальникову, в связи со сменой руководства, места в родной газете не нашлось. И боевая черноморская «Рында» к концу Великой Отечественной войны фактически «приказала долго жить». Некоторое время, правда, продолжал успешно работать на неё Петр Гаврилов, пока и его не отправили «на отдых»; подключился к ней уже, как работник газеты, последний из «рындачей»-создателей Афанасий Красовский, который вместе с Николаем Кирилловым, писавшим басни, ещё пытались сохранить отдел краснофлотского юмора, но, увы… Боевой дух черноморской рынды уже был утерян, да и всефлотский любимец Ваня Чиркин остался там, в грозовом времени борьбы за Севастополь, Одессу, Крым, Кавказ… Остался Чиркин верен его отцам-создателям: Петру Афонину, Александру Баковикову и отлучённому от своего детища, по не понятой мне до конца причине, Андрею Сальникову. Упрекнуть в отсутствии профессионализма боевого журналиста, поэта-песенника – собранное творчество Сальникова не даёт! Прекрасные очерки, горячие зарисовки и репортажи с места боевых действий, зубастая и вовремя поданная сатира, много написанных хороших песен, краснофлотских частушек, так нужных в то грозное время… А если сюда ещё приплюсовать и военный архив газеты «Черноморский лётчик», которую он редактировал, когда его «ушли» из родной газеты. Она ведь, как игрушка, – так всё продумано и выверено на газетных полосах – публикуемые материалы не только хорошо скомпонованы, но и богаты по содержанию и по подбору авторов. Он находит подход и к москвичам, публикации которых тут же ложатся на странички газеты; отслеживает всё написанное набирающими силу поэтами Григорием Поженяном, Василием Субботиным, Анатолием Ленским, Семёном Гудзенко, Александром Межировым … Много публикует новых произведений Петра Гаврилова… Не забывая многолетнюю работу свою на посту начальника отдела культуры газеты, знакомит читателей с новыми книгами Ольги Берггольц, Маргариты Алигер, начинает печатать работы великих художников под рубрикой «Овладевай сокровищницей русской культуры!» с картины «Ледовое побоище» художника А. К. Горбунова… И главное – нет фактически слабых вещей, а это говорит о строжайшем отборе, существующем в его бытность. И ещё одно, сохранившийся архив этой газеты говорит, что редактор, к тому же, скромен. Он не старается использовать газету для своих личных публикаций, считая это не этичным. Так что, люди приложившие руку к вычёркиванию его имени из истории Севастополя, просчитались. Можно убрать физически человека, но настоящее творчество ведь не умирает, какому бы забвению не пытались его предать. Как остались в памяти Ваня Чиркин с неутомимым Кузьмой Бойковым, как осталась прекрасно редактируемая Сальниковым газета «Черноморский лётчик», пока и оттуда его не «ушли», как осталась на века героическая Сальниковская «Сапун-Гора» с прекрасной музыкой Бориса Боголепова.

И закончить хотелось словами песни, написанной в апреле 1943 года воином- старшиной 2 статьи М. Божаткиным.

ПЕСНЯ И СЛОВО

Бывает, на фронте по нескольку

суток,

В боях не смыкали обветренных

глаз.

И хочется сесть, отдохнуть хоть

минуту,

И хочется лечь и поспать хоть бы

час.

Но только услышишь весёлое

слово,

Иль бодрую песню боец запоёт,

И сон, и усталость проходят,

и снова,

И снова – в атаку, и снова – вперёд!

Ходили отцы наши с песней

и словом,

И мы с задушевною песней идём!

Хорошая песня, горячее слово

Нужны, как снаряд нам,

Нужны, как патрон!

Так что, боевую свою задачу черноморская «Рында» выполнила! Она по праву воевала с бойцами, поднимала дух и воодушевляла на подвиги ради Отчизны и любимой их краснофлотской столицы Севастополя.

http://grafskaya.com/?p=5581

Валентина Ходос. Рында воюет... Литературно-историческое исследование. Автор вступ. статьи «Рында — слово моряцкое» — В. С. Фролова. Иллюстрации взяты из архива газеты «Красный черноморец». Севастополь: НПС «ЭКОСИ-Гидрофизика», 2013. — 384 с.: ил.

Рында — это не только корабельный колокол или — по другому толкованию — звон, но и удачно названный раздел краснофлотского юмора в газете «Красный черноморец». Сатирический отдел существовал в газете почти с самого начала ее основания — с 1923 года. В середине 30-х годов появился раздел маленького фельетона. В 1940 году, 2 июля, газета перешла на новый, большой формат, а уже 9 июля появилась «Рында». Своим «звоном» она реагировала на недочеты флотской службы, организации быта, отзывалась на спортивные мероприятия, отмечала праздники, воспитывала моряков, призывая блюсти устав. У нее были свои герои: Ваня Чиркин, с которым постоянно происходили забавные «тяжелые» случаи, его невеста Маня и — «пример для молодежи комендор Кузьма Бойков». Тон, в общем-то, безобидных юморесок начал меняться в 1939 году, вместе с откликами на события на белофинском фронте. Из центральной печати на страницы «Красного черноморца» попал и еще один лубочный герой, собрат Вани Чиркина — Василий Теркин, которому еще предстояло стать обобщающим образом всенародно признанного героя-бойца. Для черноморцев таким признанным героем был неунывающий воин Черноморского флота Ваня Чиркин. Повзрослевший с началом войны, окрепший и сильный духом Ваня Чиркин ходил в разведку, брал языка, лупил в рукопашной схватке немцев, убивал обнаглевших бандитов и... переписывался со своей невестой Маней, ставшей в годы войны снайпером. Беспощадно бил врагов и комендор Кузьма Бойков. В книге воспроизведены страницы сатирического отдела газеты «Красный черноморец»: карикатуры, шаржи, прозаические фельетоны и сатирические стихи, эпиграммы, залихватские песни. Авторы «Рынды» постоянно придумывали новые рубрики: старые пословицы на новый лад, веселые частушки запевалы Вьюшки, старинные романсы с новым посвящением, новые мысли и изречения Козьмы Пруткова. Раз рожденные рубрики уже не покидали страниц газеты: так, сатирические рассказы о новых похождениях бравого солдата Швейка в условиях современной войны переходили из номера в номер. Зубастая сатира призвана была поднимать дух защитников и вселять ненависть к врагу. В международных фельетонах высмеивались «верный пес Манергеймка», «норвежская шавка» Квислинг, Муссолини, «Антонеску-горлохват, что на Одессу шлет солдат». Румынам, воевавшим на южных фронтах войны, доставалось особенно сильно. Не забывали, конечно, пускать ядовитые стрелы в адрес Гитлера и Геббельса. Что-то звучит актуально и сегодня, например, вот это: «Протухшей утки не раздуть в слона, кого ж надует лживая шпана?»; «Весь мир мутит от геббельсовских уток, // И промысел утиный уж не нов. // Сейчас толпа газетных проституток // Решила уток… превратить в слонов. // И лжет и снова лжет — чего уж проще! // Потуги эти жалки и смешны, // Из уток, что ощипаны и тощи, // выходят смехотворные слоны». Валентина Ходос, автор этого литературно-исторического исследования, дает необходимые комментарии к текстам и карикатурам, рассказывает об отцах-создателях «Рынды» — Андрее Сальникове, Петре Афонине, Александре Баковикове, Афанасии Красовском. На «Рынду», кроме них, в военные годы работали Петр Гаврилов, Лазарь Лагин (автор «Старика Хоттабыча»), Ян Сашин, Лев Длигач, Павел Панченко, Анатолий Ленский; художники Леонид Сойфертис, Федор Решетников, Константин Дорохов, Николай Щеглов. Определить, кому конкретно принадлежит тот или иной материал, практически невозможно — это было коллективное творчество, порой и карикатуры делали попарно. Зато В. Ходос постаралась проследить жизненный путь, судьбу тех мастеров пера, журналистов, писателей, художников, которые сделали свой вклад в победу. Боевая черноморская «Рында» существовала до конца Великой Отечественной войны.

http://magazines.russ.ru/neva/2014/12/10z...

Перелистал газету Черноморского флота "Красный черноморец" за 1941-1944 годы и встретил имя Лазаря Иосифовича Лагина много и много раз. И хотя Лагин не числился в штате редакции, — работал в политуправлении флота, — но его участие в газете было более чем заметным: автор "Старика Хоттабыча" — книга вышла за несколько лет до начала Великой Отечественной войны и была популярной, как сейчас говорят, — был просто находкой для газеты.

Лазарь Лагин для своей журналистской деятельности избрал в газете юмористический отдел "Рынду".

Что такое — рында?! Объясняю.. У опытных современных мареманов не спрашивайте, а то они вам скажут, что рында — это судовой колокол, что будет неправильно. А я, как сухопутный товарищ, поясню: на судах торгового флота и в парусном флоте, -раз "парусном", значит это было в старое доброе время! — троекратный бой в судовой колокол. "Били рынду" в момент истинного полдня.

После того, как я прояснил вопрос с рындой, перейдём к фельетонисту Лазарю Лагину и посмотрим, что он сделал только за один сентябрьский месяц военного 1941 года в "Рынде":

4-го сентября Лагин печатает свою первую басню "Прохожий и бандит".

5-го сентября. Появляется "Геббельс на небесах".

9-го сентября. К одесскому сезону, — немецкие войска в это время подошли к Одессе! — писатель дает рекомендации румынским солдатам и офицерам о необходимости приобретения в универсальном магазине "Торгашеску и сыновья" следующих вещей, столь необходимых при походе на Одессу-маму.

"1. Кальсоны защитного (коричневого) цвета. Необходимы при встрече с советскими моряками.,/'

Советов много, — писатель потрудился на славу. Не забыл он и о душе, — политработники, вытеснив священников, заняли их места. Лагин предлагает приобрести всё в том же магазине граммофонные пластинки типа: "Голос моего хозяина", песни — ~ "Лакейская хоровая (слова Антонеску в обработке Геббельса); романс "Бей меня, режь меня" (посвящается Адольфу Гитлеру); "Ликуй, Румыния!" — концерт для четырёх скрипок, в сопровождении похоронного оркестра".

В этом же номере Л. Лагин, по-отечески заботясь о будущем

румын, помещает объявление:

"Отправляясь на русский фронт, не забудь заказать изящный и гигиенический гроб. Господам офицерам гробы доставляются на дом.

С почтением, похоронное бюро "Румынская доля."

11-го сентября. Совместно со Львом Длигачем и Александром Ивичем Л. Лагин составляет обширную "Приходно-расходную книжку фашистского генерала:

1Х.41 г. Пришли две дивизии наших войск.

1Х.41 г. Обе дивизии израсходованы полностью."

14-го сентября, Л. Лагин и Л. Длигач публикуют письма в "обработке Геббельса" и помещают телеграмму:

"Срочная из Рима, Итальянской обл., гитлеровской вотчины. Командующему Одесским фронтом Румынской королевской армии.

Подтвердите. Правда ли, что из Одессы стреляют?

Удиралиссимус Драпалини."

18-го сентября. Технические обозреватели Л. Лагин и П. Панченко сообщают:

"В связи с тем, что советскими к английскими бомбардировщиками разрушен ряд немецких электростанций, в германском министерстве народного хозяйства срочно разрабатывается проект строительства гидроэлектростанций, основанных на использовании воды из геббельсовских статей.

Специальные фильтры будут очищать воду от нечистот."

28-го сентября. Фашисты подошли к Перекопу. Для господ генералов, офицеров, унтер-офицеров и нижних чинов германской армии, политработник, (поп — по нынешнему!) майор Лагин составляет санитарно-курортную справку:

"Крым — место курортное. Голубое море, чистый воздух, виноград, фрукты, горы — всё это бесспорно обладает выдающимися целебными свойствами.

Наиболее действенные лечебные процедуры, предлагаемые советскими бойцами фашистским бандитам:

1. Ванны: а) холодная, б) грязевая (Сивашская).

2. Уколы (штыковые).

3. Горячие припарки (артиллерийские).

4. Свинцовые примочки из первоклассных советских пуль.

5. Массаж прикладом...

Возможны варианты!"

Это работа только за один месяц войны. Я не учёл ещё здесь многочисленные подписи под сатирическими рисунками Леонида Сойфертиса и Константина Дорохова, не учёл и лагинские псевдонимы.

"Рында" на страницах "Красного черноморца" станет рабочим местом политработника Лагина. Под "Рындой" он и напечатает свою первую военную сказку "Шёл трепач", — случилось это 23 октября 1941 года.

Забегая вперёд, скажу, когда Лазарь Лагин подарил мне свои "Обидные сказки", выпущенные журналом "Крокодил" в 1959 году, на одной из сказок — "Испекла бабка пирог" — он написал: "Опубликована в "Кр. черноморце" во время обороны". Но я не смог обнаружить ее в газете. Возможно, писатель ошибся. Зато на страницах "Красного черноморца" было напечатано множество других сказок: "Страхи-ужасы" в двух номерах публиковалась сказка "Чудо-бабка н волшебное зеркальце" в четырёх, "Крымские приключения барона Фанфарона"...

Как бы я ни готовился к встрече с Лагиным, но надо признаться, шёл я к нему с душевным трепетом. Как там ни крути, а шёл я к "отцу", — он же и мать! — прославленного во всех странах света джинна Гассана Абдурахмана ибн Хоттаба. Во мне, взрослевшем на лагинской волшебной сказке, продолжал жить мальчишка. "А вдруг и правда Хоттабыч живёт в квартире писателя!?"

Вдруг я не понравлюсь этому джинну, который сам заявил о себе:

"Я могущественный и неустрашимый дух, и нет в мире такого волшебства, которое было бы мне не по силам... Назови моё имя первому попавшемуся ифриту, или джинну, что одно и то же, и ты увидишь, как он задрожит мелкой дрожью и слюна в его рту пересохнет от страха."

Страшно то как!.. Вдруг выдернет этот "неустрашимый дух" пару волосков кз своей бороды, произнесёт над ними магическое слово, и к повисну на люстре, или вылечу в форточку и буду лететь по улице Черняховского, — там живёт писатель! — пугая прохожих. Бр-р...

А может и сам писатель чем-то похож на своего героя? Ведь сказал же Флобер: "Эмма Бовари — это я!"

— Каков он из себя, писатель Лагин? — поинтересовался я у севастопольского поэта Афанасия Красовского перед отъездом в Москву:

Поэт Афанасий Красовский, — бывший штатный репортёр "Красного черноморца" — часто встречался с Лагиным во время войны. Да и как было не встречаться: сотрудничали вместе в "Рынде". А к более поздним очеркам Лагина Афанасий Красовский, как фоторепортёр, давал снимки.

— Лагин-то? Это, брат, сила-мужик! Я, тогда ещё молоденький морячок-корреспондент, глядел на него как на Бога. Ещё бы, ведь он был автором волшебной повести, которую читали в окопах Севастополя. И, когда он появлялся на огневых позициях, вслед

ему неслось с уважением: "Смотрите, Хоттабыч идёт!"

Здоровый он был, крупный. Брови кустистые нависают над пронзительными глазами. Одним словом, обличьем похож на поэта Владимира Луговского... Встречался с Луговским? Он недавно побывал в Севастополе!

— Но у Луговского не было бороды!

— А кто тебе сказал, что у Лагина борода? Может только сейчас завёл для солидности, которой ему не занимать...

https://www.proza.ru/2012/02/29/985

«Мама ведет меня утром за ручку по переулку. В морозном воздухе искрится, переливается цветами радуги снег. Темная река, как море-океан из бабушкиной сказки, спряталась за крутыми берегами. В нищем дворике нас встречает общеничейная дворняга по кличке Бобик…»

Это отрывок из воспоминаний писателя о своем детстве. А родился Лазарь Лагин в городе Витебске — том самом, где жил и творил знаменитый художник Марк Шагал, где родился известный композитор Марк Фрадкин. Кстати, родом из Витебска был и Герой Советского Союза Иосиф Бумагин, которого в нашей области считают своим земляком.

вот в этом городе ровно 110 лет назад, 4 декабря 1903 года, у супругов Иосифа и Ханы Гинзбург появился на свет первенец, которого назвали в честь деда Лазарем. Потом в семье добавится еще четверо детей, а родители будут едва сводить концы с концами.

Но своему первенцу они дадут среднее образование в одной из лучших школ Минска, куда семья переедет, чтобы выбиться из нужды.

После школы учителем пятнадцатилетнего Лазаря стала Гражданская война, на которую он записался добровольцем. На войне вступил в комсомол, горой стоял за советскую власть. После войны, как писали библиографы, занимался организацией комсомола в Белоруссии. А в свободное от оргработы время писал стихи — революционные, в духе нового времени. Однажды в Ростове-на-Дону, куда его послали по комсомольским делам, Лазарь Гинзбург встретил Владимира Маяковского. Юноша показал именитому поэту свои стихи. Маяковскому они понравились, но напечатать их Лазарь не рискнул. В предисловии к одной из своих книг писатель так вспоминал о своих стихотворных пробах: «Говоря откровенно, у меня имеется немалая заслуга перед отечественной литературой — я вовремя и навеки перестал писать стихи. Зато я был и остаюсь сатириком, господа!».

Но прежде, чем стать писателем-сатириком, Лазарь поступил на вокальное отделение Минской консерватории — у него был очень красивый баритон. «И поступил, а через год не выдержал — сбежал от всех этих теоретических дисциплин. Так что профессионального певца из меня не вышло», — вспоминал писатель.

Но зато он смог окончить отделение политэкономии Московского института народного хозяйства. Знания предмета ему пригодились, когда его взяли в газету «За индустриализацию», а потом — в экономический отдел газеты «Правда». Уже тогда в нем начал пробиваться писатель-сатирик — Лазарь Лагин начал писать цикл под названием «Обидные сказки», а азы писательского мастерства приобрел в литературной студии Валерия Брюсова.

ечататься Лазарь Гинзбург начал под псевдонимом Лагин, который состоял из первых букв имени и фамилии. Его успехи в жанре сатиры заметил Михаил Кольцов, который был главным редактором журнала «Крокодил». Он предложил Лагину должность своего заместителя.

Когда Кольцова арестовали, готовился арест и Лагина. Спас его Александр Фадеев, отправив писателя в длительную командировку на остров Шпицберген. Там, на далеком арктическом севере, у Лагина родилась идея «Старика Хоттабыча», там он эту идею в основном и осуществил.

Наверняка многие помнят сюжет сказки, поэтому напомню его коротко. Действие происходит в Москве. Пионер Волька Костыльков во время купания находит в реке старый запаянный кувшин, приносит его домой. Из кувшина выходит джинн — старик Хоттабыч. И начинаются чудеса, превращения, которые ну никак не совпадают с реалиями времени. Под влиянием советского пионера старик Хоттабыч понемногу перевоспитывается, оставаясь добрым, наивным волшебником.

Книга «Старик Хоттабыч» впервые вышла в свет в 1938 году и быстро разошлась, несмотря на большой тираж. Первыми же ее читателями стали пионеры — «Старик Хоттабыч» был вначале напечатан в газете «Пионерская правда», а потом — в журнале «Пионер».

Автору придется потом переделывать свое детище. По первой версии герои сказки попадают в Италию, страдающую от власти фашистов. После войны эту часть посоветовали переписать. В идеологическом отделе ЦК КПСС попеняли, что в сказке не совсем верно расставлены и другие акценты. Придрались даже к заклинанию «Лехододиликраеколо», которое писатель взял из первой строки иудейского литературного гимна встречи Шаббата.

Эта переделка пришлась на начало 50-х годов — разгар борьбы с космополитизмом. Автор после всех треволнений получил инфаркт, а новое издание книги вышло без его фамилии на титульной обложке. В выходных данных фамилия была указана, но без полных имени и отчества.

Свое здоровье писатель подорвал еще на войне. Он участвовал в обороне Одессы, Севастополя, Керчи, Новороссийска, дошел до Румынии. В 1947 году выпустил на идише книгу фронтовых заметок «Мои друзья — бойцы-черноморцы», которую постарались не заметить. А вот за роман «Патент АВ», который вышел в том же году, Лагин получит Сталинскую премию, хотя и в этой книге еврейский след проявился четко. Название города Бакбук, где происходит действие, переводится с иврита как бутылка. Малосимпатичные персонажи названы Цфардейста (лягушка) и Эдуф (раб). Много в книге недвусмысленных намеков, автор часто использует «эзопов язык». Но цензорам и прочим знатокам от литературы суть книги, по всему видать, раскрыть не удалось.

Писатель же продолжал писать свои «Обидные сказки», издает еще несколько книг — «Остров разочарования», «Съеденный архипелаг», «Голубой человек»… Почти все его «взрослые» книги — это сочетание фантастики и приключенческого жанра с социальным памфлетом.

Но вернемся к сказке «Старик Хоттабыч». Общий тираж этой книги Лагина за все годы ее изданий только у нас в стране превысил 20 миллионов экземпляров! Сказка выходила почти на всех языках народов СССР и многих языках зарубежных стран. Она вошла в список ста лучших литературных произведений ХХ века.

В 1955 году по книге был снят фильм, но писателю он не понравился и он категорически запретил указывать в титрах свою фамилию. По его мнению, вытянул фильм лишь один актер — исполнивший главную роль Николай Волков.

В 1974 году писатель после многих лет приехал в родной Витебск, когда город отмечал свое тысячелетие. Знаменитого земляка никто не узнал, его даже не пригласили в президиум праздничного мероприятия. Лишь на каком-то торжестве о земляке вспомнили и даже пообещали поставить в городе памятник его персонажу — старику Хоттабычу.

Но появился такой памятник совсем в другом городе — Кинешме, где Лазарь Лагин никогда не был.

1979 году в одном из московских театров решили поставить мюзикл по знаменитой сказке. Участвовали в нем известные актеры Людмила Гурченко, Михаил Боярский, Ирина Муравьева. Но спектакля Лазарь Лагин так и не увидел — премьера должна была состояться осенью, а в июне 1979-го писатель ушел из жизни. На надгробном памятнике Лагину рядом с фамилией высекли иллюстрацию к «Старику Хоттабычу».

«Он был простодушный, наивный, добросердечный, слегка лукавый и обидчивый, как ребенок», — писал автор сказки о своем герое. Таким же был и он сам, оставаясь до последнего своего дня наивным ребенком, верившим в чудеса, ибо без чудес жизнь скучна и неинтересна.

04.12.2013 Биробиджанер Штерн Литературная страница 328 Редактор

http://www.gazetaeao.ru/kto-vy-lazar-lagin/

Черт

Само по себе сходство литературного шпиона и вредителя с чертом не является специфической чертой книги Аркадия Гайдара. Более того, уже беглый анализ советской литературы и карикатуры показывает, что мы имеем дело даже не со сходством, а с другим (атеистическим) вариантом одного и того же явления. Во-первых, у вредителя ("врага") как бы нет собственной жизни, он, как всякий черт, живет исключительно нашими интересами: одна у него забота — пакостить нам. Во-вторых, он связан с некими потусторонними враждебными силами (является "оттуда", из кромешного мира, где все наизнанку). В-третьих, он наделен необычными технология-ми (которые ему все равно не помогают, разбиваясь о чистые души простых людей).

Будучи ординарной идеологемой тридцатых годов, схожий с чертом Шпион мог появляться на страницах каких угодно книг, детских и взрослых, талантливых и бездарных, — повсюду он нес свои родовые черты. Но в "Судьбе барабанщика" эти черты сгущаются, и появляется новое, неведомое простому советскому Шпиону качество, и именно оно-то и углубляет сходство с бесами и делает любопытными параллели с "Мастером и Маргаритой". Но обо всем по порядку.

"Судьба барабанщика" начинается словами: "Когда-то мой отец воевал с белы-ми…". Тема отца и сиротства настойчиво проведена через всю повесть. Сначала у мальчика гибнет мать и появляется мачеха. Потом арестовывают отца, и он живет уже с мачехой и отчимом. Мачеха и отчим уезжают на Кавказ, барабанщик связывается с ложными друзьями, совершает ложные шаги, в квартире воцаряется мерзость запустения. И вот тогда в ней, как в нехорошей квартире номер пятьдесят, буквально заводится (Сергей приходит домой и застает его хозяйничающим) тот, кто называет себя "дядей". Все дальнейшее приключение основано на том, что вместо родного отца судьбу мальчика направляет некий дядя, "бывший дядя", как заявляет он сам с поистине дьявольской иронией: "Так знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно — твой дядя. А так как, насколько мне известно, Валентина вышла замуж и твоего отца бросила, то, следовательно, я твой бывший дядя". Каламбур о несуществовании — своего рода визитка сил зла.

Логика появления нечистой силы у Булгакова и Гайдара одна — свято место пусто не бывает. Эпоха тоже одна. Из нехорошей квартиры ("квартирный вопрос" имеет и символическое значение — осквернение Дома) исчезают люди. Мы-то знаем куда. Из квартиры барабанщика просто-напросто уводят отца — главу семьи. Но человек не может управлять собой сам, и им начинает управлять "кто-то другой". Для Булгакова причина запустения — отказ от Бога, потому и зло появляется в виде дьявола, а отнюдь не шпиона, за которого, кстати, принимают дьявола герои "Мастера и Маргариты", воспитанные на только что названной идеологеме. У Гайдара темы атеизма, конечно, нет. Впрочем, кое-что все же есть. Есть одна реплика дяди, которую мог бы, наверное, произнести и кто-нибудь из свиты Воланда: "Жаль, что нет бога и тебе, дубина, некого благодарить за то, что у тебя, на счастье, такой добрый дядя".

Появлению черта в "Судьбе барабанщика", как и в "Мастере", предшествует, тревога. Это и естественно: потеря отца, небесного и земного, разрыв с прошлым и движение к неизвестности не могут вызвать иного чувства. "Но тревога — неясная, непонятная — прочно поселилась с той поры в нашей квартире". И через несколько страниц: "И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать…". Тема тревоги, но уже боевой тревоги, заложена в самом образе барабана. Любопытно, что барабанщиком Сергей стал как раз в тот день, когда арестовали его отца. Вообще игра положительной и отрицательной символикой возникает в повести в связи с тем, что зло кощунственно пользуется образами добра. Можно усмотреть даже известную параллель между эпизодами антикрещения Иванушки (купание в реке, бородач, иконка) и покупкой именно шпионом пионерского галстука.

Гаер

Непосредственное описание шпионской деятельности дяди занимает в повести достаточно скромное место. Главное, что делает на протяжении многих страниц этот толстяк с "круглыми, как у кота, глазами", это говорит. И говорит он совершенно в духе кота Бегемота или Коровьева. Его речь, а она, повторим, составляет изрядную долю всего текста, представляет собой почти без исключения пародию на советские идеологические штампы, пародию для книги тридцатых годов беспрецедентно смелую. В этом смысле Аркадия Гайдара можно было бы назвать провозвестником соцарта.

Ну, в самом деле: "И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, но спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот…" Эти слова обращены к старому мрачному бандиту, который в ответ только сурово покачал головой. За него говорит автор: "Нет! Не за это он звенел кандалами, взвивал саблю и шел на эшафот. Нет, не за это!" Через несколько страниц опять реплика дяди к Якову: "Скажи ему, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на равнинах мировой битвы, что ты сражаешься за то, чтобы такие молодцы лазали по запертым ящикам и продавали старьевщикам чужие горжетки?" И снова автор: "Старик Яков стоял с намыленной, недобритой щекой и сурово качал головой. Нет, нет! Ни в тюрьмах, ни на холмах, ни на равнинах он об этом совсем не думал". Снова берет слово дядя, теперь он называет Якова идеалистом и романтиком.

Но вот дядя наряжает барабанщика заправским пионером (короткие штаны, гал-стук, пилотка и прочее) и вновь обращается к своему спутнику: "Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодежь! Эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром!"

В двух случаях реплики дяди даже перерастают в целую литературную пародию. Это, во-первых, рассказ в поезде о прошлом все того же старика Якова, когда побег его из советской тюрьмы на живую нитку драпируется в рассказ о революционере-политкаторжанине. Харьковская центральная тюрьма возвышается в этом рассказе мрачной серой громадой, "вокруг которой раскинулись придавленные пятой самодержавия низенькие домики робких обывателей". Заканчивается история тем, что ее герой "скрылся, как вы уже догадываетесь, продолжать свое опасное дело на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого царизма…"

Другой случай — песня дяди. Отец пел мальчику песни, которые называл солдат-скими. Тема песни проходит через всю повесть, звучит в финале, и мы к ней еще вернемся. Но вот вместо песни отца слышится издевательская импровизация дяди:

Скоро спустится ночь благодатная,

Над землей загорится луна.

И под нею заснет необъятная

Превосходная наша страна.

Спят все люди с улыбкой умильною,

Одеялом покрывшись своим,

Только мы лишь дорогою пыльною

До рассвета шагая, не спим.

Дьявольскую иронию этой песни, как это часто бывает и в романе Булгакова, понимает не слушатель, а читатель, которому автор намекнул о расстановке сил. Ведь до рассвета шагают не какие-нибудь энтузиасты-романтики, а шпионы и бандиты, для которых ночь воистину благодатна, а страна в некотором смысле превосходна. Шагают, одним словом, силы зла, шагает "дядя", подменивший родного отца.

Здесь мы сталкиваемся с еще одним качеством "врага", качеством чрезвычайно важным для замысла Булгакова, но странным для шпионской литературы. Дьявол — часть той силы, что вечно хочет зла, но совершает благо. Благо это проистекает из того, что бесы провоцируют зло, аккумулируют его, доводят до гротескных форм и приводят к саморазоблачению, а, в конечном счете, и к самоустранению. В этом и заключается принцип черной магии с полным ее (каламбур) разоблачением. Это эффект Крысолова. Отсюда и образ дудки, Фагота, регента и запевалы, отсюда тема цирка, образ гаера.

В повести Аркадия Гайдара литературный шпион берет на себя функцию пере-смешника, пересмешника беспощадного. Что это? Издевательство врага над советскими святынями, долженствующее вызвать праведный гнев в сердцах читателей? Но почему тогда это смешно? Зачем, например, это: "Эх, — вздохнул дядя, — кабы нам да такую молодость! А то что?.. Пролетела, просвистела! Тяжкий труд, черствый хлеб, свист ремня, вздохи, мечты и слезы…" На чей смех это рассчитано? Наверное, на смех тех, кто по горло был сыт общими местами расхожей пропаганды, кто видел несоответствие слова и дела, кто остро чувствовал фальшь.

Но тогда дядя и Яков обретают еще одно значение. Они вырастают до символи-ческих фигур, воплотивших в себе идею фальши, подмены. Вместо честного солдата, каким был автор "Судьбы барабанщика", судьбой мальчика (а сам же дядя сто раз делает обобщение, называя его "нынешняя молодежь") распоряжаются веселый горлопан-циник да рябой бандит.

В свое время модно было подыскивать Воланду прототипы среди вождей рево-люции. Затея, по-видимому, пустая. Ведь замысел Булгакова космичен. А вот гайдаровская парочка, возможно, кое-кого и напоминает, то ли по воле автора, то ли нет.

Солдат

Странная есть штука в "Мастере и Маргарите": отцу лжи и иже с ним приписыва-ется какая-то особая честность. Если они и прибегают ко лжи, то крайне неохотно. Этому можно найти лишь то объяснение, что массовая ложь и фальшь, в особенности фальшь самих литераторов, вызывала у автора бесконечное моральное отвращение. Это, впрочем, и подтверждается образами всех этих лапшенниковых со скошенными к носу от постоянного вранья глазами, латунских, воздевающих глаза к небу, а также многими случаями так называемого вранья. Получается как в древнерусской притче о пекшем яйцо: люди в кознях своих превзошли самого беса.

Для "красного" Гайдара, который имел столько же оснований любить массовое вранье, как и "белый" Булгаков, исходной фигурой, эталоном честности был солдат, подвергавший себя риску ради убеждений и долга. Каким, должно быть, отвратитель-ным делом казалось Аркадию Гайдару цинично присвоить подвиг этого солдата, оседлать его могилу и вещать от его имени, отправляя его же братьев по оружию в тюрьму. Неслучайно барабанщик так глубоко возмущен ложью толстяка Мишо, который присваивает себе подвиги оклеветанного французского барабанщика.

Странная штука есть и в "Судьбе барабанщика": дядя, тот самый "дядя", оказыва-ется, тоже был солдат, настоящий притом солдат, а не фальшивый, правда, солдат не красный, а белый.

Вот совершенно непонятное место, когда дядя вдруг начинает напоминать отца. Не пародию на отца ("Спят все люди с улыбкой умильною"), а настоящего отца. Мужчина и мальчик ложатся спать, но вот мужчина загремел в темноте спичками и закурил. Мальчик спрашивает, почему хозяйка назвала его добрым и благородным. Мужчина поясняет: когда в восемнадцатом буйные солдаты хотели спустить ее вниз головой с моста, он заступился. И дальше:

"- Дядя, — задумчиво спросил я, а отчего же, когда вы вступились, то солдаты послушались, а не спустили и вас вниз головой с моста?

— Я бы им, подлецам, спустил! За мной было шесть всадников, да в руках у меня граната! Лежи спокойно, ты мне уже надоел.

— Дядя, — помолчав немного, не вытерпел я, — а какие это были солдаты? Белые?

— Лежи, болтун! — оборвал меня дядя. — Военные были солдаты: две руки, две ноги, одна голова и винтовка трехлинейка с пятью патронами".

Итак, военные были солдаты. Когда-то, когда отец еще был на свободе, сын попросил его спеть солдатскую песню. Отец запел "Горные вершины спят во тьме ночной…"

— Папа! — сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. — Это хорошая песня, но ведь это же не солдатская.

Он нахмурился:

— Как не солдатская? Ну, вот: это горы. Сумерки. Идет отряд. Он устал, идти трудно. За плечами выкладка шестьдесят фунтов… винтовка, патроны…

По воспоминаниям, Гайдар любил песню "Умер бедняга в больнице военной" и хмурился, когда ему говорили, что автор — великий князь Константин Константинович. Все равно солдатская…

Так оно, в сущности, и было. Ну а повесть закончилась хорошо. "Ужасная судьба отца и сына", как сказал бы автор солдатской песни, разрешилась благополучным воссоединением. В последней сцене они выходят из самолета, а в глаза им светит прожектор. "Пусть светит", как сказал бы один детский писатель. "На усталые лица их легла печать спокойного мужества. И конечно, если бы не яркий свет прожектора, то всем в глаза глядели бы они прямо, честно и открыто". Ну а поскольку светило все-таки прилично, отец и сын прищурились. В этом, собственно, и состояла их военная тайна.

http://www.relga.ru/Environ/WebObjects/tg...

За давностью лет

— А он… Ну, который дядя?

— Шпион, — коротко ответил военный.

— Чей?

Человек усмехнулся. Он не ответил ничего, затянулся дымом из своей кривой трубки, сплюнул на траву и неторопливо показал рукой в ту сторону, куда плавно опускалось сейчас багровое вечернее солнце.

Аркадий Гайдар. «Судьба барабанщика»

Один из выпусков программы «Как уходили кумиры» на канале ДТВ был посвящен жизни и смерти детского писателя Аркадия Петровича Гайдара. Надо сказать, что судьба и сама фигура этого человека уже давно привлекают внимание документалистов, при том что и фильмы о людях советского прошлого занимают внушительную часть экранного времени чуть ли не на всех каналах. Гайдару в этом смысле «повезло» больше многих других, и причины тому очевидны. Характерно, что одна из посвященных ему картин появилась под рубрикой «Гении и злодеи», причем, с точки зрения авторов, Гайдар в равной мере мог бы считаться и гением, и злодеем (последнее вызвало негативную и бурную зрительскую реакцию). В фильме «Аркадий Гайдар. Последняя тайна», показанном на канале «Россия», была приоткрыта завеса молчания над тем, что доселе не подлежало обнародованию, а именно то, что молодой командир стал жертвой чужой игры, что его именем прикрывали свои злодейства циничные и влиятельные люди.

Авторы ДТВ заняли позицию более нейтральную и решили в этом случае придерживаться строго официального — чтобы не сказать телеграфного — стиля: вырос в Арзамасе… участник гражданской… демобилизовался, стал писателем… чуть не арестовали, непонятно за что, но Сталин сказал: «Этого не надо»… Началась новая война, погиб… В аннотации на сайте ДТВ сказано: «Каждый выпуск программы — биография с сенсационными фактами, рассказанными автором, родственниками и друзьями Великих». Однако, по сути дела, решили не просто обойтись без «сенсационных фактов», но и самого Аркадия Гайдара, писателя и человека, заменить его анкетой. Почему?

О причинах можно, конечно, гадать. Но есть впечатление: слишком глубок и противоречив был этот человек, слишком сложна загадка его души, чтобы втиснуть ее в формат сорокапятиминутной передачи. Да и авторов трудно упрекнуть: основной-то темой является смерть героя, а о ней упомянули, так что, как говорил в подобных случаях Остап Бендер, главное условие соблюдено.

Был командир красных карательных отрядов Аркадий Голиков. В документальной, хотя и откровенно тенденциозной книге Владимира Солоухина «Соленое озеро» описано, как он собственноручно расстреливал заложников и пленных, как топил людей живьем в озере, как бил нагайкой на допросах… Казалось бы — портрет законченного садиста в буденовке с пещерным кругозором. Только в страшном сне может прийти в голову мысль о том, чтобы к подобным злодеям причислить автора «Чука и Гека», «Голубой чашки» и «Тимура и его команды». «Голубая чашка», кстати, была экранизирована через тридцать лет после публикации; на одном из интернет-сайтов недавно проводился опрос о лучших детских фильмах, и «Голубая чашка» за несколько дней собрала полторы сотни голосов, отзывались о ней так: «Хороший, добрый фильм». Как будто вся злая разрушительная сила вышла без остатка в командире красных карательных отрядов Голикове, ничего от нее не сохранилось в писателе Гайдаре.

Аркадий Гайдар

Аркадий Гайдар

Можно лишь предполагать, какой ужас вызывали в душе детского писателя Гайдара его сновидения, напоминавшие о кровавых делах Голикова. «Снились люди, убитые мною в детстве», — это фраза из его дневника. Кошмар пройденного он сумрачно выплескивал в свой дневник: «Сны по схеме № 1» или «по схеме № 2». Человек мучился и переживал. Его приятель Б. Г. Закс приводит жутковатые рассказы о том, что он сильно злоупотреблял спиртным, но иногда и без выпивки впадал в исступление, кричал, резал себя бритвой. А Гайдар-писатель создал своего литературного двойника — человека с приятной, располагающей оболочкой и с чем-то страшным, спрятанным глубоко внутри. В 1937 году alter ego Аркадия Гайдара появился на страницах «Судьбы барабанщика». Автопортрет в повести присутствует неявно. Повествование ведется от имени подростка Сергея Щербачева (потом в фильме он стал Баташовым), не имеющего с автором никаких общих черт. Ибо тот хотел в этом произведении взглянуть на себя со стороны. Появляется персонаж, в описании которого проявляются знакомые черты: «Полысел, потолстел, но все, как я вижу, по-прежнему добр и весел». Неистощимый шутник, весельчак и балагур, появляющийся в повести как дядя главного героя, странным образом не имеет имени. Вот как он сам представляется «племяннику», который его впервые видит:

— Понимаю! — воскликнул толстяк. — Ты, вероятно, думал, что я жулик, и терпеливо выжидал, как развернется ход событий. Так знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно, твой дядя.

Довольно странно: это, пожалуй, единственный случай в творчестве Гайдара, когда один из центральных персонажей остается безымянным.

Сын писателя Тимур Гайдар вспоминал отца: «Его голос звучит свободно, раскованно, он полон человеческого тепла и доброты, мягкий юмор позволяет убедительно и ненавязчиво высказать важные мысли». Таким же описал его в своих стихах Маршак:

Большой, веселый, ясноглазый,

Присев к ребячьему костру,

Он сочинял свои рассказы,

Как бесконечную игру.

Таков же и «дядя» в «Судьбе барабанщика»: постоянно весел, даже эксцен-тричен, остер на язык, сыплет быстрыми, хлесткими фразами.

— Чкалов! — воскликнул он. — Молоков! Владимир Коккинаки!.. Орденов только не хватает — одного, двух, дюжины! Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодежь! Эх, эх, далеко полетят орлята!

Или:

— Молодец! — тихо похвалил меня он. — Талант! Капабланка!

И странно! То ли давно уж меня никто не хвалил, но я вдруг обрадовался этой похвале… Я торопливо рассказал дяде, как было дело… как увернулся я от подозрительного проводника.

— Герой! — с восхищением сказал дядя. — Геркулес! Гений!

Этот комический прием — смешение возвышенного, напыщенного стиля с ироническим тоном — весьма характерен для самого Гайдара и выработан, видимо, практикой плодовитого газетного фельетониста. Всего за несколько месяцев работы в пермской газете «Звезда» он написал 130 фельетонов.

В обрисовке образа «дяди» содержится, возможно, и аллюзия на опубликованную к тому времени «Голубую чашку». Вот небольшой фрагмент.

Рыжеволосая толстая Светлана стояла перед цветами, которые поднимались ей до плеч, и с воодушевлением распевала такую только что сочиненную песню:

Гей!.. Гей!..

Мы не разбивали голубой чашки.

Нет!.. Нет!..

В поле ходит сторож полей.

Но мы не лезли за морковкой в огород.

И я не лазила, и он не лез.

В «Судьбе барабанщика» есть карикатурный эпизод, когда «дядя» спел экспромтом им же сочиненную песню, как будто обращаясь от имени автора к юному читателю «Голубой чашки»:

— Трам-там-там! — Он закрыл ладонью струны и, довольный, рассмеялся. — Что, хороша песня? То-то! А кто сочинил? Пушкин? Шекспир? Анна Каренина? Дудки! Это я сам сочинил. А ты, брат, думал, что у тебя дядя всю жизнь только саблей махал да звенел шпорами. Нет, ты попробуй-ка сочини! Это тебе не то что к мачехе в ящик за деньгами лазить. Что же ты отвернулся?.. Кругом аромат, природа. Вон старик Яков из окна высунулся, в голубую даль смотрит. В руке у него, кажется, цветок. Роза! Ах, мечтатель! Вечно юный старик мечтатель!

— Он не в голубую даль, — хмуро ответил я. — У него намылены щеки, в руках помазок, и он, кажется, уронил за окно стакан со своими вставными зубами.

Видимо, Гайдар с определенным сарказмом относился к напыщенному воспеванию героизма в творениях советских писателей да и к своему статусу советского писателя. Ироничный «дядя» в «Судьбе барабанщика» постоянно, чаще всего совершенно не к месту использует фразеологию революционной героики:

— Он пишет слово «рассказ» через одно «с» и перед словом «что» запятых не ставит. И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, а спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот… Отвечай же! Скажи ему в глаза и прямо.

Однако что-то в этом «дяде» не так. Постепенно становится все больше заметным, что «дядя» постоянно говорит (или вынужден говорить?) неправду. Вне опубликованных произведений, в личном письме из Сокольнической психиатрической клиники Гайдар описывает подобную странную постоянную лживость такими словами:

Одна беда — тревожит меня мысль, зачем я так изоврался… Казалось, нет никаких причин, оправдывающих это постоянное и мучительное вранье, с которым я разговариваю с людьми… образовалась привычка врать от начала до конца, и борьба с этой привычкой у меня идет упорная и тяжелая, но победить ее я не могу… Иногда я хожу совсем близко около правды, иногда — вот-вот — и веселая, простая, она готова сорваться с языка, но как будто какой-то голос резко предостерегает меня — берегись! Не говори! А то пропадешь! Не говори!

А то пропадешь! И сразу незаметно свернешь, закружишь, рассыплешься, и долго потом рябит у самого в глазах — эк, мол, ты куда, подлец, заехал! Химик!

Протагонист «Судьбы барабанщика» говорит о своем «дяде» почти теми же словами:

«А может быть, — думал я, — дядя мой совсем и не жулик. Может быть, он и правда какой-нибудь ученый или химик… Он одинок, и никто не согреет его сердце… Нет, брат! Тут ты меня не обманешь. Тут я и сам химик!»

«Судьба барабанщика» была начата осенью 1937-го и закончена в 1938 году.

В те годы говорить правду было иной раз не просто опасно — самоубийственно. Но Гайдар темнил явно не из страха. Гайдар почему-то скрывал происхождение своего псевдонима, версий об исключении из партии у него было несколько. Даже своему сыну Тимуру он «всегда отказывался рассказывать что-либо о гражданской войне». В автобиографии писал уклончиво: «Я был на фронтах: петлюровском, польском, кавказском, внутреннем, на антоновщине и, наконец, близ границы Монголии. Что я видел, где мы наступали, где отступали, скоро всего не перескажешь. Но самое главное, что я запомнил, — это то, с каким бешеным упорством, с какой ненавистью к врагу, безграничной и беспредельной, сражалась Красная Армия одна против всего белогвардейского мира».

Есть подобный эпизод и в «Судьбе барабанщика»:

Дядя, — спросил я, — отчего эта старуха называла вас днем и добрым, и благородным? Это она тоже по дури? Или что-нибудь тут на самом деле?

— Когда-то, в восемнадцатом, буйные солдаты хотели спустить ее вниз головой с моста, — ответил дядя. — А я был молод, великодушен и вступился.

— Да, дядя. Но если она была кроткая или, как вы говорите, цветок бездумный, то за что же?

— Там, на войне, не разбирают. Кроме того, она тогда была не кроткая и не бездумная. Спи, друг мой.

— Дядя, — задумчиво спросил я, — а отчего же когда вы вступились, то солдаты послушались, а не спустили и вас вниз головой с моста?

— Я бы им, подлецам, спустил! За мной было шесть всадников, да в руках у меня граната! Лежи спокойно, ты мне уже надоел.

— Дядя, — помолчав немного, не вытерпел я, — а какие это были солдаты? Белые?

— Лежи, болтун! — оборвал меня дядя.

В гражданской войне Аркадий Голиков оказался на стороне победителей и скрывать в автобиографии ему, казалось бы, было нечего. Но и хвастать подвигами, совершенными в частях особого назначения, он не хотел. К тому же уже с детства он был очень скрытен. Его сын в книге «Голиков Аркадий из Арзамаса» пишет, что отец «всегда, с детства, был большой выдумщик. В реальном училище пользовался шифром собственного изобретения». Гайдар нередко шифровал свои произведения («Последние тучи» так и не удалось полностью расшифровать) и даже дневниковые записи. Словно «дядя» из «Судьбы барабанщика», который писал на специальной «шпионской» бумаге, скрывающей написанное от посторонних глаз. Общительный — как сказали бы сейчас, публичный — человек скрывал от всего мира то, что никому не предназначалось.

Когда уволенный из Красной Армии командир ЧОНа Голиков делал только первые шаги на пути перевоплощения в писателя Аркадия Гайдара, он написал по следам свежих впечатлений ныне забытую повесть «Жизнь ни во что» (рабочее название «Лбовщина»), которая начиналась словами: «Эта повесть — памяти Александра Лбова, человека, не знающего дороги в новое, но ненавидящего старое, недисциплинированного, невыдержанного, но смелого и гордого бунтовщика, вложившего всю ненависть в холодное дуло своего бессменного маузера, перед которым в течение долгого времени трепетали сторожевые собаки самодержавия…» Вячеслав Корнев, опубликовавший в литературном альманахе «Ликбез» «Статью о писателе Аркадии Гайдаре», обращает внимание на то, что даже и в более поздних его произведениях прорывался карательный жаргон гражданской войны (в частности, в «Военной тайне»: «И тогда стало всем так радостно и смешно, что, наспех расстреляв проклятого Каплаухова, вздули они яркие костры и весело пили чай…») и делает вывод о том, что «Гайдара ошибочно считают детским писателем. Сам же Гайдар однажды сказал, что только прикидывается детским писателем».

Так слой за слоем раскрывал он читателю «Судьбы барабанщика» безымянного «дядю», а заодно и самого себя. По ходу действия выясняется, что под добродушной маской «дорогого дядечки» скрывался хладнокровный убийца, «матерый волк, опасный и беспощадный снайпер». И здесь Гайдар безжалостен прежде всего к самому себе: эта повесть приняла характер публичной исповеди, он открыл всего себя без остатка, начав с самоиронии, а завершив саморазоблачением. Работа над «Судьбой барабанщика» так увлекла его, что он забросил ранее начатую повесть «Бумбараш», которую в итоге так и не закончил, хотя ее первые главы были уже опубликованы.

Осенью 1938 года «Пионерская правда» опубликовала начало «Судьбы барабанщика», пообещав: «Продолжение следует…» Но продолжения не было. Одновременно прекратил публикацию этого произведения журнал «Пионер», прервало подготовку рукописи в печать Издательство детской литературы. Гайдар позволил себе то, чего не позволял даже его литературный двойник. В кремлевских кругах им и так были не вполне довольны: поговаривали, что популярный писатель почему-то ни разу не упоминал имени Сталина в своих произведениях. К тому времени трескучая пропаганда создала образ почти земного бога. Но те немногие, кто видел Сталина вблизи, поражались, как этот неказистый, рябой от оспин человек, чьи толстые губы почти никогда не улыбались, мог выглядеть в глазах всего мира ослепительным полубожеством. В «Судьбе барабанщика» Гайдар дал на это заочный ответ. Рядом с безымянным дядей в повести появился псевдогероический старик Яков, впоследствии оказавшийся настоящим бандитом. «Лицо его было покорябано оспой, а опущенные кончики толстых губ делали лицо его унылым и даже плаксивым. Он был одет в зеленую диагоналевую гимнастерку, на которой поблескивал орден Трудового Красного Знамени». Вся страна знала и о том, что Сталин в 1930 году награжден орденом Трудового Красного Знамени (почти все остальные награды он принял позднее), и о его манере одеваться в полувоенном стиле, странно напоминающей привычки Николая II. Правда, Яковом звали не самого диктатора, а его старшего сына. Дядя «барабанщика» с момента появления старика Якова в повести буквально осыпает его нелепыми по помпезности славословиями: «Политкаторжанин. Много в жизни пострадал. Но, как видишь, орел!.. Коршун!.. Экие глаза! Экие острые, проницательные глаза! Огонь! Фонари! Прожекторы…»

И далее Гайдар безжалостно пародирует звонкий героико-революционный стиль, которым принято было рассказывать о подвигах старых большевиков, в небылицах о героической борьбе старика Якова «на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого царизма». При этом писатель не щадит и себя, вновь вводя элемент самопародии: «Наши дела, наши поступки принадлежат часто истории и должны, так сказать, вдохновлять нашу счастливую, но, увы, беспечную молодежь». Пародийный, неприятный, даже уродливый старик Яков получает едва ли не на каждой странице от «дяди» те самые гротескные, неумеренные восхваления, которых так и не дождался от писателя Гайдара другой рябой старик.

Сталин публичного вызова не принял (или сделал вид, что такового и не было). Самый главный в стране читатель Гайдара в начале 1939 года распорядился внести автора в списки награжденных советских писателей, а повесть была вскоре опубликована.

Гайдар выполнил свой долг перед читателем, но не избавился от мучений, вызываемых кровавыми кошмарами прошлого. Незадолго до смерти он написал рассказ «Совесть», в котором были такие слова: «Слишком хорошо пели над ее головой веселые птицы. И очень тяжело было на ее сердце, которое грызла беспощадная совесть». Трагедия Гайдара состояла в том, что его чувства, вздумай он их выразить не через аллегорию, как в «Судьбе барабанщика», а напрямую, никто бы не понял и не услышал. 30-е годы — время массового, почти всеобщего покаяния. Самую атеистическую страну в мире охватила фанатичная тяга публично каяться. Каялись в прошлой принадлежности к оппозиции, в том, что когда-то где-то проголосовали против генеральной линии партии, в том, что «проглядели врага» в своем друге, члене семьи, сослуживце. Вот только в настоящих грехах, совершенных в гражданскую войну и позже, не приходило в голову каяться тем, у кого руки были по локоть в крови, кто натворил дел не меньше Голикова, а то и во много раз больше и страшнее. В сталинском государстве нравственные страдания человека чести выглядели непонятно, как язык марсианина.

В 1938 году Гайдар позвонил наркому внутренних дел СССР Ежову и потребовал освобождения своей бывшей жены Лии Соломянской. По тем временам это был самый настоящий подвиг (впоследствии даже родилась красивая легенда, будто Ежов немедленно освободил Соломянскую; впрочем, по другим сведениям она освободилась из Акмолинского лагеря в 1940 году, уже после падения Ежова).

Гайдар предвоенных лет напоминает отважного барабанщика, которого не берут пули врага. Только вряд ли подобная неуязвимость его радовала. Он бросил вызов Сталину, бросил вызов Ежову. Но героическая смерть его не брала, а самоубийство не устраивало. По воспоминаниям дочери писателя Евгении, известие о начале войны с фашистской Германией он воспринял, конечно, не с радостью, но с каким-то облегчением. Подарил дочери книгу сказок, написав в качестве эпиграфа жизнерадостное стихотворение. Долго и с большим трудом добивался отправки на фронт военным корреспондентом. Принято считать, что он погиб на фронте. Это неверно. Он погиб далеко впереди линии фронта, неподалеку от Киева, когда уже Москва стала прифронтовым городом. Он как будто искал смерти и погиб так, как хотел, перед линией фронта, впереди даже партизанского отряда, в котором он оказался, подтвердив таким образом самую привычную расшифровку его псевдонима — «Всадник, скачущий впереди».

Из Гайдара сделали пропагандистский фетиш. Но притом фильм «Судьба барабанщика», сценарий которого также написан Гайдаром, до поры не появился на экране: внешнего сходства литературного «дяди» с еще при жизни канонизированным писателем допустить было никак нельзя. Лишь в 1955 году вышел на экраны фильм Виктора Эйсымонта. Даже внешнее сходство артиста Виктора Хохрякова, исполнявшего роль «дяди», с автором сценария выглядело теперь не более чем смешным недоразумением.

Код Гайдара встретился со зрителем, когда тень сталинской эпохи скрылась за горизонтом, и остался неразгаданным.

http://kinoart.ru/archive/2007/01/n1-arti...

В статье о Гайдаре, помещенной в последнем номере «Искусства кино», Сергей Цыркун рассматривает фигуру дяди из «Судьбы барабанщика» как alter ego автора. Наблюдение любопытное, однако речевая манера дяди, кажется, напрасно представлена калькой с авторской.

Балагурство дяди, вроде:

– Но скажи, друг мой, почему это у вас в квартире как-то не того?.. Сарай – не сарай, а как бы апартаменты уездного мелитопольского комиссара после веселого налета махновцев?

и цепочки из назывных предложений, пародирующих штампы, напр.:

– Это друг моей молодости! Ученый. Старый партизан-чапаевец. Политкаторжанин.

или:

– Кроткая старуха, – сказал он, – осенняя астра! Цветок бездумный. Она, конечно, немного не в себе. Преклонные годы, тяжелая биография...

– литературного происхождения (ср.: «Это, – сказал Остап, – гигант мысли, отец русской демократии и особа, приближенная к императору» и «Знойная женщина, – сказал Остап, – мечта поэта. Провинциальная непосредственность»).

Другой юмористический пласт в «Судьбе барабанщика» заставляет вспомнить зощенковский сказ:

Начальник поезда, узнав, в чем дело, ответил:

– Я вижу, что старику партизану-орденоносцу действительно неудобно. Но, на ваше счастье, сейчас в Серпухове из пятого купе мягкого вагона не то раньше времени сошел, не то отстал пассажир. Дайте проводнику денег на доплату, и я скажу, чтобы он купил на стоянке билет вне очереди.

https://m-bezrodnyj.livejournal.com/14939...

Как только на следующий день я зашёл к Мише, он сразу же спросил: «Что нового, интересного было на занятии кружка?» Я показал Мише и его друзьям, как умножали в старину русские люди. Затем я предложил им в уме сосчитать, сколько будет 97X95, 42X42 и 98 X 93. Они, конечно, без карандаша и бумаги не смогли этого сделать и очень удивились, когда я почти мгновенно дал на эти примеры правильные ответы. Наконец, мы все вместе решили данную на дом задачу. Оказывается, очень важно, как расположены точки на листе бумаги. В зависимости от этого можно через четыре точки провести и одну, и четыре, и шесть прямых линий, но не больше.

Затем я предложил ребятам составить примеры на умножение из костей домино так, как это делалось на кружке. Нам удалось использовать по 20, по 24 и даже по 27 костей, но из всех 28 мы так и не смогли составить примеры, хотя просидели за этим занятием долго.

Миша вспомнил, что сегодня в кинотеатре демонстрируется кинофильм «Старик Хоттабыч». Мы побыстрее закончили заниматься арифметикой и побежали в кино. Вот это картина! Хоть и сказка, а всё равно интересно: рассказывается о нас, мальчишках, о школьной жизни, а также о чудаковатом мудреце — джине Хоттабыче... А здорово напутал Хоттабыч, подсказывая Вольке по географии! Как видно, в давно прошедшие времена даже мудрецы индийские — джины — очень-очень плохо знали географию. Интересно, а как стал бы подсказывать старик Хоттабыч, если бы Волька сдавал экзамен по арифметике? Вероятно, Хоттабыч и арифметику-то как следует не знал.

Надо спросить об этом у Василия Сергеевича. Этот вопрос -заинтересовал и других ребят. На следующий день мы окружили Василия Сергеевича, наперебой рассказывая ему о кинокартине, а под конец спросили, так ли плохо знал Хоттабыч арифметику, как и географию, Василий Сергеевич обещал нам рассказать об этом.

Через день у нас была контрольная работа по арифметике, и я впервые за три года получил самую настоящую «пятёрку» по этому трудному предмету. Не приходится и говорить, как я был рад! В этот же день я пережил и ещё одну радость: наконец-то Василий Сергеевич дал мне поручение подготовить сообщение для математического кружка. Значит, теперь я стал уже полноправным членом кружка, а не просто слушателем. Понятно, с каким нетерпением я ожидал очередное занятие, как готовился к нему.

2. Индийский способ умножения.

— Вы просили рассказать,— начал занятие кружка Василий Сергеевич,— хорошо ли знал арифметику старик Хоттабыч. С этого мы и начнём. Володя Зотов будет Вольной, Коля Кривоспицкий — экзаменатором, а я буду

подсказывать Вольке, будто Хоттабыч.

Нам очень понравился такой приём, и мы приготовились слушать, как будет сдавать Волька экзамен по арифметике.

— Володя Зотов, иди отвечай,— как можно более строгим голосом сказал Коля.— Расскажи об умножении на однозначное число.

Володя хотел было уже записать свой пример так, как это привыкли делать все мы, но тут вдруг он услышал тоненький голос Хоттабыча и стал повторять вслед за ним:

— Пусть нужно умножить 486 на 7. Слева пишем множимое, справа множитель:

486 7

— А почему же ты не записал знак умножения? — спросил экзаменатор.

— Не перебивайте! — тоном, не допускающим возражений, ответил Володя, повторяя слова Хоттабьча.— Как меня научили умножать, так и делаю!

Уже новшество, соображаю я, у индийцев не было знака умножения.

— Теперь я 4 умножаю на 7, получится 28. Это число я записываю над цифрой 4,— продолжал Володя:

28

486 7

— Почему же ты начинаешь умножение со старшего разряда, а не с низшего? Почему записываешь снизу вверх, а не наоборот? — спросил Коля, всё более недоумевая.

— Ещё раз говорю вам, о почтеннейший экзаменатор Коля ибн Федя, не перебивайте меня,—ответил Володя,— Так умножали мои предки — великие вычислители, так делаю и я.

— Ну, продолжай,— говорит Коля.

— Теперь я 8 умножаю на 7, получится 56,— отвечает Володя,—5 прибавлю к 28, получится 33; 28 сотру, а 33 запишу; 6 запишу над цифрой 8;

336

486 7

Володя быстро стирал ненужные цифры и записывал вместо них новые. Получалось весьма интересно.

— Теперь я 6 умножаю на 7, получится 42,— продолжал Володя.— 4 прибавлю к 36, получится 40; 36 сотру, а 40 запишу; 2 же запишу над цифрой 6. Итак, 486 умножить на 7, получится 3402;

3402 486 7

— Верно решено,— говорит экзаменатор,— но только не очень-то быстро и удобно!

— Как так «не очень-то быстро и удобно»!—возмутился Володя.— Указанный мной способ умножения является наилучшим! Так именно умножали знаменитейшие в моё время вычислители.

-— Ну, хорошо, пусть будет по-твоему,— не стал спорить Коля.— Так, конечно, можно умножать без особых помех, если писать мелом на доске. А как же ты будешь писать в тетради чернилами?

— В какой тетради? Какими чернилами? — удивился Володя.— Ни я, ни мои предки не знали никаких тетрадей и чернил!

— Володя, ты, наверное, заболел, поэтому отвечаешь так неудачно,— говорит экзаменатор.— Пойди отдохни, повтори правила умножения, а потом уж приходи сдавать экзамен.

— Так примерно прошла бы сдача экзамена по арифметике, если бы Вольке стал подсказывать джин Хоттабыч.— сделал заключение Василий Сергеевич.— Как видите, старик Хоттабыч арифметику знал совсем не плохо. Однако запись действий он производил не так, как это делаем мы.

Давно- давно, более тысячи трёхсот лет тому назад, индийцы были лучшими вычислителями. Однако они не имели ещё бумаги и все вычисления производили на небольшой чёрной доске, делая на ней записи тростниковым пером и применяя очень жидкую белую краску, которая оставляла знаки, легко стиравшиеся.

Когда мы пишем мелом на доске, то это немного напоминает индийский способ записи: на чёрном фоне появляются белые знаки, которые легко стирать и исправлять.

Индийцы производили вычисления также и на белой дощечке, посыпанной красным порошком, на которой они писали знаки маленькой палочкой, так что появлялись белые знаки на красном поле. Примерно такая же картина получается, когда мы пишем мелом на красной или коричневой доске — линолеуме.

Знака умножения в то время ещё не существовало, и между множимым и множителем оставлялся лишь некоторый промежуток. Индийским способом можно было бы умножать, начиная и с единиц. Однако сами индийцы умножение выполняли начиная со старшего разряда и записывали неполные произведения как раз над множимым, поразрядно. При этом сразу был виден старшин разряд полного произведения и, кроме того, исключался пропуск какой-либо цифры.

После этого рассказа Василия Сергеевича мы немного потренировались в умножении на доске индийским способом. Я, например, выполнил такое умножение:

24 288 2936 29376

3672 8 3672 8 3672 8 3672

3. Арабский способ умножения.

— Ну, а как же, в самом деле, выполнять умножение индийским способом, если записывать на бумаге?—спросили мы Василия Сергеевича.

— Этот приём умножения для записи на бумаге приспособили арабы,— рассказывает Василий Сергеевич.—Знаменитый учёный древности узбек Мухаммед ибн Муса Альхваризми (Мухаммед сын Мусы из Хорезма — города, который был расположен на территории современной Узбекской ССР) более тысячи лет тому назад выполнял умножение на пергаменте так:

28

486 7

33

^6

486 7

3$0 486 7

Как видно, он не стирал ненужные цифры (на бумаге это делать уже неудобно), а вычёркивал их; новые же цифры он записывал над зачёркнутыми, разумеется, поразрядно.

Мы попробовали выполнить умножение таким же способом, делая записи в тетради. У меня, например, получилась такая запись: