Пребывание Уэллса в Ленинграде было сравнительно недолгим, но весьма насыщенным: он виделся с И. П. Павловым, Л. А. Орбели, А. Н. Толстым, посетил Петергоф, Пушкин, побывал в Эрмитаже. Но, вероятно, мало кто знает о встрече группы ленинградских писателей и популяризаторов науки с маститым британским литератором.

Автор настоящих воспоминаний работал тогда в Ленинградском отделении издательства «Молодая гвардия». В комнате на третьем этаже знаменитого Дома книги, где находилась редакция научно-популярной литературы, часто можно было встретить видных ученых и писателей: А. Е. Ферсмана, Я. И. Перельмана, А. Р. Беляева и других. Горячо обсуждались не только планы новых книг, но и рукописи (например, роман Александра Беляева «Прыжок в ничто»), спорили о новинках зарубежной научно-фантастической и научно-популярной литературы.

Когда в конце июля 1934 года стало известно о приезде в Ленинград Герберта Уэллса, в редакции собрался почти весь «синклит» авторов и было решено: ни в коем случае не упустить возможности встретиться с английским писателем и просить Ленинградское отделение ВОКСа устроить такую встречу. Решили преподнести Уэллсу подарок: по экземпляру всех его книг, изданных в СССР после Октябрьской революции. Попутно замечу, что из этих двух забот, выпавших на мою долю, выполнение второй оказалось едва ли не самой трудной. Пришлось обрыскать буквально всех букинистов и (увы, теперь уже не существующие, к сожалению!) книжные развалы… Кое-кому пришлось расстаться с собственными экземплярами (особенно Якову Исидоровичу Перельману, в богатейшей личной библиотеке которого имелись все книги Уэллса, изданные после 1917 года Сойкиным и Госиздатом). Наконец все книги — несколько десятков — были бережно упакованы в две объемистые пачки, оставалось лишь преподнести их автору…

Встретиться с Гербертом Уэллсом, против всяких ожиданий, оказалось совсем не так уж сложно. В ВОКСе сразу вняли нашей слезной просьбе, но посоветовали ждать.

Ожидание тянулось несколько дней. Лишь 30 июля позвонил работник ВОКСа Андриевский и сказал: «Все в порядке! Герберт Уэллс согласился принять небольшую группу ленинградских писателей и ученых. Первого августа, в шесть вечера, он просит быть у него».

И вот, еще задолго до назначенного часа, в холле гостиницы «Астория», около кадки с пальмой, начали появляться участники «депутации».

Первым пришел профессор-геофизик Борис Петрович Вейнберг — невысокий и, несмотря на полноту, весьма подвижный человек, с лукавой усмешкой, таявшей в бороде. Сын знаменитого литературоведа и переводчика Гейне, Борис Петрович был выдающимся ученым и, кроме того, немало потрудился на поприще научной популяризации. Его перу принадлежала (например, книга «Снег, иней, град, лед и ледники», выдержавшая несколько изданий. Борис Петрович хорошо владел английским и согласился быть нашим переводчиком.

Затем пришел Яков Исидорович Перельман — о нем говорит уже само его имя, — патриарх советской (да и не только советской!) семьи «занимательщиков».

Вслед за ним показалась плотная фигура Николая Алексеевича Рынина, профессора Института путей сообщения, автора известного курса «Начертательная геометрия» и не менее известного капитального труда о межпланетных перелетах — этой своеобразной и уникальной в своем роде энциклопедии по истории авиации, астронавтики и астронавигации.

Наконец пришел Александр Романович Беляев — крупнейший советский писатель-фантаст. Опираясь на палку (он был человеком болезненным) и дружелюбно поглядывая сквозь толстые стекла пенсне, он уселся рядышком с Вейнбергом.

Таков был состав «депутации», пришедшей в «Асторию», чтобы побеседовать с признанным королем научной фантастики.

Мы сидели на диване, обсуждая в оставшиеся четверть часа возможные детали встречи. Каждого занимала мысль о том, какое впечатление произвела на Герберта Уэллса наша страна. По этому поводу уже в вестибюле разгорелись жаркие дебаты.

— Бьюсь об заклад, — горячился Вейнберг, — что Уэллс находится в состоянии полной растерянности! Если он хороший наблюдатель, то все видел и должен отказаться от своих прежних мнений о России.

— Разумеется, — заметил деликатнейший Яков Исидорович Перельман. — Уэллс, как настоящий художник, не может равнодушно воспринимать перемены, которые бросаются всем в глаза.

— Нет, Яков Исидорович, — возразил Рынин. — Такие люди, как Уэллс, не так-то просто расстаются со своими прежними убеждениями и представлениями. Не забывайте, что Уэллс художник не просто с буржуазным, а с британским — я подчеркиваю это — мировоззрением! Англичане упорны в своих взглядах!

В разговор вступил Александр Беляев:

— Меня лично интересуют взгляды и позиция Уэллса как писателя-фантаста. За последние десятилетия научно-фантастическая литература за рубежом невероятно деградировала. Убогость мысли, низкое профессиональное мастерство, трусость научных и социальных концепций — вот ее сегодняшнее лицо… Любопытно, что думает по этому поводу Уэллс? Ведь он по-прежнему остается властителем дум в этой области литературы…

— Одним словом, — заключил Борис Петрович, — Уэллсу предстоит жаркий разговор, если, конечно, он не увильнет от него чисто по-английски.

Наша беседа была прервана приходом Андриевского.

— Герберт Уэллс просит вас к себе в номер, — сказал он. Прошу не очень утомлять его расспросами, так как он устал после поездки в Колтуши. — Андриевский сделал небольшую паузу, а потом добавил: — Уэллс, кажется, чем-то раздражен…

— Ага! — усмехнулся Борис Петрович. — Вероятно, Иван Петрович поговорил с ним по душам…

— Но я надеюсь, — улыбнулся Беляев, — мы не станем его подробно расспрашивать об этом?..

В номере люкс навстречу нам поднялся высокий худощавый человек с седым коротким бобриком на толове, с глубоко посаженными внимательными, добрыми, но очень усталыми глазами. Борис Петрович Вейнберг после нескольких вступительных слов Андриевского представлял нас всех поочередно, и Уэллс, крепко пожимая каждому руку, приговаривал по-русски:

— Очень, очень приятно!

Он пригласил нас к круглому столу, уставленному вазами с фруктами, сэндвичами и бутылками с прохладительными напитками, придвинул ящик с сигарами. Все уселись, и при посредстве Бориса Петровича Вейнберга началась беседа. Тон, характер и содержание беседы лучше всего передать, если попытаться воспроизвести ее так, как она происходила, то есть «в лицах»:

УЭЛЛС. Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати, одна из главных целей моей поездки в Советский Союз. Дело в том, что после смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей «Пенклуб». В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в «Пенклуб». Но Горький решительно отклонил мое предложение на том основании, что «Пенклуб», не делая никаких политических различий, в число своих юридических членов принял корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично был весьма огорчен, услышав из уст Максима Горького отказ…

ВЕЙНБЕРГ. Это произошло потому, что некоторые писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать сумасбродные геополитические устремления своих диктаторов…

УЭЛЛС. Писатель, мой дорогой профессор, должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции…

БЕЛЯЕВ. Мистер Уэллс, позвольте спросить, были ли вы как литератор абсолютно свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман «Джоан и Питер»? От сюжетной концепции веет ужасом и безысходностью: в середине шестидесятых годов нашего столетия — новая мировая война… Бомбами чудовищной силы города расплавлены, человечество уничтожено. И от всей человеческой цивилизации уцелел лишь сломанный велосипед… И двое молодых людей, словно Адам и Ева, начинают новый человеческий род на развалинах старого мира. Разве этот роман не тенденциозен?

УЭЛЛС. У нас, любезный коллега, совершенно разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем лишь классовую борьбу…

ПЕРЕЛЬМАН. Я опасаюсь, что ваш превосходный роман «Борьба миров» в подтексте тоже имеет в виду классовую борьбу.

УЭЛЛС. Возможно, возможно… Простите, не вы ли тот самый Джекоб Перлман, который столь своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу «Удивительную физику» — так она именуется в английском переводе.

ПЕРЕЛЬМАН. Тот самый…

УЭЛЛС (смеясь),…который так ловко разоблачил моего «Человека-невидимку», указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок… И мистера Кейвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения…

ПЕРЕЛЬМАН. Каюсь, было так, было… Но ведь от этого ваши романы не стали хуже.

УЭЛЛС. А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места моих романов от взора читателей! Как же это вам удалось разгадать мои секреты?

ПЕРЕЛЬМАН. Видите ли, моя специальность — физика. Кроме того, я еще и популяризатор.

Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, я преподнес Уэллсу обе пачки книг. Вручая подарок, я передал ему также и справку Всесоюзной Книжной палаты о тиражах его книг в СССР (они перевалили за 700000 экземпляров!).

УЭЛЛС. Благодарю вас за очень приятный для меня сюрприз. Это гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз!

РЫНИН. Как видите, вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас как признанного мастера научной фантастики.

БЕЛЯЕВ. У нас охотно читают и других иностранных фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения наших писателей?

УЭЛЛС. Я по нездоровью не могу, к сожалению, следить за всем, что печатается в мире. Но я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху!

ВЕЙНБЕРГ. Чем именно отличаются, позвольте спросить? Мы будем весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы — один из самых массовых, а кроме того, он особенно близок нам.

УЭЛЛС. Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет кратким. В современной научно-фантастической литературе Запада невероятно много буйной фантастики, и столь же невероятно мало подлинной науки и глубокой мысли. Научная фантастика, как литературный жанр, вырождается, особенно в Соединенных Штатах Америки. Она постепенно становится суррогатом литературы. Внешне занимательная фабула, низкопробность научной первоосновы и отсутствие перспективы, безответственность издателей — вот что такое, по-моему, наша фантастическая литература сегодня. Она не поднимается выше тривиальных сюжетов о полетах в далекие небесные миры. Между тем, задача всякого литератора, особенно работающего в научно-фантастическом жанре, — провидеть социальные и психологические сдвиги, порождаемые прогрессом цивилизации. Задача литературы усовершенствование человечества… Впрочем, может быть, я слишком субъективен в своих суждениях? Но в нашей профессиональной среде я могу высказать эти наблюдения, не рискуя быть понятым превратно. Не так ли?

БЕЛЯЕВ. Благодарим вас, все сказанное вами чрезвычайно интересно и важно! Мы можем лишь искренне радоваться тому, что наши мнения по этому вопросу полностью совпадают.

ПЕРЕЛЬМАН. Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем размышляете?

УЭЛЛС. Мне сейчас шестьдесят восемь лет… А это означает, что каждый англичанин в моем возрасте должен подумать над тем, зажжет ли он шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге… Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует Герберт Уэллс. Но, несмотря на это, я продолжаю работать над книгой, в которой стремлюсь отразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.

БЕЛЯЕВ. Мы знаем вас как противника фашизма, и нас очень радует, что вы не остаетесь в стороне от общей борьбы против губителей цивилизации. Правильно ли я вас понял?

УЭЛЛС. Более или менее правильно.

ВЕЙНБЕРГ. Мы надеемся, мы верим, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая борьба миров…

УЭЛЛС. Мой дорогой профессор! Боюсь, что из меня выйдет неважный баррикадный боец… Да и кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли нужны будут перья, к тому же писателей-фантастов.

РЫНИН. Не скажите, не скажите… иное перо много сильнее пушек.

Уэллс не ответил на эту реплику. Он внимательно оглядел всех нас и, помолчав, тихо произнес что-то поанглийски. Мы вопросительно посмотрели на Бориса Петровича. Тот встал и сказал:

— Герберт Уэллс сердечно благодарит всех за приятную и полезную беседу и сожалеет, что не в состоянии продолжать ее, так как у него разболелась голова.

Уэллс крепко пожал нам всем руки, мы раскланялись и вышли из номера.

Часы в холле показывали ровно девять."

Григорий Мишкевич. Три часа у великого фантаста. (статья), стр. 435-442

сборник Вторжение в Персей (первое издание)

Составители: Е. Брандис, Вл. Дмитревский

Л.: Лениздат, 1968 г.

https://fantlab.ru/edition5851

Цандер предлагал построить межпланетную ракету с крыльями, а в качестве горючего использовать части конструкции, которые станут ненужными при достижении ракетой больших высот. Идея заключалась в том, чтобы получить космические скорости при сравнительно небольшом, технически осуществимом весе ракеты и приемлемом запасе топлива. Проект Цандера, опубликованный в СССР, стал достоянием ученых многих стран. Он обсуждался в авиационных лабораториях Западной Европы и США. Советский ученый не ограничился лишь теоретическими расчетами: он разрабатывал конструкцию крылатой межпланетной ракеты (комбинация самолета и ракеты), много потрудился над тем, чтобы разрешить проблему автоматического сжигания металла (частей конструкции ракеты), проблему превращения этого металла в топливо.

В письмах к Н. А. Рынину изобретатель делился своими замыслами, удачами и огорчениями. «...Я все время работаю... занимаюсь опытами по сжиганию металлов и по построению ракеты, использующей свой собственный строительный материал в качестве горючего», — говорится в письме от 26 декабря 1928 года. «Осенью прошлого года изготовлял разные сплавы с магнием и испытал их на сжигаемость в воздухе. Теперь я строю распылители-горелки для жидкого металла и подготовляю опыты по определению действия бензиновой ракеты»...— рассказывал Ф. А. Цандер , в другом письме.

Жизнь талантливого инженера и ученого Ф. А. Цандера оборвалась в самом расцвете его творчества — он скоропостижно умер. Неопубликованные письма Ф. А. Цандера, хранящиеся в архиве ленинградского профессора, дают дополнительные сведения о творческих поисках и планах одного из родоначальников советской ракетной техники.

К Н. А. Рынину, воплощавшему в одном лице ученого-энциклопедиста и литератора, тянулись все, в ком научная и художественная литература пробуждала интерес к познанию заоблачных высот. Среди писем к Н. А. Рынину мы обнаружили несколько открыток, присланных из города Кирова. На первой открытке детской рукой выведено: «Прошу прислать мне наложенным платежом следующие Ваши книги...» Далее шел перечень изданий с указанием их цены и общим итогом в рублях и копейках: юный корреспондент рассчитывал только на свой бюджет! А внизу подпись: «Боря Ляпунов». Разумеется, профессор выслал книги без наложенного платежа. Через несколько лет Боря Ляпунов прислал второе письмо. Теперь он рассказывал о своей мечте — он решил посвятить себя авиации и межпланетным сообщениям. Он знает все книги профессора, он прочел все, что написано К. Э. Циолковским, Жюлем Верном, Александром Беляевым, и жаловался, что нет такого учебного заведения, где бы готовили астронавтов. Еще через год корреспондент из Кирова уже подписывался «Борис Ляпунов» и просил совета, куда же ему все-таки пойти учиться после десятилетки.

Еще несколько лет спустя Борис Валерианович Ляпунов окончил Московский авиационный институт. Ныне он писатель, автор ряда научно-популярных книг по ракетной технике.

Года три назад в «Молодой гвардии» готовился к изданию трехтомник избранных произведений Александра Беляева. Редактор этого издания Б. Ляпунов ездил в город Пушкин, где работал прикованный к постели писатель и где он умер в начале войны. Ляпунову не удалось найти ни единого листка из архива писателя: все погибло. С тем большим интересом я стал читать письма А. Р. Беляева, сохранившиеся в архиве профессора Рынина.

Этих писем несколько. Они позволяют нам заглянуть в творческую лабораторию талантливого писателя-фантаста, показывают, как зарождались его замыслы. Беляев черпал из добротных источников! Под влиянием научных трудов К. Э. Циолковского он написал роман «Воздушный корабль». Как только это произведение стало печататься в журнале «Вокруг света», оно сразу же было замечено К. Э. Циолковским. И Константин Эдуардович прислал 10 декабря 1934 года следующее письмо в редакцию журнала: «Рассказ... остроумно написан и достаточно научен для фантазии. Позволяю себе изъявить удовольствие тов. Беляеву и почтенной редакции журнала. Прошу т. Беляева прислать мне наложенным платежом его другой фантастический рассказ, посвященный межпланетным скитаниям, который я нигде не мог достать. Надеюсь и в нем найти хорошее. Прошу переслать письмо тов. Беляеву. С приветом, Циолковский».

Второй роман, о котором шла речь,— «Прыжок в ничто». В создании его много помогал Н. А. Рынин. Судя по письмам писателя, он по частям читал этот роман профессору, обсуждал с ним научные проблемы, пользовался его советами.

«Я послал Циолковскому экземпляр романа и письмо, в котором сообщал, что

121

предполагал даже посвятить этот роман ему, но опасался, будет ли роман этого достоин», — пишет А. Р. Беляев Н. А. Ры-нину. Опасения у писателя возникли потому, что в это время в газете «Литературный Ленинград» появилась рецензия, которая резко критиковала роман «Прыжок в ничто». Иначе отозвался об этом произведении К. Э. Циолковский. В письме от 5 января 1935 года он сообщил

А. Р. Беляеву:

«Ваш рассказ «Прыжок в ничто» прочитал и по поводу его могу высказать следующее. Роман содержательнее, научнее и литературнее всех известных мне оригинальных и переводных произведений на тему «межпланетных путешествий», поэтому я буду очень рад появлению второго издания. Он еще более распространит интерес к великой задаче XX века.

Одни изобретают и вычисляют, другие более доступно излагают эти труды, а третьи посвящают им роман. Все необходимы, все драгоценны».

Получив этот отзыв, А. Р. Беляев воспроизвел его в письме к И. А. Рынину от

12 января 1935 года.

Вскоре вышло в свет второе издание романа. К. Э. Циолковский, как известно, написал к этому изданию предисловие, а Н. А. Рынин — послесловие. Оба горячо поддержали произведение писателя-фан-таста.

Александр Беляев, веривший в осуществимость космических полетов, оставивший богатое литературное наследство, использовал для пропаганды науки среди молодежи и юношества не только свое перо. Вместе с Н. А. Рыниным он хлопотал о создании в парках Ленинграда и его пригородов уголков занимательной науки с обязательным показом в них будущих космических полетов. В Пушкине писателю это удалось, кажется, осуществить. Он писал Н. А. Рынину 27 февраля 1940 года:

«В продолжение полутора лет я муссировал в местной газете мысль о необходимости создать в пушкинских парках для ребят уголок занимательной науки, и в частности межпланетных путешествий. Я добился цели. Для начала к летнему сезону предполагается соорудить макет межпланетной ракеты в натуральную величину, примерно 20X2 метра — ракета «2017» Циолковского. Внутри ракета будет оборудована «астронавигационными приборами» и пр. Осмотрев ракету, посетители смогут совершить и межпланетное путешествие— за иллюминатором будет установлена кинобудка... О постройке ракеты имеется уже постановление райкома ВКП(б)».

Когда читаешь эти строки, невольно возникает вопрос: разве сейчас интерес к космическим полетам уменьшился? Как были бы благодарны наши юноши тем инициативным людям, которые ныне взялись бы за осуществление столь хорошей мысли писателя А. Р. Беляева! И в пуш-

кинских и в ленинградских парках хорошо бы устроить «ракетодромы», которые наряду с книгами о межпланетных путешествиях еще более распространили бы «интерес к великой задаче XX века».

***

...Незадолго до своей смерти (1942 г.) Н. А. Рынин работал над подготовкой нового выпуска «Межпланетных путешествий». Он назвал этот труд «Завоевание неба», включив в него новый обширный материал. Чтобы судить о том, какую предварительную работу проделал ученый, достаточно сказать, что только список обобщенных им научных и литературных произведений — «Библиография» — занял 692 страницы машинописного текста!

И вот неизданная рукопись лежит перед нами. Листки-добавления, сделанные от руки в самые последние дни жизни... Вот строки, которые звучат сейчас особенно значимо:

«Когда в 1924 году я начал знакомиться подробно с вопросом межпланетных сообщений, меня вначале смущал иногда вопрос: не за химерой ли я гоняюсь? Достижимы ли и осуществимы когда-нибудь эти сообщения? Победит ли человек в конце концов земное тяготение и унесется ли в неведомый и таинственный космос? Однако подобные сомнения и колебания скоро уступили место твердой уверенности в положительном опыте. Я осознал, что да, цель достижима... Идеи Циолковского нашли живейший интерес в моей душе... И я решил разработать их, но уже не в виде заманчивых фантазий, а на основе положительных наук, следуя примеру Циолковского. И вот теперь... вижу, что я не обманулся в своем стремлении...»

Эти строки Н. А. Рынина — одно из многочисленных свидетельств той уверенности, которую издавна питали советские ученые: недалеко время, когда человек впервые покинет нашу планету и раскроет новые дали Вселенной.

Сохранилось воспоминание Ф. А. Цандера о его встрече с В. И. Лениным в конце 1920 года. Это произошло на конференции изобретателей, где Ф. А. Цандер выступал со своим проектом межпланетного корабля.

«Перед докладом мне сказали, что будет В. И. Ленин, — рассказывал впоследствии ученый. — Вначале я очень волновался, а потом с воодушевлением начал убеждать аудиторию в возможности полета человека на другую планету, познакомил ее со своими расчетами и конструкцией межпланетного корабля-самолета. Я видел, как внимательно В. И. Ленин слушал мой доклад, и это придавало мне особые силы. После доклада меня пригласили к В. И. Ленину. Я был очень смущен. Но Владимир Ильич с такой простотой расспрашивал меня о моих работах и планах на будущее, что я даже несколько злоупотребил его временем и очень подробно рассказал ему о своих трудах и

122

о своей мечте во что бы то ни стало построить ракетный межпланетный корабль. В конце беседы Владимир Ильич крепко пожал мне руку и обещал поддержку. После этой беседы я стал работать с еще большим воодушевлением» («Правда» от 14 апреля 1958 г.).

Вспомним, какое это было время! Еще продолжалась военная интервенция Антанты, западный мир смотрел на нас не только глазами Герберта Уэллса, который видел «Россию во мгле». Выли «просвещенные» представители Запада, которые нас и за людей-то не считали. «Это — разбойники, крокодилы», — отзывались о нас в аристократических салонах Лондона.

В. И. Ленин рассказывал,' что эти слова ему буквально были «переданы одной английской художницей, которая слышала это выражение от одного самого влиятельного политика» (В. И. Ленин. Соч., т. 32, стр. 199).

Есть основания предполагать, что этой английской художницей была Клэр Шеридан, кузина Уинстона Черчилля, приезжавшая в сентябре 1920 года в Москву, встречавшаяся с В. И. Лениным и сделавшая его скульптурный портрет.

И вот «разбойники», окруженные действительно разбойными бандами интервентов, мечтали уже тогда о полетах к звездам, разрабатывали конструкции космических кораблей! А глава государства, у которого было по горло неотложных дел — военных, политических, дипломатических, который был озабочен тем, как прокормить блокированную «просвещенными» европейцами, голодную республику, — находил время выслушать молодого советского ученого, разработавшего проект космического корабля. Выслушать и поддержать его начинания.

Прошло всего лишь четыре десятилетия, и Советский Союз первым распахнул окно во Вселенную, заставив при этом расступиться высокомерных и наглых пророков из чужого лагеря. За первым в мире искусственным спутником Земли последовал запуск советских ракет, которые первыми доставили с Земли вымпел на Луну, первыми сфотографировали обратную сторону естественного спутника нашей планеты, первыми доказали, что путь в 12 тысяч километров можно покрыть всего лишь за полчаса! А недавно стартовал в космос первый в мире корабль-спутник. Его вес — 4 тонны 540 килограммов. На его борту — герметическая кабина с грузом, по весу примерно равным человеку, а также со всем оборудованием и аппаратурой, необходимыми для будущего космонавта. Этим запуском, как указывалось в сообщении ТАСС от 15 мая 19(50 года, «положено начало сложной работы по созданию надежных космических кораблей, обеспечивающих безопасный полет человека в космос».

Стоит заглянуть в архив ветерана космонавтики Н. А. Рынина, прочитать опубликованные им в разные годы проекты ученых и изобретателей и сравнить это с сообщениями сегодняшних газет, как сразу чувствуешь, что мир находится накануне одного из величайших событий в истории человечества. Нет нужды перечислять сложные научные проблемы, решенные предыдущим зондированием Вселенной, запусками спутников и космических ракет. Стоит взять наугад чуть ли не любую статью из числа публикующихся в наши дни, и мы увидим, какие практические вопросы уже обсуждаются в нашей печати. Космофизиологи решают, к примеру, в каком положении относительно оси ракеты должен находиться космонавт в момент старта корабля, какой костюм рекомендовать смельчаку, чтобы он мог без вреда для своего здоровья осуществить этот полет.

Во всем мире теперь не сомневаются, что сроки осуществления первого полета человека в космос зависят от советской науки, от советских людей.

«Русские лидируют», — таковы самые характерные высказывания западных ученых и обозревателей.

«Советские ракетостроители находятся впереди своих американских коллег на таком же расстоянии, как в 1957 году, а может быть, и еще дальше», — отмечает английская газета «Гардиен».

* * *

В архиве Н. А. Рынина имеются заметки о первой международной выставке моделей межпланетных летательных аппаратов. Она состоялась в Москве в 1927 году. По записям Н. А. Рынина, в числе ученых, приславших свои работы в советскую столицу, были американец Р. Годдард, француз Р. Эно-Пельтри, немец Макс Вальер и другие. Примечательный факт! Первая международная выставка моделей-проектов космических кораблей состоялась не в Ныо-Йорке, не в Лондоне, не в Париже, а в столице Советского государства, которое в ту пору справляло лишь первое десятилетие своего существования. Тридцать лет спустя, в сороковую годовщину Октября, в Москве, а затем и на международной выставке в Брюсселе была показана уже не модель, а точная копия первого в мире искусственного спутника Земли — той советской лаборатории, которая распахнула окно во Вселенную.

Ныне во всем мире уверены, что недалеко то время, когда на международных выставках будут демонстрироваться модели космических кораблей, совершивших первые полеты с человеком вокруг нашей планеты. В решение этой задачи внесет свой вклад и советский народ.

Сонкин М. Так начиналось // Звезда. — 1960. — № 9. — С. 121 — 122.

УЭЛЛС. Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати, одна из главных целей моей поездки в Советский Союз. Дело в том, что после смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей «Пенклуб». В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в «Пенклуб». Но Горький решительно отклонил мое предложение на том основании, что «Пенклуб», не делая никаких политических различий, в число своих юридических членов принял корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично был весьма огорчен, услышав из уст Максима Горького отказ…

Борис Вейнберг

ВЕЙНБЕРГ. Это произошло потому, что некоторые писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать сумасбродные геополитические устремления своих диктаторов…

УЭЛЛС. Писатель, мой дорогой профессор, должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции…

БЕЛЯЕВ. Мистер Уэллс, позвольте спросить, были ли вы как литератор абсолютно свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман «Джоан и Питер»? От сюжетной концепции веет ужасом и безысходностью: в середине шестидесятых годов нашего столетия — новая мировая война… Бомбами чудовищной силы города расплавлены, человечество уничтожено. И от всей человеческой цивилизации уцелел лишь сломанный велосипед… И двое молодых людей, словно Адам и Ева, начинают новый человеческий род на развалинах старого мира. Разве этот роман не тенденциозен?

УЭЛЛС. У нас, любезный коллега, совершенно разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем лишь классовую борьбу…

ПЕРЕЛЬМАН. Я опасаюсь, что ваш превосходный роман «Борьба миров» в подтексте тоже имеет в виду классовую борьбу.

УЭЛЛС. Возможно, возможно… Простите, не вы ли тот самый Джекоб Перлман, который столь своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу «Удивительную физику» — так она именуется в английском переводе.

Яков Перельман

ПЕРЕЛЬМАН. Тот самый…

УЭЛЛС (смеясь), …который так ловко разоблачил моего «Человека-невидимку», указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок… И мистера Кейвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения…

ПЕРЕЛЬМАН. Каюсь, было так, было… Но ведь от этого ваши романы не стали хуже.

УЭЛЛС. А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места моих романов от взора читателей! Как же это вам удалось разгадать мои секреты?

ПЕРЕЛЬМАН. Видите ли, моя специальность — физика. Кроме того, я еще и популяризатор.

Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, Григорий Мишкевич преподнес Уэллсу две пачки книг и справку Всесоюзной Книжной палаты о тиражах его книг в СССР (они перевалили за 700000 экземпляров!).

УЭЛЛС. Благодарю вас за очень приятный для меня сюрприз. Это гораздо больше, чем издано в Англии за то же время. Весьма приятный сюрприз!

РЫНИН. Как видите, вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас как признанного мастера научной фантастики.

БЕЛЯЕВ. У нас охотно читают и других иностранных фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения наших писателей?

УЭЛЛС. Я по нездоровью не могу, к сожалению, следить за всем, что печатается в мире. Но я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху!

ВЕЙНБЕРГ. Чем именно отличаются, позвольте спросить? Мы будем весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы — один из самых массовых, а кроме того, он особенно близок нам.

УЭЛЛС. Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет кратким. В современной научно-фантастической литературе Запада невероятно много буйной фантастики, и столь же невероятно мало подлинной науки и глубокой мысли. Научная фантастика, как литературный жанр, вырождается, особенно в Соединенных Штатах Америки. Она постепенно становится суррогатом литературы. Внешне занимательная фабула, низкопробность научной первоосновы и отсутствие перспективы, безответственность издателей — вот что такое, по-моему, наша фантастическая литература сегодня. Она не поднимается выше тривиальных сюжетов о полетах в далекие небесные миры. Между тем, задача всякого литератора, особенно работающего в научно-фантастическом жанре, — провидеть социальные и психологические сдвиги, порождаемые прогрессом цивилизации. Задача литературы усовершенствование человечества… Впрочем, может быть, я слишком субъективен в своих суждениях? Но в нашей профессиональной среде я могу высказать эти наблюдения, не рискуя быть понятым превратно. Не так ли?

БЕЛЯЕВ. Благодарим вас, все сказанное вами чрезвычайно интересно и важно! Мы можем лишь искренне радоваться тому, что наши мнения по этому вопросу полностью совпадают.

ПЕРЕЛЬМАН. Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем размышляете?

Герберт Уэллс

УЭЛЛС. Мне сейчас шестьдесят восемь лет… А это означает, что каждый англичанин в моем возрасте должен подумать над тем, зажжет ли он шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге… Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует Герберт Уэллс. Но, несмотря на это, я продолжаю работать над книгой, в которой стремлюсь отразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.

БЕЛЯЕВ. Мы знаем вас как противника фашизма, и нас очень радует, что вы не остаетесь в стороне от общей борьбы против губителей цивилизации. Правильно ли я вас понял?

УЭЛЛС. Более или менее правильно.

ВЕЙНБЕРГ. Мы надеемся, мы верим, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая борьба миров…

УЭЛЛС. Мой дорогой профессор! Боюсь, что из меня выйдет неважный баррикадный боец… Да и кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли нужны будут перья, к тому же писателей-фантастов.

Николай Рынин

РЫНИН. Не скажите, не скажите… иное перо много сильнее пушек.

На этом месте Герберт Уэллс прервал беседу, сославшись на нездоровье.

Григорий Мишкевич

Из воспоминаний Григория Мишкевича «Три часа у великого фантаста»

https://liveliteratura.ru/gerbert-ue-lls-...

«Я нашел ряд очень близких аналогий в строении нервной системы и мозга с конструкцией радиостанции. Частицы мозга играют роль и микрофона, и детектора, и телефона; фибриллярные нити нейронов имеют на конце виток, удивительно напоминающий проволочную спираль — соленоид; вот вам и самоиндукция... Интересно, что с физиологической точки зрения, даже профессор-физиолог, с которым я работал, не в состоянии был удовлетворительно объяснить значение этой спирали. В свете же электротехники она получает вполне логичное объяснение. Природа, очевидно, создала этот виток для усиления электротоков. Есть у нас в теле даже лампы Раунда — это ганглиозные колбочки сердца. Источник энергии сердца соответствует батарее аккумуляторов, а периферическая нервная система — заземлению. Так, изучая строение человеческого тела, я пришел к полному убеждению, что наше тело представляет собой сложный электрический аппарат — целую радиостанцию» способную излучать и принимать электромагнитные колебания.

Я поставил опыты над внушением своей мысли животным. В клетке из густой железной сетки, стоящей на изоляторах, помещался экспериментатор, а перед клеткой находилась собака. Когда клетка не была заземлена, собака удачно выполняла мысленные приказы экспериментатора. Да впрочем электромагнитная природа мозговых и нервных колебаний была доказана работами Лазарева, Бехтерева и Казамали.

Раз известна природа этих волн, то воспроизвести их механически уже не представляет труда. Усильте их трансформаторами, и мысли-волны потекут, как обычная радиоволна, и будут восприниматься людьми.

Черт. 5. Психические лучи Беляева.

Машина моя строится и состоит из антенны усилительного устройства с трансформаторами и катодными лампами и индукционной связи с колебательным контуром антенны. Вы можете излучить определенную мысль на антенну моей «передающей радиостанцией», она усилит это излучение и пошлет в пространство. Эта новая «пушка» и будет действовать на людей и подчинять нам их волю».

На черт. 5 показана схема действия ранее описанного устройства.

Для изолирования же себя от подобных, же волн противника необходимо покрываться тонкой металлической сеткой; тогда электроволны, излучаемые противником, будут осаждаться на сетку и уходить в землю. Мы будем нечувствительны к его излучениям, но в то же время такая изоляция лишит нас самих возможности излучить мысль. Однако, можно действовать и механически, при помощи «машины-мозга», которая, как графофон, запишет ранее сообщенную ей мысль, а затем, в заданный момент, автоматически сама ее излучит.

Черт. 6. Лучи Кажинского.

Факты, о которых говорит Качинский, имели место в действительности и сообщены инженером-электриком Б.Б.Кажинским, работающим в области изучения передачи мыслей на расстояние.

На черт. 6 показана разработанная им схема.

Буквы обозначают следующее:

MDT — микрофон, детектор, телефон — частицы мозга, регистрирующие в сознании колебания.

S — витки соленоида, самоиндукция, фибриллярные нити нейронов.

К — конденсаторы — дендриты нейронов.

R — реостат — длина нервной нити.

L — лампы Раунда, триодыганглиозные колбочки нервов сердца.

В1 и В2 — батарея аккумуляторов, источник энергии — сердце.

А — антенна, рамка — «чувствительные тельца» нервов.

Z — заземление — периферия нервной системы.

с. 15-17

***

Увеличение быстроты вращения Земли по Беляеву.

А. Беляев в своем научно-фантастическом романе «Борьбы в эфире» (1928 г.) описывает, как один русский ученый в Крыму открыл способ изменять силу тяжести. Он мог уменьшать ее в любом месте земного шара за счет увеличения ее в другом. Если в эту последнюю зону попадут какие-либо предметы, то они упадут и будут раздавлены. Далее он решил уменьшить силу тяжести на всей поверхности земного шара за исключением полюсов и благодаря этому Земля начала вращаться быстрей. В результате развилась такая центробежная сила, что воздух, люди, предметы улетели от Земли в мировое пространство.

...В результате оказывается, что все это был лишь сон.

с. 110

фактически — рассказ "Над бездной"

***

Разрушение земного шара при помощи атомной энергии по Беляеву.

А. Беляев в своем научно-фантастическом романе «Борьба в эфире» (1928 г.) описывает, как последние капиталисты на Земле, преследуемые рабочими, хотят улететь от нее на реактивном корабле уничтожить Землю при помощи атомной энергии.

с. 111

Еще задолго до назначенного часа, в холле гостиницы «Астория», около кадки с пальмой, начали собираться приглашенные— писатели, представители издательств, ученые-популяризаторы. Первым пришел профессор-геофизик Борис Петрович Вейнберг — невысокий, весьма подвижный, несмотря на полноту, человек, с лукавой усмешкой, таявшей в бороде. Сын знаменитого литературоведа-переводчика Гейне, Борис Петрович много и с пользой потрудился в области физики Земли и был неплохим популяризатором: его книга «Снег, иней, град, лед и ледники» выдержала несколько изданий. Борис Петрович хорошо владел английским языком и согласился быть толмачом на встрече с Гербертом Уэллсом.

Затем пришли Яков Исидорович Перельман, Николай Алексеевич Рынин и писатель Александр Романович Беляев — автор известных научно-фантастических романов. Неуемные поборники специфического жанра литературы — научной фантастики и популяризации собрались, чтобы побеседовать с одним из королей этого жанра.

Мы сидели за столом, обсуждая в оставшиеся четверть часа возможные детали встречи. Каждого занимала мысль о том, какое впечатление произвела на Герберта Уэллса наша страна. До приезда в Ленинград он уже успел побывать в Москве, на Днепрогэсе, видел нашу молодежь на физкультурном параде на Красной площади. Ведь это он, Уэллс, беседовал почти пятнадцать лет назад с Владимиром Ильичом Лениным, которого потом в своей книге «Россия во мгле» назвал «кремлевским мечтателем». Да, Уэллс в 1920 году не поверил в «Россию электрическую». Он полагал, что она навсегда останется такой же, какой была некогда при капитализме,— жалкой азиатской деревней, погруженной в спячку и мглу...

Но за годы, прошедшие со времени первого визита писателя, произошли громадные перемены. Выполнен с лихвой ленинский план электрификации страны... Горячий накал первых пятилеток... Магнитка... Кузбасс... Комсомольск-на-Амуре... Днепрогэс...

Какова теперь в представлении британского романиста советская страна?

По этому поводу в холле разгорелись жаркие споры.

— Бьюсь об заклад,—горячился Вейнберг,— что Уэллс находится в состоянии полной растерянности. Если он хорошенько смотрел, то должен будет отказаться от своих прежних мнений о России.

— Разумеется,— вставил реплику деликатный Перельман.— Уэллс как большой и настоящий художник не может равнодушно воспринимать перемены, которые бросаются всем в глаза.

— Эге, Яков Исидорович,— возразил Рынин.— Не забывайте, что Уэллс художник с капиталистическим, уточняю, с бри-танско — капиталистическим, мировоззрением. Он сын английского лавочника, торговавшего колониальными товарами. А такие люди не очень-то охотно расстаются со своими убеждениями.

— Мне хотелось бы добавить кое-что к сказанному,— включился в беседу Беляев.— За последние десятилетия научно-фантастическая литература за рубежом невероятно деградировала.

Убогость мысли, низкое профессиональное мастерство, трусость научных концепций — вот ее сегодняшнее лицо... Любопытно, что думает по этому поводу Уэллс.

Ведь он по-прежнему остается властителем дум в этой области.

— Одним словом,— заключил Вейн-берг,— Уэллсу предстоит жаркий разговор, если, конечно, он не увильнет от него по-британски...

Наша беседа была прервана приходом представителя ВОКСа — Андриевского.,

— Герберт Уэллс просит -к себе в номер,— сказал он.— Прошу не очень утомлять его расспросами, так как он устал после поездки в Колтуши к академику Павлову. — Андриевский сделал короткую паузу, а потом добавил: — Он чем-то, кажется, раздражен...

*— Ага! — усмехнулся в бороду Вейн-берг.— Он раздражен... Видно, Иван Петрович поговорил с англичанином по •душам!

В номере «люкс» навстречу нам поднялся высокий худощавый человек с седым коротким «бобриком» на голове и глубоко посаженными внимательными, но усталыми глазами. Борис Петрович представлял нас поочередно, и Уэллс крепко пожимал каждому руку, приговаривая по-русски:

— Очень, очень приятно!

Я оглядел номер. В глубине его на диване лежал, задрав ноги на спинку, рослый человек в золотых очках. Он читал какую-то книгу. Это был сын писателя. Своим не очень джентльменским поведением он выказывал полное пренебрежение к гостям: мол, не ко мне пришли... Он даже не поднялся, так все время

Г. Уэллс и его сын на прогулке в ЦПКиО в Москве 23 июля 1934 года.

и лежал на диване, пока мы беседовали с его отцом.

Уэллс пригласил нас к круглому столу, уста,вленному вазами с фруктами. При посредстве Бориса Петровича завязалась беседа. Ее тон, характер и направление лучше всего передать, если воспроизвести эту беседу примерно так, как она происходила, то есть «в лицах».

Уэллс: Я очень рад представившейся мне возможности встретиться со своими коллегами по профессии. Это, кстати сказать, одна из моих главных целей поездки в Советский Союз. После смерти Голсуорси я был избран президентом сообщества писателей «Пенклуб». В Москве я виделся с Максимом Горьким, с которым обсуждал вопрос о вступлении Союза советских писателей в «Пенклуб». Но Горький сказал, что это неприемлемо, так как «Пенклуб», не делая никаких политических различий, принял в число своих юридических членов корпорации писателей гитлеровской Германии и фашистской Италии. Я лично очень сожалею, что услышал из уст Горького отказ...

Вейнберг: Это произошло потому, что многие писатели Германии и Италии не хотят служить гуманизму, предпочитая поддерживать геополитические устремления своих фашистских диктаторов.

Уэллс: Писатель должен стараться по возможности быть вне политики. В противном случае его творчество может оказаться не свободным от влияния тенденции.

Беляев: Господин Уэллс, позвольте спросить вас, были ли вы свободны от влияния тенденции, когда писали свой, я сказал бы, зловещий роман «Джоан и Питер»? Я с содроганием прочитал* его в оригинале. Разве он не тенденциозен?

Уэллс: У нас разные подходы к оценке сюжета. Я исхожу из всечеловеческого добра. Вы видите во всем только классовую борьбу.

Перельман: Мне представляется, что ваш великолепный роман «Борьба миров» в подтексте имеет в виду тоже классовую борьбу?

Уэллс: Возможно, возможно... Простите, вь не тот ли самый мистер Перельман, который так своеобразно интерпретировал мои произведения? Я читал вашу «Удивительную физику» — так она именуется в английском переводе.

Перельман: Тот самый...

Уэллс (смеясь): И который разоблачил моего «Человека-невидимку», указав, что он должен быть слеп, как новорожденный щенок... И мистера Кэвора за изобретение вещества, якобы свободного от действия земного тяготения...

Перельман: Каюсь, было так... Но ведь от этого ваши романы хуже не стали.

Уэллс: А я, признаться, так тщательно старался скрыть эти уязвимые места своих романов от читателей. Как же вам удалось меня изобличить?

Перельман: Видите ли, моя специальность— физика. Кроме того, я еще и популяризатор...

Когда смех, вызванный этой мирной перепалкой, утих, я преподнес Герберту Уэллсу несколько десятков его книг, изданных в разное время в СССР после Октября. Вручая подарок, я добавил, что общий тираж его произведений, вышедших на русском языке, превышает несколько сот тысяч экземпляров.

Уэллс: Благодарю вас. Это гораздо больше, чем издано за то же время в Англии! Весьма приятный сюрприз.

Рынин: Вас охотно читают у нас, потому что любят и знают вас, как признанного мастера трудного жанра научной фантастики.

Беляев: Читают у нас книги и других писателей-фантастов. Читают ли у вас, в Англии, произведения советских писателей?

Уэллс: Я по нездоровью не могу следить за всем, что печатается в мире. Но я с удовольствием, господин Беляев, прочитал ваши чудесные романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». О! Они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху.

Вейнберг: Чем именно отличаются, позвольте вас спросить? Мы будем вам весьма признательны, если вы хотя бы кратко охарактеризуете общее состояние научной фантастики на Западе. Ведь этот род литературы — один из самых массовых, а кроме того, он близок нам особенно.

Уэллс: Мой ответ на ваш вопрос, господин профессор, будет весьма краток. В современной научно-фантастической литературе на Западе невероятно много фантастики и столь же невероятно мало науки...

Вейнберг: Нас очень интересуют ваши личные творческие планы. Над чем вы работаете в настоящее время, над чем думаете?

Уэллс: Мне сейчас шестьдесят восемь лет... А это означает, что я должен думать над тем, зажгу ли я шестьдесят девятую свечу в своем именинном пироге... Поэтому меня, Герберта Уэллса, в последнее время все чаще интересует только Герберт Уэллс... И все же я продолжаю работать над книгой, в которой мне хочется отобразить некоторые черты нынешней смутной поры, чреватой военными потрясениями.

Беляев: Нас радует, что вы не останетесь в стороне от общей борьбы против военной угрозы. Правильно я вас понял?

Уэллс: Более или менее правильно.

Вейнберг: Мы надеемся, что вы окажетесь на той же стороне баррикады, на которой будем и мы в случае, если грянет новая война миров.

Уэллс: Господин профессор, боюсь, что из меня, вероятно, выйдет плохой баррикадный боец... Да и, кроме того, когда заговорят пушки, вряд ли смогут говорить перья...

Рынин: Не скажите, не скажите, мистер Уэллс. Иное перо сильнее пушек.

Уэллс не ответил на эту реплику. Он внимательно оглядел своих гостей и, помолчав, тихо произнес что-то по-английски. Мы вопросительно посмотрели на Бориса Петровича Вейнберга. Тот встал и сказал по-русски: «Уэллс благодарит за беседу и жалуется, что у него разболелась голова». Мы раскланялись и вышли.

  Автограф Уэллса, оставленный им в книге впечатлений ЦПКиО: «Когда я умру для капитализма и снова воскресну в советских небесах, то я хотел бы проснуться непосредственно в парке культуры и отдыха».

журнал «Уральский следопыт» 1962 г. №7