https://fantlab.ru/edition98434

Родился отец 17, а по старому стилю 4 марта 1884 года в Смоленске, в семье священника. Всего у Беляевых было трое детей: Василий, Александр и Нина. В детстве Вася упал с лежанки, отчего остался на всю жизнь хромым. Будучи студентом ветеринарного института, катаясь на лодке, утонул. Ниночка в возрасте 9 или 10 лет умерла от саркомы печени.

В доме Беляевых царила атмосфера набожности. Всегда было полно каких-то бедных родственников и богомолок. Несмотря на то что родители отца были людьми глубоко верующими, отец с детства не испытывал перед богом ни благоговения, ни страха. Правда, в церковь он, как и положено, ходил, однако вместо того, чтобы молиться, разглядывал иконы, прищуривая при этом то один глаз, то другой, отчего свет от свечей преломлялся, превращаясь в северное сияние. Практикуясь так, однажды отец обнаружил, что видит обоими глазами неодинаково.

Кстати, о зрении отца. Когда ему было лет 10–12, он качался на качелях. Раскачавшись, он попытался описать дугу, но сорвался и упал лицом вниз, сильно ударив глаз, отчего тот распух и совсем заплыл. Перепуганная мать велела позвать врача. Пришел местный эскулап и безапелляционно заявил: глаз необходимо зашить!

— Не дам! — заявила Надежда Васильевна. И не дала.

Благодаря этому глаз у отца был сохранен. Однако падение не прошло даром, и отец стал видеть ушибленным глазом значительно хуже, вследствие чего ему пришлось носить очки. В связи с этим мне вспомнился один глупый и в то же время смешной случай, о котором рассказывал отец. Как-то он ехал в трамвае. По дороге он купил газету и хотел ее прочесть, но очки для чтения забыл дома. Он мог обходиться и без них, но для этого ему нужно было снимать очки для дали и приблизить газету к самым глазам, что он и сделал. Увидев это, кто-то из пассажиров насмешливо заметил: — Очки-то, видно, для форсу носит, а как читать, так снимает.

Объяснять отец не стал, только посмеялся в душе над незадачливым насмешником.

В семье Беляевых слово «черт» произносить считалось грехом, и о тех, кто его произносил, говорили, что он черным словом ругается. Но отец с детства питал к чертям непонятную симпатию. Часто его ругали за то, что он ногой качает.

— Не качай нечистого, — скажет, бывало, строго няня.

Саша переставал, но стоило всем уйти, как он принимался за то же занятие.

— Пусть покачается, — думал он, глядя на свою ногу, и старался представить себе маленького симпатичного чертика.

Часто в доме родителей появлялся тихопомешанный, которому все время мерещились черти. Иногда он тихонько сидел в кухне на печи и бормотал себе что-то под нос. Но, бывало, черти так допекали его, что он с криком соскакивал на пол, хватал кочергу, быстро поворачиваясь, делал вокруг себя круг и успокаивался.

— Что, не пролезть? — спрашивал он и хихикал. — Не достать? Вот я вам! — угрожал он им, и начинал крестить потолок и стены. А Саша стоял с большими глазами, без страха смотрел на него.

Как-то Саша, когда ему было лет пять или шесть, объелся сырым горохом. Ночью у него поднялась высокая температура, начался бред. Всюду, куда бы он ни смотрел, появлялись чертики. Они выглядывали из-за занавесок, из-под подушки и даже из-за иконы. Чертики весело хихикали и прятались. Саше было страшно, душно и тяжко, но он во что бы то ни стало должен был тоже хихикать. И он делал это, превозмогая слабость. А мать, не на шутку встревоженная его поведением, не знала, чем ему помочь.

Будучи уже школьником, отец любил заходить в один магазин, где за один двугривенный можно было приобрести любую вещь. Здесь была всякая мелочь. Однажды Саша купил в этом магазине маленький, величиной с ладонь, человеческий скелетик. Сделан он был из проволоки и гипса. Все его суставы сгибались. В это время Саша дружил с сыном гробовщика.

По просьбе Саши гробовщик сделал маленький гробик, как раз по росту скелетика. Придя домой, Саша привязал ниточки ко всем суставам скелетика и к крышке гроба. Потренировавшись, вечером он пригласил в комнату няню, велев ей сесть, после чего скрылся за ширмой. В комнате было полутемно, и старушка не сразу заметила, что на столе стоит гробик. Вдруг раздался слабый шум, крышка гробика открылась и в нем во весь рост поднялся мертвец. Передернув плечами, он стал притопывать в гробу, вскидывал руки и наконец, выскочив из гробика, пустился в пляс. Няня от испуга охнула и закрыла рот рукой. Некоторое время она сидела и будто завороженная смотрела на пляску мертвеца. Потом сорвалась со стула и, крестясь и причитая, кинулась к двери. Вбежав в комнату к Надежде Васильевне, она даже толком ничего не могла сказать, что случилось, только повторяла:

— Непоседа царевич, непоседа царевич…

Так звали Сашу в детстве. Испугавшись, что с сыном опять что-то случилось, Надежда Васильевна поспешила в детскую, но сейчас же убедилась, что это была очередная проделка ее сына. Хотя Саша и был средним сыном, но любимым. Мать простила ему и эту шалость.

В другой раз, купив в том же магазине маленький цветной фонарик, он устроил следующее: забравшись днем на высокое дерево, росшее в их саду, Саша перекинул через сук шпагат, к концу которого привязал фонарик. Вечером, когда стемнело, он зажег в фонарике свечу и подтянул его вверх. В то время на улице собирались старушки. Посидят, соседей посудят, о божьих делах поговорят, о погоде. Подошел Саша к ним и ждет, что будет. Вскорости, как он и ожидал, кто-то заметил его фонарик, но принял его за новоявленную звезду. И пошли тут разговоры…

— Родился кто-то, — сказала одна старушка.

— Должно быть, святой, — сказала другая и перекрестилась.

— Ишь как горит! — воскликнул кто-то восхищенно. Стали вспоминать всякие знамения, предшествовавшие великим событиям. Кресты, круги на небе, явления святых, а фонарик тем временем вертится на ветру и мигает то синим огоньком, то красным, то зеленым. На улице собрался народ, и все на новоявленную звезду смотрят. Послушал Саша разговоры, а потом и говорит:

— Никто не родился, и не звезда это. Просто я фонарик на дерево повесил.

Сначала никто ему не поверил. А когда убедились, что он прав, разочаровались. Жаль было с чудом расставаться.

Часто к Беляевым приезжали родственники, племянники Романа Петровича. Его брат Николай Петрович тоже был, священником, но приход его был бедным, и семья жила в нужде.

Отец Романа, слывший человеком добрым, брату своему почему-то не помогал, хотя жил в полном достатке. В праздники же еды было столько, что не знали, куда ее девать. Прихожане, любившие своего пастыря, несли ему целыми корзинами яйца, гусей, мед, масло. Так уж было принято в старое время.

Единственное, в чем заключалась помощь одного брата другому, это то, что у них несколько лет жила одна из племянниц — Лизонька. Существо тихое и покладистое. Но жил ось ей у дяди несладко. Комнатушка, в которой она поселилась, была маленькой, тесной и жаркой. Особенно невыносимо было, когда купали двоюродную сестренку Ниночку. Печь в таких случаях топили так, что до нее нельзя было дотронуться. Лиза, изнывая от жары, долго не могла уснуть. Часто и Саша не давал ей спать. С детства он любил музыку. Кто-то научил его играть на скрипке, и он часто увлекался игрой. Будучи избалованным, он не считался ни с чьими желаниями и, когда на него находило вдохновение, мог играть часами далеко за полночь. Лизонькина комната находилась рядом с его комнатой, и она не могла уснуть, пока он не кончит играть. Иногда, не выдержав, она просила:

— Саша, перестань, мне завтра рано вставать.

Но Саша оставался глух и нем к ее просьбе. Зато, когда ему было весело, он заражал любого своим весельем. А на забавы он был большой мастер.

У дяди Николая Петровича была пара лошадей. Приезжая к нему в гости, Саша любил кататься верхом. Но зрелище это было довольно страшное. Вскочив на неоседланную лошадь, он несся, пришпоривая ее, во весь опор. Несколько раз падал с лошади и разбивался до, крови, но это его не останавливало.

Потерев ушибленное место, он снова вскакивал на лошадь, и скачки продолжались. И вообще, стоило Саше появиться у родных, все в доме переворачивалось вверх дном. Его многочисленные братья и сестры охотно подчинялись ему. Начинались представления, концерты. А уж о святках и говорить нечего.

Тогда на него и вовсе удержу не было. Чего только он не вытворял.

Вспоминается мне еще одна шалость отца. Дело было под праздник Ивана Купалы. В этот день принято было искать клады. Существовало такое поверье, что ночью над кладом зажигается огонек. Об этом можно прочесть у Гоголя «Вечера накануне Ивана Купалы». К этому дню Саша приготовил все заранее — достал старый глиняный горшок, насыпал его доверху черепками, а поверх них положил медяки. Все это он зарыл на кладбище, а когда стемнело, зажег над «кладом» свечу.

Придя на свою улицу, он повел разговор о кладах, а потом предложил пойти их искать. Несколько парней ухватились за его предложение и сейчас же, взяв лопаты, двинулись к кладбищу. Незаметно Саша довел их до нужного места, и вот уже один из них закричал:

— Братцы, смотрите, огонь!

— Где, где? — раздались голоса.

— Да вон там!

Все зашумели и смолкли. Вроде бы и верили все в клады, а вот увидели огонек, и страшно стало. Ноги будто к земле приросли. Саша подбадривал их, торопил. Он боялся, что свеча может догореть раньше, чем они подойдут к месту. Потихоньку подошли к огоньку. А свеча уже и впрямь догорала. Еще бы немного, и никто бы ее не заметил.

Принялись копать. Вдруг чей-то заступ стукнулся о что-то твердое. Ребята переглянулись и принялись рыть еще быстрее.

И вот из земли показался горшок.

— Тащи его, тащи! — послышалось со всех сторон.

Когда горшок вытащили и поставили на могильную плиту, у всех вырвался вздох облегчения. Клад решили делить здесь же, на месте. Но когда высыпали содержимое горшка, всех, кроме Саши, постигло разочарование. А Саша стоял в стороне и смеялся. Услышав его смех, ребята поняли, что эта шутка его рук дело.

По воле отца Сашу отдали учиться в духовную семинарию, которую он закончил в 1901 году. Отец его, Роман Петрович, надеялся, что сын пойдет по стопам отца и впоследствии займет его место. Но Саша и думать об этом не хотел. Вопреки желанию отца он поступил в Демидовский лицей в Ярославле, решив стать юристом. Меня такое решение отца удивляет.

С его живым и любознательным характером надо было выбрать что-то иное. Впрочем, юристом он был недолго. В это время умер его отец. Оставшись без средств к существованию и не имея возможности платить за учение в лицее, отец был вынужден зарабатывать. Он не гнушался никакой работы. Давал уроки, рисовал декорации для театра, играл на скрипке в оркестре цирка.

* * *

Был у отца верный друг Коля. Он за Сашей готов был хоть на край света. Даже на юридический пошел за компанию с Сашей. Хотя обладал незаурядными способностями к музыке.

Приехав как-то на каникулы, Саша решил сразу заняться поисками кладов. Не помню точно, в самом ли Смоленске или где-то за городом, находился старый монастырь. Монахов там давно не было, кроме одного, который так и остался жить при монастыре. По кельям гулял ветер, церковь не работала. Существовала давнишняя легенда о том, что много лет назад монахи должны были оставить монастырь и уйти. Причина их бегства никому не была — известна, но зато все знали, что перед уходом из монастыря монахи замуровали в стене клад, за которым должны были вернуться. Шли годы, за кладом никто не приходил. Только время от времени появлялись кладоискатели, но уходили ни с чем. Саше давно не терпелось побывать в монастыре, да все не удавалось. Но теперь решение было бесповоротным, оставалось только действовать. Коля, как верный Санчо Панса, был рядом. Придя в монастырь, они повстречали монаха. Он был совсем стар и сутул, только глаза его блестели по-молодому. Юноши поздоровались с ним и, не зная что сказать, замолчали. Догадавшись о причине их прихода, монах сказал:

— За кладом пришли? — И, не дожидаясь их ответа, продолжал: — Ищите. Клад есть, только никому не удавалось его взять.

— Не нашли? — спросил Саша.

— Находить-то, может, и находили, да взять не взяли, — проговорил загадочно старик.

— Как это? — не понял Коля.

— А так. Потому что охраняет его сам всевышний, — отвечал монах. — Кто только не искал клад — с каждым случалось несчастье.

— Может быть, лучше уйдем? — предложил Коля, начинающий сомневаться в благоразумии их затеи. Но Саша отступать не хотел.

— Будь что будет, — сказал он.

Излазив почти весь монастырь и простучав много метров стены, друзья не заметили ничего необычного, и только спустившись в подземелье, заметили, что часть внутренней стены имеет массу надолб и небольших углублений. Здесь же на полу валялись куски выбитых из стен кирпичей. Обследовав эту стену, друзья сделали предположение, что за ней находится пустота.

— Здесь был ход, — авторитетно заявил Саша. — Не иначе как клад был замурован именно в этом помещении.

— Что будем делать? — осведомился Коля.

— Долбить, — ответил Саша не терпящим возражения тоном. Кроме ножа, который Саша носил всегда с собой, других орудий труда у них не было. Но это его не смутило. Рассудив, что первый камень вынимать значительно труднее последующих, он решил начать в том месте, где уже были вынуты несколько кирпичей. Несмотря на старания, работа двигалась очень медленно. Известка была настолько плотной и твердой, что невозможно было найти щели, чтобы всунуть хотя бы кончик ножа. Пот катился по лицу градом, но он все долбил и долбил с каким-то непонятным упорством.

— Дай-ка теперь я попробую, — предложил Коля.

Саша отошел, но ненадолго. Ему все казалось, что у Коли ничего не получится и работа идет слишком медленно. Немного отдохнув, Саша снова принялся за работу. Он то работал двумя руками, с силой нанося удар за ударом, то, упираясь левой рукой в стену, орудовал правой. В тот момент, когда он думал, что никогда не одолеет этот кирпич, Коля закричал:

— Качается, качается!

Все произошло так быстро, что Саша не успел убрать руку, и кирпич, свалившись со своего места, отдавил ему палец.

— Вот видишь! — испуганно воскликнул Коля. — Не зря же он говорил!

— Пустяки, — заметил Саша, перевязывая носовым платком ушибленный палец. — Это только случайность. — Затянув зубами узел, он сказал: — Давай теперь ты.

Но Колю невозможно было уговорить. Сам Саша не мог больше работать — палец болел и опух. Вздохнув с сожалением, он произнес:

— Ничего, когда-нибудь я еще сюда вернусь.

Когда они проходили по монастырскому двору, им повстречался монах. Увидев забинтованную руку Саши, он произнес:

— Неисповедимы пути твои, господи!

В голосе его не было ни злобы, ни насмешки, ни жалости.

— Я еще вернусь, — повторил Саша уверенно. Но выполнить свое обещание он так и не смог.

С самого детства отец любил театр. Часто под его руководством устраивались домашние спектакли. Отец был и драматургом, и режиссером, и артистом. Перевоплощался он молниеносно. И роли играл любые, даже женские. Смоленск в то время был невелик, и скоро весь город знал о театре Беляева. Постепенно домашний театр стал кочевать. Играли то у одних знакомых, то у других. А потом пытались гастролировать в других городах. В те времена особых разрешений на выступления не требовалось. Каждый, кто хотел, мог арендовать помещение и ставить спектакли. Успех не всегда сопутствовал труппе, театр прогорал, и артистам не хватало денег даже на обратную дорогу. Домой возвращались по шпалам железной дороги.

Но деньги не 'были самоцелью. Главное было — играть. И друзья вновь и вновь отправлялись гастролировать.

Однажды в город приехала столичная труппа, руководил которой Станиславский. Отец не пропускал ри одного спектакля. И вдруг один из ведущих актеров охрип. Заменить его оказалось некем, и на афишах появился аншлаг: по болезни актера спектакль отменяется. Приезд столичных актеров был не таким уж частым явлением, и все театралы были чрезвычайно огорчены случившимся. Поговаривали, что труппа собирается покинуть Смоленск. Отец был опечален этим не меньше других.

И вот однажды вечером, когда его не было дома, к нам зашел высокий худощавый мужчина в пенсне и сказал, что хочет видеть Александра Романовича. Хотя отец был в ту пору уже взрослым, у матери екнуло сердце: а не натворил ли чего-нибудь Саша? — подумала она. Но потом успокоилась и велела его разыскать. Отца нашли. Он провел посетителя к себе в комнату, где долго с ним разговаривал. После его ухода он сообщил матери, что это был Станиславский, и что он просил его заменить заболевшего артиста, и что дня через два он будет играть в спектакле. Мать даже руками всплеснула: мыслимое ли дело — играть со столичными актерами! Попробовала отговорить сына, но он только смеялся.

— Не бойся, мама, все будет хорошо.

— А когда же ты роль выучишь?

— Выучу!

Спектакль прошел блестяще. Смоляне горячо встретили своего земляка и долго ему аплодировали. После этого отец сыграл еще в нескольких спектаклях, пока труппа не закончила свои гастроли и не отбыла в столицу. Правда, Станиславский предлагал отцу остаться в его труппе, но отец почему-то отказался.

Из истории своего пребывания в театре отец рассказал мне три любопытных случая. Не могу точно сказать, в каком театре он тогда играл, профессиональном или любительском, и каше это были пьесы, тоже не помню. Но зрителей было много.

Отец играл бедного студента. На сцене декорации дешевой меблированной комнаты, рваные обои. Входит хозяйка и начинает стыдить студента за то, что он задолжал за квартиру. Отец уже должен был отвечать, но в это время начал падать плохо сбитый задник. Не растерявшись, отец подбежал к нему и, привалившись к нему плечом, не дал упасть. А хозяйке вместо реплики крикнул: — В комнате уже стены падают, а вы за нее плату требуете!

Занавес закрыли под дружный смех и аплодисменты зрителей.

Второй случай был с ним, когда он играл императора. После пушечного выстрела на сцену должны были ворваться мятежники и свергнуть его. Но время шло, а выстрела не было.

Вдруг отец услышал голос из-за сцены: — Выходи!

— Не выйду, выстрела не было.

— Выстрела не будет, шнур оборвался.

— Не могу. Не велено.

Пауза затянулась, и зрители начали проявлять нетерпение.

Надо было что-то предпринять. Поднявшись с трона, император начал прохаживаться по сцене. Проходя мимо кулис, он, в свою очередь, попытался вызвать артистов, но те упорно ожидали выстрела. Чтобы спасти положение, отец на мгновение зашел за кулисы и насильно вытолкнул своих врагов на сцену.

Потом, пятясь, стал обороняться. Очутившись на виду у зрителей, артисты вынуждены были играть. Император был свергнут, но публика ему аплодировала.

Третья история несколько иного характера. На этот раз у отца была роль старухи. На сцене комната. Ветхая мебель.

На середине сцены стол. На нем бутылка вина и рюмка. Входит старуха. Спина ее согнута, голова дрожит, ноги шаркают по полу. Лицо безразличное, тупое. Вдруг она видит бутылку и заметно оживляется. С опаской оглянувшись по сторонам, подходит к столу, хватает бутылку и рюмку. Хочет налить себе вина, но не может вытащить пробку. Думаю, что спектакль этот был поставлен любителями, так как в бутылке было настоящее вино. Перед спектаклем кто-то налил себе стаканчик, да так закупорил бутылку, что пробка еле выглядывала из горлышка.

Театрального опыта у отца тогда еще не было, и находчивости не хватило, чтобы, не открывая пробки, сделать вид, будто налил себе вина. Все его усилия были направлены на то, как открыть бутылку. Он вертел ее в руках, пробуя открыть то правой рукой, то левой. И вдруг, забыв, что он играет древнюю старуху, схватил зубами пробку и вытащил ее. Зубы у отца были белые и крупные. Открыв бутылку, он налил вина, но выпить не успел, в зале раздался смех, перешедший в хохот. Сделав вид, что ничего не случилось, отец принял старческую позу, которую нечаянно изменил, и продолжал игру. Спектакль прошел удачно, но зрители, вспоминая его, долго еще смеялись.

Вообще отец был увлекающейся натурой. Все хотел испытать, всему научиться. До конца довести начатое у него не всегда хватало терпения. Занимался он и фотографией, только обычные снимки его не удовлетворяли. Хотелось сделать что-то из ряда вон выходящее. Однажды он захотел снять человеческую голову, лежащую на блюде. Но как это осуществить?

Выпилить дыру в крышке большого ящика не стоило особого труда, но как быть с блюдом? Его не распилить, не разрезать.

И все ж таки отец решил попытаться. Помощниками его замысла были два товарища. Много блюд они перепортили напрасно, пока им не удалось выпилить такой кусок, чтобы в блюдо можно было всунуть шею. И вот все готово. Один из друзей залезает в ящик, накрытый простыней, и просовывает голову в дыру. На шею ему надевают блюдо. Саша берет в руки нож и вилку и, как бы собираясь воткнуть их в голову, делает зверское лицо, а голова закатывает глаза и высовывает язык. Коля фотографирует. Отпечаток этой фотографии был сделан на синей бумаге, отчего казался еще более жутким и неправдоподобным. К сожалению, во время войны он был потерян и я храню его только по памяти.

С детства отец мечтал о полетах, но не аэропланах, хотя это и было в диковинку, а просто так, парить в свободном полете, как птица. Но для этого нужны были крылья, и он мастерил их из различного материала. В одном из многочисленных вариантов были даже веники, которые он привязывал к рукам, пытаясь взлететь. Прыгал с зонтом с крыши. И только будучи студентом, поднялся в воздух на маленьком аэроплане. Отец рассказывал, что это был даже не полет, а скакание по кочкам.

Машина была далека от совершенства и так чутко реагировала на все движения авиаторов, что переворачивалась в воздухе от чиха. Зная это, авиатор, почувствовав желание чихнуть, чтобы предотвратить аварию, нажимал пальцем под носом, и желание чихнуть проходило. Этому он научил и отца. Теперь бы это, наверное, назвали правилами по технике безопасности.

Вспоминается мне один забавный случай, происшедший с отцом и его друзьями. Возвращались они как-то вечером из гостей. Небо было в тучах. Луна только на миг освещала дорогу и вновь пряталась. Фонари светили тускло, почти не давая света. И вдруг из темноты вынырнуло несколько дюжих парней, которые потребовали выложить кошельки. Силы были явно неравными. Грабителей было вдвое больше, к тому же на их стороне было и физическое превосходство. Оценив обстановку, друзья остановились в нерешительности, не зная, что предпринять. Пока кое-кто подумывал о бегстве, Александр вышел вперед с протянутой рукой, в которой у него был зажат пистолет, и двинулся на бандитов. Шел он не спеша, шаг за шагом приближаясь к грабителям. Сначала они дрогнули, попятились, потом бросились врассыпную. Когда они скрылись в темноте, друзья, хранившие молчание, разом заговорили. Они были удивлены, что у Александра при себе оказалось оружие, а также его самообладанием, но, узнав правду, они поразились еще больше. Дело в том, что никакого пистолета у отца не было, а бандитов он напугал надетой на палец черной перчаткой. Будь на улице светлее, его обман был бы замечен, но в такой темноте перчатка вполне сошла за пистолет. А надевать ее таким образом у отца вошло в привычку, которая по воле случая помогла выйти из трудного положения.

Вообще привычки у отца были довольно странные, и некоторые из них доставляли ему немало неприятностей. Например, упираясь в стол кулаками, высовывать при этом большой палец между средним и безымянным. Получалось что-то вроде кукиша. Делал он это непроизвольно и часто в самых неподходящих местах. Например, в суде, где он выступал с защитной речью. Кто-то из судейских даже обвинил его в том, что он намеренно показывает залу фигу. Не помню, как уж отец оправдался.

А еще был интересный случай с собакой. Произошло это тоже в Смоленске. Шли как-то целой компанией, весело разговаривая. И вдруг на мостике, через который им надо было перейти, появилась огромная, свирепого вида собака. Остановившись посередине, она зло заворчала и насторожилась, словно готовая прыгнуть. Все остановились. Идти ей навстречу никто не решался. Обходить вокруг было далеко. Кто-то крикнул на нее, замахал руками, но она разозлилась еще больше. Пролаяв басом, она сделала несколько шагов вперед и остановилась. Все стояли в замешательстве, но тут Саша вышел вперед. Сложив на груди руки точь-в-точь как изображали Наполеона, и направив взгляд на собаку, он стал медленно двигаться вперед.

Собака заворчала, но не бросилась на него. Он стал гипнотизировать ее, и она стала медленно пятиться. Еще и еще, пока не сошла с мостика. После чего она повернула и потрусила куда-то по своим делам. Победитель был вознагражден аплодисментами и криками «ура!». В следующий раз Саша хотел применить этот же метод к маленькой собачке, которая также не давала им пройти, но ничего не получилось. Слишком она была вертлява и не смотрела в глаза, а норовила только схватить за ногу. Как ни обидно, но перед ней пришлось капитулировать.

К воспоминаниям о молодости отца хочу добавить еще один любопытный случай. Как-то отец гостил у своего дяди. День был жаркий, решили пойти покататься на лодках. Собрались все братья и сестры, кроме Васи. Перед тем как сесть в лодку, Саша поднял кусок глины и, усевшись на носу лодки, стал лепить из глины голову. Лепил просто так, сам не зная кого. Потом заметил, что черты лица похожи на Васины, Тогда он решил вылепить бюст, но ему никак не удавалось выражение лица. Было в нем что-то неживое, застывшее. Недовольный своей работой, Саша бросил слепок в воду и в тот же момент почувствовал беспокойство. Он взглянул на часы и заторопился на берег.

— Мне надо идти домой, с Васей что-то случилось, — сказал он с, непонятной уверенностью. Его пробовали уговорить, разубеждали, но он никого не хотел слушать. Всем расхотелось кататься, и они вернулись домой вместе с Сашей. Около дядиного дома их встретила заплаканная тетя, которая сообщила, что Вася утонул. Как ни странно, но произошло это именно тогда, когда отец плавал на лодке и бросил Васин слепок в воду.

Закончив Демидовский лицей, отец получил должность частного поверенного в городе Смоленске. Вскоре он стал известен как хороший юрист, у него появилась постоянная клиентура. Отец смог снять хорошую квартиру, обставить ее. Увлекаясь искусством, он приобрел хорошую коллекцию картин известных художников, собрал большую библиотеку. Закончив какое-нибудь дело, отправлялся путешествовать за границу. Неоднократно бывал во Франции, ездил в Италию. Поднимался на Везувий и даже заглядывал в кратер вулкана. О Венеции рассказывал восторженно и в то же время с грустью. Говорил, что первое впечатление было прекрасным. Красивый сказочный город, залитый солнцем. Живописные каналы с отражающимися в них зданиями, медленно плывущие гондолы. Окраины же города, где жила беднота, наводили уныние.

Что рассказывал отец о Франции, в частности о Париже, я не знаю. А у мамы сохранилось в памяти только то, что отцу очень понравилось во Франции обслуживание и пища.

— Все словно для меня было приготовлено, — говорил он.

Друзья любили собираться у отца. Они часто устраивали концерты. Отец играл на рояле и на скрипке, декламировал. Он всегда был душой общества, и люди тянулись к нему. Но была у него одна слабость, он любил менять квартиры. Стоило ему узнать, что где-то освободилась хорошая квартира, как он спешил занять ее. Случалось, что друзья, приходя к Александру Романовичу, не заставали его на старом месте и вынуждены были искать его по всему городу.

До женитьбы на моей матери отец был женат дважды. Первая его жена Анечка, бросив его, ушла к его коллеге. Но счастья не нашла. Часто она приходила к своему бывшему мужу и жаловалась. Говорила: «Ты меня никогда не ругал, а он меня бьет». В то время развестись было непросто. Надо было хлопотать через консисторию. Отец взял вину на себя.

Вторая жена Александра Романовича, Верочка, была единственной дочерью, избалованной и капризной. У них часто бывали семейные скандалы. Вернее, Верочка была вечно чем-то недовольна. Отец вспоминал, что, когда она начинала кричать, он спокойно напевал: — А я мальчик бедненький, бедненький, бедненький. Любить меня некому, некому, некому.

Когда отец заболел плевритом и лежал с высокой температурой, Верочка оставила его, сказав, что она не для того выходила замуж, чтобы ухаживать за больным мужем. Отцу сделали прокол, но очень неудачно, вследствие чего у него сделался паралич ног. Врачи Смоленска не могли поставить диагноз.

В поисках хорошего врача отец объездил несколько городов, наконец попал в Ялту, где у него признали туберкулез позвоночника и уложили в гипс. По словам папиного друга Николая Павловича Высоцкого, процесс протекал у него так тяжело, что даже врачи не надеялись спасти его. В Ялту отец приехал вместе с матерью и старой прислугой Фимой, прожившей у Беляевых больше двадцати лет. Поселились они на Борятинской улице в одном доме с соученицей маминого брата Левы, Олей Мейнандер. Лева помогал девушке по математике, а она ему по французскому языку. Оля много рассказывала о больном соседе юристе, который лежит в гипсе. Александру Романовичу в то время было тридцать пять лет; Несмотря на тяжелую болезнь, он был интересным собеседником. Увлекательно рассказывал о своих путешествиях, о театре, который не переставал любить.

Как-то в училище маминого брата решили поставить пьесу «Романтики», и Лева с товарищами зашел к Александру Романовичу с просьбой помочь им поставить спектакль. Отец с удовольствием согласился. С тех пор Лева стал часто ходить It Александру Романовичу и каждый раз, возвращаясь домой, с восторгом рассказывал о прошедшей встрече. Он сообщил, что Александр Романович хочет познакомиться с его сестрой. Магнушевские жили на той же улице, только выше. Мама работала в городской библиотеке. От брата она знала, что Александр Романович сотрудничает в ялтинской газете, и подумала, что могла бы снабжать его книгами. В воскресенье она пришла к Беляевым. Они занимали квартиру из одной темной комнаты с облупившимися от сырости стенами, так как дом примыкал задней стеной к горе. Вход был через веранду, небольшая часть которой была отгорожена для кухни. О первой встрече с отцом мама рассказывала следующее: «Меня встретила высокая, худая, седая женщина в черном платье с тихим голосом. Это была Надежда Васильевна, мать Александра Романовича. На веранде стоял топчан, на котором лежал полный, загорелый молодой мужчина, совсем не похожий на тяжелобольного. Я услышала его глухой голос. Через очки на меня смотрели внимательные черные глаза. Большой открытый лоб обрамляли черные, очень мягкие волосы. Я принесла. каталог и предложила снабжать Александра Романовича книгами.

Однажды, придя к Беляевым, я застала Александра Романовича за необычной работой — он вязал крючком для себя кофту. Она была особенной, похожей на детскую распашонку, без застежки. Иногда я заставала у Александра Романовича посетителей.

Это были либо его знакомые, либо люди, обращавшиеся к нему за юридической помощью. Часто мы беседовали с Александром Романовичем. Он рассказывал много интересного о своей жизни. Понемногу я узнала о его прошлом».

Нашлись друзья, которые устроили отца в больницу Красного Креста. Теперь он лежал в светлой сухой палате один. В то время трудно было купить бумагу и карандаши. Друзья, навещая его, приносили ему огрызки карандашей, листки бумаги, старые конторские книги. Александр Романович писал много стихов, некоторые из них посвящал няням. Одно стихотворение, которое он написал в те годы, называлось «Звезда мерцает за окном». Через несколько лет он положил его на музыку. Слова в нем были грустные, как сама жизнь.

Звезда мерцает за окном.

Тоскливо, холодно, темно,

И дремлет тишина кругом…

Не жить иль жить — мне все равно

Устал от муки ожиданья,

Устал гоняться за мечтой,

Устал от счастья и страданья,

Устал я быть самим собой.

Уснуть и спать, не пробуждаясь.

Чтоб о себе самом забыть,

И, в сон последний погружаясь,

Не знать, не чувствовать, не быть…

Вскорости мама уехала с родителями из Ялты, на этот раз надолго. Когда они вернулись, Надежды Васильевны уже не было в живых, а Александр Романович работал воспитателем в детском доме в нескольких километрах от Ялты. Мамин брат устроился на работу в милицию, начальником уголовного розыска, а мама регистратором-дактилоскопом.

Мамин брат, навестив Александра Романовича и вернувшись домой, заявил: «Александра Романовича надо спасать! Он будет жить у нас, а на работу я устрою его к себе в милицию».

Вся забота теперь была о том, как доставить Александра Романовича в Ялту. Для того чтобы нанять извозчика, не было средств. Надо было добираться пешком. Об этом путешествии мама рассказывала:

— К Александру Романовичу я пришла с вечера. А рано утром, как только встало солнце, мы тихо вышли за калитку и зашагали по шоссейной дороге в Ялту. Имущество у Александра Романовича было невелико: небольшой чемоданчик да гипсовая кроватка. Все это пришлось нести мне, так как Александр Романович ничего носить не мог из-за больной спины.

По дороге мы несколько раз останавливались, Александр Романович ложился на траву, отдыхал. Потом я забирала багаж и мы двигались дальше. Шли медленно. Мне казалось, дороге не будет и конца. Наконец дошли до Ялты, но надо было еще пройти почти весь город, чтобы добраться до дома. Дорога шла в гору, и отдыхать было уже негде. Но мой спутник не жаловался. Он стойко переносил это испытание. Но вот, наконец, и наш дом. Нас давно ожидали мои родные. Мы приняли Александра Романовича в свою семью, отдав ему одну из наших комнат. Через несколько дней Лева устроил Александра Романовича на должность инспектора уголовного розыска. Ему выдали спецодежду: черное бобриковое пальто. На службе мы, как и все работники милиции, получали обед и хлеб.

В уголовном розыске не было даже фотографии для регистрации арестованных. Под руководством Александра Романовича была организована фотолаборатория, и он стал по совместительству еще и фотографом. Я помогала проявлять и печатать снимки. Александр Романович недолго работал в розыске и перешел в библиотеку. Хотя мы работали втроем, жить было трудно, особенно, когда надо было купить что-то из вещей.

По воскресеньям отдыхал только Александр Романович. Дядя работал без выходных. Мама с бабушкой занимались заготовкой дров, уходя для этого в горы. Собирали валежник, сосновые шишки. Иногда попадались от срубленных деревьев огромные, в три-четыре метра длиной сучья. Чтобы доставить их домой, женщины привязывали веревку и так волокли вниз с горы. Для городских женщин, не работавших никогда физически, это была нелегкая работа. Из-за нее они вечно ходили в ссадинах и синяках. Но надеяться было не на кого, и они не роптали. Случалось, что у них отнимали и дрова, и топоры, и они возвращались с пустыми руками.

В 1922 году, перед рождественским постом, мои родители венчались. Венчание было скромным, если не сказать больше.

В церкви не было никого из посторонних. Была только мамина мама и свидетели: мамин брат Лева и его товарищ. Жених был в своем будничном костюме, невеста тоже не блистала убранством, она была в затрапезном платье, не было ни фаты, ни цветов. Хотя свадьба была и бедная, но веселая. Единственным гостем был тот же шафер. Александр Романович стал с юмором рассказывать, как он при венчании спешил первым встать на платок, чтобы быть главой дома. И о том, как он собирал оплавившийся воск со свечи, прилепляя его снизу. Существовала примета, что, у кого свеча будет дольше гореть, тот дольше проживет. В эти приметы никто не верил, как и сам отец, и все смеялись.

В 1923 году 22 мая мои родители регистрировались в загсе.

Помещался он в крохотной комнате, в которой в одни и те же дни регистрировали браки, новорожденных, покойников. Такое совмещение событий явно не способствовало радостному настроению. Рядом с людьми, вступающими в новую жизнь, сидели люди, оплакивающие своих родственников.

Не знаю, из каких соображений, но отец решил попытать счастья в Харькове. Он пошел на пристань узнать расписание пароходов и случайно встретил свою старую смоленскую знакомую, которую знал еще девочкой. Нина Яковлевна Филиппова узнала Александра Романовича и остановила его. Она жила в Москве со своей семьей. Отец рассказал ей о себе, о своих планах. Нина Яковлевна предложила отцу поехать к ним, сказав, что у них большая квартира. Обещала отдать моим родителям одну из комнат и помочь в устройстве на работу. Отец принял предложение и быстро, вместе с Ниной Яковлевной, покинул Ялту, а мама осталась пока с родителями.

В отсутствие отца приехал его друг Николай Павлович. Он хотел сделать отцу сюрприз и был очень огорчен, не застав его.

Всю ночь они проговорили с мамой! Николай Павлович рассказывал о детстве и юношестве отца. Мама слушала с большим интересом, так как отец неохотно рассказывал о своем прошлом. К сожалению, из этих рассказов мама почти ничего не помнила. В 1962 году по ее просьбе Николай Павлович прислал письмо-воспоминание, в котором кое-что рассказывал об отце.

Однако многого он уже и сам не помнил.

Николай Павлович вспоминал два случая, едва не стоившие отцу жизни. О них я уже упоминала: это случай с качелями и попытка летать, когда отец спрыгнул с крыши с отцовским зонтом, сильно ударился о землю пятками и в позвоночнике у него что-то хрустнуло. Какое-то время после этого спина болела, потом отец забыл об этом. И только много лет спустя этот прыжок дал о себе знать. Возможно, что именно он и был причиной тяжелого заболевания спондилитом.

Пока отец устраивался и обживался в Москве, мама жила с родителями в Симферополе. В Москву она переехала только в сентябре. Папина знакомая, Нина Яковлевна, выполнила свое обещание и отдала моим родителям даже две комнаты вместо одной. Квартира была чудесная, и соседи тоже, но, к сожалению, Филипповых перевели в Ленинград, и в их комнаты переехали двое сотрудников, из-за которых родители вынуждены были выехать из этой квартиры и перебраться в ужасную сырую комнату в полуподвальном помещении. Комната была темная, так как окно выходило в простенок. Со стен свисали отставшие обои. Паркет прогибался под ногами, паровое отопление не работало. Из больших дыр в стенах вылезали огромные крысы и, не боясь людей, смело разгуливали по комнате.

15 марта 1924 года родилась моя сестра Людмила. Все мамаши, лежавшие в роддоме, стремились скорее попасть домой, моя же мама с ужасом думала о возвращении в полутемную комнату с маленьким ребенком. Правда, был сделан ремонт, исправлены батареи, но тем не менее помещение было сырыми невзрачным. Уходя из дому, мама всегда таскала ребенка с собой, боясь оставлять его наедине с крысами.

К рождению сестры на ее приданое отцу выдали на службе деньги. В то время в ходу были червонцы и совзнаки. Червонцы все время поднимались в цене и, получив зарплату совзнаками, все старались как можно быстрее обменять их на черной бирже. Один сослуживец отца в- день получки предложил желающим обменять деньги. Несколько человек, в том числе и отец, дали ему свои деньги. На другой день стало известно, что сослуживец проиграл их деньги в карты.

Отец работал в то время в Наркомпочтеле юрисконсультом.

Жизнь понемногу налаживалась, и мои родители смогли уже кое-что приобрести из вещей.

Как-то отец написал кому-то из своих знакомых в Смоленск.

Они сообщили, что не получали от него никаких вестей, решили, что он умер. Его книги сдали в городскую библиотеку. Ни о квартире, ни о вещах ничего не было оказано, но через некоторое время прислали кровать, зимнее пальто отца, каракулевую шапку и одеяло.

В молодости отец любил одеваться модно, если не сказать, даже с щегольством. Это можно было заключить, глядя на его фотографию тех лет — красивый, хорошо сидящий костюм, крахмальная, с высоким воротником рубашка, элегантная шляпа и тросточка. Эта фотография как-то была помещена в смоленской газете к заметке об отце, но по недоразумению кто-то прокомментировал ее так: «А. Р. Беляев в роли».

Годы болезней и лишений сделали отца нетребовательным.

Да и обстоятельства были таковы, что о моде как-то и не думалось. Отца не смущало то, что он в одном и том же костюме ходит на работу, носит его дома, а когда удавалось достать билеты в театр, он шел в нем же. Не замечал он и того, в чем была одета мама. В театре они бывали довольно часто, но ему и в голову не приходило купить ей выходное платье. А она, в свою очередь, стеснялась просить его об этом. Но однажды она все ж таки сказала. А причиной этому был такой случай. Както отец достал билеты в Большой театр. Места были хорошие, в первых рядах партера. Мама с увлечением слушала музыку, но вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд. Повернув голову, она увидела, что на нее смотрит женщина, сидящая сзади.

Вернее, не на нее, а на ее платье. Взгляд ее выражал удивление и презрение. Сама она была в вечернем туалете, и мамин вид так шокировал ее, что она даже не могла смотреть на сцену. Так и просидела весь спектакль, меряя маму глазами с головы до ног. Отец был поглощен музыкой, ничего не замечал.

А мама, робея от пристального взгляда, не могла дождаться конца спектакля. После этого она и сказала отцу, что ей надо что-то купить на выход. Посмотрев на маму и словно в первый раз увидев ее платье, он сказал:

— Ну, конечно, пойди и купи себе что-нибудь.

Маме трудно было справляться одной с ребенком и с домашними делами, и она вызвала из Крыма свою мать. Вместе они стали хлопотать о дополнительной площади и с помощью Охраны материнства их хлопоты увенчались успехом, и им предоставили еще одну комнату. В квартире был сделан ремонт, и Александр Романович занял одну из комнат под свой кабинет. В это время он перешел работать в Наркомпочтель плановиком. Ему поставили телефон. В свободное от работы 4 время отец занимался литературой. Издали его небольшую книжицу «Спутник письмоносца». В газете «Гудок» стал печататься с продолжением его первый рассказ «Голова профессора Доуэля». Тема рассказа зародилась у Александра Романовича в тяжелое время, когда он лежал в гипсе с параличом ног. Положение было почти такое же, как у головы профессора Доуэля: вокруг были знакомые предметы, книги, но ой не мог до них дотянуться, достать.

Отец предложил маме заключить шутливый договор — перепечатать этот рассказ для журнала «Всемирный следопыт» с условием, что если рассказ будет напечатан, мама получит пятьдесят процентов гонорара, если же его не примут, то она вообще ничего не получит. При этом он сказал, что на такие условия согласится не каждая машинистка. Мама согласилась.

К этому времени родители купили старую пишущую машинку «Ремингтон». Такие машинки вряд ли кто теперь помнит. У нее был закрытый шрифт, и, чтобы проверить написанное, необходимо было каждый раз поднимать каретку. Отец научил маму печатать, и с тех пор она стала его постоянной машинисткой.

И вот три женщины: бабушка, мама и моя сестра — выехали на дачу, прихватив машинку. Отец остался в городе, так как ему трудно было ездить каждый день на дачу. Сначала мама печатала очень медленно, поэтому на эту работу у нее ушло все дачное время. Но она трудилась не напрасно: рассказ был принят.

Жизнь налаживалась. Купили рояль. Отец часто покупал ноты. Мама в молодости училась петь, и теперь по вечерам они занимались музицированием. Стали чаще посещать театры и музеи. С отцом было интересно бывать в музее. Отделившись от экскурсии, они ходили от картины к картине, и отец рассказывал маме о каждом произведении, об этом времени.

Мама рассказывала: «Я много узнала, многому научилась у Александра Романовича. У нас появились друзья. В нашем доме жила очень милая семья Сокольских. Александр Захарович работал корректором в издательстве — «Вокруг света», а жена его Валентина Михайловна была врачом. Мы подружились, ходили вместе в театр. Был у нас еще один друг — доктор Томашевич Марианна Ивановна. Очень милая, симпатичная женщина. Она работала гинекологом в роддоме имени Лепехина. Как-то у них в больнице решили устроить своими силами концерт для медперсонала. Марианна Ивановна пригласила и нас с Александром Романовичем. Одна из сестер спела несколько романсов. Пела и я под аккомпанемент Александра Романовича. Для концертного номера, который выбрал для себя Александр Романович, ему достали смирительную рубаху, облачившись в которую, он исполнил стихотворение Апухтина «Сумасшедший». Его выступление произвело такое сильное впечатление, что кое-кто из женщин прослезился. А ребенок одной из нянь от страха закричал во весь голос, так что его срочно пришлось вывести из зала. Даже я, не раз слушавшая до этого декламацию Александра Романовича, была просто потрясена.

В то время Александр Романович сотрудничал в журналах «Вокруг света» и «Всемирный следопыт». В «Следопыте» был тогда редактором Владимир Алексеевич Попов, человек большой симпатии, веселый и интеллигентный. Частенько Попов заходил к нам. Однако дружбы не получилось, так как Владимир Алексеевич любил выпить».

В Москве мои родители прожили до декабря 1928 года.

За эти годы отцом были написаны следующие вещи: рассказ «Голова профессора Доуэля», роман «Остров погибших кораблей», «Последней человек из Атлантиды», «Человек-амфибия», «Борьба в эфире». Сборник рассказов. Все эти рассказы печатались в журналах «Всемирный следопыт», «Мир приключений» и «Вокруг света», а потом выходили отдельными сборниками или отдельными книгами. Писал отец не только под своей фамилией, но и под псевдонимами — А. Ром и Арбел, прибегая к этому в том случае, когда в одном номере журнала печатали сразу несколько его рассказов.

В декабре 1928 года родители обменяли две московские комнаты на ленинградскую отдельную четырехкомнатную квартиру на улице Можайского. Пока они жили в Москве, мамин отец вернулся из Крыма в Ленинград и, когда они приехали, поселился у них.

Александр Романович больше не служил, а занимался только литературой, продолжал сотрудничать в московских издательствах. Здесь он написал роман «Властелин мира», «Подводные земледельцы», «Чудесный глаз» и рассказы из серии «Изобретения профессора Вагнера», «Гость из книжного шкафа», «Хойти-Тойти», «Человек, который не спит».

По случаю родители купили чудную старинную мебель: кабинет и столовую. Теперь у отца был большой уютный кабинет. В нем стояли: шведская конторка, удобное кресло с откидной спинкой, большой плюшевый диван, рояль и полки с книгами и журналами.

19 июля 1929 года у моих родителей появилась вторая дочь, это была я. Папа называл меня своим вторым изданием, а старшую первым.

Отец писал только по утрам. По вечерам, а иногда и днем садился за рояль. Иногда, чтобы усыпить меня, мама клала на рояль подушку со мной, отец играл что-нибудь спокойное, и я засыпала. Но недолго длилось благополучие. Отец заболел воспалением легких, и доктор посоветовал ему покинуть Ленинград. Николай Павлович Высоцкий давно переманивал отца в Киев. И вот в сентябре двадцать девятого года мы переехали в Киев, на улицу Нестеровского, 25/17. Жизнь в Киеве была намного дешевле, а главное, там был климат, подходящий для всей нашей семьи. Все было бы хорошо, но оказалось, что издательства принимают рукописи только на украинском языке, а отец украинского не знал. Отдавать в перевод не было смысла.

Отец продолжал сотрудничать в издательствах Москвы и Ленинграда, но дальность расстояния до издательств отражалась на бюджете семьи. С пересылкой рукописей задерживался гонорар.

Николай Павлович знакомил моих родителей со своими друзьями и знакомыми. В первую очередь познакомил их со своей супругой Натальей Вениаминовной. Это была очень милая, женственная блондинка, с пышными, вьющимися волосами, очень живая и веселая. Рядом с Николаем Павловичем она казалась совсем маленькой. Друзьями Высоцких была семья Карчевских. Тоже очень приятные люди. Вячеслав Аполлонович — инженер, хороший семьянин. Мария Яковлевна — певица оперного театра. Был у них сын — больной шестилетний ребенок. С этой семьей отец впоследствии переписывался много лет, а после смерти отца переписывалась моя мама.

Была еще одна супружеская пара — композитор Федор Надененко с женой, тоже певицей. И четвертая, совсем молодая пара. О них говорили, что он создал себе имя руками, а она — ногами. Муж был пианистом, а жена балериной.

Одна из знакомых Николая Павловича очень хотела знать от самого писателя о дальнейшей судьбе Ихтиандра, героя романа «Человек-амфибия». И отец специально для нее придумал такой конец: Ихтиандр добрался до старого друга профессора Сольватора. Там Ихтиандр встретил такую же, как он, девушку, и они поженились, и у них родились дети-амфибии.

В начале 1930 года отец поехал в Москву устраивать свои литературные дела. Он остановился в Теплом переулке у своей тетушки Ольги Ивановны Ивановой. В марте заболела моя старшая сестра менингитом. 15 марта ей исполнилось шесть лет, а 19 марта она умерла. Отец приезжал на похороны, после чего вновь возвратился в Москву. В мае он заболел сам.

У него опять началось обострение спондилита. И опять его на месяцы уложили в гипсовую кроватку. Отняв меня от груди, мама срочно выехала в Москву. Прихватив пишущую машинку, она с тяжелым сердцем покинула дом.

Маме приходилось не только ухаживать за больным мужем, но и работать. Отец жил в крохотной комнатке, там же поселилась и мама.

После войны, возвращаясь из эвакуации, мы побывали в Теплом переулке, и я со смешанным чувством любопытства и грусти ходила по квартире, рассматривая маленькие комнатки и пытаясь представить себе родителей, ютившихся в одной из них. Здесь тяжелобольной отец продолжал работать. Мама стучала на своем «Ремингтоне», ходила в редакцию и ухаживала за отцом. Для мамы это время было особенно тяжелым: только похоронив старшую дочь и оставив младшую на попечении родителей, она оказалась рядом с тяжелобольным, недвижимым мужем. Я же, несвоевременно отнятая от груди, заболела тяжелой формой рахита.

По субботам мама провожала тетушку в церковь, и пока шла служба, бродила одна по тихим безлюдным улицам. Иногда она уходила из дому по вечерам в любую погоду, оставаясь наедине со своим горем.

Так прошли три долгих томительных месяца, пока у — отца не прошло обострение и он не смог вставать, после чего мама смогла вернуться домой. Вернувшись в Киев в сентябре 1931 года, отец объявил: «Мы возвращаемся в Ленинград».

В связи с языковыми трудностями отец переиначил поговорку «Язык до Киева доведет» в «Язык из Киева выведет».

В Киеве мы прожили ровно два года. В эти годы отец сотрудничал в издательствах Москвы и Ленинграда в журнале «Вокруг света», «Знание — сила», «Ленинские искры» и в «Уральском следопыте». Написал рассказ «Подводные земледельцы», «Земля горит» и другие рассказы.

Возвращение в Ленинград.

На этот раз мы обменяли свою чудную киевскую площадь на две комнаты в Ленинграде, в поселке Щемиловка за Невской заставой, недалеко от пивоваренного завода «Вена» и фарфорового завода. Здесь мы прожили всего четыре месяца.

Перемена климата повлияла на мое здоровье, и я стала болеть.

Выяснилось еще, что у одного из соседей больные легкие. Мои родители поспешили выехать и обменяли одну из наших комнат на две комнаты в Детском Селе. Во второй комнате остался жить мой дедушка. В Детском Селе мы поселились на улице Жуковского, недалеко от вокзала, в деревянном доме на втором этаже. В квартире, кроме нас, жило еще семь семей. И все ж таки здесь было лучше. Чудный воздух, много зелени, бульвары, озера, парки.

В 30-х годах отец заключил трудовой договор и уехал под Мурманск, в Апатиты, в качестве плановика-экономиста. Он немного проработал там, а когда вернулся, вновь занялся литературой. Сотрудничал в пушкинской газете, писал рассказы и очерки, одновременно издавался в Ленинграде.

Отец редко ездил в город. Чаще по его делам в редакции и Союз писателей ездила мама. Он берег время для работы.

В Пушкине он написал пьесу в стихах «Алхимики, или Камень мудрецов». Желая узнать мнение о пьесе, отец дал почитать ее переводчице Анне Васильевне Ганзен. Ганзен одобрила пьесу. Тогда отец предложил ее ТЮЗу, но ее не приняли, сказав, что их артисты не умеют читать стихи.

Написав роман «Прыжок в ничто», отец долго не мог придумать названия. Обычно он делал это после окончания работы. Но на этот раз он отнес рукопись без названия. Редактор предложил тому, кто придумает лучшее название, выдать премию. В конце концов придумал все ж таки сам автор, но премии не получил.

В 1935 году отец получил через Союз писателей ордер на две комнаты на Петроградской стороне на углу проспекта Либкнехта и Матвеевской в доме 51/2, в бывшей квартире писателя Житкова. Отец занял комнату поменьше, а мы, три женщины: бабушка, мама и я — большую.

Я очень грустила по Детскому Селу. Вспоминала рощу, через которую мы ходили на вокзал, крики ворон и дальние прогулки.

Пока, мы жили на Петроградской стороне с 1935 по 1939 год, отец почти не вставал с кровати, так как у него вновь обострилась старая болезнь и его уложили в гипсовую кроватку.

Гипс ему делали дома. Для этого приехали врач и медсестра.

Стоять без корсета, который он носил постоянно, отец не мог.

Поэтому его подвязали под мышки бинтами и подвесили между дверей на крюки. Намочив пропитанные гипсом бинты, врач стал его бинтовать. Как раз в этот момент я появилась на пороге и застыла от ужаса. Эта процедура произвела на меня такое угнетающее впечатление, что я со страхом бросилась назад, в нашу комнату. Мне тогда шел седьмой год, я была очень впечатлительна и долго не могла успокоиться. Впрочем, еще и сейчас эти воспоминания вызывают у меня угнетающее чувство. К счастью, сам отец относился к своей болезни не так мрачно. В те годы у нас особенно часто бывали врачи. Но, закованный в гипс от бедер и до самой шеи, отец оставался оптимистом. Шутил и рассказывал мне смешные истории. Впрочем, он занимался не только этим, он еще и писал, и содержал на это всю семью. Лишь только боли стихали, отец сразу же принимался за работу.

Его неподвижность пугала меня. В этом было что-то неестественное, и в какой-то период я даже отдалилась от отца.

Несмотря на мою эмоциональность, отец почему-то не вызывал у меня жалости. Я даже перестала входить к нему в комнату.

В то время наша семья сняла дачу под Лугой, в Толмачево.

Жили мы на хуторе. Места в то время там были глухие. В лесу можно было встретить и лису, и зайца. И я очень жалела, что отец не видит всех этих чудес. Но постепенно он вернул мое расположение, и я вновь с удовольствием усаживалась около него в кресло, чтобы послушать очередную сказку.

В 1936 году отцу дали путевку в Евпаторию, и мама поехала его провожать. В Евпатории отец был два раза. Первый раз из санатория его сопровождала медсестра, а во второй он приехал уже сам. Помню, мы с мамой поехали его встречать.

Взяли извозчика. Около вокзала я осталась сидеть в коляске, а мама пошла встречать отца на платформу. Сижу жду. Пассажиры выходят, а моих родителей все нет. Наконец вижу маму, а рядом с ней незнакомого мужчину. Пока они подошли ко мне, я все не могла никак узнать отца, такой он стал полный и румяный. Мама говорила, что таким она его помнила, когда они познакомились в Ялте. Поехали домой. Папа с мамой разговаривают, а я все смотрю на отца украдкой. Все мне не верится, что это он. Будто чужой мужчина. Даже неприятно как-то.

Отец очень любил детей, и дети любили его. В санатории он подружился с небольшой девочкой, дочкой одной из нянь.

Она часто навещала «дядю Беляева». Он вырезал ей из бумаги человечков- и отвечал на все ее вопросы. Однажды она спросила его: «Дядя Беляев, Чарля Чапля, какая она?» В те годы демонстрировались фильмы с участием Чарли Чаплина, о нем много говорили. Девочка не видела их, и имя артиста ассоциировалось у нее с какой-то птицей вроде цапли. Как-то она явилась в палату к отцу со странно оттопыренным животом. Оказалось, что она нарвала на клумбе цветы для дяди Беляева и спрятала их под платье.

В палатах не было звонков, и больным приходилось долго звать, пока не приходила няня. Отец не мог громко кричать, и мама купила ему окарино — небольшой фарфоровый инструмент, по звуку напоминавший флейту. Когда ему нужна была няня, он играл на нем, выбрав для этого старинную песенку со словами: «Давно моя лодка готова».

Как-то Александр Романович прочел в центральной газете статью о судебном процессе, происходившем в Буэнос-Айресе.

Судили профессора Сальватора, который с согласия родителей делал экспериментальные операции над индейскими детьми. Например, делал суставы рук и ног более подвижными.

Сальватора осудили на десять лет, обвинив его в том, что он искажает образ божий. Эта заметка натолкнула отца на мысль написать роман «Человек-амфибия». Этот роман наиболее известен читателям, так как издавался чаще других произведений и продолжает издаваться. По воле редакторов меняли названия глав, изменяли и самый текст. Маму это всегда возмущало, обижало. Отец относился к этому более спокойно.

Издавался сборник рассказов под названием «Борьба в эфире». Ждали выхода книжки, и вдруг приходит как-то отец домой и спокойно рассказывает о том, что редакция, ознакомившись с книгой, решила сократить ее объем. Вскоре после того, как из сборника было изъято несколько листов, сборник вышел в свет.

По причине своей болезни отец нигде не бывал. Ни в кино, ни в гостях. Но к нему приходило много интересных людей.

Как-то раз нас навестил его старый знакомый, дрессировщик и помощник В. А. Дурова. Он сообщил, что живет в одной квартире с интересным человеком; неким Томсоном, который хочет познакомиться с Александром Романовичем. И вот Томсон пришел. Это был пожилой, очень симпатичный человек. Он принес с собой большую папку с листами ватмана, на которых были зарисовки зорь, выполненных акварелью. Часа два мои родители смотрели его рисунки. Ни одна заря не походила на другую. Томсон рассказывал, что по соседству с ним есть дом с башней, удобной для наблюдения и зарисовок. Он получит разрешение пользоваться помещением этой башни. Там у него находились наготове краски, кисти, листы ватмана. Он спешил сделать набросок, пока не изменились краски, и уже дома дописывал этюд.

Однажды они с женой отправились в театр, и по дороге к трамваю Томсон увидел необыкновенный закат. Он бросился бежать к башне, словно за ним гнались. Отец прозвал Томсона «Человек, влюбленный в зори».

Мама рассказывала мне, что когда отец обдумывал новое произведение, то бывал очень рассеян. Даже знакомые обижались на него за то, что он не узнает их при встрече на улице.

Отец отвечал на это шутливо: «Я был увлечен собой». Бывали случаи, когда, собираясь куда-нибудь с мамой, он мог пройти мимо нее и захлопнуть перед носом дверь. Что однажды и случилось… Спустившись с лестницы, он спокойно двинулся в нужном направлении, забыв о своей спутнице. Пока мама снимала перчатку, чтобы открыть французский замок, он ушел довольно далеко. Когда мама, запыхавшись, догнала его, он, увидев ее, с удивлением спросил: «Где ты была, детка?» Но вот новое произведение обдумано. На листке бумаги действующие лица. Отец никогда не запоминал имена своих героев. Сигналом к началу работы была его фраза: «Ну, пиши, карандаш!» Зачастую отец диктовал маме без черновика, прямо из головы, делая это так, словно перед ним лежал готовый текст. После окончания всей работы отец проверял рукопись. Переделок никогда не бывало. Он говорил, что если он будет переделывать, то получится хуже. Здоровые писатели удивлялись его, если можно так сказать, производительности.

Из всех художников, иллюстрировавших произведения отца, он любил и- уважал Фитйнгофа, который умел читать произведения, был высококультурным и эрудированным человеком, благодаря чему хорошо знал стили эпох и никогда не допускал ляпсусов, которые случались с другими художниками. Был у отца такой случай. Если мне не изменяет память, то это произошло с художником Травиным, иллюстрировавшим папин роман «Последний человек из Атлантиды». Старая кормилица говорит своей воспитаннице, собирающейся на свидание, чтобы она приколола к груди розу, а художник изобразил ее с обнаженной грудью. Срочно надо было принимать какие-то меры — либо вычеркнуть розу из рукописи, либо художнику одеть девушку. Сталкивался отец и с такими художниками, которым приходилось долго разъяснять, что от них требуется, и даже самому делать наброски.

В то время в литературе основной важной темой считался технический прогресс. Все остальное имело второстепенное значение. В связи с этим рассказ «Звезда КЭЦ» был настолько сокращен, что превратился, по словам отца, в технический справочник. Отец хотел даже отказаться от этого произведения, но позже переработал его, увеличив до романа.

Как-то нас посетил один изобретатель со своей женой.

Он принес отцу для ознакомления статьи о своем изобретении. К сожалению, за давностью лет я уже не помню подробностей. Знаю только, что он вырезал на пластинках знаки различной формы: кружки, квадраты, треугольники, точки, тире, которые соответствовали определенным звукам. Каким должен был быть проигрыватель, на котором можно было бы прослушать эти пластинки, и какое они имели преимущество перед обыкновенными, я тоже не помню. Отец очень заинтересовался этим изобретением и попросил изобретателя оставить ему на время для ознакомления материал. И сказал: «Возможно, я введу его в какое-нибудь произведение. А я дам вам почитать что-нибудь из своих произведений». Вдруг его жена заявила: «Бывают такие, знакомятся с чужой работой, а потом выдают за свое». Всем стало неловко. Изобретатель даже не нашел, что сказать на это. Отец все-таки предложил ему прочесть только что вышедший роман.

Каждой вышедшей книги издательство выдавало автору 15 авторских экземпляров; первый экземпляр получала мама, как всегда, с автографом. Второй экземпляр был неприкосновенным. На нем отец писал: «Автору от автора». Третий предназначался читателям. Остальные книги раздавались друзьям и знакомым.

На Петроградской стороне мы прожили с 1935 года по 1938-й. За эти годы мы пережили много неприятных минут из-за нашей соседки. Как мама ни старалась наладить добрые соседские отношения, ничего не получалось. Летом 1938 года мы обменялись на Пушкин. У нас был тройной обмен, благодаря которому удалось выменять отдельную квартиру. Мы поселились на улице 1 Мая, в доме 21, во дворе кинотеатра «Авангард». Квартира состояла из пяти небольших комнат и вместительной кухни. Самая большая проходная комната была 14 метров. Отец жил в девятиметровой. В самой маленькой, четырехметровой комнате помещалась библиотека. Все ее стены были закрыты стеллажами. Много книг находилось и в комнате отца. В основном это были словари и энциклопедия Брокгауза в 86 томах, в зеленых кожаных переплетах с золотым тиснением. И вся Советская в синих кожаных переплетах с серебром.

Писал отец очень много. В голове у него всегда было столько идей, что если бы он мог, как герой его рассказов, доктор Вагнер, не спать, он бы, наверное, писал и по ночам. Творческих мук, по всей вероятности, он не испытывал и к тем, кто вымучивает каждую строчку, относился с сожалением и юмором. Помню, отец рассказывал, как однажды, пребывая в Доме творчества в городе Пушкине, придя вечером в номер, услышал, как кто-то за стеной ходит взад и вперед. Постоит и опять ходит. И будто стонет или тяжко вздыхает. Отец решил, что у соседа болят зубы, и посочувствовал ему, так как и сам нередко страдал от зубной боли. На второй и на третий день повторилось то же самое. «И что он не вырвет его?» — подумал отец с удивлением. Не помню, на который день отец не выдержал и решил справиться о своем соседе у горничной. Она ответила с почтением в голосе:

— Писатель он. Сочиняет.

Окончив рассказ, отец заметил:

— А сочинять-то, оказывается, трудно!

В детстве я не задумывалась о том, как отец пишет. И только став взрослой, поняла и оценила его труд. Из своих наблюдений я сделала вывод, что (больные мужчины гораздо нетерпеливее женщин. Стоит им заболеть ангиной или воспалением легких, как они чувствуют себя самыми несчастными. А у моего отца был костный туберкулез позвоночника, и он был годами прикован к постели. Месяцами видел перед собой только стены своей комнаты! От одного этого можно было впасть в уныние.

Как-то я смотрела киножурнал об одном научном эксперименте. К сожалению, я не помню ни автора, ни названия фильма, ни фамилии врача-экспериментатора. Осталось в памяти только, как ради эксперимента здоровый человек, врач, уложил себя на месяц в постель. Сперва он активно работал, читал научные труды. Через какое-то время он стал рассеян. Быстро утомлялся. Стал проводить время за чтением художественной литературы. Еще через некоторое время серьезные книги стали его утомлять, и он перешел на детективы, но и они утомляли его. Я смотрела этот фильм и невольно вспоминала отца.

И мне было непонятно, как он, лежа годами без движений, мог сохранить внутреннюю энергию, живость, интерес ко всему окружающему, работоспособность. Писал он ежедневно по нескольку часов в день. И только когда умудрялся простыть и схватить насморк, он давал себе выходной, заявляя при этом: «больной заболел».

Лежа в постели, он руководил моими играми, придумывал всякие забавы. А в то время, когда он мог подниматься, фантазия его была неиссякаема. Помню, однажды летом, жили мы тогда в Детском Селе на улице Жуковского, отец предложил мне пускать мыльные пузыри. Соломинок у нас не было, но отец очень ловко скрутил бумажные трубочки, разрезал их с одной стороны и загнул концами наружу. Открыв окно, мы уселись на подоконник. Я так усердно выдувала пузыри, что не заметила, чем занят отец. Вдруг мимо меня пролетел какой-то странный матовый шар. Потом еще и еще. Ребята, гулявшие во дворе, тоже заметили эти шары и побежали их ловить. Один мальчик протянул руку, пузырь коснулся его ладони, лопнул, и из него пошел дым. Мальчик даже вскрикнул от неожиданности. Оказалось, что отец пускал в пузыри дым от папиросы.

А то сказки своего сочинения начнет рассказывать. Вернее, даже не сказки, а одну бесконечную сказку вроде «Тысячи и одной ночи». И рассказывал он мне ее каждый вечер перед сном, в течение всей зимы.

Была такая сказка «Огниво». Так вот отец рассказывал мне ее, а потом, когда она кончилась, стал выдумывать новые приключения про солдата, которого стал называть Солдат Яшка Медная Пряжка. Много разных сказок прочла я в детстве, и русских, и других народов, но таких смешных чудес, как в папиной сказке, нигде не читала. Ну где можно прочитать про черта и чертиков, которые дружили бы с людьми? И о Бабе Яге, которая от старости разучилась колдовать и у нее все получалось наоборот? Смешная была сказка и удивительная. Чтобы ее не забыть, я ее записала, и, быть может, дети когда-нибудь прочтут ее.

Как-то в папиной комнате завелся мышонок, о чем папа и сообщил мне. Он рассказал, что видел, как мышонок выходил на середину комнаты, поводил усами, нюхая воздух. Садился на задние лапки и начинал приводить себя в порядок. Узнав о мышонке, бабушка хотела сейчас же поставить мышеловку, но мы с папой уговорили ее не делать этого. Папа предложил мне принести маленькое блюдечко с молоком и кусочки булки, которые я разложила у стенки, и, затаив дыхание, мы принялись ждать появления мышонка. Не помню, сколько раз я так высиживала, но наконец мое терпение было вознаграждено, и я увидела, как мышонок выбирался из норы, как принялся за угощение.

В тридцатые годы папа приобрел первый четырехламповый приемник. Для него это было большой радостью, так как отец был полностью отрезан от мира. Правда, он получал много газет и журналов, но разве это может сравниться с живым человеческим голосом. С возможностью при повороте тумблера перенестись в «неведомые» страны. Это доставляло отцу огромное удовольствие, а маму частенько выводило из себя, так как его блуждание в эфире наполняло всю квартиру свистом, треском и грохотом. Иногда раздавались обрывки музыки, незнакомая речь, после чего снова свист и звуковой глушитель: папа-па… Уже тогда отец мечтал о телевизоре, но не о таком, какие сейчас стоят в каждой квартире, а об аппарате, который можно было бы настроить на любое расстояние и увидеть любой уголок земли. Именно это желание он воплотил в романе «Чудесный глаз». К сожалению, рукопись на русском языке бесследно исчезла. Осталась только книга, переведенная на украинский язык, изданная в Киеве, которую я впоследствии снова перевела на русский.

В 1940 году из Одесской киностудии в Ленинград приехал кинорежиссер Ростовцев для привлечения ленинградских писателей к работе в кино. Отец предложил ему свой роман «Когда погаснет свет». Ростовцев остановился у нас, и они вместе с отцом стали писать сценарий. Что-то изменяли, потом возвращались к старому. А мама бесконечно перепечатывала исправленное. Изредка Ростовцев ездил в Ленинград. Закончив работу над сценарием, Ростовцев увез его в Одессу. Мы только получили аванс, как была объявлена война. Сообщение прекратилось. На этом все и закончилось. Только после войны мама написала в Одесскую киностудию, желая узнать о судьбе сценария, но никто ничего определенного ответить не мог, так как архив не сохранился, а новые сотрудники были не в курсе дела.

Была у отца скрипка. Старая, ремонтированная. Он купил ее в комиссионном магазине, в Пушкине. Был тогда такой магазин музыкальных инструментов почти против Гостиного двора на улице Коминтерна. Помню, там даже фисгармонию продавали. Папа сел и стал на ней играть. Меня это очень удивило. Инструмент ведь очень необычный, клавиши в четыре ряда.

Где и когда папа научился на нем играть — не знаю.

Перед самой войной отец стал подниматься с постели. Иногда даже на улицу выходил. В эти дни он и на скрипке играл.

Рояля у нас тогда уже не было, продали при переезде из Киева. Специального музыкального образования отец не получил, но на скрипке играл без нот, по памяти, такие сложные произведения, что я только удивлялась. Несмотря на болезнь, а может быть, именно из-за нее, у отца был строгий режим дня.

Ни в одном доме, где бы я ни была, я не встречала такого режима. Надо отдать должное моей бабушке, маминой маме, которая занималась нашим хозяйством. Не знаю, как уж она ухитрялась любой обед приготовить с такой точностью.

Когда мы были в Пушкине, обедали ровно в четыре часа.

А когда жили в Ленинграде, по-городскому — в шесть. После обеда отец никогда не писал; он говорил, что стоит ему начать, и он не сможет остановиться и будет писать всю ночь.

Поэтому послеобеденное время уходило на чтение газет и журналов, которые отец получал в большом количестве. В восемь часов вечера у нас был вечерний чай, после которого отец занимался со мной.

Вся наша семья, кроме меня, была музыкальна. Каждый умел на чем-нибудь играть. Отец владел двумя инструментами — скрипкой и роялем. Мама играла на гитаре и, кроме того, пела. У нее было лирическое сопрано. Бабушка играла на гитаре и на цитре.

Как-то ко дню рождения мне сшили новое платье. В 30-е годы это было событием, не то, что для современных детей.

Материал было трудно достать. Выстаивали часами. Надела я новое платье, выхожу к отцу и спрашиваю: — Ну как?

— Что? — не понимает он.

— Посмотри, — выпячиваю я грудь, — видишь?

— Тебя вижу.

— А платье? — спрашиваю я с обидой.

— И платье вижу.

— Красивое?

— Красивое.

— Новое, — объясняю я.

— В самом деле? — удивляется отец.

Да что уж говорить обо мне, если он никогда не замечал, что надето на маме. Иногда она у него пыталась спросить совета, что ей лучше надеть в театр, на что он ей шутливо, но всегда неизменно отвечал:

— Во всех ты, душечка, нарядах хороша!

Мой отец был таким фантазером, что теперь, вспоминая его рассказы, я начинаю сомневаться в их правдивости. Как-то отец рассказывал мне о дарвиновском «Происхождении видов».

И, как бы продолжая высказывания Дарвина, сообщил, что люди, происшедшие от обезьян, некоторое время были еще хвостатыми. Только хвосты их почему-то не сгибались, и для того, чтобы сесть на землю, им приходилось делать в земле дырку, в которую они могли всунуть свой негнущийся хвост. В эту «гипотезу» я верила довольно долго, у меня и мысли не возникало, что это фантазия отца. Посетителей у отца бывало много: писатели, ученые, молодые, начинающие авторы, студенты и школьники. С каждым из них отец находил контакт и интересующую обе стороны тему. Многие из них привозили или присылали по почте на суд отцу свои произведения. А один раз какой-то студент прислал отцу несколько тем для фантастических рассказов, прося за них заплатить. Отец ответил ему, что в темах недостатка никогда не испытывает. Наоборот, мог бы даже поделиться с кем-нибудь. Ввиду этого и денег не выслал.

Перед войной, в году сороковом, к отцу приходили ученики из пушкинской саншколы. Они решили поставить спектакль по роману отца «Голова профессора Доуэля» и хотели посоветоваться с отцом. Отец заинтересовался и попросил ребят показать ему несколько отрывков из спектакля. Игру их принял горячо, тут же подавая советы. Показывал, как надо сыграть тот или иной кусок. На спектакль мы были приглашены всей семьей, но пошли только вдвоем с мамой. Саншкола была от нас довольно далеко, в Новой деревне, автобусы в то время не ходили, а пешком отец дойти не мог. Тогда я была в восторге от спектакля. Мы с мамой очень жалели, что отец не смог его посмотреть.

А однажды к отцу пришли дети из интерната для трудновоспитуемых, который находился около Софии, в помещении бывшей гимназии. Воспитатель, который собирался привести ребят, предупредил отца, чтобы он на всякий случай убрал все мелкие предметы. Но отец не сделал этого. И когда ребята ушли, все осталось на своих местах. При их беседе я не присутствовала. Не знаю, о чем они говорили, только тишина стояла у отца в кабинете такая, словно никого там не было.

Перед самой войной отца. положили в больницу. Ему должны были удалять камни из мочевого пузыря. В больнице он познакомился с мальчиком из детского дома, у которого не было родных. По рассказам отца, мальчик был похож на растрепанного воробья. Звали его Гоша. За то время, что они лежали вместе, Гоша очень привязался к отцу и очень жалел, что они расстаются. И тут отцу пришла мысль усыновить Гошу. О чем он и сказал мальчику. Не знаю, что бы получилось из этого, ведь он даже не посоветовался с мамой. Однако сбыться этому так и не удалось, так как началась война, поезда перестали ходить в Ленинград, и мы потеряли Гошу из виду. Помню только, что в своем последнем письме он обижался на отца за то, что тот не выполнил своего обещания. Не сбылись и мои мечты иметь брата.

Вспоминается мне одно необычное знакомство. Несмотря на свой почтенный возраст, — отцу тогда шел пятьдесят четвертый год, отец оставался на редкость любознательным и даже любопытным. Не знаю, где он выкопал этого старика, только стал ходить к нам Ахалай-Махалай — высокий дородный семидесятилетний старик со здоровым румяным лицом. Звали его, конечно, иначе, это отец прозвал его так. Когда-то в цирке отец видел фокусника, который, перед тем как извлечь что-то из ящика, водил над ним руками, повторяя при этом: «Ахалай-Махалай». Действия старика напоминали отцу этого фокусника, в связи с чем он и назвал его так. Так вот, Ахалай-Махалай обладал якобы чудодейственной исцеляющей силой, которая была в его руках. Он даже приборчик смастерил для того, чтобы демонстрировать силу своего магнетизма, как он ее называл.

Приборчик напоминал самодельный компас без делений. Вокруг компаса, в подставку, было вставлено несколько вертикально стоявших палочек. Вот и все. Сила магнетизма определялась быстротой вращения стрелки. Делалось это так: Ахалай-Махалай обхватывал компас двумя ладонями, соединяя руки концами пальцев у запястья. Как только круг был замкнут, стрелка начинала вращаться. Когда он менял- руки, поворачивая к себе другую руку, стрелка начинала крутиться в обратном направлении. Он предложил и мне проверить свои силы. У меня стрелка тоже вращалась, но совсем медленно. Так вот, этот старик рассказывал, что он вылечил себя от аппендицита. Привезли его в больницу с острым приступом, но операцию почему-то сразу делать не стали, отложив ее до следующего утра. Уже зная о том, что в его руках таится некая сила, Ахалай-Махалай положил руки на голый живот и продержал их так до утра.

Сначала боль была острой, почти нестерпимой. Потом стала затихать и, наконец, совсем прекратилась. А утром, когда пришли врачи и осмотрели его, то никакого аппендицита не признали.

Так и выписали его. Лечил он и других. У отца был застарелый спондилит. Надежды на его излечение не было никакой. Да и не мог отец поверить в исцеление. Но испытать действие магнетизма решил. Делалось это так: отец ложился на живот, «целитель» прикладывал к его спине обе ладони. Когда он, по его словам, начинал чувствовать в пальцах покалывание, то начинал медленно опускать руки вниз. Ниже, ниже и наконец тряс кистями, словно что-то стряхивая. При этом неизменно раздавался треск, как от разряда электричества. И так проделывал он в течение пятнадцати минут несколько раз. Отец уверял, что после сеанса боли в спине значительно уменьшались. Несмотря на свой возраст, я отнеслась к этому скептически, и мне было даже стыдно, что отец может говорить об этом серьезно. Тем не менее я согласилась, Я абсолютно не верила ничему и была удивлена, почувствовав в ноге от рук старика покалывание, как от слабого тока. Когда же он опускал руки к кончикам пальцев, то покалывание двигалось вниз. И так же, как у отца, следовал затем разряд. И все ж таки от последующих сеансов я категорически отказалась, считая все это глупостью. Потом Ахалай-Махалай перестал ходить и к отцу.

Много лет назад, когда отец был еще студентом, он попал на концерт, одним из номеров которого было угадывание предметов, предлагаемых зрителями. На сцену выходили двое мужчин. Один становился спиной к зрителям, другой ходил по рядам, собирая различные предметы. Возвратившись на сцену, он брал в руку один из предметов и начинал задавать вопросы своему партнеру, стоящему спиной к зрителям. Задавал быстро несколько вопросов, не ожидая ответа. А когда умолкал, угадывающий безошибочно называл предмет. Номер имел у зрителей большой успех. Артистам неистово хлопали, считая их чуть ли не ясновидцами. Отца заинтересовал этот фокус, и ему захотелось разгадать его. Для этого, отец стал посещать концерты ежедневно. Внимательно прислушиваясь к задаваемым вопросам, он обратил внимание, что они однотипны и постоянно повторяются. Из этого следовало, что шифр был в самих вопросах. Причем ответить, какой предмет в руке у ведущего, артист мог только после последнего вопроса. Тогда отцу пришла мысль, что ключ не во всей фразе, а только в начале, вернее в первой букве первого слова. Проверив это, он убедился, что прав. Предметы, которые предлагали зрители, были однотипны: носовой платок, очки, билет, кошелек, и т. д., но, в сущности, их было не так и много. Поэтому можно было пользоваться одними вопросами. К примеру, у ведущего были в руке очки. В этом случае он задавал примерно такие вопросы: «Отчего вы молчите? Что вы можете сказать? Как это называется? Итак, что это такое?» Удовлетворив свое любопытство, отец решил подшутить над артистами. Собираясь на следующий день на концерт, отец взял с собой маленькую фигурку Наполеона.

Я ее хорошо помню. Она была серебряной и когда-то украшала пробку. В старое время было принято украшать пробки разными фигурками, серебряными, металлическими или фарфоровыми. У каждой фигурки был металлический стержень, который втыкался в пробку для бутылки. У Наполеона давно отвалился стержень, и он стал самостоятельным предметом и стоял у отца на письменном столе как статуэтка. Так вот, прихватив его, отец направился в театр. Когда ведущий стал ходить по рядам и собирать вещи, отец протянул статуэтку. Необычный для театра предмет смутил ведущего, он явно не хотел брать его и сделал вид, что не заметил протянутой вещи. Но отец настойчиво протягивал руку и, когда артист прошел мимо, спросил нарочито громко: «А почему вы у меня не берете?» — обратив этим на себя внимание. Артисту ничего не оставалось, как взять Наполеона и начать задавать вопросы. Делал он это несколько медленнее, чем обычно, с паузами, так как предмет был необычен и слово имело много букв. Отцу казалось, что все зрители уже разгадали секрет фокуса, но он ошибся. Даже после того, как ведущему пришлось подсказать «ясновидцу», что это статуэтка, восхищение зала не уменьшилось, а возросло. Вот этому-то фокусу и научил меня отец. И когда ко мне приходили подруги, мы показывали его. Даже спустя тридцать и сорок лет этот фокус вызывал удивление и восторг.

Помню, как-то у папиной настольной лампы разбился абажур, а в продаже их не было. Недолго думая, отец смастерил его из матовой кальки, по которой заплясали смешные человечки-силуэты из черной светонепроницаемой бумаги.

Однажды он смастерил проекционный фонарь для просмотра открыток. В его устройстве было несколько зеркал, трубка из картона и вставленное в нее увеличительное стекло. Фонарь ставился прямо на настольную лампу, включался свет. В прорезь фонаря вставлялась открытка, проекцию которой можно было видеть на стене. Аппарат был примитивный, но работал исправно.

Когда началась война, Союз писателей предложил отцу вместе с семьей эвакуироваться, но отец был еще так слаб после операции, что отказался. Если бы он мог предвидеть, что немцы так скоро возьмут Пушкин, то, наверное бы, все ж таки решился ехать. Но у него даже мыслей таких не возникало. Он все повторял, что немцев не допустят к Ленинграду.

Многие соседи из нашего двора эвакуировались, уехали в Ленинград. Наш дом, в котором мы жили, считался домом-угрозой. Между вторым и третьим этажами у него образовалась трещина. Отец написал даже об этом заметку в пушкинскую газету. И как только начались бомбежки, мы перебрались в соседний дом, в квартиру наших знакомых, уехавших в Ленинград и оставивших нам свои ключи.

17 сентября 1941 года — этот день запомнился мне на всю жизнь — мы сидели всей семьей за столом и пили чай.

Вдруг раздался страшный гул, дом затрясся как в лихорадке.

Звенели стекла. Отец первым выскочил из-за стола и крикнул:

— Скорей, скорей! — бросился в переднюю.

Мама выбежала последней и, схватившись за ручку, тщетно пыталась удержать рвущуюся из рук дверь. Раздался ужасный грохот. Потом сразу наступила такая тишина, словно все вокруг перестало существовать. Мы все были, словно мукой, обсыпаны мелом, в воздухе плавала белая мгла. Мы вернулись в комнату: окна были выбиты, люстра лежала на столе среди разбитой посуды. Пол был усеян битым стеклом и кусками штукатурки. Когда мы открыли выходную дверь и вышли на площадку, то от пелены пыли не увидели лестницы. И мне показалось, что ступени провалились и нам теперь не спуститься. Хотя все стихло, отец уговорил нас пойти в убежище, которое находилось у нас во дворе. Когда мы вышли во двор, то увидели огромную воронку от авиационной бомбы, которая упала перед самыми окнами дома, в котором мы раньше жили. Как ни странно, дом выстоял, только в нем, как и во всех соседних, вылетели все стекла и перекосились двери. Позже, уже после нашего отъезда, он был все ж таки разбит до основания и от него остался только фундамент, на основе которого был позже возведен новый дом, но уже не четырех-, а трехэтажный. Сейчас на этом доме мемориальная доска, которая гласит, что в этом доме с 1938 по 1941 год жил писатель Беляев.

Чугунные ворота были сорваны с петель и так смяты, словно они были из тонкой проволоки. В убежище, куда мы пришли, было полно народа, душно, пахло керосином. Кто сидел, кто лежал на матрацах, прислушиваясь к канонаде. Какая-то беззаботная компания из нескольких человек при свете коптилки играла в карты. Только мы сели на узкую длинную скамью, как около убежища что-то грохнуло, но разрыва не последовало.

Мама открыла дверь и выглянула наружу. Около самого выхода лежал огромный бронебойный неразорвавшийся снаряд.

Опять мы остались живы. Если бы он разорвался, нам несдобровать, ведь убежище могло спасти нас разве что от осколков.

В это время мама заметила, что из глубины двора к убежищу приближаются двое в сером, с автоматами в руках. Это были немцы. Заглянув в дверь убежища, они скомандовали: раус, раус! Домой мы не вернулись, а пошли в подвал дома, когда-то принадлежащего богатому купцу Кокореву, что находился на Московской улице, к которой примыкал наш двор. Говорили, что Кокорев был болен проказой и жил в доме один. Дом был красивый, впрочем, он стоит еще и сейчас, облицованный светлым кафелем. Огромные окна из зеркального стекла в палец толщиной. Внутренние двери из черного дерева, инкрустированные перламутром. На площадке лестницы большой витраж мадонны с ребенком на руках из цветного стекла. До того как мы пришли в этот дом, туда попала авиационная бомба, но, не разорвавшись, застряла между этажами. В подвале было много народу, преимущественно из нашего двора. Это были старики, женщины и дети. До войны в этом доме был сельскохозяйственный институт и общежитие. Из служащих осталась только одна кладовщица. И хотя в городе были немцы, она чувствовала себя ответственной за вверенное ей имущество и следила, чтобы ничего не пропало. Она пустила нас в кладовую, где хранились ватные тюфяки, на которых мы и расположились где-то под потолком.

Прожив в кокоревском доме с неделю, мы вернулись в свой двор, но уже в другую квартиру, окна которой выходили на улицу 1 Мая и при взрыве бомбы уцелели. Это была квартира моей подруги, уехавшей с семьей в Ленинград.

Как-то отец, выходивший зачем-то на улицу, привел к нам гостей. Это был профессор Чернов с подростком сыном. В профессоре мама узнала своего попутчика, с которым часто встречалась в поезде, когда ездила по делам в Ленинград. При встрече они здоровались и перебрасывались фразами, но друг другу не представлялись. Сыну было лет 14–15. Оказалось, что он был поклонником отца. Где познакомился отец с Черновым, не знаю, так как дел у него в городе не было и выходил он из дому редко. Мужчины стали почему-то вдруг спорить о том, кто из них раньше умрет. И каждый уверял, что он войну не переживет.

Много лет прошло после той тяжелой зимы, но, наверное, никогда не изгладятся из памяти события тех дней.

В городе не работала канализация, бездействовал водопровод. За водой приходилось выходить на пруд, который находился от нас в двадцати минутах ходьбы. Эта обязанность лежала на маме. У бабушки было больное сердце, я передвигалась на костылях. Об отце и говорить нечего. Был как-то такой случай. Зачерпнув воды, мама пошла домой, но почти у нашего двора ее встретил немец с пустым ведром. Ничего не говоря, он взял у мамы ведро и перелил воду к себе. Маме ничего не оставалось, как повернуться и идти снова к пруду. Когда она подошла к месту, где только что брала воду, то не узнала его — все было черно от разорвавшегося снаряда. Судьба оказалась милостивой к маме и на этот раз.

В ту зиму, как известно, стояли страшные морозы. И снегу выпало как никогда много. Чистить его было некому, так что во дворах и на улице лежали сугробы выше коленей. Только тропинки были протоптаны. Иногда, чтобы не ходить за водой на пруд, мы топили снег. Только его надо было собрать очень много.

Жители нашего двора понемногу куда-то перебирались, и дома совсем опустели. Наши нижние соседи перед отъездом сделали нам шикарный подарок — подарили полбочки квашеной капусты. Была она кисловата и не особенно вкусна, но мы были рады и этому. Наши продуктовые запасы понемногу истощались, и мы начали голодать. Отец стал сдавать первый. Хотя он ел до войны очень мало, но пища была питательной. Кислая капуста и лепешки из картофельной шелухи, которую выпрашивала бабушка на немецкой кухне, не могли заменить этого.

В городе был объявлен комендантский час. После четырех часов вечера нельзя было появляться на улице. Раньше мы жили в доме окнами во двор. Теперь наши окна выходили на улицу.

На углу, почти против наших окон, стоял столб со стрелкой «переход». На этом столбе немцы вешали «провинившихся» жителей, созывая прохожих посмотреть на возмездие.

Отец стал пухнуть и с трудом передвигался. В конце декабря 1941 года он слег, а 6 января сорок второго скончался.

Похоронить покойника было нелегко, и, чтобы сделать это, маме пришлось долго хлопотать. В городской управе зарегистрировали смерть отца, там же мама получила гроб. Но отвезти его на кладбище было не на чем. А кладбище находилось от нас далеко, за Софией. Во всем городе была всего одна лошадь, и надо было ждать, когда она освободится. Мама положила отца в гроб, и они с бабушкой вынесли его в соседнюю пустующую квартиру. Через несколько дней его кто-то раздел. Он остался в одном белье. Тогда мама обернула его в одеяло, невольно вспомнив его шутливое пожелание. Как-то он сказал: «Когда я умру, не надо ни пышных похорон, ни поминок. Заверните меня просто в газету. Ведь я литератор и всегда писал для газет».

Почти все так и получилось.

Пока мама достала от врача свидетельство о смерти, пока сделали гроб, ждали лошадь, прошло две недели. В городскую управу приходилось ходить ежедневно. Как-то, придя туда, она услышала кто-то говорил: «Профессор Чернов умер». И она подумала, что было бы неплохо похоронить их рядом. В дверях мама столкнулась с женщиной и почему-то подумала, что это жена Чернова. И не ошиблась. Они познакомились и договорились, что, как только мама достанет лошадь, они вместе отвезут своих покойников на кладбище. Чернова обещала сходить выбрать место. Наконец мама достала лошадь, и они поехали.

Всю дорогу где-то рядом рвались снаряды, гудели самолеты.

Комендант кладбища принял покойников и поставил их в склеп, как он сказал, временно. За место на кладбище было уплачено в управе, а могильщики брали за работу продуктами или вещами, которые они ходили куда-то менять. Когда женщины приехали, никого из них не было. Умирало столько, что могилы не успевали рыть. На кладбище в то время находилось непохороненными около трехсот покойников. Ими были забиты все склепы. Лежали все без гробов. Кто завернутый в одеяло, кто в рогожу, а кто и в одном белье. Лежали друг на друге, как дрова. После этого мама еще раз приходила на кладбище, но отец все еще не был похоронен. Мама рассказала коменданту, что ее муж был известным писателем, и очень просила похоронить его не в братской могиле, а рядом с профессором Черновым. Комендант пообещал выполнить ее просьбу.

Ровно через месяц после смерти Александра Романовичи немцы вывезли нас в Польшу. Через много лет, когда мы смогли вернуться в родной город, мы съездили на Казанское кладбище. Коменданта уже не было, но оказалась жива сторожиха, которая показала нам место захоронения отца. Рядом с ним была могила профессора Чернова. Комендант выполнил свое обещание. В настоящее время над могилой отца стоит белый обелиск с надписью: «Беляев Александр Романович». Ниже изображена раскрытая книга, на листах которой написано: «Писатель-фантаст». И лежит гусиное перо.

Прошло уже сорок лет со дня его смерти, а я все еще вижу его умное лицо, вдумчивые глаза. Таким он мне и запомнился на всю жизнь.

https://fantlab.ru/edition19133

О детстве отца я знаю по его многочисленным рассказам.

Как и все мальчишки, Саша увлекался приключенческой литературой. Начитавшись таких книг, он жаждал сам что-то открывать, с кем-то бороться, кого-то спасать. Но в городе, где он жил, никаких тайн не было. Приходилось их искать. Однажды, лазая с ребятами по песчаному обрыву, Саша обнаружил узкий проход. Вернее, даже не проход, а трещину. Фантазия его разыгралась. Он видел перед собой пещеру, кости пещерных жителей, древнюю утварь. Не медля ни минуты, он устремился в неведомую глубину, увлекая за собой товарища. Путь был труден, продвигаться приходилось боком. Кроме того, было совершенно темно. Саша был так уверен, что за узким проходом их ждет пещера, что когда они оказались в просторном помещении, он нисколько не удивился. Товарищ его явно трусил, несколько раз предлагал вернуться, но исследователь был неумолим.

Он сказал:

— Если хочешь, можешь возвращаться, а я иду дальше.

Впереди был тот же мрак, позади узкая полоска света. Вытянув вперед руки и нащупывая ногами почву, Саша храбро устремился вперед навстречу неизвестности. Через некоторое время он на что-то наткнулся. Подпав под влияние своей фантазии, Саша не сразу сообразил, что это за предмет. Он ожидал найти здесь что угодно: скелеты, статую Будды, копья, стрелы. Но перед ним, как ни странно, стоял обычный бочонок.

Все еще надеясь на чудо, Саша отодвинул тяжелую крышку и сунул в него руку…

Товарищ, привлеченный шумом, настороженно спросил:

— Ну, что там?

Саша молчал. Потом раздался аппетитный хруст и его не совсем внятный ответ:

— Огурцы.

— Врешь?! — не поверил товарищ.

— На, — Саша протянул на голос руку.

— А как же они протащили бочку через такой проход? — удивился товарищ.

— Наверное, тут есть где-нибудь другой выход, — трезво предположил Саша.

Недалеко от бочки стоял стол, покрытый клеенкой, рядом лежало несколько ящиков. И вдруг ребята заметили маленький лучик света. Когда они подошли к нему, то поняли, что пробивается он из обыкновенной замочной скважины.

Боясь упустить первенство, Саша приник глазом к скважине и увидел знакомую поляну, аллею и кусочек беседки. Все это находилось в городском саду, а пещера оказалась простым складом, где хранились продукты летнего ресторана. Разочарованные ребята вылезли тем же путем из пещеры и пошли искать новые тайны.

Дело было под праздник Ивана Купалы. В этот день принято было искать клады. Существовало такое поверье, что ночью перед кладом загорается огонек. Об этом можно и у Гоголя прочесть в повести «Вечер накануне Ивана Купалы». К этому дню Саша приготовил все заранее: достал старый глиняный горшок, насыпал его доверху черепками, а поверх них положил медяки. Все это он зарыл на кладбище, а когда стемнело, зажег над «кладом» свечу. Придя на свою улицу, он повел разговор о кладах, а потом предложил пойти их искать. Несколько парней ухватились за его предложение и, сейчас же взяв лопаты, двинулись к кладбищу. Незаметно Саша довел их до нужного места, и вот уже один из них закричал:

— Братцы, посмотрите, огонь!

— Где, где? — раздались голоса.

— Да вон, там.

Все зашумели и смолкли. Вроде бы и не верили все в клады, а вот увидели на самом деле и страшно стало. Ноги будто к земле приросли. Саша подбадривал их, торопил. Он боялся, что свеча может догореть. Потихоньку подошли к огоньку. А свеча и впрямь уже догорала. Еще бы немного, и никто ее не заметил.

Принялись копать. Вдруг чей-то заступ стукнулся о что-то твердое. Ребята переглянулись и принялись рыть еще быстрее. И вот из земли показался горшок.

— Тащи его, тащи! — послышалось со всех сторон.

Когда горшок вытащили и поставили на могильную плиту, у всех вырвался вздох облегчения. Клад решили делить здесь же, на месте. Но когда высыпали содержимое горшка, всех, кроме Саши, постигло разочарование. А Саша стоял в сторонке и смеялся. Услышав его смех, ребята поняли, что это шутка, его рук дело.

С самого детства отец любил театр. Часто под его руководством устраивались домашние спектакли. Отец был и драматургом, и режиссером, и артистом. Перевоплощался он молниеносно. И роли играл любые, даже женские. Смоленск в те времена был невелик, и скоро весь город знал о театре Беляева. Постепенно домашний театр стал кочевать. Играли то у одних знакомых, то у других. А потом пытались гастролировать в других городах. В те времена не требовалось особых разрешений на выступления. Каждый, кто хотел, мог арендовать помещение и ставить свои спектакли. Успех не всегда сопутствовал труппе, театр прогорал, и артистам не хватало денег даже на обратный путь. Домой возвращались по шпалам железной дороги. Но деньги не были самоцелью. Главное было играть. И друзья вновь и вновь отправлялись на гастроли.

Однажды в город приехала столичная труппа, руководил которой Станиславский. Отец не пропускал ни одного спектакля. И вдруг один из ведущих актеров охрип. Заменить его оказалось некем, и на афишах появилось объявление: по болезни актера спектакль отменяется. Приезд столичных артистов был не таким уж частым явлением, и все театралы были чрезвычайно огорчены случившимся. Поговаривали, что труппа собирается покинуть Смоленск. Отец был этим опечален не меньше других. И вот однажды вечером, когда отца не было дома, к ним зашел высокий худощавый мужчина в пенсне и сказал, что он хочет видеть Александра Романовича. Хотя отец был в ту пору уже взрослым, у матери привычно екнуло сердце. «А не натворил ли чего Саша?» — подумала она. Отца нашли. Он провел посетителя к себе в комнату и долго с ним разговаривал. После его ухода отец сообщил, что это был Станиславский и что он просил его заменить заболевшего артиста. Дня через два он уже будет играть в спектакле. Мать даже руками всплеснула.Мыслимое ли дело играть в труппе со столичными актерами! Попробовала отговорить сына, но он только смеялся.

— Не бойся, все будет хорошо.

— А когда же ты роль выучишь?!

— Выучу!

Спектакль прошел блестяще. Смоляне горячо встретили своего земляка и долго аплодировали ему. После этого отец сыграл еще в нескольких спектаклях, пока труппа не закончила свои гастроли и не отбыла в столицу. Станиславский предлагал отцу остаться в его труппе, но тот почему-то отказался.

Из истории своего пребывания в театре отец рассказывал мне несколько любопытных случаев. Вот один из них. Отец играл бедного студента. На сцене декорации дешевой меблированной комнаты, рваные обои. Входит хозяйка и начинает стыдить студента за то, что он задолжал ей за комнату. Отец должен был уже отвечать ей, но в это время начал падать наспех сбитый задник. Не растерявшись, отец подбежал к нему и задержал падение. А хозяйке вместо реплики крикнул:

— В комнате уже стены падают, а вы за нее плату требуете! Занавес закрыли под дружный смех и аплодисменты зрителей.

Отец был увлекающейся натурой. Все хотел испытать, всему научиться.

С детства отец мечтал о полетах, но не на каких-то аэропланах, хотя и это было в то время в диковинку, а просто так, парить в свободном полете, как птица. Но для этого нужны были крылья, и он мастерил их из различного материала. В одном из многочисленных вариантов были веники, которые он привязывал к рукам, пытаясь взлететь. Прыгал с отцовским зонтом с крыши. И только будучи студентом, поднялся в воздух на маленьком аэроплане.

Отец рассказывал, что это был даже не полет, а скорее, скакание по кочкам. Машина была далека от совершенства и так чутка, что переворачивалась в воздухе от чиха авиатора.

Дальнейшую жизнь отца, вплоть до того времени, как я стала себя помнить, я представляю довольно смутно. Знаю только, что он окончил семинарию, затем Ярославский лицей. Несколько лет работал присяжным поверенным. В молодости играл на скрипке в цирковом оркестре. После революции, в двадцатые годы, был инспектором милиции. Заведовал библиотекой в городе Ялте. Был воспитателем детского дома. Рисовал декорации для театра. Служил в Наркомпросе в качестве юрисконсульта.

Несмотря на свои успехи в юриспруденции, отец все больше увлекался литературой, и в конце концов она стала его единственным занятием. Писал отец очень много. В голове у него всегда было столько идей, что, если бы он мог, как герой его рассказов доктор Вагнер, не спать, он бы, наверное, писал по ночам.

В детстве я не задумывалась над тем, как отец пишет. И только став взрослой, поняла и оценила его труд. Из своих наблюдений я сделала вывод, что больные мужчины нетерпеливее женщин. Стоит им заболеть ангиной или воспалением легких, как они чувствуют себя самыми несчастными. А у моего отца был костный туберкулез позвоночника, и он годами был прикован к постели.

Месяцами видел перед собой только стены своей комнаты! От одного этого можно было впасть в уныние.

Как-то я смотрела киножурнал об одном научном эксперименте. К сожалению, я не помню ни автора, ни названия фильма, ни фамилии врача-экспериментатора. Осталось только в памяти, как ради эксперимента здоровый человек, врач, уложил себя на месяц в постель. Сперва он активно работал: проверял свои работы, читал научные труды. Через какое-то время он стал рассеян. Быстро утомлялся. Стал проводить время за чтением художественной литературы. Еще через некоторое время серьезные книги стали его утомлять и он перешел на детективы, но и они утомляли его. Я смотрела этот фильм и невольно вспоминала отца. И мне стало непонятно, как мог он, лежа годами без движения, сохранять внутреннюю энергию, живость, интерес ко всему окружающему, работоспособность.

Писал он ежедневно, по нескольку часов в день. И только когда умудрялся подхватить насморк и у него поднималась температура, он делал себе выходной, заявляя при этом: больной заболел.

Идея романа «Голова профессора Доуэля» пришла отцу именно тогда, когда он лежал, скованный гипсом.

Вокруг него были привычные вещи. Он видел их, но не мог достать. Не мог подняться, сесть. И несмотря на это, я не помню, чтобы у него было плохое настроение. Лежа в постели, он руководил моими играми, придумывал всякие забавы. А в то время, когда он мог подниматься, фантазия его была неиссякаема. Помню, однажды летом, жили мы тогда в Детском Селе на улице Жуковского, отец предложил мне пускать мыльные пузыри. Соломинок у нас не было, но отец очень ловко скрутил бумажные трубочки, разрезал их с одной стороны и загнул концами наружу. Открыв окно, мы уселись на подоконнике. Я так усердно выдувала пузыри, что не заметила, чем занят отец. Вдруг мимо меня пролетел какой-то странный матовый шар. Потом еще и еще. Ребята, гулявшие во дворе, тоже заметили его и побежали ловить. Один мальчик протянул руку, пузырь коснулся его ладони, лопнул и из него пошел дым. Мальчик даже вскрикнул от неожиданности. Но потом стал снова ловить шары с дымом. Я посмотрела на отца. Оказалось, что он пускал в пузыри дым из папиросы. А то бывало из носового платка сделает человечка. Или рисовать со мной сядет. Нарисует какой-нибудь крючочек, закорючку или волнистую линию и предлагает мне остальное самой дорисовать. Или сказки своего сочинения рассказывает. Вернее, даже не сказки, а сказку бесконечную, вроде «Тысячи и одной ночи». И рассказывал он ее мне каждый вечер, перед сном, в течение всей зимы.

Кто не читал или не видел в кино сказку «Огниво», про бывалого солдата? Так вот, отец рассказывал ее мне, а потом, когда она кончилась, стал выдумывать новые приключения про солдата, которого стал называть Солдат Яшка — Медная пряжка. Много всяких сказок прочла я в детстве, и русских, и других народов, но таких смешных чудес, как в папиной сказке, нигде не читала. Ну где можно прочесть про чертей и чертиков, которые бы дружили с людьми? И о Бабе-Яге, которая от старости разучилась колдовать и у нее все получалось наоборот? Смешная была сказка и удивительная.

Пока мы жили на Петроградской стороне, отец почти не вставал с кровати, так как у него снова обострилась старая болезнь и его уложили в гипсовую кровать. Гипс ему делали дома. Для этого приехала целая бригада: врач, сестра и санитарка. Намочив пропитанные гипсом бинты, врач стал бинтовать его. Как раз в этот момент я появилась на пороге. Эта процедура произвела на меня угнетающее впечатление, и я со страхом бросилась назад, в нашу комнату. Мне тогда шел всего седьмой год. К счастью, сам отец относился к своей болезни не столы мрачно.

В те годы у нас особенно часто бывали врачи. Но, закованный от бедер до самой шеи в гипс, отец оставался оптимистом. Шутил и рассказывал мне смешные истории.

Впрочем, он не только рассказывал, но и продолжал писать и содержал благодаря этому всю нашу семью.

В тридцатые годы папа приобрел первый четырехламповый приемник. Для него это было большой радостью, так как отец был полностью отрезан от мира. Правда, он получал много газет и журналов, но разве это могло сравниться с живым голосом, с возможностью при повороте тумблера перенестись в неведомые страны. Это ему доставляло удовольствие, а маму частенько выводило из себя, так как его блуждание в эфире наполняло нашу квартиру свистом, треском и грохотом. Иногда раздавались обрывки музыки, незнакомая речь, после чего снова раздавался свист и звуковой глушитель: па-па-па-па… Уже тогда отец мечтал о телевизоре. Не о таком, какие стоят сейчас в каждой квартире, а об аппарате, который можно было бы настроить на любое расстояние и увидеть любой уголок земли. Именно это свое желание он воплотил в романе «Чудесный глаз».

Перед самой войной отец стал подниматься с постели. Иногда даже на улицу выходил. В эти дни он и на скрипке играл. Рояля у нас тогда уже не было, продали при переезде из Киева. По рассказам мамы, когда я была совсем маленькой, чтобы убаюкать, меня клали на рояль, на большую подушку. Отец играл колыбельные, и я засыпала. Специального музыкального образования отец не получил, но на скрипке играл без нот, по памяти такие сложные произведения, что я только удивлялась.

Несмотря на солидный возраст, отец не утратил способности жить детскими интересами. В основном, мы общались по вечерам. Это время принадлежало мне. Иногда мы во что-нибудь играли, но чаще всего отец читал вслух. Иногда послушать приходили мама и бабушка. Обе занимались каким-нибудь рукоделием. Бабушка чинила. Мама вышивала. В то время были модны вышитые вещи. И дома было уютнее от белых чехлов на диване и на креслах, от вышитых подушек и занавесей. Больше всего я любила слушать страшные истории. Читал отец классически, как настоящий артист. Каждый герой имел у него свой голос, интонацию, произношение. Все это создавало иллюзию, будто читает не один человек, а несколько.

Помню, когда мама принималась мне читать, я сердилась и просила ее читать так, как отец. Но мама не умела, а я не верила ей и обижалась. И только позже поняла, что читать так, как читал отец, могут только хорошие артисты.

Чаще всего отец читал Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Читал он, лежа на своем жестком топчане, — на мягком ему нельзя было лежать из-за больного позвоночника. А я заберусь за его спину, вцеплюсь в плечо и слушаю, затаив дыхание. А потом, возвращаясь к себе в комнату, боюсь зайти в темноту. Сперва руку из-за двери протяну, свет включу, а уж потом вхожу.

Лягу на постель, накроюсь с головой одеялом, и кажется мне, что сейчас кто-то страшный придет и вытащит меня из постели. Жарко мне, душно, вспотею вся, а раскрыться боюсь. А на следующий день опять прошу отца прочитать что-нибудь страшное.

Мой отец был таким фантазером, что теперь, впоминая его рассказы, я начинаю сомневаться в их правдивости. Как-то отец рассказывал мне о дарвинском «Происхождении видов». И, как бы продолжая высказывания Дарвина, сообщил, что люди, произошедшие от обезьян, некоторое время были еще хвостатыми. Однако хвосты их почему-то не сгибались, и для того чтобы сесть на землю, им приходилось делать в земле дырку, в которую они могли всунуть негнущийся хвост. В эту «гипотезу» я верила довольно долго, так как у меня и мысли не было, что это фантазия отца.

Посетителей у отца бывало много: писатели, ученые, молодые, начинающие авторы, студенты и школьники. С каждым из них он находил контакт и интересующую обе стороны тему. Многие из них привозили или присылали по почте, на суд отцу, свои произведения. А один раз какой-то студент прислал отцу несколько тем для фантастических рассказов, прося за них плату. Отец ответил ему, что в темах недостатка не испытывает. Наоборот, мог бы даже поделиться с кем-нибудь. Ввиду этого и денег не выслал.

Перед самой войной отца уложили в больницу. В больнице он познакомился с мальчиком из детского дома, у которого не было родных. По рассказам отца, мальчик был похож на растрепанного воробья. Звали его Гоша.

За то время, что они лежали вместе, Гоша очень привязался к отцу и жалел, что они так расстаются. И тут отцу пришла мысль усыновить Гошу. О чем он и сказал мальчику. Не знаю, что бы получилось из этого, ведь он даже не посоветовался с мамой. Однако сбыться этому так и не удалось, так как началась война, поезда перестали ходить в Ленинград и мы потеряли Гошу из виду.

Помню, мне очень хотелось, чтобы отец написал о нас, ребятах. О моих сверстниках, знакомых по дому. И он пообещал мне, что напишет о наших приключениях. О том, как мы попали в таинственные пещеры, и многое-многое другое. И я так расфантазировалась, что видела уже все это, как наяву. К сожалению, осуществлению этого замысла также помешала война.

Но о ребятах он много думал и писал для них. Когда мы жили в Пушкине, то он предложил для парка проект плацдарма для военных игр, где предполагалось вырыть окопы, установить орудия. Ребята, участвующие в военных играх, должны были одеваться в военную форму. Предполагалось также им выдавать оружие. Конечно, не настоящее. Одним словом, что-то вроде современной игры «Зарница», только с постоянным местом.

Судьба этого проекта мне неизвестна. Началась война, и было не до игр.

Сделал как-то отец для младших ребят интересное лото. Рисовал сам. В собранном виде это был круг, на котором были нарисованы различные звери. Половина зверя на одной карточке, половина на другой. Но самое интересное было в том, что если вы подставляли чужую половину, она легко совпадала с любой другой половинкой, отчего получались невиданные звери. Это было даже интереснее, чем собирать по правилам. Например, у кота мог вырасти петушиный хвост, а у крокодила хвост загибался по-собачьи и был пушистым. Бегемот был наполовину бегемотом, а наполовину тигром, и так далее.

Отец предложил свое лото для издания, но его почему-то не приняли, а через некоторое время появилось подобное лото в продаже, но было оно значительно хуже, так как половинки совпадали только по принадлежности.

В детстве я всегда тянулась ко всему необыкновенному и загадочному. Хотелось удивляться и удивлять чем-то других. Зная мою склонность к загадочному, отец предложил мне, правда, не новый, но интересный концертный фокус, рассказав его историю.

Много лет назад, еще будучи студентом, отец попал на концерт, одним из номеров которого было угадывание предметов, предлагаемых зрителями.

На сцену выходили двое мужчин. Один становился спиной к зрителям, другой ходил по рядам и собирал различные предметы. Возвратившись на сцену, он брал в руку один из предметов и начинал задавать вопросы своему партнеру, стоящему спиной к зрителям. Задавал быстро несколько вопросов, не ожидая ответа. А когда умолкал, угадывающий безошибочно называл предмет.

Номер имел большой успех. Зрители неистово хлопали, считая артистов чуть ли не ясновидцами.

Отца заинтересовал этот фокус и ему захотелось разгадать его. Для этого отец стал ходить на концерты ежедневно. Внимательно прислушиваясь к задаваемым вопросам, он обратил внимание, что они однотипны и постоянно повторяются. Из этого следовало, что шифр был в самих вопросах. Причем ответить, какой предмет в руке у ведущего, артист мог только после последнего вопроса. Тогда отцу пришла мысль, что ключ не во всей фразе, а только в начале, вернее, в первой букве первого слова. Проверив это, он убедился, что прав. Предметы, которые оказывались у зрителей, были однотипны: носовой платок, очки, билет, кошелек и так далее. Поэтому можно было пользоваться одними вопросами. К примеру, у ведущего были очки. В этом случае он задавал такие вопросы: Отчего вы молчите? Что вы можете сказать? Как это называется? Итак, что это такое? Удовлетворив свое любопытство, отец решил подшутить над артистами.

Собираясь на следующий день в театр, он взял с собой маленькую фигурку Наполеона. Я ее хорошо помню. Она была выполнена из серебра и когда-то украшала пробку. В старое время было модно украшать пробки различными фигурками — серебряными, металлическими или фарфоровыми. У каждой фигурки снизу был металлический стержень, который втыкался в пробку для вина.

У Наполеона давно отвалился стержень, и он стал самостоятельным предметом и стоял у отца на письменном столе как статуэтка. Так вот, прихватив его, отец отправился в театр.

Когда ведущий стал ходить по рядам и собирать вещи, отец протянул ему статуэтку. Необычный для театра предмет смутил ведущего, он явно не хотел его брать и сделал вид, что не заметил его. Но отец настойчиво протягивал руку и, когда артист прошел мимо, спросил нарочито громко:

— А почему вы у меня не берете? — обратив этим на себя внимание.

Артисту ничего не оставалось, как взять статуэтку Наполеона и начать задавать вопросы. Делал он это несколько медленнее, с паузами, так как предмет был необычен и само слово имело много букв. Отцу казалось, что все зрители уже разгадали секрет фокуса, но он ошибся. Даже после того, как ведущему пришлось подсказать «ясновидцу», что это статуэтка, восхищение зала не уменьшилось, а возросло. Вот этому-то фокусу и научил меня отец. И когда ко мне приходили подруги, мы показывали его. Даже спустя тридцать и сорок лет этот фокус вызывал удивление и восторг.

Вот кое-что из того, что я смогла вспомнить о своем отце. Прошло уже сорок лет со дня его смерти, а я все еще вижу его умное лицо, вдумчивые глаза.

Таким он и запомнился мне на всю жизнь.

https://fantlab.org/edition1675

Тоді ж в звязку з успіхами техніки по всіх містах не тільки, Европи й Америки а навіть СРСР почали закладатися об’єднуючи всі народи й нації невинні аполітичні й смирні . так звані „безпартійні" МІЖНАРОДНІ КЛУБИ ВИНАХІДНИКІВ — ЕКСЦЕНТРИКІВ і МІЖПЛАНЕТНОЇ КОМУНІКАЦІЇ

Клуби на порах перших не ставили справу руба й зосереджувати почали всю' ексцентричну „активно — безпартійну" масу її скільки хочете не тільки по европах й америках але також і в нас. Техніка звичайно технікою, успіхи таки були дійсно, і не тільки „там", а й тут у нас. Механіка була спочатку дуже проста: цікавилась публіка і хемією, і новинами, і радіо, і планетами, доки не спіткнулись на Марсі, а на „ракетах" спокусили б і вас. Кінець — кінцем пошесть, спочатку невинна,

а далі як це воно й гоже -- секта не секта, а так вроді як технічна масон — ложа. За ініціяторами маса, спочатку пустяк, потерпіла лише ощадкаса і Держбанк, а коли справа дійшла до ложі то подай сюди боже всякої дрібної й більшої рибки. І от в один із квітнів посунули в клуби великі й малі безробітні. В першу голову одставні генерали старих і нових часів відсіч дало життя їм ІДО. З наших знайомих Донцов, Винниченко, Шаповали то що. Після трудів праведних нот, проектів, планів, що врятувати мусили цілий світ, Клеманса, Вільсони, ' Давеси й ин. специ. Як говорить МКВЕМК мандат — звіт, навіть імператор Віллі, всі попали до МКВЕМК відповідних місцевих філій. Ну а в нашій СРСР зокрема на Україні

такої великої риби нема але все ж причепитися можна до чергової „реакції" знайшлася й тут політиків — безробітних чималенька фракція без роботи не пополітичиш далеко отже, подавайте нам, як і в Месопотамії, оркестри гіпопо — тамні амні рамні манії, техніку в астральній акції й одночасно філії Міжнароднього Клубу Міжпланетної Комунікації. Найменше можу сказати як це вийшло так що наш дорогий охай кохайль наш відомий поет Семенко Михайль може випадково може з якоюсь задньою думкою, це його секрет може й насправжки, на жаль, *. в компанію ту попав і, звичайно, мав членський білет.

Після чергових зборів місцевої філії МКВЕМК Михайль Семенко з групою членів клубу оглядав свій апарат часу, після чого до слухачів з промовою, що мала зовсім несподівані для слухачів наслідки

Семен к о :

Товариші і громадяни ! Б добрий час

невеличка компанійка зібралася тут нас представників хоч і одної нації та за те різних клас. Кілька часу доведеться нам колі тісному перебути в. Вас запрошено сюди а не туди для того щоб протягом звичайних трьох день користуючись апаратом ідо на нього я маю патент перебути історію міліонів минулих літ і міліонів віків майбутніх. Потім ви розійдетесь по своїх хатах і за шклянкою чаю в простих і зрозумілих словах як звичайний собі анекдот розкажете не тільки про геологію чи там соціологію а просто про всю космогонію. Дива буде повен рот. Пливе човен хльоп, хльоп, хльоп. Ну, чого роззявили грот? Прошу,

східці в кабінку от. Духа присутність по можливости повну зберігати прошу. Нікому не буде зле пропоную підлягати мені але.

Після цих слів В. Винниченко, . Дм. Дониов, X. Вильовий, автокефальний епіскоп і старий кооператор падають непритомні, але поволі кожний із них очунюється і сідає в кабінку, після чого почулися такі репліки :

Винниченко: Ви позбавляєте мене можливости закінчити мого романа "сонячна *маши н а а а а а" ох! Донц о в : Що ви хочете зробити з нас п'ятьох ? ? ? Та за ці три дні без мене пропаде вся наука про на ці і ! ! X. В и л ьовий '• Мені треба ще сьогодні! так ! написати три листи до редяк ! ці! ї! Єпіс к о п : Дід :

*) Не змішувати з М. Хвильовим.

Семенко: Громадя! не ! Слу! Хай! Те! Піз! Но ! Вже ! А Б В Г л є 'Же ! Ми в до ро зі вже! Ма ши на йде ! Н ідо чого тепер всякі протести й запи тяння ! Ми вже минули еС — еР — еС — еР ! Про все дізнаєтесь у свій час ! Пожалійте не мене а себе, •вас ! Все має розумний сенс що торкається цього небувалого підприємства ! Ми в світовому просторі вже! Ото що ви бачите в горі не вітрина ТЕ-ЖЕ то наша планета земля. Не скидай светру, земляк! Заспокойтесь! І не кидать у мене Гудзиками зі своїх єрундовських піджаків? ... Що за глупая демонстрація, справді!.. Назад не можна! Заспокойтеся ! Заспокойтеся ! Заспокойтеся ! Так!

Так! Передбачено все!

Да.

Члени непримушеної експедиції поволі заспокоюються , в той час як апарат перенісся в давно минулі віки, що попереджали повстання світу.

"Нова Генерація" №5 1928

***

ЩЕ УРИВОК ІЗ "ПОВЕМИ ПРО ТЕ, ЯК ПОВСТАВ СВІТ І ЗАГИНУВ МИХАЙЛЬ СЕМЕНКО"

Експедиція в складі членів Всеукраїнської Філії Міжнароднього Клубу Винахідників Ексцентриків і Міжпланетної Комунікації : М. Семенка, X. Вильового, Дм. Донцова, В. Винниченка, Єпіскопа Укр. Автокеф. церкви, укр. Діда-кооператора

на апараті часу за командуванням М. Семенка переноситься в давноминулі вікні, по можливості беручи участь у створенні світу, в той же час спостерігає процес його повстання, обмінюючись відповідними глибокодумними репліками.

Дід:

Не видно щось

бога — творця і святого духа.

Семевко

Так, рух і гуманність більш все.

Єпіскоп :

Як же без води ? Дух святий носивсь над водою.

Семенко

Правда, з водою зле. Не можу нічого зробити але.

Єпіскоп

Так і хочеться водички налити.

X. Вильовий

Чи не видно іще Евро ?

Дід

Щось душно стає ду-

Винннченко

А таки стає ду.

Донцов

А вогню ! полум’я скрізь! І як можуть зародитися в полум’ї ' провансальці й инші нації не ?

X. Вильовий

А, може, це Венера, а не Земля ?

Семенко

Тра — ля ля.

бпіскоп

У книзі Буття так урочисто й спокійно. Чого воно крутиться так тут?

Семенко

Куля земна

повстає ж не!

Дондов

! без вас бачу давно, що це земська куля. Гальо!

X. Вольовий

Готова! Куля ! Земна!

Дід :

То можна й сходити вже ?

Семенко

Ні! Зачекати краще, доки проведуть меридіяни й параде. Під’їхати ближче можна, але...

Винниченко

Я прошу сло!..

Семенко

Хто про ? Нема.

Але говоріть коротко, швидко,

зима бо.

Винниченко

Шановні товариші! Перед на .. . куля земна.

Дід

Й ні душі.

Винниченко

Як і всі, я дуже ра...

Семенко

Це вам не в Центральній Зра...

Донцов:

Гальо! Я побачив Укра ! Гальо! Гальо!

Дід

А може то здало ?

X. Вильовий

Вра ! Вра ! Вра ! (Засоромлюється).

Винниченко

Отже, я й хочу про це.

Семенко

А, бе, це.

Внвниченко

Ви всі чули, мабуть, про Айнштайна й релятив — принцип ?

X. Вильовий

Хві! Й про Цвайштайна я чув.

Вннниченко

Не лізь поперед батька в пе ... Так от мене наче вдарив по голові ціп.

X. Вильовий

Вра! Вра! Гіп! (Засоромлюється).

Семенко

При чому ж тут народ ?

Внвниченко

Так от поки нема народу я пропоную

я пропоную я пропоную з самого початку світу повстання, пропоную я пропоную я пропоную врятувати Вкра.

X. Вильовий

Вра ! Вра ! Вра ! (Засоромлюється).

Дід

Що?!

Єпіскоп

Як?!

Семенко

А так.

Винниченко

Доки немає укрнароду, а є лише укртериторія (ми вже бачили її в біноклі)— доки взагалі немає ні людського роду, ні історії, ні Бокля (все це буде пізніш)— я пропоную я пропоную я пропоную зробити таке раніш :

Сеиенко

Універсалом день перевернути в ніч.

Донцов

Будь ласка ! В чому річ? В другий бік скерувати історію й одразу ж відокремити зарідки нашої нації!

X. Вильовий

Гаврика! Великою Вкраїнською Стіною . відгородитися від инших націй. Тоді б до XX віку ми були б першою нацією. Наша нація це ж прямо грація.

Єпіскоп

А як же ваша Еврб ?

X Вильовий

О ! В Евро можна прокласти вузенький коридор.

Дондов

Right all !

Дід:

З Івропою я згодний. Чували. Не шкодить.

Єпіскоп

А може одразу ж оточить її Укрокеаном ?

X. Вильовий

Доки ще нема инших океанів ? Це правда.

Донцов

На зразок Великої Британії ? Це було б непогано.

Винниченко

Як в Англії.

Дондов

Чому ж, будь ласка.

Дід

А українську мову залишимо ?

Семенко

Мо. Мо. Мо. Мо, мо, мо, мо. (Всі засоромлюються).

Єпіскоп

Де це ми знахо ?..

Семенко

Навпроти кулі земно.

Донцов

Дуже зручна дистанція.

Дід

А. чи скоро станція ?

X. Вильовий

Спека. Піт лоба тече з. А хустку забув дома.

Єпіскоп

Що ж, виходить, тоді й зими не було ?

Семенко

Иноді випадав сніг дурним на голову. А взагалі, як бачите, літо.

Дід:

Вода

Семенко

Да. Да. Да.

Да, да, да, да.

X. Вильовий :

Вода ? А й справді вода.

Єпіскоп

Он з того краю, дивіться, як заливає.

Дід :

Може, націдити б собі трошки ? Щось пересохло в ро.. .

Дондов

Це фантазія. Давайте

одсунемося далі в світовий простір.

X. Вильовий

А то ще потопить ще.

Єпіскоп :

А давайте справді одсунемось, бо тінпература тут !..

Дондов

Володимире Кириловичу подивіться, як цікаво : вогонь, вода й земля зчепилися в стихійній боротьбі. Порівнюючи з цим, що значить боротьба клас!

Винниченко

Гм ... так. Гм... ні.

Дід :

То заливає —то знов одходить. То вогонь виприсне —то пара піде Кумедія! І чого б я так сіпався ? Сиділо б вже, де посадили.

Єпіскоп:

Чи ти ба, як виринає!.. Ліпилось, ліпилось і знову дірка. Воно щось похоже і в книжках так пишуть.

Дід

А чи скоро вже тут хліб уродить ?

Єпіскоп

Ото хіба засіяти нікому.

X. Вильовий :

Тяжко, мабуть, тоді жилося ! Це ж іще здалеку

а що там робиться ближче ?

Донцов

Горотворчі процеси потрясають землю.

Дід:

Бідна Україно!

Єпіскоп

Подивіться — но, щось затівається на землі нове!

Донцов

Ми вступаємо в мезозойську еру І

X. Вильовий

А ну дайте сюди телескоп!

Дід:

Ти ще туди відступись ! Боязко щось мені.

Єпіскоп

Гетьте з своїм телескопом! я боюсь.. .

Дондов

До великих сил на землі долучилося ще: життя.

Вннниченко

Не на смерть, а на живот боротьба йде. І навпаки.

X. Вильовий

Боротьба ? Це цікаво. Я теж боровся.

Дондов

Це війна. Кожний рід; тварин має волю війни. Звідси й повстали нації.

Семенко

Акації профанації профдезорганізації ації ' ції ії і.

Дондов

Хай живе воля нац... ІЦо ви хочете ро ?..

Семенко

На поверхнь землі апарат я скерб...

Дід:

Шубовсть, дурний ! Я не хо...

Єпіскоп

Я протесту у — гу-гу-гу-гууууу..

Семенко

Предків подивитися тре...

X. Вильовий

В мене те бе це! .. Кхе, кхе, кхе, кхе, кхе..

Донцов:

Шановний добродію, Я волію спостерігати здалеку: і так все ясно видно !

Вияниченко:

Наші костюми до тих обставин пристосовані не! Де ж ваш марксизм !

X. Вильовий :

Ми не знаємо тамтешньої мови!

Дід:

О бо бо бо боже! •

Семенко

Землю емлю млю лю. Ю.

Донцов:

Винниченко:

Ми падаєм !

Єніскоп:

Нині одну раба тво!

Дід:

Свя !!! Свя !! Свя!

Чудернацька експедиція попадає на поверхнь землі в час розквіту кайнозойської ерн, в часи буйного розквіту живинного царства, яке добре далося в знаки нашим відважним подорожнім, аж поки не захопила їх льодовикова доба, де їм трапилася можливість виявити ввесь свій люд(ськ)(ян)нй патос європейців XX віку підчас дії деякої об'єктивної ситуації.

"Нова Генерація" №2 1928 р.

***

УРИВОК ІЗ „ПОВЕМИ ПРО ТЕ, ЯК ПОВСТАВ СВІТ І ЗАГИНУВ МИХАЙЛЬ СЕМЕНКО“

Великих див і страхіть зазнали наші подорожні, перебуваючи холодну льодовикову добу, але нарешті настав їй край, починається тепла доба, і, після несподіваної зустричї мандрівників із собіподібним, вони вирушили в незнані доісторичні світи.

Дід: Чи скоро ми проїдемо цю анахтемську зиму У

. Семенко: Потерпіть трохи. Холодно самому й мені.

X. Вильовий: Ой!

Донцов: Що таке, пане добродію?

X. Вильовий: Ой ! І друга!

Вииничеико: Що з вами, колего У

X. Вильовий: Аж двічі з носа капнуло...

Єпіскоп: І в мене капнуло...

Дід: Невже весна У красна ? закосичена У..

Семенко: Закапало з брудного носа...

Винниченко: Тепліє... Чудеса !

Донцов: Кінець льодовиковій добі.

бпіскоп: А дам! А дам!

Всі: Де?

бпіскоп: Та он із-за скелі дивіться яка чортяка суне.

Винниченко: Людина!..

бпіскоп: Свят! Свят! Свят!

Дід: Ох ти ж боже ж мій!..

Дснцов: Стійте! . . Власне, я вже забув, що хотів сказати ... Ага — да. Панове! Хто сказав печерна людина ? Я вазі одно скажу: навіщо вам класова боротьба ? Аджеж у вас зараз НЕП. і на людей стали похожі скоро ми з Европи подамо вам руку. Але я не про те... Властиво кажучи, я хочу сказати: чого жахатися ? Печерна людина ... Хто сказав печерна людина? Що то є печерна людина? Про неї ж і наш Михайли Грушевський . у 148-му томі своєї «Історії Українського Народу» на 3845 -ій сторінці (другий стовпець) говорить... Печерна людина ? IIхе! Та це ж свій чоловік! 6 різні печерні люди: англійські печерні люди, німецькі печерні люди, японські печерні люди . . . Але ж це українець!

Ви можете вповні зрозуміти де слово? Це українська печерна людина! І колй навіть вона повстала з малин, як казав Дарвін. то ... і малпи ж усякі бувають: є китайські малпи, в кацапські малпи. б українські малпи, власне були. Але ця печерна людина українська печерна людина, і повстала вона таки з нашої української малпи. Ця печерна людина ви подивіться на тип писку український предок наш. Чого ж вам треба іде, прошу, панове?

Єпіскоп : Та коли так, то воно звичайно...

Дід: Свій таки ж чоловік.

Вияниченко: Значить, всім ясно — хай живе єдиний національний фронт!

Єпіскоп : Св. Письму де не суперечить.

ДІД : Україна понад усе!

Вияниченко: , Ця печерна людина український предок наш.

Єпіскоп : Ну, звичайно, коли укр...

X. Вильовий : А як же пролетаріат? Важко розібраться

а серце болить... Хай живе український пролетаріат !..

Винниченко: Отже, панове, я маю один проект. Ходімте до купи, я розкажу.

ДІД : А як же ви, пане Михайли ?

Семенко: Ви там говоріть, посижу біля машини тут я.

Винниченко: Наші гасла: хай живе про ... Хай живе народ!

X. Вильовий : Як це так народ? Який такий народ ? Це дуже загальне гасло.

Єпіскоп : Український народ, браття!

Винниченко: Хай живе соціяльна ре... Власне, хай живе соціяльна та ще й демократична республіка!

Всі: Сла — а — а — ава!!!

Донцов: Але МИ здається ухилилися в бік. . .

Винниченко

Отже, панове. В цей високий момент зустрічи з рідною печерною людиною и пропоную одноголосно обрати одного з нас представником скривджених нащадків, щоб цей представник міг вшанувати рідну печерну людину і в її особі рідну українську мали у, — вшанувати адресою і після короткої ДОПОВІДІ! про міжнародне і внутрішнє укретановшце поцілувати її. Хто за Тараса Григоровича ? Всі. Таким чином, одноголосно обрано ... Але кого ж, власне, обрано?..

Дід : Тараса Григоровича.

Винниченко: Як це воно так.. вийшло ? . .

X. Вильовий : Там щось печерна людина хоче сказати.

Винниченко Вельмишановний предку наш...

Ми, і (ред ставнії...

Печерна людина 0-го-га-го. Е — ге — га — гей. Гу — гу — грр — гу.

Винничсвко: Ми представники ...

Людина : І — гі — го — грр . . . грр... гррр. . .

Єпіскоп : Ті — і кай!!!

Семенко: Шапки тримайте. позлітали щоб не.

Ледве врятувавшися від роздратованої печерної людини, сміливі подорожні на деякий час осіли на континенті Атлантіди, перебувши ввесь час її історії і бравши участь в немаловажних подіях, що потрясали цю землю, аж поки не вкрили її хвилі океану з усім населенням і культурою, після чого мандрівники рушили далі по дорозі часу.

"Нова Генерація" №1 1927 р.

***

УРИВОК ІЗ „ПОВЕМИ ПРО ТЕ, ЯК ПОВСТАВ СВІТ І ЗАГИНУВ МИХАЙЛЬ СЕМЕНКО“

Чудернацька експедиція попадає на поверхнь землі в час розквіту кайнозойської ери, в часи буйного розквіту живинною царства яке добре далося в знаки нашим відважним подорожнім, аж поки не захопила їх льодовикова доба, де їм трапилася можливість виявити ввесь свій люд(ськ)(ян)ий патос європейців XX віку підчас дії деякої об’єктивної ситуації.

Єпіс к о п : Дякую дуже, шановний Михайль Семенко, але спустіть мене додому.

Семенко: Та посидьте трошки ■ ще! Єпіс к о п : Ні, час уже йти мені. • Семенко: Та куди там іти вам ! Ніч —хоч око виколи. ДІД: Нівроку ... Мені теж ніколи. Це чорти — батька — зна що... Звірів сюди напустив чистий звіринець. Ніде ні присісти, ні пройти. Семенко: Та хто там їх напускав! Поживуть і виздихають без вас. Винниченко: Вчора таких noteop надивився, що мабуть цілий рік спати дадуть не. Донц о в : Але ви хоч горожанську війну пережили, добродію,

і в більшовицькому уряді участь брали, — а як же мені, коли я увесь час У кавярні... Семен к о : Звичайно. Діло сумне. Кавярень поки що немає але. X. Вильовий: Та вони смирні наче звірі ці. Ніхто не займе. Семен к о : Одсунутися туди в куточок можна разі крайньому в. Дід: В музеї там.хоч чучела не так страшно. А тут так і норовить впоперек узяти. Єпіс к о п : Тут уже до жартів не. Семен к о : Нічого не можу зробити але. Д о н ц о в: Мені зараз прийшла до голови теорія що до української історії.

X Вильовий: ну сідаймо вже до гу , рту. Розкажіть. Донцов: Розказую. Слухайте слухайте слухайте. Справа ходить знову про українців і руських. Семен к о : Слу хаємо Слухаємо Слухаємо. Дід: У. У. У. Донцов: Ця подорож довела мені остаточно між руськими й у-країнцями жодної спорідненосте нема. Винниченко: А я хіба не говорив, що чорт ма ? €піс к о п : Ма. Ма. Ма. Донцов: Але докази ! Докази! Докази! Дід: Ось. Ось. Ось.

Винниченко: Найновіші досліди говорять в процесі історії українські племена . .. X. Вильовий: От тобі й на і Українське плем’я а не племена! Д о н цо в: Так. Винниченко: Українське плем'я чи племена в чому річ ? Одна ж Запорожська Січ мати для всіх була ? Адже й у Америці один Ку — Клукс — Клан ? Донц о в : Я ухилився теми від. Винниченко: Ні. Ухиливсь од теми я. Дід: Ухилилися ви обиі ва. X. Вильовий: Хто тут у нас голова ? Дон цо в: Досить уже голови! Хочемо буть Семен к о : Без голови.

Винниченко: 1 говорю , я отож. Винниченко: Слухайте ! Слухайте! Слухайте! не. Єпіс к о п : Ото вже й видно що не плем’я племена а. Винниченко: Знайшов розмови нитку! Слухайте далі мою промову. В процесі світової історії українське плем’я чи племена від Чорного моря пішли на За ... Донц о в : Чого там іще вони не ба . . ? Винниченко: Чи не могли б ви зачека? Я ж можу иноді скінчити й. У мене теж можуть бути свої теорії що до української історії. Всі досліди говорять про те що український народ в доісторичне життя обійшов всі народи й нації навколо РСФРР перемішувався з поляками, чехами, німцями, латвійцями, естонцями, фіннами, лопарями, самоїдами, зирянами,

чувашами, киргизами, чеченцями, грузинами, армянами й кримськими татарами і навіть румунами й молдаванами. €піс к о п : і повернувсь додому ? Винниченко: І повернувсь але на своєму довгому шляху ні разу з руськими не зіткнувсь. Донц о в : Із самоїдами також не. Про це немає відомостів у ме не, Високоповажаний Пане! Дід: А давайте покинемо ці високонаукові теми. Щось заплутали ви ме не. Єпіс к о п : Ви не помічаєте ? Щось наче ноги мерзнуть. X. Вильовий: Та то переляку з. Дід: Вже й чайку хочеться так би хороше випити шклянку. . . Винниченко: А воно ... таки справді... Щось і в мене наче ноги мерзнуть.

Єпіс к о п : І зуби цокотять... А може це • неври ? . . Дід: Та то ти змерз, отче, як цуцик! Донц о в : Льодовикова доба насуває, браття! Дід: Ох боже ж мій ! А стара десь там у самій кохті... Єпіс к о п : Я вас почав було шанувати трохи, високоповажаний Михайль Семенко, але тепер вибачайте. Дід: То було душно як у пеклі, а тепер хоч кожух одягай. Винниченко: Долой льодовикову добу! X. В и л ь о в и й : Та не долой а геть! Д о н цо в: Геть! льодовикову! добу! ■Семенко: Не почує! З народом хіба щось можна зробити вигуками такими. Але.

Єпіс к о п : Як вас по — батькові, пане добродію ? С е м е н к о: А нащо вам ? Єпіс к о п : Пустіть мене в Київ!.. Дід: Це вже ка зна що. Руками поворухну не. Ногами поверну також. Семен к о : Не? Шукайте дров! Влаштуєм огнище давайте і Є піс к оп : Чи скоро кінець, Михайль Васильовичу ? Семен к о : Уже й Михайль Васильовичу ! А Адама хіба бачити хочете не ? Єпіс к о п : Та де там той Адам, коли у вас усе звірі ходять! Он бач який пройшов! Донц о в : Льодовикова доба, товариші — панове Г

Дід: Та яка б не була та доба, а вже й коло вогнища всидіти Не можна. Винниченко: Тікайте! Тікайте! Тікайте! Єпіс к о п : Що таке ? X. Вильовий Мамут! Винниченко: Тікайте! — Тікайте! Тікайте! Донцов: Рятуйте! Ой! Винниченко: Та поможіть! Та поможіть! Та поможіть йому! Єгііс к о п : Ху. От тобі й мамут. Насилу одтяґли. Дід: Щоб отак ляснуть хвостом по пиці та отакого хорошого панича!.. Семен к о : Пане Донцов, боляче вам не ? Донцов: Ми протестуємо! Ми протестуємо! Ми протестуємо!

Винниченко: Ви ризикуєте нашим життям! X. Вильовий: Досить! Досить! Досить! Є п і с к о п: Це пан — чорт знає ' що таке справді ! Донц о в : Ми не хочемо більше розумієте ви чи ні? Винниченко: Ми оголошуємо страйк! Дід: І ми оголошуємо страйк ! Я боюсь... Донцов: Я подаю на вас в міськ міліцію і Винниченко: Я подаю на вас в кар розшук! Дід: Я більш не буду ... Але мені... холодно...

Великих див і страхіть зазнали наші подорожні, перебуваючи холодну льодовикову добу, але нарешті настає їй край, починається тепла доба і після неспо діваної зустрічи мандрівників із собіподібним вони вирушили в незнані доісторичні світи.

"Нова Генерація" №6 1928 р.

УРИВОК I3 „ПОВЕМИ ПРО ТЕ, ЯК ПОВСТАВ СВІТ І ЗАГИНУВ МИХАЙЛЬ СЕМЕНКО“

СЄМЄ Н К О : Ми знов між простором і часом. Говоріть вільно тут ніхто не почує нас. X. Вильовий: ну, не здобрувати б нашому депутатові. Компроне ? Дід: Депутацій люди печерні люблять не. Донц о в : І як він нас не впізнав ? Ми ж теж українці ж. Винниченко: Не слушна була година. X. Вильовий: Бідно нашо Україно! Дід: Отак ми завжди : один у ліс, другий під ніс, а хто по дрова... Донц о в : Я переконуюсь, я переконую, я пере кб ! X. Вильовий: Що ми ніколи, що ми нікбл, Що ми нікб! Дід: Ні щастя, ні до. Донц о в : Не дійдемо згоди. Дід: Яка шкода ! Є п і с к о п: Чого це замовкли ви, Володимире Кириловичу ? Ми вас одноголосно обрали депута, а ви як дячок на клиросі. Винниченко: Тра, та — та — та — та — та — та. Дід: Якби було можна ви' то тоді ще була б надія. X. Вильовий: Але тоді ще мабуть і горілки не було? Самі печерні та мамути.

Семенко: Ми спускаємось знов на якусь землю. Землю . емлю млю ю. Д о н ц о в : Про присутність духу мова йде. Винниченко: Прошу! Спускайтесь! Прошу! Я вже нічого боюсь не. Не обирайте депутатом мене але. Д ід: Доб . ре. Семенко: Всі згодні ? Всі: Всі! Всі! Всі! Семенко: Мерсі. Сіли на якусь землю. Семенко: Сто п! Д о н ц о в : Алле — є — гоп! Дід: Тпру — у приїхали. X. Вильовий: Земля! Земля! Винниченко: Гоп — ля! Д о н ц о в : Тарарара бум б. Є п і с к о п : Та не скакайте так як Христофор Колумб.

Винниченко: Де ж це ми ? Із звірями чи із людьми доведеться нам на цей раз ? X. Вильовий: Вол. Кир ! Без зайвих фраз Маяк! Маяк ! Дід: Що за знак ? Може це ми додому приїхали? Єп і с к о п: Хіба видно рідну стріху ? Винниченко: Де ж це ми, де це? Раз маяк, то може Одеса ? Донц о в : Щось не схоже на наші креси. Цікаво знати, чи е тут яка преса ? Винниченко: І чи самовизначилися тут нації ? X. Вильовий: І чи існують тут якісь установи й організації ? Дід: Еге ж. Ото ж і я ж кажу. Донцо^: Жу, жу, жу. Винниченко: Щось повеселішали ви, добродію. Донцов: Та я

веселий зрб ДУ- Аби звірів було не. Вони більшовиків нагадують мене. Дід: Еге. Еге. Єпіс к о п : Теге — гек. Можна сходити ? ДІД: Де ж ми будемо коло бродити ? Винниченко: Та все ’дно. Хоч на захід, хоч на схід. Кудою хочете, .ДІДУ ? X. Вильовий: Як сказав хтось: раз наша нація співоча, два „коло річки, коло броду". Давайте заспіваємо. Дід: А що ж. І підем тоді балкою. Донц о в : Я пропонував би буть обережним із співами: може тут яка ворожа нація. X. Вильовий: Раз є маяк то є й морська комунікація. Донц о в : Рація. Рація рація. Винниченко: Раз комунікація і маяк то значить й електрифі кація. Дід: Так.

Так так. Не напала б на нас яка перетурубація а по нашому лиха година. Єпіс к о п : Або яка ока зія, що все єдино. X. Вильовий: Ціка. Чи Европ тут, чи Азія ? Донц о в : Треба б піти у розвідку. Дід: А чи не страшно ? Донц о в : Мені ні. Винниченко: Послати на розвідку пана Донцова ! Донц о в : Ви мене зрозуміли не. Мені у розвідку ні. Дід: Чому ні ? Чому не вам, а мені ? Д о н цо в: Невідомо, чи звірі тут чи народ Коли народ —то я можу, а коли звірі —[ ні. Я можу тільки з народом. Винниченко: Ми з народом можемо. Звикли. X. Вильовий: Та ясно ж що народ, бо ж маяк. Дід: Авжеж маяк.

Єпіс к о п : Раз маяк —то й люди. Донцов: Гм... так. Семен к о : Так як, добродії ? X. Вильовий: Послати їх для звязку з тутешнім народом. Донцов: Володимира Кириловича й мене ? Винниченко: Я люблю коли мене обирають. Промову скласти треба але. X. Вильовий: А на якій мові ? Донцов: Давайте складати промову а потім виберем мову. Винниченко: Коли промову то дозвольте, товариші, я. Дід: Валяй, Винниченко: „Товариші. „Ні. „Громадяни. „Ми, представники європейської „демократі...“ Єпіс к о п : Чому обов'язково Товариші, громадяни, демократі ? „Брати во „христі! „Ми...* Донцов: Дозвольте скласти промову! Володимире Кириловичу продов!

Винниченко: Завжди готов. „Отже, громадяни, „ви бачите, що ми прийшли до вас „з дружніми намірами. „Ми не більшовики. „Не зобижайте нас „ми смирні. „Але коли у вас „радянська „влада „дозвольте нам „назад візи, „як чужоземцям, що не є п’яні „й розпоряджують правом „екс „територіяльн . . .“ Дід: Гаразд. X. Вильовий: Ухвалити промову пропоную. С е м е н к о: А тепер гай да І Дід: Куд куда ? Семен к о : В Атлантіду, хто про Атлантіду чув. X. Вильовий: Чи ви чули, діду ? Я чув. Дід: Мовчи, поки голови не збув. Тарарара бум бум Винниченко: Атлантіду то я чув, але ж її ніхто бачив не. Донц о в : Може туди ще страшніше, ніж в СРСР чи у нову Гвинею ? X. Вильовий: Може вони не розуміють нашої мови ? Семен к о : Але ж у вас єсть промова ? Перекладу її я а. Д о н ц о в: Була не. була гоп ля. Пішли. Єпіс к о п : Куди до маяка ? Дід: Так треба ж пошукати яку хворостину або дрючка. Винниченко: Та що там поможе якийсь дрючок не собак же боятися. Єпіс к о п : Тут якби хоч поганенький дячок. Семенко: Чи довго у вас там змовлятися ? На маяк!

Всі: На маяк ! На маяк !

"Нова Генерація" №2 1929 р.

***

Семенко М. «Повема про те, як повстав світ і загинув Михайль

Семенко» / «Нова ґенерація» – 1927. – №1. – С. 3–8; 1928. – №2. – С. 103–

113; 1928. – №5. – С. 348–355; 1928. – №6. – С. 418–428; 1929. – №2. – С. 21–29.

Летающая тарелка, построенная для съёмок фильма Л. Быкова "Пришелец". Игорь Дмитриев и Леонид Быков.

В 1978 году Леонид Быков действительно приступил на киностудии им. А. Довженко к съёмкам сатирического фантастического фильма «Пришелец» по одноимённой повести писателя Евгения Шатько. Сокращённый её вариант под названием «Пришелец-73» был опубликован в шести выпусках «Литературной газеты» в 1974 году (позднее вышло несколько книжных изданий повести «Пришелец» в различных авторских сборниках Шатько). Быков, как это всегда случалось в его фильмах, был не только режиссёром, но и исполнителем главной роли. Даже двух главных ролей, поскольку оба основных персонажа – инопланетянин Глоус и колхозный механизатор Ефим Тишкин — выглядят в повести Шатько одинаково. Если, конечно, не считать того, что пришелец Глоус – синекожий. Повесть начинается словами: «Рано утром дымящийся металлический шар опустился на росистый выгон. Из шара с трудом выкарабкалось существо с голубым неземным лицом…». Кстати, в том варианте фильма, что всё-таки дошёл до зрителя, синих инопланетян уже нет.

Декорации к фильму Л. Быкова. Леонид Быков и Галина Польских.

К началу 1979 года кое-что уже было отснято, но 11 апреля 1979 года пятидесятилетний Леонид Быков трагически погиб в автомобильной катастрофе на трассе «Минск — Киев» возле посёлка Дымер. Режиссёр возвращался на своей «Волге» с дачи под Киевом. Впереди ехал трактор с культиватором, и Быков решил его обогнать. Однако при обгоне произошло столкновение со встречным грузовиком ГАЗ-53. Удар пришёлся в правую переднюю дверь. Ремень безопасности передал динамическое усилие на туловище человека и фактически не оставил целым ни одного внутреннего органа. Однако, если бы Быков не был пристёгнут, то, как показала экспертиза, он разбился бы о руль и торпедо.

Евгений Иванович Шатько (1931-1984). Фото из авторского сборника писателя "История короткой любви" (1990).

Писатель Евгений Иванович Шатько (1931-1984), по повести которого Быков начал съёмки, в своё время трижды становился лауреатом юмористической премии «Золотой телёнок», но был известен и своей серьёзной прозой. Между прочим, Михаил Задорнов считал Евгения Шатько своим единственным литературным наставником. Шатько с отличием окончил Саратовское художественном училище им. Радищева и сценарный факультет Всесоюзного института кинематографии. С 1957 г. печатался в журнале «Юность», по заданиям журнала много ездил по стране. Результатом поездок были опубликованные в журнале рассказы и очерки, позднее вошедшие в его книги. Умер Евгений Шатько, кстати, тоже безвременно, в пятьдесят три года. В предисловии к книге Е. Шатько «История короткой любви» (1990) его друг, писатель Леонид Жуховицкий, рассказывает: «В очередной далёкой поездке свалился в тяжёлом гриппе, а местные врачи заподозрили прободение язвы. Операцию сделали, прободения не нашли, а сердце не выдержало…».

В авторском сборнике писателя Е. Шатько "Что ж вы мимо едете" (1976) состоялась первая книжная публикация его повести "Пришелец".

Просто какой-то злой рок преследовал создателей фильма... Я ещё больше насторожился, когда посмотрел на годы жизни режиссёра Бориса Викторовича Ивченко, который доснимал задуманный Быковым фильм (если быть точным, он не доснимал картину Быкова, а снимал свою собственную, новую версию фильма). Так вот, режиссёр Борис Ивченко (1941-1990) и до пятидесяти лет не дожил…

Кинорежиссёр Борис Ивченко (1941-1990).

Подозреваю, что кандидатура Ивченко на должность режиссёра фильма была предложена и одобрена отчасти из-за того, что у него уже был опыт работы с фантастикой. В 1979 году Борис Ивченко снял полнометражную художественную ленту «Под созвездием Близнецов» по повести известного в советские времена фантаста Игоря Росоховатского. Но об этом – позже. Кроме того, за плечами Ивченко было несколько достаточно успешных киноработ, в том числе — фильм «Олеся» (1970) по повести Александра Куприна с Людмилой Чурсиной в главной роли.

Постер фильма Б. Ивченко "Олеся" (1970).

В сети гуляет десятиминутный ролик с частью отснятых Леонидом Быковым материалов к фильму под названием — «Пришелец. Кинопробы» (см. фото в начале этот статьи). Сравнивая кадры несостоявшегося фильма Быкова и известной нам картины Ивченко, можно сделать лежащий на поверхности вывод, что конечные результаты работы режиссёров вряд ли были бы похожими. Говорят, что Быков планировал сделать упор на философско-сатирическую составляющую фильма. Неизвестно, что бы у него получилось, ведь в конце семидесятых СССР был ещё крепок, а за идеологией художественных произведений дотошно присматривали. Во всяком случае, режиссёр Быков был крепким орешком, и у него вполне мог получиться любопытный фильм. Но реальная история не знает сослагательного наклонения... Автором фильма по мотивам повести Евгения Шатько «Пришелец» стал Борис Ивченко.

Постер фильма Б. Ивченко "Звёздная командировка" (1983).

Ивченко пригласил других актёров (у Быкова были задействованы популярные Игорь Дмитриев и Галина Польских) и приступил к съёмкам. Фильм получил новое название — «Звёздная командировка» и вышел на экраны в 1983 году. Главные роли сыграл Владимир Носик. От содержания повести Шатько содержание фильма, конечно, отличается. В повести пришелец – синий, в фильме – нет, в повести у Тишкина с женой Дашей – восьмимесячная дочка, в фильме – целый выводок детей, в фильме Тишкин – этакий клоун-изобретатель, но домашний, а в повести: «Даша ошарашенно смотрела на гостя: хоть и синий, он разительно был похож на ее мужа Ефима Тишкина, который полгода как бросил семью и скрылся в городе областного подчинения, где поступил в военизированную охрану на мыловаренный завод». Но в целом настроение повести в фильме сохранено, а как же иначе, ведь автором сценария «Звёздной командировки» был тот же Евгений Шатько, о котором я уже писал выше.

Актёр Владимир Носик, исполнитель ролей механизатора Ефима Тишкина и пришельца Глоуса.

Космический корабль пришельца Глоуса с планеты Рюм терпит бедствие и сгорает недалеко от дома Тишкина, когда механизатор надолго отлучается по изобретательским делам. Даша устраивает инопланетянина-погорельца на колхозную ферму. Окружающие принимают его за Тишкина, а неприхотливый Глоус счастлив рядом с Дашей. С Рюма за Глоусом прилетают его коллеги — два высших бессмертных существа Лур и Марзук, но Глоус возвращаться не желает. Инопланетяне пытаются утащить Глоуса силой, но Даша его отбивает. Вынужденные ретироваться в поле, Лур и Марзук встречают там настоящего Тишкина, который явился навестить семью. Рюмяне принимают его за Глоуса, заталкивают в корабль и улетают восвояси. Далее начинается рассказ о том, как землянин спасает планету Рюм, обитатели которой, увлёкшись повальным и обязательным внедрением бессмертия, практически развоплотились.

Рюмяне с Тишкиным покидают Землю.

В повести Шатько на Рюме происходят и другие неприятности: « — Коллега Глоус, — сказал Марзук гробовым голосом, — недавно мы запустили саморегулирующуюся установку по серийному производству окончательно счастливых рюмян. Совершенно неожиданно производительность установки стала расти в геометрической прогрессии, а сама установка впала в бесконечность». И снова рюмян выручает Тишкин. В фильме этого эпизода нет, а было бы интересно посмотреть на такую «установку». Но режиссёр Ивченко не искал приключений на свою голову, а снимал лёгкую кинокомедию, которая не предполагала кукишей в кармане и шрамов в зрительских сердцах.

Даша — актриса Елена Кузнецова (Мельникова). Инопланетянка Эллурия — актриса Гражина Байкштите.

Пришелец Глоус, пока Тишкин спасает Рюм, прилежно трудится в колхозе, иногда для пользы дела превращаясь в моторы вышедших из строя сельскохозяйственных агрегатов. Поведение главных героев в незнакомой обстановке даёт режиссёру отличную возможность повеселить зрителей. Он и веселит, в меру своего комедийного таланта и сценарной основы… О многом говорит и выбор исполнителей основных ролей. Например, инопланетянина Лура, Президента Высшего Мозгового Центра планеты Рюм, играет Борислав Брондуков. Все мы знаем амплуа этого актёра. Лично я не приветствую стремление отечественных кинематографистов показывать инопланетян (да и землян) полными придурками, но в этом фильме все они часто так и выглядят. Хотя… Есть, есть отдельные милые моменты, старшее поколение может потешить свою ностальгию и попробовать посмотреть это кино…

Постер фильма Б. Ивченко «Под созвездием Близнецов» (1979).

Теперь ещё об одной фантастической ленте режиссёра Бориса Ивченко, тоже выпущенной киностудией им. Довженко. Фильм «Под созвездием Близнецов», снятый по мотивам повести Игоря Росоховатского «Гость» (1976), появился на экранах кинотеатров в 1979 году. Собственно, я и вспоминаю эти два фильма Ивченко ("Звёздная командировка" и «Под созвездием Близнецов») потому, что в их основе лежат не просто сценарии, а фантастические произведения средней формы, вышедшие книжными изданиями прежде, чем их экранизировали. Фильм «Под созвездием Близнецов» мне понравился больше: я увидел в нём более-менее удачную попытку совместить философскую научную фантастику и элементы хоррора.

Кадр из фильма «Под созвездием Близнецов» (1983).

О чём кино? В течение нескольких дней в городе происходит целый ряд странных событий. Из Института эволюционного моделирования (ИЭМ) необъяснимым образом исчезает искусственный супермозг вместе с двумя лабораторными роботами. Водитель грузовика оказывается на больничной койке после столкновения с непонятным препятствием, а на бампере его машины обнаружена странная вмятина в металле — отпечаток человеческой ладони. Кто-то выпустил зверей из городского зоопарка и убил шимпанзе, кто-то учинил хаос в запечатанном книгохранилище… Неизвестный летательный аппарат сбит силами ПВО над космодромом, при обследовании его обломков становится ясно, что собран он из тех самых роботов, что пропали из ИЭМ. Поднятая на ноги милиция после консультаций с руководством Института приходит к выводу, что все эти происшествия связаны между собой, а их виновник – синтетический человек — сигом.

Рисунок И. Урманчи к повести И. Росоховатского "Гость" (1979).

Я читал повесть И. Росоховатского «Гость» (у меня есть эта книжка), экранизированную режиссёром Ивченко, поэтому легко разобрался в том, что происходит в фильме. Если в двух словах, то предтечу сигома — супермозг создали и доводили до ума в ИЭМ, чтобы отправить к далёкому созвездию Близнецов для исследования так называемой Горловины Вселенной. Обычному человеку такое просто не по плечу — жизни и возможностей организма не хватит. Один из создателей искусственного мозга говорит: «Понятно, что никакой корабль с людьми туда не доберется. Автоматическая станция не может выполнить подобной необычной задачи. Для ее решения нужны и средства необычные. Вот мы и создавали супермозг, чтобы затем поместить его в специальную капсулу-корабль и послать к созвездию Близнецов».

Игорь Росоховатский. Гость. — М.: Молодая гвардия, 1979 г. Серия: Библиотека советской фантастики. Тираж: 100000 экз.

Проанализировав обстановку, искусственный мозг принимает решение: сначала изучить людей, а уж потом выполнять их задания. Он самовольно покидает Институт и создаёт себе облик, неотличимый от человеческого, то есть, становится сигомом. Он путешествует, встречается с разными людьми, под вымышленным именем работает в одном из институтов Академии наук – исцеляет неизлечимых больных собственными методами, неизвестными медицине. В фильме Ивченко сигом излечивает от лейкемии обречённую на смерть малышку Олесю. После ряда драматических эпизодов взаимопонимание между сигомом, совершившим ряд опасных действий, и его создателями восстанавливается. Да и производил супермозг эти самостоятельные действия, сопряжённые с риском для людей, пока ещё не был сигомом – ведь он фактически занимался созданием себя. И, конечно, в финале искусственный человек отправится к созвездию Близнецов — выполнять задание...

Один из создателей сигома — академик Яворовский (актёр Всеволод Гаврилов). Кадр из фильма.

Любопытный момент. В повести Росоховатского в сигома Юрия влюбляется женщина. Чувства Юрия и Алины – взаимны. В фильме встреча сигома с девушкой (имя другое) лишь осторожно намечена, дальше разговора дело у них не заходит. Режиссёр аккуратно обходит скользкую тему… А вот в повести «Гость» Юрий после знакомства приезжает к Алине, живёт в её квартире, даже спит с ней. Секс, понятное дело, в подробностях не описывается, но однозначно присутствует: «Она не могла думать о Юрии как об искусственном существе с враждебными намерениями. Она вспоминала его объятия, его дыхание на своей коже, его изумление: «Вот, оказывается, как это бывает…».

Сигом (Геннадий Шкуратов) и девушка Мария (Гульча Ташбаева). Кадр из фильма.

В фильме Ивченко не было секса с сигомом, но был эпизод, поразивший меня: извлечение тел двух погибших астронавтов из приводнившегося неизвестно где спускаемого космического аппарата (не советского). Среди скорбно молчащих спасателей и военных чинов – фигура космонавта Георгия Гречко. Дважды Герой Советского Союза лётчик-космонавт Гречко был консультантом этого фильма, и поразило меня не его присутствие в кадре, а сама эта печальная сцена, снятая в эстетике документа, как бы вставленного в художественный сюжет. Кстати, в картине гармонично присутствует и документальная аудиозапись с голосами реальных космонавтов, находящихся на орбите.

В кадре — Георгий Гречко. Эпизод с мёрвыми астронавтами.

Фильм сделан довольно необычно, использованы новаторские приёмы съёмок и монтажа. Режиссёру удалось создать атмосферу неопределённости, тревожного ожидания (теперь это называется «саспенс») и загадочности. Кинозвёзд в группе не было, тем не менее, все актёры отработали на отлично. Особенно хотелось бы отметить Геннадия Шкуратова (1949-2007), исполнившего роль искусственного человека: высокий, стройный, красивый… Не знаю уж как, но у Шкуратова очень достоверно получился этот странный персонаж. Шкуратов в роли сигома ни разу не сфальшивил и не переиграл. Этот замечательный белорусский актёр ушёл из жизни в 57 лет…

Сигом предупреждает людей о близком землетрясении. Кадр из фильма.

Несколько слов об одном из авторов сценария фильма (другим был Иван Миколайчук) – писателе-фантасте Игоре Марковиче Росоховатском (1929-2015). Росоховатский окончил факультет русского языка и литературы Киевского педагогического института им. А. М. Горького. Печатался с 1946 года. Научный журналист, автор множества книг и десятков научно-популярных статей. Был главным редактором киевского журнала «Всемирная фантастика и детектив», членом Союза писателей СССР и Союза журналистов СССР. Не все знают, что Игорь Росоховатский — автор повести «И всё-таки это было» (1966), послужившей литературно-драматургической основой сценария легендарного советского сериала «Адъютант его превосходительства».

Книги Игоря Росоховатского из моей библиотеки.

Тема сигомов впервые обозначена писателем в его повести «Смертные и бессмертные» (1960). Именно Росоховатский ввёл понятие "сигом" – сокращение от словосочетания «синтегомо»: синтетический + (лат.) homo (человек). По Росоховатскому — это следующая ступень человеческой эволюции. Как предполагал писатель, сигомы будут созданы в ХХI веке: «Человек как бы переступит природные рамки и отобразит сам себя в универсальном пластичном организме, будет безболезненно достраивать и перестраивать его». Около двух дюжин своих повестей и рассказов, опубликованных в разное время и в разных изданиях, Росоховатский посвятил проблемам, связанным с сигомами, погружая синтетических людей в исключительные обстоятельства, стая перед ними самые неожиданные проблемы.

О писателе Игоре Росоховатстком на обложке книги "Гость" (1979).

Прямым продолжением повести Игоря Росоховатского «Гость», по которой снят фильм «Под созвездием Близнецов», является рассказ «Утраченное звено». Речь в нём о том, как сигом, созданный людьми в Институте эволюционного моделирования, 116 раз переделывал свои структуры и системы, чтобы превратиться в сгусток энергии и вещества, способный пройти через Горловину Вселенной в созвездии Близнецов. Преодолевая Горловину, сигом утратил часть памяти и некий важный параметр, необходимое звено своей программы, представляющее собой чувство, объединяющее все живые существа. Восстановить «утраченное звено» (оно называется – сострадание) сигому помогает человек, оказавшийся на пороге смерти после катастрофы космического корабля на одной из пустынных планет. А сигом — это Юрий из повести «Гость», хоть его имя автор здесь и не называет. Ближе к финалу рассказа сигом вспомнит и своего создателя Михаила Дмитриевича из ИЭМ, и свою земную любовь Алину…

Игорь Росоховатский. Утраченное звено. — Киев: Радянський письменник, 1985 г. Тираж: 65000 экз.

В этом обзоре я хотел напомнить не только о двух фантастических фильмах, снятых режиссёром Борисом Ивченко, но и коротко показать, что созданию кино часто предшествует работа писателя — автора литературного произведения. Но не стоит забывать, что кинорежиссёр — полновесный автор своего фильма, и его творение может сильно отходить от литературного первоисточника. В данном случае (в данных двух случаях) содержание фильмов в деталях, конечно же, отличается от содержания фантастических повестей, по мотивам которых они сняты, но суть, настроение и дух произведений, послуживших изначальным материалом экранизации, режиссёр передал вполне адекватно.

Алина и Юрий. Рисунок И. Урманчи к повести И. Росоховатского "Гость" (1979).