Анатолій ДАВИДОВ

КАТАМАРАН

БУРЯ

Брати вирушають у дорогу. Випробування. Зустріч з ученим. Пропозиція Анатолія Борисовича

Дощ не вщухав, важкі краплі лопотіли по брезенту. Порив вітру підхоплював стрічну хвилю, вона перекочувалася через тент на мотор. Над ним здіймалася пара.

— Олежику,— просив Ігор брата,— може, ближче до берега підійдемо? Двигуна заллє.

— Не бійся. Наш катамаран хоч і поволі пливе, зате надійний...

Щойно Олег похвалив витвір таткових і своїх рук, як човен зненацька крутонуло, і кермо вислизнуло в хлопця з рук. Коли ж Олег учепився в нього, човен знову кинуло вбік. Мотор замовк.

Ігор злякано метнувся до гака, що притримував брезент.

— Ти куди? — потяг його назад Олег.— Змиє! Держи кермо прямо за течією, а я подивлюся, що там таке.

Він обережно пробрався на корму, оглянув мотор.

— Порвало електричний дріт, що до свічки йде,— встановив пошкодження.— Роботи на хвилину, та тільки не під цю бурю. Доведеться-таки до берега йти!

За півгодини брати вже витягли човен з води.

— Бачиш, усе гаразд,— поплескав Олег Ігорька по плечу, коли вони закріпили катамаран капроновими розтяжками.— Ми з татком таки добре розрахували — ні вітри, ні хвилі не страшні нашому човну! А ти, братику, злякався трохи?

— Було,— знітився Ігор,— катамаран-бо крутонуло, мов дзигу!..

— На деревину якусь, напевно, наскочили. Наше щастя, що рульове управління не зіпсувалося, а то й досі крутилися б посеред річки. Боятися ж нема чого: катамаран, коли навіть і перевернеться,— не потоне. Замерз? — притулив до себе молодшого братика.— Зараз зігріємося!

Швиденько розіпнув намет під невисокими вербами, надув гумові матраци, розіслав на них спальні мішки.

— Залазь, а я вогнище розпалю, чайку зігрію.

Коли він приніс до намету гарячий чайник, Ігорьок уже спав. Хлопцеві не хотілося будити малого, він налив чаю у термос: «Захоче, серед ночі нап'ється».

Прилаштував ліхтарик, застебнув дверці намету і вклався спати.

...Ранок видався сонячний. Олег прокинувся перший і ніяк не міг второпати, де він. А коли згадав, засміявся сам до себе:

«Оце чудасія. Аби мама й татко знали таке, нізащо б не дозволили пливти до дідуся човном!»

Ігор солодко спав. Олег полоскотав йому під носом соломинкою. Той голосно чхнув і прокинувся.

— Горло не болить? Тоді вставай! — наказав старший брат.

— Іще б трішки полежати! — став проситися Ігор, та Олег уже витягував його зі спального мішка.

— На зарядку ставай по порядку. Раз-два... Вище голову! Поснідавши, хлопці подалися до річки. Хвилі лагідно плескалися об їхні босі ноги.

— Ач, добрі які, а вчора мало нас не втопили,— буркнув Олег.— Нумо, Ігорьку, здіймаймо тент і берімося до ремонту. Ой біда,

каністру запасну з бензином загубили. А що ж у баці лишилося?

— Еге, так ми далеко не запливемо. Піди, братику, берегом, униз за течією, може, десь каністру прибило.

Ігоря немов вітром здуло, тільки холоші джинсів залопотіли.

«Малий він Іще»,— подумав Олег, дивлячись услід братові. Себе, восьмикласника, вважав за дорослого.

Поліз на корму. Швиденько замінив дріт, протер клоччям мотор. Смикнув ручку раз, удруге...

Мотор стрельнув, випустив сизувату хмарку диму.

— Жику,— пролунало з берега,— каністра, мабуть, потонула!..

— Скільки тобі казати — не називай мене Жиком: ще хлопці дражнитися почнуть. А каністра не могла потонути,— вимкнув Олег мотор,— адже вона поліетиленова. Та й бензину в ній трохи більше як половина. Десь плаває! Але словами лиха не здолаєш. Зробимо так: я піду в село, спробую дістати відро бензину, а ти лаштуй вудки — рибу ловитимеш на юшку.

— Гаразд,— погодився Ігор.

Хлопчик дістав бляшанку з черв'яками, розмотав вудки. Скоріше упіймати живця і поставити сторожки! «Ех, зловити б хоч пару лящів чи окунців!»

Не встиг поплавок устоятися, як його сіпнуло й потягло донизу. Ігор підсік рибу, але виважити її з води не зміг. Велика! Почав підводити рибу до берега.

— Що б то було підсаку взяти,— пожалкував уголос,— а то ще втече.

А риба тягне, аж вудлище гнеться.

— Що там у тебе, Ігорьку? — почувся ззаду чоловічий голос — Чи не водяник учепився?

— Який там водяник — риба здоровенна! — не озираючись гукнув Ігор.— Біля намету лежить підсака, принесіть, будь ласка!

Чоловік за мить повернувся.

— А дай-но мені вудлище!

— Анатолію Борисовичу,— тільки тепер упізнав Ігор таткового приятеля,— ви підсаку підводьте, а рибу я сам витягну!

Здоровенний окунь ледь вліз у підсаку.

— Ви звідки тут узялися, Анатолію Борисовичу? — дивувався хлопець.— Я й не впізнав вас одразу.

— А ти?

— Ми з Олежиком пливемо до дідуся й бабусі в гості. Вчора буря наш катамаран трохи пошкодила ще й каністру з бензином змило. Лишилося тільки півбака пального, ось Олег і пішов у село по бензин.

— То це ви вчора посеред річки в негоду борсалися? Приїду додому, обов'язково батькам розповім, які ви кренделі виробляли,— посуворішав голос Анатолія Борисовича. — Вони хоч знають, де ви зараз?

— Тато з мамою вчора на південь відпочивати поїхали, а нам дозволили човном добиратися до дідуся. Не вперше ж! Погода зранку стояла гарна, а після обіду таке зчинилося! А що ви тут робите, Анатолію Борисовичу?

Той засміявся.

— Ми, виходить, друзі по нещастю. У нас із товаришем, біологом, біда скоїлася: пливли човном до експедиції, а мотор ще позавчора заглухнув і до сьогодні мовчить. Що не робили йому — не заводиться.

— А де ж експедиція?

— Кілометрів з тридцять звідси, за селом, де живе ваш дідусь.

— Ой, Анатолію Борисовичу, знову клює!

Цього разу вчепився язь. А коли прийшов Олег, на кукані вже було і десяток рибин.

Хлопець привітався з Анатолієм Борисовичем.

— Ото біля вашої «казанки» Юрій Сергійович чаклує? А я так і не розжився на пальне,— показав порожне, відро.

— То не біда, Олежику,— промовив Анатолій Борисович,— пального ми тобі дамо. А ти дотягнеш нашого човна хоч до дідусевого села?

— Ну, звичайно. А хто це стільки риби наловив? — здивувався Олег.— Та велика яка!

— Найбільших упіймав він, а невеличких я,— пояснив Анатолій Борисович.

Олег побачив, як засяяли у брата очі.

— Ігорьок у нас рибалка добрий,— похвалив.

— Ну, хлопці,— скомандував Анатолій Борисович,— змотуймо вудки, забираймо рибу — і в дорогу.

До Жовтневого, невеличкого села, де жив дідусь, добралися опівдні... Біля причалу відчепили човен з експедиційним спорядженням і запливли в протоку, де пристали до старезної верби.

— Приїхали! — Олег вимкнув двигуна.— Ви у нашого дідуся бували раніше; Анатолію Борисовичу?

—Аякже. Кілька разів з вашим татком приїздили сюди рибалити.

Олег вискочив на берег, прив'язав до дерева катамаран.

— Подавай, Ігорьку, гостинці!

Обвішані пакунками, піднялися до дідусевого обійстя.

— Напевно, дідусь на роботу пішов, бо в хаті ставні зачинені,— мовив Ігор,— він завше так робить, щоб прохолодно було.

— Дивно,— захвилювався Олег,— татко ще вчора телеграму дав, щоб дідусь нас зустрів.

Хвірточка була замкнена. Знаючи, що те замикання більше про людське око, Ігор швидко відчинив її:

— Заходьмо!

— Хто там галасує? — почувся старечий голос із сусіднього двору. Брати впізнали дідового приятеля.

— А де ж це наш дідусь, Миколо Оверковичу?

— Ще позавчора подався до Одеси. Казав, до вашого приїзду треба деякі снасті поновити, гачків докупити. Днів за кілька обіцяв повернутися. А телеграму від вашого батька отримав я. Ви що ж, своїм ходом прибули?

— Так, наш човен унизу стоїть.

— То ви заходьте. Хочете, дам ключа од дідусевої хати, а хочете — в мене будете жити. Ви також погостюєте у нас, Анатолію Борисовичу?

— Ні,— засміявся вчений,— це в хлопців канікули, а в мене робота. То як,— звернувся до братів,— самі нас одвезете до експедиції чи човна дасте? А втім, чому б вам до дідусевого приїзду не побути в нас? І вам, Микола Оверковичу, клопоту менше, і моїй Віроньці компанія буде.

— А мені що,— відповів старий,— хай хлопці самі вирішують.

— Ми — згодні! — дружно відповіли брати.

ДЕ ЖИВУТЬ ПЕРЛОВІ СКОЙКИ?

Віронька. Як утворюються перлини. Цінного молюска з'їли... свині. Пастка смерті. Катамаран виходить на пошуки

Струнка, трохи нижча на зріст від Олега, Віронька була вдягнута в такі ж, як і в хлопців, джинси, сорочку захисного кольору, а русяве, вигоріле на сонці волосся намагалася сховати під справжню солдатську пілотку з п'ятикутною зіркою. Поряд з дівчиною стояла велика вівчарка, І коли хлопці намірилися було підійти до Віроньки, собака грізно загарчав.

— Заспокойся, Юнто, це — свої! — втихомирила його Віронька.— Хлопці, то правда, що ви у бурю на човні пливли?

— Та було,— буркнув Олег.— Чому ти не сказала раніше, що збираєшся в експедицію? Можливо, і я б разом з вами поїхав...

— Не сказала, бо знала: татко й мама самого тебе не відпустять. Минулого року, пригадуєш, не дозволили їхати з нами до Чорноморського заповідника!

— Так то ж Чорноморського, а це — недалеко від міста... А чий це в тебе собака?

— Петра Ілліча, сусіди нашого. Зараз він у відрядженні на Півночі, тому довелося нам собаку взяти з собою.

— Віро, а можна буде погратися з Юнтою? — не втримався Ігор.

— А ти, коли хочеш, доглядатимеш собаку, бо у нас з Олегом роботи буде сила-силенна. Знаєте, що татко шукає тут?

— А що?

— Зниклого молюска. Латиною він називається маргаритіфера, а українською — звичайна перлова скойка.

— Теж мені заняття, молюска якогось шукати! — закопилив губу Олег.— Хочеш, Ігоря бери на підмогу, а я знайду собі цікавішу справу!

— Який ти, Олежику, неук! Це ж молюск, у тілі якого зароджуються перлини, що не поступаються якістю морським. Колись у цій річці маргаритіфери було не менше, аніж зараз беззубок. Та ще до революції перлову скойку майже повністю винищили: годували нею качок та свиней, мушлю пустили на блискучі ґудзики. А про коштовні перлини забули. Коли ж похопилися, було пізно. Проте татко вважає, що перлову скойку ще можна знайти. Живуть ці молюски довго — понад вісімдесят років, річка нічим не забруднена, що теж надзвичайно важливо.

— А що з того, як знайдуть тут одну чи дві маргаритіфери? Щоб налагодити промисел перлин, потрібні тисячі молюсків,— промовив запально Олег.

— Зараз йдеться не про промисел,—- діти й незчулися, як до них підійшов Анатолій Борисович,— а про набагато вагоміше: збереження життя виду, як це було зроблено колись з котиками, бобрами, каланами, сагайдаками, соболями. У тридцяті роки бобрів, зокрема, лишилося в нашій країні менш як тисяча особин. Загинули б зовсім, аби не взяла їх під захист держава: було заборонено полювання на них, організовано заповідники і проведено розселення. А тепер бобри водяться майже в кожній річці. Ось так би зробити і з перловою скойкою! Майже місяць її шукаємо, та, крім черепашок, нічого не знаходимо. І все ж таки, відчуваю, маргаритіфери десь тут повинні бути...

— Анатолію Борисовичу,— подав голос Ігор,— а де їх шукати, в яких саме місцях?

— Водяться перлові скойки в прохолодних, білопіщаних річках з кам'янистим дном і помірною течією. Люблять глибину. Буває, що живуть колоніями. Про їх наявність в річці можна дізнатися по мушлях загиблих молюсків, які течія прибиває до берега.

— Які ж вони? — поцікавився Ігор.— Отут усяких повно!

— Ходімо до намету — покажу! — сказав учений.

З дерев'яної коробки, дно якої встелене ватою, вийняв чималу черепашку. Зблиснув на сонці перламутр.

— Ось вона! — промовив урочисто.— Мушля товста, перламутр щільний! Сплутати її можна хіба що із справжньою перлівницею або беззубкою. Однак перлівниця менша, а беззубка кругліша. Та найголовніше — мушля у них тоненька! То як, хлопці, допоможете нам маргаритіферу шукати?

— Звичайно! Коли почнемо? — загорілися очі у братів.

— Поспішати не слід. Зараз підете до річки й поспостерігаєте за беззубкою або перлівницею, адже вони не лише зовні схожі із маргаритіферою, а й ведуть подібний спосіб життя. Без підготовки до пошуків — зась!

Діти спустилися до річки. Юнта одразу вскочила у воду, тільки бризки полетіли! Віронька прогнала собаку геть.

— Налякала беззубок! Ось вони, голубоньки, стримлять у піску,— взяла принесену з собою банку, поклала на її дно вологий пісок, набрала води й посадила туди одного з молюсків.

Вода встоялась, і беззубка обережно висунула м'язисту ногу, а тоді виважила тіло й поставила його вертикально. Закріпившись у піску, затихла.

— Подивіться на утворення, що неподалік од місця з'єднання стулок. Це так звані сифони, з їх допомогою молюск фільтрує воду,— Віронька поставила банку проти сонця, й тоді стало видно, як із одного з сифонів заструмувала цівка води.

— А як швидко рухаються молюски? — запитав Ігорьок.

— Досить повільно. За годину ледь долають відстань, що дорівнює довжині свого тіла. Вважається, що їхній життєвий простір близько тридцяти метрів. А зараз,— Віронька витягла беззубку з банки,— ознайомимося з внутрішньою будовою молюска. Хоч і жаль різати нашу знайду, та доведеться, мабуть, постраждати їй заради навчання двох «шукачів перлин».

— Віронько,— мало не заплакав Ігорьок,-— не ріж! Краще розкажи!

— Ну гаразд,— погодилася дівчинка.— Обійдемося без насилля. Олег, ти ж учив у школі внутрішню будову беззубки, то, може, дещо згадаєш?

— Спробую,— Олег зробив серйозний вигляд і почав: — Щоб краще зрозуміти будову двостулкових молюсків, уявімо книгу, поставлену корінцями догори. Обкладинка — права і ліва стулки молюска, корінець — зв'язка, що з'єднує обидві стулки на спинній частині мушлі. Перший і останній аркуш книги — дві лопаті мантії, що охоплюють тіло молюска з правого і лівого боків, а наступні два аркуші аналогічі двом парам зябер з кожного боку тіла. Між двома парами зябер всередині, знаходиться тіло і нога молюска.

Через дихальний сифон вода потрапляє у мантійну порожнину. Спочатку у верхню дихальну її частину, потім, проціджена крізь щілині у зябрах, поступає до нижньої частини мантійної порожнини, а вж звідти, через вихідний сифон, виходить назовні. Пропускаючи вод крізь зябра, молюск забирає з неї кисень, і кров розносить його по тілу. До речі, кров у молюсків не червона, як у людей, а безбарвна. Разе з тим беззубка добуває з води поживу — залишки відмерлих рослин, одноклітинні водорості, бактерії... Молюски виловлюють їх зябрами. на нитках яких розміщені спеціальні війки, що обгортають їжу слизом і спрямовують її у харчові борозенки, а ті — до ротових лопатей. Цікаво, що ротові лопаті «вміють» сортувати харчові частинки на поживні й такі, які треба негайно виводити з організму.

— Оце так! — вихопилося у Віри.— То ти, безсовісний, прикидався, що не знаєш молюсків! Хотів, напевно, впіймати мене на чомусь!

— Віронько, ти, мабуть, забула, що й наш татко біолог! Та Й у школі я навчаюсь не гірше від інших!

— То кого ж мені тепер слухатися? — розгубився Ігор.

— Будемо, братику, слухатися Віроньки — ми ж її гості!

— Скажіть, а де в перлових скойок утворюються оті коштовні камінчики? — нетерпеливилось дізнатися Ігореві.

— Перлини — не камінчики, а органічні утвори, що складаються з речовини, яку виробляє мантія,— відповіла дівчинка,— їхня форма, блиск і величина залежать від будови молюска І його черепашки. Перлини звичайної перлової скойки найчастіше бувають рожевого відтінку. завбільшки з горошину і лише зрідка досягають розміру квасолини. Вони дуже схожі на крапельку роси.

— У нашої мами є низка перлин! Дуже гарні! — промовив Олег,

— Справді,— підхопила Віронька,— хоч би які були перлини — великі чи малі, білі чи рожеві, золотаві чи блакитні,— вони завжди світяться і переливаються веселковими барвами. Недаремно у легендах перлини називають ангельськими слізьми, що впали з небес і захололи. Про походження перлин існує багато припущень. Дехто вважає, що причиною тут є крихітний павучок, який відкладає у тіло молюска яйця. Оболонки цих яєць, мовляв, служать ядром перлин. Звичайно, це тільки припущення. Але вчені довели: перлини утворюються, коли з якихось причин мантійний епітелій — шар тканини, який покриває мантію,— попадає у глибший, сполучнотканинний шар мантії. Ця частина епітелію розростається й утворює мішечок, який виділяє речовину, з якої формується перлина. Занести епітелій у глибину мантії може пісок, шматочок мушлі або паразит, що туди проникає. До речі, перлини можуть утворюватися не лише в мантії, а й у м'язах молюска.

— А чому перлини так блищать?

— Бо складаються здебільшого з кількох шарів перламутру і кон-хіоліну.— Віронька підняла черепашку беззубки.— Ось гляньте: блискуче покриття — це перламутр, а за ним лежить конхїолін. А ви, до речі, знаєте, що перлини «живуть» лише півтораста років? Потім вони висихають, конхіолінова речовина руйнується, і кольори блякнуть.

— Пояснюєш ти, Віронько, не гірше од професора, зауважив Олег.— Може, скажеш іще і про найбільші перлини, відомі людям?

— Розповідають, що син одного туземного вождя на Філіппінах, купаючись з друзями, часто пірнав і діставав з дна гарні камінці, уламки коралів, молюсків. Одного разу за пустощами приятелі не помітили, що їхній товариш зник. Через деякий час його знайшли мертвим. Руку хлопця міцно затис величезний молюск тридакна. Коли стулки цієї майже півтонної «пастки смерті» (так називають цього молюска місцеві жителі) розбили, то виявили в них велику перлину. Вона важила понад шість кілограмів!

Через деякий час захворів другий син вождя. Лікар, що врятуїши його, одержав як винагороду цю чудову перлину. Згодом вона потрапила до нью-йоркських ювелірів. З усіх відомих перлин філіппінська була найбільша. Менші екземпляри траплялися частіше. Наприкінці минулого століття на виставці в Лондоні експонувалася дивовижна перлина, що складалася з дев'яти зрощених між собою зерен. Формою вона нагадувала хрест. А на початку нашого століття поблизу австралійських берегів знайшли перлину, що дістала назву Зірка заходу, вона була завбільшки з горобине яйце і важила десять грамів.

Брати, дивуючись обізнаності Віроньки, тільки переглянулись між собою...

Для початку вирішили поїхати на катамарані вгору по річці й скласти карту місць, де можна шукати звичайну перлову скойку.

— Агов, діти! — почувся від намету голос Анатолія Борисовича, який цілий ранок чаклував над мікроскопом.— Ходіть-но сюди, покажу вам щось цікаве. Подивіться в окуляр!

Першою глянула Віронька.

— Ой, щось крутиться!

— Те «щось»,— усміхнувся вчений,— зародок справжньої перлівниці. Бачите, який він неспокійний, крутиться, немов білка в колесі. Вперше помітив це явище винахідник мікроскопа Антоні Левенгук... Мине час, і зародок перетвориться у вільноплаваючу личинку — глохідій, що надто важливо для розселення малорухливих молюсків. Невеличкі стулки глохідія зазубрені, на них багато гачечків, є в личинки й орган, що виділяє довгу та липку нитку — біссус.

Крихітний глохідій сновигає у водоймі, поки на його шляху не трапиться риба — харіус, окунь тощо. Тоді він чіпляється до їхніх плавника або зябер і оточує себе оболонкою, так званою цистою. Майбутнє глохідія забезпечене: паразит швидко розвивається за рахунок риби. Через два місяці, набувши всіх ознак дорослого молюска, відчіплюється від риби і падає на дно. Мандрівки завершені, розпочинається звичайне для молюсків життя.

Ну, либонь, на сьогодні досить науково-популярних лекцій. Що робитимете зараз?

— Підемо на катамарані вгору по річці — хочемо нанести на карту місця, де б могли жити перлові скойки.

— Молодці! Тільки уважно й без поспіху обстежте ті ділянки, а до колекції беріть не лише черепашки маргаритіфери, а й інших молюсків, і не забудьте зазначити місця, де їх братимете. Це дуже важливо!

— Гаразд. Татку, я приготую бутерброди, й ми пообідаємо в дорозі.

— Добре. Тільки візьміть ще й казанок, пшона, картоплі, солі — юшку зварите.

Мотор завівся одразу. За кермом сидів Ігор, а Олег з Віронькою розклали карту й уважно розглядали дно річки.

— Глуши мотор, братику,— скомандував Олег.— Поглянь, Віронько, яка глибина, і дно непогане — пісок з камінням. До того ж і молюсків усяких чимало. Нанесемо на карту?

— Обов'язково.— Віронька відшукала на карті вигин річки і синім олівцем поставила хрестик.— Пливімо далі!

Додому повернулися під вечір. Анатолій Борисович, побачивши, що продукти цілі, здогадався — діти не варили юшки,— І розсердився. Але, ознайомившись із наслідками їхньої роботи, похвалив. Потім звелів:

— А зараз — вечеряти! І спати. В експедиції закон: вставати разом із сонцем.

СЛІДИ ВЕДУТЬ ДО СУНИЧКИ

Знайомство з сільськими хлопцями. Шлях перепинили пороги. Знахідка віку? Непередбачена зупинка

Хлоп'як руйнував гнізда. Великим заступом з розгону нівечив крутий берег, на якому поселилися щурки. Брили землі скочувалися аж до води, над ними носилися пташки. Деякі майже черкали крильми руду вигорілу чуприну руйнівника, але той не зважав і копав, намагаючись добратися до кінців нірок.

— Що ти робиш? — Віронька вихопила в нього заступ. Хлопець нарешті розігнувся, витер з чола піт.

— Хіба не бачите? Добираюся до гнізд! — заблимав вигорілими віями.

— Навіщо?

— Хочу повикидати яйця, а пташенят потопити. Не дають жити нашим бджолам ці птахи,— і знову взявся до роботи. — — І ти справді думаєш, що щурки — вороги вашої пасіки?

— Аякже. Сам бачив — хапають бджіл. А взагалі, яке вам до цього діло? Ідіть собі, бо хлопців покличу!.. — однак, побачивши Юнту, замовк.

— Потрібні їм твої бджоли! — не звертаючи уваги на погрозу, заговорив Олег.— Вони більше мошкарою, комахами шкідливими живляться, ґедзями, наприклад. Та ще й хапають заклятих ворогів бджіл — бджолиних вовків і шершнів, які теж завдають чималих збитків бджільництву. Знищиш гнізда пташок, полетять вони звідси, тоді побачиш, якого ти лиха накоїв.

— Та хіба ж я знав? — знітився хлопець.— Коли так,— витяг він із землі заступ,— нехай собі живуть. Ходімо, я вас медом пригощу, учора качали...— сказав примирливо.

— Спасибі, нам ніколи,— відмовилася Віра.— А ти не чіпай пташок, бо вони друзі наші, а не вороги.

Хлопець кивнув головою, і невдовзі його руда чуприна зникла за кущами.

Над гніздами іще тривожно літали щурки.

Діти вже сідали в катамаран, коли до них наблизилися троє хлопців. Серед них був і новий знайомий.

— Дід ось меду вам передав,— рудий простяг Віронці горнятко,— та й налаяв, що я тих щурок зачепив. Запрошував вас на пасіку...

Віра подякувала хлопцям за мед.

— Приходьте й ви до нас увечері у гості. А як вас звати?

— Мене — Роман,— подав усім по черзі руку меткий білявий хлоп'як.— А це — Павло,— вказав на присадкуватого, кремезного.

— А тебе ж як звати, губителю природи? — усміхнулася Віра до рудого.

— Пилипко! А ми знаємо — ви з експедиції. Павло учора вас бачив біля наметів. Що ви робите тут?

— Ви у який клас перейшли? — взяла у свої руки ініціативу Віра.

— У восьмий, а що?

— Тоді, мабуть, знаєте про молюсків, у тілі яких зароджуються коштовні перлини?

— Так то ж у морських,— гмикнув Павло,— а наші хіба що качкам па їжу годяться.

— Отож-бо й воно, хлопці, що у вашій річці жили колись молюски, яких називають перловими скойками. У їхніх тілах теж зароджувалися коштовні перлини.

— Віра правду каже,— підтвердив Олег,— ось ми й шукаємо цих молюсків. Якщо вдасться знайти — оголосять ці місця заповідними, а через деякий час знову перлових скойок буде багато.

— Цікаво! Ми б теж допомагали вам, але у нас коні й пасіка...

— А ви що, коней пасете? — зрадів Ігор.

— Пасемо, бодай їм!..

— А проїхати на коні дозволите?

— Приходь, хоч цілий день їздитимеш!

— Олежику, відпустиш?

— Почекай, Ігорю. Я ось що хочу запитати у вас, хлопці. Вам ніколи не доводилося бачити на березі річки великих товстостінних черепашок?

— Тут — ні. А ось трохи вище, де впадає Суничка, бачили. Ми їх у школу приносили, й учителька говорила, що то якісь викопні мушлі.

— Ви б не могли показати те місце?

— А чого ж. Попросимо дідуся, щоб за кіньми подивився, і за півгодини тут будемо. А ваш човен витримає усіх?

— Звичайно! То ми чекаємо!

Невдовзі хлопці повернулися.

— На півдня дідусь відпустив,— радісно повідомив Пилипко.— А ще казав — ті молюски, яких ви шукаєте, справді жили у нашій річці. Тут до революції німець якийсь побудував було невеличку фабрику, виготовляли на ній ґудзики з черепашок. А пізніше стали годувати молюсками качок та свиней. І ще казав дідусь, якщо ми знайдемо бодай небагато молюсків, щоб одного собі взяли. Ними добре лікувати коням очі...

Нові знайомі по черзі сідали за кермо катамарана, а Віронька з хлопцями всю дорогу оглядали дно річки, однак нічого цікавого не побачили.

— Ось і Суничка,-— показав рукою Пилипко.

Гирло Сунички було видно здалеку. Величезні камені утворювали поріг, і вода між ними вирувала, пінилась.

— Такі пороги навіть катамарану не під силу! — сказав Олег і причалив до берега.

Діти вилізли з човна, прив'язали його і рушили вгору вздовж Сунички.

— Ось вони, ваші перлові скойки, чи як їх там!

Віронька й Олег кинулися до берега, вкритого різними черепашками. Яких тут тільки не було: І великих і малих, і товстих і тоненьких, і круглих і довгастих...

— Це — беззубка, це — перлівниці річкові. А звичайних перлових скойок щось не видно!

— Напевно, вгору по Суничці треба йти,— розмірковував Пилипко.

— А як катамаран через ці пороги перетягнемо?

— Човна залишимо,— а самі — пішки! — запропонував Роман.— Обов'язково знайдемо їх, я знаю гарні місця — пляжі там чудові, а молюсків так багато, що з води вийти важко — ненароком можна ногу врізати.

— Скільки ж ходу до тих місць, Ромцю?

— Далеченько, але до вечора справимося.

— Таж дідусь відпустив вас лише на півдня?

— Де він подінеться, постереже й до вечора!

— Так негоже! — втрутилася в розмову Віра.— До того ж і ми своїх не попередили, що затримаємося.

— Зробимо так,— підсумував Олег,— зараз повернемося додому, розкажемо про все Анатолію Борисовичу, може, він і сам захоче завтра з нами піти, а ви, хлопці, вмовте дідуся, щоб відпустив вас на цілий день. Згода?

— Гаразд!

А Роман вніс іще одну пропозицію:

— Давайте візьмемо пару коней і перетягнемо катамаран у Суничку.

— Чудова думка! — похвалив його Олег.— Тільки чи дадуть нам коней?

— Аякже! Задля справи ж!

Анатолій Борисович підтримав дітей і погодився їх супроводжувати.

— А зараз, друзі, хочу познайомити вас із цікавою людиною — письменником-фантастом Чебердою.

З намету вийшов кремезний, з широкою сивою бородою чоловік, привітно усміхнувся.

— То це і є ваші помічники? — підніс руку у привітанні,— Добридень, шукачі пригод! — Міцно потиснув кожному руку.

— Єгор Антонович прибув до нас у важливій справі,— почав пояснювати вчений.

— Краще сам розповім,— зупинив Анатолія Борисовича фантаст.— Кілька років тому, друзі, натрапив я в архіві на старезну грамоту. У ній повідомлялося, що якийсь монах знайшов в урочищі неподалік від гирла Сунички багато велетенських кісток, а біля них брилу з дивовижним малюнком. У грамоті й малюнок той уміщено: ну справжній тобі космічний корабель. Щодо кісток, то тут у мене сумнівів немає, адже в наших місцях водилися колись тварини-гіганти. А ось малюнок не дає спокою, адже зараз стільки говориться про існування позаземних цивілізацій — були, мовляв, випадки, коли нашу планету відвідували їхні представники. Можливо, на тій брилі й зафіксовано одні з таких відвідин?

Шукаю вже давно — і все марно. Залишилося обстежити Червоне урочище. Знаєте, де воно? — звернувся до хлопців. Ті, збентежені почутим, тільки головами кивнули.

— Ну й жартівник ви, Єгоре Антоновичу,— засміявся Анатолій Борисович,— наука, ви ж знаєте, подібних фактів ще не має.

— Фантастика, Анатолію Борисовичу, нерідко робила такі передбачення, які потім ставали науковими концепціями. Я розумію, у вас свої завдання, власні клопоти, однак просив би — давайте сходимо разом до Червоного урочища, понишпоримо в ньому. Не забувайте, Анатолію Борисовичу, подібні знахідки називаються знахідками віку!

— Тоді вважайте, що її вже зробили наші хлопці,— промовив несподівано Пилипко.— Торік вони були там і знайшли силу-силенну велетенських кісток. Привезли їх цілу підводу, щоб здати заготовачу: хотіли на виручені гроші купити два гарних намети, такі, знаєте, з голубим верхом. Так в них ті кістки не прийняли. Сказали — старі дуже. Вони їх і викинули.

— Як «викинули»? Куди? — розсердився письменник.— А чи знають вони, що ті кістки законом охороняються?

— Єгоре Антоновичу,— закліпав очима Пилипко,— я ж з ними не був. А хлопці казали, що там кісток ше багато лишилося. Й десятьма підводами не вивезеш.

— Анатолію Борисовичу, друже,— заблагав Єгор Антонович.— подаруй мені один-однісінький день, га?

— Добре,— погодився вчений.— Пилипку, це урочище нам по дорозі?

— Трохи не з руки, однак, повертаючись, ми можемо залишити катамаран і пройтися пішки кілометрів з п'ятнадцять. Там яри великі. круті, є й печери глибокі. Але заходити до них небезпечно: завалити може.

— Отже, Єгоре Антоновичу, ви зранку прямуйте до Червоного урочища, а ми, повертаючись з походу, зайдемо туди.

Катамаран тягла пара білих коней. Його понтони — видовжені баки, зняті із старих винищувачів і подаровані таткові знайомим генералом,— виявились досить міцними і на суші — ковзали по траві, немов лижі по снігу. Кіньми правив Ігор. Тримаючи їх за вуздечки, він ішов попереду, вибираючи рівну дорогу.

— Но, любі мої, но! — від переживання за нову для нього справу в хлопця навіть чуб змокрів.

— А тепер, Ігоре, дай мені покомандувати,— сказав Анатолій Борисович, коли вони підтягли човна до самої річки.— Хлопці, тримайте катамаран так, щоб він з берега рівно зсовувався.

Вчений вибрав пологий спуск, відчепив посторонки. Хлопці обліпили човен, посунули його, і незабаром він гойдався на хвилях Сунички.

— Тепер, Павлику, відведи коней у табун. Чекай нас з перемогою і допомагай дідусеві. А ми, Єгоре Антоновичу, давайте звіримо маршрут. Хоч би там що сталося,— а в поході всяке трапляється, чекайте нас на правому схилі того яру, де глину беруть. У дорогу!

Діти всілися в човна, за кермо взявся вчений.

Пливли вже кілька годин. На заквітчаних берегах деінде маячили невеликі скелясті пагорби, зрідка порослі чагарниками. Вдалині виднівся ліс. Зупинки не робили, хотіли завидна добратися до мети. Анатолій Борисович поглядав на дно річки і задоволено мружився:

— Можуть бути тут перлові скойки, можуть бути!

За поворотом почувся шум води. Пилипко здивувався:

— Нема тут ніяких водоспадів!

За кілька хвилин катамаран виніс мандрівників до дамби, з якої через три великі труби спадала вода, розсипаючи довкола міріади бризок.

— Минулої весни тут нічого не було! — виправдовувався Пилипко.— Бачите, все нове, побудували нещодавно...

Зупинили мотор, вийшли на берег. По обидва боки гідроспоруди тяглися канали, що постачали водою навколишні поля.

— Оце так сюрприз! — зажурилися діти.— Що ж робити? Тут і коні не допоможуть!

— Витягнемо його на берег,— запропонував Олег,— бензин зіллємо, натягнемо тент, і нехай собі стоїть човен. А самі підемо лісом.

ЛІСОВІ ПРИГОДИ

Ігоря вкусив вуж. Озеро. Як полюють черепахи. Зеленухи живуть на деревах

Ліс густішав. Почали стрічатися ялини, під ногами зачавкала волога.

— Отут стережіться гадюк,— попередив Анатолій Борисович.— А щоб почуватися певніше, давайте виріжемо палиці з ліщини. Гілочку вибирайте таку, щоб рогачик на кінці був.— Анатолій Борисович швиденько обстругав кору на рогачику і вручив Ігореві.

— А це тобі, Віро. Ви, хлопці,— до Олега й Пилипка,— самі виріжете, я навчу вас, як користуватися цією зброєю. Передусім знайте, що гадюка сама не нападає на людину, навпаки — намагається бути від неї подалі. Коли ж наступите на неї — начувайтеся, гадюка одразу ж зреагує. Ось тоді, коли вона намагатиметься згорнутися в кільце, щоб спружинити й кинутися на вас, не гайте часу і рогачиком притисніть її до землі. А зараз — уперед!

Проминули густі зарості папороті, натрапили на непрохідну стіну бруслини, обплутаної колючою ожиною. Вона ще цвіла, лише подекуди виднілися зелені плоди.

— Прийти б сюди принаймні через місяць,— зітхнула Віронька,— досхочу б наїлися ягід і на варення назбирали б!

— Моя ти хазяєчко! — погладив Віру по голові батько.— А он те дерево бачите? Як воно називається!

— Дика яблуня!

— Сюди пташки занесли колись зернятко. її плоди — ласощі для ліс івих мешканців.

— Гадюка! — Ігор прожогом метнувся вбік від куща і навіть про рогачик забув. Олег кинувся братові на поміч. Мить — і він пришпилив плазуна до землі.

— Тримай її, Олежику, міцно,— поспішив йому на допомогу вчений,— а ви всі будьте обережні!..

— Анатолію Борисовичу,— подав голос Олег,— це не гадюка, а вуж. Я зопалу не роздивився.— Хлопець узяв вужа в руки.— Дивись, братику, ось жовті плями по боках голови і темна зигзагоподібна смужка вздовж спини,— таких ознак гадюка не має.

Ігорьок обережно підійшов до брата.

— Дай-но і я потримаю його! Вужику, гарненький,— погладив вужа і враз скрикнув: — Ой! Він укусив мене! — Вуж випав з рук.

На великому пальці відразу з'явилася крапля крові. Ігор замахнувся палицею.

— Стривай,— зупинив його вчений,— вуж не винний, ти його притис, а твоїх лагідних слів він не зрозумів, от і захищався. Нехай собі повзе, а я змажу пальця йодом, І все минеться.

Натуралісти заглибилися в ліс, у якому майже зовсім зникли сосни, а натомість все більше стали траплятися черемха, горобина, ліщина й вільха.

— Десь близько має бути вода,— мовив Анатолій Борисович.

І справді, невдовзі перед мандрівниками з'явилося дзеркало лісового озера. З-за хмари блиснуло сонце, вода в озері стала синьою-синьою.

— Глибоке!

Підійшли до берега. Колись озерце, мабуть, зовсім сховане було великими деревами, а зараз від них самі пеньки лишилися.

— Ось і гадюка! -— Вчений притис рогачиком гнучке звивисте тіло.— Олежику, подай-но мені ще й свого патичка!

Хлопець подав Анатолію Борисовичу рогачика, той притис ним гадюку до землі майже біля самої голови, а свого рогачика вивільнив. Гадюка відразу ж обвилася навколо патичка, намагаючись вирватися. Вчений двома пальцями міцно взяв її біля голови й підніс над землею. Тіло гадюки враз обвисло.

— Йдіть сюди, діти,— покликав Анатолій Борисович.— Бачите, який у гадюки язик роздвоєний. А це — отруйний зуб! Погляньте, який — він гострий, і на кінчику блищить коричнева краплина. То отрута, яка від спеціальної залози канальчиком усередині зуба виходить на його поверхню. Укус гадюки смертельний для багатьох тварин, особливо невеликих. Для людини він теж небезпечний, однак рідко закінчується смертю. А що треба робити, Віронько, коли вкусить гадюка?

— Треба швиденько перев'язати руку чи ногу вище від укусу, вичавити з ранки якомога більше крові й промити ушкоджене місце марганцівкою.

— Правильно, дочко! Ігорьок, то що ми зробимо з гадюкою?

— Вб'ємо!

— А ти як вважаєш, Пилипку?

— Я згоден з Ігорем!

— А ти, Олежику?

— Я проти.

— І я проти,— подала голос Віронька.— Кусає гадюка лише тоді, коли її зачепиш. А скільки вона шкідливих тварин знищує!

До того ж, любі хлопчики, гадючу отруту використовують для виготовлення ліків. Отож нехай живе! А зараз дивіться: кидаю гадюку в озеро!

Гадюка впала у воду й відразу ж попливла, вистромивши голову. Усі затихли, спостерігаючи за нею. Раптом неподалік почувся сповнений відчаю крик якоїсь тваринки.

— То передсмертний крик жаби,— пояснив Анатолій Борисович,— напевно, її вхопив якийсь хижак. Ходімо глянемо!

Облишили кущ верболозу.

— Так і є. Вуж, бачите, поласував зеленою, тільки ніжки стримлять із рота. Запізнилися трохи, а то подивилися б, як жаба сама вужеві в пащу лізе. Раніше вважали, що вуж гіпнотизує жаб. Насправді річ ось у чому: жаба дуже погано бачить і кидається лише на рухомі предмети. Ось вуж і піддурює її: помахає перед носом жаби роздвоєним язиком і сховає його, а та — все ближче й ближче до страшної пащі. Коли ж збагне, що небезпека невідворотна,— встигає лише крикнути.

— Може, визволимо нещасну? — мало не плакав Ігор.

— Пізно. Жаба, напевно, мертва. Таке життя, Ігорьку. Щоб продовжити своє існування, хижі тварини мусять поїдати інших.

— Анатолію Борисовичу,— озвався Олег,— треба, мабуть, риби на юшку наловити!

— Я не заперечую, однак тут уже є рибалка.

— Де? — озирнулися на всі боки діти.

— В озері,— засміявся вчений.— Бачите, що плаває на поверхні води?

— Якісь шматочки білясті...

— То риб'ячі плавальні міхурі. А коли маєте терпіння, можемо й мисливця побачити. Давайте причаїмося ось за цим кущиком.

— Не туди дивитесь,— промовив незабаром учений,— погляньте, хто он там вилазить на пісочок.

— Черепаха!

— Тихше! Це — дуже обережна тваринка.

Черепаха вилізла на берег. Стало видно темно-зелений панцир, плоску, ледь видовжену голову. Тваринка рушила у зарості трави.

— Спіймати? — прошепотів Ігор. Вчений заперечливо похитав головою:

— Краще дізнаємося, чого вона туди подалася.

Черепаха повернулася, тримаючи в щелепах жабу, й одразу ж залізла у воду. Невдовзі знову вилізла на пісок, стала грітися на сонці.

— А тепер спробуй її впіймати! — наказав Ігорю вчений.

Той обережно пішов до берега. Черепаха дрімала. Ігор був од неї за кілька кроків, як під ногою тріснула галузка. Черепаха шмигнула до води, Ігор стрибнув за нею. Однак спізнився — черепаха вже пірнула. тільки бульки на поверхні лишилися.

— А що, не так легко її спіймати? — засміявся Анатолій Борисович.— Поглянь краще, як вона по дну мандрує.

Крізь прозорінь води було добре видно черепаху, яка досягла зелених водоростей і сховалася в заростях.

— А як ви думаєте, чого вона жабу потягла у воду? Не знаєте?

— Щоб, розтерзавши її, проковтнути шматочками. Без води ставкова черепаха цього зробити не може. Ого, та тут черепах багато! Гляньте, що вони виробляють!

Посеред озерця збурилася вода, й на поверхню випірнула черепаха, а потім риба.

— Вони що, б'ються? — здивувався Олег.

— То — смертельний поєдинок. Черепаха напала на лина.

— Так він же великий!

— Черепаха прокушує рибі черево й чекає, поки та знесилиться.

Лин знову з'явився на поверхні. Діти закричали, щоб сполохати черепаху. Коли хвилі розійшлися, все заспокоїлося.

— Будемо ловити рибу? — перепитав учений.

— Якось не хочеться,— відказав Олег.— Може, іншим разом, га?

Знову попали у зарості ліщини. То там, то сям виднілися горіхи.

— Добрий урожай буде! Ви сюди ходите, Пилипку, по горішки?

— Усім класом. Назбируємо їх по кілька мішків.

— На всю зиму вистачає? — позаздрила Віроиька.

— Та ти що! Ми в лісництво їх здаємо! А на зароблені гроші влітку їздимо на екскурсії. Минулого року, приміром, були в Асканії-Нова, а цього разу до Москви збираємося.

— Анатолію Борисовичу,— покликав із-за куща їгорьок,— погляньте, скільки тут жабенят на кущі зібралося!

— Це не жабенята, а дорослі жаби. їх називають древесницями, або ще зеленухами. Вони вміють прудко лазити по деревах і присмоктуватися до їхніх листочків. Цікаво, що колір зеленухи дуже мінливий. Звичайно вони бувають зверху ясно-зелені, під колір листя, а знизу сріблясто-білі. Ці кольори розмежовані, придивіться, чорною смужкою з жовтою оторочкою. Після того як древесниця полиняє, а це відбувається що два тижні, вона стає попелясто-блакитною, потім блакитно-зеленою, а тоді знову набуває кольору листя.

— Анатолію Борисовичу,— озвався Пилипко,— а зеленухи увесь час на деревах живуть?

— Влітку, як гарна днина, вони сидять, вичікуючи здобич, на листках; у дощ ховаються; коли негода триває довго, залазять у воду. Як надходять холоди, зеленухи зариваються у мул і засинають на всю зиму. Прокидаються навесні раніше од усіх жаб.

— А як їм вдається так добре лазити по деревах?

— Присоски, що на лапках, допомагають. Еге,— глянув на годинник Анатолій Борисович,— з такими допитливими натуралістами, як ви, довго будемо добиратися до перекату. Як ти думаєш, Пилипку, сьогодні встигнемо туди?

— Мабуть, ні. Ще довго йти треба.

— Тоді, друзі, заночуємо тут. Вода недалеко, курені зробимо з гілок.

— Ой, Анатолію Борисовичу,-— затурбувався Пилипко.— я ж обіцяв увечері вдома бути!

— Не журися, хлопче, коли ти спав, я був у дідуся і домовився, що протримаємо тебе стільки, скільки знадобиться для справи.

— Ох, і заздритимуть мені Ромця й Павло!

ВЕГЕТАРІАНЦІ

Салат з кульбаби. Планарія. Цвіт папороті. Паляниці з німфеї

— Татку,— промовила Віра,— ми ж їсти не брали з собою...

— У лісі, дочко, з голоду не пропадемо!

— Анатолію Борисовичу, може, кабана вистежимо, у вас же рушниця є! — загорілися очі в їгорька.

— Ну хто ж кабана б'є без ліцензії, та ще й улітку! Я вас збираюся, друзі, перевести на вегетаріанське харчування!..

Знову підійшли до озера. У тому місці в нього впадав невеличкий струмок, і вода була чиста-чиста. Неподалік росли лілеї. Анатолій Борисович довгою палицею підчепив одну з них і потяг з води довжелезне, вкрите темними плямами кореневище. Вчений мало не впав у воду, бо кореневище відірвалося, в руках у нього залишився тільки великий листок німфеї.

— Погляньте, друзі, який він гарний: росте у воді, а завжди сухий. І знаєте чому?

— Бо зверху вкритий восковим нальотом!

— Правильно, Олег. А знаєш, чим іще цікавий листок лілеї? Дай-но сюди ніж!

Анатолій Борисович відрізав кінчик черешка, занурив листок у воду і подув через отвір. На листку з'явилося безліч крапельок повітря.

— На поверхні цього листка мільйони дрібних отворів, крізь них і проходить повітря. У листку лілеї його завжди багато, тому-то він ніколи не тоне.

Анатолій Борисович кинув листок у воду, і той поволі поплив.

— Однак нам треба-таки дістати кореневище. Спробуємо цим сучком,— знову підважив рослину.

Цього разу спроба вдалася.

— У кореневищі німфеї майже п'ятдесят відсотків білка і двадцять — цукру. Можна спекти смачні млинці. Та це — пізніше.

Гострим мисливським ножем Анатолій Борисович обчистив кореневище, розділив його на тоненькі смужки.

— Покладіть їх, хлопці, на сонці, нехай сушаться. А ми ще щось їстівне пошукаємо. Цю красуню знаєте? — показав струнку рослину з довгим, немов у жита, тільки значно більшим листям та коричневими оксамитовими качалочками.

— Авжеж, знаємо, це рогоза, її пагони їсти можна!

— Поласуємо,— стрибнув у воду Пилипко,— тобі,Ігорьку, як меншому, першому дам!

— Чекай-чекай, Пилипку,—зупинив його вчений.— Рослини, що ростуть у воді або поблизу неї, їсти сирими не можна, адже до них легко потрапляють личинки паразитів. Тому-то молоді пагони рогози, хоч які вони смачні, доведеться відварити. До речі, кореневище рогози також тягніть на берег, у ньому багато крохмалю, цукру й білкових речовин. Почистимо, висушимо, перетремо на борошно.

— Уявляю, які то будуть млинці! — чмихнула Віра.

— Це ти даремно, доню. Колись у Астрахані з рогозового борошна пекли не лише хліб, а й смачні пряники. Пилипку, й тростини не обминай. Молоді пагони зваримо...

— Анатолію Борисовичу, тут горіхи якісь ростуть у воді, рогаті такі.

— То, Пилипку, чилім. Горіхи дуже поживні, однак у наших краях ця рослинка зараз зустрічається дуже рідко, ти її не чіпай — нехай росте. А ось,— перевернув учений камінець, що лежав у воді.— хижа планарія.

Діти ледь розгледіли маленького зеленуватого черв'ячка.

— Теж мені хижак! — пирхнула Віра.— Крокодил!

— Зовнішність іноді зрадлива,— зауважив Анатолій Борисович.— Планарія ховається під камінням, між листям очерету або на нижньому боці листя водяної лілеї. Нападає на дрібних тварин, приміром, рачків, відриває од них шматочки і ковтає їх.

Анатолій Борисович знайшов невеличку калюжу з піщаним дном, посадив туди равлика й, коли вода в калюжі встоялася, кинув туди планарію. Черв'ячок завмер, потім підняв передній кінець тіла.

— Там у нього чутливі щупальця,— пояснив учений.

Відчувши здобич, планарія підповзла до равлика, який висунувся з мушлі, залізла на нього й добралася до тіла. Мить — і равлик сховався у мушлю.

— А планарія,— сказав Анатолій Борисович,— встигла-таки відірвати шматочок равликового тіла. Звичайно планарії полюють гуртом і тоді равлика живим не залишають. До речі, планарії цікаві ще й тим, що можуть довго голодувати. Вони живуть понад рік, не отримуючи ніякої їжі! Мають також дивовижну здатність до відновлення. Під час одного з дослідів їхнє тіло розчленували на кілька частин і з кожної виростав черв'як. Однак за розмовами, бачу, ми можемо залишитися голодні.

— Татку, а тут суниць лісових скільки! — вигукнула з-за куша Вїронька.— їж, Ігорьок! — простягла хлопцеві пригорщу соковитих ягід.

— Чекай-чекай, доню! Треба спочатку приготувати обід. Ти, Олег, знаєш, яке з себе молодило?

— Аякже. Схоже на капусту, росте на піщаних грунтах.

— Назбирай нам десятків зо два. Було б непогано, якби ще й заячої капусти знайти трохи. А тобі, Ігоре, відома рослина, яку називають огіркового травою, або бурячником? Тоді пошукай її ось у тих заростях. Віронько! Тобі медуниця не траплялася?

— Її повно тут!

— Принеси пучечок!

Анатолій Борисович вишпортував із землі невеличкі рослинки з перистими листочками, вкритими знизу білим шовковистим ворсинням. Рослинки ці з'єднувалися між собою повзучими пагонами, І, коли вчений витягував одну з них, за нею тяглися інші.

— Навіщо ви гусячу лапку викопуєте? — Ігор приніс жмут огіркової трави.

— Молоді листочки покладемо в салат, корінці висушимо й теж на борошно перетремо. А ти, бачу, швидко виконав завдання. Тепер піди й пошукай мишачого часнику. Суцвіття в нього рожево-лілове.

— Знаю!

Олег з Вірою принесли по оберемку рослин.

— Навіщо стільки нарвали? — спохмурнів Анатолій Борисович.— Більше так не робіть — у лісі, як і скрізь, треба брати лише необхідне! Ви даремно загубили багато рослинок. А тепер ходімо на лужок кульбабу збирати.

Діти збирали молоді листки кульбаби, Анатолій Борисович виривав рослинки з корінням.

— У цих корінцях є і яблучна кислота, і цукор, І багато інуліну — крохмалистої речовини, що при прожарюванні перетворюється в цукор. Підсмажені корінці кульбаб солодкуваті, з ними можна пити чай. А тепер нумо готувати салат. Олег помиє рослини, відбере молоді листочки, а ти, Віронько, їх покриши і змішай. І солі трішки поклади,— подав доньці похідну сільничку.

Лісовий салат удався на славу.

— Віронька з Ігорьком можуть суницями поласувати! — розвів багаття Анатолій Борисович.— А ти, Олежику, принеси трохи води, швиденько відваримо молоді пагони рогози та тростини. Це тим, кому ягід не вистачило,— пожартував...

— Ой, смачне яке, немов спаржа! — ласували хлопці відвареними пагонами рогози.

— Делікатес! А зараз спробуйте варених пагонів тростини! Наїлися? Тепер біля вогнища досушимо корінці...

Відтак узялися будувати житло. Великий курінь вирішили зробити для хлопців, а трохи менший — для Анатолія Борисовича і Віроньки.

Вибрали місце під велетенською ялиною. Каркаси зробили з вільхи, а з ялини нарубали гілок і вкрили ними курінь. Ще й всередині заслали ялиновими гілками.

— А тепер, хлопці,— Анатолій Борисович задоволено оглянув житла,— давайте висушене перетремо на борошно оцим камінням!

— Немов первісні люди! — засміялася Віронька, побачивши, як вони трудяться.

— Багато сміятимешся — не дамо добавки! — Анатолій Борисович підігрів воду, замісив у казанку борошно й, хитро підморгнувши, кинув туди трохи дріжджів. Поставив казанок у попіл, ще й накрив його зверху своїм светром.

— Запасливий ти, татку,— Віронька помітила маніпуляцію з дріжджами.

— У походах інакше не можна,— одказав їй Анатолій Борисович.

Повкладалися, однак спати не хотілося. Віронька щось розпитувала тата, той їй стиха відповідав. У курені хлопчиків точилася якась суперечка.

— Анатолію Борисовичу,— гукнув Пилипко,— а ви знаєте, що сьогодні ніч на Івана Купала?

— Знаю. А що?

— Адже поблизу куреня папороті росте видимо-невидимо. Може, й ми пошукаємо її цвіт?..

— А ще піонер,— одказав Олег,— забобонам усяким віриш!

— Ну що ж,— погодився Анатолій Борисович,— у кого є бажання — одягайтеся, підемо шукати «щасливу» квітку.

— Ура! — застрибав на одній нозі, вдягаючи штани, Ігор.— Якщо знайдемо чарівну квітку, замовимо їй, щоб показала, де шукати перлову скойку.

— Татку, я боюся! Далеко від мене не відходь,-— прошепотіла Віра.— Я, звичайно, не вірю ні в які чудеса, але все одно трохи

лячно...

Надворі зовсім стемніло. У лісі тихо-тихо, тільки жаба десь в озері квакне чи рибина скинеться. Пройшли в долину, де багато папороті. Ігорьок узяв брата за руку.

— Чого ти?

— Я разом з тобою!..

— Не бійся! — стиснув йому руку Олег.

— Може, повернемося? —- запитав Анатолій Борисович.

— Ні! — гуртом.

— Анатолію Борисовичу, я збігаю по рушницю!

— Не треба, Ігорьку, у мене ніж мисливський при собі.

— Світиться! Анатолію Борисовичу, хапайте! — закричав Пилипко.— Та хапайте ж, бо зникне!

— Чого ж ти сам не хапаєш? — засміявся вчений.

— Боюся!

— Справді світиться, татку! І я боюся!

Анатолій Борисович накрив місце, що світилося, долонею й вирвав листок папороті.

— А тепер ідіть сюди, я вам покажу «цвіт папороті». Ану, Олежику, засвіти ліхтаря!

На долоні Анатолія Борисовича лежали... два черв'ячки.

— Оце вам і розвінчана легенда, друзі. Світяться ось ці черв'ячки, яких так і називають — Іванові черв'ячки.

— Чому ж вони зараз не світяться?

— Бо злякалися!

— Анатолію Борисовичу, а як відбувається це свічення?

— Таке світло випромінюється, коли в живому організмі є дві речовини — білок люциферин і фермент люцифераза, який окислює цей білок. При окисленні виділяється енергія, що викликає свічення. Якраз до таких організмів і належить Іванів черв'як.

Ще сонце не зійшло, а на ялині вже заметушилися пташки. Увечері ніхто не помітив, що на верховітті дерева влаштували собі житло сірі чаплі. Вони закидали курені галуззям, усяким непотребом.

— От біда,— пробурчав Анатолій Борисович,— доведеться багаття розпалювати в іншому місці. Підйом! — скомандував.— Умийтесь, потім будемо хліб лісовий пекти.

— Татку, а я мила не взяла і зубної щітки теж.

— Щодо мила. Ти знаєш таку рослину -— собаче мило?

— Знаю, бачила неподалік.

Тоді нарви з корінням. Воно дає добру піну. Тільки не надумайтесь нюхати собаче мило і пробувати на смак — отруйне воно, довго чхатимете після цього.

— Хіба мої руки відмиєш собачим милом? — показав Олег п'ятірню.— Бачите, як вимастився учора живицею.

— Знайди гриб-трутовик, верхню частину зріж, а внутрішня тканина послугує тобі краще, ніж губка. У тебе, Ігорьку, чого лоб червоний? — стурбувався вчений.

— То Олег на мені хлопавку розбив. Але я йому віддячив — штук п'ять розтрощив об його лоб!

— А де ви хлопавку знайшли?

— За ліщиною.

— Піди назбирай молодих листочків. Відваримо й додамо до салату з кульбаб.

Від казанка з учорашнім місивом потягло кислим.

— Тісто майже готове! Тепер треба швиденько піч робити,— Анатолій Борисович вирив продовгувату яму, дно і стіни виклав камінцями.— Нумо, хлопці, несіть сухе галуззя!

Гора хмизу виросла швидко. Анатолій Борисович заглянув у казанок.

— Ще є час, ходімо до озера, може, знову черепаху побачимо. Тільки спустилися до берега, як учений зупинив дітей:

— Тихо! Он видра...

Посеред озера розпластався довгастий звірок. Видра, висунувши ніс з води, втягувала повітря.

— Диви, як дихає! — здивувався Ігорьок.

Звірок їх помітив. Крутнувся на місці і зник у глибині. — Бачили, яка прудка. Пропаде тепер в озері живність. Сидітиме

тут видра доти, доки всіх тварин знищить. Така у неї вдача. Ходімо звідси, бо видра, напевне, налякала й черепах, і ми їх не діждемося — надто вони обережні.

Повернулися до бівуаку. Анатолій Борисович розпалив на дні ями вогонь.

— Підтримуй його, Ігорьку, хмизу не жалій, треба, щоб добре каміння розжарилося.

Розіслав аркуш паперу, потрусив його борошном і вигорнув туди вміст казанка.

— Пилипку, принеси кілька листків лопуха, тільки спочатку обмий їх у озері!

Добре перемісивши тісто, вчений наліпив з нього млинців, розіклав їх на лопухах.

— Як там вогонь?

— Сильний.

— А тепер, хлопці, розгорніть жар. Так-так, ще далі відсовуйте попіл. Віронько, млинці на листках клади сюди, на каміння!

Анатолій Борисович узяв пласт дерну, перевернув його травою донизу і закрив яму, немов лядою.

— Чудово! Ігорьок, запалюй, багаття над ямою!

Сушняк горів добре, Ігор ледь встигав підкладати. Вчений сидів, замислено дивлячись у вогонь.

— Анатолію Борисовичу,— перервав його думки хлопчик,— а якщо ми знайдемо перлову скойку, експедиція закінчиться?

— Ні, друже, ми ж не тільки її шукаємо. Нас цікавить, які тварини й рослини населяють річку, і не лише сучасні, але й ті, що жили тут мільярди років тому.

— А як про це дізнатися?

— Робітники риють шурфи на березі річки й просівають грунт. Так знаходять залишки давно вимерлих істот.

— Анатолію Борисовичу, а навіщо вчені досліджують залишки тварин, які вимерли? Їх-бо не воскресиш?

— Безперечно, ні, хлопчику. Але, дізнавшись, як мінявся клімат у минулому, ми передбачатимемо зміни, що можуть статися й невдовзі. Я вже не кажу про інтерес до цих питань з боку наших геологів, шукачів корисних копалин.

Взяти хоча б двостулкових молюсків. Вчені помітили, що товщина черепашок молюсків одного й того ж виду у різних географічних зонах не однакова. Особливо це стосується викопних форм. У чому справа? Як відомо, будь-яка черепашка складається переважно з вуглекислого кальцію. Він малорозчинний. Та із збільшенням температури розчинність вуглекислого кальцію зростає.

Ось чому, виявляється, тропічні форми молюсків такі великі, а їхні черепашки міцні й товсті, тоді як стулки їхніх родичів у помірних широтах значно менші й тонші. Оскільки в різні геологічні епохи температура води мінялася — на планеті були похолодання і потепління,— то й величина, і товщина черепашок молюсків, які тоді жили, теж різнилися.

Знайшовши черепашки молюсків і встановивши, коли ті жили, вчені дізнаються, які тоді були кліматичні умови. Навіщо? Бо корисні копалини, приміром, утворювалися при певному температурному режимі, наявності рослинного і тваринного світу тощо.

— Еге, друзі, а що, як наш хліб згорить? — похопився Анатолій Борисович. Підняв дернину й проткнув ножем млинець.— Готовий!

Витяг, розламав на частини.

— Пробуйте!

— Смакота! — озвалася Віронька.

— Тоді увесь хліб витягуємо...

— Дивіться,— здивувався Олег,— Юнта біжить!

— Знайшла-таки,— поплескав учений собаку.— Ану, що пишуть нам з експедиції? «Дідусь чекає Олега й Ігоря в таборі. Повертайтеся». Ось, хлопчики, й кінець вашому туристському життю. Доведеться дещо порушити наші плани...

— Ні! — вихопилося у братів.-— Наш дідусь знайде роботу і в таборі!

Анатолій Борисович помітив, що й Пилипка мучить якась тривога.

— Що таке, друже? — запитав у нього.

— І звідки ви оце все знаєте? — зніяковів той.— Я в лісі, вважайте, живу, а хліба такого ще ніколи не пробував, і салат теж смачний!

Анатолій Борисович засміявся.

— Книжки треба читати. В них ще й не таке вичитаєш!

СІМ'Я ЧИ ОРГАНІЗМ

Дрейсени, кулівки, горошинки. Ставковики і котушки. «Жалюча» істина. Шершні. Джмелина хатка

Години через три знову вийшли до річки. Суничка в цьому місці чарівна. З обох боків ліс височіє, понад берегом — велетенські кам'яні брили, крізь прозорінь води жовтіє дно.

— Чудово! — аж подих перехопило у вченого.— Ось де нам поталанить!

Анатолій Борисович зайшов у воду й вийняв пригорщу різних мушель.

— Яких тільки немає! — здивувався Ігорьок.— Беззубок і перлівниць я вже знаю, а ось такі дрібні бачу вперше...

— Бо неспостережливий,— промовила Віра.— Адже річкову дрейсену ти міг побачити у будь-якій річці. Іноді вони гірляндами висять на підводних рослинах. їх можна зустріти також на підводних спорудах...

— А ось річкова кулівка,— на Ігорькову долоню ліг невеличкий двостулковий молюск з округлою мушлею розміром не більше двох сантиметрів,— ця дрібнота живородна, у неї яйця розвиваються всередині організму, тому назовні виходять вже «готові» молюски.

— Дивись, Олежику, а мушлі цих молюсків іще менші, немовби горошинки!

— Чому «немовби»? Ці молюски так і називаються — горошинки. Вони найдрібнішІ з прісноводних двостулкових молюсків.

— А вони, Анатолію Борисовичу, не схожі одна на одну,— придивився Олег до знайдених Ігорем молюсків.

— Дива тут, друзі, ніякого немає. Просто ІгорьковІ трапилися горошинки кількох видів. Ось, бачу, річкова горошинка, а оця, блискуча, так і називається — горошинка блискуча, а ця — болотяна горошинка.

— Анатолію Борисовичу, а це що за черепашка? — Пилинко дістав з дна круглу-мушлю.— Гарна яка!

— Це — кардіум, або серцевидка. Свідчення того, що тут колись котилися морські, а то й океанські хвилі. Час відшліфував мушлю, стер верхній, конхіоліновий шар, саме вапно залишилося. Серцевидки й зараз живуть у теплих солоних водах, зокрема, у Чорному морі.

Розбрелися по річці.

— Я знайшов мушлю ставковика! — похвалився Ігор.

— Якого саме? — запитала Віра.

— Звичайнісінького. Ось він,— показав Ігор мушлю.

— Не звичайнісінького, а ставковика звичайного, бо є ще малий ставковик, він значно менший. Ставковик малий, знайте, переносить різні захворювання, тому його треба стерегтися.

— І ще слід уточнити,— мовив учений,— що ставковики дихають легенями, а двостулкові малюски, яких ми згадували,— зябрами. Атмосферним повітрям дихають також добре відомі вам котушки. Живуть вони, як і ставковики, в озерах і ставках, тихих заплавах річок, а сюди, на перекат, їх прибила течія. Тепер, друзі, давайте шукати перлову скойку.

— Нема її тут, Анатолію Борисовичу,— опустив голову Олег,— з великих черепашок тільки перлівниці й беззубки трапляються...

— А це що? — вчений вийняв з води велику мушлю.— А це? — витяг другу.— Будьте уважні!

Довго ходили по Суничці вздовж і впоперек. Олег з Пилипком знайшли ще по черепашці перлової скойки.

— Зовсім свіжі мушлі, на кілька років ми запізнилися! — жалкував Анатолій Борисович.— Пилипку, а Суничка вгорі стрімкіша?

— Так. Є навіть невеликі пороги, деінде каміння нависає над водою.

— Може, туди нам піти?

— Це далеченько. Якби на катамарані...

— Якщо не вдасться перетягти його через дамбу, візьмемо гумові човни. Наказую: ні в якому разі носи не вішати! Певен — натрапили на вірний слід.

— А я попрошу дідуся, щоб відпустив до нас Романа з Павлом! — згадав Пилипко своїх друзів.

Анатолій Борисович показав дітям, як запакувати знайдені мушлі. Невдовзі вирушили в дорогу.

— А ти, Пилипку, казав, що тут черепашок тьма-тьмуща! — не втерпів Олег.

— Хто ж знав, що саме тих молюсків, яких вам треба, не буде. Знавець молюсків з мене, виходить, нікудишній,— посмутнів Пилипко.

— Нічого, друзі, адже пошук тільки почався. А тепер, Пилипку, курс — на Червоне урочище. Єгор Антонович нас, напевно, уже чекає.

Дорога простяглася через луки. Буйнотрав'я сягало вище колін, то там, то тут з-під ніг випурхували потривожені птахи. Віра не могла пройти мимо чудових лугових квітів, і невдовзі її голову прикрашав барвистий вінок. Юнта гасала довкола, вишукуючи здобич.

— Ой-ой! — несподівано заволав Ігорьок.— Болить!

— Де? Що? — кинувся до брата Олег.

— Я хотів осу впіймати, а вона вжалила!

— Ех ти, натураліст! Тепер прикладай щось холодне, може, не так напухне. Та подякуй, що оса за пальця тебе вкусила, а не за носа!

— Ой-ой! — це вже Віра,— І мене вкусила, за лоба!

— Тікайте, їх тут багато! — кинувся вбік Пилипко. Усі — за ним. А оси не відстають.

— Ховайтеся у кущі, там не дістануть,— почувся голос Анатолія Борисовича.

Діти перелякано дивилися, як оси невеличкою хмаркою покружляли неподалік і повернули назад.

— Цікаве знайомство? — підійшов до них учений.

— Смієшся, татку, а нам боляче!

— Нічого, від осиного укусу рідко хто вмирає. А які ж то вас оси вкусили?

— Чи було нам коли дивитися на них? — нахмурився Олег.

— Ну, друзі, піти звідси, не знаючи навіть, від якої комахи постраждали, негоже юним натуралістам. Треба почекати, доки вони заспокояться, а потім тихенько підійдемо до них і встановимо істину.

— Дуже вона жалюча, татку, ця істина! — Віронька тулила до гулі мокру пілотку.— Я не піду!

— Гаразд, ми з Олегом удвох сходимо. Ти, Олежику, бачу, не боїшся.

Анатолій Борисович залишив Ігорькові рушницю й рюкзак.

— Побачимо, як вони зараз мчатимуть звідти! — тільки й промовила Віронька.

Однак учений І Олег не поверталися довгенько. Діти заспокоїлися, вилізли з кущів. За півгодини віддалеки з'явилися Олег і Анатолій Борисович.

— Олег щось у руці несе. Грудку якусь, чи що?

— Не інакше як осиного меду видерли! — засміявся Пилипко.

— Насамперед,— мовив Анатолій Борисович,— ми пересвідчилися, що Віроньку й Ігорка покусали оси-шершні. Хтось потривожив їхнє гніздо, тому-то вони й кинулись навздогін.

— Не бачили ми того гнізда,— виправдовувалася Віра.

— А пеньок трухлявий поблизу куща теж не чіпали?

— Я на нього ногою стала,— знітилася Віра.— А що, в ньому було гніздо шершнів?

— Ти, доню, зруйнувала їхнє житло...

— Що ж тепер з ними буде? — стривожилася Віра.

— Нічого. Вони вже взялися відбудовувати своє гніздо. Жаль, що ви побоялися підійти ближче, а то б побачили коричневі соти, зроблені з пережованої деревини. Соти розташовані горизонтально, у їхніх чаруночках виростають личинки, яких шершні годують жованкою з убитих комах.

— А в тебе, Олежику, що? — Ігор ніяк не міг збагнути, що то за темніш згорток тримає брат.

— Покинуте джмелями гніздо,— пояснив той.

— У ньому торік жила сім'я невеликого джмеля-моховика,— сказав учений.— Жовтеньких джмелів-моховиків зараз не видно. Та он на квітку сів інший — земляний джміль. Бачите, який великий. Зараз ми його роздивимось.

Він обережно взяв квітку з строкатим джмелем і вийняв його звідти.

— Татку, вкусить!

— Ні, джмелі кусають рідко. Чуєте, як гуде? — підніс до вуха жменю.— Недарма називають їх трубачами.

Анатолій Борисович узяв комаху за спинку.

— Погляньте, друзі, які у джмеля великі очі. Вони цікаві не лише розміром, а й своєю будовою. Ці очі — кілька тисяч вузеньких трубочок, що тісно прилягають одна до одної, утворюючи так зване фасеточне око. Однак у їхній верхній частині чорніють ще й крапельки простих очей. Вчені поки що не з'ясували, навіщо джмелеві прості очі. Усі роздивилися джмелика? Тоді лети, комахо!

Джміль зробив петлю й полетів, проте недалеко. Юнта кинулася туди.

— Бачте, одразу в гніздо потрапив! Прикро, що часу в нас обмаль, а то ми могли б ще простежити за життям сім'ї земляних джмелів. Своє житло вона влаштовує під купинами, добре маскує вхід, одразу нізащо не знайдеш. А тут наш полоняник, з радощів, мабуть, «розсекретив» розташування гнізда. Що там Юнта робить? Юнто, іди-но сюди!

Вівчарка прибігла до вченого, взяла його за штанину й потягла до того місця, де сховався джміль.

— Гаразд, ходімо поглянемо,— усміхнувся Анатолій Борисович. З-під невеличкої купини одна за одною вилітали великі комахи.

— Бджоли б уже кинулися жалити! — зауважила Віра.

— Оси теж! — помацав ґулю Ігорьок.

— А ось ми зараз порушимо ритм їхнього життя! — Анатолій Борисович встромив у гніздо кінчик олівця.— Чуєте, як загули? А що буде, коли ми далі в отвір заліземо?

Тільки Анатолій Борисович вийняв олівця, як звідти висипало з десяток джмелів, вони грізно загули, піднялися в повітря.

— Не рухатись! — наказав учений.— Дивіться на отвір.

А звідти все вилазили й вилазили джмелі. Частина з них відразу ж переверталася на спинку, грізно виставляючи жало.

— Тепер бачите, скільки їх тут, під купиною? Юнто, куди ти лізеш? — хотів зупинити вівчарку Анатолій Борисович, але та сунула-таки носа в нірку й відразу ж заскавчала.— Тікай!..

Джмелі погули-погули й сховалися у нірці, лише в повітрі сюди-туди носилися вартові.

— Вони нас не зачеплять, ходімо,— скомандував учений.

Рушили. Дорогою Анатолій Борисович розповідав:

Джмелі — цікаві створіння. Встають дуже рано. Щоб не проспати, є в них живий будильник: щоранку один із джмелів починає махати крильцями і так гуде, що після цього членам його сім'ї вже не спатиметься. Буває це близько сьомої години ранку.

— Анатолію Борисовичу, а джмелі корисні?

— Так. Вони чудові запилювачі. До того ж у природі існує ряд рослин, які запилюють лише джмелі. Багато вчених досліджують їхню біологію, зв'язок з навколишнім середовищем. Значний інтерес становлять джмелі і як представники великої сім'ї гуртосімейних комах. Йдеться про бджіл, ос, джмелів, мурашок, термітів.

— Татку, зараз багато пишеться про їх життя. Чому це так цікавить учених?

— Людина здавна помітила гуртосімейних комах. Медоносну бджолу їй удалося навіть одомашнити. Спосіб життя бджолиної сім'ї вам, безперечно, відомий. Ви знаєте, що там існує розподіл праці, спеціалізація членів сім'ї. І все-таки ми звикли дивитися на бджіл, як на окремих істот. Але існує така гіпотеза, що бджолина сім'я — це єдиний організм, у якому бджола — невеличка частинка, майже позбавлена індивідуального існування. Гуртосімейні комахи не можуть жити поодинці. Бджола, відірвана од вулика, швидко гине. Отже, пасіка, яку ми не раз бачили, набуває нового смислу. Уявіть: всередині кожного вулика схована істота, вагою до 5 кілограмів (10 тисяч бджіл важать 1 кілограм). Стільник у неї — скелет. Дихання забезпечується рухом крил бджіл-вентилювальниць. Вчені помітили, що всередині клубка бджіл відбувається активний рух поживних речовин,— звичайно, не через вени й артерії,— просто бджоли годують одна одну. У вулику підтримується постійна температура, тоді як в окремої бджоли постійної температури тіла немає.

— Але коли це організм,— здивувався Олег,— де ж тоді нервова система, що керує ним?

— Щоб довести, що гуртосімейні комахи можуть мати складну поведінку, вчені вдаються до аналогії. Елементи пам'яті великих електронно-обчислювальних машин складаються з феритових кілець, сполучених між собо:ю. Дайте інженерові одне феритове кільце — він не зможе сконструювати такої машини; якщо навіть їх сотня — його робота не зрушить з місця. А ось коли елементів декілька тисяч,- інженер може, з'єднуючи їх належним чином, створити орган машинної пам'яті. Тисячі елементів набувають цінності, якої кожний зокрема позбавлений. Тепер уявімо: у цих кілець-елементів виросли крила і лапки, вони вміють пересуватися і лише в окремих випадках з'єднуються, утворюючи єдине ціле. Виходить, машина багато в чому схожа з бджолиною сім'єю, мурашником, термітником...

— Це вже звучить, татку, фантастично!

— Будь-яка жива істота, Віронько, дивовижне хитросплетіння найцікавіших проблем. Впорядковане і погоджене життя гуртосімейних комах справді викликає подив. Що рухає ними? Як вони спілкуються між собою? Як обмінюються інформацією? І хто вони: суспільства чи організми? Тут є над чим замислитись... Відомо, що комахи з'явилися на Землі раніше, ніж люди. Доведено: бджоли і мурашки існу-нали на нашій планеті ще сорок мільйонів років тому. Історія ж людства триває не більше 150 тисячоліть. І перший «колектив», зі складними взаємостосунками, чітко визначеним розподілом праці між його членами, створили мільйони років тому гуртосімейні комахи.

Чому ж тоді на вершині розвитку живих істот стоїть людина, її не виходець із комах? — знову встряв Олег.

Еволюція усіх видів ішла шляхом розвитку нервової системи; вдосконалення психіки. Число нервових елементів у комах не зростало через їхні мізерні розміри. Комахи немов застигли у своєму розвитку. Цю проблему, гадають учені, вирішила еволюція гуртосімейних комах: вони зуміли об'єднати свої крихітні мозки. Створилися умови для мініатюрної «цивілізації»: у комах виникло землеробство, тваринництво, вони збирали продукти харчування. Виникли війни і навіть... рабовласництво. Але на цьому розвиток гуртосімейних комах зупинився. Однак деякі вчені гадають, що на інших планетах розвиток нерпової системи комах, можливо, пішов іншим шляхом. Припущень багато, вони чекають свого вирішення.

Та чи не час, друзі, обідати? Віронька з Ігорем готуватимуть салат, збиратимуть ягоди, а ми з хлопцями розпалимо багаття, будемо лісову юшку варити. Пообідаємо — і без зупинки до Червоного урочища!..

ТВАРИНИ-ВЕЛЕТНІ

Хитра лисиця. Червоне урочище. Зникнення Єгора Антоновича. Чому вимерли гігантські звірі

А зупинку таки довелося зробити. Через Юнту. Бігала в кущах перед мандрівниками, а тоді враз загавкала — хотіла, щоб на неї увагу звернули,— й чимдуж рвонула у зарості верболозу.

— Дивіться,— вигукнув Пилипко,— там ще якийсь собака!

— Лисиця! — уточнив Олег.— Анатолію Борисовичу, поводиться вона якось дивно: не тікає, а нападає на вівчарку. Може, скажена якась?..

Анатолій Борисович зарядив рушницю.

— Біда! Ще й собака пропаде!

— Гляньте, гляньте, лисиця вже лежить на землі, а Юнта над нею стоїть.

Справді, лисиця, відкинувши ноги, лежала на землі.

— Юнто, до мене! — наказав учений.

Вівчарка без особливої охоти відійшла од лисиці. Анатолій Борисович узяв собаку за ошийник.

— Олег, потримай Юнту, я лисицю огляну.

Однак не встиг Анатолій Борисович і кроку ступити, як лисиця скочила на ноги й втекла в кущі. Юнта аж звалила Олега на землю, однак той повис на собаці й не пустив.

— Немов у казці! —- засміявся вчений.— Це неспроста, інакше б лисиця втекла від собаки, у неї надто розвинений нюх і слух, щоб не почути Юнту здалеку. Та й ми досить голосно розмовляли.

— Ой, дивіться, лисяча нора! Біля входу звірятко якесь лежить!

— Це землерийка, називають її ще білозубка мала. Надзвичайно цікава тваринка. Знищує дрібних гризунів, молюсків, хрущів, коників тощо. Дуже прожерлива. За добу з'їдає корму у півтора раза більше, ніж важить сама. Ворогів у білозубок також багато: гадюки, вужі, птахи, ссавці.

— А як вона тут опинилася?

— Певно, лисиця вивела на полювання своїх дітей і впіймала для них землерийку. Звірята бавилися здобиччю, лисиця, як і кожна мати, милувалася дітьми і своєчасно не помітила небезпеки. Коли ж побачила собаку, то відвернула увагу, щоб малеча сховалася. Ну, а що далі було, ви самі бачили. Обдурила усіх нас.

— А може, розкопаємо нору й заберемо з собою лисенят? — обізвався Ігор. — Я б одне у шкільний зоологічний куточок віддав.

— Не так просто. Адже нора лисиці побудована складно. Спочатку вона йде похило на один-півтора метра вниз, потім тягнеться під землею п'ять-шість метрів. До того ж нора має декілька вихідних отворів. Так що буде ваш куточок без лисиці! І ще, друзі, треба пам'ятати, що лисиці полюють на гризунів — шкідників сільськогосподарських культур. Не менш корисні вони і в лісовому господарстві, бо знищують не тільки мишовидних гризунів, а й різних шкідливих комах, оберігають молоді ліси від пошкоджень.

— Анатолію Борисовичу,— почувся з-за кущів Олегів голос,— впіймали ще одну землерийку.

— А це вже інша землерийка — бурозубка звичайна.— Анатолій Борисович обережно вхопив за шию невеличке, вкрите оксамитовим темно-бурим волоссям звірятко, яке намагалося вкусити його.— Хоботок у бурозубки, бачите, вкритий короткими щетинками. Очі зовсім маленькі, їх у хутрі навіть не помітно. Дивно, як ця землерийка сюди потрапила, адже вона полюбляє вологіші місця. Мабуть, підґрунтові води близько.

Бурозубка затріпала ніжками, намагаючись вивільнитися. Анатолій Борисович присів навпочіпки.

— Тримай, Олежику, Юнту, відпустимо землерийку на волю! До речі, друзі, знайте, ці звірки цікаві ще й тим, що у зимову

сплячку не впадають, а нишпорять під снігом, шукаючи комах, їхніх личинок, молюсків і навіть жаб. Особливу користь приносять, знищуючи дротяників, вовчків, хрущів, гусінь. Своєї діяльності бурозубки не припиняють упродовж доби. Для цього їм потрібно багато енергії. Ось чому обмін речовин у тілі землерийок надзвичайно інтенсивний. Досить згадати, що для його забезпечення серце тваринок робить 1320 ударів на хвилину, а частота їхнього дихання досягає 800.

— Невже в цієї дрібноти серце б'ється майже у двадцять разів швидше, аніж у людини? — здивувалась Віронька.— Наше такої напруги, мабуть, не витримало б!

— Отже,— підсумував учений, землерийки — дуже корисні тваринки, треба їх, діти, охоронити!

Стежка знову сховалася у дрібноліссі, а коли вихопилася на простір, мандрівники побачили в долині величезний крутий яр. Він зловісно чорнів, а від нього розходилися на всі боки, немов спрутові щупальця, менші яри.

— Колись тут теж ліс був,— озвався Пилипко,— та під час війни фашисти знищили його. А там далі — піски...

Мандрівники спустилися на дно яру. Його стіни, розмиті водою й лише де-не-де вкриті дерезою та берізкою, нагадували перепалену цеглу. Анатолій Борисович доторкнувся до однієї з брил, і вона одразу ж розсипалася, оголивши велику кістку.

— І он кістки, і он...

Анатолій Борисович схвильовано оглядав місцевість. Так ось чого це урочище називають Червоним! Водяні потоки, вітри оголили особливу гірську породу — лес. У ній, як правило, добре зберігаються рештки живих істот...

Багато кісток стриміло на висоті близько трьох метрів. Пилипко хотів було підстрибнути, щоб учепитися за корінь, який стирчав з-під них, однак учений зупинив його:

— Цим ти викличеш обвал.

Анатолій Борисович попросив дітей відійти подалі від небезпечного місця.

— Друзі, Пилипко не помилився. Перед вами цінна знахідка — залишки тварин-велетнів мезозойської ери, останні з яких вимерли близько сімдесяти мільйонів років тому. Ми повідомимо про знахідку в інститут, порядкувати тут можуть лише висококваліфіковані спеціалісти. Жодна з цих кісток не повинна зникнути, розсипатися...

— А де ж Єгор Антонович? — стурбовано промовила Віронька.— Він же нас тут повинен чекати.

— Так,— підтвердив учений. — Єгоре Антоновичу! — покликав.

Відлуння ще довго ходило яругами.

— Гляньте, хлопці, може, записку десь лишив нам фантаст, — попросив Анатолій Борисович.

Діти розбіглися довкола, оглядаючи місцевість.

— Нема нічого! — повернулися небавом.

— Дивно! Почекаймо його, можливо, щось у дорозі сталося.

Знайшли затінок, повсідалися.

— Анатолію Борисовичу, а чому ті тварини вимерли? — поспитав Ігор.

— З цього приводу, хлопчику, існує ряд гіпотез. Вчені припускають, що тварини-гіганти могли вимерти внаслідок «конкуренції» з Іншими гваринами, зокрема, з ссавцями. Є також припущення, що причиною їх масової загибелі стали епідемії, кисневе голодування, інтенсивне космічне опромінення...

Існує цікава гіпотеза, в якій стверджується, що гіганти вимерли через збіднення грунтів на вапно. Кістки їхніх скелетів, мовляв, не отримуючи будівельного матеріалу, ставали м'які й легко деформувалися. Важке тіло буквально прибивало їх до землі. Такі «рахітичні» скелети вчені знаходили у багатьох місцях планети.

І все-таки вимирання тварин не можна пояснити лише одним якимось фактором, адже для процвітання будь-якого виду необхідні й достатня кормова база, і сприятливі кліматичні умови, й відповідний ландшафт, і нечисленність прямих та побічних ворогів... Поки усе це перебуває у взаємозв'язку й рівновазі, видові не загрожує вимирання. Однак у природі все змінюється, розвивається. Випадіння бодай одного з факторів призводить до зміни чисельності виду. Підняття гірських систем, зокрема, викликало колись осушення материків, зміну клімату на континентальний; зменшилася кількість водоймищ, зникла буйна рослинність, що й спричинило зникнення тварин-велетнів.

— Анатолію Борисовичу,— втрутився в розмову Олег, — а може, перлова скойка, яку ми шукаємо, теж вимерла внаслідок природних змін?

— Ні, друже,— рішуче заперечив учений,— ми маємо сьогодні сотні прикладів її існування в умовах, подібних до наших. Треба знайти маргаритіферу й відновити процвітання цього виду! А зараз, друзі, давайте обійдемо околиці яру і пошукаємо сліди Єгора Антоновича. Мене дуже непокоїть його відсутність. Хоча, правда, він мандрівник досвідчений, заблукати не міг.

ПАРТИЗАНСЬКИЙ ЗАПОВІДНИК

Брати шукають письменника. У пастці- Партизанська землянка. Сторінки командирського щоденника. Перлова скойка

Розбрелися увсебіч. Олег з Ігорьком дійшли аж до лісу.

— Глянь, Олежку, он сліди кедів Єгора Антоновича!

— Давай простежимо, куди вони ведуть!

Сліди повели до яру, однак не туди, де вони вже були, а значно далі.

— А ось тут Єгор Антонович запалив цигарку, бачиш, сірника кинув,— показав Олег.

Підійшли до великого провалля. Земля зсунулась, оголила у багатьох місцях темні отвори.

— Тут, певно, глину брали,— промовив Олег.— Бачиш, яка біла. А куди ж ведуть ці входи? — здивувався.

— Глянь, Єгор Антонович туди й пішов,— занепокоєно прошепотів Ігор,— а назад не виходив, зворотних слідів нема.

— Ой, як темно! — зазирнув у підземелля Олег.— Єгоре Антоновичу! — покликав.

— Оре! Овичу! — загуло у відповідь.

— Тут не обійтися без Анатолія Борисовича з рушницею,— твердо сказав Ігор.— Може, вовки у підземеллі ховаються...

— Ти що, хочеш, щоб Віронька на глузи узяла? Краще постій біля входу, а я піду вниз. Коли довго мене не буде, клич Анатолія Борисовича!

Олег підняв кимось кинуту палицю.

— Зброя є! Сірники зі мною! — і зник у печері.

— Що там, Олежику? — всунув голову Ігор.

— Тут справжнє підземне царство... Звідкілясь навіть світло пробивається,— туди й піду,— почулося,— а ти не лізь, чекай мого повернення!

Ігорьок постояв з півгодини. Жодного звуку знизу.

— Жику,— покликав,— відгукнися!

— Ику! Ися! — залунало з підземелля.

«А може, там якісь бандити сидять?» — захвилювався Ігор й кинувся у підземелля.

Велику печеру освітлював промінь світла, що линув звідкись здалеку. Видно було вузький прохід. Ігор швидко попрямував ним. Прохід іще звузився. Не встиг хлопець пригнутися, як щось холодне легенько штовхнуло його в обличчя.

— Ой! — скрикнув.

По обличчю знову черкнуло, немов крилом провело. «Кажани! — здогадався.— Бодай вас, як налякали!» Став приглядатися. При його наближенні кажани зривалися і з писком ховалися в глибині печери. Рушив далі, «А де ж світло?» Кинувся назад.

«Невже звернув у боковий хід?» Довкола все оповито мороком.

— Олежику! — злякано закричав Ігор.

— Ику, ику, ику! — знову залунало, й відразу щось гупнуло за спиною. Хлопець відскочив, потім простяг туди руку.

«Завалило!» — пронизлива думка.

Обережно обстежив завал, шукаючи бодай маленького отвору.

«Треба йти вперед»,— вирішив і, пригнувшись, щоб не торкатися головою землі над собою, подався далі. Йшов довго, аж поки нога не зачепилася за щось металеве. Нагнувся, намацав округлий предмет.

«Снаряд! А може, міна? — злякався і тут же вдарився лобом об дерев'яний ящик.— Та тут їх гора!»

Спробував одсунути ящик — не вийшло. Протис руку між планками: снаряди!

«Напевно, склад,— здогадався,— Може, за снарядами — вихід на волю. Але як їх прибрати зі шляху? Ще вибухнуть...»

На лобі виступили краплини поту, хлопець витер їх рукавом. Закалатало серце. Сів. Гукнути б на допомогу, та хто його тут почує?! А відлуння може новий обвал викликати. Хоча б сірничок, хоча б малесенька свічка!..

«Треба розбирати ящики»,— вирішив. Відірвав планку. Намацав горішній снаряд, відніс його в глиб проходу, за ним — другий, третій... Минула ціла година, поки Ігор відчув легенький подих вітру. Тоді сів і заплакав. Спочатку тихенько, а потім уголос, аж захлинаючись.

Наплакався, витер сльози, обережно ліг на снаряди, щоб пробратися вперед. І раптом почув голоси. Застиг непорушно.

— Товаришу майор,— упізнав голос Єгора Антоновича,— ось тут і починаються склади артилерійських снарядів. Я просив би не чіпати їх доти, доки не заберемо звідси кісток викопних тварин. Адже в разі вибуху буде знищено унікальну знахідку...

— Єгоре Антоновичу! — заволав не своїм голосом Ігор, боячись, що люди підуть, не помітивши його.— Допоможіть, зніміть мене зі снарядів!

— Хто тут? — кинулися до нього військові.

— Не вставати, лежати! — наказав майор. — Товаришу сержант, обережно візьміть дитину, а ти, хлопче, не ворушися!

...Гострий промінчик ліхтаря намацав Ігореве обличчя, і чиїсь дужі руки зняли його зі снарядів. Ігор так учепився в свого рятівника, що той мало не силою вивільнився з його обіймів.

— Розповідай, хлопче, як ти сюди потрапив,— мовив майор.

— Там Олег іще десь бродить підземеллям...— згадав Ігор, і сльози знову покотилися горохом.

— Оце так ситуація,— захвилювався майор, коли Ігорьок нарешті розповів про свої пригоди.— Тоді ми повернемося до отвору, яким зайшли хлопці в підземелля, й поведемо пошуки звідти.

— Теж мені слідопити,— розсердився Єгор Антонович, дізнавшись, що хлопці йшли по його слідах.— Я думав, до вашого приходу встигну повідомити про цей підземний склад, а ви, бач, які оперативні. Де ж решта?

— Мабуть, уже зібралися в умовленому місці, по той бік урочища.

— Тоді біжи до них і скажи, щоб нікуди не ходили, а то ще й вони, гляди, полізуть під землю.

— Не піду, я Олежика шукатиму!

— Товаришу Коваленко! — звернувся майор до сержанта.— Попередьте мандрівників, а хлопець нехай з нами йде.

Група спустилася в підземелля. Йшли поволі, роблячи зарубки на стінах.

— Ось він, той поворот,— упізнав Ігор по завалу свою пастку.

Повернули праворуч.

— Сюди я не ходив,— промовив Єгор Антонович,— навіть не помітив тоді, що цей хід є.

Невдовзі опинилися у невеликій печері, обкладеній грубо обтесаним вапняком. Залишки попелу, стосик нарубаних дров, нари з дощок свідчили, що тут колись жили люди. З цієї печери вихід повів далі, аж поки група не наткнулася на ще один боковий хід.

Куди ж іти? Доведеться розбитися на дві групи!

— Гей! Хто там? — почувся Олегів голос— Ідіть сюди!

Ігор кинувся вперед і потрапив ще до однієї печери, обкладеної вапняковими брилами.

— Олежику, що ти тут робиш?!

— А ти як посмів іти сюди? — Олег замовк, побачивши дорослих.— Товариші! Єгоре Антоновичу! Я натрапив на партизанську землянку. Ось щоденник командира. Тут, у кінці, написано, що вони йдуть в останній бій...

— Так, у цих підземеллях були партизани,— підтвердив майор.— Уже по війні звідси винесли останки загиблих месників і поховали у братській могилі. Цього ходу, напевно, ніхто не помітив. І про склад снарядів теж ніхто не знав...

— Єгоре Антоновичу, а малюнок ви бачили?

— Де?

— Відразу ж біля входу до печери. Немов цвяхом видряпано на стіні.

Повернулися до малюнка.

Рука давнього майстра зобразила на скам'янілій брилі довгастий предмет із загостреним верхом і трьома лініями, що нагадували стабілізатор сучасної ракети. Біля «ракети» вирізьблено дві фігурки якихось звірів.

— Ця схожа на печерного ведмедя, а ця — на оленя! — підійшов на їхній голос Анатолій Борисович.-— А «ракета», Єгоре Антоновичу, не що інше, як схема загородки, куди давні мисливці заганяли великих звірів. Гляньте, «тіло» зображеного предмета — глибоке урочище, центральний «стабілізатор» показує напрямок заганяння звірів, бо кові — рух нагоничів. Знахідка дуже цінна...

Єгор Антонович познайомив ученого з військовими, розповів про пригоди хлопців під землею.

— Анатолію Борисовичу, як бути з партизанською землянкою, що робити з кістками звірів, адже їх необхідно вийняти до того, як сапери почнуть знешкоджувати снаряди.

— Треба домовитися з військовими, щоб почекали. А ми негайно сповістимо про знахідку дирекцію інституту.

— А перлову скойку зайшли?

— Поки що ні. Однак сліди зовсім свіжі. Коли закінчимо справи тут, знову підемо вгору по Суничці.

Сапери пригостили мандрівників смачною солдатською кашею.

— А ви знаєте, друзі, що наш новий знайомий — майор Сокіл — місцевий житель і партизанив у цих краях,— промовив Єгор Антонович.— Попросимо його, щоб розповів якусь цікаву історію воєнних років.

— У цих печерах була запасна база народних месників,— пояснив Віктор Володимирович Сокіл. — Одного разу фашисти оточили тут невелику групу партизанів. Морили їх голодом, гадали, що партизани довго не протримаються без води. А тоді стали викурювати їх димовими шашками. Народним месникам нічого не лишалося, як прийняти останній бій. Одразу ж по війні в печерах побувала група комсомольців. Вони забрали до місцевого музею речі й зброю партизанів, передали військкомату прапор партизанського загону, який зберігається зараз у піонерській дружині місцевої школи. Командирської землянки, як бачите, комсомольці тоді не помітили. А зараз входити до печер небезпечно через обвали.

— Анатолію Борисовичу,— відірвався од командирського щоденника Єгор Антонович,— а про це особливо цікаво буде дізнатися вам. Ось послухайте:

«12 червня. Тиждень сидимо без харчів. Німці заблокували всі ходи й виходи з печери. Немає води». І далі: «16 червня. Ми врятовані! Петро Васильович Костенко, який вчителював до війни у місцевій школі, знайшов вихід, що веде до річки. По ньому він пробрався туди й наловив молюсків. Дуже смачна і поживна їжа. Нагодували поранених, наїлися самі. Петро Васильович знайшов у одному з них дві перлини — гарні кульки, що переливаються усіма барвами веселки. Подарували їх нашій медсестрі Каті. Сапер Вася Карабан пообіцяв їй оздобити ними сережки до дня Перемоги.

20 червня. Загинув Петро Васильович Костенко. Попав у засідку біля річки. Катя принесла від нього останню передачу — речовий мішок молюсків...»

Перлини могли бути лише в маргаритіферах!

— Де ж той хід до річки? — рвучко піднявся з землі Анатолій Борисович.— Хіба звідси до Сунички недалеко?

— Підземним ходом, навпрошки, зовсім близько,— усміхнувся Віктор Володимирович,— тільки зараз по ньому не пройти — в кількох місцях завалило. Краще верхом податися. Можу вантажівкою підкинути, якщо нетерпець!

— Дякую, Вікторе Володимировичу. Хлопці, Віронько,— на машину!

— Об'їхали яр, звернули на польову доріжку і помчали серед соняшників. Потім минули кукурудзяне поле, лісосмугу й незабаром зупинилися на високому березі Сунички.

— Ось він, той вхід,— показав майор провалля.

Анатолій Борисович і діти вже бігли до річки. Вода так і вигравала між камінням, немов швидше хотіла вискочити на широке плесо. Ігор першим скочив у воду. Нагнувся і вийняв мушлю.

— Вона! Зовсім свіжа, конхіолін цілий!

— А ось і жива! Татку, жива перлова скойка!

— І я знайшов, і я!

Анатолій Борисович тримав у руці великого молюска.

— Відшукали-таки!

Підійшов до майора, обняв його.

— Дякую, Вікторе Володимировичу! — Потім звернувся до дітей: — Вітаю, друзі, з перемогою! А зараз — виходьте з води!

Діти знайшли на березі з десяток мушель перлової скойки, стали загортати їх у вату.

— Анатолію Борисовичу,— підняв голову Олег,— як ви гадаєте, це місце оголосять заповідним?

— Обов'язково!

— Я хотів запропонувати: давайте назвемо його Партизанським на честь Петра Васильовича Костенка, Каті та їхніх бойових друзів! А біля входу до печери поставимо обеліск!

— Пропозиція слушна! Думаю, що нас у цьому підтримають!

— Як будете добиратися назад? — поцікавився Віктор Володимирович.— Адже вечір незабаром.

— Заночуємо тут, а вранці — в дорогу. Підемо вздовж Сунички до греблі, там нас катамаран чекає...

Біля куреня горіло вогнище, діти розпитували вченого про інопланетні цивілізації, про можливість тривалого перебування в космосі. Та Ігорькові було не до того. Сон одразу ж зборов його. Дивне видовище взяло хлопчика в полон — йому снилися коні. Красиві гривасті коні, яких пасли зараз Павлик з Романом. Ігорьок сів на білого коня, і той помчав його до лісу. То був незвичайний ліс. Замість дерев стояли високі папороті, лапаті пальми. Сонячні промені губилися в їхньому верховітті, а в лісі стояла напівтемрява. Грудки розліталися навсібіч з-під кінських копит, так швидко вони мчали. Аж ось хлопець натяг вудила: шлях їм перепинила річка, Ігорьок хотів напоїти в ній коня, однак з куща папороті, що ріс неподалік, прожогом вискочив звір.

— Динозавр! — упізнав його Ігорьок і скочив на коня.— Виручай! — припав до шиї.

Звір заревів так голосно, що посипалися горіхи з пальм, і кинувся навздогін. Хоч як прудко біг кінь, однак Ігорьок помітив — відстань між ним і динозавром скорочується. Велетенськими стрибками той скакав через дерева й кущі, ось-ось ухопить втікачів. І тоді, коли хлопчик уже чув за спиною важке дихання звіра, з-за куща вийшов Анатолій Борисович з рушницею.

— Бах! Бах!

— Не стукай, Пилипку, бо Ігорка розбудиш,— почув братів голос.

— Жику,— забурмотів спросоння,— а де кінь, білий кінь?

— Який кінь, братику? Приснилося щось? — Олежик погладив Ігорька по голові. — Спи, завтра Пилинко покатає тебе на конях!

— Обов'язково,— пообіцяв той.

Та Ігорьок цього вже не чув.

Тепер йому снилася перлина, велика, блискуча. її принесла хлопчикові Юнта. Ігор не знав, що робити із знахідкою. Потім сів у катамаран і подався до Партизанського заповідника. Там, на кручі, вже стояв золотий обеліск з червоною зіркою па шпилі. Хлопчик піднявся вгору й прилаштував перлину під прізвищами народних месників, які загинули в борні з ворогом. Хмари зовсім розійшлися, І перлина засяяла, заіскрилася...

***

Ян Барще́вский (польск. Jan Barszczewski; белор. Ян Баршчэўскі; 1794, Мураги, Полоцкий уезд, Витебская губерния, Российская империя — 12 марта 1851, Чуднов, Волынская губерния, Российская империя) — польский и белорусский писатель, поэт, издатель, один из основателей новой белорусской литературы.

Фантастика в творчестве Я.Б.

Основным творением автора является сборник фантастических произведений из жизни белорусской глубинки «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах» в 4-х томах (1844—1846). Произведения написаны под очевидным влиянием белорусского народного фольклора. Барщевский использовал сюжеты сказок и легенд «дикого северного края Беларуси», опоэтизировал родные места, в том числе и озеро Нещердо, около которого находилась деревня Муроги, где прошло его детство.

Деревянный дедок и дама-инсекта

Drewniany dziadek i Kobieta Insekta

Повесть, 1847 год

Остановившись на отдых в небольшой шляхетской усадьбе по дороге в свои родные места под Полоцком, путник слушает истории о Деревянном Старичке и Мадам Инсекте, которые рассказывают гостеприимные хозяева и их гости.

Ян Барщевский

Dusza nie w swoim ciele

Повесть, 1849 год

Известный и умелый лекарь Самотницкий использовал для врачевания своих больных и тайные магические знания. Когда он, покинув тело, устремился на помощь своей возлюбленной, крестьяне решили, что лекарь сам умер от свирепствовашей тогда холеры и похоронили тело...

Витебск в творчестве Я.Б.

Повесть шестая. Плачка: проза о Витебске.

Невдалеке от дороги, когда едешь в Витебск, стоит пустая часовня. Там после захода солнца видели, как она плакала, сидя на пороге, и её печальный голос был слышен издалека Ян Барщевский "Шляхтич Завальня"

Апавяданне дзесятае. Валасы, якія крычаць на галаве

— У Віцебску сустрэў я на вуліцы доктара з нашага павета пана М. Выпала так, што мы абодва прыехалі ў горад са сваім клопатам; пагутарыўшы пра сёе-тое, доктар сказаў:

— А дзе ты будзеш палуднаваць?

— Ды дзе Бог дасць, — адказваю. — З грашыма ў горадзе галадаць не будзем.

— Хадзем у карчму да Карлісана, там заўсёды добра частуюць.

— А ці не будзе задорага шляхціцу?

— Не даражэй, чым усюды; а калі крыху і больш заплацім, дык смачней і паямо; сабе шкадаваць няварта.

Згадзіўся. Заходзім у велізарны пакой; было там некалькі асобаў. Яны елі, курылі люлькі, смяшылі адзін аднаго, успамінаючы недахопы і дзівацтвы сваіх знаёмых; здзекаваліся з усіх, не шануючы ні кабет, ні старых.

Седзячы за сталом, здзіўлена паглядаў я на гэтых шылахвостаў: як яны выхваляліся сваёй дасціпнасцю, рагаталі так, што звінелі шкляніцы, і глядзеліся ў люстэрка, не раўнуючы, як дзяўчаты на выданні.

— Добра часам і ў карчме пабываць, — сказаў доктар. — Тут людзі смялей здымаюць з сябе маскі, і тут найдакладней можна ўбачыць, які хто ёсць.

Ледзь гэта сказаў, заходзіць нехта высокі, валасы густыя, натапыраныя, вочы неспакойныя, твар поўны, бледны, быццам у ім і жоўць і вада. Усе на яго паглядзелі; ён сеў на канапу і, хапіўшыся за галаву, заенчыў:

— Няма ім спакою.

Пасля папрасіў падаць яму шклянку рому, палову выпіў і, быццам задуманы, сядзеў колькі хвілін моўчкі; потым падняўся і агледзеў сябе ў люстэрку.

— О! — кажа, паклаўшы руку на голаў. — Цяпер, прынамсі, не варушацца, змоўклі на нейкі час.

Усе дзівіліся, а мой таварыш сказаў:

— Ты, як бачу, нездаровы, мусіць, пакутуеш ад галавы; не думаю, каб ром мог дапамагчы, — яшчэ больш нашкодзіць.

— Хіба прасіў я ў цябе рады?

— Я доктар, гэта мой абавязак.

— Доктар, а маіх пакут не ведаеш. Скажы мне лепей, якая смерць лягчэйшая, бо я, не маючы надзеі ачуняць, мушу памерці.

— Я прысягаў падаўжаць чалавечае жыццё, а не паказваць шляхі да смерці. Смерць сама да нас прыйдзе.

— Смерць сама да нас прыйдзе, твая праўда, але хто пра гэта не ведае?

— Так, гэтую праўду ўсе ведаюць, ды не ўсе пра яе думаюць.

— Адным жыццё любае; а хто так, як я, пакутуе, таму няма чаго на свеце шкадаваць.

— Дык на што ты ўсё-ткі хворы?

— Валасы, валасы атруцілі маё жыццё!

Калі ён гэта гаварыў, дык за суседнім сталом весела засмяяліся і адтуль пачулася:

— О! Бо былі гэта валасы з прыгожае касы!

— Не трэба было адразаць; бо без іх сімпатыя, як сарваная кветка, вяне.

— Надакучылі яму валасы, адрэзаў ножніцамі, а яны ад месяцавага святла ажылі.

— Прыгожа валасы спявалі, ды не ўмеў іх шанаваць.

— Глядзіце, глядзіце, вунь яму на галаву сонца лягло, і валасы варушацца, як жывыя.

Пачуўшы гэтыя жарты, небарака глянуў гнеўна на бяседнікаў, усхапіўся моўчкі з месца і пачаў шпарка хадзіць па пакоі.

Тыя панічы ўсе разам узялі свае шапкі, і, выходзячы, адзін з іх кажа:

— Бывай здаровы, пане Генрык! Пі больш рому, і ўсё добра будзе!

— Вось да чаго дажыўся, — сказаў Генрык, павярнуўшыся до доктара. — Стаў у нячулых людзей пасмешышчам, смяюцца з чужога няшчасця, дзе толькі іх ні сустрэну, здзекуюцца з балючых выпадкаў майго мінулага, каб павялічыць мае пакуты.

***

Аўтары новай беларускай літаратуры — аб Віцебску. З аўтараў новай беларускай літаратуры першымі прычыніліся да стварэння віцебскага тэксту ўраджэнцы Віцебшчыны Ян Баршчэўскі і Тадэвуш Лада-Заблоцкі. Ян Баршчэўскі нарадзіўся на поўначы Беларусі, на тэрыторыі цяперашняй Расоншчыны. Апавяданне дзясятае “Валасы, якія крычаць на галаве” з яго знакамітага “Шляхціца Завальні” (1844-1846) часткова ўзнаўляла вобраз Віцебска. Яно рэпрэзентавала горад як дзелавы Цэнтр і месца адпачынку засцянковых шляхціцаў. Жанр твора накладвае адбітак на інтэрпрэтацыю пэўнай з'явы. У апавяданні мастацкі вобраз месца дзеяння найперш ствараецца сюжэтам, кампазіцыйнымі элементамі. Віцебск у апавяданні Баршчэўскага паказаны вачамі персанажаўправінцыялаў. Апавядальнік пан Сівоха перакананы, што ў горадзе чалавек адчувае сябе ўпэўнена тады, калі мае грошы, знаёмаму доктару ён гаворыць: 3 грашыма ў горадзе галадаць не будзем” [2, с. 220]. У маёмасным плане месцічы багацейшыя за вяскоўцаў. На пытанне доктара, ці не надта дорага для Шляхціца абедаць у карчме, пан Сівоха адказвае: “Не даражэй, чым усюды; а калі крыху і больш заплацім, дык смачней і паямо; сабе шкадаваць не варта” [2, с. 221]. Гарадскія норавы, паводзіны наведвальнікаў карчмы пісьменнік падаваў праз успрыманне засцянковых шляхціцаў, што самімі абставінамі жыцця не прывыклі дa мaрнaтраўства: “Заходзім у велізарны пакой, было там некалькі асобаў, елі, курылі люлькі, смяшылі адзін аднаго, спамінаючы недахопы і дзівацтвы сваіх знаёмых; здзекаваліся з усіх, не шануючы ні кабет, ні старых.

Седзячы за сталом, здзіўлена паглядаў я на гэтых Шылaхвостаў: як яны выхваляліся сваёй дасціпнасцю, рагаталі так, што звінелі шкляніцы, і глядзеліся ў люстэрка, не раўнуючы, як дзяўчаты на выданні” [2, с. 221]. Доктар заўважыў: “Добра часам і ў карчме пабываць. Тут людзі смялей Здымаюць з сябе маскі, і тут найдакладней можна ўбачыць, які хто ёсць” [2, с. 221]. Горад, як вынікае з сюжэта твора, адвяргае сентыментальнасць, гарадскія людзі абыякавыя да тых, што знаходзяцца побач з імі і мае патрэбу ў дапамозе. Няшчаснага Альберта прыязна выслухалі толькі прыезджыя пан Сівоха і яго знаёмец доктар. Герой апавядання расказвае пра Віцебск, але пазнавальных тапаграфічных прыкмет Віцебска ў творы няма, а ёсць сэнсавая антытэза паміж гарадскім і вясковым жыццём, проціпастаўленне горада вёсцы на карысць апошняй у плане сацыякультурным, бытавым і маральным.

***

Мігановіч Ян, Рысінскі Францішак, Манькоўскі Ігнат, Вярыга Сымон, Арцём Вярыга-Дарэўскі (Рамуальд Падбярэзскі "Беларусь і Ян Баршчэўскі)

***

Александр Феликсович Рыпинский (польск. Alexander Rypiński, белор. Аляксандр Феліксавіч Рыпінскі) (1811—1900) — польский и белорусский поэт, фольклорист, график, книгоиздатель.

Родился в деревне Куковячино (Витебский район). Окончил Витебскую гимназию. В 1829—1830 гг. учился в школе прапорщиков в Динабурге (Даугавпилс). Участвовал в восстании 1830—1831 гг..

В основанной им типографии издавал свои книги на польском с собственными иллюстрациями, среди которых:

«Пророк» (1851),

«Поэзия (Poezyje)» (1853)

«Сержант-философ…» (1853).

Также напечатал белорусскую балладу «Нечыстик» (белор. «Нячысцік»); «Nieczyści, ballada białoruska» (Познань, 1853).

В 1859 году А. Ф. Рыпинский возвратился на родину. Работал над историей белорусской литературы.

В архиве Рыпинского сохранялся ранний список поэмы «Тарас на Парнасе» с указанием авторства Константина Вереницына, а также ряд других редких текстов (в том числе другая поэма Вереницына «Два дьявола»

***

Константин Васильевич Вереницын (белор. Канстанцiн Васільевіч Веранiцын, 1 (13) июня 1834, деревня Островляны Витебского уезда и губернии (ныне Городокский район (Витебская область)) — начало 1904, Петербург) — белорусский поэт, автор самого популярного в XIX веке белорусского произведения — поэмы «Тарас на Парнасе», а также опубликованной в 1980-е годы поэмы «Два дьявола».

Из дворовых людей, первоначально имел фамилию Васильев (одинаковую с отчеством). В 11-летнем возрасте получил от помещика Василия Бондырева вольную, а в 17 лет, записавшись в мещане, взял себе фамилию Вереницын. Не исключено, что Вереницын был внебрачным сыном своего помещика, в дальнейшем о его судьбе заботились родственники Бондырева. Учился в приходской школе в Городке, затем (получив вольную) в Витебской губернской гимназии и в Петербургской медико-хирургической академии (1852—1854).

***

Константин Васильевич Вереницын (белор. Канстанцiн Васільевіч Веранiцын, 1 (13) июня 1834, деревня Островляны Витебского уезда и губернии (ныне Городокский район (Витебская область)) — начало 1904, Петербург) — белорусский поэт, автор самого популярного в XIX веке белорусского произведения — поэмы «Тарас на Парнасе», а также опубликованной в 1980-е годы поэмы «Два дьявола».

Из дворовых людей, первоначально имел фамилию Васильев (одинаковую с отчеством). В 11-летнем возрасте получил от помещика Василия Бондырева вольную, а в 17 лет, записавшись в мещане, взял себе фамилию Вереницын. Не исключено, что Вереницын был внебрачным сыном своего помещика, в дальнейшем о его судьбе заботились родственники Бондырева. Учился в приходской школе в Городке, затем (получив вольную) в Витебской губернской гимназии и в Петербургской медико-хирургической академии (1852—1854). 15 апреля 1855 года датирована рукопись «Тараса на Парнасе», писавшегося Вереницыным в Городке, с его подписью (известна по списку из собрания А. Ф. Рыпинского, описание которого, составленное в 1930-е годы М. Пиотуховичем, дошло до нас). В 1857—1859 году учился в Горыгорецком земледельческом институте (поступил сразу на третий курс) и получил квалификацию агронома, защитив диссертацию «О белорусском хозяйстве». 7 апреля 1860 г. датирована поэма «Два дьявола», также сохранившаяся в собрании Рыпинского, с пометкой «Москва» (о пребывании Вереницына в Москве по другим источникам не известно, возможно, он искал там работу). Затем Вереницын отошёл от литературы. Вообще, никакие известные документы, кроме списков Рыпинского, не связывают его личность с литературной деятельностью. Тем не менее известные детали его биографии соответствуют предполагаемому облику автора «Тараса», как его представляли литературоведы: уроженец Витебщины, из крестьян, человек русской культуры (в отличие от польской ориентации большинства других претендентов на авторство), был в Петербурге («Тарас» показывает близкое знакомство с русской литературной жизнью, портрет Булгарина, возможно, написан в нём с натуры), учился в Горыгорецком институте, с которым традиция устойчиво связывала происхождение поэмы.

Для обоих произведений Вереницына характерно использование традиций бурлеска, юмористической ирои-комической поэмы (травестированный мир богов, чертей) в сочетании с литературной и бытовой сатирой. Живые картины крестьянского («Тарас») и городского («Два дьявола») быта имеют конкретную географическую привязку — это Витебск и его губерния. Предшественником его был Викентий Ровинский, автор неоконченной белорусской версии украинской «Энеиды» Котляревского, которая в одном месте цитируется в «Тарасе на Парнасе»; высоковероятно также непосредственное влияние Котляревского. Язык Вереницына — белорусские северо-восточные витебские говоры.

***

15 апреля 1855 года датирована рукопись «Тараса на Парнасе», писавшегося Вереницыным в Городке, с его подписью (известна по списку из собрания А. Ф. Рыпинского, описание которого, составленное в 1930-е годы М. Пиотуховичем, дошло до нас). В 1857—1859 году учился в Горыгорецком земледельческом институте (поступил сразу на третий курс) и получил квалификацию агронома, защитив диссертацию «О белорусском хозяйстве». 7 апреля 1860 г. датирована поэма «Два дьявола», также сохранившаяся в собрании Рыпинского, с пометкой «Москва» (о пребывании Вереницына в Москве по другим источникам не известно, возможно, он искал там работу). Затем Вереницын отошёл от литературы. Вообще, никакие известные документы, кроме списков Рыпинского, не связывают его личность с литературной деятельностью. Тем не менее известные детали его биографии соответствуют предполагаемому облику автора «Тараса», как его представляли литературоведы: уроженец Витебщины, из крестьян, человек русской культуры (в отличие от польской ориентации большинства других претендентов на авторство), был в Петербурге («Тарас» показывает близкое знакомство с русской литературной жизнью, портрет Булгарина, возможно, написан в нём с натуры), учился в Горыгорецком институте, с которым традиция устойчиво связывала происхождение поэмы.

Когда в 1889 году «Тарас на Парнасе», до этого распространявшийся в списках, был впервые опубликован в газете «Минский листок» (в дальнейшем неоднократно переиздавался, приписываясь то В. Дунину-Марцинкевичу, то Франтишку Богушевичу, то В. Ровинскому, то другим авторам), Вереницын никак не объявлял своего авторства.

Установление авторства

Авторство Вереницына в отношении поэмы «Тарас на Парнасе» (до этого считавшейся анонимной) было доказано в 1970-е годы минским исследователем Геннадием Киселёвым.

В 1968 году в эмигрантской печати (Антон Адамович, Мюнхен) появились сведения о неизвестных списках «Тараса на Парнасе», составленных в 1860-е годы литератором А. Рыпинским и находившихся в 1920-е годы в собрании литературоведа М. Пиотуховича. По сообщению Адамовича, в этих списках автором «Тараса» значился Константин Вереницын, о котором Пиотухович говорил своим студентам, что это псевдоним. Через пять лет эта публикация дошла до Г. Киселёва, который нашёл в архивных документах сведения о реальном Константине Вереницыне и выяснил его биографию, полностью соответствующую предполагаемому облику автора «Тараса». Киселёв также допустил, что соавтором Вереницына был его земляк и соученик Э. Ф. Вуль (настоящая фамилия — Карафа-Корбут). Попытки найти подлинные списки Рыпинского не увенчались успехом (Пиотухович был расстрелян в 1937 г.; списки погибли либо при его аресте, либо во время войны, если он успел передать их в библиотеки Минска). Однако в 1986 году в Москве В. Скалабаном была обнаружена неопубликованная статья Пиотуховича с подробным описанием списков Рыпинского, включавшая разночтения в тексте «Тараса на Парнасе» и полностью текст неизвестного ранее произведения, также подписанного именем Вереницына — «Два дьявола». Был обнаружен также ещё один ранний список «Тараса на Парнасе» (так называемый краковский), хотя и анонимный, но отражающий ту же раннюю редакцию текста, что и в списке Рыпинского.

В дальнейшем точка зрения, согласно которой Вереницын был автором «Тараса», была признана большинством литературоведов[1].

,,,,,,,,,

Это сегодня поэма «Тарас на Парнасе» включается в

хрестоматии и школьные программы. А в позапрошлом веке ее

переписывали от руки и зачитывали только проверенным

людям. Впервые она была опубликована в 1889 году, уже

после некоторых демократических сдвигов в Российской

империи, в газете «Минский листок». Через год — в № 87

«Смоленского вестника». В 1896–м в Витебске поэма впервые

вышла брошюрой в 15 страниц. Тираж по тем временам

солидный — тысяча экземпляров. Неудивительно: поэма стала

такой популярной, что была переиздана в Гродно, правда,

тиражом поменьше, затем аж два раза в Могилеве, в 1904–м —

опять в Витебске. И снова тысячным тиражом. И повторно —

в 1910 году с помощью известного витебского издателя

И.Абморшева.

Люди потешались над приключениями «палясоўшчыка

Тараса», который попал в гости к античным богам, а заодно

подсмотрел, как писатели, покойные и живущие, карабкаются

на Парнас.

Точное имя автора оставалось неизвестным. Восторженные

читатели приписывали поэму Винценту Дунину–

Марцинкевичу, Александру Рыпинскому, Франтишку

Богушевичу, Артему Веригa–Даревскому, Викентию

Ровинскому, Феликсу Топчевскому... Не подозревая, что поэт

живет себе спокойно в Петербурге по адресу: Поварской

переулок, 12. Этакий почтенный статский советник, чиновник

Министерства путей сообщения в канцелярии министра,

никому не признающийся, что в молодости грешил стихами да

еще на языке, который считался «испорченным русским».

И мало кто, наверное, знал, что статский чиновник

Константин Васильевич Вереницын был по происхождению

крепостным.

Архивный детектив

Впервые это имя открыл литературовед Геннадий Киселев.

В 1973 году ему удалось благодаря писателю Максиму

Лужанину познакомиться с опубликованным за границей

свидетельством бывшего студента Белорусского университета,

а ныне эмигранта Антона Адамовича. Там рассказывалось, как

в 1929 — 1930–х годах профессор Пиотухович показывал

студентам рукописи белорусского писателя XIX века

Александра Рыпинского, среди них — переписанную от руки

тетрадку с поэмой «Тарас на Парнасе». В ней значилась дата

написания — 1856 год и имя автора — Канстантын

Вераницын. Там же имелась и еще одна поэма того же автора

под названием «Два д’яўлы».

Было предположение, что Вераницын — это псевдоним.

Киселев взялся за дело, и в результате поисков в архивах

Минска, Вильнюса, Москвы и Ленинграда нашел реального

Константина Вереницына.

А в 1986 году известный историк и архивист Виталь

Скалабан обнаружил в московских архивах неопубликованную

статью М.Пиотуховича с подробным описанием одного из

вариантов поэмы и конкретным указанием автора — К.

Вереницын, а также текст поэмы «Два д’яўлы».

Так кто же был автор самой популярной белорусской поэмы

XIX века?

Сын крепостной

Константин родился 180 лет назад в деревне Островляны

Витебского уезда и был из так называемых дворовых.

Изначально он имел фамилию Васильев, совпадающую с

отчеством. А в одиннадцатилетнем возрасте получил вольную

от своего помещика Василия Бондырева.

Напрашивается вывод, что Константин был незаконным

сыном пана, прижитым от крепостной девушки. Чему есть и

другие подтверждения: уже наследник владельца Островлян

полковник в отставке Михаил Бондырев 28 июня 1845 года

просит директора Витебской губернской гимназии принять на

учебу Константина Васильева «в тот класс, в который по

экзамене достойным покажется».

Если полковник был сводным братом маленького

Константина, такая забота вполне оправданна. И в

дальнейшем Бондыревы помогали незаконнорожденному

родственнику.

Итак, Константин Васильев окончил Городокскую

приходскую школу и уже вольным человеком поступил в

Витебскую гимназию. В 17 лет приписался к мещанскому

сословию под фамилией Вереницын.

Затем была Петербургская медико–хирургическая академия.

Л. Рублевская

Стиль

Для обоих произведений Вереницына характерно использование традиций бурлеска, юмористической ирои-комической поэмы (травестированный мир богов, чертей) в сочетании с литературной и бытовой сатирой. Живые картины крестьянского («Тарас») и городского («Два дьявола») быта имеют конкретную географическую привязку — это Витебск и его губерния. Предшественником его был Викентий Ровинский, автор неоконченной белорусской версии украинской «Энеиды» Котляревского, которая в одном месте цитируется в «Тарасе на Парнасе»; высоковероятно также непосредственное влияние Котляревского. Язык Вереницына — белорусские северо-восточные витебские говоры.

Витебск в творчестве К.В.

"Два д"яблы"

,,,,,

А дарога была слізка,

Бягіць д’яўел — рад-нярад.

Ведзь жа з Віцебска й не блізка

Ў пекла збегаць і назад.

,,,,,

Сатане было заўгодна

З пекла нас дваіх паслаць:

Цябе ў Віцебск, мяне ў Гродна

Душы п’яніц самушчаць

,,,,,

Тут два д’яўлы схамянулісь,

Верць туды-сюды хвастом,

I з разгону апынулісь

Пад Задўнаўскім мастом.

7 красавіка 1860 г.,

***

Яков Маркович Окунев (настоящая фамилия Окунь) родился в бессарабском городе Бендеры в 1882 году в еврейской семье. Учился на историко-филологическом факультете Новороссийского университета в Одессе. С 1903 года участвовал в революционном движении, за что несколько раз арестовывался, был исключён из университета и выслан в 1907 году. Одновременно, с 1903 года, начал публиковать стихи, рассказы и публицистику в одесских газетах.

Весьма важную роль в развитии литературного дела в первой половине 1920-х годов, становления молодых поэтов, прозаиков, очеркистов Витебщины играли и работники местных периодических изданий Я.М. Окунь, М.Р. Иванкович, А.Б. Майлин, Е.А. Федоров, А.М. Куртик, С. Мерлин, М. Горный, М. Юдовин, Ц. Долгопольский,

Витебск в творчестве Я.О.

С 1918 по 1920 год в Витебске жил и работал поэт, прозаик, литературовед и журналист Яков Окунь (1892-1932). Еще в дореволюционное время был известен как автор стихов, рассказов, повестей, эссе, литературных и критических статей, печатавшихся в российских и белорусских газетах и журналах. Роман-хроника Я. Окуня «Загубленная жизнь» и рассказ «Край» были опубликованы в витебском литературном сборнике «Волна» (СПб., 1911). Его материалы, литературно-критические публикации, напечатанные в Витебской еженедельной общественно-политической газете «Борьба», с интересом воспринимались начинающими литераторами, служили для них ориентиром в выработке художественных приемов творчества и пониманием сути процессов, определяющих общественное развитие.

Более подробную информацию можно получить в книге: Русецкий, А.В. Литературное творчество в системе художественной культуры Витебщины (1918-1945) /А.В. Русецкий, Ю.А. Русецкий. — Витебск. 2009. — С. 35-42

Первая книга Я. М. Окунева «Каменное иго» вышла в 1914 году в Петербурге и в том же году он был призван в армию, участвовал в Галицийском походе русской армии (1914), был награждён Георгиевским крестом. За время службы выпустил два сборника военных очерков — «Воинская страда» и «В огне войны» ("На передовых позициях") (оба — 1915).

После демобилизации работал редактором газет при политотделах на фронтах Гражданской войны, затем поселился в Москве, сотрудничал в «Правде», в газетах «Московский рабочий» и «За пищевую индустрию». В 1923 году был исключён из партии.

К жанру научной фантастики впервые обратился в 1914 году в рассказе «Жители небес».

В 1922 году Я. М. Окунев опубликовал роман «Грань» (в книжной форме — 1928).

В 1920-е годы им была опубликована утопическая трилогия о далёком будущем — «Грядущий мир: 1923—2123» (Ленинград, 1923, в переработанном виде «Газ профессора Морана», 1926), «Завтрашний день» (Москва, 1924) и «Катастрофа» (1927). В 1925 году в Екатеринославе вышел фантастический рассказ «Золотая петля», в котором вновь были задействованы герои «Грядущего мира» (книжное издание под названием «Петля», 1926). Другие фантастические произведения Я. М. Окунева: «Лучи доктора Грааля», «Парижская коммуна» (оба 1923). Последней работой Я. М. Окунева в жанре фантастики стала повесть «Суховей» (1930).

Отдельными изданиями вышли романы «Грани» (1928), «Чёрная кровь» (1928), «Святые вредители» (1929). Подвергшись критике как «мелкобуржуазный попутчик», он изменил тематику на политико-этнографическую, опубликовав книги «По Китайско-Восточной дороге» (1929), «В стране генералов и кули» (1930), «Там, где восходит солнце» (1930), «Зея» (1930) и «Кочевая республика» (1931).

***

Ва́цлаў Юсты́навіч Ласто́ўскі (27 кастрычніка (8 лістапада) 1883, засценак Калеснікаў Дзісенскага пав. Віленскай губ., цяпер Глыбоцкі раён Віцебскай вобласці — 23 студзеня 1938)

У 1910 г. у Віцебску ён выдаў «Кароткую гісторыю Беларусі».

Фантастычна-філасофская повесць "Лабірынты", 1923: у архіве віцебскай лютэранскай кірхі запісь на белягу аб тым; Цэрквы такія былі ў Менску, Віцебску, Смаленску, Полацку і іншых гарадах.

***

Пантелеймон Сергеевич Романов (12 [24] июля 1884, Петровское Одоевского уезда Тульской губернии — 8 апреля 1938, Москва) — русский советский прозаик и драматург. Работал в Витебске статистиком во время Первой мировой войны.

Родной язык (1924), написано в 1918

Кулаки (1926), написано в 1924

Неподходящий человек (1926)

https://fantlab.ru/work217201

Смерть Тихона: Рассказ – с.211-214

Без черемухи: Рассказ – с.215-224

Хорошие люди: Рассказ – с.225-230

Актриса: Рассказ – с.231-240

goo.gl/xVyyF2

***

Юрий Львович Слёзкин (27/11/1885 -- 26/12/1947)

Бабье лето.

Григорий Петрович Галдин, говорят, будучи гусаром, считался не только отличным, но и отчаянным наездником и стрелком. О его стрельбе в цель рассказывали нечто невероятное: будто он, будучи пьян до того, что едва стоял на ногах, без промаха попадал в часы, которые держал перед ним его денщик на довольно большом расстоянии. Никто из зрителей при этом не видел, чтобы у денщика хоть раз дрогнула рука: так он был уверен в искусстве своего барина. Говорили еще, что Григорий Петрович острием кинжала пробивал несколько монет сразу, а шашкою сносил головы трем баранам, поставленным рядом.

Кроме того, любил он будто бы выкидывать разные шалости и проказы. Но пуще всего занимали его лошади и собаки -- верховая езда была его страстью, а охота -- первейшим удовольствием. Из-за лошади же, поспорив с товарищем, Галдин дрался на дуэли и должен был за то оставить полк в чине ротмистра [1] и приехать к нам в уезд Витебской губернии, где по завещанию матери своей он с братом Виссарионом -- тоже офицером,-- получил в наследство имение Прилучье.

Виссарион предоставил ему всецело распоряжаться хозяйством, так как сам не мог отлучиться в деревню, занятый службой своей, по которой подвигался очень успешно.

Григорий Петрович приехал в начале мая, ни с кем из соседей не познакомился, зажил совершенно один и продолжал увлекаться охотою, выездкою лошадей и стрельбою в цель. Былого молодечества в нем уже не замечалось, но сердцем он оставался так же прост и прям, так же радовался молодою радостью, любил жизнь и принимал ее, не задумываясь.

Ему тогда минуло, кажется, тридцать два года. Он смотрел молодцом -- крепким, стройным, с карими живыми глазами и темными усами -- настоящим красавцем.

Усадьба Галдиных стояла высоко на крутом берегу Западной Двины, как раз в том месте, где река поворачивала к северу, образуя прихотливую луку. Из окон барского дома видно было далеко вперед -- низменный левый берег, серое селение, а дальше в тумане кресты костела и церкви местечка Черчичи.

....Давно уже потеряна Вильна, Гродненская губерния (где были Мелешки), Двинск, Режицкий уезд, где Стружаны, Полоцк, Витебск, Илово и Улла….

В возрасте 8 лет Слёзкин начинает писать стихи, в 15 — переходит на прозу, с 16 лет печатается под псевдонимом Юрий Иловский (по названию имения Илово, купленного отцом в Витебской губернии) в местной газете «Виленский вестник» и в «Петербургском листке».

Илово — деревня в Шумилинском районе Витебской области.

Илово, 1911 г.

Русский советский писатель. В 1920 познакомился с Михаилом Булгаковым.

Слёзкин ввёл Булгакова в московскую литературную среду после того, как они в 1921 переехали в Москву[3]. В романе «Девушка с гор» (1925) Слёзкин вывел Булгакова под именем журналиста Алексея Васильевича. В свою очередь Булгаков вывел Слёзкина в «Театральном романе» в образе Ликоспастова.

Вошёл в историю советской научной фантастики памфлетами 'Кто смеётся последним' и 'Дважды два — пять', вышедшими под 'иностранным' псевдонимом Жорж Деларм.

***

МАРШАК Самуіл Якаўлевіч. Расійскі паэт і перакладчык, адзін з пачынальнікаў ра-сійскай дзіцячай літаратуры. Нарадзіўся 3.11.1887 г. ў г. Варонеж. У 1892 — 94 гг. жыў у Віцебску. Вучыўся ў Лонданскім універсітэ-це (1913 — 14). Друкаваўся з 1904 г. У 1920 г. ў Краснадары арганізаваў адзін з першых у Расіі дзіцячых тэатраў. Аўтар шматлікіх кніг для дзяцей, у тым ліку зборнікаў паэзіі, п’ес-казак. Майстар мастацкага перакладу, вядо-мы сваімі перакладамі санетаў Шэкспіра, па-эзіі Р. Бёрнса, Дж.Кітса, Дж. Радары, У.Блейка і інш. Перакладаў і Ф.Багушэвіча, творы Цёткі, Я.Лучыны, падтрымліваў твор-чыя сувязі з Я.Коласам. У сваю чаргу, яго вершы перакладаліся на беларускую мову, п’есы ставіліся ў беларускіх тэатрах. Пісь-менніцкая і перакладчыцкая дзейнасць адзна-чана Дзяржаўнай прэміяй СССР у 1942, 1946, 1949, 1951 гг. Ленінская прэмія 1963 г. Памёр 4.7.1964 г.

Звязаны лесам.

У ДОМЕ ПА ЗАДУНАЎСКАЙ

(Віцебскія дні С.Я.Маршака)

Таго старога горада ўжо няма. I мала хто памятае, што там, дзе пралёг шырокі сучасны праспект Фрунзе, была некалі вузенькая, з трухлявымі домікамі вуліца Задунаўская. У «Памятнай кніжцы Віцебскай губерні на 1900 год» менавіта на гэтай вуліцы лічыўся дом, які належаў дзеду вядомага савецкага пісь-менніка Самуіла Якаўлевіча Маршака. Зараз нават цяжка вызначыць, дзе знаходзіўся гэты дом. Але, калі праходжу па шумным праспек-це, здаецца, сярод людскіх галасоў раптам чую адзін — звонкі, юны, які далятае адтуль, з канца мінулага стагоддзя.

Тады, восенню 1893 года, пачаўся кароткі — віцебскі — перыяд дзяцінства Маршака. Яго старэйшы брат успамінаў пра гэтыя дні:

«Віцебск. Мы ў дзядулі. Домік драўляны ў глыбіні двара здаваўся вялікім домам. Ён сапраўды быў прасторным — столькі людзей знаходзілі там хлеб і соль! А нам здавалася, што гэта так і павінна быць. Дзядуля цяпер успамінаецца мне як жывы... Яго аповеды аб жыцці адклаліся ў душы маёй і выхавалі ў мяне разам з запаветамі і прыкладам баць-кі — пачуцці гуманнасці, сумлення, любові да жыцця, да прыроды, да людзей».

Так пазней лічыў і сам Маршак. А зна-чыць, дні, праведзеныя хлопчыкам у Віцебску, адыгралі сваю ролю ў фарміраванні яго асо6ы. 3 успамінаў родных і блізкіх пісьмен-іііка вядома пра гэтыя дні не вельмі многа. I Vсё ж вось радкі сына паэта, у якіх яшчэ раз млцвярджаецца, што горад на Дзвіне стаў па-члткам своеасаблівай калыскі ведаў Самуіла Якаўлевіча:

«Восенню 1893 г. Я.М.Маршак па нейкай йрычыне пакінуў варонежскі завод і каля паўгода вандраваў па Расіі ў пошуках новай работы, пакінуўшы сям’ю ў Віцебску ў цесця, Іі.А.Гхіцельсона (у яго ў час свайго юнацтва браў урокі скульптар Антакольскі)... У Ві-цебску хлопчыкі пачалі займацца з прыват-ным настаўнікам, старэйшы — усур’ёз, а ма-лодшы — больш гуляючы, не знаходзячы магчымасці на працягу запоўненага падзеямі дня адвесці час для падрыхтоўкі ўрокаў».

А вось і ўспаміны самога Маршака з кнігі «У пачатку жыцця». Раздзел пра Віцебск ён назваў «Стары дом у старым горадзе»:

«Я быў занадта малы, каб па-сапраўднаму заўважыць розніцу паміж Варонежам, дзе я нарадзіўся і правёў першыя свае гады, і гэ-тым яігічэ незнаёмым горадам, у якім жылі бацькі маёй маці. Але ўсё ж з першых дзён я адчуў, што ўсё тут нейкае іншае, асаблівае: болын старых дамоў, шмат вузкіх, крывых, гарбатых вуліц і зусім цесных завулкаў. Дзе-нідзе высяцца старажытныя вежы і цэрквы. У кожным кутку туляцца бедныя крамы, паў-цёмныя майстэрні бляхароў, лудзілынчыкаў, краўцоў, шаўцоў, шорнікаў.

...Цягнуліся тыдзень за тыднем, месяц за месяцам, а тата так і не прыязджаў за намі...

Было відаць, што нам яшчэ доўга давя-дзецца пражыць у Віцебску. I вось дзядуля, бабуля і мама рашылі, што больш нельга тра-ціць час дарэмна і пара ўсадзіць майго ста-рэйшага брата за кнігі. Яшчэ да прыезду ў Ві-цебск ён умеў даволі бегла чытаць і добра вы-водзіць літары. Даваць яму ўрокі ўзялася цяпер наша цётка-гімназістка.

Калі ў час заняткаў я пастаянна круціўся ля стала і вельмі перашкаджаў, цётка рашыла ўсадзіць за буквар і мяне. I раптам выявіла-ся, што я не толькі ведаю літары, але нават даволі няблага чытаю па складах. Не памя-таю сам, калі і як я гэтаму навучыўся».

На многіх старонках сваёй аўтабіяграфіч-най аповесці Маршак успамінае пра Віцебск тых далёкіх гадоў. Ён расказвае пра сябе, сваіх блізкіх і знаёмых, пра быт таго часу і заняткі гараджан.

I перад намі паўстае вобраз хлопчыка, ва-чыма якога мы бачым наш горад амаль на мя-жы двух стагоддзяў.

Перачытваючы вершы паэта, я спыняюся на адным, які ведаю даўно. Тэта тонкі малю-нак, успамін аб дзяцінстве чалавека, умудро-нага вялікім жыццёвым вопытам і які ўсё ж застаўся такім жа юным душой, як у дзяцін-стве.

Мне здаецца, што сярод уражанняў, наве-яўшых праз шмат год гэтыя радкі, былі і віцебскія, самыя раннія на парозе жыцця.

    Столько лет прошло с малолетства,

    Что его вспоминаю с трудом.

     И стоит вдалеке моё детство,

    Как с закрытыми ставнями дом.

    В этом доме все живы-здоровы —

     Те, которых давно уже нет.

    И висячая лампа в столовой

Льет по-прежнему теплый свет.

    В поздний час все домашние в сборе —

Братья, сестры, отец и мать.

     И так жаль, что приходится вскоре,

Распростившись, ложиться спать.

3 таго часу прайшло сапраўды шмат гадоў. Вялікае жыццё пражыў аўтар гэтых паэтыч-ных радкоў. I героямі яго твораў былі розныя людзі звычайнага і незвычайнага лёсу.

Д. Р. Сімановіч

Из автобиографической повести С. Марщака «В начале жизни», о Витебске 1893 года:

Я был слишком мал, чтобы по-настоящему заметить разницу между Воронежем, где я родился и провел первые свои годы, и этим еще незнакомым городом, в котором жили мамины родители. Но все-таки с первых же дней я почувствовал, что все здесь какое-то другое, особенное: больше старых домов, много узких, кривых, горбатых улиц и совсем тесных переулков. Кое-где высятся старинные башни и церкви. В каждом закоулке ютятся жалкие лавчонки и убогие, полутемные мастерские жестяников, лудильщиков, портных, сапожников, шорников. И всюду слышится торопливая и в то же время певучая еврейская речь, которой на воронежских улицах мы почти никогда не слыхали.

Даже с лошадью старик извозчик, который вез нас с вокзала, разговаривал по-еврейски, и, что удивило меня больше всего, она отлично понимала его, хоть это была самая обыкновенная лошадь, сивая, с хвостом, завязанным в узел.

Памяць: гісторыка-дакументальныя хронікі гарадоў і раёнаў Беларусі : Віцебск. т. 2. Мн. Беларуская Энцыклапедыя, 2002

Стихотворные сказки с фант. мотивами: Горя бояться — счастья не видать; Двенадцать месяцев. Умные вещи

***

Кстати, один из авторов сценария муз. фильма-сказки "Умные вещи" по сказке-пьесе С. Маршака — витеблянин Александр Давыдович Тверской (1924—1990) — русский писатель, поэт и переводчик, сценарист.

Витебск в творчестве А.Т.

Повесть "Турецкий марш (1965). Книга написана об учениках СШ № 10 г. Витебска, в которой он учился. Экземпляр книги хранится в школьном музее. Витебск в повести фигурирует как город Витязь

goo.gl/kjFhVa

Фантастика в творчестве автора

Переводчик на русский — Иваненко О. Сандалики, первая скорость! Пять сказок. М., 1972; Бережной В. Сенсация на Марсе. Научно-фантастические повести и рассказы. М., 1988.

***

Лазарь Иосифович Ла́гин (настоящая фамилия — Гинзбург; 04.12.1903—16.06.1979) — русский советский писатель и поэт, ведущий представитель советской сатирической, фантастической и детской литературы. Псевдоним Лагин — сокращение от Лазарь Гинзбург — имени и фамилии писателя.

Л. И. Гинзбург родился 21 ноября (по н.с. 4 декабря) 1903 года в Витебске, в небогатой еврейской семье. Был первым из пятерых детей Иосифа Файвелевича Гинзбурга и Ханы Лазаревны.

Отец работал плотогоном. Мать ухаживала за детьми. В те годы в Витебске проживало много евреев (самый знаменитый выходец из местной общины, безусловно, Марк Шагал), и большинство прозябало в бедности; семья Гинзбургов не была исключением.

Детство будущего писателя, Лазаря бен Иосифа (точнее, его 1903-1908 гг.), прошло в Витебске, где до революции на 17 церквей приходилась 51 синагога, куда по субботам приходили и с самыми маленькими детьми. Отсюда нужно искать корни Хоттабыча и его ивритских высказываний.

В мемуарной книге https://fantlab.ru/edition129862 , охватывающей полувековой период, витеблянин Давид Симанович вспоминает: я тогда работал на областном телевидении. В 1974 г. город готовился отмечать 1000-летие, и нам поручили сделать цикл интервью с известными земляками, живущими теперь уже не в Витебске. Если с М. Фрадкиным, Б. Ласкиным, В. Короткевичем было более-менее определённо, то корней Лагиных в городе не нашлось. И вот я пишу В, Быкову просьбу, чтобы тот при разговоре с Короткевичем, находившимся тогда в Москве, попросил узнать настоящую фамилию писателя ( а было известно, что тот витеблянин). Через некоторое время получаю письмо от Короткевича: Гинзбург! ...Все отмечали юбилей по полной программе, а 70-летний Лагин ( то ли ему нельзя было уже пить, то ли просто хотелось уединиться, прогуливался по городу....Витебск должен бы склонить голову перед писателем, который придумал Старика Хоттабыча...С высоты сегодняшних дней кажется странным, что на доме, где он проживал, нет мемориальной доски...

Сегодня никто не сможет рассказать, когда в Витебске появилась семья Гинзбургов. Фамилия в городе была распространенной. Но старожилы вспоминают, что на бывшей улице Подвинской, ныне Льва Толстого, недалеко от того места, где река Витьба сливается с Двиной, стоял когда-то кирпичный дом. Здесь на втором этаже в начале прошлого столетия жила еврейская семья Гинзбургов, в которой и родился будущий писатель Лазарь Лагин.

Витебский краевед Инна Абрамова считает, что Гинзбурги снимали там жилплощадь, а не владели ею, поскольку в списках жильцов они не значились.

Отец Иосиф Файвелевич гонял плоты по Западной Двине и небольшим речкам, впадавшим в нее. Позже, когда семья перебралась в Минск, отец завел небольшую торговлю, держал лавку, где можно было купить скобяные изделия. Торговля не приносила большого дохода, но можно было содержать семью.

Маме Хане Лазаревне хватало забот по дому. В семье было пятеро детей.

Герои книг Лазаря Лагина вспоминали: “Мама утром ведет меня за ручку по переулку. В морозном воздухе искрится, переливается цветами радуги снег. Темная река, как “море-океан” из бабушкиной сказки, спряталась за крутыми берегами… В нищем витебском дворике нас встречает общеничейный “дворник” по кличке Бобик…”

Но на самом деле эти строки относятся к детству самого писателя.

Из воспоминаний дочери писателя кандидата искусствоведения, члена Союза журналистов Натальи Лагиной:

“Праздничное блюдо в семье – драники (картофельные оладьи). По воскресеньям Лагины ходили к богатому соседу отведать квашеной капусты. И однажды взяли с собой старшенького – Лазаря. Сосед спросил: “Мальчик, хочешь мандарин?” Лазарь подумал: “Откажусь для начала, а уж, как будут уговаривать…”. И сказал: “Спасибо, что-то не хочется”. Уговаривать не стали. Мандарин он попробовал ох как не скоро. Запомнил: захотел чего-то – не выпендривайся”.

Лазарь Лагин вернется в город своего детства в конце жизни, приедет только один раз, в 1974 году, в дни празднования 1000-летия Витебска. Побродит по его старинным улицам, постоит на берегу Двины… И не узнает родной город, так он изменился. Но вспомнит, что здесь, за мостом через Витьбу, стоял родительский дом.

Именитые витебляне, приехавшие на празднование, будут сидеть в президиумах, давать интервью, а Лазарь Лагин не попадет под свет софитов. Не захочет этого сам. Он будет бродить по Витебску, дышать его воздухом и вспоминать…

Фантастика в творчестве Л.Л.

Лагин написал ряд заметных для своего времени фантастических произведений: 1938 газета   Старик Хоттабыч (первая редакция), последующие -1938-39 журнал, 1940 книга; 1951, 1953, 1955, 1956, 1958, 1979 (переработанные в соответствии с колебаниями генеральной линии Коммунистической Партии варианты);

«Патент АВ» (1947; 1948), «Остров Разочарования» (1951), «Атавия Проксима» (1956; доп. фрагм. 1963; испр. доп. 1972 — «Трагический астероид»). К этой же линии примыкают ранний рассказ «Эликсир Сатаны» (1935) и повести «Белокурая Бестия» (1963) и «Съеденный архипелаг» (1956), вошедшие в сборник «Съеденный архипелаг» (1963). Особняком стоит сильная и острая повесть «Майор Велл Эндъю» (1962), своеобразное дополнение к «Войне миров» Г. Уэллса, посвящённая проблеме коллаборационизма. Последнее произведение Лагина — роман «Голубой человек» (1964; 1967), молодой герой которого из 1950-х годов случайно совершает путешествие во времени в Царскую Россию и там встречается с Лениным, принимает участие в революционной борьбе.

"Подлинные записки Фаддея Ивановича Балакирева"

Другие названия: Необыкновенные приключения Фаддея Балакирева

Повесть, 1949 год

Первая публикация: Л. Лагин. Необыкновенные приключения Фаддея Балакирева. [Рассказы-загадки «русского Мюнхгаузена»]Рис. Л.Смехова//газ. «Пионерская правда».-М., 1949: №2 — Восьмилетний капитан, №3 — Путешествие на луну, №8 — Зайцем на «Балыке» в Арктику, №9 — Балакирев-альпинист.

Опубликовано под названием: «Подлинные записки Фаддея Ивановича Балакирева, о его наиболее примечательных приключениях на суше и на море, в подводных и подземных глубинах, на крайнем выступе земной оси, а также на Луне и некоторых небесных светилах с кратким Прибавлением о том, почему эти записки написаны и с какой целью ныне публикуются»: [Повесть]// ж. «Костер»(Ленинград) 1958г. №6 -C.35-39, №7 -C.33-35, №8 — C.30-31, №9 — C.43-45, №10 — C.35-37, №11 -C.35-37, №12 — C.40-42.

Рассказы писателя немногочисленны: предвидение будущей войны — «Без вести пропавший» (1937), образцы сатирических произведений — «Вспышка собственита в агрогородке Егоровке» (1961), «Полианализатор Ирвинга Брюса» (1967); ряд рассказов составил сборник «Обидные сказки» (1959).

https://fantlab.ru/search-blog?q=%D0%BB%D...

https://fantlab.ru/search-blog?q=%D1%85%D...

***

Александр Абрамович Исбах (настоящее имя Исаак Абрамович Бахрах; 1904, Двинск — 1977, Москва) — русский писатель, литературовед, журналист.

Раздел газеты "Литература, наука и искусство" привлекает разнообразием тем. Знания и мечты молодежи из огня и бедствий мировой революции рвутся на просторы Вселенной. Много лет спустя бывший председатель Витебского горисполкома учащихся Александр Исбах вспоминал о своей юношеской поэме "Путешествие на Луну", в которой "комсомольцы пламенной Европы" сбросили в космическую пропасть "банды белолунных подлецов". (10)

10. Александр Исбах (настоящее имя Исаак Абрамович Бахрах, 1904-1977) — литературовед, журналист, профессор Литературного института, автор книг о Красной Армии, молодежи и творчестве советских и зарубежных писателей. В книге А.А.Исбаха "Рассказы о комсомоле" (М., 1967) рассказы "Путешествие в юность", "К вопросу о Луне" имеют автобиографическую основу и повествуют о жизни молодежи и ученической печати Витебска (в рассказах — Липерск) в первые послереволюционные годы.

http://www.chagal-vitebsk.com/node/103

Витебск в творчестве А.И.

г. Липерск (Липовск) — Витебск; ул. Запрудная, 24 — в «Строителе»; Липовая горка над рекой; тонко и пряно пахли маттиолы — в «Первом свидании»; «Уриэль Акоста» — отъезд религиозных евреев по сионистским билетам в Палестину; жил в Втб до 1921 г.

https://fantlab.ru/blogarticle49619

https://fantlab.ru/blogarticle49660

Издание столь много обещавшего журнала было прервано по причинам вполне прозаическим — в целях экономии бумаги «взрослый» Губисполком закрыл все газеты кроме собственных «Известий». Протесты учащихся действия не возымели.

«Не надо грустить» — так называет свою статью Н.А.Малько (11) и призывает верить, что «это лишь временное молчание, лишь нужный этап в развитии более совершенного живого слова <...>». И редакция во главе с Амским (псевдоним Исаака Абрамского) (12) помещает на последнем развороте журнала наполненный сатирическими фантазиями первый («и, вероятно, последний») номер газеты «Юный Марсиянин», которая «выходит без бумаги, так как на Марсе бумаги совсем нет, а пишут на заборах». Уже известные нам авторы приобретают звучные «марсианские» имена: Бах-Бах, Гребмель, Нидю, Копвайн. Сообщения с планет Солнечной системы, Большой Медведицы, хроника Губмарса — лишь слегка завуалированное шаржирование и осмеяние окружающей действительности.

6 января 2014 г. 23:32

armanus

Вопрос по настоящему фант-раритету: в 1920 г. в газете «Известия Витебского губернского совета» была напечатана поэма Александра Исбаха (это советский классик такой) «Путешествие на Луну». Про то, конечно, как комсомольцы слетали на Луну и сбросили оттуда в космос всех «белолунных гадов». Он потом о ней чуть ли не во всех своих книжках упоминал, но нигде не перепечатывал, понятно. Никто случайно не в курсе, какой конкретно номер газеты? Просто для гербария.

7 января 2014 г. 01:04

vokula

Поэма была напечатана в майском номере «Известий Витебского губернского исполнительного комитета Советов ученических депутатов» за 1919 год. Исбах заключительные строфы вставил через 40 лет в рассказ свой: Комсомольцы пламенной Европы / Собрались со всех земных концов. / Сброшены в космическую пропасть / Банды белолунных подлецов./ И взлетает в воздух дерзновенно / Песня омоложенной страны. / Молодая гвардия вселенной/ Молодая гвардия Луны.

armanus

7 января 2014 г. 14:04

спасибо за уточнение. Насчет «банды белолунных подлецов» это конечно сильно сказано. Но вот дата май 1919 год у меня вызывает сомнения т.к.в «Электронной еврейской энциклопедии» указано что Исбах начал печататься (именно в «Витебских известиях») в 1920, и сам рассказ «Путешествие на Луну» где описано это событие начинается со слов «В конце девятнадцатого года...» и т.п. Цитирую по книге «Золотые кувшинки». Если все это верно то поэма скорей всего могла быть напечатана в в майском № за 1920?

vokula

7 января 2014 г. 15:41

Живу я не в Витебске и газет этих, естественно, в глаза не видел, но из «Сети» извлёк, что «Путешествие на луну» публиковалась именно в «Изестиях...ученических депутатов» («Известий...» в Витебске в 1919-м было несколько), а в 1920-м эта газета вообще не издавалась, выпуск прекращён осенью 1919 года. А вообще-то, опус сей и не заслуживает пристального внимания...

witkowsky

7 января 2014 г. 16:52

цитата vokula

в 1920-м эта газета вообще не издавалась, выпуск прекращён осенью 1919 года.

Перепроверил по источникам. Очень большие расхождения. В частности, здесь:

“23 мая 1920 г. витебские «Известия» сообщили следующее: «Завед<ующим> секцией изобразительных искусств и Витебским художественным училищем <…>”

https://issuu.com/linkedin63/docs/shishan......

Похоже, на смену «Витебским известиям» пришла газета «Известия», издававшаяся в Витебске.

Но публикаций у Исбаха (Бахраха) прорва, может быть и как-то иначе.

vokula

7 января 2014 г. 17:20

«Опус» и его создатель вызвали интерес неожиданный... Евгений Владимирович, я ж в комментарии подчеркнул, в Витебске выходили несколько «Известий...» Исбах сначала публиковался в «Известиях...ученических депутатов» (ему ж 15 лет было), а эта именно газета выходила только в 1919 году, около полугода. И не сам я это придумал, вроде бы как раз из указанного источника и выцепил (но сейчас уж не помню, а искать «по-новой» — да не стоит «опус» этого!)

witkowsky

7 января 2014 г. 17:46

цитата vokula

И не сам я это придумал, вроде бы как раз из указанного источника и выцепил (но сейчас уж не помню, а искать «по-новой» — да не стоит «опус» этого!)

Фантастики в поэзии вообще очень мало, притом речь в данном случае идет, похоже, о выдающемся образце полной графомании. У меня и мысли нет это переиздавать, НО —

ПОЭМА ОТСУТСТВУЕТ В БОЛЬШОЙ БИБЛИОГРАФИИ ХАЛЫМБАДЖИ (И НА ИСБАХА, И НА БАХРАХА).

Только потому и интересно, что мы ее с трудом, но к печати готовим, и гарантированно издадим — е. б. ж.

armanus

7 января 2014 г. 21:27  

Все до сих пор неразысканные и нераспознанные фант-раритеты и должны быть «образцами полной графомании», как здесь было справедливо замечено, иначе бы их уже тиснули в какой-нибудь винтажной серии. В этом-то и интерес их.

А насчет публикации — вот цитата из книги Исбаха «Золотые кувшинки», Детлит 1957 (тоже кстати раритет но конечно не такого калибра), стр. 104: «В стопку ложились свежие номера губернских «Известий», а на третьей странице под шапкой «Юное творчество» — страница губкома РКСМ, жирными буквами шел заголовок: «Путешествие на Луну» (поэма)». В рассказе описываются события конца 19-го — начала 20 года, если конечно сам автор ничего не путает со своим первенцем.

Кстати в статье Шишанова натолкнулся еще на интересную информацию о газете «Юный МарсиЯнин», тоже выходившую в то время в Витебске. Что-то типа «революционная Россия глазами марсиан». Наверное ее тоже в «большой библиографии» нет, или есть?

witkowsky

7 января 2014 г. 22:16

цитата armanus

Кстати в статье Шишанова натолкнулся еще на интересную информацию о газете «Юный МарсиЯнин», тоже выходившую в то время в Витебске. Что-то типа «революционная Россия глазами марсиан». Наверное ее тоже в «большой библиографии» нет, или есть?

Библиография — по авторам. Если кто-то там назван, напишите — посмотрю.

Между тем супер-раритеты отнюдь не всегда — образцы графомании. Эрик Ингобор или Н. Фиалко — уж точно НЕ.

Хотя, само собой, графоманов всегда хватало/хватает. Но единого правила тут быть не может.

armanus

7 января 2014 г. 22:53

Эта статья Валерия Шишанова «Художественная жизнь Витебска на страницах изданий «Известия Витгубисполкома», «Школа и раволюция», «Юный марсиянин» — на сайте музея Марка Шагала. Про «Юный Марсиянин» там лишь сказано, что был один выпуск на страницах последнего номера журнала «Школа и революция». а авторы сплошь под «марсианскими» псевдонимами: Бах-Бах (это, очевидно, тот же Исбах), Гребмель, Нидю и т.п. Вот собственно и вся доступная информация. За дополнительной видимо действительно если кто интересуется, в Витебск надо обращаться, как тут подсказывают.

valshish

29 сентября 2014 г. 23:50

цитата armanus

из книги Исбаха «Золотые кувшинки», Детлит 1957 (тоже кстати раритет но конечно не такого калибра), стр. 104: «В стопку ложились свежие номера губернских «Известий», а на третьей странице под шапкой «Юное творчество» — страница губкома РКСМ, жирными буквами шел заголовок: «Путешествие на Луну» (поэма)».

Приложил некоторые усилия для поисков поэмы Исбаха «Путешествие на Луну» в оригинале, но за этот период полной подшивки витебских «Известий» нет, поэтому поиск затруднен. Может быть нужный номер утрачен. Ученических «Известий» имеется почти полный комплект, но там поэмы нет. Поэтому склоняюсь, к правильности авторской версии, что поэма была напечатана в «Юном творчестве». Может быть жители Москвы и Петербурга смогли бы это перепроверить по хранящимся там подшивкам. В Витебске этих газет нет.

Шишанов В.А. ( Валерий Алексеевич Шишанов (род. 1966, Витебск, Белоруссия) — белорусский историк, историк искусства, музейный работник. Исследователь русского авангарда (википедия)

slovar06

30 сентября 2014 г. 22:38

Знакомый из Витебска это же сообщил: «в Витебске в архиве есть только отдельные номера городских газет за 1924-40, в Минске почти полные комплекты (кроме 1940 г.) в Нац. Библиотеке, но за 1917-23 номеров нет. Обращайтесь в Москву и Питер.»

https://fantlab.ru/forum/forum15page2/top......

ПУТЕШЕСТВИЕ НА ЛУНУ

В конце девятнадцатого года произошла моя первая крупная размолвка с верным другом Ваней Фильковым.

Мы избрали Ваню секретарем губернского комитета комсомола. Он пользовался большим авторитетом в организации. На работу в губком перевели и меня. Ребята постарше ушли на фронт: белые подступали к самому нашему городу.

С Ваней я в те дни не разлучался. Работали мы как взрослые. Дни и ночи. Спали на жестких губко-мовских диванах. В губкоме всегда толпилась молодежь. Нам, пятнадцатилетним юнцам, еще незнакомым с бритвой, приходилось организовывать укомы, формировать отряды ЧОНа, агитировать, убеждать, бороться с бандитизмом, с меньшевистско-эсеровскими вылазками.

К нам в губком приходили молодые парни и девушки.

Домой забегал я раз в три-четыре дня. Нам было не до семьи. Мы и о еде вспоминали, только когда голод совсем уж донимал. Иногда это бывало в разгар бесконечного ночного заседания. И тут связка ржавой воблы, которую кто-нибудь приносил в перерыве, казалась райской пищей.

Все мы писали заметки, статьи, а иные сочиняли рассказы и даже поэмы. Писали нам ребята из уездов и деревень, с фронта. Писали в стихах о своей нелегкой жизни.

Но наши творения не видели света.

Домой забегал я раз в три-четыре дня. Нам было не до семьи. Мы и о еде вспоминали, только когда голод совсем уж донимал. Иногда это бывало в разгар бесконечного ночного заседания. И тут связка ржавой воблы, которую кто-нибудь приносил в перерыве, казалась райской пищей.

Все мы писали заметки, статьи, а иные сочиняли рассказы и даже поэмы. Писали нам ребята из уездов и деревень, с фронта. Писали в стихах о своей нелегкой жизни.

Но наши творения не видели света.

Даже «руководящие» статьи Вани с трудом удавалось напечатать в губернских «Известиях». А между тем в этих же «Известиях» то и дело появлялись произведения старых журналистов, в свое время сотрудничавших еще в желтом меньшевистском листке. Мы не раз говорили об этом в губкоме партии.

— Что же, — начинал политпросвет Миша Басманов, только что вернувшийся с фронта,,— что же, всякие буржуазные спецы будут в газетах пописывать, а нам своего молодежного журнала не даете? Бумаги нету? Да мы ее сами, бумагу, из центра выхлопочем. Комсомол требует журнала. Больше не можем сдерживать творческих порывов.

Миша был старым агитатором и говорил напористо. Но в ответ всегда поднимался губернский редактор Петр Андреевич Громов и возражал Мише сухими, тоскливыми словами.

Что могли мы, кучка безусых комсомольцев, сделать против этого человека? Он считался самым ученым человеком в городе: и газету редактировал, и тезисы писал, и читал всякие лекции. В губпарткоме ценили его больше, чем нас с Мишей и Ваней Филько-вым вместе.

Спас нас Василий Андреевич Фильков. Мы посвятили его в наши журнальные планы.

— Действуйте, — сказал Василий Андреевич, — поддержу.

На ближайшее заседание губкома мы явились нагруженные ворохом стихов, рассказов, статей, рисунков.

— Вот, — сказал Миша, — дайте выход нашему творчеству.

На чем только не было изображено это творчество. На папиросной, прозрачной бумаге, на тетрадных листочках, на кусках картона, на обратной стороне обоев. А одна заметка была даже на куске березовой коры.

Редактор хотел было взять слово. Но выступил Фильков-старший. Блеснул улыбкой из-под русых усов и сделал стратегический ход.

— Я с положением детально ознакомился. Действительно, на журнал нет бумаги.

— Вот тебе и защита! — мрачно шепнул мне Миша.

— Но я предлагаю, чтобы в губернской газете еженедельно давали страницу для молодежного творчества. Места хватит.

На губкоме было много вопросов. И о несобранной

продразверстке, и о бандитизме, и отчет фракции губ-профсовета. Не успел Громов возразить, приняли предложение товарища Филькова.

Ушли мы победителями. Редактором молодежной странички был назначен я.

— Смотри там, Сашка, — инструктировал меня Миша-политпросвет, — не подкачай. Первую страницу в Цека пошлем. Пусть посмотрят, как липерский комсомол работает.

Все складывалось как нельзя лучше. С самыми возвышенными чувствами ввалился я в редакцию, добыл себе стол и написал плакат:

Редактор странички «Юное творчество»

А потом с независимым видом заглянул в кабинет редактора. Договорились мы, что первая «страничка» пойдет на днях.

Ночью я не спал. Обдумывал будущую страничку. Прямо надо сказать, мысли приходили заносчивые и тщеславные. Не думал и не гадал я, что именно на литературном фронте, на тернистом пути к славе ожидают меня бои с моим другом Ваней.

...Иногда в короткие часы отдыха, сидя с Ниной Гольдиной на скамеечке у памятника Песталоцци и глядя в небо, на мириады звездных миров, я мечтал вслух. Наши губкомовские будничные дела, наши споры, обед из воблы — все это оставалось далеко позади. Мне было мало Липерска, мало нашей бренной планеты. Я улетал мечтой в заоблачные миры, организовывал комсомол на Луне. Я был поэтом. Я писал уже стихи не только о предательстве Второго Интернационала.

Как раз в эту неделю я закончил большую поэму, где описывал полет целой армии земных комсомольцев на Луну, фантастические приключения и борьбу с лунными белопвардейцами.

До сих пор помню строчки, завершающие поэму:

Комсомольцы пламенной Европы

Собрались со всех земных концов.

Сброшены в космическую пропасть

Банды белолунных подлецов.

И взлетает в воздух дерзновенно

Песня омоложенной страны:

Молодая гвардия Вселенной,

Молодая гвардия Луны.

Мне было тогда неведомо, что путешествие на Луну уже давно описано Жюлем Верном и Уэллсом. Все мои познания о Луне ограничивались любимой с детства книгой астронома Фламмариона. И я считал себя пионером, открывающим дикие, неизведанные еще пространства (впрочем, весьма возможно, что и Жюль Верн и Уэллс не стали бы помехой на моем пути. Они были, очевидно, неплохими писателями, но ничего не понимали в комсомольских делах).

Философия моей поэмы была необычайно туманна, научная достоверность весьма зыбка, а качество стихов сомнительно. Но мне казалось, что это исключительно глубокое, мастерское, талантливое произведение.

И оно очень нравилось Нине.

...И вот в эту ночь пришла мне в голову гениальная мысль — сделать сюрприз губкому. Напечатать поэму в первой же «страничке».

Я вскочил с постели и стал лихорадочно перечитывать свое произведение. Она казалась мне поистине прекрасной, эта поэма. Вот обрадуется губкомол! А потом прочтут поэму в Москве. Конечно, на нее сразу обратит внимание Максим Горький. А Луначарский? Пожалуй, и Луначарский обратит внимание. Меня вызывают в Москву... Дальше... Я уже спал и видел во сне свой собственный триумф...

Поэма заняла почти всю полосу. Редактор неодобрительно поглядывал на сверстанную страницу, но мне ничего не говорил.

«Завидует, — думал я, — а еще подпольщик!..»

Застучала печатная машина. В стопку ложились свежие номера губернских «Известий», и на третьей странице под шапкой «Юное творчество» — страница губкома РКСМ» — жирными буквами шел заголовок

«Путешествие на Луну» — поэма.

Я взял номеров десять газеты и побежал домой. Спал я крепко. Под подушкой лежала моя первая напечатанная поэма.

Утром, бодрый и радостный, с газетами под мышкой, я помчался в губком. Из комнаты секретаря доносился шум. Я разобрал слова своей поэмы.

«Эге, читают уже...»

С торжественным видом я вошел в кабинет. Мигом наступило молчание. В кабинете сидели Ваня Филь-ков, экправ Валя Грекова, политпросвет Миша Басманов, еще человек пять. На столе перед Мишей лежала моя поэма.

— Ну как, ребята, подходяще? — скромно спросил я.

Молчание начало меня тревожить.

— Ну и сукин же ты сын, Сашка!.. Ну кто бы мог подумать!..

Я почувствовал, что дело неладно... И тогда заговорили все. Я давно не слыхал такого потока бранных слов.

С тревогой смотрел я на своего друга Ваню. Наконец он остановил на мне свой тяжелый взгляд и заговорил.

Век не забыть мне слов Вани Филькова... Он не кричал, как Миша Басманов. Он говорил тихо и даже скорбно.

— Ты что же подрываешь комсомольский авторитет?.. — начал он. — Тут строим, строим. Дело трудное. И о продразверстке подумай, и в Пирловской волости неладно, а Митю Алексашина, члена укома, бандиты убили. И ребята, отрываясь от борьбы, пишут, можно сказать, кровью пишут и о своих ячейках, и о Красной Армии, а ты, редактор, — комсомольское творчество под сукно и на всю страницу свою философию о Луне размазываешь. Тебе уже Земли мало. Тебе уже на нашей планете делать нечего. Для этого мы тебя в газету послали? Эх, Сашка, Сашка, не оправдал ты комсомольского доверия...

Все молчали. Я горестно смотрел на плоды своего творчества.

В этот день губком вынес мне выговор за Луну, с редакторской работы снял и направил на работу в Дресленский уезд.

А о моем полете на Луну еще долго шли разговоры по всей губернии...

***

Василь Владимирович Быков (белор. Васіль Уладзіміравіч Быкаў; 19 июня 1924, дер. Бычки Ушачского района Витебской области — 22 июня 2003, Боровляны, под Минском) — белорусский писатель.

Летом 1939 года сдал экзамены и был принят в Витебское художественное училище

"Летом я отправил документы в Витебск, в художественное училище.

Теперь, по прошествии лет, не думаю, что это мое решение было внезапным, по всей вероятности, это было требование судьбы. Жизнь в колхозе стала невыносимой, голод и репрессии гнали людей прочь. Но взрослым бежать из колхоза было некуда, только молодежь и подростки могли найти какой-то выход.

Как раз в это время в школе появился новый пионервожатый, Виктор Кондрацкий, совсем молодой парень,[37] который женился на нашей «русице» Клавдии Яковлевне. Проработал он в школе недолго и неожиданно исчез. Оказалось, поступил в Витебское художественное училище. Однажды летом я встретил Виктора в Кубличах, и он рассказал мне об училище, показал свои студенческие рисунки. Сказал, что студентам предоставляют общежитие и даже платят стипендию целых 60 рублей! Я рассказал об этом дома, и отец мне говорит: «Езжай и ты туда, потому что тут с голоду умрешь. А там тебе стипендию будут платить. 60 рублей — это ж ого какие деньги!» Правда, отцу не очень нравилось, что я буду учиться на художника, у него был практический крестьянский ум, и отец всё время вздыхал: «Лучше бы ты стал учителей да вступил в партию, как наш Новиков. В начальство выбился!..» К разочарованию отца, стать учителем и партийцем мне было не суждено… Как, впрочем, и стать художником…

На вступительные экзамены ехал поездом (это был мой первый выход в большой мир), с пересадкой в Полоцке, в котором раньше не бывал. К поезду на станцию выехали ранним утром, на телеге, по дороге нас прихватил дождь, вымокли до нитки. Обсыхал, гуляя по Полоцку. Деревенский паренек, который настоящего города никогда не видел, я был потрясен Полоцком, всё в нем было для меня необыкновенным. Узкие, кривые, мощеные улички, магазины… Витебск поразил многолюдьем и… трамваями. С некоторым страхом ехал в трамвае от вокзала в центр. На площади висели огромные цветные рекламы кинотеатров, неподалеку возвышались громадный собор и башня ратуши.

Училище находилось в добротном старом небольшом здании — вид у него был буржуазный. Удивил мозаичный пол в вестибюле, я такого никогда не видел. (Кажется, теперь там музыкальная школа — здание уцелело во время войны.)

Основным экзаменом был, разумеется, экзамен по живописи — мы писали акварелью натюрморт, какие-то горшки. Затем были экзамены по другим дисциплинам, которые я сдал успешно, и, вернувшись домой, вскоре получил уведомление, что принят в училище.[38]

В общежитии училища на койках были голые матрасы, набитые ватой, которая свалялась в твердые комяки — спать на этих матрасах было неудобно, как на камнях. Одеяло надо было иметь свое, и я привез из дому пестрое одеяльце, которое мама достала из сундука, где хранила самые ценные вещи. Одеяльце было выткано крестиками — черное с белым, и мои недоброжелательные друзья по общежитию увидели в нем подобие поповской ризы. От их насмешек мне было стыдно, и я укрывался одеяльцем только в самые холода, сверху набрасывал тужурку. Тужурка эта принадлежала когда-то первому маминому мужу. Перед революцией он был на заработках где-то в Курляндии, во время революции приехал, привез с собой необычный для деревни гардероб — тужурку, позолоченные запонки, целлулоидные воротнички и манжеты для рубашки. Сложил всё это в сундук и уехал в Петербург. Где и сгинул. Мама ждала его чуть ли не пять лет, а затем, сходив пешком в Полоцк поклониться святой Евфросинье Полоцкой, вышла замуж за своего соседа — вдовца Владимира Быкова.

Осенью начались занятия: живопись и рисунок, которые преподавал старый художник Лейтман (впрочем, это тогда он казался мне старым). Остальные предметы были те же, что и в обычной школе. Жил я поначалу в общежитии на Могилевской площади, теперь этого названия нет — Могилевскую переименовали в Советскую. Или в Центральную, точно не помню. Потом (почему — тоже не помню) меня и еще троих студентов поселили в частном доме на площади Смоленская ярмарка. Кажется, прежде эта площадь называлась Красной.

Некоторое время спустя в училище было создано скульптурное отделение, и я вместе с несколькими ребятами перешел туда. Скульптурные классы находились не в здании училища, а в другом, которое стояло в переулке неподалеку от бывшей ратуши и художественного музея. Преподавателем нашим была скульптор Анна Ивановна Беляева, кажется, родом из Киева. (После войны ничего о ней не слыхал. Может, погибла.) Директором училища был Иван Осипович Ахремчик.[39] Его мастерская находилась в здании училища на первом этаже, окна мастерской выходили на улицу. Окна были громадные, как должно быть в мастерской художника. Иван Осипович вечером зажигал в мастерской яркий свет, но шторы не задергивал, и мы с улицы смотрели, как он работает. Помню огромный, во всю стену, холст, на котором неоконченные, полуэскизные фигуры Ленина и Сталина в зале какого-то партсъезда. (Тогда эта тема была обязательной.)

Скульптура, в общем, давалась мне легко, но нравилась меньше, чем живопись. Лепке мы учились на копировании фрагментов античных скульптур, микельанджеловского Давида, что входило в уроки постижения анатомии человеческого тела — мы лепили носы, уши, торсы. Это было нетрудно. Более сложно было с композициями — однофигурными и двухфигурными. Моей курсовой работой была фигура пограничника в шинели, с винтовкой и биноклем, прижатым к глазам. Преподавательница похвалила.

Глину для лепки в скульптурные классы откуда-то привозили, а краски для занятий по живописи надо было покупать. Мы пользовались дешевыми акварельными красками, масляные, о которых все мечтали, стоили дорого и купить их могли немногие. Маслом, помню, писал парень из Азербайджана, и мы с завистью смотрели, как щедро, лихо он «кладет мазок». Мы же бережливо размазюкивали свою акварель на небольших плотных листах ватманской бумаги. А когда отменили стипендии, и акварель стала недоступна.

Город по-прежнему восхищал, манил, удивлял громадными зданиями и витринами. Иногда я заходил в собор, в котором уже не было икон и прочего церковного убранства. Под куполом качался знаменитый маятник Фуко — как доказательство, что Бога нет и Земля вертится. Остальные соборы к тому времени уже были взорваны.

Вечно голодных студентов, однако, больше всего манили столовые. Но, чтобы зайти в столовую, требовалась смелость. Нас сковывала, даже как-то пугала непривычная обстановка, чистые белые скатерти, официантки в белых накрахмаленных передничках. Официантки смотрели на нас,[40] застенчивых деревенских подростков, с усмешкой, особенно, когда принимали наш стыдливый «заказ».

Питались в основном хлебом с кипятком — буханка хлеба в день. Стоило это 1 рубль. Однажды мы подделали пару рублей: нарисовали акварелью, потом хорошенько измяли бумажки, чтобы они выглядели как старые потертые купюры. И продавщица ничего не заметила. Но больше мы на это не отважились…

Витебск в ту пору еще сохранял славу города художников, каким слыл издавна. Кроме художественного музея, на улице Гоголя был музей знаменитого Пэна. Музей этот был открыт после трагической гибели художника — он был убит при загадочных обстоятельствах. В небольшой комнате и на стенах вдоль деревянной лестницы, ведущей на второй этаж, в мастерскую Пэна, висели его работы, выполненные в манере добротного реализма: портреты старых евреев-ремесленников, изображения лошадей, виды старинных кварталов Витебска. О прославленном ученике Пэна Марке Шагале, который жил в эмиграции в Париже, в родном городе художника ничего не знали. Но времена меняются, и через много лет я был в числе тех, кто открывал на Покровской улице памятник знаменитому земляку.

Учился я в Витебске недолго. Осенью 1940 года объявили «радостную» новость: постановлением правительства стипендии отменяются, за все подручные материалы и учебники надо платить… Денег мне из дому не присылали, да я и не просил. Лишь однажды отец, собираясь в Витебск, чтобы повидаться со мной, заехал по дороге к дядьке Степану и взял у него взаймы три червонца. Червонцы эти я растягивал как мог. Тратил главным образом на хлеб — основное мое питание. Встанешь утречком, часов в 6, и бегом к хлебному магазину — занимать очередь. А очередь громадная. Хлебные карточки в то время уже отменили, поэтому за хлебом в город ринулись колхозники всех окрестных деревень, и не только окрестных. И когда в 8 часов открывался магазин, очередь превращалась в толпу, начиналась дикая давка.

На хлеб я тратил рубль в день, но ведь надо было покупать и краски. Да и обувка моя совсем прохудилась — из[41] брезентовых гамашей вылезали пальцы… Попытался я с хлопцами найти какой-нибудь заработок — на погрузочной станции, на щеточной фабрике. Какие-то гроши зарабатывали, кое-как перебивались…

В Витебске, как ни странно, до самой войны сохранился мелкий частный сектор. И однажды на какой-то улице мы приметили маленький магазинчик-мастерскую с неумелой надписью над входной дверью — «Головные уборы шью». Хозяин магазинчика, старый Абрам, сам шил и продавал шапки. И вот, помню, я и Шевчёнок, хлопец из полесской деревни, зашли в магазинчик. (Шевчёнок потом тоже, как и я, бросил учёбу — не мог учиться дальше. Ботинок у него не было, в осеннюю распутицу ходил в рваных войлочных бурках.) Договорились с хозяином сделать ему красивую вывеску, он пообещал заплатить нам за работу 15 рублей. Нашли мы кусок хорошей фанеры, загрунтовали, покрасили, написали по-белорусски «Галаўныя уборы». На одном конце доски намалевали кепку, на другом — шляпу. Приносим заказ. Хозяин смотрел, смотрел и говорит: «А почему шляпа? Что я, шляпы делаю для буржуев?» И не взял вывеску, отказался. Видно еще со времен нэпа был напуган.

Так накрылся наш заработок. Еще какое-то время пошатавшись по городу и поисках хоть какого-нибудь заработка и ничего не найдя, я понял, что в училище мне не удержаться, с искусством придется кончать. Пошел в канцелярию за документами. Там был наш преподаватель литературы, кажется, Леванёнок по фамилии, который сочувственно сказал: «Жаль, Быков, мог бы учиться — у тебя способности…» Мне тоже было жаль, но как я могу учиться? Отнес в комиссионку последнюю рубашку, на полученные деньги купил билет до Полоцка и две булки, которые сразу и съел, присев на скамейку в скверике, в котором ныне стоит памятник Пушкину.

Приехал в свою деревню, вернулся в школу, в десятый класс. Оказалось, что в учебе здорово отстал. А еще новые порядки — учебники платные, надо покупать. Но и купить[42] негде, не хватает учебников. Дома прежняя нужда, в колхозе работа через пень-колоду, за трудодни не платят… Ни хлеба, ни дров.

Как раз в это время начался набор в новоорганизованные школы фабрично-заводского обучения (ФЗО), и я вскоре вновь оказался в Витебске, стал фэзэушником. Что в Витебске — меня радовало. Знакомый уже город, любимые музеи. И воспоминания. Невеселые, однако, воспоминания… В школе ФЗО готовили каменщиков, бетонщиков, арматурщиков — всё очень далекое от искусства. Оно стало далеким и недоступный. Основная учеба фэзэушников — это работа под открытым небом, в любую погоду, на какой-нибудь стройке: класть кирпичи, замешивать раствор… Но тут кормили, давали койку в общежитии, позже стали одевать, выдавали фэзэушную форму. В художественное училище я не заходил, разве что вечером стоял иногда под окнами, смотрел поверх занавесок на прикрытые тряпками скульптуры. Было тягостно и больно…

Зима 1940–1941 годов была очень холодная, с ветрами и жгучими морозами. А мы учились, как я уже сказал, под открытым небом. Помню, шло строительство дома на Суражском шоссе, я выкладывал угол, для чего требуется сноровка, а главное — точный глазомер, чтобы не искривить кладку. Бегали греться в цех черепичной фабрики, которая находилась рядом со стройкой, — там был затишек. Мой угол не совсем мне удался, чуточку покосился, дал крен, и наш наставник Андрей Иванович был недоволен. Какое-то время я переживал по этому поводу. (Зря, впрочем, переживал. Скоро от того дома останется груда щебня. А после войны не останется и следа — всё здесь зарастет бурьяном и крапивой…)"

Василь Быков. Долгая дорога домой.

Фантастика в творчестве автора

В последние годы жизни он написал ряд аллегорических рассказов и притч, по большей части вошедших в сборники «Сьцяна» (1997) и «Пахаджане» (1999). У некоторых из них даже есть авторский подзаголовок – «фантастычны аповед», «фантастычная прыпавесць». Элементы фантастики есть и в пьесе Быкова «Апошні шанц».

https://fantlab.ru/blogarticle31532

Так з’явілася п’еса «Апошні шанц» (1967). Яна, як звычайна ў Быкава, — пра чалавека на вайне, але пралог і эпілог, у якіх дзеянне адбываецца па-за часам і прасторай; нябачны вярхоўны суддзя, што чыніць прысуд; сюжэтаўтваральны магічны акт — вяртанне герояў на 25 гадоў у мінулае — спакойна дазваляюць назваць «Апошні шанц» фантастыкай, толькі ў кшталце Ф. Дзюрэнмата, а не «Зорных караблёў» і «Зорных каралёў».

К фантастике можно отнести и рассказы «Усатая», "Три слова немых" .

Александр Кошара

***

Обухова Лидия Алексеевна родилась в Кутаиси в семье актеров. После смерти отца была удочерена отчимом, офицером-пограничником. Из-за постоянных разъездов семьи училась в разных школах. Жила на Кавказе, Украине, в Средней Азии, Поволжье и Белоруссии. В 1940 году окончила среднюю школу № 10 города Витебска. Война застала Лидию Обухову на границе в Литве. Всю Великую Отечественную войну провела в фашистском концлагере (как дочь пограничника).

Родилась: 17 августа 1924 г.

Умерла: 26 апреля 1991 г.

Фантастика в творчестве Лидии Обуховой.

Заметным явлением в советской фантастике 1960-х годов стала повесть Обуховой «Лилит» (1966). В повести, содержащей явные отсылки к апокрифическому библейскому мифу, описан контакт инопланетных пришельцев с первобытными людьми Земли, увиденный глазами последних. К фантастике относятся также повесть о первобытных людях «Та, которая под цвет травы» (1962), юмористический рассказ «Улыбка птеродактиля» (1979), а также повести и рассказы — «Птенцы археоптерикса», «Диалог с лунным человеком», «Дочь Ноя», «Яблоко этого года» (в основном, юмористическая фантастика), вошедшие в сборник «Диалог с лунным человеком» (1977).

Витебск в творчестве Л.О.

Лидия Обухова

Витьбичи. Исторические новеллы

авторский сборник

Минск: Мастацкая літаратура, 1974 г.

Лидия Обухова. До летописи (рассказ), стр. 5-26

Лидия Обухова. Всеславлева ночь (рассказ), стр. 27-50

Лидия Обухова. Набатное утро (повесть), стр. 51-72

Лидия Обухова. Две свадьбы (рассказ), стр. 73-92

Лидия Обухова. Шаг к Ватерлоо (рассказ), стр. 93-148

Лидия Обухова. Скучный год (рассказ), стр. 149-186

Лидия Обухова. Красные были (рассказ), стр. 187-248

Лидия Обухова. Выстрел в Кленнике (рассказ), стр. 249-312

Лидия Обухова. И мы и после нас… (заключение автора), стр. 313-377

Комментарии, стр. 378-399

***

Анатолий Иванович Мошковский (10 марта 1925 — 2 декабря 2008) — советский детский прозаик и поэт. Родился в Белоруссии, в городе Могилёве, в семье педагогов. Его отец, Иван Борисович Мошковский, ещё до революции окончил учительский институт, а в начале двадцатых годов основал в Могилёве педагогическое училище. Мать, Зоя Васильевна, была дочерью священника, также была хорошо образована и работала учительницей.

Вскоре после рождения Анатолия семья переезжает в Витебск — в этом городе и проходит детство писателя. К чтению Толя Мошковский пристрастился задолго до школы, а в восемь лет написал своё первое стихотворение. В начальных классах увлёкся поэзией Пушкина и Лермонтова и к четырнадцати годам написал уже множество лирических стихотворений и несколько поэм. Он даже «издавал» свои «книги»: делал для них обложки из картона, нумеровал страницы, иллюстрировал цветными карандашами и красками… В 1940 году семья переезжает в Москву.

Фантастическое в творчестве автора

Анатолий Мошковский, уже будучи маститым и достаточно популярным детским писателем, вступив в зрелую пору своего творчества, обратился к фантастике, не изменив, впрочем, ориентации на детскую аудиторию. И, как ни странно, именно две повести, написанные в жанре фантастики, принесли писателю настоящую славу — теперь уже и посмертную, — продолжая регулярно переиздаваться. Первая из них — фантастическая сказка «Семь дней чудес» (1969) о мальчике, к которому попало удивительное научное изобретение — волшебный фонарик «Хитрый глаз», способный управлять эмоциями окружающих людей.

Самым же известным и популярным его произведением стала опубликованная в 1975 году фантастическая повесть «Пятеро в звездолёте», выходившая впоследствии также под названием «Заблудившийся звездолёт». В повести рассказывается о четверых мальчишках и одной девчонке, похитивших звездолёт, на котором они отправились путешествовать по Вселенной. Книга была чрезвычайно популярна в свое время, и многие нынешние фантасты признавались, что к жанру их приворожила именно эта книжка.

***

Владимир Семёнович Короткевич родился 26 ноября 1930 года в Орше . Неоднократно бывал в Витебске. В частности, в 1968-м г. проживал в гостиннице "Витебск", встречался с В. Быковым, Р. Бородулиным и Д. Симановичем. Был одним из почётных гостей на праздновании 1000-летия Витебска (1974). Умер 25.07.84 г.

Фантастическое в творчестве Короткевича:

Не будучи писателем-фантастом, как таковым, Короткевич оказал большое влияние на творчество белорусских писателей этого жанра, таких как Сергей Булыга, Ника Ракитина и многих других. В его произведениях широко используются народные легенды и предания; героика, романтика и приключения – существенная составляющая большинства его книг. Мистический характер носят повесть «Ладья отчаяния» и «Легенда аб бедным д'ябле і аб адвакатах Сатаны», написанная как роман-сценарий. Элементы мистики содержатся в романах «Христос приземлился в Городне» и «Чёрный замок Ольшанский». Особо следует упомянуть повесть «Дикая охота короля Стаха» — вероятно, лучшее из произведений, написанных в жанре готики в советские времена. Это блестящая модернизированная стилизация под Анну Радклифф, где пробирающие до костей якобы мистические ужасы оказываются на самом деле порождением вполне человеческой подлости и злобы.

https://fantlab.ru/autor7766

"Трагедыі не знікнуць пры Камуне. Балада аб арганаўтах. Дэман. Балада пра Невядомага, Першага" — вершы.

Элементы мистики и параллельного романа обнаруживаются в романе "Чёрный замок Ольшанский".

Перадгісторыя ( аповесць, Нёман №№1-3 /2010 — вялікі дзякуй за наданый тэкст napanya!).

Витебск в творчестве В. Короткевича:

Званы Віцебска (1973) Тысячу стагоддзяў табе! (1974) Вiцебск — месца майстроў (1977)

***

Яков (Ян) Рувимович (Романович) Вилькин (белор. Якаў Раманавіч Вількін, 5 января 1932, Витебск, БССР — 22 октября 1997, Минск, Белоруссия) — советский и белорусский писатель, этнограф, педагог. Кандидат исторических наук (1971), профессор (1991). Заслуженный тренер Белоруссии (1991).

Окончил Минское художественное училище (1950), Белорусский институт физической культуры и спорта (1956). В 1961—1997 годах преподавал в Академии физического воспитания и спорта.

В 1971 году защитил кандидатскую диссертацию: «Белорусские народные игры второй половины XIX ― начала XX в.».

Собирал, исследовал и классифицировал белорусские народные игры. Автор фантастических повестей, учебников по физической культуре, справочников по истории физкультурного движения в Белорусии.

Фантастика в творчестве Я.В.

Яков Вилькин

Необыкновенные приключения Геннадия Диогенова

1963, повесть

Яков Вилькин

История Лима Великолепного

1965, повесть

***

Давид Григорьевич Симанович (26 июня 1932, Наровля — 9 мая 2014, Витебск) — белорусский русскоязычный поэт, прозаик, эссеист, литературовед, переводчик. Член Союза писателей СССР (1960), Союза белорусских писателей.

Окончил школу (1950) с золотой медалью, окончил филфак БГУ (1955).

Витебск в творчестве Д.С.

После окончания вуза работал учителем русского языка и литературы Крынковской средней школы Лиозненского района (1955-59), литсотрудником редакции областной газеты «Віцебскі рабочы» (1960—1961), редактором, старшим редактором, заведующим отделом художественных передач Комитета по телевидению и радиовещанию Витебского облисполкома (1961-94). Возглавлял (1971-81) Витебское областное литературное объединение и областное объединение молодой творческой интеллигенции «Веснянка».

Проживал по пр. Фрунзе, 52 и по ул. Ленина, 53

Литературная и общественная работа

Дебютировал в 1948 г. стихотворением «Парк Победы», напечатанным сразу в двух местных газетах: «Бальшавік Палесся» и «Зорька».

Председатель Пушкинского (1989) и Шагаловского (1991) комитетов. Автор проектов «Открытые уроки поэзии в школах» (1983), «Дни литературы, посвященные Владимиру Короткевичу» (1986), «Пушкинский праздник поэзии в Витебске» (1989), «Витебский день Владимира Маяковского с лирическими отступлениями в прошлое и будущее» (2002). Основатель и автор международных проектов «Шагаловские дни», «Шагаловские чтения», «В гостях у Марка и Беллы». Участник III Всесоюзного совещания молодых писателей (1956). Участвовал в Днях советской литературы в Горьковской области (1977), в Днях советской литературы в Красноярском крае (1979), в Днях советской литературы в Приморье (1981), в Днях советской литературы в Узбекистане (1982).

Давид Симанович — автор более тридцати книг поэзии и прозы, в которых исследует творческие связи известных деятелей литературы и искусства с белорусским краем, дает лирическое осмысление жизни родной земли (Придвинья и Полесья). Сборники для детей: «Волшебный луг» (1959) и «Зеленый кузнечик» (1984).

Является автором телепьес «Яков Свердлов» (поставлена в 1963), «Осенний букет: И. Репин в Здравнёве» (поставлена в 1964), сценариев для фильмов «Молодость древнего города» (1964), «Баллада о красном кавалеристе» (1968), «Литературными маршрутами Витебщины» (1969), «Засталася душа яго тут» (1997).

Публиковался в журнале «Мишпоха».

Выступал как переводчик с разных языков. Стихи Давида Симановича переведены на белорусский, немецкий, идиш, иврит, английский, французский, латышский, грузинский, чешский языки. Поэзию Давида Симановича положили на музыку композиторы И. Лученок, Б. Носовский, Г. Юдин, А. Гоман, Н. Устинова, В. Савинов, В. Шевяков, Н. Нестеренко, А. Шипиков, Л. Маранов.

В Витебске поэту установлены памятник[1] и мемориальная доска[2], проводятся вечера авторской песни и поэзии, посвященные памяти поэта[3]

Фантастика в творчестве Д.С.

В его багаже есть и стихотворения фантастического жанра («Весенняя сказка», «Дельфины», «Как будто во сне, продвигаюсь в Машине времени...» и др.)

http://archivsf.narod.ru/1932/david_siman...

ДЕЛЬФИНЫ

(из книги «Минуты»)

На Чёрном море – светлые глубины.

Там, поднимаясь и скользя ко дну,

по-человечьи прыгают дельфины

и радуются солнечному дню.

И хоть в земной рождённый колыбели,

но времени космического сын,

я верю, что дельфины прилетели

с далёкого созвездия Дельфин.

В своих ракетах, в кораблях дельфиньих,

преодолев межзвёздные поля,

они спешили к нам сюда, где финиш

под ласковым названием Земля.

Ещё и не построились Афины

и не было ни Рима, ни Москвы,

но жили синеглазые дельфины

среди необозримой синевы.

И верю я в гипотезу такую,

что в темноте космических глубин

о них тысячелетия тоскует

далёкое созвездие Дельфин.

Читая книги, глядя телефильмы

про жизнь дельфинов и дельфиний быт,

я думаю: «А может, по-дельфиньи

со мной пришелец звёздный говорит

о том, что где-то есть другая осень,

зима другая средь других долин…»

А мы никак дельфинов не расспросим

о жизни на созвездии Дельфин.

И хочется, чтоб, выйдя из пучины

суровых океанов и морей,

не толковали гордые дельфины

о родине потерянной своей.

Ведь всё равно, преодолев пространства

и время, мы однажды полетим

по звёздным трассам.

И услышит «Здравствуй!»

далёкое созвездие Дельфин.

* * *

Как будто во сне, продвигаюсь в Машине времени.

Мгновенье – и я встречаю папанинцев.

Или во главе первобытного племени

иду на мамонта с дубовой палицей.

Дерзкой машины механизм тонкий

приближает все временные дали.

Мгновенье – и рядом стоят потомки,

которые меня никогда не видали.

Мгновенье – и, уходя от смерти,

в юность лечу, покидаю старость.

И вдруг вспоминаю, в каком столетье

моя любимая без меня осталась.

Вспоминаю: с друзьями о встрече уславливались.

С тех пор протекли времени реки.

Нажимаю кнопку – и навсегда останавливаюсь

на берегу Припяти в двадцатом веке.

В несовершенном, войной чреватом,

покрытом недоверья коростой,

с полётами в космос и Бухенвальдом,

с фашистской свастикой и звездой Кремлёвской.

И пусть, захлопнув времени ящик,

нерушимыми станут веков границы,

я здесь остаюсь, чтоб жить настоящим,

помнить прошлое, к будущему стремиться.

1967

ШАГАЛ

в книгах: «Избранное» стр.132-133,

«Радость молнии» стр.224,

«Скрипка Шагала, или здесь осталась его душа» с названием «И я лечу, и ты летишь» стр.32-33. (есть ещё это стихотворение и в других книгах Д.С.)

Стол покидает рыба-фиш,

наполненная фаршем,

и прямо – в небо…

– Эй, шалишь! –

мы ей вдогонку машем.

Кричим: – Художник, право, чёрт!

Он не имеет права!..

Но этот странный натюрморт

давно покрыла слава.

И слой её не то что пыль:

не сдуешь пылесосом.

И рыба в небе – это быль

о будущем и прошлом.

Там скрипачи взлетают с крыш,

как из аэропорта.

И я лечу. И ты летишь.

И все сомненья – к чёрту!

А впереди – старик-скрипач.

Вот нам его догнать бы

и пожелать ему удач –

играть почаще свадьбы.

Он приближается к луне

над городом апрельским,

и треплет время в вышине

его седые пейсы.

А древний Витебск и Париж

в просторах распростёрты.

И я лечу. И ты летишь.

И все сомненья – к черту!

1968г

* * *

из книги «Избранное» с.139-140.

Как будто сошли с ума,

идут по земле, пританцовывая,

домики и дома

и даже зданья дворцовые.

Сорваны с якорей

своих унылых фундаментов.

Шествие площадей –

как шествие гордых мамонтов.

Покинув Минск и Москву,

к морям и лесам торопятся.

– Мы теперь в отпуску! –

они объясняют без робости.

Я видел – клянусь вам в том

не под парами винными:

нырнул трёхэтажный дом

в Байкал. И чистенький вынырнул.

А в черноморских волнах,

до космоса брызги разбрасывая,

собрав миллионы зевак,

купалась Площадь Согласия.

Впрочем, пока я не спал,

за новыми фактами рыская,

мой собственный дом сбежал

куда-то на взморье Рижское.

1966г

Стюардесса уверенно сказала: «Догоним!

Утреннее солнце от нас не уйдет...»

Над апрельским городом,

над твоим микрорайоном

набирал высоту самолет.

Впереди глядел рассвет пылающий

на зеленые квадраты юных трав.

В ту минуту ты, наверное, спала еще,

безмятежно руки разметав.

А когда мы обогнали солнце гордое,

пролетев над вотчиной богов,

показалось мне, что ты бежишь по городу,

руки протянув до облаков.

И лица и губ моих касаются

пальцы из немыслимой дали

пусть не первой на земле красавицы —

просто лучшей женщины земли.

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

из книги «Весенняя сказка» с.82-83.

Ещё в скворечне жил Скворец,

не думая о холоде,

а осень Иву под венец

вела, как дочку, в золоте.

И на заре жених-Мороз

в шкатулке разукрашенной

для ожерелья иней нёс

и бороду поглаживал.

Делился думами опять

с Метелицею-свахою:

как свадьбу звонкую сыграть,

чтоб даже Горы ахали.

И, рассмеявшись за холмом,

игривая Метелица

махнула тучей-рукавом –

и снег коврами стелется.

Деревьев пышные стволы

с озёрами хрустальными,

как новогодние столы,

по всей земле расставлены.

Вдали с подарками спешат

на свадьбу гости званые,

и бубенцы вокруг звенят

над белыми полянами.

Приехал Ветер: «Тройка, стой!

Сейчас плясать попробую!» –

И пляшет Ветер молодой

с косматыми сугробами.

А за невесту с женихом

пьют гости, как положено,

Большим Серебряным Ковшом,

у облаков одолженным.

Кричат сосульки; «Горько нам!

Пусть дядя не стесняется!»

И он к завьюженным ветвям

устами прикасается.

И там, где прикоснулся он,

над тихими дорожками

рассыплет Ива вешний звон

дочурками-Серёжками.

ВЕСЕННЯЯ СКАЗКА

https://fantlab.ru/blogarticle27405

***

Наум Ним, собственно Наум Аронович Ефремов (род. 16 февраля 1951, Богушевск, Витебская область) — российский писатель, журналист и правозащитник. В 2012 году получил премию имени А. и Б. Стругацких за роман «Господи, сделай так…», место действия кот. напоминает пгт Богушевск, Сенненского р-на, Витебской обл.

https://fantlab.ru/work358557

Предыдущий роман Наума Нима удостоен премии имени братьев Стругацких, он был сочтен фантастическим. Этот роман тоже своего рода фантастика — настолько он фантастически реален и точен. Известно время действия — тридцать с лишним лет назад, 28 мая 1986 года (напомним, это день приземления немецкого летчика Матиаса Руста на Васильевском спуске у Кремля). Известно место действия — бесконечно далекий от Кремля городок Богушевск в Витебской области. Известно все, что потом случилось со страной и ее жителями. Чтобы не оставалось совсем ничего неизвестного, расшифруем и название книги: «Юби» — это призыв «Люби» в фонетике одного из героев, подростка, как сказали бы теперь, с особенностями развития, а тогда именовавшегося просто придурком. О романе написал Дмитрий Быков, искренне восхищенный и книгой, и ее автором: «Перед вами одна из главных книг одного из главных русских писателей. Когда-нибудь это будет понятно всем», — обещает Быков. Чтобы снова не ждать тридцать лет и сразу попасть в число тех, кому все станет понятно уже сейчас, книгу нужно непременно прочесть.

https://fantlab.ru/work973496

Инф. Сяргея Глуша (Витебск)

***

Марина Москвина Крио. 2018

http://marinamoskvina.ru/biografiya/

"Я тоже была свидетелем раздвоения Макара, правда, почти в младенческом возрасте. У деда был дом в Юрмале, он шел по сосновому бору, а я бежала ему навстречу, когда увидела еще одного Макара, точь-в-точь такого же. Второй неподвижно сидел на краю дороги. Внезапно тот, что сидел, – исчез, и меня подхватил на руки «оставшийся».

Стеша давно хотела разобраться с феноменом расщепления Макара. И страшно обрадовалась, когда квантовые физики, она где-то прочитала, открыли, что элементарная частица, которая у тебя перед носом, в одно и то же время способна обитать в удаленной точке мироздания, – некий закон симметрии, как она поняла, отражающий – если не всё без разбору, то уж, во всяком случае, нечто примечательное.

Стеша написала письмо знакомому физику, профессору Курдюкову.

«Нельзя ли использовать это открытие, – спросила она, – для объяснения того факта, что исход одного и того же сражения в Первой мировой войне для моего отца получился неодинаковый. Я пишу о нем книгу и хочу знать: казус его раздвоения – иллюзия или реальность?»

Вскоре ей пришло письмо. Профессор Курдюков отвечал буквально следующее:

«В человеческой психике наверняка и не то бывает. А вот в действительности – нет, нет и нет. По крайней мере, с большими и тяжелыми объектами вроде людей. Так называемый «туннельный эффект» на людях еще никто не наблюдал (слишком большой потенциальный барьер, нарушение когерентности etc.).

Квантовая физика, на которую вы ссылаетесь, при переходе от маленьких и легких объектов (вроде электрона) к большим и тяжелым (вроде человека) плавно превращается в классическую, где «и того, и другого одновременно» не бывает. Боюсь, описать упомянутое вами явление можете только вы. А квантовая физика – увы, не может.

Засим остаюсь неизменно Ваш – проф. Курдюков».

«Уважаемый Илья Наумович, – строчила Стеша.

– Когда-то романы Жюль Верна, Артура Кларка, гиперболоид инженера Гарина казались завиральщиной, и что же? Прошла всего пара-тройка десятков лет, и сказка стала былью…»

«Проясню ситуацию, – отвечал Курдюков. – Дело в том, что Жюль Верн, Алексей Толстой и Артур Кларк были (последний с некоторой натяжкой) фантастические, кошмарные невежды. Как летать на Луну и что при этом происходит, как сделать подводную лодку и т. д. реальные ученые, а не хрен-знает-кто, знали досконально в начале XIX века. Что нельзя просверлить землю с помощью каких-то термитных кубиков, было ясно начиная с XVIII века. Фантасты ничего не предсказывали. Oни просто продавали свои невежественные фантазии еще большим невеждам».

«Выходит, фантастику на свалку?» – писала ему Стеша, понемногу заводясь.

«Фантастика – это совсем не то, что вы думаете, – отвечал профессор. – Фантастика – это когда Галилей додумался, что люди, заключенные внутрь корабля, который с одной скоростью скользит по гладкой воде, никогда не догадаются о том, что они внутри корабля, который скользит по гладкой воде. Вы будете смеяться, но вся современная физика возникла из этого. Фантастика – это когда Фарадей и Максвелл догадались до радиоволн, а Герц их нашел. Фантастика – это таблица Менделеева. Фантастика – это когда Планк, Эйнштейн и Бор поняли, что для того, чтоб вы видели свет, электроны должны летать вокруг протонов в атомных ядрах…»

И заключил этот спор сентенцией:

«Замечательная проза, – написал он, словно высекая свою мысль на мраморе, – велика не «изобретением» какой-нибудь адской машинки или волшебных лучей с чудесными свойствами, – но тем, что автор постиг что-то важное в человеке: миф о царе Мидасе – не об утерянной технологии превращения чего угодно в золото путем прикосновения. Точно так же, как и «Шагреневая кожа» Оноре де Бальзака – не об уникальных свойствах некоторой разновидности кожи. Так что подпорки в виде квантовой механики (или любой другой «официально признанной» теории) хорошей книжке просто не нужны: она не об этом.

…Разве нет?

Капитан Очевидность».

::::

Как любой город с долгой и увлекательной историей, Витебск богат своими героями. Это реальные люди и вымышленные персонажи, о которых до сих пор сочиняют легенды, пишут монографии, снимают фильмы и выпускают бестселлеры в красивых обложках.

Одна из последних книг о Витебске — роман Марины Москвиной «Крио». Книга о загадочном и немножко сумасшедшем, патриархальном городе, который полон чудесных картин и историй -вперемешку сказочных и реальных. Войны и революция, бродячие музыканты и авантюристы всех мастей, цирк-шапито и джаз, а также ученый криолог, придумавший, как остановить Время

—в славном городе Витебске — на ветру, на холмах, где и правда все летело: речка, мост, дорога, узкие улочки, заросшие подорожником и лебедой, кабаки с жестяными вывесками, разукрашенные пенящимися кружками и курицей на вертеле, высокая белая церковь на Соборной площади, первая пропускная баня, плуговой завод, игольная фабрика, шляпочное кустарное предприятие — Володарского, дом восемь, кружок по изучению критики чистого разума Канта — Зеленая, пять, приют для малолетних преступников на Богословской, общественные прачечные, тюремная библиотека при губернской тюрьме, балетная студия на Верхне-Петровскойулице...

И река, в которую войдешь — «рыбы за ноги хватают: сомы, толстолобики с поросенка — не утянешь»

—По теплой Двине, разломившей пополам город, фланировали пароходы, мерно стуча по ее летейским водам огромными колесами-лопастями, заходя в извилистые притоки Лучесу и Витьбу — с высокими, заросшими ивами берегами, радуя расслабленных пассажиров живописными картинами.

Золоченой рамой город окружал Смоленскую базарную площадь, испускавшую на три версты вокруг соблазнительные и сокрушительные грибные, чесночные, лавровые, рыбные, пряные, ядреные запахи. Лавки с красными занавесками открыты для рыночной публики, перед распахнутыми дверьми на табуретках восседали необъятные мастерицы и проворно вязали чулки из овечьей шерсти. Тут же — сита с ягодами, хлебами, лепешками и коржами, пирамиды горшков и кастрюль, скобяная утварь, корыта яблок. По рыночным рядам бродили козы, грозя наделать бед, вдали пара волов тащила воз, доверху нагруженный картофелем...

Этого Витебска, Витебска прошлого, уже давно нет на свете.

***

Википедия, фантлаб, интернет-источники

"Литературное творчество в системе художественной культуры Витебщины (1918-1945) "/А.В. Русецкий, Ю.А. Русецкий. — Витебск. 2009

Сяргей Глуш

Ранее о Витебске в прозе и мемуарах: https://fantlab.ru/blogarticle52034

https://fantlab.ru/blogarticle42081

Після 1934 року Смолич уже ніколи не повертався до фантастики. Проте він завжди стежив за новинками науки й техніки. Ювілейні статті про письменника традиційно називали «Ровесник віку». Звичайно, за 76 років світ довкола неймовірно змінився: те, що вважалося фантастично недосяжним на початку століття, у 1970-х сприймалося як смішний анахронізм. Відповідно мусила змінюватися літературна фантастика, і Смолич це розумів. Він занотував у щоденнику:

«Сатана, нечиста сила і всяке інше надприродне в літературі поступово втрачає всі свої прерогативи з розвитком науки і техніки.

Передача звуку (радіо) та відображення (телевізія) на відстань, проникнення за межі нашого світу (космонавтика), телепатія і таке інше. Незабаром, мабуть, дійде і до перевтілення та перенесення на відстань матеріальних речей — з кінця в кінець бодай нашого світу. Що залишиться тоді сатані та іншій нечистій силі?

Фантастика (окрім науково-технічної, певна річ) засуджена на відмирання разом із сатаною. Я маю на увазі гофманівсько — гоголівську фантастику.

А втім, і на науково-технічну (в прямій залежності від нових наукових відкриттів і технічних винаходів) фантастику теж чекає близька вже загибель. Як загинула, фактично, соціальна фантастика. Ще трохи пофантазувати в царині біології та хімії — і кінець. А далі на все відповість запрограмована кібернетика».

https://fantlab.ru/edition219312

http://csam.archives.gov.ua/ukr/perelik_f...

   В 1727 году впервые вышла в свет в Англии знаменитая доныне сатира —книга Джонатана Свифта «Путешествие Гулливера». Автор среди прочих фантастических чудес описывал в ней сказочную страну, населенную крошечными, с мизинец, человечками, которым он придал племенное имя «лилипуты».

Свифт вовсе не собирался вводить в английский язык новое слово, которое обозначало бы «карлик», «гном» или «пигмеи». Он просто нарисовал народец-крошку, людей которого звали «лилипутами», так, как англичан англичанами, а немцев немцами.

Но сделал он это с такой силой и правдоподобием» что в устах каждого читателя книги вскоре слово «.чили-пут» стало само по себе применяться ко всем маленьким, малорослым людям. А постепенно — и не в одном английском языке только—оно просто начало значить то же самое, что и «карлик».

Можно сказать наверняка: сейчас в мире несравнен-но больше людей, которые помнят и постоянно применяют слово «лилипут», чем таких, которые знают Свифта и его книгу. Слово это ушло из книги и зажило самостоятельной жизнью. И, пожалуй, у нас, в нашем языке, да, как мне сообщил один читатель этой книги, у венгров, эта самостоятельность его даже особенно заметна.

В английском «лнллииьюшн» (lilliputian) и во французском «лиллнпюсьен» (lilfiputien) всё-таки еще чувствуется значение «лилипутиец» — житель «Лилипутии». А в русском языке эта связь давно исчезла. У нас «лилипут» — недоросток, малютка, и только.

Откуда Свифт взял такое причудливое слово? Об этом можно только гадать. Правда, было несколько попыток сообразить, что он мог положить в его основу, но твердо установить ничего не удалось. По-виднмому, самые звуки этого слова показались ему подходящими для имени таких людей-крошек, каких он себе представлял. * Поверить же тому, что он просто переделал на свой лад английское слово «литтл» — «маленький» — крайне трудно. Это ничуть не более вероятно, чем предположить, будто он составил свое слово из перековерканного предложения «ту пут ин лили», «засовывать в лилию», намекая на крошечный размер своих человечков. Это всё досужие домыслы.

Вот рядом с лилипутами в книге Свифта действуют

  * Стоит указать всё же, что в шведском языке (а с ним Свифт был. вероятно, отчасти знаком) есть слова lilla (мэлышка-девочка). lille (маліш-мальчик) и putte, puttifnasker — «младенец, крошка».

еще и люди-лошади: так их название — «гуигнгнмы» — является уже явным подражанием лошадиному ржанию.

Но следует отметить одно: ни трудно произносимое слово «гуигнгим», ни название страны великанов «бробдингнег», ни странное имя «струльбруги», приданное Свифтом несчастным и противным бессмертным старикам в другой из выдуманных им стран, не сделались самостоятельными словами. Читатели Свифта помнят их и иногда, может быть, применяют в переносном значении. Однако, увидев человека высокого роста, нельзя просто сказать: «Вот. смотрите, какой бробдингнег идет»: вас не поймет никто. Назвав древнего старца «струльбругом», вам придется объяснить, что это значит. А слово «лилипут» ни в каких объяснениях не нуждается: его понимают все.

Языки мира приняли только одно из всех изобретенных Свифтом слоя. Видно, творить новые слова—далеко не простое занятие, потому что составить из звуков нашей речи то или другое сочетание и придать ему какое-либо значение — это еше даже не полдела. Самое важное — чтобы язык и народ приняли всё это соединение звуков и смысла, утвердили, начали употреблять и понимать и, таким образом, ввели бы пновь созданное звукосочетание в словарный состав языка, сделали его словом.

***

изменчивый и непостоянный. Они обогатили и самую заповедную, самую глубокую, самую «вечную» часть этого состава —его «ядро», которое состоит из «корневых слон». Это случается крайне редко.* Гораздо чаще новые слова языка, его неологизмы, возникают другим, более простым способом. Л именно: их производят от тех древних корней, которые издавна жили в языке.

В огромном большинстве случаев остается неизвестным, кто, как, когда и где первым сказал то или другое слово, хотя любое из слов языка когда-нибудь да-было произнесено в п е р в ы й раз.

Мы ^наем, что слова «столяр» и «столешница» родились от слова-кдрня «стол». Но, разумеется, даже они не могли возникнуть сразу в головах тысячи или хотя бы сотни люден. Кто-то их придумал первым. Мы только никогда не узибсм, кто именно.

Установить это можно лишь в тех случаях, когда по каким-нибудь причинам их рождение было сразу же замечено или следы этого сохранились в каких-то записях.

Слово «тушь» (черная краска особого состава) известно в русском языке давно. Люди, работавшие с этой краской, также довольно давно начали употреблять и различные производные слова от этого слова-корня: «растушевка» (особый инструмент), «тушевать»

• К словам, указанным выше, ученые добавляют еще несколько,— например, слово «кодак». Так в начале века назывались и фирма, производившая фотоаппараты, и сами эти аппараты. Вошло в употребление даже слово «кодакировать» вместо «фотографировать». Два близких к свифтовским слова-термина изобрел Г. Уэллс, разделивший людей далекого капиталистического будущего (Уэллс верит, что око возможно) на «алоев» и «чорлоков». «Морлокам» повезло: появился даже роман другого английского писателя о рудокопах, так и озаглавленный «Морлоки» (впрочем, так — «морлакн» или «морлоки» — именовалось когда-то одно из иллирийских племен). В последнее время на Западе появился целый ряд слов — «флопник» (неудача, крах), «битник» (стиляга), новых для англичан наполовину, так как все они построены на использовании русского суффикса «-ник», ставшего им знакомым по слозу «спутник».

***

...сравнивать даже и с нашими «корнями»: непонятно, что можно считать «корнем» растения, у которого вы не видите ни стебля, ни листьев, ни ветвей! Если уж нужно сравнение, слова такого языка можно уподобить «марсианам» Герберта Уэллса: у этих существ всё те-ло представляло собой голову; не было ни туловища, ни конечностей, ничего. Голова, и только!

***

   У английского романиста Уэллса есть фантастическое произведение: "Люди

как боги".

   Несколько рядовых англичан -- все люди из среднего зажиточного класса --

удивительным образом попадают в фантастический мир будущего; там живут

могущественные и мудрые "люди как боги". Они на много тысячелетий опередили

Англию и всю Землю по развитию своей культуры.

   Радушно      встречают люди-боги полудиких, по их мнению, "землян" с их

нелепыми зловонными автомобилями, некрасивой одеждой и отсталым умом. Ученые

людей-богов    красноречиво    объясняют    пришельцам    устройство и жизнь

прекрасного, но чуждого "землянам" мира.

   Объясняют?!   Позвольте, но как? Откуда же "люди-боги" могут знать язык

англичан,     которых они никогда не видели, или тем более откуда английские

буржуа могли узнать их неведомый доселе язык?

   Одного   из   англичан,   редактора   журнала   мистера Барнстэппла эта

неожиданность    поражает больше, чем все чудеса нового мира. Он задает

недоуменный    вопрос   тамошнему   ученому   и получает от него еще более

неожиданный ответ. Ученый говорит примерно так:

   "Напрасно вы думаете, что мы беседуем с вами на вашем языке. Мы и друг

с другом давно уже перестали разговаривать, пользоваться для общения языком.

Мы не употребляем слов, когда обмениваемся мыслями. Мы научились думать

вслух.

   Я   думаю, а мой собеседник читает мои мысли и понимает меня без слов;

зачем   же нам язык? А ведь мысли-то у всех народов мира одинаковы, различны

только    слова. Вот почему и вы понимаете нас, а мы вас: различие языков не

может помешать этому..."

   Тютчев,   Фет   и их   сторонники   возрадовались бы, услыхав о такой

возможности:   в вымышленном Уэллсовом мире можно, оказывается, "сказываться

душой,   без   слов".   Все   дело, значит, в развитии культуры: может быть,

когда-нибудь и мы, люди, на самом деле дойдем до этого!

***

Л. Успенский. "Ты и твоё имя"

ВОЛЬКА ибн-АЛЁША

Вы читали книжку писателя Лагина «Старик Хоттабыч»?

Случилось чудо: школьник Костыльков открыл старую бутылку, и оттуда выскочил длиннобородый старец в пестром халате, — настоящий восточный джинн. Возникло некоторое замешательство; затем спасенный и спаситель приступили ко взаимному ознакомлению.

Освобожденный дух отрекомендовался длинно и сложно. «Гассан-Абдуррахман-ибн-Хоттаб», — произнес он, стоя на коленях. Пионер Костыльков буркнул, наоборот, с излишней краткостью: «Волька!»

Удивленному старцу этого показалось мало. «А имя счастливого отца твоего?» — спросил он. И, узнав, что отец у Вольки — Алеша, начал именовать своего новообретенного друга так: «Волька-ибн-Алеша».

Даже глупец (а Волька-ибн-Алеша отнюдь не был глуп) сообразил бы после этого, что «ибн» по-арабски—«сын». И вполне естественно, если он стал звать своего собственного джинна «Хоттабычем»: «ибн-Хоттаб» — это «сын Хоттаба», а «сын Хоттаба» и есть «Хоттабыч». Логика безупречная! Так русский мальчишка и арабский джинн обменялись свойственными их языкам «патронимическими» обозначениями, — отчествами.

Оба они были людьми сообразительными, но не вполне осведомленными, не лингвистами во всяком случае. Гассан Абдуррахман, например, не знал, что «Алеша» обозначает «Алексей» и что, кроме имени, у человека может быть еще и фамилия. А Волька Костыльков даже не подозревал высокого смысла тех арабских имен, которые он столь небрежно отбросил. Ведь «Гассан» — это нечто вроде «Красавчик», слово «Абдуррахман» пишется в три приема: «Абд-ур-рахман» и означает «раб Аллаха всемилостивого», а «Хоттаб» следует переводить как «ученый мудрец, способный читать священное писание».

Однако дело не в этом; главное они поняли. И арабское «ибн» и русское «вич» имеют один и тот же смысл — значит «сын такого-то». Очевидно, отчества разного типа существуют не только в России; пользуются ими и другие народы. А зачем?

Вообще говоря, это просто. Разве не почетнее иметь отца-летчика, чем сына-первоклассника, даже если этот первоклассник — семи пядей во лбу? Люди в простоте своей склонны думать, что у желудя больше оснований гордиться отцом-дубом, чем у дуба — чваниться сыном-желудем. Жильцы того московского дома, где жила семья Костыльковых, тоже, наверное, полагали, что скорее мальчишка Волька принадлежит своему почтенному отцу Алексею Ивановичу (или Владимировичу; неизвестно ведь, как его звали), чем наоборот. А так как подобные мысли приходили людям в голову везде и всюду, то и возник давным-давно обычай, обращаясь к сыну, дополнять его имя именем его отца, уважения ради: тебя-то, мол, мы еще не знаем, но авансом уважаем в тебе заслуги отца твоего.

Вот почему «отчество» — очень распространенное явление. А если нам кажется порою, что это не так, то лишь потому, что не всегда и не везде его легко обнаружить: наряду с отчествами явными бывают другие, тайные; их не каждый умеет замечать.

http://e-heritage.ru/ras/view/publication...

https://fantlab.ru/edition99683

В 30-х годах, работая в детском журнале "Костер", я придумал литературную игру с читателями; она называлась "Купип" -- "Комитет удивительных путешествий и приключений". По ходу игры читатели-ребята должны были звонить в редакцию, номер телефона которой был 6-44-68.

    Мне не хотелось, чтобы мальчишки и девочки просто записали этот номер. Я придумал для них мнемоническую фразу-запоминалку: "На шесте (6) две сороки (44); шест и осень (68)". Художник нарисовал картинку: две сороки, мокнущие на шесте в вихре листопадного дождя.

    Не скажу, как запомнили редакционный телефон мои юные читатели, но я вот уже больше тридцати пяти лет могу "ответить" его, хоть разбуди меня ночью.

"По закону буквы".

Есть художественная проза, огромное явление человеческой культуры. Ею управляют закономерности, отличающиеся от тех, которые действуют в области поэзии в узком смысле слова. Это понятно. И когда ставится вопрос об изучении, о спецификации языка поэзии в отличие от языка прозы, это представляется вполне естественным.

Однако внутри царства художественной прозы также начинают намечаться многочисленные «отдельности»: приключенческая литература, литература научно-фантастическая, литература научно-художественная. И скоро оказывается, что каждый из этих «жанров», выделившихся из художественной прозы, узурпирует для себя право требовать особого подхода к нему. Вы указываете на неслаженность, на конструктивную рыхлость той или другой научно-художественной книги, а на вас машут руками: «Помилуйте, что вы! Вы подходите к ее конструкции с теми же требованиями, что к обычному роману или рассказу, а ведь это — особый «жанр»... У него свои, совсем другие законосообразности в области конструкции».

Вы указываете на бедный, серый, сглаженный язык очередной повести о шпионах, а вам выкидывают тот же непокрываемый козырь: «Это особый жанр — авантюрная литература. К ней не применимы требования, к которым мы привыкли в других жанрах. У нее свой язык: то, что в других жанрах плохо, тут — очень хорошо».

Не так давно в одной редакции на обсуждении очередной «научно-приключенческой» рукописи мне пришлось, говоря о полном отсутствии на вооружении автора художественного образа, о его то ли неумении, то ли нежелании «рисовать», делать вещественно зримыми и фигуры героев, и картины природы, — прибегнуть к цитате из другого авантюрного, уже без всякой научности произведения.

Николай Панов в своей повести «В океане» сообщает, что, по приказу небезызвестного Гувера, подбирая своих агентов, ФБР прежде всего требует от них «стандартной внешности». Агент должен быть человеком среднего возраста, среднего роста, обыкновенного цвета волос, ничем не выдающейся внешности. «Прежде всего у него не должно быть бросающейся в глаза, сколько-нибудь выдающейся наружности...»

Автор указывает, что благодаря реализации этих требований розыскным органам, оказывается, очень трудно составить словесный портрет такого эталонизированного человека...

— Противно читать, — говорил я, — об этих эталонизированных субъектах. Но, поскольку речь идет о их специфическом назначении, веришь, что такой подбор чем-то оправдан. А вот как объяснить, что, вводя в свои произведения советских людей, определяя им роль положительных героев, авторы наших приключенческих романов и повестей тоже не допускают туда никого, кто обладал бы «хоть сколько-нибудь выдающимися чертами». В этих произведениях не то чтобы неверные или невыразительные образы людей: в них просто нет никаких образов, ибо совершенно отсутствуют и их внешние черты и особенности их душевной жизни. Можно представить себе, что их готовят как манекены для магазинных витрин, и уж дело самих потребителей — на этого напялить модное пальто, того одеть в идеально отглаженные флотские брюки, одному нахлобучить на голову велюровую шляпу, другому — предосудительную кепку-лондонку, третьего увенчать утвержденной по уставу офицерской фуражкой. В частности, и в обсуждающейся рукописи нет никаких попыток индивидуализировать персонажи, придать одному личную особенность произношения, другому характерный жест, третьему еще что-то, выделяющее его из общего ряда... В чем тут дело?

Я рассчитывал, что автор «обсуждавшейся рукописи» будет либо не соглашаться с этой резкой характеристикой, либо поклянется в намерении «изжить свои недостатки». Произошло совсем другое: он обрушился на меня с суровыми обвинениями в незаконных и неправильных претензиях с моей стороны. «Я работаю в приключенческом жанре! — раздраженно возражал он. —У него своя специфика, свои требования. Мой оппонент требует «живых людей», «образов» этих людей. А я далеко не уверен, что в приключенческом романе нужны эти самые образы, речевые характеристики и тому подобное... Конан-Дойл, например...»

В прениях было указано, что пресловутый шерлок-холмсовский цикл Конан-Дойла, как раз наоборот, весь держится на преувеличенно характерных образах-масках, что Шерлока Холмса не спутаешь ни с Уотсоном, ни с Лестрэдом, ни с Мориарти, что английский детективист упорно стремился переплетать внешнюю характеристику с сюжетными ходами, связывая их в некое единство, но все было напрасно: обсуждаемый автор заявил себя сознательным и убежденным последователем своеобразной поэтики своего «жанра», так сказать, поэтики без поэтики, отвергающей все средства поэтического образного воздействия на читателя. И все это подкреплялось единственным доводом: «Приключенческая литература имеет свои законы и требования». А существо этих требований сводилось, собственно, к одному: к праву не затрудняться никакой художественностью. К праву возводить собственную литературную беспомощность в принцип жанровой необходимости. К праву на схему вместо образа, на болтовню вместо языка, на бесцветно-грамотную стандартную фразу вместо стиля.

Мне кажется, что этого автора (а за ним стоит не один такой же) не удалось переубедить.

Писатель свободен в выборе тем. И. С. Тургенев в разное время обращался в своих произведениях то к жизни охотников, то к миру тогдашней политической эмиграции. С одинаковой свободой ориентировался он и в быте владельцев маленькой космополитической кондитерской на западе Германии и в психологии обреченной на вечную неподвижность жертвы крепостных порядков, заключенной в свой жалкий шалаш где-то в средней полосе России. Никому не приходило в голову называть его «писателем-охотоведом», когда он был автором «Записок охотника», или «писателем-мистиком» в ту пору, когда он увлекался темами, близкими к «Кларе Милич». И там и тут он является перед нами прежде всего художником, равно имеющим право на любую тему и на работу в любой жанровой области, ибо его общая писательская квалификация давала ему право такого выбора. И уж только затем он предстает перед нами то как знаток ружейной охоты, то как человек, интересующийся теми или другими проблемами политической жизни, то как мастер, ставящий перед собою некие частные жанровые задачи в той мере, в какой они интересуют его творческую натуру — натуру писателя.

Вряд ли кому-нибудь приходило в голову именовать Н. Лескова «писателем-архиереистом», «писателем-ювелиром», «писателем-приключенцем», хотя «Мелочи архиерейской жизни» безукоризненны по осведомленности, рассказы, посвященные людям, работающим над драгоценными камнями, обличают глубокое знание предмета, а приключения «Очарованного странника» сюжетно во сто раз сложнее и напряженнее бесчисленного числа повестей и романов, издаваемых в наши дни с грифами «Библиотека приключений», «Серия путешествий и детективов» и т. п.

Дело в том, что и Тургенев, и Лесков, и множество других крупнейших наших художников слова вырастали в мастеров, не отправляясь от заранее преднамеченной «узкой специализации»; компас, руководивший ими в их жизни, указывал всегда один и тот же румб — художественную литературу. И только на пути к этой цели им случалось входить на ступени разных жанров и заново открываемых тем. Новеллист Чехов обращался, поскольку он был не «писателем-новеллистом» в своих глазах, а просто писателем, спокойно и свободно к жанру драмы и к жанру водевиля; от юмористического рассказа переходил к психологической повести; не боялся при случае заняться такими жанрами, как детектив («Драма на охоте») или литературная пародия («Летающие острова». Соч. Жюля Верна»), и всегда и всюду оставался писателем прежде всего, подобно рыболову, может быть, и предпочитающему в глубине души благородную форель, а вот — идущему на ловлю лососей или щук, в зависимости от своих сегодняшних потребностей.

А нынче мы видим своеобразное и сомнительное положение: человек без литературного опыта, располагающий только каким-то запасом житейских знаний, не намереваясь стать «писателем вообще», даже не собираясь овладевать сложным искусством слова, предполагает сделаться «писателем-приключенцем» или даже, еще специфичнее, «писателем-фантастом». И только. Не более сего.

Ученые, предъявляя претензии к научно-фантастическим книгам, обвиняют литераторов в том, что они берутся за темы науки, не заботясь о квалификации научной, о багаже точных и бесспорных научных сведений.

Работники розыскных органов присоединяются к этой критике со своей стороны, упрекая авторов детективных произведений в смутном, приблизительном знании практики этой работы, в кабинетных представлениях как о преступниках, так и о людях, ведущих с ними борьбу.

Что же до нас, людей литературы, то мы не только можем, мы должны выдвинуть против тех же многочисленных «писателей-детективистов», «писателей-фантастов» (отчасти и «писателей-познавательщиков») свои, не менее серьезные, встречные претензии. И главной из них будет та, что значительная часть этих трудоспособных и плодовитых товарищей, пускаясь на путь писания и издания своих произведений, имея или не имея нужную для этого реальную квалификацию, относится совершенно равнодушно к квалификации литературной. Они не только не ставят перед собою задачу прежде научиться вообще писать и только затем уже начать совершенствоваться в каком-то одном частном жанре: они, как я уже демонстрировал, агрессивно относятся к самой идее такой квалификации.

В результате возникают поделки, иногда убогие и по материалу, реже свидетельствующие о превосходном знании этого материала — криминологического, бытового, в области розыска или же научного, — но почти всегда не являющиеся ни в какой мере произведениями литературы.

«Отсюда — гнев и слезы», как говорили в древнем Риме.

2

Можно ли, если дела обстоят так, как только что было изложено, заниматься проблемой «языка детективной и научно-фантастической литературы»? Следует ли и целесообразно ли «изучать» его как своеобразную и принципиально особую ветвь или разновидность литературного языка?

Я думаю, ответ на этот вопрос зависит от самого подхода к теме. Если, исходя из априорного представления, по которому «приключенческая и фантастическая литература» должна иметь свой особый язык, пытаться строить некий его идеал и затем прикидывать на нем, как на оселке, реальный язык таких произведений, то нас постигнет безусловная неудача.

Построить такой язык-оптимум у нас нет ни возможностей, ни данных, а следовательно, и судить, соответствует ли ему реальный язык «фантастов» и «приключенцев», нельзя. Да никто и не доказал, что это было бы правомерно.

Иное дело, если мы постулируем положение, согласно которому язык подобных произведений необходимо должен сначала удовлетворять всем требованиям, предъявляемым к языку художественной литературы в целом, а затем уже, в каких-то деталях и частностях, имеет основание и право на свои специфические особенности. В этом случае положение изменится и мы сможем, по-видимому, зафиксировать более или менее точную картину реально существующего языка, а затем и применить оценочные критерии. Значит, надо разобрать возможно большее число произведений «приключенческого» (и, практически являющегося его разновидностью, «фантастического») «жанра», проанализировать их язык и тогда только выносить приговор.

Честно говоря, я сделал попытку пойти по этому пути. Однако внезапно читатель и литератор пересилили во мне беспристрастного филолога: я искал в десятке романов, изданных в серии «Библиотека военных приключений» и других, примет авторского языка, но именно этого — своеобразного, определенного, пусть неправильного или даже уродливого языка — в них не было. Глаз мой от книги к книге скользил по десяткам тысяч примерно одинаковых, никак не окрашенных, не имеющих в себе ничего индивидуального предложений, подвергшихся, по-видимому, неоднократной правке со стороны редакторов и корректоров и поэтому не могущих быть названными ни безграмотными, ни просторечными. При всем желании я не находил почти никаких бросающихся в глаза ляпсусов, нелитературных выражений, уродливостей лексики или синтаксиса. Ничего этого не было; рука не зачерпывала ни единого из тех острых и смешных провинциализмов и вульгаризмов, которые так любят авторы газетных фельетонов. Их не было, но — увы! — не было и «языка», если только под этим словом понимать язык личный, авторский, и особенно — язык художественный.

Есть ли смысл и даже возможность подвергать анализу подобный материал? И я перестроил свою задачу. Поскольку в практике нашей литературы фантастическая тема в девяноста случаях из ста решается как тема одновременно авантюрная, есть полная возможность изучить язык приключенческой литературы именно на ее фантастических образцах. А так как, к сожалению, мы еще не слишком богаты произведениями этого рода, которые могут приниматься всерьез как художественные, то разумно взять для анализа немногие, наиболее современные и наиболее выдающиеся образцы их, может быть, даже один такой лучший образец, и разобраться именно в нем.

Но прежде, чем перейти к этому, необходимо выяснить некоторые общие принципы нашего отношения к такому априорному понятию, как «язык научно-фантастической литературы».

3

Никем и никогда еще не было доказано, будто в распоряжении писателей, работающих над научно-фантастической темой, имеется какой-то особый язык, обладающий строго определенной и общей им всем характеристикой, отличный от того, что мы видны у представителей других кругов литературы.

Разве установлено, что «языки» Жюля Верна, Герберта Уэллса и А. Н. Толстого — авторов, работавших в области фантастики, — имеют между собой черты жанровой общности? Разве доказано в то же время, что язык и стилистическая манера Уэллса, поскольку он является «фантастом», имеют больше сходства с языком и манерой Ж. Верна, тоже «фантаста», чем, скажем, с языком Голсуорси, не имеющего решительно никакого отношения к фантастике?

Кто и на каком материале смог бы вообще обнаружить подобное сходство между словесной тканью произведений Ж. Верна, Г. Уэллса, А. Толстого, Робида, Рони-старшего, В. Одоевского, Б. Келлермана, А. Конан-Дойла, Г. Адамова, И. Ефремова и других авторов-фантастов, сплошь и рядом принадлежащих к совершенно различным историческим литературным линиям и школам, к противоположным по смыслу и знаку направлениям? Само собой — никто, да и предположение о наличии такой общности абсурдно. Однако если это верно, то можно ли тогда вообще всерьез ставить вопрос об описании и исследовании «языка фантастической (это же относится и к «авантюрной») литературы»?

Если и можно говорить, то никак не о языке фиктивного единства «приключенческого» или «фантастического жанра», а лишь о тех своеобразных изменениях в языковых средствах писателя, к которым обычно понуждает его обращение к специфическим для этих разделов прозы материалу и теме.

Но необходимы ли такие изменения, обязательны ли они? Обычно это считается само собою разумеющимся и вот на каком, сравнительно простом, основании.

Писатель, работающий в области «научной фантастики», трактует в своих произведениях вопросы науки. Общепризнано, что наука пользуется если не своим, отдельным от общелитературного, языком, то, во всяком случае, чем-то вроде специального диалекта с многочисленными «поднаречиями», а на худой конец — своим особым, резко отличающимся от общенародного, словарем. Разве не ясно, что автор-фантаст неминуемо вынужден прибегать к этому словарю и к этим жаргонам: ему не обойтись без них и при построении речевых характеристик персонажей, людей «арготирующих», поскольку они являются представителями мирка ученых и техников, и при объяснении читателю тех научных проблем, без которых не мыслится среднее научно-фантастическое произведение.

Тезис этот имеет видимость полной основательности, и на нем следует остановиться.

В основе — вполне бесспорное положение: если автор, меняя тематику своих произведений, обращается к новому материалу, переходит, скажем, от жизни военных моряков к жизни работниц текстильной фабрики, литературоведов или трактористов, он неизбежно сталкивается с необходимостью перестройки части своего словаря.

Это весьма легко показать на примерах классических, не имеющих, кстати, никакого отношения к научной фантастике. «Анна Каренина» Толстого написана не в том лексическом ключе, как «Тихон и Маланья»; язык «Холстомера» отличается от языка повести «Бог правду видит, да не скоро скажет»; вряд ли стоит доказывать, что это — так.

Словарь того или другого литературного произведения, разумеется, связан с его темой, зависит в известной мере от нее, управляется ею; однако связь эта настолько сложно опосредствована и материалом, на котором автор развертывает эту тему, и его привычной поэтикой, и фабулой, и многим другим, что восходить от этого словаря к представлениям о самом произведении или пытаться выводить словарный тип из типа тематического всегда будет совершенно безнадежным предприятием. Никогда и нигде автор не строит свои произведения (фантастические или нет — безразлично) в условиях узкой языковой специализации.

В «Человеке-невидимке» Уэллса в центре повествования стоит гениальный ученый и разрабатываемая им проблема науки. Однако в языке романа чрезвычайно сильна просторечная стихия мещанских пригородных говоров из окрестностей Лондона. В «Человеке, который мог творить чудеса» и в «Лиловой поганке» вообще не фигурируют никакие ученые: все держится исключительно на психологии, речи, действиях «маленьких людей» — лавочников, мелких чиновников. На русской почве такого рода рассказы могли бы быть без труда написаны языком и в манере гоголевской «Шинели», ибо и мистер Фодерингэй, герой первого, и мистер Комбс — центральная фигура второго —ничем не отличаются в социальном плане от Акакия Акакиевича Башмачкина. Удивительно ли, что в диалогах Фодерингэй — пастор Мейдиг или в буйных выкриках взбунтовавшегося Комбса мы не найдем ни одной нотки, которая не могла бы прозвучать в большей части самых не фантастических рассказов Ч. Диккенса?

Язык писателя-«приключенца», в частности — пишущего на научно-фантастические темы... Даже самое первое рассмотрение его показывает, что это — чрезвычайно сложное, изменчивое, непостоянное целое. Писатель художественно одаренный владеет широкой палитрой языковых, словесных красок; вряд ли можно указать на творчество хотя бы одного значительного мастера слова, всегда пользующегося только одним, заранее заданным диапазоном речи, работающего всегда одним и тем же словарем, на одном ограниченном запасе языковых средств. Тот же Уэллс чрезвычайно разнообразен в выборе всех этих художнических орудий. Одним языком написаны «Мистер Скельмерсдэл в стране фей» или уже упомянутая «Лиловая поганка», и совсем иным «Машина времени». Даже на протяжении одного и того же произведения меняется многократно его языковая стихия. Речевые потоки идут, причудливо переплетаясь, подчеркивая и «фонируя» один другой. И это — необходимо.

4

Вот два отрывка из двух литературных произведений:

«В конце марта, в один из тех первых весенних дней, неожиданно врывающихся в белый от снега, тепло закутанный город, когда с утра заблестит, зазвенит капель с карнизов и крыш, зажурчит вода по водосточным трубам, верхом потекут под ними зеленые кадки, развезет на улицах снег, задымится асфальт и высохнет пятнами... — в такой день Иван Ильич вышел из технической конторы, что на Невском, расстегнул хорьковую шубу и сощурился от солнца».

«Шумели старые липы в сквере. Воздух был влажен и тепел. На куче песку, один во всем сквере, видимо уже давно, сидел маленький мальчик в грязной рубашке... Ветер поднимал время от времени его светлые и мягкие волосы. В руке он держал конец веревочки, к другому концу веревочки была привязана за ногу старая взлохмаченная ворона. Она сидела недовольная и сердитая и, так же как и мальчик, глядела на Скайльса».

Между этими отрывками — фрагментом большого, на самых высоких «регистрах» художественности и «серьезности», в ключе великолепных реалистических традиций русской литературы романа-эпопеи «Хождение по мукам» и таким же фрагментом, вырванным мною из научно-фантастического романа того же писателя, нет в отношении стиля и языка никакой принципиальной разницы. Человек, не знающий «Сестер» и «Аэлиты», бесспорно не сумел бы отличить одну цитату от другой, не смог бы установить водораздел между ними.

Можно внимательно, с карандашом в руках, читать эти два замечательных произведения и пoтом случайно перепутать выписки и оказаться в чрезвычайном затруднении: поди, определи по стилю и слогу, где история и где фантастика, где «психологический роман» и где «фантастический» — тот же язык, тот же, присущий данному автору и данному направлению в большой русской литературе, стиль.

Кажется, ясно: проблема особого, специфического языка и стиля «жанра научной фантастики» — такая же надуманная проблема, как и проблема самого существования этого жанра. Ни такого языка, ни такого особого стиля нет, быть не может и не должно. Настоящий мастер слова может сегодня обратиться к фантастической теме так же, как завтра он обратится к теме исторической и психологической. И он обязан решать новую задачу во всеоружии всего арсенала свойственных ему художественных средств, не освобождая себя ни от каких требований, предъявляемых большой литературой.

5

Так обстоит дело в теории. А на практике? Каким языком пишут наши сегодняшние советские «фантасты» и что можно сказать по поводу фактически существующего их языка и стиля?

К глубочайшему моему огорчению, я никак не могу утверждать, что им (говорю о «них», как об известной совокупности работающих в этом роде авторов), — что им удалось до настоящего времени создать образцы стилистического и языкового мастерства, которое хоть сколько-нибудь приблизило их к уровню классиков этого же литературного направления.

Для того чтобы доказать это положение, надлежало бы, конечно, анализировать и сличать между собой произведения многих авторов: наша научно-фантастическая литература, долгие годы, правда, пребывавшая в чрезвычайном издательском «загоне» и количественно весьма скудная, сейчас как будто вступает в период некоторого роста и расцвета. Книжки на темы будущего науки, претендующие на звание «художественных», а не просто научно-популярных, «фантастических», а не только «научно-фантастических», выходят все чаще и чаще. Художественный уровень этих произведений разнообразен и неровен. Наряду с образцами слабой скорописи, даже не претендующей на принадлежность к большой литературе (назову здесь, для примера, такие образцы, как вышедшая еще в 1947 году книжка Ф. Пудалова «Клад погребенного моря», курьезная помесь учебника по нефтедобыванию с беллетристикой типа дореволюционного Ната Пинкертона, или ее ровесницу — повесть двух авторов «Человек-ракета», напрасно изданную Детгизом), мы встречаемся здесь с писателями, создавшими множество объемистых произведений, уже безусловно подлежащих серьезной и внимательной оценке со стороны критики.

Вспомним в этой связи творчество Александра Романовича Беляева, два издания романов которого одно за другим буквально расхватаны на наших глазах за последние дни в книжных магазинах,— писателя, которого не скинешь со счета нашей литературы 30-х годов. Вспомним романы Гр. Адамова и А. Казанцева, на которых выросло целое поколение нашей молодежи. Укажем на довольно интересно начинающего, молодого в литературном отношении, нашего товарища — ленинградца Георгия Мартынова. Не упустим, наконец, указать на творчество весьма интересного писателя-фантаста Ивана Ефремова, литературная работа которого является тем более значительной, что она идет, своеобразно сочетаясь с работой научной и научно-практической. Мы часто говорим о Жюле Верне как о писателе, сумевшем предсказать ряд изобретений и открытий, сделанных затем в науке без его непосредственного участия. Но вот перед нами писатель-фантаст, который десяток лет назад опубликовал фантастические рассказы об открытии алмазных россыпей в определенных районах Сибири, и притом — в совершенно определенных геологических условиях, в так называемых «кимберлитовых трубках» геологических пород. Прошло несколько лет, и именно в этих местах, именно в таких «кимберлитовых трубках» алмазы были действительно найдены, причем в количестве, вызвавшем революцию в алмазном деле всего мира; найдены не без непосредственного участия самого автора-фантаста, работающего в качестве крупного геолога и палеонтолога.

Сегодняшняя наша научно-фантастическая литература поистине необычайно разношерстна и разнокалиберна. Очень трудно рассматривать в одном ряду произведения И. Ефремова, автора с бурным полетом фантазии, уводящего читателя то в историческое прошлое человека, то в глубь времен, не выразимых никакими словами и числами, имеющего дело то с заброшенными рудниками екатерининской поры где-то в наших реальных горнорудных районах, то с галактиками и супергалактиками, удаленными от нас на сотни и тысячи световых лет, и, скажем, В. Немцова, принципиально заявляющего, что в фантастической литературе законно фантазирование лишь в пределах, предусмотренных планами ближайшей пятилетки. Ведь Немцов пишет и называет фантастическими повествования о том, как будет построен, скажем, шагающий экскаватор с ковшом на 25 тонн, в то время когда такой же экскаватор с ковшом емкостью в 23 тонны уже работает и начинает устаревать.

Именно поэтому я и вынужден отказаться от одновременного рассмотрения проблем языка всех этих многочисленных авторов и тем более их произведений. Я не могу равнять профессионала А. Беляева, писателя, не являющегося ученым-специалистом, и, скажем, покойного В. Обручева, ученого огромного, мирового масштаба, литературное творчество которого, при всем вызываемом им живом интересе и всей любви к нему читателя, не поднимается над уровнем просвещенного дилетантизма в художественном отношении. Так же нельзя рассматривать рядом, анализировать заодно, допустим, музыкальное творчество Даргомыжского вместе с сочинениями, пусть очень любопытными, великого писателя, но дилетанта в музыке, А. С. Грибоедова.

И вот я намерен поступить так.

Кажется, не подлежит сомнению, что корифеем современной, сегодняшней нашей научно-фантастической литературы является Иван Ефремов. В ряду писателей-фантастов он по праву считается человеком с наиболее своеобразным и установившимся стилистическим «лицом», автором, обладающим своей поэтикой, не чуждающимся ни поэзии, ни образности, ни трудной работы над языком и стилем. Ефремов — писатель плодовитый, неустанно выпускающий новые и новые книги. Последнее его произведение — большой фантастический роман «Туманность Андромеды», напечатанный в сокращенном виде в журнале «Техника — молодежи»,— с упоением читается, бурно обсуждается читателями и, очевидно, в скором времени выйдет в свет отдельным изданием. Мне кажется, мы не совершим большой ошибки, если, рассмотрев язык и стиль этого — самого последнего — романа одного из признанных писателей-фантастов, будет судить о нем как о лучшем, что есть в стиле и языке всей нашей научной фантастики.

6

Итак — язык и стиль «Туманности Андромеды». Начнем с самого простого: с обычного, человеческого, ничуть не «фантастического» предмета, с синтаксиса. Кажется, бесспорно: чем сложнее материал, трактуемый автором, тем яснее и точнее должны быть синтаксические связи.

«Я еду, не возвращаясь в дом...» — говорит один из героев Ефремова, Это должно означать: перед отъездом я не заеду к себе (IV, 25). [В дальнейшем все цитаты приводятся по тексту романа, напечатанному в журнале «Техника — молодежи». Римские цифры — номера журнала за 1957 год, арабские — страницы.]

«Со стола он снял бронзовую статуэтку артистки... Все это с немногочисленной одеждой поместилось в алюминиевый контейнер...» (IV, 25). Не знаю, какая одежда считается «многочисленной», но автор отнюдь не обвиняет статуэтку артистки в «дезабилье». Он говорит о небольшом количестве одежды самого героя, взятой в путешествие.

«Тантра (название ракеты) уравняла свою скорость с внутренней планетой...» (III, 22). Скорость можно уравнивать только со скоростью, а никак не с движущимся телом.

«Целый ряд действий, предпринимаемых только благодаря опрокинутому в будущее сознанию современного человека, могли бы исчезнуть, словно от взмаха волшебной палочки...» (V, 29).

«Он узнал Веду Конг... так много занимавшую прежде его мысли, пока не выяснилась разность их (мыслей, молодых людей? — Л. У.) путей...» (ХIII, 30).

«Дар Ветер... отстранил Веду... вглядываясь в оттенок новизны бесконечно дорогого лица, сообщенный необычной прической...» (XI, 26).

Я не рискую выписывать хотя бы десятую часть подобных мест, которыми пестрят страницы романа, — их слишком много. Не удержусь от последней:

«Эвде... сообщите... сами... — прошептал он в сторону стоявшего заведующего обсерваторией, упал и, после тщетных попыток приподняться, сдался...» (VIII, 29). Научно-фантастический термин «сдался» означает тут «потерял сознание».

Вывод, к сожалению, может быть только один: синтаксис романа небрежен, дефектен, туманен, слаб. С этим пороком весьма близко сочетается и другой: автор часто употребляет самые обычные слова в каком-то смещенном, невыверенном значении, безнадежно «одвусмысливая» содержание своей речи:

«Стремительным движением Эрг Hoop вытянул кресло...» (I, 27). Что-либо одно: или «стремительно», или «вытянул».

«Предпринимали множество опытов и предварительной подготовки...» (III, 25).

«Мелькнул памятник... изобретателю искусственного сахара...» (IV, 26). А разве существует естественный сахар, добываемый в рудниках? Автор хотел так определить «синтетический» сахар, в отличие от добываемого из растений.

«Девушка с короткими льняными волосами показывала труднейшие упражнения в самых невозможных позициях своего великолепно развитого тела... » (VI,28).

«Чара Нанди жестом защиты притянула к себе прекрасного историка и прижалась к ее щеке...» (V, 24). Удивленный читатель только тут начинает соображать, что прекрасный историк — тоже женщина.

Критик чувствует себя просто подавленным обилием великолепных обмолвок и не может без конца расширять их списки. Читателям остается поверить, что эти списки могли бы заполнить, употребляя терминологию автора, «пространство в десятки парсеков». Тут и «остатки стен неизвестно для чего (?) построенного на высотах монастыря», и «неслыханно-молодой, двадцативосьмилетний начальник экспедиции», и люди, улыбающиеся «неповторимо-ясно», — перебрать это все и привести в какую-либо систему совершенно невозможно. Но не об этом я хочу сейчас говорить: такого рода ошибки могут быть свойственны писателю любой темы, любого литературного жанра. Быль молодцу не в укор!

К иному типу ошибок, уже не стилистических только, лексических или словарных, имеющих случайный характер и небольшое принципиальное значение, а куда более существенных, следует отнести слишком, к сожалению, многочисленные места, где средствами языка (или, скорее, некоторого авторского косноязычия) создаются огорчительные образцы назойливой, режущей глаз и ухо стилистической пошловатости.

Оценивая эту сторону дела, нельзя не напомнить о теме произведения: ведь оно трактует не только вопросы астрономии или техники звездоплавания. Оно перебрасывает нас в коммунистическое общество, сталкивает нас с людьми коммунистической жизни и коммунистической психологии. Все в них — внешность, душевные качества, привычки, манера говорить — должно убеждать нас в том, что перед нами люди нашего далекого и возвышенно-прекрасного будущего.

Так вот, какими же рисуются эти люди-примеры в «Туманности Андромеды»? Как они ведут себя, как чувствуют, что для них представляется высоким и идеальным? Что такое «эстетика» в их понимании? Задавая этот вопрос, я не хочу, разумеется, верить авторским декларациям: по декларациям все обстоит благополучно. «Прекрасные историки» и «очаровательные астронавигаторы» в то же время являются великолепными артистками, способными поразить зрителя «самыми невозможными позициями своих великолепных тел». Мужчины — смелы, благородны, «непредставимо-быстро» решают сложнейшие математические задачи, неколебимо идут на подвиги и смерть. Это «силико-боровые» или «хромо-ванадиевые» герои, и, хотя всем им «ничто человеческое не чуждо», все влюбляются, по уверению автора, и страдают, — читатель не может поверить на слово их «силико-боровой» любви. Ему, читателю, поди и покажи ее в образах. А образы говорят вот что:

«Дар Ветер замер, ошеломленный силой противоречивых чувств...»

«Дар Ветер улыбнулся по-своему, неповторимо-ясно, и отошел» (IV, 24—25). Ну что ж? С одной стороны, человек узнал, что «тридцать седьмая звездная радиостанция, наконец, заговорила», а с другой, — он в этот момент «увидел медленно встававшую Веду Конг. Обострившийся слух уловил ее прерывистое дыхание...» Выражено все это, так сказать, далеко не на достойной далекого нового мира высоте стиля и языка, но, тем не менее, выражено понятно. Но дальше...

«Дар Ветер... сбросил одежду... и стал у воды перед Эвдой еще более массивный и могучий, чем Мвен Мас. Эвда приподнялась на носки и поцеловала уходящего друга...» (IV, 25). Что это? В воздухе начинает пахнуть не то Игорем Северяниным («Она на пальчики привстала и подарила губы мне...»), не то Н. Н. Брешко-Брешковским с его «атлетами с атласной кожей и могучими мышцами», не то современным «пляжным адюльтером» из плоских западных боевиков.

Впечатление, к сожалению, не проходит по мере углубления в роман.

«Дар Ветер не мог забыть... красно-бронзовую девушку с отточенной гибкостью движений... »

«Веда кончила петь (прекрасный историк, она и замечательная певица и превосходная танцовщица. — Л. У. )... и, как всегда, алая от волнения, присоединилась к подругам...» (V, 23—24).

«Женщина встала, с великолепным изяществом выпрямив свой стан, и протянула африканцу открытую ладонь...» (V, 27).

Что это такое? — хочется спросить. Имеет ли право современный автор, рисуя будущее коммунистическое общество, барахтаться в потоке слов и образов, заимствованных из самых низкопробных бульварных повестушек, культивировать язык и стиль не большой литературы, а именно словесной суетни этих далеко не почтенных, хотя и ходких когда-то произведений? Конечно, не может, не должен, а если это происходит, — вот вам превосходный образец результатов самозамыкания фантастической темы внутри обладающего некоей эстетической автаркией воображаемого фантастического «жанра».

Дальше в лес, больше дров.

«Пора, — обревший металл голос Эрга Ноора хлестнул, точно удар бича...» (II, 28). Это — что? Какая-то очередная повесть о ковбоях Дальнего Запада? Нет, это звездная экспедиция коммунистического мира отправляется в долголетние странствия. Можем ли мы поверить, что в миг, когда первый спутник в реве и грохоте взрывов улетел в небо, чей-то голос, «обревший металл»,хлестнул кого-то, «точно удар бича»? Не можем.

«Мвен Мас — очень красивая комбинация холодного ума и неистовства желаний...» Кто так выражается? Героиня «Дневника горничной» в конце прошлого века? Девица из романа княгини Бебутовой, печатавшегося в «Петербургском листке» по заказу хозяина «Цирка Модерн», где в ту неделю выступал какой-нибудь «эбеновый великан-негр Мацисто»? Ничего подобного: таков и язык и вкусы прелестной Эвды, одной из представительниц три тысячи девятьсот пятидесятого года нашей эры. Страшно подумать, что это пророчество И. Ефремова может осуществиться!

И вот — верх достижений этой своеобразной эстетики, этого устрашающего винегрета из эстетических идеалов дореволюционной «крошки-содержаночки» и словесной ткани, достойной на сей раз уже не Брешко-Брешковского, а самой Крыжановской-Рочестер, автора теософически-истерических романов девятисотых годов. Герои-звездоплаватели, ученые, обнимающие своими полетами и полетами ума весь мир, до самых последних глубей галактик и супергалактик, являются на выступление в некий всемирный лекционный зал, где подвизаются их прелестные и в то же время высокоученые подруги — историки, физиологи, астронавигаторы и т. п. Это — особый случай: Земля впервые будет устанавливать связь с другой вселенной, лежащей за непредставимыми безднами пространства. Историк Веда Конг, в которую влюблен ученый и администратор Дар Ветер, будет делать доклад «через весь космос».

Два часа назад двое молодых людей будущего обменялись репликами. Сделали они это, конечно, не лицом к лицу, а при помощи «вектора дружбы» — особого телеустройства, «прямого соединения, проводившегося между связанными глубокой дружбой людьми, чтобы общаться в любой момент» (объяснение автора).

Он сказал по «вектору дружбы»: «Веда, осталось два часа. Надо переодеться».

Женщина на экране «подняла руки в густым светло-пепельным волосам.

— Повинуюсь, мой Ветер, — тихо рассмеялась она».

Правда — здорово написано? Стоило «мобилизовать технику будущего»!

И вот они — на месте.

«Дар Ветер оглянулся. Незамеченная им, у светящейся прозрачной колонны стояла Веда Конг. Для выступления она надела лучший из нарядов, наиболее красивший женщину и изобретенный больше восьми тысяч лет назад, еще в эпоху критской культуры (невеселое предсказание для модных художников и модниц будущего.— Л. У. ). Тяжелый узел пепельных волос, подобранных на затылке, не отягощал сильной стройной шеи. Широкая и короткая юбка (критского периода. — Л. У.), расшитая по серебряному полю голубыми цветами, открывала загорелые ноги в туфельках вишневого цвета. Крупные, нарочито-грубо заделанные (!) в титановую цепь (как она выглядит?) вишневые камни — фаанты с Венеры — горели на нежной коже в тон пылавшим от волнения щекам и маленьким ушам.

Мвен Мас, впервые видевший ученого историка, рассматривал ее с нескрываемым восхищением...» (II, 26).

Как тут не восхититься — не историк, а совершенная картинка с мыла «Молодость» фирмы Брокар и К° выпуска 1909 года. И если бы это было случайной обмолвкой, нечаянным вкраплением в иного порядка словесно-образную ткань, — полбеды. Нет, так построено все, что касается отношений между полами и женской прелести того мира.

«Рыжекудрая девушка (в 3950 году действуют исключительно незамужние девушки и независимые холостяки. Мужей, жен и детей в романе не встречается. — Л. У. ) оставалась неподвижной, точно статуя розового мрамора, в которой с тончайшим совершенством воспроизвели модель...» Что за парфюмерная эстетика, да притом же в случае, когда речь идет не о здоровом человеке, а о девушке, пребывающей многие месяцы в летаргическом состоянии?

«Повинуюсь, мой Ветер, — шепнула Веда (на этот раз уже не по «вектору дружбы». — Л. У.) свои магические слова, заставившие забиться его сердце и вызвавшие краску на его бледных щеках...» (I, 26). Это, знаете, уже не Бебутова и не Брешковский. Это уже — XIX век: Анна Радклиф, если не сам Ричардсон.

Что можно добавить к этому? Автор явно не чувствует своей ответственности за свой язык, за свой стиль. Его интересует, по-видимому, одно изложение «научно-фантастических мыслей». Но ведь даже и эти мысли — а в их содержании он разбирается несравненно глубже и серьезнее, нежели в прелестях женщин и достоинствах мужчин — нельзя выразить вне языка. Каким же языком он пользуется на этот раз?

«Эрг Hoop бросил взгляд на зависимые часы...» Вы понимаете, что это значит? Нет. Автор не считает своей обязанностью ни в тексте, ни в примечаниях разъяснить читателям такие пустяки: должны доходить своим умом.

Вас уверяют, что «солнечный рояль с тройной клавиатурой» слабоват для передачи удивительной «симфонии развития», — но что вам это говорит? Вы же представления не имеете, какими бывают «солнечные рояли» даже и с ординарной клавиатурой. А если вас заинтересуют такие вопросы и автор пустится в объяснения... Ну тогда — держитесь!

Вот как объясняется, что за «симфонию развития» сочинил некий Дис Кен:

«Дис хотел сказать о кибернетике гередитарных ритмов. Известно, что живой организм при развитии из материнской клетки надстраивается аккордами молекулярных связей из первичной парной спирали. Постройка организма развертывается в плане, аналогичном развитию музыкальной симфонии, или — если по-другому — логическому развитию в электронной счётной машине...»

Вполне вам ясно, дорогие читатели? Если так, могу позавидовать — для меня все это звучит как весьма известный пример из чьей-то «Логики»: «Против Канта свидетельствует также наличие интеллектуальной конципирующей и комплементарной к ней интеллигибельной иррациональной интуиции...» Если это — язык художественной фантастической литературы, то, я полагаю, писателям нечего о нем и говорить. Перенесем дискуссию куда-либо на факультет физики и математики.

Не надо думать, что и здесь перед нами случайная погрешность автора, его неожиданная обмолвка:

«Наклонная... и параболой открытая в небо... сверкала... спираль из бериллиевой бронзы, усеянная... точками рениевых контактов... Под ней находились четыре конуса, покрытые зеленоватым циркониевым сплавом...». (V, 26). Ей богу, если я вам скажу, что у меня есть знакомый, как две капли воды похожий на кроманьонца, восстановленного по черепу М. Герасимовым, то — одно из двух: либо вы видели кроманьонца — и сможете вообразить моего друга, или не видели — тогда все ваши усилия напрасны. Так неужели же И. Ефремов нацеливает свое произведение только на тех читателей, которые видели и знают и «рениевые контакты», и «циркониевые сплавы», и «силико-боровую башенку», и даже «алые фаанты с Венеры». А если это не так, то он тратит свои силы впустую.

Но тратит их и читатель. Что может думать и что может переживать он, вчитываясь в такие смутные строки:

«Люди тысячелетиями смотрели на кольцевые туманности (что, между прочим, совершенно неверно: никто на них не смотрел до изобретения телескопов. — Л. У .)... и не знали, что перед нами нейтральные поля нуль-гравитации, по закону репагулюма — перехода между тяготением и антитяготением. Там именно и скрывалась загадка нуль-пространства...» (V, 27).

Вы раздавлены, вы ошарашены: ведь этого нельзя понять, если не закончить курс двух или нескольких факультетов. Утешьтесь:

«Я — не знаток биполярной диалектической математики, — говорит в ответ на объяснения физика Рен Боза его современник Дар Ветер, — тем более такого его раздела, как репагулярное исчисление, исследование преград перехода. Но то, что вы сделали в теневых функциях, это принципиально ново, хотя еще плохо понятно нам, людям обычным, без математического ясновидения. Осмыслить величины вашего открытия я не могу...»

Я так же еще не могу окончательно осмыслить величины открытия И. Ефремовым этого нового стиля и языка, которыми, как «репагулярным исчислением», он, видимо, надеется «исследовать преграды перехода».

Но я знаю одно: это не должно и не может быть языком нашей научно-фантастической литературы.

Источник: журнал «Звезда», 1958, № 9, стр. 235-243.1

goo.gl/jmkDsK