«Даже если умрет последний пациент Барнарда — значение этой операции огромно. Дан толчок науке. Зажглась новая надежда для многих больных.»
Вы, конечно, догадываетесь, о чем идет речь? Сенсационные сообщения об эксперименте доктора Барнарда обошли в конце 1967 года всю мировую прессу. Ученые оживленно комментировали дерзкую попытку хирурга из Кейптауна пересадить неизлечимо больному человеку чужое сердце. Читатели с волнением ждали новых сообщений. Успех? Или опять — горькая неудача?
В те дни невольно приходили на ум прочитанные когда*то строки:
«Голова внимательно и скорбно смотрела на Лоран, мигая веками. Не могло быть сомнения: голова жила, отделенная от тела, самостоятельной и сознательной жизнью...»
В волнующую, неправдоподобно волшебную историю уводили эти строчки — в историю, где была тайна, было преступление, была борьба простых и честных людей за торжество правды, за разоблачение жестокого преступника. Было все, что так завораживает нас в детстве...
И вот —- давняя уже теперь статья в февральском номере «Литературной газеты» 1968 года; цитатой из нее начаты эти заметки.
«Еще не улеглись страсти с пересадкой сердца, а уже говорят об изолированном мозге...
Нет, не следует думать, что проблема изолированной головы может быть решена в течение нескольких месяцев. Нужна очень большая работа, но мне не представляется это более трудным, чем анабиоз или преодоление индивидуальной невесомости тканей...»
Известный советский хирург, лауреат Ленинской премии Н. М. Амосов, детально обосновывал в этой статье все «за» и «против» фантастической операции... Как тут было не вспомнить снова об Александре Беляеве?
Мне захотелось перечитать его книгу об удивительной'жизни головы, отделенной от тела. Неудержимо захотелось как можно больше узнать и о самом фантасте...
В 1925 году в журнале «Всемирный следопыт» был напечатан первый рассказ А. Беляева — «Голова профессора Доуэля». Первоначальный вариант едва ли не самого знаменитого ныне его романа. А в 1941 году — перед самой войной — в издательстве «Советский писатель» вышла последняя прижизненная книга Беляева — роман «Ариэль».
Между этими двумя датами уместилось шестнадцать лет. Шестнадцать лет поисков, надежд, разочарований. Больших творческих удач. Горьких (потому что вынужденных) перерывов в работе. Шестнадцать лет — и десятки рассказов, повести, пьесы, сценарии, наконец, семнадцать романов!..
В предвоенной советской литературе не найти больше примеров такой удивительной верности научной фантастике.
!Кто же он—Александр Беляев? Каким путем пришел он в ту область литературы, где тогда, вроде бы очень четко отграничившись один от другого, еще безраздельно властвовали Жюль Верн и Герберт Уэллс? И какая сила помогла ему не только выдержать мелочную, часто незаслуженную придирчивость Современников — не читателей, ^ет, критиков! — но и утвердить в заповедной Стране Фантазии свой, истинно беляевский, неповторимый уголо*, своих героев: мужественного мыслителя Доуэля, жизнерадостного Тонио Престо, изобретательного профессора Вагнера, отважного метеоролога Клименко, любознательного «небожителя» Артемьева, наконец, парящего в небе Ариэля и восторженно трубящего на спине дельфина в свой рог Ихти-андра?..
К моменту появления первого рассказа фантасту было уже сорок лет: Александр Романович Беляев родился в Смоленске 4 (16) марта 1884 гада.
Семь отроческих лет йод строгим надзором духовных отцов — Беляев-старший, сам будучи священником, и сыну своему прочил духовную карьеру. А порядки в Смоленской семинарии были действительно суровые: без «особых письменных разрешений ректора» семинаристам запрещалось даже чтение газет и журналов в библиотеках!
458
Безудержное увлечение театром. «Если вы решитесь посвятить себя искусству, я вижу, что вы сделаете это с большим успехом»это замечание К. С. Станиславского (в 1914 году Беляев «показывался» ему как актер), право же, имело под собой почву «Г-н Беляев был недурен... г-н Беляев выдавался из среды играющих по тонкому исполнению своей роли...»—так оценивала местная газета роли, сыгранные Беляевым на сцене смоленского театра. «Г-ну Беляеву» в те дни шел восемнадцатый год...
Демидовский юридический лицей в Ярославле, и снова — Смоленск. Теперь «г-н Беляев» выступает в роли помощника присяжного поверенного. И одновременно подрабатывает в газете театральными рецензиями.
Но вот скоплены деньги — и преуспевающий молодой юрист отправляется в заграничное путешестие. Венеция, Рим, Марсель, Тулой, Париж... В Россию Беляев возвращается с массою ярких впечатлений и мечтою о новых путешествиях: в Америку, в Японию, в Африку. Он* еще не знает, что путешествовать ему больше не придется. Разве что переезжать с места на место в поисках целительного сухого воздуха.
В 1915-м, на тридцать первом году жизни, Беляев заболевает. Туберкулез позвоночника. «Обречен...» — считают врачи, друзья, близкие. Мать увозит его в Ялту. Постельный режим, с 1917 года — в гипсе.
В 1919 году умирает мать, и Алексадр Романович, тяжело больной, не может даже проводить ее на кладбище...
В 1921-м Беляев все-таки встает на ноги. Работает в уголовном розыске, в детском доме, позднее,., в Москве,— в Наркомпочтеле, юрисконсультом в Наркомпросе. Вечерами пишет, пробуя силы в литературе,— р вот в 1925 году в третьем номере только-только возникшего «Всемирного следопыта» появляется неведомый дотоле фантаст — А. Беляев.
За шестнадцать лет Александром Беляевым была создана целая библиотека фантастики.
Ее открывали книги, рисовавшие печальную участь талантливого изобретателя в буржуазном обществе, в мире всеобщей купли-продажи. Знаменитейшими из этих книг стали «Человек-амфибия» (1928) и «Голова профессора Доуэля», переработанная в ромаН в 1937 году.
В конце двадцатых годов в произведениях Беляева широко зазвучала тема противоборства двух социальных систем. «Борьба в эфире», «Властелин мира», «Продавец воздуха», «Золотая гора»... Даже вооруженные новейшими достижениями науки, силы зла терпят неизбежный крах в этих произведениях, оказываются бессильны перед лицом торжествующего нового мира, на знамени которого объединились серп и молот.
Одновременно писатель успешно разрабатывает в своих рассказах традиционный для фантастики прием парадоксально-экстремальной ситуации: «что было бы, если бы...?» Что произойдет, если вдруг замедлится скорость света («Светопреставление»)? Или исчезнет притяжение Земли («Над бездной»)? Или будут побеждены вездесущие коварные иевидимки-микробы («Нетленный мир»), или человек получит в свое распоряжение Органы чувств животных («Хойти-Тойти»), или сумеет расправиться с потребностью во сне («Человек, который не спит»)? Героем многих подобных историй стал один из любимей-ших беляевских персонажей — Иван Степанович Вагнер, профессор Московского университета по кафедре биологии, человек исключительно разносторонних знаний, вершащий свои открытия отнюдь не только в биологии,. но и в самых далеких от нее областях. «Изобретения профессора Вагнера» — т$-ким подзаголовком отмечен целый цикл беляевских рассказов.
А в тридцатых годах — с самого их начала — Беляев ставит главной своей задачей заглянуть в завтрашний день нашей страны. Его герои создают подводные дома и фермы («Подводные земледельцы»), возрождают к жизни бесплодные прежде пустыни («Земля горит»), осваивают суровую северную тунлру («Под небом Арктики»).
В целом ряде своих произведений писатель активно пропагандирует идеи К. Э. Циолковского: межпланетные путешествия (романы «Прыжок в ничто» и «Небесный гость»), строительство и использование дирижаблей («Воздушный корабль»), создание «второй Луны» — исследовательской внеземной станции («Звезда КЭЦ»). «За эрой аэропланов поршневых последует эра аэропланов реактивных»,— предсказывал ученый. И в рассказе «Слепой полет», написанном для довоенного «Уральского следопыта», издававшегося в Свердловске в 1935 году (рассказ был напечатан в первом номере журнала), Беляев показывает испытания первого опытного образца такого самолета.
Вплотную подходит Беляев к созданию широкого полотна, посвященного грядущему коммунистическому обществу; в многочисленных рассказах и очерках уже найдены, пащупаны им новые конфликтные ситуации, которые позволили бы обойтись в таком произведении без избитого, приевшегося читателю уже и в те давние дни шпиопско-диверсантского «присутствия». Предтечей многопланового романа о грядущем явилась «Лаборатория Дубльвэ» 0938), сюжет которой строился на соперничестве научных школ, разными путями
459
рлущих ,к решению проблемы продления человеческой жизни. Но начавшаяся воина перечеркнула замыслы писателя; уже не Беляеву, а фантасту следую* щего поколения — Ивану Ефремову — суждено было создать «энциклопедию будущего», каковой по праву можно считать «Туманность Андромеды»,..
Углубляясь в историю нашей фантастики, изучая условия, в которых формировалось- творчество Александра Беляева, мы невольно задаем себе вопрос: был ли он первооткрывателем в своих книгах? Задаем—и, естественно, пытаемся на него ответить.
• ...Жил когда-то во Франции такой писатель — Жан де Ла Ир. Особой славы он как будто не снискал, однако книги его охотно издавали в предреволюционной России: «Сверкающее колесо», «Искатели молодости», «Икта-нэр и Моизета», «Тайна ХУ*ти», «Клад в пропасти»... Так вот, в одном из этих романов (в каком именно — нетрудно догадаться по сходству его названия с именем едва ли не самого популярного беляевского героя) талантливы* ученый Оксус приживляет человеку акульи жабры, И Иктанэр вольготно—г вполне как рыба — чувствует себя в водной стихии...
Роман этот, по-видимому, попался когда-то в руки молодому смоленскому юриету, по его собственному признанию, фантастику любившему с детских лет. {Как попался он, к примеру, и Валерию Брюсову, пересказавшему за* нятиый сюжет в не опубликованной при жизни поэта статье «Пределы фантазии» ). Но наш юрист еще н не помышлял тогда о литературном поприще, а потому роман де Ла Ира попался ему и... отложился в памяти, как откладывается в ней многое, не имеющее прямого отношения к насущным нашим заботам. Однако много лет спустя газетная заметка о чудо-хирурге профессоре Сальваторе (именно из этой заметки выводит замысел «Человека-амфибии» О. Орлов — ленинградский исследователь жизни и творчества А. Беляева, в результате неустанных поисков первым воссоздавший для нас многие подробности биографии писателя) напомнила о старой книге, породив желание написать о том же, но —лучше. Примерно так, как «Путешествие к центру Земли» — точки зрения В. А. Обручева самый слабый из романов Жюля Верна — побудило нашего академика написать «Плутонию».
Воздадим должное таланту Беляева: забытый ныне роман де Ла Ира, герой которого оставался всего лишь случайным научным феноменом, жертвой поданного вне социальных связей преступного эксперимента, попросту бессилен соперничать с «Человеком-амфибией», романом не только остросоциальным, но и по-жюльверновски провидческим. Вспомним речь беляевского Сальватора на суде: «Первая рыба среди людей и первый человек среди рыб, Ихтиандр не мог не чувствовать одиночества. Но если бы следом за ним и другие люди проникли в океан, жизнь стала бы совершенно иной. Тогда люди легко 'победили бы могучую стихию — воду... Эта пустыня с ее неистощимыми запасами'пищи и промышленного сырья могла бы вместить миллионы, мил-лиарды человек...» Разве не эта глубоко человечная цель экспериментов профессора Сальватора является главным для нас в ромапе Беляева? Главным в паши дни, когда вполне реальный герой морских глубин — прославленный Жак Ив Кусто — публично заявляет: «Рано или поздно человечество поселится на дне моря; наш опыт — начало большого вторжения. В океане появятся города, больницы, театры... Я вижу новую расу «Гомо Акватикус» — грядущее поколение, рожденное в подводных деревнях и окончательно приспособившееся к новой окружающей среде...»
Еще одни старый роман — «Тайна его глаз» Мориса Ренара. Он появился в .переводе на русский язык в 1924 году и рассказывал о необычайной судьбе молодого француза, потерявшего на войне зрение. С корыстными (опять!) целями таинственный доктор Прозоп заменяет ему глаза аппаратами, которые улавливают электричество, излучаемое различными предметами, «как ухо ловит звук, как глаз ловит видимый свет»... Но точно так же — лишь электрический облик внешпего мира — видит и электромонтер Доббель в рассказе Беляева «Невидимый свет» (1938)! Опять заимствование? Темы — пожалуй, да. Но не сюжета!
Ренар написал добротный — по тем временам — детектив. Однако, как и у де Ла Ира, события в его романе носят сугубо частный характер, они никак не окрашены социально: и злодей Прозоп, и жертва его обитают словно бы в мире абстрактных межчеловеческих отношений.
Сюжет беляевского рассказа имеет в основе своей четкий социальный конфликт. Обретя в результате новой операции полноценное зрение, Доббель. не сумевший найти работу, через месяц-другой возвращается к своему спасителю' с просьбой... опять сделать его слепцом, видящим только движение электронов! Но поздно: «спаситель», усовершенствовав свой аппарат, уже запатентовал его. Ясновидящие слепцы никому больше не нужны, и безработному Доббелю (жертве не частного преступника, но — преступного общества! одна дорога — па улицу...
Мы могли бы найти литературные параллели и для некоторых других произведений А. Беляева. С его романом о Штириере, возмечтавшем — при
460
помощи чудесного аппарата — стать «властелином мира», можно было бы* например, сопоставить- повесть «Машина ужаса» не переводного— отечественного фантаста двадцатых годов В. Орловского. С повестью В. Орловского же «Человек,* укравший газ» могли бы мы сопоставить роман «Продавец воздуха». В пару к беляевскому «Хойти-Тойти» можно было бы подобрать еще одни роман М. Реиара— .«Новый зверь (Доктор Лери)», где взаимно пересаживались мозг человека и мозг быка... Но, оставив напоследок одно подобное сопоставление, воздержимся от всех прочих. Ведь и без того уже ясна азбучная, по-видимому, ястнна: выйти на оригинальную фантастическую идею (кстати, в беляевских книгах поистинс оригинальных сюжетов и замыслов больше чем достаточно!)— это еще не все; самое главное —как н во имя чего эта идея используется.
. И вот в этом-то главном Александр Беляев, соединивший в своем творчестве научный оптимизм и социальную глубину с органическим синтезом фантастической идеи и динамичного сюжета, безусловно, явился новатором, несомненным первопроходцем в нашей советской фантастике.
А теперь вернемся к первому рассказу Беляева.
Не так давно, в 1978 году, в «Искателе» был перепечатан рассказ немецкого фантаста качала нашего века -Карла Груннерта «Голова мистера Стай-ла>. Содержание его сводится к следующему. Появляются в популярной газете острые публицистические статьи, стилем своим заставляющее, вс помнить талантливого журналиста, погибшего незадолго до того в железнодорожной катастрофе. И выясняется: доктору Мэджишеиу удалось вернуть и. сохранить жизнь отделенной от туловища голове. Позднее Мэджишен конструирует и приспособления, с помощью хоторых «погибший» печатает новые свои статьи.,*
Что ж, и этот рассказ мог быть читая Беляевым я сохранен в памяти: он тоже печатался в старые годы в переводе на русский язык. Приплюсуем к тому популярный и в дореволюционные времена аттракцион «живая голова»: она взирала на посетителей с блюда на столике, установленном посреди помещения, а тело ее владельца ловко маскировали отражающие пол зеркала, искусно встроенные между ноэКкамн стола...
Можно, к слову сказать, вспомнить по этому поводу и рассказ малоизвестной русской писательницы В. Желиховсхой «Человек с приклеен ноя головой» (1891), в котором умелец-хирург доктор Себаллос тоже оживляв — отметим, крайне вульгарно — погибшего... Впрочем, мотив «живой головы» в русской литературе можно было бы выводить еще из «Руслана я Людмилы»: ведь именно с вею сталкивает Пушкин своего героя.
Но ясно,, что натолкнули Беляева на мысль о первом его фантастическом рассказе, переросшем впоследствии в широко известный роман, конечно же, не только и не столько литературные ассоциации, схольхо, преЖде всего, обстоятельства собственной жизни.
«Голова профессора Доуэля»,— писал он в одной из своих статей,—произведение в значительной степени автобиографическое. Болезнь уложила лепя однажды на три с .половиной года в гипсовую хровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины..тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни «головы без тела», которого я совершенно не чувствовал... Вот хогда я передумал и перечувствовал все, что может испытывать «голова без тела», .
Отсюда-то оно и идет —то жгучее впечатление достоверности происходящего, с хаким читается «Голова профессора Доуэля». Разработка этого сюжета, ставшего под пером А. Беляева неизмеримо глубже и значительней всех предшествующих литературных вариаций, явилась для . писателя своеобразным вызовом "собственной болезни, физической беспомощности, хоторую преодолевало неукротимое мужество духа.
А болезнь не ушла, побеждена она лишь временно и еще часто будет возвращаться х писателю, на долгие месяцы приковывая его х постели...
Но не тольхо физичесхие преграды вставали на его пути*
.Советская литература делала свои первые шаги, и в литературной критике нередко проявлялась резкая субъективность суждений. Находились, люди, в корне отрицавшие фантастику. «Бессмысленные мечтания» видели они .в ней, «пустое развлекатёльство»—и только. Ненаучную,, вредную маниловщину.
Те же, кто все-таки признавал за фантастикой право на существование, слишком крепхо привязывали ее к «нуждам сегодняшнего дня». В ходу была формула.' гласившая, что «советская фантастика — изображение, возможного будущего, обоснованного настоящим». Собственно, сама по себе-эта формула пс вызывала тогда особых 'возражений, но у многих критиков она превратилась в некое всемогущее заклинание, с помощью которого мечте подрезались крылья, и горизонты ее ограничивались ближайшими пятью — десятью годами. . .
«Фантастика должна только развивать фантасТи^есхие достнжепия
461
. науки* писал, например, в журнал* «Сибирские огни* критик А, Михалковский.
Я добросовестнейшим образом пролистал множество комплексов газет н журнальных подшивок двадцатых-тридцатых годов., И почти не обнаружил статей, проникнутых хоть малой долей симпатии к творчеству А. Беляева — едва ли не единственного писателя в предвоенной нашей литературе, .столь преданно и целеустремленно посвятившего себя разработке трудного жанра.
«Шила в мешке не утаишь, и в каком бы «взрослом» издательстве ни вы* шел новый роман А. Беляева, он прежде всего попадет в руки детей»,—о откровенным беспокойством начинает один из критиков рецензию на «Человека, нашедшего свое лицо»* И далее отказывает этому роману даже... в «минимуме убедительности».
Другой критик рецензию на тот же роман заканчивает снисходительным похлопыванием по влечу: мол, у .него (это у 56-летнего больного писателя, автора уже шестнадцати романов!) лучшие произведения — «впереди»...
Даже и сейчас, полвека спустя, становится до боли обидно за писателя,
К подвижническому труду которого часто с таким непониманием относились при его жизни. Но в одном критик предпоследней книги фантаста оказался прав: впереди у Беляева был «Ариэль» — действительно превосходный роман!
Эта книга — восторженный гимн человеку. Всю свою тоску и боль, всю свою жажду жизни вложил писатель в роман о юноше Ариэле, взлетевшем навстречу солнцу, свету, счастью — без крыльев, без каких .бы то ни было миниатюриых моторчиков, «без ничего»! «Всего-навсего» управляя движением молекул собственного тела...
Сегодня уже редко услышишь, чтобы кто-то, рассуждая об Ихтиандре, непременно оговаривался, что, дескать, реальное решение задачи даст не биология, а техника; не люди-амфибии, а люди, вооруженные специальными аппаратами, освоят неизведанные глубины. Техника техникой, но повстинс фантастические достижения биологов дают основание верить в возможность совсем иных решений, близких к мечте Беляева. Так, может быть, и говоря об Ариэле, мы со временем перестанем подменять великолепную беляевскую мечту о свободном парении в воздухе стыдливой оговоркой о том, что вот, «может быть, удастся снабдить человека столь совершенными крыльями, что он с их помощью овладеет искусством свободного полета...»?! Ведь мечта-то была не о крыльях, даже и самых-самых новейших, а именно о полете «без ничего»I
Большой это дар — видеть «то, что временем сокрыто». Александр Беляев в совершенстве владел этим даром. И он. не растерял его, не растратил на полпути: сберечь этот редкий дар помогла ему безграничная читательская любовь к его книгам.
Критики в один голос обвиняли «Человека-амфибию» в научной и художественной несостоятельности. А роман этот, опубликованный в 1928 году журналом «Вокруг света», в читательской анкете был признан лучшим произведением за пять лет работы журнала... В том же 1928 году он.вышел отдельной книгой. И тут же был дважды переиздан — настолько велик был спрос на эту книгу!
В печатных выступлениях доказывалась ненаучность «Головы профессора Доуэля». А юная читательница из Курска писала — пусть наивно, но очень искренне: «Прочитав такой роман, я сама решила учиться на врача, чтобы делать открытия, которых не знают профессора мира...»
И ведь уже тогда, в предвоенные годы, не только рядовые читателя восторженно отзывались о книгах Беляева. Высокий гость — знаменитый Герберт Уэллс! — говорил в 1934 году на встрече с группой ленинградских ученых и литераторов (среди них был и А. Беляев); «...я с огромным удовольствием, господин Беляев, прочитал Ваши чудесные романы «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». О! они весьма выгодно отличаются от западных книг. Я даже немного завидую их успеху...»
К слову сказать, среди читателей Беляева был в студенческие годы и известный наш хирург В. П. Демихов. Тот самый доктор, который, словно беляевский Сальватор, подсаживал собакам вторые Головы (и они жили, эти вторые, и даже покусывали за ухо тех. к кому были «подселены»...), приживлял нм второе сердце (и одна из собак умерла лишь на тридцать третьи сутки, это-было в 1956 году — за добрый десяток лет до сенсацяопных экспериментов Кристиана Барнарда), а в 1960 году выпустил монографию «Пересадка жизненно важных органов в эксперименте», проиллюстрированную совершенно фантастическими фотографиями, на одной из которых лакали молоко две головы одной дворняги. И в том же 1960-м в лаборатории Деми* хода, набираясь опыта, ассистировал молодой еще кирург из Кейптауна Кристиан Барнард..,
.. Такая вот прослеживается интереспая взаимосвязь. Книги фантаста, разрушая неизбежную инерцию мышления, растормаживаю* воображение — играют роль того неприметного Подчас первотолчка, каковым для самого
402
фантаста оказывались порою произведения его'коллег по жанру. И—'.свершаются удивительнейшие эксперименты', о Которых--долговдо'лго шумит охочая До сенсаций пресса.. А сами эти эксперименты, в чем-то подтвердив ‘ несбыточный, казалось бы, прогноз-" фантаста, рождают полый интерес к "его кпи-гам. обеспечивают им вторую, новую жизнь.
Своим творчеством Беляев утверждал в советской фантастике романтику научного поиска, активную гуманистическую направленность, беззаветную преданность высокой МеЧте, веру в величие человека и его- разума. Осваивая новые темы,, придавая своим произведениям остросоциальное- звучание; писатель "прокладывал дорогу новым поколениям советских фантастов.
Книги Беляева будили интерес к науке, учили добру и мужеству,'- заражала всепоглощающей жаждой познания. Это-то иэг качество и находило живейший отклик в сердцах читателей — Впрочем, почему'«находило»?
Сто лет со дня'рождения Александра Романовича Беляева исполнилось в этом году. И сорок два года — с тех пор, как его не стадо; измученный болезнью и голодом, писатель умер 6 япваря 1942 года в захваченном фашистами городе Пушкине под Ленинградом... Давно нет среди нас первопроходца советской фантастики. А книги его живут* Изданные- в миллионах экземпляров, они' и сегодня- не задерживаются на- полках библиотек, они и сегодня с нами, и сегодня находят отклик в наших сердцах.
Виталий Бугров
цитировать