В марте этого года исполнилось 120-лет со дня рождения нашего земляка, писателя Александра Романовича Беляева — родоначальника отечественной фантастики. Практически все в юности читали его романы “Голова профессора Доуэля”, “Человек-амфибия” и “Ариэль”.

Книги Беляева будили интерес к науке и технике, учили добру и мужеству. Это находило и находит живой отклик в сердцах читателей.

О знаменитом писателе-фантасте рассказывают его близкие люди — дочь Светлана Александровна и жена Маргарита Константиновна Беляевы.

“Он был для меня просто отцом и большим фантазёром”

В последние годы появилось нечто вроде традиции — после смерти известного в какой-либо области человека дети, и в особенности вдовы, стали писать воспоминания о своих выдающихся родственниках. Что касается меня и мамы, то у нас долгое время не возникало даже мысли заняться этим. Причина не в равнодушии и не короткой памяти, а в обстоятельствах.

Ровно через месяц после смерти отца, умершего с голоду 6 января 42-го года во время оккупации города Пушкина, нашу семью: бабушку, маму и меня, немцы вывезли в Польшу в лагерь для перемещённых лиц. После этого было ещё 4 лагеря, а затем 11 лет ссылки. (О наших злоключениях можно прочесть в 8 номере журнала “Нева” за 1999 год.) В борьбе за выживание нам просто было не до мемуаров.

Года за три до 100-летия отца в печати стали появляться статьи и заметки о нём. Но что ни статья, что ни очерк, то искажение фактов, домыслы и просто фантазии авторов. Вот тут-то мы и решили, что пришло время нам самим написать правду о жизни Александра Романовича, пока его биография не превратилась окончательно в легенду. Самые полные, хотя и урезанные воспоминания об отце, напечатаны в сборнике “Фантастика — 84”, выпущенном издательством “Молодая гвардия” к 100-летию Александра Романовича.

О чём я искренне сожалею, так это о том, что когда умер мой отец, мне было всего 12 лет. (Я родилась в Ленинграде в 1929 году.) Естественно, что в то время я не могла по достоинству оценить его эрудицию, обширный кругозор, всесторонние интересы и, тем более, творчество. Моё представление об отце сложилось позже, уже после его смерти. Я узнавала о нём со слов мамы, по письмам его закадычного друга Николая Павловича Высоцкого и папиной двоюродной сестры Елизаветы Ивановны Серебряковой, в юности жившей в семье дяди. А тогда он был для меня просто отцом и большим фантазёром, с которым мне никогда не бывало скучно.

Писал отец по утрам и после второго завтрака. Днём у него был тихий час. Поспав часа полтора, он принимался за почту. Разбирал письма. Читал и отвечал на них. Просматривал свежие газеты и журналы. Иногда распорядок дня несколько менялся. Если новое произведение было полностью обдумано, он диктовал маме, которая сидела тут же, за пишущей машинкой. Диктовал ровным голосом, без запинки, словно читал с листа. Но пока он не ставил мысленно точку, к печатанью не приступали. Поправок, кроме опечаток, практически не было. Они возникали только в связи с замечаниями редакторов. Сам отец никогда не переделывал и не переписывал своих произведений, уверяя, что если он будет что-то исправлять, то получится ещё хуже.

Из письма Николая Павловича я узнала о сделанной отцом макете комнаты с мебелью и камином, перед которым в глубоком кресле сидела старушка. За красной папиросной бумагой, нарезанной в виде язычков пламени, была спрятана батарейка с маленькой лампочкой, бросавшей красный отсвет на кресло. Фигурка старушки была невелика, но от безвольно лежавших на подлокотниках кресла руках, сгорбленной спине и безучастном выражении лица веяло такой безысходностью, что невольно потрясало зрителя. К сожалению, этот маленький шедевр, как и многое другое, был потерян в одном из многочисленных переездов нашей семьи.

Не могу не упомянуть о том, что отец практически всю жизнь писал стихи. Как мне кажется, сам он не придавал этому занятию никакого значения. Они были чем-то вроде забавы и писались обычно по поводу каких-то домашних событий или чьих-то дней рождения. Дарились и терялись. Как мне помнится, тетради для стихов у отца не было. У нас сохранилась только одна рукописная книжица с рисунками и акростихами, посвящёнными маме. Для неё, видимо, особенно дорогая. В ней 9 стихотворений от разных “авторов-поклонников”, фамилии которых начинались на одну из букв её имени:

Маргарюганский — влюблённый философ

Акридин — студент 2 курса ест. наук.

Расчёсов — парикмахер

Гауптвахтин — юнкер

Азбукин — гимназист 6 кл.

Радиусов — учитель математики

Ибрагимов Мамед Оглу Трапов — гардемарин

Атир-Аграм — кругосветный путешественник

К каждому стихотворению приложена “фотография” поклонника и принадлежащие ему предметы. Так, например, у Азбукина, гимназиста 6 кл. — ранец, книги, глобус, папироса и спичка. У парикмахера Расчёсова — вывеска, на которой нарисована дама с высокой причёской, бритва, ножницы и расчёска. Портрет юнкера Гаупгвахтина нарисован на фоне колючей проволоки, а внизу — два сердца, проткнутые штыком. Выполнено всё это цветными карандашами на хорошем ватмане.

Напечатаны были всего два отцовских стихотворения. Первое — “Звезда мерцает за окном”. Очень грустное и даже безысходное, написано им, когда он лежал с параличом ног. Оно было издано как романс на музыку Надененко в Киеве в 30-м или 31-м гг. А второе — в каком-то его рассказе — не могу ни вспомнить, ни найти. Да и от самого стихотворения остались в памяти одни отрывки. Что-то такое:

Я песни пел, когда родился

Я стоя, сидя, лёжа пел

Я песни пел, когда женился

А последняя строка: “Когда умру, ещё я громче запою!”

Как-то мой дедушка, мамин отец, обратился к Александру Романовичу с просьбой написать стихотворение к какому-то юбилею его друзей-суп- ругов. Обоих звали Александрами. В памяти у меня остались лишь первые строки:

Шура Шуру полюбил

И стрелой Амура

Сердце Шуры он пронзил...

Не прочитав стихотворения, дедушка поблагодарил и ушёл. Но через несколько дней он явился вновь и с виноватым видом попросил написать другое стихотворение. Отец спросил, чем его не устраивает данное поздравление. Помявшись, дедушка объяснил, что не вьповаривает букву “р”, а она, словно нарочно, раскатилась по всем строчкам. Представьте себе, как бы выглядело такое поздравление?! “Хорошо”, — согласился отец и написал новое стихотворение, в котором вообще не было ни одной “р”!

В 36-мили 37-м году, когда у Александра Романовича было очередное обострение спанделита и он лежал в гипсе, он сконструировал проекционный фонарь для просмотра открыток. На вид этот аппарат выглядел довольно примитивно: картонная коробка со вставленными внутрь зеркалами и трубка, склеенная из бумаги с вделанной в неё лупой. Сбоку в коробке была щель для открыток. Этот аппарат ставился на включённую настольную лампу, на ободок для абажура. Чтобы навести резкость, отец выдвигал или углублял трубку с лупой. Проецировались картинки прямо на стену.

Я не могу утверждать, что этот аппарат был изобретён отцом, однако аналогичный я увидела только лет сорок спустя. Причём, он был неуклюж и очень огромен, как шкаф. Правда, тогда уже существовали проекционные фонари, или, как их тогда называли “волшебные фонари”. Изображение было нанесено на стекло, а позже на плёнку.

Помню ещё одно художественное произведение отца, которое воплотил в жизнь по его рисункам дедушка, обладавший, в противоположность отцу, потрясающим терпением. Это был ещё один фонарь. На этот раз шестигранник, заканчивающийся вверху и внизу конусом. Весь рисунок состоял из трёхгранных кристаллов, подобных хрусталю, которые, возвышаясь друг над другом, поднимались до самого верха. В картоне оставались только их контуры. Остальное вырезалось и заклеивалось цветной папиросной бумагой. Причём, на одной грани — в один слой, во 2-й в два и в 3-й в три, отчего кристаллы казались объёмными. Как мне помнится, использовалось только три цвета: зелёный, красный и жёлтый. Дедушка трудился над этим фонарём несколько месяцев. Когда он включал свет, я не могла оторвать взгляда от фонаря. Это было какое-то чудо!

С самого раннего детства я привыкла видеть отца больше лежачим, чем ходячим, и относилась к этому, как само собой разумеющемуся. Не удивляло меня и то, что, даже будучи закованным в гипс, он продолжал писать и содержал всю нашу семью.

Почти полная неподвижность (отец периодически лежал по несколько месяцев в гипсе) не влияла на его творческий потенциал, на буйную фантазию, на интерес к окружающему миру, к новым разработкам науки и техники, к общению с людьми, юмор. Даже становясь беспомощным, он не терял присутствия духа. Не могу припомнить, чтобы у него когда-нибудь было плохое настроение. Я никогда не слышала от отца, что ему “сегодня не пишется”.

Людей, лишённых творческой фантазии, всегда интересуют два вопроса: во-первых, как писателю пришла в голову идея написать именно это произведение, и во-вторых, творческий процесс. Как писатель сочиняет?

Что касается идей, то тут дело обстоит очень просто. Идеи, как говорится, витают в воздухе. Просто пишущие ловят их налету, а простые смертные равнодушно проходят мимо. К большинству романов отца я не знаю историй найденных им тем, но о двух рассказывал сам отец. Например, идея романа “Голова профессора Доуэля” возникла, когда он первый раз лежал в гипсе. Весь его мир ограничивался стенами палаты и расстоянием протянутой руки. Он не мог не только подойти к окну и выглянуть на улицу, ему было не достать даже пальцев собственной ноги!.. А однажды, когда на нос Александра Романовича села муха, он вдруг подумал о том, что если бы у него было только одна голова, он не смог бы прогнать даже эту муху. И хотя роман “Голова профессора Доуэля” была написана много лет спустя, в нём ожила муха, севшая на нос отрезанной головы.

Идея романа “Человек Амфибия” была позаимствована из короткой газетной заметки, в которой говорилось о суце над хирургом Сальватором, который с согласия родителей оперировал больных детей. Благодаря этим операциям суставы становились более подвижными. Сальватора (отец оставил даже подлинную фамилию врача, только произносил её с русским ударением на второй букве “а”) обвиняли в том, что он своими операциями искажает образ, данный Богом.

Александр Романович выбрал специальность юриста, но, несмотря на успешно выигрываемые дела и приобретённую известность хорошего адвоката, очень скоро почувствовал, что это не его стезя. Более того, он считал, что не состоялся как личность. В этом он признался кому-то из знакомых, подписавшись под своей фотографией: “От Шурки — несостшвше- гося человека”. А было ему в ту пору всего 23 года! Видимо, он считал, что в этом возрасте человек обязан уже как-то определиться в жизни. Одно время отец работал плановиком-экономистом, но в конце концов нашёл своё призвание в литературе. Мне кажется, что он был просто обречён стать писателем-фантастом, так как ещё в детстве его фантазии превосходили все детские выдумки. Всё, за что бы он не принимался, он хотел сделать как-то иначе, по-своему, не так как у всех. Примером тому его увлечение фотографией. Обычно, все начинающие фотографы снимают своих домочадцев, друзей, собак, кошек. Александр Романович начал с самого себя — строил разные гримасы, а его друг Коля (Николай Павлович Высоцкий) фотографировал его. После этого в его буйную голову пришла фантастическая мысль — сделать снимок отрезанной головы, лежащей на блюде. Коля решил, что подобная идея неосуществима. Но Сашу остановить было уже невозможно.

Задача оказалась не такой уж и сложной. Где-то нашёлся большой фанерный ящик, в котором было выпилено отверстие для головы. Ещё проще было вырезать дыру в простыне. Самым сложным оказалось отколоть от блюда такой кусок, чтобы в углубление могла войти шея. После нескольких испорченных тарелок эксперимент увенчался успехом. К сожалению, в войну этот снимок пропал, но я хорошо помню его.

На большом блюде, немного набок, лежала человеческая голова с закатившимися глазами и вывалившемся языком. А над ней стоял человек со свирепым и кровожадным выражением лица, готовый вонзить в голову нож и вилку. Постановка кадра и сама съёмка были выполнены мастерски. Наверное, благодаря достоверности изображения, фотография не могла претендовать на весёлую шутку. Ко всему прочему, снимок был тонирован в синий цвет, усугубляя устрашающее впечатление, от которого по спине начинали бегать мурашки.

Став взрослым, уже женатым человеком, Александр Романович вновь вернулся к мысли запечатлеть свои гримасы. Это было не просто кривляние, каждая фотография выражала какое-то чувство. Снимки имели названия: “Скорбь”, “Ужас”, “Вдохновение”, “Паровозик”, “Уличный скрипач” и т. д. Несколько фотографий из этой серии было опубликовано в 8-м томе издания выпущенного издательством “Молодая Гвардия” в Москве в 1964 году.

Говорят, что талантливый человек не бывает талантлив в чём-то одном. В отношении Александра Романовича это вполне соответствует истине. Отец играл на рояле и на скрипке (один сезон играл даже в оркестре цирка), хорошо рисовал, лепил. Но самым долгим и вполне серьёзным увлечением был для него театр. Ещё будучи школьником, он уже пытался создать свой театр. В нём он был как Бог в трёх лицах: режиссёром, художником (сам рисовал декорации) и артистом. Позже, уже став студентом Ярославского лицея, собрал любительскую труппу. Сначала их театр кочевал со

своими спектаклями по знакомым, позже играли в Народном Доме Смоленска.

Александр Романович был общительным человеком. Николай Павлович писал, что его всегда окружала интеллигентная молодёжь. У него был удивительный дар привлекать к себе людей. Когда он жил один, то часто устраивал у себя вечера, на которых был главным действующим лицом — декламировал, играл на рояле. Общаясь с человеком, отец легко находил тему, интересующую обе стороны. Умел и заинтересовать, и выслушать собеседника. Одним словом, в полной мере владел искусством общения, доступного далеко не каждому. Думаю, что заболев и оказавшись в вынужденной изоляции, отец испытывал недостаток общения и всегда радовался любому посетителю. Отца привлекали люди с интересной судьбой, их увлечения и необычные изобретения. Я бы назвала это потребительской чертой писателя, для которого люди являются канвой или материалом, из которого впоследствии можно что-то “слепить”

Насколько я знаю, у отца не было, как у некоторых писателей, записных книжек, куца бы они заносили свои впечатления, мысли, наброски. Сюжет произведения записывался им на небольшом листке в несколько строк, состоящих из односложных фраз, похожих скорее на пятниц глав. И это было всё, если не считать имён действующих лиц, которых он никогда не мог запомнить (?!), и, в процессе писания, был вынужден заглядывать в свою шпаргалку”. Кстати, могу привести как наглядный пример неизвестно как сохранившийся, вырванный из блокнота листок с сюжетом последнего отцовского рассказа. Привожу его в том виде, в каком он написан, неизвестно почему в виде стихотворения.

Когда погаснет свет Контора Грей и К°

Улица. Магазины.

Парочка в саду.

Паноптикум.

Комната Паркера.

Мой пер. Грот. Деньги.

Собаки.

Комната Майкела — собаки.

Улица. Ловля собак — погоня.

Парикмахерская.

На пути домой. Свора. Собачка.

(ничего нет)

Лаборатория.

Собственно говоря, это план только первой половины рассказа, так как всё начинается именно с лаборатории.

Творчество отца всегда было обращено, в первую очередь, к молодёжи. В 30-е — 60-е годы он был одним из любимейших писателей-фантастов.

Творческую судьбу отца ни в коей мере нельзя назвать трагической. Тем более, если учесть, что писателем-фантастом он стал именно в советское время. Правда, трудности с публикацией фантастических произведений вначале были. Его охотно печатали только газеты. Но случайно попав на страницы одного из московских журналов, он сразу стал популярен. Правда, в 33-34 гг. фантастика, как жанр, чуждый советской идеологии, была почти под запретом, и отец, уехав в Апатиты, какое-то время работал там в качестве плановика. Никаких конфликтов с властями у отца не было. Он не был ни сослан, ни репрессирован, и даже не был запрещён.

Хотя отец и интересовался политикой, читал газеты и журналы, слушал радио, однако, по своей натуре был человеком творческим, мечтателем, фантазёром и большую часть времени находился вне окружающего его мира. Каждый человек живёт, думает, мечтает и пишет (даже о будущем) согласно критериям своего времени.

В 1938 году семья переехала в город Пушкин. Перед самой войной из одесской киностудии в Ленинград приехал кинорежиссёр Ростовцев, Его целью было привлечь ленинградских писателей к работе в кино. Был он и у нас. Отец предложил ему только что написанный рассказ “Когда погаснет свет”. Сюжет понравился, и они вместе с отцом стали писать сценарий. После этого был заключён договор на экранизацию и даже выдан аванс. Однако, из-за войны фильм так и не был снят.

В 1941 году город Пушкин оказался в оккупации. А в феврале 1942 года я была вывезена немцами с матерью и бабушкой в Западную Пруссию в лагерь для перемещённых лиц. Затем было ещё 4 лагеря: в Западной Пруссии, Померании и Австрии. В 1945 году из Австрии была направлена органами НКВД в ссылку в Алтайский край, где пробыла 11 лет.

В 1956 году мы с матерью вернулись из ссылки в Ленинградскую область. Мама, желая узнать о судьбе сценария фильма по рассказу отца “Когда погаснет свет”, написала на одесскую киностудию, но на её запрос никто не мог ответить. Из старых сотрудников никого не осталось, сценария не нашли... А жаль, фильм мог бы получиться увлекательным.

За 35 лет трудовой деятельности я сменила массу профессий. Была токарем-расточником, учётчицей, контролёром ОТК, фотолаборантом, копировщицей, техником отдела информации. Закончила работу в возрасте 55 лет в должности инженера.

Была составителем двух сборников А. Беляева: 5-ти томника (Л., “Детская литература”, 1984 г.) и сборника “Последний человек из Атлангиды”- (Лениздат, 1986 г.)

Публиковались воспоминания и очерки об отце в сборнике “Фантастика — 84” (М., “Молодая гвардия”, 1984 г.), сборнике “Синяя дорога” журналах “Уральский следопыт”, “Терминатор” и сборнике “Последний человек из Атлантиды”, в газетах “Интеллект-ревю”, “Дети и Мьг, “Русский инвалид', пушкинской газете “Вперёд”, в журналах “Нева” за 1998 и 1999 гг., “Литературный Петербург”.

Кроме того, публиковались мои рассказы и стихи в сборниках “Соцветие лилии” и “Отражение”, в журнале “Искорка”, газетах “Вперёд” “Дети и Мы”, “Русский инвалид”.

Маргарита БЕЛЯЕВА (1895-1982)

МОЙ “ФАНТАСТИЧЕСКИЙ” СПУТНИК

С Александром Романовичем я познакомилась в Ялте, куда он приехал со своей матерью Надеждой Васильевной из Смоленска в поисках хорошего врача. До этого он продолжительное время мучился от болей в позвоночнике, но ни один врач не мог поставить диагноз. Объехав несколько городов, Беляевы добрались до Ялты, где в то время жила наша семья. Поселились они на Борягинской улице в одном доме с соученицей моего брата Левы, Олей Менйнандер. Девушка много рассказывала брату об их соседе

юристе, который лежал в гипсе. Она говорила, что он очень интересный человек. Много путешествовал, любит музыку и театр. Заинтересовавшись, Лева попросил разрешения встретиться с ним. Александр Романович произвёл на него огромное впечатление.

Как-то Лёва сообщил мне, что Александр Романович хочет со мной познакомиться. Я с радостью согласилась. Я знала, что он сотрудничает с ялтинской газетой, и подумала, что могла бы снабжать его книгами. В то время я работала в городской библиотеке.

Как-то в воскресенье я зашла к Беляевым. Они занимали квартиру состоящую из одной тёмной комнаты и веранды. Меня встретила высокая худая и седая женщина в чёрном платье, с тихим голосом. Это была мать Александра Романовича — Надежда Васильевна.

На веранде стоял топчан, на котором лежал 35-летний полный загоре

й мужчина, совсем не похожий на тяжелобольного. Говорил он немного глухим голосом. Большой открытый лоб обрамляли тёмные волосы. А через очки на меня смотрели чёрные, очень внимательные глаза.

Я принесла каталог и предложила Александру Романовичу выбрать необходимые ему книги. После этого я стала часто заходить к нему. Иногда я заставала у него посетителей. Это были либо его новые знакомые, либо люди, обращавшиеся к нему за юридической помощью.

Александр Романович умел расположить к себе людей. К тому лее, он был хорошим рассказчиком, и между нами очень быстро сложились добрые отношения. Я с большим удовольствием слушала его воспоминания о Франции и Италии, где он успел побывать до болезни. Рассказывал он и о своей молодости в Смоленске.

Кто-то из новых знакомых помог устроить Александра Романовича в больницу Красного Креста. Друзья, которых он быстро нашёл, навещая его, приносили ему огрызки карандашей, листки бумаги, старые конторские книги. По тем временам это было подарком. Несмотря на тяжёлое течение болезни — у Александра Романовича признали туберкулёз позвоночника, — он писал много стихов. Некоторые из них были посвящены нянечкам.

Многие считали, что Александр Романович оптимист. Но то, что он продолжал писать даже закованный в гипс, говорило не столько об оптимизме, сколько о неистребимом желании писать. Это была его жизнь, её смысл и способ существования.

О том, что и у него были минуты душевной слабости и, возможно уныния, говорит его единственное сохранившееся стихотворение. Несколько лет спустя он положил его на музыку, превратив в романс. Стихотворение очень ёмко и образно отражает душевное состояние тяжело и, может быть, далее безнадёжно больного человека.

Звезда мерцает за окном

Туманно, холодно, темно.

И дремлет тишина кругом

Не жить, иль жить, мне всё равно...

Устал от муки ожиданья,

Устал гоняться за мечтой.

Устал от счастья и страданья,

Устал я быть самим собой.

Уснуть и спать не пробуждаясь,

Чтоб о самом себе забыть,

И в сон последний погружаясь,

Не знать, не чувствовать, не быть...

В связи с революционными передрягами приходилось где-то искать работу. И наша семья на несколько месяцев покинула Ялту. Когда мы вернулись, Надежды Васильевны уже не было в живых, а Александр Романович находился в Земском покое. Его запущенная болезнь протекала так тяжело, что далее врачи не надеялись на благоприятный исход. У него отнялись ноги. Его близкий друг Коля Высоцкий, приехавший из Смоленска навестить его даже думал, что они видятся в последний раз. Но молодой организм и, возможно, оптимизм победили. Когда мы вернулись в Ялту Александр Романович шёл на поправку. Он сообщил мне, что ему сделали ортопедический корсет, и он сможет вставать. Это радостное событие мы встретили вместе. Я была первой, кто начал учить его ходить.

И вновь жизненные обстоятельства заставили нашу семью искать средства к существованию. Мы уехали под Севастополь, а оттуда перебрались в Симферополь. Там я встретила старого друга и вышла за него замуж Потом, овдовев, вернулась вместе с родителями в Ялту. К тому времени Александр Романович настолько поправился, что смог работать. Он устроился воспитателем в детский дом под Ялтой.

Как-то Лёва навестил Александра Романовича, а когда пришёл домой заявил, что ему надо помочь устроиться на другую работу в Ялте.

Он будет жить у нас, а на работу я устрою его к себе в милицию, — сказал брат.

Несмотря на молодость — моему брату в то время было 20 или 21 год — он работал начальником милиции. А я вела дактилоскопическую картотек

Весь вопрос был в том, как доставить Александра Романовича в Ялту. На извозчика у нас не было денег. А пройти предстояло несколько километров.

И вот в один из выходных дней, под вечер, я пришла к Александру Романовичу. Так как он был единственный мужчина-воспитатель, то жил один в огромной комнате. Устроившись на одной из пустующих кроватей, я осталась ночевать. А утром, как только взошло солнце, мы тихо вышли из калитки и отправились в путь. Вещи несла я, так как багаж Александра Романовича был невелик.

По дороге мы несколько раз останавливались. Мой спутник ложился на траву и отдыхал, потом мы двигались дальше. Путь был долгим и трудным, но Александр Романович не жаловался.

Дома нас уже поджидали родные. Александра Романовича мы приняли в свою семью, отдав ему одну из комнат. Уже через несколько дней Лёва устроил его на должность инспектора уголовного розыска.

В уголовном розыске не было фототеки для учёта преступников. Под руководством Александра Романовича организовали фотолабораторию, а сам он, по совместительству, стал ещё и фотографом. Я помогала ему проявлять и печатать снимки.

В уголовном розыске Александр Романович проработал очень недолго. Он вынужден был оттуда уйти из-за трудной психологической обстановки. Один из сотрудников, Дэламур, бывший матрос, был ярым противником интеллигенции. Александра Романовича он тоже невзлюбил и иногда, не стесняясь его присутствия, рассказывал с восторгом о том времени, когда он, таких, как Александр Романович, ставил “к стеночке”. Сам же он был похож на разбойника с большой дороги. На боку у него висела большая деревянная кобура с наганом, и ожидать от него можно было чего угодно. По счастью, Александру Романовичу удалось устроиться в городскую библиотеку.

Хотя мы втроём работали — мой отец в это время был в Севастополе — жить было очень трудно. По воскресеньям был выходной только у Александра Романовича, Лёва работал без выходных, а мы с мамой уходили в лес за дровами. Случалось, что у нас отнимали наши дрова и топоры без всяких объяснений.

В 1922 году, перед Рождественским постом, мы с Александром Романовичем венчались. Венчание было очень скромным. В церкви не было никого постороннего. Присутствовали моя мама, Лёва и, в качестве шафера, его друг. И жених, и невеста были в своих будничных платьях, так как ничего другого у них не было...

Свадьба была очень бедная, но весёлая. Александр Романович с большим юмором рассказывал о нашем венчании, о том; как он спешил первым встать на платок, чтобы быть главой дома. Вспоминал примету со свечой: у кого после венчания свеча окажется длиннее, тот дольше проживёт. Зная это, мой молодой супруг собирал оплавившийся воск и прилеплял его снизу свечи. В эти приметы никто не верил, как и сам Александр Романович и все смеялись.

22 мая 1922 года мы регистрировались в загсе.

Александра Романовича работа в библиотеке чем-то не устраивала, и он решил попытать счастья в Харькове. Он пошёл на пристань, чтобы узнать расписание пароходов, и случайно встретил старую смоленскую знакомую, которую знал ещё девочкой. Нина Яковлевна Филиппова первой узнала Александра Романовича и остановила его. Она жила со своей семьёй в Москве. Муж рассказал ей о себе и о своих планах. Нина Яковлевна предложила ему вместо Харькова поехать к ним в Мостсву, пообещав отдать нам одну из своих комнат и помочь устроиться на работу. Александр Романович принял её предложение и уже через несколько дней уехал их Ялты Я же пока оста лась с мамой и Лёвой.

Когда я приехала в Москву, Александр Романович уже работал юрисконсультом в Наркомпочтеле. Все было бы хорошо, но семья Филипповых собиралась уезжать, — мула Нины Яковлевны переводили в Ленинград. Какое-то время их комнаты пустовали. Потом в них въехали два сотрудника НКВД. Один был женат и никаких претензий к нам не предъявлял Зато второй буквально терроризировал меня. Он не разрешал мне пользоваться кухней, придирался ко всяким мелочам. В конце концов он заявил чтобы мы убирались из квартиры. Иначе, дескать, он скажет гуда надо, что у него конспиративная квартира, а мы срываем ему явки. Все его претензии относились только ко мне, и за время нашей с ним “войны” Александр Романович ни разу не попытался поговорить с соседом по-мужски и заступиться за меня. Над Александром Романовичем “висело” его социальное положение

он был сыном священника, что являлось почти клеймом.

Через нового знакомого политработника, с которым Александр Романович занимался политграмотой, нам удалось найти комнату. Правда она была в ужасном состоянии, но я готова была переехать худа угодно лишь бы избавиться от соседа. Здесь 15-го марта 1924 года у меня родилась дочь Людмила.

Александр Романович перешел работать плановиком. Ему поставили телефон. Издали его небольшую книжицу “Спутник письмоносца”. Приблизительно в это же время им был написан первый фантастический рассказ “Голова профессора Доуэля”, который печатался с продолжениями в газете “Гудок” и имел у читателей большой успех. Позже этот рассказ печатался в журнале “Вокруг света”, а затем был переработан в роман и вышел отдельной книгой.

Мы купили старую пишущую машину “Ремингтон”. Александр Романович научил меня печатать, и с тех пор я стала его постоянной машинисткой.

Наша жизнь понемно1у налаживалась. Мы чаще стали посещать театры и музеи. Александр Романович оказался хорошим экскурсоводом. Он рассказывал мне не только о самих картинах, но и о художниках, писавших их.

В те годы муж уже сотрудничал в журналах “Вокруг света” и “Всемирный следопыт”.

В Москве мы прожили до декабря 1928 года.За эти несколько лет Александром Романовичем были написаны следующие произведения: “Голова профессора Доуэля”, роман “Остров погибших кораблей”, “Последний человек из Атлантиды”, “Человек Амфибия”, “Борьба в эфире”, сборник рассказов, которые кроме того печатались в журналах “Всемирный следопыт”, “Мир приключений” и “Вокруг света”. Потом они выходили отдельными книгами. Писал Александр Романович не только под своей фамилией, но и под псевдонимами — А.Ром и Арбел.

В декабре 1928 года мы обменяли свои две комнаты на четырехкомнатную квартиру в Ленинграде.

Александр Романович больше не служил и занимался только литературой, продолжая сотрудничать в московских издательствах. В это время вышли роман “Властелин мира”, “Подводные земледельцы”, “Чудесный глаз” и рассказы из серии “Изобретения профессора Вагнера”, а также “Гость из книжного шкафа”, “Хойги-Тойти” и “Человек, который не спит”.

1980 г.

https://docs.google.com/document/d/12qKvI...

http://blogtimki.blogspot.sg/2014/03/blog...

Первое книжное издание увидело свет в 1940 г., первое издание полностью законченного романа, содержащего уже два тома, вышло в 1945 году.

Представляется интересным сравнить два варианта романа – довоенный и полный вариант (в двух книгах), завершенный писателем в 1944 году.

Отдельно следует отметить, что роман, опубликованный в «Костре», является совершенно законченным произведением. Совпадая практически по всем сюжетным линиям с первой книгой знакомого нам романа, этот вариант, также содержит описание событий, которые нам известны из второй книги. В том месте, где заканчивается первая книга изданий 1945-го и последующих лет, в «Костре» имеется продолжение: главы «Последний лагерь» (о поисках экспедиции И. Л. Татаринова), «Прощальные письма» (последние письма капитана), «Доклад» (доклад Сани Григорьева в Географическом обществе в 1937 году), «Снова в Энске» (поездка Сани и Кати в Энск в 1939 году – фактически объединяет две поездки 1939 и 1944 гг., описанные во второй книге) и эпилог.

Таким образом, уже в 1940 году читатели знали, чем в итоге завершиться история. Экспедиция капитана Татаринова будет найдена еще в 1936 году (а не в 1942-м), потому что никто не помешал Сане организовать поиски. Доклад в Географическом обществе будет прочитан в 1937 году (а не в 1944-м). Мы прощаемся с нашими героями в Энске в 1939 году (дату можно определить по упоминанию о Всесоюзной сельскохозяйственной выставке). Получается, что читая сейчас журнальный вариант романа, мы попадаем в новый, альтернативный мир, в котором Саня Григорьев опередил своего «двойника» из нашей версии романа на 6 лет, где нет войны, где все остаются живы. Это очень оптимистичный вариант.

Следует учесть, что по завершении публикации первого варианта романа В. Каверин намеревался сразу же приступить к написанию второй книги, где главное внимание уделялось бы арктическим приключениям, но начавшаяся война помешала тогда в осуществлении этих планов.

Вот что писал В. Каверин: «Я писал роман около пяти лет. Когда первый том был закончен, началась война, и лишь в начале сорок четвёртого года мне удалось вернуться к своей работе. Летом 1941 года я усиленно работал над вторым томом, в котором мне хотелось широко использовать историю знаменитого лётчика Леваневского. План был уже окончательно обдуман, материалы изучены, первые главы написаны. Известный учёный-полярник Визе одобрил содержание будущих «арктических» глав и рассказал мне много интересного о работе поисковых партий. Но началась война, и мне пришлось надолго оставить самую мысль об окончании романа. Я писал фронтовые корреспонденции, военные очерки, рассказы. Однако, должно быть, надежда на возвращение к «Двум капитанам» не совсем покинула меня, иначе я не обратился бы к редактору «Известий» с просьбой отправить меня на Северный флот. Именно там, среди лётчиков и подводников Северного флота, я понял, в каком направлении нужно работать над вторым томом романа. Я понял, что облик героев моей книги будет расплывчат, неясен, если я не расскажу о том, как они вместе со всем советским народом перенесли тяжёлые испытания войны и победили».

Остановимся подробнее на различиях в вариантах романа.

1. Особенности журнального варианта

Даже беглое знакомство с вариантом «Костра» позволяет убедиться, что роман печатался одновременно с его написанием. Отсюда и неточности и нестыковки в главах по мере публикации, а также изменение вариантов написания имен и названий.

В частности, это произошло с разбивкой романа по частям. При начале публикации в № 8 в 1938 г. нет указания на части, есть только номера глав. Так продолжается до 32-й главы. После этого с главы «Четыре года» начинается вторая часть, так и озаглавленная «Часть вторая». Названия в нее в журнале нет. Нетрудно убедиться, что в современном варианте романа этой главой начинается уже третья часть «Старые письма». Таким образом, фактически в так и не указанной «первой части» журнальной публикации объединены первая и вторая части романа. Еще интереснее со следующей частью, которая становится не третьей, как это следовало ожидать читателям «Костра», а четвертой. У нее уже появляется название. Такое же, как и в современном варианте – «Север». Аналогично с пятой частью – «Два сердца».

Получается, что во время публикации было принято решение разбить первую часть на две и перенумеровать остальные части.

Однако, похоже, что с публикацией четвертой и пятой частей не все обстояло так просто. В шестом номере в 1939 году, по завершении публикации второй части, редакция опубликовала такой анонс: «Ребята! В этом номере мы закончили печатанием третью часть романа В. Каверина «Два капитана». Осталась последняя, четвертая часть, которую вы прочтете в следующих номерах. Но уже сейчас, прочитав большую часть романа, вы можете судить, интересен ли он. Сейчас уже ясны характеры героев и их отношения друг к другу, сейчас уже можно догадываться о их дальнейшей судьбе. Напишите нам свое мнение о прочитанных главах».

Очень интересно! Ведь четвертая часть (№№ 9–12, 1939) не стала последней, завершающая пятая часть была опубликована в 1940 году (№№ 2—4).

Еще один интересный факт. Несмотря на то, что в журнале указано, что печатается сокращенный вариант, сравнение вариантов показывает, что практически никакого сокращения нет. Текст обоих вариантов на протяжении большего части текста совпадает дословно, за исключением особенностей довоенной орфографии. Более того, в журнальном варианте имеются эпизоды, не попавшие в окончательный вариант романа. Исключение составляют четыре последних главы. Впрочем, это вполне объяснимо – именно они были переписаны заново.

Вот как изменились эти главы. Глава 13 пятой части журнального издания «Последний лагерь» стала главой 1 части 10 второй книги «Разгадка». Глава 14 пятой части журнального издания «Прощальные письма» стала главой 4 части 10. Глава 15 пятой части журнального издания «Доклад» – главой 8 части 10. И, наконец, события главы 16 «Снова в Энске» пятой части журнального издания частично были описаны в главе 1 части 7 «Пять лет» и главе 10 части 10 «Последняя».

Особенностями журнальной публикации можно объяснить и имеющие место ошибки в нумерации глав. Так мы имеем две двенадцатых главы во второй части (по одной двенадцатой главе в дух разных номерах), а также отсутствие главы под № 13 в четвертой части.

Еще одно упущение – в главе «Прощальные письма» пронумеровав первое письмо, издатели оставили без номеров остальные письма.

В журнальном варианте мы можем наблюдать изменение названия города (сначала Н-ск, а затем Энск), имен героев (сначала Кирэн, а затем Кирен) и отдельных слов (например, сначала «попиндикулярны», а затем «попендикулярны»).

2. О ноже

В отличие от известного нам варианта романа, в «Костре» главный герой теряет у трупа сторожа не монтерский, а перочинный нож («Во-вторых, пропал перочинный нож» – глава 2). Впрочем, уже в следующей главе этот нож становится монтерским («Не он, а я потерял этот нож — старый монтерский нож с деревянной ручкой»).

Но в главе «Первое свидание. Первая бессонница» нож опять оказывается перочинным: «Так было, когда восьмилетним мальчиком я потерял перочинный нож возле убитого сторожа на понтонном мосту».

3. О времени написания воспоминаний

Первоначально в главе 3 было «Теперь, вспоминая об этом через 25 лет, я начинаю думать, что моему рассказу все равно не поверили бы чиновники, сидевшие в Н-ском присутствии за высокими барьерами в полутемных залах», стало «Теперь, вспоминая об этом, я начинаю думать, что моему рассказу все равно не поверили бы чиновники, сидевшие в энском присутствии за высокими барьерами в полутемных залах».

Разумеется 25 лет это не точный срок, в 1938 году – во время публикации этой главы 25 лет от описываемых событий еще не прошло.

4. О путешествиях Сани Григорьева

В 5 главе в журнальном варианте герой вспоминает: «Я был на Алдане, летал над Беринговым морем. Из Фербенкса я вернулся в Москву через Гаваи и Японию. Я изучал побережье между Леной и Енисеем, пересек на оленях Таймырский полуостров». В новом варианте романа у героя другие маршруты: «Я летал над Беринговым, над Баренцевым морями. Я был в Испании. Я изучал побережье между Леной и Енисеем».

5. Родственная услуга

А вот это одно из самых интересных различий в изданиях.

В 10 главе журнального издания тетя Даша читает письмо капитана Татаринова: «Вот как дорого нам обошлась эта родственная услуга». Внимание: «родственная»! Разумеется, в новом варианте романа слова «родственная» нет. Это слово сразу убивает всю интригу и делает невозможным вариант с фон-Вышимирским. Вероятно, впоследствии, когда необходимо было усложнить сюжет и ввести в действие фон-Вышимирского, Каверин понял, что слово «родственная» в письме явно лишнее. В результате этого, когда то же самое письмо цитируется в «Костре» в главах «Старые письма» и «Клевета» слово «родственная» их текста исчезает.

6. Как зовут Тимошкина

Интересные метаморфозы произошли Тимошкиным (он же Гаер Кулий). Первоначально, в журнальном варианте его звали Иван Петрович. Впоследствии в новом варианте романа он становится Петром Иванычем. Почему – непонятно.

Еще одна деталь, связанная с Гаером Кулием – его бегство, описанное в 13 главе: «Мешок на плечо — и на десять лет этот человек исчез из моей жизни». В новом варианте стало «Мешок на плечо — и на много лет этот человек исчез из моей жизни».

7. «Бороться и итти»

Легендарные строки Альфреда Теннисона: «To strive, to seek, to find and not yield» в журнальном варианте имеют два варианта перевода.

В 14 главе герои дают клятву с классическими «Бороться и искать, найти и не сдаваться». Однако в названии следующей главы возникает альтернативный вариант: «Бороться и итти, найти и не сдаваться». Именно эти слова говорит в отчаянии Петька Саньке, бросив шапку на снег. Точно такие слова в клятве вспоминает Санька в главе «Серебряный полтинник». Но затем дважды в тексте – после встречи Саньки и Петьки в Москве и в эпилоге снова: «Бороться и искать, найти и не сдаваться».

8. О распределителе Наробраза

Этого описания распределителя из журнального варианта в последующих изданиях нет. «Случалось ли вам когда-нибудь видеть в Эрмитаже «Разбойничий лагерь» Сальватора Розы? Перенесите нищих и разбойников с этой картины в бывшую мастерскую живописи и ваяния у Никитских ворот, и распределитель Наробраза, как живой, предстанет перед вами».

9. Лядов и Алябьев

В журнальном варианте в главе «Николай Антоныч» протестуют «против реального училища Алябьева». В новом варианте – училище Лядова.

10. Ковычка и Кавычка

В журнальном варианте Кавычку называют Ковычкой.

11. Катька и Катя

Интересная деталь. Практически везде в первых частях романа в «Костре» Саня называет Катю Катькой. Катей – очень редко. В новом варианте романа кое-где «Катька» осталась, но в большинстве мест она упоминается уже как «Катя».

12. Где училась Марья Васильевна

В 25 главе журнального варианта «Татариновы» о Марье Васильевне: «Она училась в медицинском институте». Впоследствии это было чуть изменено: «Она училась на медицинском факультете».

13. О болезнях

Как известно из романа, сразу после испанки Саня заболел менингитом. В журнальном варианте дело обстояло гораздо драматичней; да и сама глава называлась «Три болезни»: «Вы думаете, может быть, что, однажды очнувшись, я стал поправляться? Ничуть не бывало. Едва оправившись от испанки, я заболел плевритом — и не каким-нибудь, а гнойным и двусторонним. И снова Иван Иваныч не согласился с тем, что моя карта бита. При температуре сорок один, при пульсе, падавшем каждую минуту, я был посажен в горячую ванну, и, к удивлению всех больных, не умер. Исколотый и изрезанный, я очнулся через полтора месяца, как раз в ту минуту, когда меня кормили молочной кашей, снова узнал Ивана Иваныча, улыбнулся ему и к вечеру опять потерял сознание.

Чем я захворал на этот раз, этого, кажется, не мог определить и сам Иван Иваныч. Знаю только, что он часами сидел у моей постели, изучая странные движения, которые я делал глазами и руками. Это была, кажется, какая-то редкая форма менингита — страшной болезни, от которой поправляются очень редко. Как видите, я не умер. Напротив, в конце концов я снова пришел в себя и, хотя долго еще лежал с закатанными к небу глазами, однако был уже вне опасности».

14. Новая встреча с доктором

Детали и даты, которые были в журнальном варианте, в книжном убираются. Было: «Удивительно, как мало переменился он за эти четыре года», стало: «Удивительно, как мало переменился он за эти годы». Было: «В 1914 году, как член партии большевиков, он был сослан на каторгу, а потом на вечное поселение», стало: «Как член партии большевиков, он был сослан на каторгу, а потом на вечное поселение».

15. Оценки

«Посы» – «посредственно» журнального варианта становятся «неудами» в книжном.

16. Куда уезжает доктор

В журнальном варианте: «На Дальний Север, на Кольский полуостров». В книжном: «На Крайний Север, за Полярный круг».

Везде, где в журнальном варианте упоминается Дальний Север, в книжном издании – Крайний Север.

17. Сколько лет было Кате в 1912?

Глава «Катькин отец» (журнальный вариант): «Ей было четыре года, но она ясно помнит этот день, когда уезжал отец». Глава «Катин отец» (книжный вариант): «Ей было три года, но она ясно помнит тот день, когда уезжал отец».

18. Через сколько лет Санька встретился с Гаером Кулием?

Глава «Заметки на полях. Валькины грызуны. Старый знакомый» (журнальный вариант): «С минуту я сомневался — ведь я его больше десяти лет не видел». Десять лет – этот срок полностью совпадает с тем, что было указано ранее в 13 главе.

А теперь книжный вариант: «С минуту я сомневался — ведь я его больше восьми лет не видел».

Сколько прошло лет – 10 или 8? События в вариантах романа начинают расходиться по времени.

19. Сколько лет Сане Григорьевой

Опять про расхождения по времени.

Глава «Бал» (журнальный вариант):

«— Сколько ей лет?

— Пятнадцать».

Книжный вариант:

«— Сколько ей лет?

— Шестнадцать».

20. Сколько стоил билет до Энска?

В журнальном варианте (глава «Еду в Энск»): «У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно втрое». Книжный вариант: «У меня было только семнадцать рублей, а билет стоил ровно вдвое».

21. Где Саня?

Училась ли Саня Григорьева в школе, когда ее брат приехал в Энск? Загадка. В журнальном варианте мы имеем: «Саня давно уже была в школе». В книжном: «Саня давно уже была на уроке у своего художника». И дальше, в «Костре»: «Она в третьем часу придет. У нее сегодня шесть уроков». В книге просто: «Она в третьем часу придет».

22. Профессор-зоолог

В журнальном варианте в главе «Валька»: «Это был известный профессор-зоолог М.» (он же упоминается затем в главе «Три года»). В книжном варианте: «Это был известный профессор Р.».

23. Квартира или кабинет?

Что же все-таки располагалось на первом этаже школы? Журнальный вариант (глава «Старый друг»): «На площадке первого этажа, у квартиры Кораблева, стояла женщина в черной шубке, с беличьим воротником». Книжный вариант: «На площадке первого этажа, у географического кабинета, стояла женщина в шубке с беличьим воротником».

24. Сколько теток?

Глава «Все могло быть иначе» (журнальный вариант): «Она зачем-то рассказала, что у нее там живут две тетки, которые не верят в бога и очень гордятся этим, и что одна из них окончила философский факультет в Гейдельберге». В книжном варианте: «три тетки».

25. Кто у Гоголя небокоптитель?

Журнальный вариант (глава «Марья Васильевна»): «Я отвечал, что у Гоголя все герои — небокоптители, кроме типа художника из рассказа «Портрет», который все-таки кое-что сделал согласно своим идеям». Книжный вариант: «Я отвечал, что у Гоголя все герои — небокоптители, кроме типа Тараса Бульбы, который все-таки кое-что сделал согласно своим идеям».

26. Лето 1928 или лето 1929?

В каком же году Саня поступил в летную школу? Когда ему исполнилось 19 лет: в 1928 (как в книге) или в 1929 (как в «Костре»)? Журнальный вариант (глава «Летная школа»): «Лето 1929 года». Книжный вариант: «Лето 1928 года».

Когда кончились теоретические занятия можно не сомневаться – в обоих вариантах: «Так проходил этот год — трудный, но прекрасный год в Ленинграде», «Прошел месяц, другой, третий. Мы кончили теоретические занятия и окончательно перебрались на Корпусный аэродром. Это был «большой день» на аэродроме — 25 сентября 1930 года».

27. Видел ли Санька профессоров?

В журнальном варианте, описывая свадьбу сестры, Саня утверждает, что «по правде говоря, я впервые в жизни видел настоящего профессора». Конечно, это не так. Он же видел в зоопарке «известного профессора-зоолога М.». Санькина забывчивость исправлена в книжном варианте: «Однажды я уже видел настоящего профессора в Зоопарке».

28. Кто переводит на Север?

В августе 1933 года Саня едет в Москву. В журнальном варианте: «Во-первых, я должен был заехать в Осоавиахим и поговорить о моем переводе на Север, во-вторых, мне хотелось повидать Валю Жукова и Кораблева». Книжный вариант: «Во-первых, я должен был заехать в Главсевморпуть и поговорить о моем переводе на Север; во-вторых, мне хотелось повидать Валю Жукова и Кораблева».

Осоавиахим или Главсевморпуть? В «Костре»: «Меня очень вежливо приняли в Осоавиахиме, потом в Управлении Гражданского Воздушного Флота». В последующих изданиях: «Меня очень вежливо приняли в Главсевморпути, потом в Управлении Гражданского воздушного флота».

30. Сколько лет Саня не общался с Катей?

Журнальный вариант: «Конечно, я совершенно не собирался звонить Кате, тем более, что за эти два года я только однажды получил от нее привет — через Саню, — и все было давно кончено и забыто». Книжный вариант: «Конечно, я совершенно не собирался звонить Кате, тем более что за эти годы я только однажды получил от нее привет — через Саню — и все было давно кончено и забыто».

31. Сальские степи или Крайний Север?

Где же был Валя Жуков в августе 1933 году? Журнальный вариант: «Мне вежливо сообщили — из лаборатории профессора М., что ассистент Жуков находится в Сальских степях и едва ли вернется в Москву раньше, чем через полгода». Книжный вариант: «Мне вежливо сообщили, что ассистент Жуков находится на Крайнем Севере и едва ли вернется в Москву раньше чем через полгода». Возможно, что встреча на Севере Григорьева и Жукова первоначально автором и не планировалась.

32. Где этот дом?

Журнальный вариант (глава «У доктора в Заполярье»): ««77»… Не трудно было найти этот дом, потому что вся улица состояла только из одного дома, а все остальные существовали только в воображении строителей Заполярья». В книжном варианте 77 отсутствует. Откуда взялся этот номер дома? Доктор дал адрес «Заполярье, улица Кирова, 24». Нигде большее 77-й номер дома в тексте романа не упоминается.

33. Дневники Альбанова

В отличие от книжных изданий, в журнальной публикации главы «Читаю дневники» содержится примечание с указанием на первоисточник: «В этой главе использованы опубликованные в 1914 году дневники штурмана В. И. Альбанова, участника экспедиции лейтенанта Брусилова на шхуне „Св. Анна”, вышедшей из Петербурга летом 1912 года с целью пройти во Владивосток и пропавшей без вести в Большом Полярном Бассейне».

34. Кто такой Иван Ильич?

В журнальном варианте в дневниках Климова/Альбанова появляется неизвестный персонаж: «У меня не выходит из головы Иван Ильич — в ту минуту, когда, провожая нас, он говорил прощальную речь и вдруг замолчал, сжав зубы и осмотревшись с какой-то беспомощной улыбкой», «Самую тяжелую форму цынги я наблюдал у Ивана Ильича, который болел ею почти полгода и лишь нечеловеческим усилием воли заставил себя выздороветь, то-есть просто не позволил себе умереть», «Снова думал об Иване Ильиче».

Разумеется, Татаринова звали Иван Львович. В книжном издании указаны именно это имя и отчество. Откуда же в «Костре» взялся Иван Ильич? Невнимательность автора? Ошибка при публикации? Или какая-то другая, неизвестная причина? Непонятно…

35. Различия в датах и координатах в дневниковых записях

Журнальный вариант: «Мне кажется, последнее время он был немного помешан на этой земле. Мы видели ее в августе 1913 года».

Книжный вариант: «Мне кажется, последнее время он был немного помешан на этой земле. Мы видели ее в апреле 1913 года».

Журнальный вариант: «На ESO море до самого горизонта свободно от льда», книжный вариант: «На OSO море до самого горизонта свободно ото льда».

Журнальный вариант: «Впереди, на ENE, кажется, совсем недалеко, виден за сплошным льдом скалистый остров», книжный вариант: «Впереди, на ONO, кажется, совсем недалеко, виден за сплошным льдом скалистый остров».

36. Когда был расшифрован дневник Климова?

В журнальном варианте содержится очевидная ошибка: «Поздней ночью в марте 1933 года я переписал последнюю страницу этого дневника, последнюю, которую мне удалось разобрать». В марте 1933 года Григорьев был еще в Балашовской школе. Без сомнения, правильный вариант в книжном издании: «в марте 1935 года».

По этой же причине не убедительны журнальные: «Скоро двадцать лет, как была высказана «детская», «безрассудная» мысль покинуть корабль и итти на землю «Св. Марии»». Книжный вариант соответствует 1935 году: «Минуло двадцать лет, как была высказана «детская», «безрассудная» мысль покинуть корабль и идти на Землю Марии».

37. Павел Иваныч или Павел Петрович

В журнальном варианте лисью кухню в главе «Мы, кажется, встречались…» показывает Павел Иваныч, в книжном варианте – Павел Петрович.

38. Про Лури

В книжном варианте, описывая события, связанные с Ваноканом, Саня сначала постоянно называет своего бортмеханика по имени – Саша, а затем, только по фамилии. Похоже, что автор пришел к выводу, что два Саши сразу – это слишком много, и при дальнейшей публикации глав, а также в книжном варианте все те же события описываются с упоминанием только фамилии бортмеханика – Лури.

39. Шестилетний ненец

В 15 главе «Старый латунный багор» журнального издания очевидная опечатка. Шестидесятилетний ненец в «Костре» стал шестилетним.

40. Про меланхолическое настроение

В первой главе пятой части есть один забавный момент. В классическом книжном варианте: «В гостиницах у меня всегда становится меланхолическое настроение». В журнальном было гораздо интереснее: «В гостиницах меня всегда тянет выпить, и становится меланхолическое настроение». Увы, вариант с выпивкой в гостиницах не прошел проверку временем.

41. ЦО «Правда»

Практически везде (за редким исключением) автор называет центральный орган печати полным названием с аббревиатурой ЦО «Правда» – так, как это было принято в то время. В книжном издании осталась просто «Правда».

42. 1913?

В журнальном варианте главы «Читаю статью «Об одной забытой экспедиции»» явная ошибка: «Он вышел осенью 1913 года на шхуне «Св. Мария», с целью пройти северным морским путем, то есть тем самым Главсевморпутем, в управлении которого мы находимся». Что это: опечатка, последствия правки или ошибка автора – непонятно. Разумеется, речь может идти только об осени 1912 года, как это указано в книжном издании.

43. Встреча с Ч.

Детали встречи Сани в Москве с легендарным летчиком Ч. в журнальном и книжном вариантах разнятся. По «Костру» «он в восемь часов приедет с аэродрома», в книге: «в десять». От «Правды» до квартиры Ч. «по меньшей мере четыре километра» (в «Костре») и «по меньшей мере шесть километров» в книге.

44. «Фром»?

В 14 главе пятой части «Прощальные письма» журнального варианта очевидная опечатка: «параллельно движению нансеновского «Фрома»». В книжном издании правильный вариант «Фрам».

45. Что было в Рапорте

Имеются существенные различия в Рапорте капитана Татаринова в журнальном и книжном вариантах. В «Костре»: «В широте 80° обнаружен широкий пролив или залив, идущий от пункта под литерой «С» в нордовом направлении. Начиная от пункта под литерой «Ф», берег круто поворачивает в вест-зюйд-вестовом направлении». В книге: «В широте 80° обнаружен широкий пролив или залив, идущий от пункта под литерой С в OSO направлении. Начиная от пункта под литерой Ф берег круто поворачивает в зюйд-зюйд-вестовом направлении».

46. Кончилась полярная жизнь

Любопытная деталь из альтернативной журнальной концовки романа. Саня Григорьев прощается с Севером: «В 1937 году я поступил в Академию военно-воздушного флота и с тех пор Север и все, что с детских лет было связано с ним, отодвинулось и стало воспоминанием. Моя полярная жизнь кончилась, и, вопреки утверждению Пири, что, однажды заглянув в Арктику, вы будете стремиться туда до гроба, на Север я едва ли вернусь. Другие дела, другие мысли, другая жизнь».

47. Дата смерти И. Л Татаринова

В эпилоге в «Костре» надпись на памятнике: «Здесь покоится тело капитана Татаринова, совершившего одно из самых отважных путешествий и погибшего на обратном пути с открытой им Северной Земли в мае 1915 года». Почему май? В главе «Прощальные письма» последний рапорт капитана Татаринова был написан 18 июня 1915 года. Поэтому единственно правильной датой является дата в книжном варианте: «июнь 1915 года».

Об иллюстрациях

Первым иллюстратором «Двух капитанов» стал Иван Харкевич. Именно с его рисунками печатался роман в «Костре» на протяжении двух лет. Исключение составляют номера 9 и 10 в 1939 году. В этих двух номерах рисунки Иосифа Еца. А дальше, с № 11-12 продолжилась публикация с рисунками И. Харкевича. Чем была вызвана эта временная замена художника – непонятно. Следует отметить, что Иосиф Ец иллюстрировал другие произведения Каверина, но его рисунки к первым главам четвертой части совсем не соответствуют стилистике рисунков Харкевича. Саню, Петьку и Ивана Ивановича читатели привыкли видеть другими.

Всего в журнале 89 иллюстраций: 82 – И. Харкевича и 7 – И. Еца.

Особенный интерес представляет заглавная иллюстрация, публиковавшаяся в каждом номере. Внимательно изучив этот рисунок, нетрудно убедиться, что изображенного на ней эпизода в романе нет. Самолет, пролетающий над затертым льдами кораблем. Что это? Фантазия художника, или же «тех. задание» автора – ведь роман в 1938 году еще не был дописан? Можно только гадать. Возможно даже, что автор в дальнейшем планировал рассказать читателям о том, как была найдена шхуна «Святая Мария». Почему бы и нет?

Рисунки Ивана Харкевича (№№ 8—12, 1938; №№ 1, 2, 4—6, 1939)

https://kid-book-museum.livejournal.com/1...

Приглашаем посетить один из самых музыкальных и поэтических городов Беларуси – сердце «Славянского базара» – древний Витебск «образца» 1987 года, и пройтись по его старинным улочкам, где в разное время прогуливались А.Пушкин, Н.Гоголь, И.Бунин, М.Шагал, К. Малевич, М. Добужинский, Л. Лисицкий...

(д/ф Віцебск. 1987, сцэн. Н. Громава, В. Басаў; рэж. В. Басаў; апер. І. Скарынаў) — см. комментарий

Смотрите фрагмент документального фильма «Витебск» из цикла «Города Советского Союза» об одном из древнейших городов Беларуси, отметившем свое 1000-летие в 1974 году (БТ, «Телефильм», 1987 год)

https://vk.com/belteleradiofond

Вначале он был оплотом ортодоксального иудаизма, затем хасидизма ХАБАД, а после – центром сионистов из «Ховевей Цион» и социалистов из Бунда. Много замечательных имен связано с Витебском, но больше всего — имя Марка Шагала. О Витебске писали Бунин, Шкловский, Эйзенштейн, Паустовский...

Литературные портреты города есть в прозе Ф. Булгарина, И. Лажечникова, И. Бунина, С.Ан-ского, В. Шкловского, С. Эйзенштейна, К. Паустовского, С. Маршака...

Согласно одной версии, живописец А. В. Куприн*, побывавший в Витебске на 1-й выставке местных и московских художников в 1919 г; (Источник: Энциклопедия русского авангарда http://rusavangard.ru/online/biographies/...) назвал город "белорусским Толедо". По другой версии, знаменитый И. Е. Репин назвал город "российским Толедо", и есть в этом талантливом сравнении художественная убедительность: облик Витебска, как и облик прославленного Эль Греко испанского города, впечатлял прихотливыми силуэтами церквей, костелов, синагог, колоколен, вырезными зазубринами увенчивавших холмы высокого берега Двины.

_

*Куприн Александр Васильевич (1880-1960) — живописец, один из организаторов объединения «Бубновый Валет». С. М. Гершов ошибается, когда называет его в числе преподавателей Витебского художественного училища. Однако, по меньшей мере, одна картина художника находилась в собрании Музея современного искусства, который существовал при училище. Также две его картины экспонировались на Первой государственной выставке картин местных и московских художников, проходившей в Витебске в 1919 г. http://chagal-vitebsk.com/node/72

***

1925... "Весь Витебск на экране"

1925 кінахроніка "II сесія ЦВК у Віцебску" (апер. М. Лявонцьеў і Я. Глас)

1927 Кастусь Каліноўскі

Кастусь Каліноўскі — героіка-прыгодніцкі фільм рэжысёра Уладзіміра Гардзіна. Зняты на «Белдзяржкіно». Прэм'ера: 14 жніўня 1928 (Мінск), 4 снежня 1928 (Масква). 7 ч., 1978 м, 39 мин 34 сек

Жанр

нямое кіно

Рэжысёр

Уладзімір Расціслававіч Гардзін

Аўтар

сцэнарыя

Уладзімір Расціслававіч Гардзін

Аператар

Навум Рыгоравіч Аптэкман

Кінакампанія

Беларусьфільм.

Акцёры: Мікалай Сіманаў, Таццяна Булах-Гардзіна, Уладзімір Уладамірскі, Рыгор Ге, Фларыян Ждановіч, Мікалай Камісараў, Барыс Ліванаў, Соф'я Магарыл, Генадзь Мічурын, Барыс Платонаў, Валерый Плотнікаў, Павел Самойлаў, А. Церах, Аляксей Феона, Канстанцін Хахлоў, Кандрат Якаўлеў.

1929 Хамелеон

«Хамелеон», СССР, БЕЛГОСКИНО, 1930, ч/б, 7 ч., 2000 м

Сатирическая комедия.

О нэпмане, пытающемся приспособиться к условиям новой действительности. Копия фильма в ГФФ не хранится.

В ролях: Даниил Введенский, Василий Макаров, Петр Галаджев, А. Садовский, Ф. Гурок.

Режиссер: Александр Левшин.

Авторы сценария: Александр Левшин, А. Муромский, Елизавета Кольцова.

Оператор: Самуил Файнман.

Художник-постановщик: Борис Альмендинген.

1935 ИНЖЕНЕР ГОФ (1935) другое название — Земля впереди, ч/б, звук, 7 ч., 2000 м

Окрестности Витебска

Режиссеры

Рашель Мильман-Кример, Борис Шпис

Сценарист

Мануэль Большинцов

Оператор

Евгений Михайлов (V)

Композитор

Иван Дзержинский

Художники

Исаак Махлис, Виктор Савостин

Жанр драма

Кинокомпания

Белгоскино

Анатолий Кузнецов

инженер Гоф — главная роль

Георгий Горбунов

Чернявский

Василий Меркурьев

Стась

Е. Чеснокова

Алёнка

Любовь Мозалевская

председатель колхоза

Степан Каюков

Олесь

муж председателя колхоза

Иван Назаров

дед Максим

Федор Чагин

дед Данила

Георгий Тейх

Семен Антонов

глухой старик

Владимир Сладкопевцев

горбун

Борис Лифанов

Зиновий Григорьевич

Социальная дpама о классовой боpьбе в белоpусской деpевне в Полесье. Пеpвая большая pабота в кино В.В. Меpкуpьева (Стась). Режиссер фильма в 1937 году был репрессирован. Фильм не сохранился.

1936 Днепр ў агні

Белгоскино, 1936-1937, звук, ч/б, 65 мин, 7 ч.. 1791 м

Драма

Режиссеры

Чеслав Сабинский, Сигизмунд Навроцкий

Сценаристы

Илларион Барашко, Григорий Кобец

Операторы

Андрей Булинский, Давид Шлюглейт

Композиторы

Виктор Витлин, Валерий Желобинский

Художник

Роберт Фэдор

Звукорежиссеры:

Николай Косарев, К. Познышев.

Актеры

Владимир Крылович

Никифор Чех — главная роль

Б. Томский

Коган, лесопромышленник

Александр Борисов

Пётр Белов, большевик

Александр Полибин

Шимон Перс

рабочий-вязчик

Михаил Шифман

Мойша, старый приказчик

В. Рубинова

Эстер

Производство

Белгоскино

Жанр

социальная драма

Дореволюционные годы. Плотовщики, угнетаемые лесопромышленником Коганом, решают объявить стачку.

Фильм не сохранился.

13 апреля 1937 года на экраны кинотеатров Москвы вышел белорусский историко-революционный фильм "Днепр в огне", снятый в Лоеве и Витебске. Фильм имел отличную по тем временам рекламу в газетах (в частности, в "Вечерней Москве").

По некоторым рекламным анонсам можно восстановить кадры запрещенного и не сохранившегося фильма, в том числе и те, которые были сняты в Витебске, на Западной Двине.

С. Мартинович

***

В окрестностях Витебска неоднократно снимали кинофильмы. Впервые об этом я услышал еще в начале 1960-х годов из рассказов моего школьного учителя физики Семена Станиславовича Руберта (1912-1993). Нелегко сложился его жизненный путь. До семи лет мальчик батрачил у кулака, затем попал в детскую коммуну, которая размещалась неподалеку от современного поселка Октябрьский Витебского района. С. Руберт закончил рабфак, потом пединститут. Участвовал в Великой Отечественной войне. После ее окончания работал учителем в Витебском районе и в Витебске. Вот именно Семен Станиславович однажды прямо на уроке рассказал нам, учащимся витебской СШ № 1, о том, как он, будучи воспитанником коммуны, снимался в массовке для кино. Когда это было, для какой картины, кто снимал, он, естественно, не помнил. В памяти только осталось то, что однажды в их коммуну приехали какие-то незнакомые мужчины с диковинными аппаратами. Сначала их построили, а затем приезжие попросили всех ребят пробежать гурьбой от одного места к другому. Притом обязательно надо было не смотреть ни на самих приезжих, ни их аппараты, а только себе под ноги...

Кто и какой именно кинофильм снимали тогда, установить и сейчас уже, наверное, невозможно. Но случай этот остался в моей памяти вместе с другими интересными рассказами Семена Станиславовича. А вот о двух других случаях, когда на территории Витебского района снимали кинофильмы, какие имено фильмы, кто их снимал и что вообще было с ними связано, расскажу.

В 1926 году была создана киностудии «Беларусьфильм». Ее дебют отметился только двумя небольшими кинокартинами. Но в следующем году было снято уже четыре киноленты. Одной из них являлась картина «Кастусь Калиновский». Снимал ее по собственному сценарию известный в то время режиссер и актер Владимир Гардин (1877-1965). Фильм, естественно, был еще немой и черно-белый. Его первый вариант состоял из семи частей (впоследствии создали еще два варианта, более коротких по метражу). Главную роль в картине доверили недавнему выпускнику Ленинградского института сценического искусства Николаю Симонову — в будущем народному артисту СССР, Герою Социалистического труда, трижды лауреату Сталинской премии. Одной из них Н. Симонов (1901-1973) был удостоен за роль Петра Первого в одноименном фильме, вошедшем в золотой фонд советской кинематографии. Кроме него в кинофильме «Кастусь Калиновский» были заняты и другие начинающие актеры, впоследствии ставшими хорошо известными. Это мхатовец, народный артист СССР Борис Ливанов (1904-1978), народный артист УССР Николай Комиссаров (1890-1957), актеры купаловского театра, народные артисты СССР Владимир Владимирский (1893-1971) и Борис Платонов (1903-1967), знаменитый белорусский актер и режиссер Флориан Жданович (1884-1937).

Принято считать, что съемки первого белорусского исторического фильма проходили под Минском. Однако недавно удалось установить, что неподалеку от столицы снимались только часть фильма. Другая снималась в окрестностях Витебска. Причем, с помощью витебских... музейщиков.

В первой половине июля 1927 года съемочная группа обратилась в Витебское отделение Белорусского государственного музея (так тогда назывался нынешний областной краеведческий музей) с просьбой выделить для съемок кинофильма «Кастусь Калиновский» некоторые экспонаты из фонда музея, а именно: ружья, сабли, пистолеты середины 19-го века. И, как следует из архивных документов, 20 единиц старого оружия действительно были выделены на временное пользование до 1 августа. Однако, в указанные сроки съемки не закончились. Более того, кинематографистам понадобились еще девять старинных ружей. Витебским музейщикам пришлось выручать киношников...

Никаких других подробностей того, как снимали этот фильм, пока найти, к сожалению, не удалось.

А вот история более поздняя. Как вспоминала дочь В. Э. Мейерхольда Ирина Всеволодовна (в будущем жена народного артиста СССР Василия Меркурьева), в 1934 году группа кинематографистов «Белкино» (так называли тогда «Беларусьфильм») снимала кинокартину «Земля впереди». Часть съемок проходила под Ленинградом, другая — под Витебском. Неподалеку от него, на мелиоративной станции, работа кипела в отсутствии В. Меркурьева, приглашенного на роль Стася: в Белоруссию он выехать не мог, так как Театр актерского мастерства, в котором он выступал, отправилась в гастрольную поездку на побережье Черного моря. И вот в один из дней, когда киношники уже потеряли всякую надежду на приезд актера, в доме, где жили кинематографисты, неожиданно открылась дверь и на пороге увидели улыбающегося Василия Васильевича. Он успел очень кстати. Съемки продолжились. «Во время съемок строптивая лощадь сбросила одного актера. Я (лошади были моей страстью) вскочила на нее и принялась успокаивать. Василий Васильевич сказал потом, что из-за этого случая он меня и полюбил. Так была решена его судьба», — вспоминала Ирина Всеволодовна. И еще ей запомнился состоявшийся тогда, летом, 1934 года, вкусный ужин, состоявшийся из сочинских гостинцев и белорусской картошки и яиц. Кстати, вскоре В. Меркурьев и И. Мейерхольд поженились. Они прожили долгую и счастливую жизнь.

А. Подлипский

(Было опубликовано в газете "Впрок-Витебск")

Новости Витебска

27.06.2014 в 16:51

Источники:

https://www.opentv.tv/shalom-tebe-moj-dre...

Инна Абрамова: в 1925 году вышел фильм "Весь Витебск на экране", а в 1927 г. снимался фильм "Кастусь Калиновский"

http://www.prok.by/News/We_filmed_the_movie

https://vkurier.by/129954

http://kino-teatr.ru/

Ост. фильмы: https://fantlab.ru/blogarticle51492

МАССОВЫЙ ПСИХОЗ

Вчера вечером в городе наблюдалось странное явление. В одиннадцать часов ночи, в продолжение пяти минут, у многих людей – число их пока не установлено, но, по имеющимся данным, оно превышает несколько тысяч человек – появилась навязчивая идея, вернее, навязчивый мотив известной песенки «Мой милый Августин». У отдельных лиц, страдающих нервным расстройством, подобные навязчивые идеи встречались и раньше. Необъяснимой особенностью настоящего случая является его массовый характер. Один из сотрудников нашей газеты сам оказался жертвой этого психоза. Вот как он описывает событие:

– Я сидел со своим приятелем, известным музыкальным критиком, в кафе. Критик, строгий ревнитель классической музыки, жаловался на падение музыкальных вкусов, на засорение музыкальных эстрад пошлыми джаз-бандами и фокстротами. С грустью говорил он о том, что все реже исполняют великих стариков: Бетховена, Моцарта, Баха. Я внимательно слушал его, кивая головой, – я сам поклонник классической музыки, – и вдруг с некоторым ужасом заметил, что мысленно напеваю мотив пошленькой песенки: «Мой милый Августин». «Что, если бы об этом узнал мой собеседник? – думал я. – С каким бы презрением он отвернулся от меня!..» Он продолжал говорить, но будто какая-то навязчивая мысль преследовала и его...От времени до времени он даже встряхивал головой, точно отгонял надоедливую муху.

Недоумение было написано на его лице. Наконец критик замолчал и стал ложечкой отбивать по стакану такт, и я был поражен, что удары ложечки в точности соответствовали такту песенки, проносившейся в моей голове. У меня вдруг мелькнула неожиданная догадка, но я еще не решался высказать ее, продолжая с удивлением следить за стуком ложечки.

Дальнейшие события ошеломили всех!

– Зуппе, «Поэт и крестьянин», – анонсировал дирижер, поднимая палочку.

Но оркестр вдруг заиграл «Мой милый Августин». Заиграл в том же темпе и в том же тоне... Я, критик и все сидевшие в ресторане поднялись как один человек и минуту стояли, будто пораженные столбняком. Потом вдруг все сразу заговорили, возбужденно замахали руками, глядя друг на друга в полном недоумении. Было очевидно, что эта навязчивая мелодия преследовала одновременно всех. Незнакомые люди спрашивали друг друга, и оказалось, что так оно и было. Это вызвало чрезвычайное возбуждение. Ровно через пять минут явление прекратилось.

По наведенным нами справкам, та же навязчивая мелодия охватила почти всех живущих вокруг Биржевой площади и Банковской улицы. Многие напевали мелодию вслух, в ужасе глядя друг на друга. Бывшие в опере рассказывают, что Фауст и Маргарита вместо дуэта «О, ночь любви» запели вдруг под аккомпанемент оркестра «Мой милый Августин». Несколько человек на этой почве сошли с ума и отвезены в психиатрическую лечебницу профессора Стравинского.

В свою очередь, победа «Августина» над другими мелодиями напоминает сцену из «Бесов»:

...Юлия Михайловна решительно прогнала было Лямшина, но в тот же вечер наши целою компанией привели его к ней, с известием, что он выдумал новую особенную штучку на фортепьяно, и уговорили ее лишь выслушать. Штучка в самом деле оказалась забавною, под смешным названием «Франко-прусская война». Начиналась она грозными звуками «Марсельезы»:

Qu'un sang impur abreuve nos sillons!

Слышался напыщенный вызов, упоение будущими победами. Но вдруг, вместе с мастерски варьированными тактами гимна, где-то сбоку, внизу, в уголку, но очень близко, послышались гаденькие звуки «Mein lieber Augustin».

«Марсельеза» не замечает их, «Марсельеза» на высшей точке упоения своим величием; но «Augustin» укрепляется, «Augustin» все нахальнее, и вот такты «Augustin» как-то неожиданно начинают совпадать с тактами «Марсельезы». Та начинает как бы сердиться; она замечает наконец «Augustin», она хочет сбросить ее, отогнать как навязчивую ничтожную муху, но «Mein lieber Augustin» уцепилась крепко; она весела и самоуверенна; она радостна и нахальна; и «Марсельеза» как-то вдруг ужасно глупеет: она уже не скрывает, что раздражена и обижена; это вопли негодования, это слезы и клятвы с простертыми к провидению руками:

Pas un pouce de notre terrain, pas une pierre de nos forteresses!

Но уже она принуждена петь с «Mein lieber Augustin» в один такт. Ее звуки как-то глупейшим образом переходят в «Augustin», она склоняется, погасает. Изредка лишь, прорывом, послышится опять «qu'un sang impur...», но тотчас же преобидно перескочит в гаденький вальс. Она смиряется совершенно: это Жюль Фавр, рыдающий на груди Бисмарка и отдающий всё, всё... Но тут уже свирепеет и «Augustin»: слышатся сиплые звуки, чувствуется безмерно выпитое пиво, бешенство самохвальства, требования миллиардов, тонких сигар, шампанского и заложников; «Augustin» переходит в неистовый рев... Франко-прусская война оканчивается.

У этой сцены есть свои источники, но речь сейчас о другом. «Августин» в «Бесах» превращается из пошлой мелодии в воинственную. Кажется, и эта эволюция получила отражение в романе Беляева:

Полосой через город прошла волна какого-то массового пятиминутного помешательства. Крайнее возбуждение охватило всех. И пунктом помешательства на этот раз было слово «война».

– Война, война до победы! Смерть врагам! – кричали мужчины, размахивая палками и зонтами, кричали женщины, старики и дети в необычайном задоре и нестройно пели национальные гимны. Лица всех были страшны. Казалось, эти люди уже опьянены кровью и видят перед собой смертельного врага. <…> Припадок безумия прошел так же внезапно, как и начался. Ошеломленные, потрясенные люди смотрели на избитых и раненых, на следы крови на земле, на свои истерзанные, растрепанные костюмы и волосы и не могли понять, что все это значит.

Комиссия, созданная для расследования причин массового помешательства людей на мотиве веселой песенки, скоро была преобразована в комитет общественного спасения.

Устали? Тогда музыкальная пауза (Mozart vs 007).

PS По наблюдению Р. фон Майдель (устное сообщение), в 20 веке «Марсельеза» оправится от поражений, нанесенных ей песенкой «Oh, du lieber Augustin» («Бесы» Достоевского) и гимном «Боже, Царя храни» (увертюра «1812 год» Чайковского), и победит в поединке с «Die Wacht am Rhein» («Casablanca»).

***

Не думаю — у Булгакова "массовому помешательству" подверглись только виновные (в том, что соглашались на все эксперименты над собой), а у Беляева — все подряд.

Я бы скорее произвел булгаковское хоровое пение от

В ответ на ..............................

мы, геркулесовцы, как один человек, ответим:

<--->

и) поголовным вступлением в ряды общества «Долой рутину с оперных подмостков»,

к) поголовным переходом на новый быт,

л) поголовным переводом делопроизводства на латинский алфавит.

А также всем, что понадобится впредь.

*

Признаться, не вполне понял. Смотрите. Перед нами три ситуации: (1) в романе "Властелин мира"; (2) в романе "Золотой теленок"; (3) в романе "Мастер и Маргарита".

Мои рассуждения:

В (1) группа людей, попавших в сферу действия гипноиндуктора, против своей воли одновременно исполняет одну и ту же песню. Некоторых из них увозят в психиатрическую лечебницу.

В (3) сотрудники одного учреждения, загипнотизированные нечистой силой, против своей воли одновременно исполняют одну и ту же песню. Всех увозят в психиатрическую лечебницу.

Мой вывод: ситуация (1) повлияла на (3).

Теперь Ваши рассуждения:

В (2) сотрудники одного учреждения изъявляют готовность к совместным действиям.

В (3) сотрудники одного учреждения совершают совместные действия.

Ваш вывод: ситуация (2) повлияла на (3), а ситуация (1) не повлияла на (3).

Так? Где, на Ваш взгляд, совпадений больше: в (1)→(3) или в (2)→(3)? И почему, если (2)→(3), то (1) не →(3)?

*

Как Вы круто закрученно сформулировали вопрос...

В (1)(3) совпадений, может быть, и больше, но они чисто внешние.

А в (2)(3) совпадает уже психология. Причем сотрудники в (2) не просто изъявляют готовность: В особенности смущал пункт о латинском алфавите и о поголовном вступлении в общество «Долой рутину с оперных подмостков». Однако все обернулось мирно. Скумбриевич, правда, размахнулся и организовал, кроме названного общества, еще и кружок «Долой Хованщину», но этим все дело и ограничилось. Т.е. формально они туда вступили.

Хотел еще сказать, что не уверен в прочтении Булгаковым беляевского романа, но полез в Сеть за подробностями и обнаружил, что Впервые сокращенный вариант романа с предисловием автора был опубликован в октябре — ноябре 1926 года в газете «Гудок». Так что, наверное, (1) всё-таки →(3), но и (2) тоже.

*

Ну, можно было бы добавить еще, что комментаторами "МиМ" отмечался параллелизм сцены в прозекторской ("Маргарита увидела отрезанную голову человека <...> живые, полные мысли и страдания глаза") с рассказом, позже романом "Голова профессора Доуэля" (где "голова внимательно и скорбно смотрела", "в глазах была жизнь, была мысль") — цит. по: Белобровцева И., Кульюс С. Роман Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита": Опыт комментария. Таллин, 2004. С. 270; см. также с. 162-163.

Это к вопросу о возможном влиянии Беляева на "МиМ". Что же касается "Властелина мира", то в связи с "МиМ" обращу Ваше внимание еще на фаустианскую тему в нем, а именно, помимо цит. места (дуэт Фауста и Маргариты), на характеристику одной из собак Штирнера: "будто сам черт сидит в этом пуделе".

*

О МиМ и Голове проф. Д. писал С. Шаргородский в содержательной статье "Голова Берлиоза" (Солн. сплетение. № 7. 1999. С. 50-54)

*

Вашими стараниями, да. Параллель Доуэль-Берлиоз, кажется, первым предложил Б. Соколов — еще в 1989 г. в коммент. к изд-ю МиМ "Высш. шк." (С. 545). Затем — в кн. "Роман М. Булгакова МиМ: Очерки творч. истории" (М., 1991. С. 140) и в "Булг. энцикл." (М., 1996. С. 349-350). Ссылаясь на послед. публикацию, Шаргородский не приводит аргументацию Соколова и объявляет его параллель ложной — в пользу собственной: "Бальзамо" Дюма — МиМ. Должен сказать, что здесь я на стороне Соколова.

*

Гораздо трудней предположить, что булгаковсуий хор сослуживцев, грянувший в сотый раз «Славное море, священный Байкал», возник без оглядки на массовый психоз берлинцев, к собственному ужасу вдруг запевших в совершенно неподобающих для этого местах «Мой милый Августин» (Беляев, «Властелин мира»).

*

В КАКОМ-ТО СМЫСЛЕ ПОЗИТИВИСТ БЕЛЯЕВ И САМ «ЧУДО В РЕШЕТЕ», «ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ»

Текст: Леонид Гиршович

Итак, в ящике моего стола снова заживо погребен роман. Мне не привыкать к летаргическим снам моих текстов. Не в издателя корм. Как говорит некий персонаж: «Слова понятны, а мысль тю-тю, утюкает». Бывает, что текст выдыхается прежде времени. Не наполняет собою заранее предназначенный объем до надлежащей упругости. Тогда вещь композиционно не может за себя постоять, тогда она – собачка на трех ножках из анекдота: «Жила-была собачка без одной передней ножки. Захотела пи-пи и упала». Все бывает...

Словом, в хрустальном гробу моего письменного стола десять без малого лет как почивает роман в двух частях с хвостиком эпилога. И книжный переплет ему только снится. В начале нового тысячелетия я напечатал первую часть в «NB» (выходил в Иерусалиме такой славный журнал, даже пристойно плативший своим авторам). Якобы через сколько-то лет после встречи этого самого тысячелетия, произойдет еще одна знаменательная встреча – Земли с Мессией, как астрономы с «особым цинизмом» нарекли небесное тело, которое вскорости уже будет видно невооруженным глазом. Многие наши возмущаются: назвать «Спасителем» планету, с которой предстоит столнуться! Что это, примитивное невежество американского астронома китайского происхождения или намеренное оскорбление чувств верующих?

По «Эху Москвы» ведутся нескончаемые дебаты об исторической роли России в грядущем конце света. В интеллектуальных кафе Буэнос-Айреса злорадствуют по адресу глобалистов. Спецпосланник американского президента – чернокожий рэппер-проповедник – носится по столицам мира, спеша донести до человечества благую весть из Вашингтона: в Соединенных Штатах полным ходом идет подготовка к эвакуации населения земного шара вкупе со всеми культурными ценностями. (Голоса: «Хотят прикарманить».) Китай занят цитированием Борхеса:

Спускался вечер.

Небо кишело драконами,

На сей раз желтыми.

В Германии «зеленые» уходят из жизни на геббельсовский манер, целыми семьями: все кончено. А где-то в Гималаях оттягивается Юра Ясин, в прошлом солдат дивизии «Гивати». Он ни о чем не подозревает. К гималайским пофигистам Мессия пришел давным-давно, сидит вместе с ними и забивает косячок.

По вынесении Диагноза – ежели он с большой буквы – жизнь больного наполняется неведомым доселе опытом, им он спешит поделиться со сменившимся хозяином – выжидательно, собачьими глазами смотрит на врача, на сестру.

А человечество собачьими глазами смотрит на всякого, кто «что-то знает». На фоне дипломатического ажиотажа оно позволяет скармливать своему легковерию что угодно. То вдруг пускается во все тяжкие «последнего желания». Ярмарка тщеславия в полном разгаре. Москва раздулась от спеси, не может шевельнуть лапками: любимое слово – «престиж». Аэлита Чегодаева, корректор журнала «Знамя Октября», в отчаянии: нет никакой возможности записать дочку в лицей с космическим уклоном. У закончивших этот лицей реальные шансы улететь с Земли. Но туда привозят детей на «джипах» и шестисотых «мерсах».

На свое счастье Аэлита получает ужасно престижный заказ: в рамках проекта «Русский литературный канон» переработать все романы Александра Беляева в одну небольшую повестушку, объединенную общим сюжетом. Вышедшее из-под пера Аэлиты и есть вторая часть моего романа.

Если первая часть, «Планета Титаник», как я уже говорил, была напечатана, даже принесла своему автору сколько-то презренного металла (примерно тридцать серебренников по местному курсу), то вторую часть, именуемую «Головы профессора Доуэля», все дружно забраковали. Тем досадней, что на мой непредвзятый взгляд автор с задачей справился. В чем же она состояла? Определенно не в зубоскальстве, не в запоздалой пародии. Перемигиваться с ровесниками, с теми, кому за шестьдесят – тоже мне интерес. Сегодня Беляев это в лучшем случае «Эй, моряк, ты слишком долго плавал...». Нет-нет, вторая часть романа – вещь скорее концептуалистская. Ведь концептуалисты только на самый поверхностный взгляд – самых подслеповатых глаз – ерничают, потешаясь над «спелым золотом» соцреализма (как это, по крайней мере, могло казаться в советское время). Сегодня мы понимаем, что и Пригов, и Рубинштейн, и Сорокин – это глубоко искреннее и вообще очень глубокое переживание эпохи средствами современной ей эстетики. Только так и возможно удержать грохот советского времени. Вернее, только так этому времени по силам удержать тебя. Ты бы, может, и мечтал вырваться, но оно держит, не отпускает. Назад в Платонову пещеру! Выстраивать мир, осознанно не желая увидеть его извне, лишь по тем наскальным картинкам, в которых предписано было его запечатлевать. Отсюда бой шестидесятничеству с его «правдой жизни».

Беляевские романы сообщаются один с другим, как вагоны железнодорожного состава. Честно говоря, пока они были набиты читателями, я по ним не удосужился протиснуться. Однажды, гостя на зимних каникулах в Шяуляе, увидел книжку с картинно парящим юношей на потрепанной обложке. Фамилию писателя, разумеется, слышал. И вот, грызя сваренные в меду теннисные мячики – огромные литовские тейглах – и поедая ромбики морковного печенья непривычно пряного вкуса, я прочитал два романа, с тех пор ассоциирующиеся у меня с квазизаграничностью этих сластей. В одном маленький уродец на гоночном автомобиле с помощью науки – которая когда-нибудь все сможет – превращается в красавца. Другой назывался «Властелин мира» – Германия без гитлеровцев, хотя вроде бы налицо предвоенная современность. Сам Беляев представлялся фигурой загадочной: неясно даже где и когда жил. Потом шел фильм «Человек-Амфибия», все тех же неопределенных кровей: цветная капиталистическая злачность под советским углом зрения, роковой конец.

На рубеже «миллениумов» я задумался о Беляеве, о его романах, написанных рабкоровским пером, о его тревоживших советское воображение сюжетах, о его героях, выходящих из костюмерной провинциального театра оперетты. Согласен, костюмерная, она и в столице костюмерная. Но провинция мечтательна, эта мечтательность – оборотная сторона ее честолюбия. Беляев – Александр Грин русского гностицизма образца того времени, когда буквы, составлявшие аббревиатуру РСФСР, отделялись точками. Одна шестая суши с этим клеймом едва лишь стартовала в дикий космос, но все, кто не успел попрыгать на землю, сказали себе: больше под ногами земли не будет, а значит неизведанное счастье нас ждет в условиях невесомости, мирового холода и специального питания.

Миф о загранице, он же миф о планете Земля, завладел воображением провинциалов с живостью, недоступной москвичам. Единственно возможным способом исцелиться от этой напасти было превратиться в москвичей. Беляевская фантастика, где сквозь хрустальную мечту о Рио-де-Жанейро, как в телескоп, во всех подробностях смакуется хрустальная мечта человечества о чудесах, поставленных на научную ногу, – чем была она для нового советского горожанина, уже приученного к идее переустройства мира в духе провозглашения Союза Советских Социалистических Республик на Марсе, но еще не отвыкшего от пирамиды из подушечек на постели? Примерно тем же, чем для меня были шяуляйско-еврейские сласти: приторно-пряное лакомство чуть-чуть из другой жизни.

Вдруг имя Беляева повстречалось мне в мемуарах эмигрантки военной волны. Авторесса, тип разночинной интеллигентки, описывает, как, будучи жительницей Царского Села, ушла с немцами, впоследствие вместе с Ивановым-Разумником работала в рижской газете «За Родину». Текст малоинтересный. К сожалению, у всей второй эмиграции скулы сведены. Упоминает она и о смерти жившего по соседству Беляева, чья жена с дочерью тоже бежала с немцами.

В 20-е годы Москва с Берлином водилась. Вчера еще с Германией воевали, а сегодня две парии послевоенной Европы разгуливали под ручку. Прикажут, будем воевать завтра. И все равно этот враг не как все, «немец» рифмуется с «образец». Берлин был нам примером, немецкие инженеры были нам примером. А немецкий порядок, а немецкая пунктуальность, а их умение работать... Да чего говорить! Кабы не наши исконные пороки – следует перечисление наших достоинств – русский бы сделался немцем. (Вопрос о превращении недисциплинированного русского в дисциплинированного француза никогда не стоял.) «Американская деловитость» тоже неплохо, но раз этот локоть не укусишь, то незачем выкручивать им руки. В общем и целом для толкового русского Германия превыше всего. И да будет «золлинген» синонимом качества, а Марбург родиной премудрости.

-- Беляев забыт настолько, что пора его вспомнить, – сказал я себе.

Некому меня было поправить: «Еще не настолько забыт, чтоб вспоминать». Я прочитал подряд все его романы. (Точно так же с задержкой в двадцать лет я просмотрел подряд все «Семнадцать мгновений весны».)

У Беляева много разного географического добра: и Индия, и Аргентина, и Калифорния, и Лазурный Берег, и океанский пароход, «плывущий средь красноватых водорослей, принесенных течением из Саргассова моря». Но Германия у него иная, не имеющая ничего общего с вышеперечисленным собранием деликатесов. Птичьего молока там нет – там есть просто молоко. Ловцов жемчуга там тоже нет – там ходят в добротных костюмах и культурно ведут себя на улицах.

Немцы вошли в Пушкин в сентябре сорок первого года. Беляев – автор уймы научно-фантастических романов, написанные «не то подростком, не то переодетой женщиной». Отсутствие художественных претензий не спасло НФ как жанр. Сугубая иллюстрация научно-популярных статей, научная фантастика тем не менее была изгнана из советской литературы тридцатых. Каково было наследнику Циолковского, посылавшему в космос флот – под алыми парусами – оказаться во власти вермахта? Той самой, взлелеянной в мечтах, заграницы... Или в своем скафандре из гипса, полуживой, он приветствовал конец ненавистной «Р.С.Ф.С.Р», которую, стиснув зубы, как от привычной боли, приходилось славословить? Предпочла же его вдова для себя и ребенка нацистские ужасы большевистским (расстрел евреев был произведен едва ли не на глазах у всех, и потом кидали в толпу вещи прямо из окон).

Мир беляевской фантастики покоится на трех слонах. Это импортный торт, увенчанный марципановой фигуркой гениального ученого-одиночки. Это «чудеса в решете» в результате сделанного им открытия, прекрасно вписавшегося бы в стихию всего иностранного, будь его гениальность поуживчивей. И это звездный поселок, основанный энтузиастами на бескрайних просторах космоса под эгидой какой-нибудь аббревиатуры, где наши ученые без труда ладят с иностранцем.

Звезда КЭЦ – аллегория космического ГУЛАГа. Молодого ленинградского ученого втолкнули в остановившийся автомобиль – и вот уже захватывающее дух этапирование в космическое будущее. У входа в баню, где перед отправкой на звезду КЭЦ проходят санобработку, он к великой своей радости встречает жену: Тоня тоже здесь! Ему объяснили, что «он – разносчик тифа, паратифа, коклюша, дизентерии, холеры. Что на руках у него синегнойные палочки и туберкулез. На ботинках сибирская язва. У него полные карманы анаэробов, столбняка. В складках пальто возвратная лихорадка, ящур. На шляпе – бешенство, оспа, рожа». Много лет ему предстоит провести на звезде КЭЦ – в отсутствие гравитации, получая такую пищу, для которой не нужны зубы, не произнося ни единого слова и не слыша ни единого слова кругом. Да и зачем, когда все мысли читаются. Лишь изредка приходили письма с Земли, на которые он жадно набрасывался. «Письмо было от Тони. Оказывается, она досрочно вернулась домой. Ее затребовал назад Институт Хлеба, там вовсю шла работа по созданию «вечного хлеба». Принцип очень прост: хлеб добывают из воздуха...»

Конец «Звезды КЭЦ» имеет общую интонационную окрашенность с финальной сценой «Доктора Живаго». Пастернак, кокетничая «созвучьем» эпохе, вполне мог в какой-то момент зазвучать в одной тональности с Беляевым, даже не подозревая об этом и уж наверное ни разу в него не заглянув. Гораздо трудней предположить, что булгаковсуий хор сослуживцев, грянувший в сотый раз «Славное море, священный Байкал», возник без оглядки на массовый психоз берлинцев, к собственному ужасу вдруг запевших в совершенно неподобающих для этого местах «Мой милый Августин» (Беляев, «Властелин мира»).

В каком-то смысле позитивист Беляев и сам «чудо в решете», «человек-амфибия», представляющий собой симбиоз федоровских идеалов с «петит мор» красивой жизни, на которую он, извиняюсь, торчит, как прыщавый гимназист. Герань в иллюминаторе его ракеты, «Интернационал», исполняемый на мотив танго, – благодаря этому вклад Беляева в формирование советской культуры сопоставим с вкладом Дунаевского-Александрова. Подобно их фильмам и музыке, романы Беляева вполне могут находиться в концептуальной разработке, попытку чего, собственно, я и предпринял, однако, к моему великому непониманию, поздравлений не удостоился. Конечно, я никакой не концептуалист, если уж на то пошло – контекстуалист. А то что бы я делал в эмиграции?

В советском пантеоне имя Беляева закамуфлировано. Он лично – белое пятно. Но камуфляжная сетка в любой момент может быть сорвана. А там, глядишь, в ЖЗЛ выйдет книга: «Властелин полумира – Александр Беляев». Поздно, слишком поздно. Тогда как свой роман я попытался напечатать рано, слишком рано. Утешусь тем, что из нас двоих время работает на меня. Напишу еще одну, недостающую часть: «Планета Мессия» – о том, что происходит на ней. Как мессианами намеренно изменена траектория полета Мессии. Они, давно уже сподобившиеся ангельского чина, стремятся к своей утраченой человеческой природе. «Великое бессмертие за маленькую смерть!» «Петит мор...» Роман нуждается в еще одной части, в еще одной точке опоры, без которой он опрокидывается, как собачка о трех ножках, захотевшая пи-пи.

Значит, повторяю. Первая часть – «Планета Титаник». Вторая часть – «Головы профессора Доуэля». Третья часть – «Планета Мессия». И эпилог – «Уцелевший из Атлантиды». А весь роман – «Конец света».

10007449-belyaev-STAND.JPG

https://static.megashara.com

опубликовано у нас 7 Октября 2010 года

https://stengazeta.net/?p=10007449

*

https://m-bezrodnyj.livejournal.com/19588...

***

У Беляева в «Сезам, откройся!» богачу предлагают купить слуг-роботов; ночью мошенники, освободившись от металлических оболочек, похищают драгоценности богача. Ср. троянского коня и 40 бочек арест разбойников.

*Насчет Беляева поспорю: мне кажется, здесь другая типология. Среди ближайших аналогов — Суок, изображающая заводную куклу.

Не андерсеновский ли соловей?

***

Сюжет повести «Вечный хлеб» целиком заимствован из «Горшочка с кашей» Гриммов.

***

Советская фантастика косноязыка и глуха, как Вселенная.

«Мут Анг вернулся к скрипкороялю, в обезлюдевшую библиотеку» (Ефремов И. А. Сборник научно-фантастических произведений. Кишинев, 1987. С. 510). Мут, видите ли, Анг. Сын мустанга и сам в душе мутант. Скрипкорояль. Обезлюдевшая библиотека. Впрочем, и фантаст способен удивить речением: «Можно нанять [слугу] постарше <...> чтобы крепкий был, да только без молодого шала» (Беляев А. Изобретение профессора Вагнера. М., 1989. С. 194). Без молодого шала!

*В белорус. яз. это слово тоже есть. И в смоленских говорах; в Ельницком уезде записано "...ти шалъ якей на васъ напалъ..?" (Хвала Рунету, в к-м есть даже "Смоленский обл. словарь" (1914) Добровольского.) А Беляев как раз из смоленских.

***

В записной книжке (1913–1914 гг.) Владимира Эрна запечатлено видение новой мировой войны. На вооружении у немцев – «гипнотический дистурбатор», который посылает «гипнотические волны, вносившие заметное расстройство как в организацию борьбы, так особенно подавляюще действовал на психику, вызывая массовые самоубийства и помешательства»*.

***

В романе «Властелин мира» описан волновой гипноиндуктор с аналогичными ТТХ, изобретенный немецким ученым. Прямое или опосредованное знакомство Беляева с записями Эрна исключено; совпадение носит конвергентный характер.

____________

* Взыскующие града: Хроника частной жизни русских религиозных философов... / Сост., подгот. текста, вступ. ст. и коммент. В. И. Кейдана. М., 1997. С. 707.

Среди героев романа Беляева «Ариэль» (1941) – «Лолита, такая милая, нежная женщина-полуребенок» (Беляев А. Избр. науч.-фантаст. произв.: В 3 т. [М.], 1958. Т. 3. С. 426)*.

https://m-bezrodnyj.livejournal.com/tag/%...