Игоря Сахновского всегда читаю с удовольствием, его отточенный лёгкий слог благотворно действует на мою уставшую душу. Вот и его новый роман «Свобода по умолчанию» быстро и благодарно мною проглочен. По нашим временам это очень смелая книга с элементами злой сатиры и узнаваемыми медийными персонажами в эпизодах. Как раз перед этим я прочёл «Малинового пеликана» Войновича, и оба романа встали в один грустный ряд.

Жаль, что роман очень короткий. Для того, чтобы сделать из него более-менее полновесную книгу, издатели подверстали к нему хронику «Насущные нужды умерших». В моей библиотеке это уже третья книга Игоря Сахновского с «Насущными нуждами» внутри. Но что делать, раз любишь, приходится терпеть.

Для автора нет табу. Ни научных, ни этических, ни сексуальных. Он бесстрашно и бесстыдно балансирует на каких-то жутких лезвиях и гранях. Порой теряет равновесие. Ведь такое провокационное изложение требует филигранного владения словом. Иногда не всё получается…
Да, сумасшедшее воображение.
Да, завидная эрудиция.
Да, литературный дар.
И о девчоночьих трусах писать не стесняется.

Эта книга попадалась мне на глаза в прошлом году несколько раз, но я так и не собрался её приобрести – и без того погряз в разнообразном, не всегда качественном чтиве: приходится читать свежевыпущенную фантастику на предмет её номинирования на жанровые премии и произведения, участвующие в конкурсах, куда меня зовут в жюри. Шедевры там, прямо скажем, не всегда попадаются. Но намедни я всё-таки заказал в интернет-магазине и прочёл http://www.labirint.ru/books/455761/" target="_blank">«Лахезис». Склонять название не буду, ведь Лахезис – имя женское иностранного происхождения, оканчивающиеся на твердую согласную. Так зовут одну из мойр, трёх богинь-сестёр, которые прядут нити судьбы. Богиня Лахезис («дающая жребий») отвечает за прошлое: она назначает судьбу человека ещё до его рождения и следит за исполнением жребия. Было ещё гомеопатическое лекарство с таким же названием, которое из яда гремучей змеи делали, но лекарство к роману отношения не имеет. На прочтение романа меня подвигла http://www.nm1925.ru/Archive/Journal6_201..." target="_blank">статья Марии Галиной, опубликованная в журнале «Новый мир» №8, 2015. Галина рассматривает «Лахезис» Юлия Дубова (автор известен читателем по олигархической эпопее «Большая пайка») в пандан с http://www.fantlab.ru/blogarticle34647" target="_blank">романом Олега Радзинского «Агафонкин и время», который я выдвигал на премию "Новые горизонты".

Из издательской аннотации:

Читая первые страницы этой книги, подаренной мне на Петербургской фантастической ассамблее минским книготорговцем, я было решил: Гена презентовал мне то, что надо, «мой» роман! Ещё бы, ведь герой «Мовы» находится в сильнейшей эмоционально-наркотической зависимости от языка, от слова, от текста, а я и сам давно такой. Но, проглотив несколько десятков страниц, я понял, что всё не так просто. Во-первых, «торчит» персонаж не от замечательной стилистики и гармонии вообще языка, а исключительно и конкретно от чистой беларуской мовы. И не надо считать моё написание прилагательного «беларуской» ошибкой, я его произвожу здесь не от старой «Белоруссии», а от нынешней «Беларуси». Во-вторых, основных героев, рассказывающих о происходящем, в книге на самом деле – двое: Барыга и Джанки. Правда, излагают они свои мысли настолько сходным образом, в такой одинаковой манере, что я с разгону не сразу сообразил, что чередующиеся главки («Барыга» – «Джанки» – «Барыга» – «Джанки» и т.д.) написаны от лица разных персонажей. В-третьих, фрагменты посторонних произведений, вставленные в книгу и являющиеся неким аналогом наркотической субстанции, приведены в русскоязычном варианте романа именно на беларуской мове. С одной стороны, это хорошо: такие абзацы чётко выделяются на фоне всего остального контента, с другой – плохо: мне, не знающему языка Якуба Коласа и Язэпа Лесика, трудно по достоинству оценить всю кайфовую прелесть строчек колдовского «кода, по которому структурировано бессознательное». Хотя… Наверное, уступая своему бессознательному, я иногда, на давних фантастических фестивалях, просил покойного Николая Чадовича «поговорить на мове». И Коля что-то говорил, а я с упоением слушал певучую и грубоватую (в моём примитивном понимании) белорусскую речь. Кстати, в первые минуты употребления «Мовы» Виктора Мартиновича мне на ум почему-то пришёл украинский поэт и прозаик Сергей Жадан. Что-то есть похожее в нарочитой евроинтернациональной стилистике и напористой западной технике письма этих авторов... И Жадан не заставил себя ждать – его «Березень у циганських районах», переведённый на мову, имплантирован Мартиновичем в роман и превращён там в мощнейший «несубстанциальный психотроп».

Пунктирно о сюжете и коллизиях. Время действия я вычислил путём несложных арифметических подсчётов. В романе упоминаются разные календари, но по григорианскому – 2043 год. Близкое будущее. Союзное государство России и Китая отделено от Евросоюза Великой Китайской стеной. Место действия – Минск, обычный город Северо-Западных земель Союзного государства. От Минска недалеко и до Варшавы. А из Варшавы наркодилер Барыга, его зовут Сергей, возит стафф – свёрнутые бумажки с текстами на мове (свёртки). В Союзном государстве мова строжайше запрещена, ни одного печатного издания на мове в стране не осталось, за соблюдением запрета следит огромный, суровый и влиятельный Госнаркоконтроль, карающий трафикеров смертной казнью. Антиутопия. Почти «451 градус по Фаренгейту». Бездуховность. Культ потребления. Поклонение шмоткам. Полнейшая бездуховность. Заурядные философские откровения героев. Китайские жилые муравейники прямо на минских исторических постройках (что-то похожее на облепленный лачугами «Гольден-Гейт» Гибсона в его «Виртуальном свете»). Всеобщая бездуховность. Любви нет. Семьи нет. Офисная тина. Рекламный цинизм. Тотальная бездуховность. Китайские триады. Провинционализм. «Тутэйшность». Беларуский национализм. Сопротивление. Мова – это единственный нематериальный наркотик, который воздействует на тутэйших. Мова для них – это этика. Мова – это возрождение. Мова – это исконное понимание того, что есть добро, а что есть зло, зашифрованное в словах. Сергей пытается в чудом провезённых через таможню сонетах Шекспира (в переводе на мову Владимира Дубовки) найти нужные слова, в частности ещё одно, кроме «любоу» и «каханне», забытое слово, обозначающее чувство, связывающее мужчину и женщину, «которое вмещает всю нежность связи между тобой и твоим любимым». Это слово позарез, жизненно необходимо загадочной Элоизе, возглавляющей Сопротивление...

Динамично, порой непредсказуемо, порой трагично. Местами, конечно, вторично. Читайте. Во всяком случае, в процессе освоения «Мовы» я немедленно заказал доступную сейчас в «Лабиринте» первую книгу Мартиновича «Паранойя» (2010), в Беларуси к продаже не рекомендованную. А заодно открыл для себя неожиданного белорусского художника Язэпа Дроздовича (1888-1954), картина «Космополис» которого использована в оформлении обложки «Мовы» (2014), изданной в переводе на русский язык Лидии Михеевой в Вильнюсе без указания тиража и прочих привычных выходных данных.

http://data.fantlab.ru/images/editions/bi..." width="300" />

В 2002-м году вышла книга Гальего «Белое на чёрном» — поражающий своей откровенностью и обыденностью повествования автобиографический роман, получивший в 2003-м «Русского Букера». Оставляя за кадром безнадёжность, беспросветность и жалобную чернуху, Рубен спокойно и буднично рассказывает о жизни, точнее – о борьбе за выживание в советских детдомах и домах престарелых. Позднее, в одном из интервью Гальего говорил: «Читал я много, читал все, что попадалось под руку. Читал, уходя от реальности. Учителя литературы особенно не отличались от остальных учителей. Они старались приложить литературную реальность к реальности истинной, но в моем случае это было невозможно. О том, что меня действительно интересовало, они говорить со мной отказывались, остальное меня не трогало. Литературные герои все как один либо были здоровы, либо имели социальную поддержку. Их проблемы казались мне смешными. Опыт жизни человека с серьезной инвалидностью, да еще и без поддержки семьи, в литературе не описывался. Всенародно пропагандируемый Николай Островский стал инвалидом после социальной интеграции в общество».

А роман, если ещё не читали, прочтите обязательно.
http://www.labirint.ru/books/211554/?p=5767" target="_blank">Купить книгу Белое на черном