Весьма самонадеянно было назвать этот смешной сборник твердой НФ. Акела промахнулся. Впрочем, книжка доставила немало радости, но боюсь, я ржала не над тем, чем надо.

Нет, фантастическая идея сама по себе неплоха — о том, как для освоение непригодных для обычных людей планет вместо терраформирования и строительства куполов люди решают меня сами себя, генетически, — путем создания различных видов "адаптантов". На базе такой идеи можно написать и совершенно шикарную, умную глубокую вещь.

Но увы, Блиш дальше идеи не пошел. Варианты ее воплощения, представленные в четырех маленьких повестях, варьируются от просто невнятного до смешно-стебного.

"Программа "Семя" и "Водораздел" — это довольно бестолковые начало и конец соответственно. Они же и самые скучные. Длинные занудные разговоры, смысл которых становится понятен только ближе к концу повести, перемежаются неожиданными финтами типа "так прошло полгода". Герои-адаптанты, которые теоретически выросли в пробирке и не имели возможности социализироваться ни разу в жизни, ведут себя, думают и чувствуют аккурат как остальные нормальные люди. Техническая сторона характеризуется невнятным и отрывочным описанием технологий, быта и тд. Цельной картины мира никак не складывается. Даже цельной картины мест, где находятся герой, и той не складывается — сплошь белые пятна. Антураж очень блеклый, персонажи не прописаны от слова вообще. Тоская-тоска.

"Люди "Чердака" — наиболее адекватная часть. По принципу "на безрыбе и рак — рыба". Наши герои — обезъяноподобные адаптанты, обитающие во влажных тропических лесах, в меху и с хвостами, натурально. Уровень культуры у их общества тоже недалеко ушел от обезъяньего — разве что они хранят некие старые легенды о мифических "Гигантах", зародивших их цивилизацию. Причем когда группа героев наконец встречает этих "гигантов" (технически обычных людей), у них не возникакт ни малейших проблем в общении. Оказывается, яйцеклетки способны на генетическом уровне усваивать язык, да еще и воспроизводить его. Оказывается, язык за много поколений не меняется. Очень интересно. В общем, автор сплошь и рядом грубо лажает по матчасти, простите мой падоначий. Добил меня момент, когда в ходе очередных злоключений объезьяноподобных героев автор вспоминает про категорический императив Канта! нет, я не шучу Причем из контекста складывается смутное впечатление, что автор не совсем правильно понимает, что это за штука. Как Кант соотносится с обезъяноподобными человеками — на авторской совести. Видимо, нам хотят сказать, что Кант — такая непреходящая ценность, что ее можно пронести через поколения эволюции.

Повесть "Поверхностное натяжение" — это вообще бесконечное ололо! В ней тоже адаптанты на другой планете, и какие! Наши человеки плавают в первичном бульоне и общаются с его обитателями — инфузориями-туфельками, жгутиконосцами, ложноножками и тд. В общем, автор скурил учебник биологии за пятый класс. Для пущего антуражу автор использует словечки типа "вакуоли", "реснички", "спора" и какая там еще лексика относится к этому разделу биологии. Впрочем, блеснуть интеллектом автору удается ровно через раз, потому что у простейших неожиданно оказываются в ходу также понятия "крепостная стена", "осветительная ракета" и "звезды" Сами можете оценить степень высоконаучности. В апофигее повести проточеловеки, натурально, выходят из воды на сушу — и тут же оказывается, что у существ, которые обитают только и исключительно в воде и *никогда* не поднимаются на поверхность есть в активном словарном запасе прилагательное "сухой". Прелесть обитателей "бульона" подчеркивается тем, что при своем микроскопическом размере и дружбе с инфузориями адаптанты все равно думают и действуют совершенно как обычные люди. За счет этого постоянно возникает жуткий диссонанс — с одной стороны, тут тебе культурные посевы водорослей и "крепостные стены", а с другой — инфузории. У меня есть смутное ощущение, что автор кагбэ не в курсе связи между образом жизни, развитие мозга и уровнем мышления.

В целом про этот сборник можно сказать, что это пример авторской беспомощности — когда искренне хочется создать какой-то сложный мир, показать измененного человека — а в результате автор все равно использует те же слова, образы и понятия, что и мы с вами сейчас, и ни в какие другие миры и адаптацию не верится ни на грош. Вот, например, "Многорукий бог далайна" Логинова — пример того, как автору *удалась* задача моделирования *другого* мира. Сборник Блиша с его категорическими императивами и крепостными стенами — пример того, как ее можно совершенно феерически завалить. Смех и грех.

Мартин Макдонах говорил, что идея "Залечь на дно в Брюгге" родилась у него после того, как он посетил Брюгге и испытал два противоречивых чувства: глубокий восторг и ужасную скуку.

Каждый раз, читая Томаса Манна, я, натурально, испытываю те же самые чувства.

Впрочем, еще я не могу избавиться от ощущения ("Доктор Фаустус" — исключение из этого правила, а вот "Избранник" — отлично попадает), что Манн как-то очень тонко стебется не столько над читателями, сколько над литературоведами. С одной стороны, он буквально набивает свои романы событиями, персонажами и моментами, которые так и просятся на определенную чуть ли не мифологическую трактовку. А с другой стороны, все это изложено у него таким образом, что кажется каким-то слишком скучным и банальным для каких бы то ни было особых трактовок вообще и ссылок на греческую мифологию в частности.

Лит.критика говорит, что "Волшебная гора" — неомифологизированный роман-воспитание. Вроде бы все составляющие налицо: есть ГГ, некий вьюнош, который оказывается на горе в 20 с чем-то и выходит с нее около 30. Есть отдельные персонажи, которых можно за уши подтащить под мифологических. Мингера Пеперкорна, пожилого властного алкоголика из Голландии, ассоциируют с самим Вакхом-Дионисом. Двум очаровательным спорщикам, Нафте и Сеттембрини, приписывают роли "личного ангела и демона" нашего юноши (правда, непонятно, кто есть кто, но их воспитательный эффект не отрицается). Двоюродный брат, "честный Иоахим" — классическое суперэго по Фрейду. Русская "возлюбленная" юноши также укладывается в этот мифологизированный список подтекстов. Вот мы и разобрали роман.

Только увольте, но у меня комбинация все равно не складывается. Ганс Карсторп как прибыл в свой туберкулезный санаторий бревно бревном, так и не менялся вплоть до конца текста. Я не вижу в нем решительно никакого воспитательного процесса, никакого внутреннего изменения и роста. Напротив, Волшебная гора — символ застоя и тоски-тоски. Руководитель санатория в свое время даже честно пытался выставить подлечившегося дитятю обратно в "реальный мир", но тот воспротивился как мог. Само собой, ведь "на равнине" придется что-то делать, работать, устраивать жизнь, принимать на себя ответственность. А в санатории кормят пять раз в день, а все остальное время можно лежать или гулять. Все строго по расписанию, минимум инициативы и свободного времени. И это вполне оправданно, если у тебя едва хватает сил встать с постели, но если на тебе можно пахать (а на ГГ вполне можно), то кроме как персонификацией библейского греха это не назовешь. Надо действительно быть исключительно никем и ничем, чтобы согласиться на такое существование из страха перед жизнью и лени. Видимо, мне этого никогда не понять — я ни разу не выходила из больниц иначе, как под подписку, что я осознаю недолеченность и снимаю с врачей всю ответственность.

ГГ не тянет на Тангейзера в плену у Венеры, как там пишут, уж извините. Скорее — на товарищей Одиссея в плену у Цирцеи, в свином обличье. Задача свиней — есть и нагуливать жир; задача больных, по сути, тоже.

Помимо внутренних перемен, которые могли бы произойти, но не произошли с героем за семь убитых лет в санатории, никаких внешних перемен тоже нету. Он вроде бы влюбляется в некую даму — но эта влюбленность настолько ленива, что не стремиться показать себя или добиться взаимности. Дама уезжает, потом возвращается с другим спутником — героя это едва колышит. Потом дама уезжает вновь, но об этом наш Ганс уже даже не вспоминает. По мне, так это недостойно называться любовью, — скорее увлечением, чтобы скоротать скуку. Надо же герою испытать за столько лет хоть одну несчастную эмоцию!

То же и со спорами гуманиста-Сеттембрини и иезуита-Нафты. Мне кажется, это вообще самая интересная часть романа, потому что они интересны сами по себе. Но чтобы они оказали на кого-то какое-то воздействие, помимо развлекательного (многие люди болтают, когда гуляют) — я не вижу. На действиях Ганса это не сказалось никаким образом, а что до мировоззрения, то оно у него сложилось еще к моменту приезда в санаторий и более чем простое — лишь бы ничего не делать. Вся софистика и казуистика, весь пыл спорщиков проходят мимо него — и это становится вполне очевидно, когда он разговаривает с Сеттембрини перед дуэлью и спрашивает, как же можно стреляться из-за каких-то там слов и убеждений. Подумаешь, кто что сказал и думает. Бедные наивные "воспитатели"! Впрочем, воспитание — это в данном случае только повод, а люди явно получали удовольствие от самого процесса, а не от результата, что не в меньшей степени заслуживает уважение.

По итогам у меня осталось ощущение не то чтобы незаконченности — а того, что этот роман в принципе нельзя закончить. В нем нет какого-то определенного сюжета, ГГ все время остается на горе, изменяется немного лишь антураж и окружающие люди. Сменяются увлечения и моды, а он сидит себе, как русский богатырь 30 лет и 3 года спит на печи. По сути, не происходит ничего важнее попадания на гору в самом начале и отъезда из санатория в самом конце. Весь промежуток — вполне растительное существование. Читать его было точно так же — устаешь не от сложности, а от общего отсутствия сколь-нибудь значимых событий и интересных персонажей.

Похоже, при чтении "Good omens" я зря грешила только и исключительно на перевод — "Американские боги" мне не пошли по той же причине. От текста остается странное ощущение... неряшливости, что ли. Очень вольного, нестройного и по меньшей мере странного обращения с событиями и персонажами. И не надо говорить мне, что вон Кафка тоже по меньшей мере странен и логикой его тексты никак не грешат. У Геймана странность совсем другого плана, она проявляется постоянно в мелочах и все время как-то раздражающе зудит. В итоге роман, несмотря на то, что и идея, и события вроде бы интересные, оставляет какое-то раздражающее ощущение, составленное множеством мелочей. Например, наш герой ест только и исключительно гамбургеры, больше ничего, и это упоминается раз за разом, не могу понять, зачем. У Пратчетта все не питаются только и исключительно fish & chips ведь. Скитания героя по маленьким американским городкам, уже набившим оскомину на многочисленных романах Кинга и фильмах ужасов по ним... И ведь ничего в них не происходит, только один банальный антураж сменяется другим. К чему в итоге была большая часть сюжетных линий, опять же неясно.

Впрочем, мне нравится идея, лежащая в основе сюжета — о том, что старые боги умирают и на их место приходят новые. Только эта идея сама по себе, разумеется, не принадлежит Гейману. К Гейману относится разве что идея устроить между старыми и новыми богами "последнюю битву", но и она настолько эпична и кинематографична, что хорошей литературной идеей ее не назовешь. К тому же "битва" скорее тянет на долгую занудную холодную войну с периодическими пограничными конфликтами, да и вообще происходит в основном вне поля зрения главного героя. Так что и саму битву между старым и новым миром никак нельзя считать за основное в романе, что бы там ни говорили.

Пожалуй, единственно стоящее и, гм, познавательное, что есть в "Американских богах" — это очень ясное изображение Америки. Великолепный текст для того, чтобы *действительно* создать у читателя впечатления знаменитого melting pot. Довольно бестолковое нагромождение самых разных богов — и скандинавских, и древнеславянских, и индийских, и еще бог знает каких. Причем каждый несчастный бог Америкой качественно прожеван и переварен — и на выходе совсем не похож на того, о ком говорят мифы. Довольно бестолковое изображение богов современного мира — очень поверхностное, я бы сказала. Довольно бестолковое нагромождение прочих персонажей, от скучного главного героя до жителей "идеального городка", приносящих детей в жертву своему обывательскому покою. Довольно бестолковый событийный ряд — и дело не в том, что множество событий кажутся никак не связанными друг с другом, а в том, что они действительно никак не связаны. Величие людей и событий, даже когда такое случается, как-то теряется в общей чехарде. Громкие слова решительно во всех случаях выглядят пафосно и неловко.

Вот вам Америка (смешались в кучу кони, люди). На мой вкус так весьма неприглядное зрелище. В "Американских богах" как-то остро не хватает чистого сюжета, чистой психологии и чистых эмоций — без примесей "ну ты это, типа, понимаешь, чуваг, что это чисто по приколу" и прочей не относящейся к делу ерунды. Мне было интересно посмотреть, что это такое. Но если даже перипетии героев у Пратчетта временами вызывают у меня острый интерес и сочувствие, то Гейман не вызвал совершенно никаких эмоций. У него всего слишком много и в слишком маленькой концентрации. Начинаю приходить к выводу, это это категорически не мой автор.

Уж год второй пошел, а Томас Манн все не кончается

(пока не будет других рецензий, сами понимаете, a la guerre comme a la guerre)

Как же меня тошит от слова "философия" применительно к вещам, не имеющим к собственно философии ни малейшего отношения!

"В книге есть философия", "автор ставит по-настоящему философские проблемы" и "произведение глубоко философично" чаще всего на практике означают, что в перерыве между убиванием чудищ из бластера и спасением девиц герой на пару секунд задумался хоть о чем-то вообще, о чем, не важно.

Кажется, никакой другой науке так не достается от рецензентов художественной литературы. И почему никто не пишет, что "в книге есть нейрофизиология", или "автор ставит по-настоящему важные проблемы сопротивления материалов", или "произведение глубоко орнитологично"?