Я наконец-то добралась до ФЛ-работы, но поняла, что, пожалуй, переоценила себя, когда говорила, что буду читать все подряд.

В первом же рассказе насчитала 46 ошибок! В основном пунктуация, но местами и орфография. Чувствую себя граммар-наци.

Дальше буду читать только финалистов 1 тура, надеюсь, там все получше)

Это очень интересное исследование процесса и специфики становления российского государства, буквально с древнейших варяжских времен — и до конца 19 века, написанное современным американским ученым. Не надо ржать про "британских ученых", пожалуйста, ибо Пайпс не Дэн Браун, а серьезный профессиональный историк, и другие профессиональные историки, в том числе в России, оценивают его достаточно высоко. Говорю для тех, кто не в теме.

Итак, основная идея это работы — рассмотреть, как именно складывалось российское государство и проследить некие отличительные черты, а также эволюцию этих черт, на всех этапах его развития. С этой целью работа разделена на два раздела — "Государство" и "Общество".

"Государство", соответственно, прослеживает развитие государства как института, политического образования и что-там-еще входит традиционно в это понятие. Основной упор при этом делается на традиционный период становления Московской Руси как полноценного единого государства, а не ряда относительно независимых княжеств. Поскольку если бы я таки стала историком, то специализировалась бы именно на этом периоде, он мне наиболее интересен и лучше всего знаком. Пайпс делает очень интересные замечания относительно влияния Ордынского ига на становление государственности, в частности, на взаимоотношения Орды, князей и народа. Ведь действительно, князей одаривали ярлыками ханы, и князья должны были собирать со своих дань для передачи Орде. "Возможно, самым важным, чему научились русские у монголов, была политическая философия, сводившая функции государства к взиманию дани (или налога) , поддержанию порядка и охране безопасности и начисто лишенная сознания ответственности за общественное благосостояние".

Очень интересны и наблюдения Пайпса относительно прав собственности и ограниченных вещных прав, как они понимались на протяжении русской истории. На Западе все эти институты сформировались очень давно, в первую очередь за счет активного заимствования римского права. Еще с кодекса Юстиниана было четкое понимание того, что такое собственность, что такое не собственность и какие бывают между ними градации. На Руси никакой хорошей правовой традиции не было — отсюда и полная неразбериха с тем, что чье и почему. Пайпс пишет про "неумение русских провести теоретическое или практическое различие между тремя типами собственности: собственностью, принадлежащей лично монарху, собственности государства и собственностью частных лиц". На самом деле, это применимо совсем не только к Древней Руси, но и к гораздо более поздним периодам, когда государство может легко раздавать, а потом так же легко конфисковать имущество у своих граждан — назови это как угодно, хоть царской немилостью, хоть экспроприацией экспроприаторов, хоть делом ЮКОСа. Основной вывод Пайпса — что поскольку государство на Руси выросло из маленького княжества, в котором личность князя заменяет царя и бога и решает все и владеет всем, — границы расширились, а принцип управления остался. Вопрос спорный, но выводов за можно привести более чем достаточно.

"Общество" рассматривает основные слои населения — так же с древнейших времен до конца 19 века. Многие из них появились, разумеется, позднее, но далеко не все. Например, крестьянство как было в киевской Руси, так и к концу эпохи никуда не делось. Впрочем, о нем неинтересно говорить, во всяком случае, мне лично. Пайпс не открывает ничего такого, что все остальные и так бы не знали — по поводу необразованности, закрепощенности, веры в "доброго царя" и прочих вполне жизненных вещей, которые и до сих пор можно наблюдать в любом ток-шоу типа "суд Линча".

Наблюдения за дворянством куда интереснее. Основное замечание здесь — что дворянство было одновременно наиболее наделенным правами и наиболее бессильным сословием. Низы не могут, а верхи не хотят, в общем. С одной стороны, дворяне были богатейшими людьми, владевшими огромным количеством земли и душ. А с другой — фактически не участвовали в управлении государством. Даже не предпринимали никаких попыток устроить олигархию (не считая восстания декабристов), что Пайпсу кажется довольно странным. Но объяснение довольно простое — оно лежит в невнятном определении права собственности, о котором говорилось выше, и о идее монарха как царя и бога. Монарх мог движением руки сделать дворянина богатейшим и влиятельнейшим, а мог так же лишить всего и сослать в какой-нибудь Березов. В силу этого дворянству было сильно не с руки хоть в чем-то противоречить правителю.

"Буржуазия, которой не было" (цитирую Пайпса) — скорее небольшая история попыток (провалившихся) создать сколь-нибудь четкий класс буржуазии, чем история самого этого класса. Пайпс в значительной мере объясняет провал этих попыток государственными мерами по регулированию торговли и экономики вообще, в том числе государственными монополиями на наиболее значимые товары и системой "кормлений". Я бы сказала, дело еще в отсутствии специального правового регулирования статуса этой группы лиц — скажем, просто горожан. В России долго не было горожан в том смысле, в котором они существовали издавна в Европе — как отдельной категории — потому что население городов складывалось из дворян и их крестьян, всяческие разночинцы появились под конец описываемой эпохи. Торговли, которая была бы профессиональным занятием, тоже особо не было, поскольку отсутствовал стимул для ее развития — и натуральное хозяйство, и торговать особо не с кем.

"Церковь как служанка государства" не нуждается в комментариях. См. Сергий Радонежский, Москва-3Рим, царепапизм, отсутствие развитой теологии и уроки православия, которые нам грозят сейчас.

Третий раздел книги, про который я забыла изначально, называется "Интеллигенция против государства". От остальных разделов он отличается тем, что какое-то подобие интеллигенции, которая хоть слабенько кому-то противостоит, можно найти на раньше периода Екатерины Великой. А расцвет ее приходится на 19 век, всю эпоху перед падением империи. Причем параллельно с развитием интеллигенции появляется и развивается также и полицейская машина. В целом, Пайпс делает упор на ряде событий 19 века, скорее даже, его второй половины, которые относились бы к противостоянию этих двух институтов. Пересказывать нет смысла, историю все знают, уж Достоевского и Акунина-то читали, во всяком случае. Так уж забавно получилось, что интеллигенция, как ее трактует Пайпс (я не говорю, что безосновательно), практически в своем апогее неизбежно дает революцию. И революция первым делом, разумеется, сметает эту несчастную интеллигенцию. За что боролись, называется... В этой части я не вижу каких-то особо глубоких выводов, хотя не исключено, что дело просто в том, что этот период, причины, процессы и следствия, все и так знают достаточно хорошо, чтобы не считать логичные и правильные выводы особо глубокими. Однако как подбор и анализ определенных совокупностей фактов это все равно весьма интересно.

В целом — мне очень-очень нравится, как пишет Пайпс. Он очень ловко балансирует на грани между фактажом и анализом. Список его источников впечатляет, но при этом он не приводит факты ради самих фактов (как делало большинство наших классических историков, за исключением разве что Ключевского), а приводит факты в подтверждение или отрицание определенных выводов. Поэтому его повествование кажется очень логичным и связным. При этом Пайпс не дает практически никаких моральных оценок, а просто констатирует, что это — так, чем выгодно отличается от многих наших и не наших историков. Он пишет умно, легко и с изрядной долей юмора, поэтому читать его — большое удовольствие. В общем, всячески рекомендую всем, кто интересуется темой.

Это сказка с одной стороны обычная, а с другой — необычная.

С одной стороны, все в рамках классического сказочного сюжета: маленькая девочка, живущая с одним отцом, злобный главгад, проникший к ним из волшебного мира, борьба бобра с козлом.

С другой стороны, не перестает удивлять, что наряду с традиционно сказочными персонажами и приемами встречаются и откровенно... реалистичные, что ли. Хотя они, конечно, не более реалистичны, чем весь остальной текст, но как-то психологически очень из него выбиваются. Начнем с того, что в книге нет Героя с большой буквы. Даже девочка, которая, несомненно, главная героиня, все равно остается нормальным ребенком и не демонстрирует нечеловеческой смелости или смекалки и не спасает мир в одиночку. Ее отец как вначале был беспомощным тюфяком, который по собственной глупости наделал страшных бед, так таким, в общем, и остался) Тетка Элинор — наиболее симпатичный мне персонаж — отличный образ эксцентричной старой девы и при этом неплохого человека:)

Другой момент — странный хэппи-энд, который только по виду хэппи (главгад повержен), а по сути-то не очень. К девочке и отцу возвращается мать, которая девять лет назад случайно оказалась в другом мире, а последние годы прожила рабыней главгада, причем впоследствии метаний туда-сюда осталась немой. Вот это вообще как, а? Нормальный сказочный конец — это если бы все повернулась так, будто она никуда не исчезала. Или, может, я думаю, как взрослый человек, но за 9 лет такой жизни от прежнего человека очень мало что может остаться...

Все это делает сказку немного не-сказкой. Зато, с другой стороны, многие персонажи действительно кажутся живыми, а не картонными хорошими и плохими героями. И вызывают эмоции именно как живые люди, — скорее человеческую симпатию, чем восхищение.

Что понравилась — сама центральная сказочная идея про героев, вычитываемых из книг в явь, и людей, вчитываемых в книги. В этом что-то есть, определенно :) Я бы даже сказала, в этом что-то есть от фанфикшна. По сути что делает Фенолио, чтобы всех спасти? — Пишет фанфик по самому себе, только с хорошим концом, в котором все "долго и счастливо" За одну эту идею книгу уже стоит прочитать))

Вообще мне нравится идея сказок, основанных на изображении книг в волшебно-сакральном ключе. Начать с "Бесконечной истории" Энде, потом Моэрс, теперь вот Функе.

По итогам — хорошая детская сказка, из тех, что можно читать в воспитательных целях настоящим детям) Не то чтобы безумно оригинальная, но в ней есть что-то волшебное и привлекательное, как того требует жанр.

Весьма самонадеянно было назвать этот смешной сборник твердой НФ. Акела промахнулся. Впрочем, книжка доставила немало радости, но боюсь, я ржала не над тем, чем надо.

Нет, фантастическая идея сама по себе неплоха — о том, как для освоение непригодных для обычных людей планет вместо терраформирования и строительства куполов люди решают меня сами себя, генетически, — путем создания различных видов "адаптантов". На базе такой идеи можно написать и совершенно шикарную, умную глубокую вещь.

Но увы, Блиш дальше идеи не пошел. Варианты ее воплощения, представленные в четырех маленьких повестях, варьируются от просто невнятного до смешно-стебного.

"Программа "Семя" и "Водораздел" — это довольно бестолковые начало и конец соответственно. Они же и самые скучные. Длинные занудные разговоры, смысл которых становится понятен только ближе к концу повести, перемежаются неожиданными финтами типа "так прошло полгода". Герои-адаптанты, которые теоретически выросли в пробирке и не имели возможности социализироваться ни разу в жизни, ведут себя, думают и чувствуют аккурат как остальные нормальные люди. Техническая сторона характеризуется невнятным и отрывочным описанием технологий, быта и тд. Цельной картины мира никак не складывается. Даже цельной картины мест, где находятся герой, и той не складывается — сплошь белые пятна. Антураж очень блеклый, персонажи не прописаны от слова вообще. Тоская-тоска.

"Люди "Чердака" — наиболее адекватная часть. По принципу "на безрыбе и рак — рыба". Наши герои — обезъяноподобные адаптанты, обитающие во влажных тропических лесах, в меху и с хвостами, натурально. Уровень культуры у их общества тоже недалеко ушел от обезъяньего — разве что они хранят некие старые легенды о мифических "Гигантах", зародивших их цивилизацию. Причем когда группа героев наконец встречает этих "гигантов" (технически обычных людей), у них не возникакт ни малейших проблем в общении. Оказывается, яйцеклетки способны на генетическом уровне усваивать язык, да еще и воспроизводить его. Оказывается, язык за много поколений не меняется. Очень интересно. В общем, автор сплошь и рядом грубо лажает по матчасти, простите мой падоначий. Добил меня момент, когда в ходе очередных злоключений объезьяноподобных героев автор вспоминает про категорический императив Канта! нет, я не шучу Причем из контекста складывается смутное впечатление, что автор не совсем правильно понимает, что это за штука. Как Кант соотносится с обезъяноподобными человеками — на авторской совести. Видимо, нам хотят сказать, что Кант — такая непреходящая ценность, что ее можно пронести через поколения эволюции.

Повесть "Поверхностное натяжение" — это вообще бесконечное ололо! В ней тоже адаптанты на другой планете, и какие! Наши человеки плавают в первичном бульоне и общаются с его обитателями — инфузориями-туфельками, жгутиконосцами, ложноножками и тд. В общем, автор скурил учебник биологии за пятый класс. Для пущего антуражу автор использует словечки типа "вакуоли", "реснички", "спора" и какая там еще лексика относится к этому разделу биологии. Впрочем, блеснуть интеллектом автору удается ровно через раз, потому что у простейших неожиданно оказываются в ходу также понятия "крепостная стена", "осветительная ракета" и "звезды" Сами можете оценить степень высоконаучности. В апофигее повести проточеловеки, натурально, выходят из воды на сушу — и тут же оказывается, что у существ, которые обитают только и исключительно в воде и *никогда* не поднимаются на поверхность есть в активном словарном запасе прилагательное "сухой". Прелесть обитателей "бульона" подчеркивается тем, что при своем микроскопическом размере и дружбе с инфузориями адаптанты все равно думают и действуют совершенно как обычные люди. За счет этого постоянно возникает жуткий диссонанс — с одной стороны, тут тебе культурные посевы водорослей и "крепостные стены", а с другой — инфузории. У меня есть смутное ощущение, что автор кагбэ не в курсе связи между образом жизни, развитие мозга и уровнем мышления.

В целом про этот сборник можно сказать, что это пример авторской беспомощности — когда искренне хочется создать какой-то сложный мир, показать измененного человека — а в результате автор все равно использует те же слова, образы и понятия, что и мы с вами сейчас, и ни в какие другие миры и адаптацию не верится ни на грош. Вот, например, "Многорукий бог далайна" Логинова — пример того, как автору *удалась* задача моделирования *другого* мира. Сборник Блиша с его категорическими императивами и крепостными стенами — пример того, как ее можно совершенно феерически завалить. Смех и грех.

Мартин Макдонах говорил, что идея "Залечь на дно в Брюгге" родилась у него после того, как он посетил Брюгге и испытал два противоречивых чувства: глубокий восторг и ужасную скуку.

Каждый раз, читая Томаса Манна, я, натурально, испытываю те же самые чувства.

Впрочем, еще я не могу избавиться от ощущения ("Доктор Фаустус" — исключение из этого правила, а вот "Избранник" — отлично попадает), что Манн как-то очень тонко стебется не столько над читателями, сколько над литературоведами. С одной стороны, он буквально набивает свои романы событиями, персонажами и моментами, которые так и просятся на определенную чуть ли не мифологическую трактовку. А с другой стороны, все это изложено у него таким образом, что кажется каким-то слишком скучным и банальным для каких бы то ни было особых трактовок вообще и ссылок на греческую мифологию в частности.

Лит.критика говорит, что "Волшебная гора" — неомифологизированный роман-воспитание. Вроде бы все составляющие налицо: есть ГГ, некий вьюнош, который оказывается на горе в 20 с чем-то и выходит с нее около 30. Есть отдельные персонажи, которых можно за уши подтащить под мифологических. Мингера Пеперкорна, пожилого властного алкоголика из Голландии, ассоциируют с самим Вакхом-Дионисом. Двум очаровательным спорщикам, Нафте и Сеттембрини, приписывают роли "личного ангела и демона" нашего юноши (правда, непонятно, кто есть кто, но их воспитательный эффект не отрицается). Двоюродный брат, "честный Иоахим" — классическое суперэго по Фрейду. Русская "возлюбленная" юноши также укладывается в этот мифологизированный список подтекстов. Вот мы и разобрали роман.

Только увольте, но у меня комбинация все равно не складывается. Ганс Карсторп как прибыл в свой туберкулезный санаторий бревно бревном, так и не менялся вплоть до конца текста. Я не вижу в нем решительно никакого воспитательного процесса, никакого внутреннего изменения и роста. Напротив, Волшебная гора — символ застоя и тоски-тоски. Руководитель санатория в свое время даже честно пытался выставить подлечившегося дитятю обратно в "реальный мир", но тот воспротивился как мог. Само собой, ведь "на равнине" придется что-то делать, работать, устраивать жизнь, принимать на себя ответственность. А в санатории кормят пять раз в день, а все остальное время можно лежать или гулять. Все строго по расписанию, минимум инициативы и свободного времени. И это вполне оправданно, если у тебя едва хватает сил встать с постели, но если на тебе можно пахать (а на ГГ вполне можно), то кроме как персонификацией библейского греха это не назовешь. Надо действительно быть исключительно никем и ничем, чтобы согласиться на такое существование из страха перед жизнью и лени. Видимо, мне этого никогда не понять — я ни разу не выходила из больниц иначе, как под подписку, что я осознаю недолеченность и снимаю с врачей всю ответственность.

ГГ не тянет на Тангейзера в плену у Венеры, как там пишут, уж извините. Скорее — на товарищей Одиссея в плену у Цирцеи, в свином обличье. Задача свиней — есть и нагуливать жир; задача больных, по сути, тоже.

Помимо внутренних перемен, которые могли бы произойти, но не произошли с героем за семь убитых лет в санатории, никаких внешних перемен тоже нету. Он вроде бы влюбляется в некую даму — но эта влюбленность настолько ленива, что не стремиться показать себя или добиться взаимности. Дама уезжает, потом возвращается с другим спутником — героя это едва колышит. Потом дама уезжает вновь, но об этом наш Ганс уже даже не вспоминает. По мне, так это недостойно называться любовью, — скорее увлечением, чтобы скоротать скуку. Надо же герою испытать за столько лет хоть одну несчастную эмоцию!

То же и со спорами гуманиста-Сеттембрини и иезуита-Нафты. Мне кажется, это вообще самая интересная часть романа, потому что они интересны сами по себе. Но чтобы они оказали на кого-то какое-то воздействие, помимо развлекательного (многие люди болтают, когда гуляют) — я не вижу. На действиях Ганса это не сказалось никаким образом, а что до мировоззрения, то оно у него сложилось еще к моменту приезда в санаторий и более чем простое — лишь бы ничего не делать. Вся софистика и казуистика, весь пыл спорщиков проходят мимо него — и это становится вполне очевидно, когда он разговаривает с Сеттембрини перед дуэлью и спрашивает, как же можно стреляться из-за каких-то там слов и убеждений. Подумаешь, кто что сказал и думает. Бедные наивные "воспитатели"! Впрочем, воспитание — это в данном случае только повод, а люди явно получали удовольствие от самого процесса, а не от результата, что не в меньшей степени заслуживает уважение.

По итогам у меня осталось ощущение не то чтобы незаконченности — а того, что этот роман в принципе нельзя закончить. В нем нет какого-то определенного сюжета, ГГ все время остается на горе, изменяется немного лишь антураж и окружающие люди. Сменяются увлечения и моды, а он сидит себе, как русский богатырь 30 лет и 3 года спит на печи. По сути, не происходит ничего важнее попадания на гору в самом начале и отъезда из санатория в самом конце. Весь промежуток — вполне растительное существование. Читать его было точно так же — устаешь не от сложности, а от общего отсутствия сколь-нибудь значимых событий и интересных персонажей.